CC BY
0Д.В. Иванов
Винные исследования: предварительные рассуждения об их предметном содержании и символической значимости
Данила Владимирович Иванов — преподаватель кафедры общей социологии, сотрудник Международной лаборатории исследований социальной интеграции НИУ ВШЭ. Адрес: Москва, ул. Мясницкая, д. 11; Институт социологии РАН. Адрес: Москва, ул. Кржижановского, д. 24/35, к. 5. Электронная почта: d.ivanov@hse.ru.
Аннотация: Вино можно рассмотреть не просто как напиток, но и как отдельную плеяду предметных областей, благодаря которым выстраиваются мостики к нетривиальным явлениям, составляющим интерес для социальных, поведенческих и гуманитарных наук. Несмотря на то что для отдельных дисциплин вино способно принимать форму удобного и полезного признака изучаемого объекта (например, для экспериментальной психологии вино может выступать в роли перцептивно сложного мультисенсорного стимула; для истории и географии — культурного и экономического артефакта домашнего хозяйства конкретного народа; для политической науки — в роли инструмента развития империй, колонизации, мобилизации интересов; для социологии — явления, способного маркировать принадлежность к определённой социальной категории или же подталкивающего к реализации доверительного притязания и т. п.), сам факт междисциплинарной «задей-ствованности» вина, а также существование внутренних винных мифологем позволяет сделать из него самостоятельный комплексный предмет, погружение в который способно не только прояснить составляющие элементы вина и винных атрибутов, но и представить дополнительную перспективу для выведения эвристик относительно изучения соседних явлений.
Ключевые слова: вино, культура потребления вина, история вина, социология вина, междисциплинарные исследования
Для цитирования: Иванов, Д. В. Винные исследования: предварительные рассуждения об их предметном содержании и символической значимости // Пути России. 2024. Т. 2. № 3. С. 105-127.
Введение: вино...
«... „это ликёр, приготовленный из плодов виноградной лозы". И что дальше? А дальше ничего: вот и всё. Сколько ни листайте. ничего больше о вине в „Физиологии вкуса..." многоуважаемого Брийя-Сава-рена не найдёте» [Baudelaire, 1860, p. 351-352]. Действительно, сколько ни листайте и ни вертите книгу Брийя-Саварена, как это предлагает Бодлер, «ничего» о вине не найдёте; впрочем, даже и его собственного определения вина, процитированного Бодлером1, тоже не найдёте2. И всё же, если опустить детали и некоторые контекстуальные рассуждения о понятиях, сентимент Бодлера ясен и проницателен: несмотря на то что для некоторых вино является лишь «ликёром» или пусть даже «самым достойным из напитков», именно в вине обнаруживается смысл, выходящий за пределы гастрономии и разговоров о вкусе, — в нём видится подобие мистической anima3, иначе говоря, «субъектности» (причём с притязанием на онтологическую уникальность). Без чрезмерного развития внутренней стороны винной метафизики последуем этой тонкой интуиции.
1 Данное наблюдение сделано исключительно с симпатией и уважением к творчеству Шарля Бодлера. В одной из частей Les Paradis artificiels Бодлер ловко в форме прямой цитаты занимается очень косвенным пересказом выборочных фрагментов (спекулятивно предположим, что это довольно рабочий среди некоторых французских интеллектуалов далёкого и недавнего прошлого инструмент, который можно обвинить в выстраивании целого ряда успешных академических карьер), что, однако, ни в коей мере нельзя назвать псевдоцитированием. Сложно сказать, по личному умыслу или по необыкновенно коварному свойству памяти Бодлер оставляет за скобками то, что Брийя-Саварен высоко оценивает вино среди прочих напитков, но явно следующее: Бодлер относился к этому un homme très célèbre, qui était en même temps un grand sot [Baudelaire, 1860: 351] без симпатии: "Ah! chers amis, ne lisez pas Brillat-Savarin" [Там же, p. 352].
2 По всей видимости, Бодлер пересказывал следующую цитату: "Le vin, la plus aimable des boissons, soit qu'on le doive à Noé, qui planta la vigne, soit qu'on le doive à Bacchus, qui a exprimé le jus du raisin, date de l'enfance du monde" [Brillat-Savarin, 1883, p. 105]. Брийя-Саварен и правда много внимания уделяет разным ликёрам, и к ним он мог причислять вино из винограда, что, конечно, ценителем вина должно было воспринято как оскорбительная классификация, однако, как это можно увидеть, в приведённой цитате используется не слово «ликёр» (liqueur), а «напиток» (boisson), хотя при желании и слово «напиток» в той или иной степени можно было бы счесть оскорбительным.
3 Которая, используя пример Бодлера, в своём «шампанском» выражении сопровождает
добросовестных музыкантов в их игривых сочинительствах, а в «рейнвенском» — погружения в глубокие размышления [Baudelaire, 1860].
