CC BY
26
УДК 82-43 МИХЕИЧЕВА Е.А.
доктор филологических наук, профессор, кафедра русской литературы XX-XXI веков и истории зарубежной литературы, Орловский государственный университет имени И.С. Тургенева E-mail: inoliterat@mail.ru
UDC 82-43 MIKHEICHEVA E.A.
Doctor of Philology, professor, department of Russian literature XX-XXI centuries and the history of foreign
literature, Orel State University E-mail: inoliterat@mail.ru
ВИРДЖИНИЯ ВУЛФ О «ГАРМОНИЧНОЙ КАРТИНЕ МИРА» В РОМАНАХ И.С. ТУРГЕНЕВА VIRGINIA WOOLF ON "HARMONIOUS WORLD LANDSCAPE" IN TURGENEV'S NOVELS
В наследии признанного классика английской литературы Вирджинии Вулф значительный пласт составляют критические статьи, в том числе и о русской литературе. Заслугу русских классиков, Л. Толстого, Ф. Достоевского, И. Тургенева, А. Чехова, она видела, прежде всего, в стремлении «понять человеческую душу и сердце». В романах Тургенева, по мнению Вулф, представлена «гармоничная картина мира». Гармония создается за счет умения Тургенева передать «чувства, эмоции» героев, достичь симметрии в их изображении, сочетать отстраненность с «личным присутствием» автора.
Ключевые слова: Вулф, Тургенев, русская литература, роман, эмоции, чувство симметрии, двойственность.
Serious amount of literary heritage by Virginia Woolf, the acclaimed classic of English literature, compose of critical essays, which include ones on Russian literature. Merits of Russian classics, L. Tolstoy, F. Dostoevsky, I. Turgenev, A. Chekhov, she saw first of all in their "aspiration to understand human heart and soul". According to Woolf, in Turgenev's novels "harmonious world landscape" is represented. Harmony is created by Turgenev's ability to reproduce "senses, emotions", to achieve symmetry in its depiction, to combine author's detachment with "personal presence".
Keywords: Woolf, Turgenev, Russian literature, novel, emotions, sense of symmetry, ambiguity.
Вирджиния Вулф (1882-1941) - «давно признанный классик литературы ХХ века», сторонник романной формы, «яростный критик» устаревшей, на ее взгляд, прозы - Д. Голсуорси, Г. Уэллса, А. Беннета, авторов, сосредоточенных «на внешних, телесных формах мира». Ее новации состоят в том, чтобы «высвободить заключенный в материи дух», раскрыть «глубинное содержание личности», вследствие чего читатель должен видеть мир, «пропущенный через сознание героя», - так характеризует прозу Вулф современный исследователь [1, с. 904]. Иначе говоря, это заявка на психологизм, давно и прочно освоенный русской литературой. Очевидно, поэтому русские классики ей гораздо ближе, чем европейские. В. Вулф изучала русский язык, печатала русских классиков в своем издательстве «Хогард Пресс», посвящала им литературно-критические статьи: «Романы Тургенева», «Второстепенный Достоевский», «Чеховский вопрос» и др. В статьях английской писательницы «Современная художественная проза», «Русская точка зрения» обобщается значение прозы Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, А. П. Чехова для мировой литературы.
В статье «Современная художественная проза» (1919) она пишет: «Самые элементарные замечания о современной художественной прозе вряд ли могут обойтись без упоминания о русском влиянии, и можно рискнуть, заявив, что писать о художественной прозе, не учитывая русской, значит попусту тратить время. Если мы хотим понять человеческую душу и сердце, где еще мы найдем их изображенными с такой глубиной? Если нас тошнит от
© Михеичева Е.А. © Mikheicheva E.A.
собственного материализма, то самые скромные русские романисты обладают естественным уважением к человеческому духу. «Научись, заставь себя приблизиться к людям. Но пусть эта близость проистекает не от разума, ибо это легко, а от сердца, от любви к этим людям». В каждом великом русском писателе мы различаем черты святого, поскольку сочувствие к страданиям других, любовь к ним ведут их к цели, достойной самых утонченных требований духа, составляющих святость. Именно святость в них заставляет нас ощутить наше безверие и обыденность и делает многие известные романы мелкими и пустыми. Заключения русского ума, столь всеобъемлющие, исполненные сострадания, неизбежно имеют привкус исключительной грусти» [3].
Заслугу русских писателей Вулф видит в раннем использовании техники потока сознания, в отказе от традиционного сюжетостроения, в отсутствии моралистических выводов. Трактовка их творчества - в духе эстетической концепции самой писательницы. В Тургеневе, например, она находит то, что близко ей самой.