Я хотел бы отказаться от заведомо спорной дискуссии, обосновывающей вино как феномен sui generis, заслуживающий внимания именно благодаря своей специфичности и универсальной «социокультурной» важности, несводимой к важности исследования других феноменов. Более того, в пандан к «важности», есть предположение, что разговоры о вине с перспективы человека-с-улицы едва ли обладают минимальной заметностью, хотя и нельзя игнорировать тот факт, что вино обладает выраженной присутственностью в истории, искусстве, поэзии, афоризмах. С некоторой периодичностью оно включается в область политики и теологии и ещё с большей периодичностью вследствие эпидемий (например, филлоксеры или грибков) или антиалкогольных кампаний полностью прекращает производиться, но позже всё равно каким-то образом возвращается в прежнее русло [Inglis, 2021]; кроме того, вино и прилегающая к нему индустрия опосредованы существованием специальных организационных структур легитимации знания о себе (например, WSET, The Institute of Masters of Wine, IWSR и мн. др.)4. Вместо этого (т.е. обоснования вина как феномена sui generis) я займу позицию, как если бы к вину самоочевидно можно было бы относиться как к чему-то «большему-чем-вино», приняв это за исходное допущение5. Таким образом, далее будет предпринята попытка в позитивном ключе разобрать, прояснить и, что наиболее важно, определить предметы сюжетов и подходов, относящихся к «прямо-сейчас-на-наших-глазах-выстраиваемой» области
4 Надо сказать, что, несмотря на то что список факторов социальной и любой другой значимости вина намекает на довольно крепкие институциональные основы вина, позволяющие его отнести в область «социальных фактов», всё же по такому принципу следовало бы выделить и хлеб, и воду, и мясо, и рыбу, и алкоголь, и молоко и мн. др., равно как и соответствующие им «функциональные» процессы (наподобие нетривиальных исследований дегустаций [Hennion, 2007] и «пьянок» [Соколов, 2005]). Такого рода демаркации и обоснования в высшей степени риторичны [Gieryn, 1983] и в меньшей степени продуктивны для предмета настоящего текста (и, напротив, в рамках социологического анализа эмпирических ситуаций учёт каждого из факторов может оказаться очень полезным).
5 Такое допущение — своего рода попытка включить в тему вина ту феноменологическую плоскость/сторону вина, которая может скрываться за представленным «пред-заданным» рутинизированным и механизированным опытом, приведшим к забвению истоков нашего знания о вине [Merleau-Ponty, 1964]; это не обязательно строго социологическая логика, поэтому пафос реализуемого притязания может компенсироваться увеличением вероятности выведения потенциально спекулятивных суждений, однако это не видится (большой) проблемой; более того, при удачном развитии этого направления совместно с появлением нового эмпирического материала может получиться подобие «отраслевой» или «специальной» теории в рамках теории более высокого порядка [Николаев, 2021, p. 36-37].
исследований вина (иначе говоря, «винных исследований»; социологии вина в том числе), которые, предположительно, имеют символическую или исследовательскую ценность для «терруара» гуманитарных, социальных, поведенческих наук и в целом наук о человеке.
Территории и виноградники: об использовании истории и географии
Как это иллюстративно показал Дэвид Ингалс, развивая свою программу социологии вина (подробнее см. статью: [Ингалс, 2024] в настоящем выпуске), вино и виноградники — явления, которые тысячелетиями оформлялись процессами, связанными с колониальными и империалистическими завоеваниями; и некоторую часть соответствующих видоизменений, относящихся к истории прошлого, можно обнаружить в форме следов и осадков, в том, как вино пьётся, продаётся, рекламируется, производится сегодня6. И вместе с тем справедлива обратная перспектива: благодаря современным географическим и экологическим исследованиям винограда возможно формулировать суждения о потенциальном прошлом. Дело в том, что среди всего множества видов лоз (рода УШэ) небольшая часть является окультуренной — то есть доведённой человеческими усилиями, обычно благодаря селекции или генетической манипуляции, до состояния, характеризующегося в той или иной степени «полезными» (для человека) качествами (например, высокой урожайности, крупного размера плодов и пр.). Соответственно, очевидным следствием этого факта является то, что обнаружение «культурных растений» (или «культурных посадок») со специальным почерком их окультуривания конкретным народом может говорить о том, на каких территориях эти народы могли располагаться и вести хозяйство.
6 В целом такая идея может приниматься не только для «социологии вина». Например, квазидизайнерским/архитектурным предметом использования исторической перспективы может быть выведение исторически значимых и считываемых в настоящем свойств (и причин появления) форм винных бутылок (обычно выделяют три классические формы: бордоская, бургундская и немецкая/рейнская), их материалов и размеров; или принципов определения контуров фигур территорий виноградников и соответствующих построек. На территории России особенно нетривиальным и продуктивным может оказаться вопрос учреждения границ и форм виноградников и поместий, так как большая часть из них в современном виде появилась/восстановилась не более 50 (а на практике 25) лет назад (и, соответственно, всё ещё остаётся шанс собрать соответствующие исследовательски релевантные данные).
Попытку проведения подобного анализа с использованием винограда, произраставшего на (в тот период) советских территориях, следуя ряду принципов историографии Н.И. Вавилова [1926] и И. В. Мичурина, предпринял А. И. Потапенко [1976]. С помощью изучения географии произрастания определённого культурного дагестанского сорта винограда он предложил дополнительные аргументы проверки предположений Л.Н. Гумилёва о расселении хазар на север (которые этот сорт непосредственно использовали) [Гумилев, 1977]. Оставим в стороне дискуссию о хазарах, вынеся из данного примера сам методологический принцип. Надо сказать, что область отношений типа человек-растение (в стиле АСТ) имеет распространённость в социальных исследованиях, особенно для культурных растений и культурных посадок лесов, садов и пр. (например: [Head, Atchison, 2009; Hitchings, 2001]) и не всегда требует погружения в далёкую историю прошлого. Принципиальную ценность данной предметной области для нас, по всей видимости, составляет тот факт, что культурный виноград (и вино, которое опосредованно делается из его плодов) с необходимостью является следствием человеческого вмешательства, а его распространение — производной от географической мобильности.