Для самой Вулф характерен «мир единичных форм», в котором главенствуют эмоции и чувства, персонажи ее романов лишены видимой целостности. «Поток сознания», в отличие от Джойса, Кафки, в произведениях которых этот «поток» выходит из одного источника, у Вулф разделен на маленькие «ручейки», импульсы сознания, хаотично разбросанные по страницам романа. Минутные впечатления, нереализованные надежды для Вулф интереснее, чем сознательные поступки, упорядоченные, логически
выстроенные жизненные концепции. Подобные задачи определяют технику письма - обрывистую, фрагментарную. В романах Вулф много «вызовов из прошлого» - так она называет роль природы в жизни человека: «она (природа), как нож, все проходит насквозь», и одновременно она существует вовне - наблюдает, единственный дар ее - чувствовать» [«Миссис Дэллоуэй», 2, с. 11]. В жизни испорченного цивилизацией человека воспоминания, уводящие героев Вулф из реального мира в ирреальный, - тоже «вызовы из прошлого».
Пейзажам в романах Вулф, как и в произведениях Тургенева, отводится одна из главных ролей в передаче мыслей и чувств героев. Но в картинах природы Вулф нет тургеневской простоты, ясности, обилие «красивостей», сознательный отказ от создания целостной картины усложняют понимание текста. Вот как, например, Вулф пытается передать душевную драму одной из героинь романа «Миссис Дэллоуэй» (женщину обидели, не пригласив на завтрак к леди Брутн, славившуюся «увлекательными ленчами»): «Она положила блокнот на столик. И побрела вверх по лестнице, забыв руку на перилах, будто она только что ушла с приема, где друзья по очереди зеркалом отражали ее лицо и эхом голос, и вот она затворила за собой дверь и осталась один на один со страшной ночью или, если уж на то пошло, под пронизывающим взглядом равнодушно-суетливого июньского утра, которое для других держало нежный накал роз, да, для других, для других; она это чувствовала, замерев на лестнице у распахнутого окна, откуда неслись хлопки штор и собачий лай» [2, с. 30].
Установка на связь, «не предметов, а чувств», обостренный «слух на эмоции» [4], стремление к разрушению целостности чего бы то ни было главенствуют в этом и других описаниях природы. На фоне подобного скопления частностей пейзаж Тургенева кажется особенно монолитным и гармоничным: «Внутренность леса постепенно темнеет; алый свет вечерней зари медленно скользит по корням и стволам деревьев, поднимается все выше и выше, переходит от нижних, почти еще голых, веток к неподвижным, засыпающим верхушкам... Вот и самые верхушки потускнели; румяное небо синеет» [«Ермолай и мельничиха», 5, т. 3,. с. 19].
Большую роль в романах Вулф играют детали, приобретающие второй - глубинный - смысл: автомобиль с задернутыми шторами, содержимое которого чрезвычайно волнует горожан, и их фантазии представляют внутри королеву, «отблеск бессмертия» и величия которой падает на лица англичан [2, с. 20], вызывает трепет, благоговение. В романе нет центральных персонажей, вместо них - коллаж из действующих лиц; семейная пара - Лукреция (итальянка), озабоченная здоровьем мужа, Септимуса, живущего в своем мире. Его посещают видения, и он отстраняется от реальной жизни, в которую тщетно пытается вернуть его жена. Лукреция мечтает о ребенке, а Септимус «не хочет обрекать детей на страдание», которым он считает саму жизнь. Размышления героев о жизни и смерти приводят к заключению, что жизнь не уходит окончательно, она остается в деревьях, в «доме-уроде», стоящем среди деревьев, и они (миссис Дэллоуэй, героиня одноименного романа -Е.М.) с Питером и после смерти будут вместе.
Этой способностью - воссоздавать вокруг себя собственный мир, который является незаметной песчинкой
громадного общего мира, - обладают и другие герои Вулф. Такой же галлюцинирующей, как Септимус, предстает и сама Вирджиния Вулф. В романе - обилие имен, названий мест, в которых для не включенного в пространственно-временные реалии английской жизни человека очень трудно сориентироваться.
Столь же пестрая палитра образов и чувств - в других романах Вулф. В романе «На маяк», признанным критикой одним из лучших произведений Вулф, пестрота имен, чувств и эмоций, сменяющих друг друга, действительно лишают текст единства и целостности. Миссис Рэмзи, мать восьмерых детей, но по-прежнему немыслимая красавица («знамя красоты» - так характеризуют ее мужчины), размышляет на бытовые темы - о детях, о доме, который семья снимает, о носках для сынишки хранителя маяка, на который они собираются отправиться всей семьей, о прошлой любви. Она трепещет перед мужем и убеждает его в том, что он гениален. Мистер Рэмзи - философствующий эгоист, равнодушный к чувствам других, самых близких людей: жены, которая «никого так не чтила, как чтила его» [2, с. 188], собственных детей. Ему доставляют удовольствие размышления над ничтожностью жизни, он «низвергает Шекспира», чье творчество ничего не значит на фоне вечности. Сын этой семейной пары Джеймс, который обожает мать и ненавидит отца, а также мистер Тэнсли, Лили Бриско, Уильям Бэнкс и еще десятки выразителей эмоций в романе занимают равные позиции и создают масштабную картину жизни.