Некоторые биологические свойства вина и винограда: чистота и конкуренция
Говоря о распространении культурного винограда и виноделия, важно напомнить, что обычно речь идёт о различных сортах одного-един-ственного вида винограда (Vitis vinifera L.), который, несмотря на его не очень европейское происхождение, нарекается «европейским» по ряду исторических причин [Robinson et al., 2013]. Так или иначе существует множество других биологических видов из рода Vitis: такие как Vitis labrusca, Vitis amurensis, Vitis berlandieri и др.; причём: i) из некоторых таких видов вполне себе возможно делать вина и 2) некоторые из таких видов просто-напросто «лучше» подходят для отдельных особенно «сырых» или «холодных» территорий, где виноградари вопреки этим фактам всё ещё стараются выращивать виноград укрывных «популярных» сортов vinifera. В этом ключе отчасти социологическим (и политическим), отчасти биологическим (в широком смысле) становится вопрос, почему эти виды в меньшей степени включены в производство вина или столового винограда? Можно принять сразу два «слабых», но вполне рабочих объяснения: i) ввиду колониального и империалистического распространения именно сортов vinifera [Inglis, Ho, 2022]; 2) ввиду низкой оценки гедонической валентности
вкусовых характеристик сортов не-vmifera7. Допустим, оба объяснения корректны; но существуют вина из винограда, который относится или к гибридным сортам, или к тем, в которых есть «нужный» ген, позволяющий увеличить выносливость и хладостойкость лоз, при сохранении вкусовых преимуществ сортов vinifera. Если вам когда-нибудь приходилось вести разговор с французскими сомелье, виноделами или критиками, наверное, я не удивлю вас тем, что скажу, что слово «гибрид» (в широком не строгом смысле, в котором оно употребляется в франкофонной повседневности) практически эквивалентно одному плохому слову, смысл которого можно передать словосочетанием «не очень хороший сорт винограда». И действительно, критики не очень снисходительны к «гибридным» сортам (чаще всего это на самом деле не гибриды в строгом биологическом определении, где таковыми называются потомки двух родителей (50% х 50%), относящихся к разным видам), изобличая в них недостатки вкусовых характеристик (можно услышать, что значительная часть гибридов имеет не очень приятные подвальные и овощные оттенки), однако не всё так просто, поскольку такая критика меняет свою тональность, когда речь заходит о таких территориях, где соответствующие гибриды не конкурируют с «классическими» сортами — не только на основании экономической выгоды, но и на основании культурной аутентичности, поскольку, равно как и «локальное-не-распространённое» может восприниматься как аутентичное, так и «историческое-исконное» [Р^шаипсе, 2022].
Биологический вид (и в некоторых случаях специфический сорт) лозы, плоды которой можно использовать для приготовления вина, подразумевает ряд «производственных» ограничений, связанных с климатическими особенностями территорий и т.п., вкусовыми характеристиками и, по всей видимости, культурно-исторически определяемой релевантностью их использования: сочленение этих факторов «актуализации» конкретной лозы обладает нетривиальным предметом. Говоря о культурной значимости видов и сортов винограда, немаловажным оказывается то, что с опорой на «при-мордиальные» качества лозы можно предположить, обладает ли она культурным преимуществом, в определённых (скорее протекционистских) политических условиях, или нет: например, заметность как минимум в рамках профессиональных дегустаций или некоторых публичных обзоров8 таких российских автохтонов, как красностоп
7 Не лишним будет заметить, что оба объяснения совместно подталкивают к бурдьевист-скому обоснованию наподобие логики «власти символического насилия», трактуемой как способность легитимировать (причём в данном случае и на хабитуализированном уровне ощущения вкусовых качеств) произвольные значения [Бурдье, Пассрон, 2007].
8 См., напр.: Красностоп и Ко: автохтонные сорта винограда. Simpe Wine News: https://swn. ru/articles/krasnostop-i-ko-avtokhtonnye-sorta-vinograda (дата обращения: 24.07.2024).
золотовский или цимлянский чёрный на момент 2024 года, можно объяснить с помощью данной эвристики. Так или иначе, несмотря на то что упомянутые автохтоны «исторически» зародились на территории Ростовской области (современная Россия), они всё ещё являются сортами вида vmifera. И всё же в истории советского виноградарства был интригующий прецедент, когда в ходе ряда экспедиций (и бесед) было совершено открытие, казавшееся ранее невозможным, — был обнаружен новый вид лозы, имеющей высокий потенциал к окультуриванию. Речь шла о работе с загадочной обоеполой амурской лозой (УШэ amurensis К^г .), ранее известной исключительно как двудомное растение [Потапенко, 2007]. Для некоторых учёных (среди которых были и влиятельный А. М. Негруль, и И. В. Мичурин) и политических деятелей это означало возможность не просто «сортовой», но «видовой» автономии (от «капиталистических» культур), однако после проведения ряда генетических тестов, как об этом пишет А.И. Потапенко, и обнаружения того, что amurensis — это лишь гибрид vimfera и какой-то североамериканской лозы, разработки с глубоким сожалением были остановлены [Потапенко, 2007, с. 22]. Причём даже несмотря на то, что сама лоза обладала крайне высокой морозостойкостью, позволяющей высаживать её (и собирать урожай) вплоть до Ленинградской области, и устойчивостью к грибкам, чем не каждая vinifera могла бы похвастаться (кроме этого, как позже было обнаружено, amurensis был ошибочно спутан с гибридом, и на самом деле действительно был самостоятельным видом рода УШэ).
В Европе, особенно в Германии, Швейцарии, Австрии, в настоящее время существуют близкие по духу динамики, обусловленные климатическими изменениями и увеличением влажности в некоторых регионах. С одной стороны, по историческим и символическим причинам в этих странах принято делать вино из рислинга, грю-нер вельтлинера и мн. др. германских сортов; с другой же стороны, вследствие конкуренции, создания «внутренней оппозиции» и выстраивания «символических границ» (между консервативными дина-стийными виноградниками и новыми прогрессивными семейными угодьями), а также из соображений простоты ухода, начинают появляться винодельни с нововыведенными гибридными (и не только гибридными) сортами, лучше справляющимися с современными климатическими и экономическими условиями, но в меньшей степени сохраняющими «чистоту крови» местных автохтонов: например, сейчас там можно встретить вина из таких гибридных (или гибридных в двух-трёх поколениях) сортов, как регент, блютенмускателлер и др. (обычно все эти сорта описываются и исследуются в рамках
PIWI International)9. Получается многослойная оппозиция, которая способна отражать не только внутренние (скорее воображаемые) притязания внутри сообщества биологов, виноградарей, но и символические идеологически нагруженные положения10.
Помимо прочего, если обратить внимание непосредственно на процесс приготовления вина, есть вероятность наполнить «биологическим» и социально-экологическим интересом тот факт, что винные дрожжевые культуры имеют своеобразную привязку к конкретному терруару (terrior) конкретной винодельни, составляя специфическую микробиоту, опосредованно влияющую на производство вина и его вкусовые характеристики [Pretorius, Van der Westhuizen, Augustyn, 1999]. Тема дрожжей может быть довольно сенситивной для виноделов, поскольку в общем виде для приготовления вина могут использоваться или «дикие», или «искусственные» винные дрожжевые культуры, где первые атрибутируются к более «чистому» способу создания вина, в котором отражается вся сложность истории, территории, людей и винодельни. Современные достижения исследований винных дрожжей позволяют проще и быстрее создавать вина стабильного качества, однако сложность их повсеместного внедрения связана с опасением потери черт терруара, отражённых в вине, вследствие чего совершаются попытки создавать активные дрожжи, способные принимать или мимикрировать под особенности местной
9 И винная карта расширяется, вместе с тем «притесняя» устоявшиеся регионы. В одной из переписок Мартин Бузер, швейцарский виноградарь и исследователь, любезно поделился со мной следующими наблюдениями: «...климатическая эволюция сейчас такова, что лучшие условия выращивания винного винограда простираются на 300-500 км севернее, чем в начале индустриальной революции; когда мы говорим о Бордо, не нужно забывать, что лучшие условия теперь в Луаре, или даже в Бургундии (или можно даже рискнуть, сказав, что юг Германии стал «приятнее», чем Бордо). И ещё любопытно то, что теперь на севере больше дней с 10 000 1х: на юге Швеции сейчас делают чуть ли не лучшие ликёрные вина 120-150°Ое!»
10 Например, стремление РШ развивать и внедрять легитимированные ими сорта, благодаря лишь одному шагу уже можно воспринять как посягательство на автономию европейского винограда. Таких экземпляров на сегодняшний день практически нет (поэтому сам аргумент до боли спекулятивен, на чём хочется сделать сильный акцент), однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что новый немецкий блютенмускателлер (BШtenmuskateUer) — это сорт, иначе известный как zwetotschny (цветочный) и выведенный в советский период в ВНИИВиВ им. Я. И. Потапенко (брата упомянутого ранее А. И. Потапенко) с помощью скрещивания Vitis amurensis во втором поколении (в составе сорта северный) и пыльцы двух других мускатов (лунельского и александрийского). Такая «подрывная» и очень неявная интервенция амурской лозы на европейские земли в этом контексте является лишь заигрыванием с пограничной логикой винной метафизики, о которой кратко в следующих частях текста.
микробиоты11 [РгеШпш, 2020]. В этом месте стоит сделать акцент на том, что само по себе понятие терруар наполнено туманными характеристиками, наиболее чёткая из которых, по всей видимости, связана с тем, насколько хорошо вино определённого терруара узнаётся по неявным вкусовым признакам; тем не менее все прочие черты соответствующих определений сильно отсылают к «территориальной исключительности», утопичности и пр.
Психология вина:
к разговору о кросс-модальности и роли ожиданий
Одно из любопытных предметных оснований исследований вина «на практике» следует из области экспериментальной и когнитивной психологии. Там же, как оказалось, нашлось и своё обоснование важности использования именно вина в своих исследованиях: изучая некоторые сложные сенсорные и гедонические принципы восприятия для определения условий их активации, требуется найти такой стимул, который способен обладать чертами неопределённости. Из большого числа доступных объектов вино является одним из наиболее сложных, неопределенных и при этом доступных стимулов. Несмотря на некоторые нейробиологические исследования константных признаков вкусовых ощущений вина, в которых тем не менее подчёркивается уникальная сложность его вкуса [Shepherd, 2015], всё же обнаруживается то, насколько сильно опыт сенсорных и гедонических переживаний зависит от ожиданий и условий [Spence, 2020]. Известным примером является «парадокс прованского розе» (the Provencal rosé paradox): бокал розе обязательно вкуснее на свежем цветущем лугу с видом на Альпы, чем тот же бокал на кухне с закрытой форточкой.
Обнаруживаются и менее тривиальные связи между осведомлённостью о цвете вина и возможностью точно угадывать цвет дегустируемого вина вслепую [Spence, 2020, p. 4-5], связь между осведомлённостью о форме бокала и способностью вслепую более точно называть дескрипторы вкуса [Spence, Deroy, 2012], связь между музыкальным сопровождением и удовольствием от вина [Spence, Wang, 2015], между освещением и субъективной оценкой сладости, кислотности и танинности вкуса вина [Spence, 2019] (каждый из результа-
11 Исследования винных дрожжей довольно цепко сочленяются с исследованиями науки и технологий, поэтому в этом ключе нет смысла ограничиваться «биологическими» свойствами приготовления вина, обратив внимание и на сами тары изготовления и вы-
держки вина, прессы и пр.