Принципы и приемы письма В.Вулф свидетельствуют о ее тесной связи с модернизмом. Казалось бы, ей должны быть наиболее близки современники - О.Уайльд, Г.Уэллс, Ф.Кафка. Но она ищет «союзников» в русской классике, и русский писатель близок ей тем, что «он самый тонкий и дотошный исследователь человеческих взаимоотношений» [4].
В романах Тургенева Вулф находит «поэтичность и принадлежность нашему времени», именно эти качества она считает важными для романиста, при этом подчеркивая, что, «сколь ни был он (Тургенев - Е.М.) обязан Франции, он, однако, всей душой принадлежал своей родине» [4]. Влияние двух стран, России и Франции, придает русскому писателю международный статус, делает его творчество интересным для людей разных национальностей. В романах Тургенева, пишет Вулф «говорится о России пятидесятых и шестидесятых годов прошлого века, но также и о нас, какие мы сегодня». «Французским» в его романах ей представляется то (она приводит в пример «Рудина»), что они кажутся немного жидковатыми по фактуре, слегка легковесными, вроде отдельных зарисовок, однако при внимательном чтении «сцена необыкновенно раздвигается, расширяется в нашем сознании и дает нам новые впечатления, чувства и образы, замечаешь, что люди. хотя и говорят самыми естественными голосами, сказанное всегда получается неожиданным; рождается некая «сложная простота», основанием которой Вулф считает то, что тургеневские герои «так полны бурных чувств и так спокойны» [4] внешне (вспомним, что эмоции и чувства в приоритете у самой Вулф).
Отмечая как достоинство, что произведения Тургенева невелики по объему, но содержательны, Вулф основы этой содержательности видит в «двойственности» Тургенева, в
мастерском использовании «противоположных действий»: на тесном пространстве кратких глав он одновременно производит два противоположных действия - беспристрастно наблюдает факты и истолковывает их. Обычно писатели делают либо одно, либо другое - и получается, соответственно, либо фотография, либо стихи. А сочетают факты и толкования лишь немногие; и своеобразие Тургенева как раз состоит в этой двойственности. Зоркий его глаз замечает все до мельчайших подробностей, и истолкование этих подробностей помогает понять характер героя, и читатель глядит на один предмет с двух разных точек зрения. В итоге сложенная из контрастов сцена производит единое впечатление, все, что нам дано увидеть, оказывается слитым в общую картину.
Следует, на наш взгляд, пояснить мысль о «двойственности» Тургенева. Действительно, если в «Войне и мире» Толстого появившейся на вечере Анны Павловны Шерер Пьер Безухов вызывает удивление своим нестандартным поведением, то разъяснением этому становится весь роман: в процессе знакомства с мыслями, чувствами, поступками героя раскрывается его характер, особенности которого и определяют поведение Пьера в начале романа. У Тургенева же «истолкование» чаще всего следует за поступком. Например, Николай Петрович, рассказывая Аркадию о Фенечке, смущается и краснеет; Аркадий тут же комментирует смущение отца: «В чем извиняется!» -подумал он про себя, и чувство снисходительной нежности к доброму и мягкому отцу, смешанное с ощущением какого-то тайного превосходства, наполнило его душу» [5, т. 7, с. 15]. Или поступку Прокофьича, который «с недоумением» берет в руки «одежонку» Базарова, позже дается разъяснение: «Прокофьич, по-своему, был аристократ не хуже Павла Петровича» [5, т. 7, с. 44].
Еще одно достоинство Тургенева, по мысли Вулф, -это чувство симметрии: у Тургенева ни один персонаж не выделяется и не возвышается над остальными, исключением, на ее взгляд, являются Базаров и Харлов из «Степного короля Лира». Тургеневские герои, Рудины, Лаврецкие, Литвиновы, Елены, Лизы, Марианны, незаметно переходят друг в друга, при всех мелких различиях складываются вместе в один тонкий и глубокий тип. Тургенев дает, по сравнению с другими романистами, более обобщенную и гармоничную картину мира не только потому, что обладает широким кругозором, рисуя жизнь разных слоев общества - крестьянства, интеллигенции, аристократии, но ему еще «удается привнести в изображение этой жизни стройность и упорядоченность» [4].