тов таких исследований довольно гладко стяжает психологические, социологические и коммерческие маркетинговые интересы). Одна из гипотез, следующих из данной области, заключается в том, что, поскольку вино является принципиально сложным по вкусу, винная экспертность основана совсем не на особом развитии сенсорных способностей (которые, по всей видимости, не сильно связаны с уровнем винной экспертности [Брепсе, 2020]), а на выстраивании ряда конструктов, позволяющих по ряду неявных признаков очень быстро (и часто не очень осознанно) «настроить» ожидания по отношению к потенциальному вкусу вина так, чтобы можно было услышать в нём больше, чем если «не-понимать-куда-смотреть». Данный тезис не ведёт к вульгарному признанию конструкционистской природы винных дегустаций, но позволяет обнаружить, что сенсорный и гедонический опыты прямо связаны с условиями дегустации и ожиданиями от самого вина.
О разделении гедонического труда: доверие, специализация, солидарность
Прояснив нетривиальное свойство вина как объекта, который сложно воспринять без необходимых для этого ожиданий12, вполне уместным становится упоминание очень схожего, работающего на интерсубъективном уровне, свойства вина, которое можно обозначить как «сложность его понимания», которое в логике своей самоочевидности можно представить более «фундаментальным» a fortiori. Возможно, это одно из наиболее туманных, однако и более глубоких свойств вина13.
12 Важно отметить, что сложные когнитивные процессы в случае с вином в конечном счете (даже при их комплексном свойстве), как этим со мной в одной из бесед поделился Чарльз Спенс, психолог, активно использовавший вино в своих экспериментах [Spence, 2020], все равно упираются в исследования культурных образцов (особенно в исторической перспективе того, как описывался вкус того или иного объекта) и феноменологического «танго» первичного и вторичного учреждений традиции. Стоит подчеркнуть, что такая акцентуация сложности вина не переносима на более простые гастрономические объекты (например, разные сладкие газированные напитки, вкусовое восприятие которых не сильно попадает под влияние ожиданий и условий и может быть без особых сложностей предсказано с опорой на базовые константные перцептивные способности [Shepherd, 2015]).
13 Поскольку исследования, проблематизирующие «понятность» вина в любой другой призме, кроме вульгарного (т. е. редуцирующей работы Бурдье до удобных квантифи-
В рамках винных дегустаций (разной степени формальности), особенно среди «начинающих», можно встретить переживания, подобные «неуверенности»14 или «неопределённости» [Vannini et al., 2010] того, что «на-самом-деле-пробуется». Случаи, когда человек до конца не понимает «мне-уже-должно-быть-вкусно-или-нет?» или «что-из-этого-всего-аромат-мытой-корки?», как минимум на уровне здравого смысла, имеют некоторое распространение. Вместе с тем опытные дегустаторы, что можно встретить в рамках подчас иронических обыгрываний, своей уверенностью способны убедительно демонстрировать, насколько точно они уловили задумку конкретного вина (иногда даже лучше, чем сам винодел), сопровождая всё достаточно конкретными описаниями и рекомендациями к употреблению: такие описания можно услышать от сомелье, кавистов, виноделов, критиков или просто особых ценителей.
Так, в ситуации неопределённости восприятия вкусовых характеристик вина (в ресторане, дома или на особом мероприятии), предположительно, особенно для начинающих любителей или для тех, кому «пришлось» по случаю пить вино (хотя в целом это же свойство с периодичностью справедливо и для экспертов), конститутивно важна легитимация [Maguire, Matthews, 2012], своего рода «разрешение», услышать в аромате вина вербализируемые образы, а также получить удовольствие от распиваемого экземпляра. Принципиально важно подчеркнуть то, что такое «разрешение», по всей видимости, имеет место лишь в условиях доверия носителю авторитетного знания. Безусловно, данная логика уже неприлично сильно уводит в конструк-ционистскую тональность, однако в качестве баланса такого «простого» объяснения через легитимацию следует оговориться: речь идёт именно о ситуации неопределённости и сомнений, которые, как это опосредованно наблюдалось, могут сильно вмешиваться в процедуру дегустации для неэкспертов [Spence, 2020: 11].
Моральные нормы и некоторые элементы нормативности в целом, предположительно, могут интересно рифмоваться с «сомнением» в рамках дегустации вина. Представьте ситуацию, когда в аромате
цируемых признаков) «бурдьевизма» (в стиле «воспитания вкуса к вину»), не столь многочисленны, описываемые далее положения будут опираться на наблюдаемые примеры и соответствующие им эвристики.
14 Хотя, безусловно, вместе с изменениями политических, экономических и пр. условий
«уверенность» и «рефлексивность» современных «потребителей» может расти, что опосредованно наблюдается в относительно «молодых» возрастных когортах [Абрамов, 2019], однако в рамках неопределённых ситуаций, требующих особенно активно «держать лицо», такие общие видоизменения могут не оказывать особенно явного эффекта (однако это требует дополнительных проверок).
вина вы очень чётко схватываете ноты «старой антресоли»15, или лучше (часто используемый для таких «трансгрессивных» примеров) — ноты «кошачьей мочи», такой хрустящей... или же «бензольности», напоминающей прекрасные моменты спокойствия на заправках или в квартире с (незажжённой) газовой конфоркой16. И вам это, наверное, могло бы понравиться, но и что-то одновременно неприятное или несколько стыдное в этом всём тоже может быть; а ещё к тому же могут появиться сомнения в качестве и «сроке годности» вина. И получается, что нет основания полностью отдаться этому переживанию, гедоническому взаимопроникновению. В таком случае авторитетная «экспертиза» профессионала (предположительно) способна «снять с предохранителя» стремление к наслаждению. Такой процесс вполне обоснованно можно назвать разделением гедонического труда, где специализированный эксперт легитимирует возможность отдаться даже чему-то, что может иметь отдалённо отвратительные черты в себе, а специализированный «дегустатор» обретает безопасную дистанцию (имеющую социологический смысл в своём моральном измерении [Букоу, 2019]) по отношению к любым «трансгрессивным» элементам акта наслаждения, позволяющего без особенного вреда «принять в себя» описанные атрибуты вкуса вина [Яо2т et а1., 1997; Б^оЬт1^ег, 2013].
В условиях недоверия примечательным кажется то, как вино способно актуализировать свою «экзистенциальную» глубину. Споры между экспертами, критиками или ценителями (как в случае с Бодлером, упомянутым в начале текста) и потенциальные возмущения относительно того, насколько действительно «другой» чувствует утончённость и породистость определённого экземпляра, вполне себе соотносятся (как минимум на первый взгляд) с разговором о нарушении условий доверия. В этом ключе как раз таки (этнометодологиче-ски окрашенный) вопрос остаётся открытым насчёт того, что именно может становиться основанием для недоверия.
С квазиантропологической точки зрения, при учёте исторической «стабильности» вина как одного из символов (преемственной) цивилизованности и мудрости жизненного наслаждения [Ыепаш, 1997], вино можно рассмотреть как медиум или ритуальный объект (наподобие «зелья») высвобождения тех или иных переживаний [Тэрнер, 1983]. В этом месте на всякий случай ритуально следует обратить внимание на то, что чрезмерное использование вина в качестве «ритуального-объекта-высвобождения» или медиума разного
15 Как минимум неформально этот дескриптор используется среди профессиональных дегустаторов и сомелье.
16 Каждый из дескрипторов действительно встречается на дегустациях и имеет место в
некоторых справочниках.
рода состояний вредит здоровью17. И тем не менее, если увести взгляд от очевидных коннотаций в виде «стрессовых состояний» или канализации негативных эмоций, можно заметить то, как вино одновременно оказывается и гарантом гедонической актуализации18, и объектом межпоколенческой (трансгенерационной) солидаризации. Гедоническая актуализация вина в этом случае выражается в том, что вино, можно предположить, принимается как «не-требующий-обоснова-ния» объект высвобождения интимно-феноменологического ощущения глубины интеллектуального и телесного вкуса — глубины такого порядка, в переживание которой «другим» едва ли можно поверить. «Постижение» вина становится не просто разбором его вкусовых качеств, но предметом особого «внутреннего» (иначе говоря, практически еоытержо^) познания. Здесь же, в таком «недоверии» к другому ввиду неописуемой глубины, как ни странно, довольно уместным кажется упоминание солидаризации с поколениями прошлого, в интеллектуальной компании которых эту «непостижимую глубину» (в очень солипсическом стиле) есть шанс разделить — примером такого притязания на дегустациях служит редкое, но всё же имеющее место упоминание древней истории виноделия, происхождения дегустируемого сорта и «великих-из-великих», пробовавших и пивших подобные вина.
Контингентность винных дескрипторов и винные диспозиции
Частью ранее обозначенной темы дескрипторов вина является их предположительная культурно-историческая контингентность, что продуктивным образом развивается в истории науки и социологии вкуса у С. Шапина [БЬарт, 2012]; описания вкуса вина претерпевали изменения по ходу истории (и ввиду сравнительно большого объёма информации о его вкусовых дескрипторах, вино как объект исторического исследования обретает дополнительную ценность). Например, изменялись не только сами дескрипторы одного и того же вкуса, но и модус дескрипции, которая от своего качественного вида (например, «вкусное», «приятное», «невкусное») в античные времена (и времена Средневековья) изменилась до своего сравнительного вида (например,
17 В частности, своим алкогольным, как отмечалось, при чрезмерном (или некорректном) употреблении составляет опасность для физического здоровья и (особенно) социального порядка [Мии et а1., 2007, р. 1051].
18То есть на первый план выходит именно то, что вино — это объект глубокого гедонического переживания, «данный» предыдущими поколениями.
«яблоко», «черноплодка», «ваниль» во вкусе вина). Однако контингент-ность самих дескрипторов не обязательно обнаруживается с перспективы истории. С перспективы ситуативной контингентности можно эвристически развить следующие наблюдения: один и тот же вкус имеет свойство быть описанным несколькими разными словами, поэтому есть основания полагать, что существует некоторый «зазор» между выбором подходящего дескриптора и, например, эмоциональной валентностью в конкретной ситуации или же некоторыми предрассудками, сформированными, полагаясь на информацию о стране происхождения, стилистике или производителе вина. Например, говоря об упомянутой «антресоли», как минимум интуитивно она граничит с нотами «тёплых вяленых грибов» и, возможно, «подвала». Или же другой пример из личного опыта: однажды меня невероятно «отвратило» то, как в одном из ароматов я почувствовал «зубную пыль» (иначе говоря, то, что чувствуется в кабинете у стоматолога), тогда как предполагалось, что в аромате должен был улавливаться «попкорн» (или немного горелый попкорн) — сложно сказать, насколько «зубная пыль» и «попкорн» похожи (замечу, что после нормализации понимания аромата мне он даже начал нравиться), однако есть предположение, что такие схожие (незакреплённые в винном глоссарии) дескрипторы могут выбираться ввиду особых ситуативных условий, однако всё это требует отдельных эмпирических исследований.