Эти качества, «стройность и упорядоченность», проявляются и в том, что романтику Лаврецкому составляет определенную «симметрию» его антипод Паншин («Дворянское гнездо»), Литвинову - Потугин («Дым»), а о типологии женских характеров в произведениях Тургенева написаны целые научные трактаты. Особенностью художественной манеры Тургенева Вулф считает то, что главенствуют в его произведениях не предметы и явления, и даже не образы, а чувства; и у этого русского писателя, «несмотря на все слабости повествовательной техники, необыкновенно тонкий слух на эмоции» [4].
Именно потому, что романы Тургенева симметричны, в передаче эмоций в том числе, они по-настоящему волну-
ют читателя, убеждают в силе выраженных в них чувств. Любовь Елены к Инсарову («Накануне»), ее тревога, когда он не приходит на свидание, решимость оставить привычную жизнь и родных ради любимого человека; смерть Базарова и горе его стариков родителей, сцена его прощания с Одинцовой («Отцы и дети») - все это воспринимается читателем как лично пережитое. Но при всем том отдельный персонаж не затмевает собою другие, одновременно происходят и разные другие события: «Гудит жизнь в полях; лошадь грызет удила; кружась, порхает бабочка и садится на цветок. Мы видим, хоть и не приглядываемся, что жизнь идет своим чередом» [4]. Но от этого только глубже наше сочувствие людям, составляющим всего лишь малую часть большого мира.
Еще одним качеством Тургенева, особенно ей близким, Вульф считает отстраненность Тургенева: «Он насильно заставлял себя стоять в стороне, смеялся над интеллигентами, показывая несерьезность их аргументов и конечную бессмысленность усилий. И благодаря такой отстраненности его переживания и неудачи нам теперь только понятнее. Однако, хотя теоретически, в борьбе с собой, он и придерживался этого метода, все равно личность автора присутствует во всех его романах, никакой теории не под силу ее изгнать. И, перечитывая его еще и еще раз, даже в переводах, мы говорим себе, что этого не мог написать никто, кроме Тургенева. Место его рождения, национальность, впечатления детства, темперамент отпечатаны на всем, что он создал» [4]. Потому-то, считает автор, романы Тургенева и не устарели: в них слишком мало личных пристрастий и переживаний, привязывающих искусство к данному месту и времени; в них говорит не пророк, поднявшийся над людьми и эпохой, а свидетель, стремящийся понять окружающий мир и донести свое понимание до других людей. Книги его живут на тех высотах, «где живет красота», потому что он предпочел говорить в них голосом своего глубинного, истинного писательского существа. И при всем том, как он ни иронизирует, как ни старается держаться в стороне, мы ощущаем в них искренность и силу чувства.
В трактовке Вулф личности и творчества Тургенева, как уже было отмечено, очень сильно влияние собственной концепции творчества. Есть противоречие в том, что, с одной стороны, как утверждает автор, в романах Тургенева «слишком мало личных пристрастий и переживаний», с другой - личность автора присутствует во всех его романах. Ставя в заслугу Тургеневу роль пейзажа, портрета, детали в раскрытии внутреннего мира героев, Вулф тем самым как бы выводит его из круга русских писателей, чье творчество также отличалось глубоким психологизмом. Упреки в том, что Тургенев может казаться «жидковатым по фактуре, слегка легковесным», в его «вещах встречаются петли и отступления», без которых можно было обойтись, что ему характерна «слабость повествовательной техники», также можно отнести за счет утверждения собственных творческих принципов. Но с окончательным выводом Вирджинии Вулф нельзя не согласиться: «Книги Тургенева не только трогают своей поэтичностью, они ценны для нас еще и в другом отношении. Они словно принадлежат нашему, сегодняшнему времени, так хорошо они сохранились и не утратили совершенства формы» [4].
Библиографический список
1. АствацатуровА. Романы Вирджинии Вулф 1920-х годов // Вулф В. Малое собрание сочинений. СПБ.. 2010, С. 903-925
2. Вулф В. Малое собрание сочинений. СПб.: издательская группа «Азбука - классика». 2010. 925 с.
3. Вулф В. Современная художественная проза. https://studfiles.net/preview/460751/page:81/
4. Вулф В. Романы Тургенева. https://libking.ru/books/prose-/prose-classic/73809-virdzhiniya-vulf-romany-turgeneva.html
5. ТургеневИ.С. Собрание соч.: В 30 т. Т.3, 7. М.: «Наука». 1979, 1981.
References
1. AstvacaturovA. V. Woolfs novels of 1920-s. // V. Woolf. Collected works. SPb, 2010. P. 903-925.
2. Woolf V. Collected works. SPb: Azbuka-klassika, 2010. P. 903-925.
3. Woolf V. Modern literary prose. https://studfiles.net/preview/460751/page:81/
4. Woolf V. Turgenev's novels. https://libking.ru/books/prose-/prose-classic/73809-virdzhiniya-vulf-romany-turgeneva.html
5. TurgenevI.S. Collected works: In 30 Vol. Vol. 3,7. M., 1979, 1981.