Говоря о дескрипторах и некоторых «факторах» валентности оценки вина, можно полагать, что они способны зависеть от своего рода «диспозиций» самих дегустаторов. В этом смысле подход Бурдье может быть продуктивным. Здесь же становится возможным классифицировать агентов, включённых в практики, связанные с «полем вина» (есть основания полагать, что не бессмысленно обозначать его существование), по сочетаниям разных форм капитала, и простраивать некоторые связи по типу того, что те, кто пьёт игристое вино, «.противопоставляются тем, кто пьёт виски. и тем, кто пьёт красное вино» [Бурдье, 2007, р. 76-77] или же что тем, кто обладает разными аристократическими реликвиями, играет в гольф и ходит по театрам, свойственно пить дорогое шампанское [Там же]. Вино в таком случае видится как определённый маркер «классовой принадлежности», властной позиции19 или же маркером определённого рода репрезентации. Развивая эту логику, обнаруживаются полезные исследования, где получается разделить страны на те, что относятся к «северной» (крепко-алкогольные напитки), «южной» (обычно вино) или «центрально-европейской» (обычно пиво) культуре «практик потребления алкоголя» [Котельникова, 2015].
19 Полагаясь на работу М. Г. Дерлугьяна о тайном почитателе Бурдье на Кавказе, властная позиция местного авторитета (или, возможно, даже тамады на ритуальном мероприятии) в некоторых регионах Кавказа (в широком смысле) позволяет ему по особым
Сама тема «культуры потребления алкоголя» и, в частности, «винной культуры» нередко может вводить в заблуждение своими ценностно-окрашенными коннотациями наподобие «культурного» и «бескультурного» (цивилизованного/нецивилизованного) потребления вина, существовавших ещё не заре социальных и гуманитарных наук [Elias, 1997] (и, можно предположить, всё ещё существующих в публичном поле). С социологической и антропологической точки зрения под «культурой» (среди множества других определений) может пониматься скорее набор определённых образцов (паттернов) поведения, передающихся с помощью социального научения. Так, к суждениям о «сложности» или «развитости» культуры «потребления вина» в России в этом ключе следует обращаться с осторожностью, особенно когда речь заходит о её сравнении с культурными образцами «более развитых винных культур» (допустим, Франции или Италии). Так или иначе здравое зерно в некоторых притязаниях «измерить» развитость винной культуры в России есть, поскольку некоторого рода структурная сложность определённого образца [Bernstein, 2003] может быть довольно непредвзято оценена с помощью наблюдений за появляющимися ритуалами и за выраженностью винного вокабуляра в повседневности; вместе с тем внимание к «эндогенным» специфи-кам «потребления не-вина» (имеющим место, например, на традиционных застольях или же на некоторых скамейках городских спальных районов) в контексте разговора о вине тоже не лишено смысла.
Несмотря на то что вино в таких исследованиях оказывается или, как это было отмечено, «символом» одной из выделенных (обычно по экономическому критерию) социальных категорий, или же одной из «переменных» в ряду алкогольных напитков, всё же небольшое углубление в саму сортовую и стилистическую специфику вина довольно продуктивно укрепляет анализ «алкогольного потребления» [см.: Рощина, Мартыненко, 2014]: например, попытки выделения доли потребления игристого и тихого сладкого вин могут сказать о некоторых «мотивах» потребления вина, а учёт того факта, что именно игристые и тихие сладкие вина производить проще всего (и именно такие вина «получаются», если что-то на винодельне пошло не так), может позволить вскрыть организационные или культурные свойства «винного российского рынка». В перспективе изучение существования сортового разнообразия, его популярности и планов высадки аналогично может сделать исследования потребления алкоголя более комплексными.
случаям легитимировать потребление водки при полном запрете на вино фег^шап, 2005, р. 59] (об оппозиции вина и водки будет написано далее). В этом ключе отношение разных видов алкоголя между собой и алкоголь как таковой оказываются ещё и предметом нормативного (почти в юридическом смысле) порядка.
Мифы и внутренняя сторона винной метафизики
Вернёмся к разговору о винной anima. Притом что вино пьют, возможно, одним из принципиальных его свойств является то, что о нём уместнее говорить. Сложно избавиться от материальности самого вина, однако эта материальность без особых проблем (в своей внутренней логике) способна скачкообразно подводить к прилегающим к вину идеям и мифологиям, которые могут иметь некоторую символическую ценность для некоторых социально-научных и гуманитарных аналитик, хотя по большей части составляют свою собственную область исследований.
Наверное, главная мифическая фигура, связанная с вином, это Дионис (в некоторых вариантах ему же приписывают имена Вакх и Бахус), которого представляют в т.ч. в роли бога вина и вдохновения; нередко с ним ассоциировали образ быка. В рамках метафизической диалектики не так просто найти для него оппозицию, но есть мнение, что небезосновательным является его сравнение с Деметрой, богиней плодородия, посевных урожаев и особенно пшеницы [Пропп, 2000]; прямо Деметру не сравнивали со свиньей, но всё же образ этого животного, несущего плодородие, периодически использовался для атрибуции к Деметре [Пропп, 1976, c. 202]. Получается такое контекстуальное противостояние по принципу виноград-пшеница, бог-богиня; кроме того, хоть и спекулятивным, но всё же имеющим некоторую поддержку является то, что неприятная ситуация у Деметры с её дочерью Корой, которую украл Аид [Пропп, 2022, c. 182], а также тот факт, что у неё не было постоянного супруга [Пропп, 2000, c. 199] (при «.трижды вспаханном поле.», и приписывании Деметре coitus in agro [Пропп, 1976, c. 199]) и ей в целом не до веселья было (по сравнению с Дионисом) [Пропп, 1976, c. 195], создаёт определённого рода напряжение между богиней Деметрой и другими богами-мужами, в т.ч. и Дионисом, чему есть риторичное подтверждение у Нонна [1997, c. 5], где Деметра и образ быка сочетаются в конфликтной сцене. Древним римлянам было известно пиво и его «пшеничная» натура, поэтому сочленение образа Диониса и Деметры интересно рифмуется с аналогичным противостоянием вина и пива20; несколько позже, после
20И, соответственно, правдоподобно рифмуется с маскулинно-доминантным образом культуры и даже мизогинией, учитывая, что пиво принималось римлянами как напиток варваров. Более того, на контрасте с такой атрибуцией дионисийские символы способствовали скорее позитивным событиям. Например, появление из языков пламени «мужского органа» после возлияния вином в результате, по всей видимости, привело к рождению Сервия Туллия [Пропп, 1976, с. 228]. Или же в рамках общих культовых сю-
жетов и ритуалов, связанных с Дионисом и Деметрой ^еШт, 1982], можно обнаружить
появления крепких напитков и, в частности, виски, готовящегося из зерновых культур, спекулятивно можно было бы перенести образ Деметры21 и на них. В русском фольклоре и в рамках некоторых соответствующих мифов пшеница и водка подобным образом сочетаются с женским образом — в контексте ритуалов со сжиганием «сударыни Масленицы», которой в одну руку клали блин, а в другую — бутылку водки22 [Пропп, 2022, С. 125].
Говоря об отношении «женских» и «мужских» образов (которые имеют место в рамках мифологической аналитики, дихотомизирую-щей любые явления в ключе удобных оппозиций), вино могло выступать в роли маркера «праведного» и «неправедного» образа жизни: например, как об этом пишет Ф. Ницше, «.римляне испытывали страх прежде всего перед этой пагубной, оргиастической, дионисической силой.» [Ницше, 2023, с. 77] (страх римлян, описанный выше, уподоблялся страху перед потерей государственного суверенитета), а посему «.обычай целовать родственников был заведен лишь для того, чтобы держать женщин. под неусыпным контролем. всякий поцелуй означал вопрос: пахнет ли от неё вином?» [Там же, с. 77]; если ответ был «да», женщину могли приговорить к смертной казни [Там же]. В рамках ряда сказаний и мифов вино было тем, что приводило людей и не только людей в специфические состояния: одна из причин упомянутого страха римлян основывалась на существовании культа Прозерпины (другое имя Коры), один из обрядов (напоминавший более поздние славянские ритуалы кумления) которой заключался в том, что женщины (без мужского свидетельства) собирались на мистический пир, упивались вином, танцевали и заканчивали всё оргией, а если к ним вдруг являлся мужчина, то, увидев это, он мог ослепнуть [Пропп, 2022, с. 230].
Так или иначе и на «мужские» образы вино вполне явно воздействовало. Например, в одной русской былине Добрыня, наконец очу-
образы леса и сада, где первый побеждается вторым (лес как что-то некультурное, а сад как окультуренное) , причём садом из виноградных лоз [Пропп, 1976].
21 Подобная мысль встречается в одном из поэтических апокрифических прочтений мифов о Дионисе Е. В. Головина.
22 Стоит отметить, что в русском фольклоре появление водки и вина не всегда имеет прямое соотношение с римскими и греческими мифами. Например, в XIX в. «.в великороссийских губерниях, где до этих пор по старине пробавлялись пивом и брагой, тогда явилась одна водка, и с ней вдруг появилось страшное пьянство, а в мире народных поверий возродился образ Ярилы, бога водки, русского Бахуса, и праздник Ярилы, поч-
ти забытый, разом появляется в губерниях Тверской, Костромской.» и др. губерниях [Пыляев, 2001 [1898], с. 282]. Такая иллюстрация демонстрирует, что водка символически относилась как к Масленице, так и к Яриле, причём в это вмешивался и образ Бахуса (Диониса), в ранее заявленной логике оказывавшийся в оппозиции к водке.
тившись в чистом поле после, по всей видимости, довольно тяжёлого пути через «темни леса» и «чёрны-ти грязи», увидел вдали чёрный шатёр и решил к нему подъехать. В этом чёрном шатре он обнаружил бочку с зелёным вином23 24, которое он практически сразу начал пить, причём (если я правильно посчитал) выпил он примерно 55 литров (три раза по полтора ведра), после чего, охмелев, принялся всё вокруг ломать (включая бочку), а потом уснул. Чуть позже в свой (чёрный) шатёр возвращается Дунай, видит, что шатра как бы уже нет, бочка разбита и т.д.; он всё это чинит, а потом начинает биться с Добрыней (причём уже почему-то около белого шатра) — их разнимает случайно проезжавший мимо Илья Муромец, привозит в Киев на суд, где князь Владимир решает отправить Дуная в ссылку [Григорьев, 1910, с. 416]. Честно говоря, не очень понятно, о чём именно данная былина (в чём можно согласиться с точным высказыванием В.Я. Проппа [1999, с. 142]), но в наших целях она добавляет своеобразный троп «винной мифологии» — вино как то, что обольщает и ведёт к определённым испытаниям25. В общем и целом загадочные и подчас мистические мифы о вине, будучи производными от обыденных суждений, и следующая из них метафизика (рафинированные «логические» связи между выстраиваемыми символическими оппозициями), как было показано в нескольких сюжетах выше, позволяют выйти на уровень
23 Конечно же, стоит понимать, что на Руси под зелёным вином понималась скорее брага, или же какая-то особенная травяная настойка [Купчик, 2017, с. 347], однако, принимая в расчёт примерные территории, на которых происходили описанные события, можно допустить, что таким зелёным вином могло быть какое-то молодое белое виноградное вино.
24 Стоит обозначить, что зелёное вино фигурирует и в других околомифических сюжетах: например, в записках М. И. Пыляева рассказывается, как лжепророк Кузька-бог, живший в Нижегородской губернии, угощал посещавших его ангелов ко всему прочему зелёным вином вместе с «...лучшей мордовской стрепнёй, до которой они были... большие охотники» [Пыляев, 1892, с. 47]; вместе с тем, следуя похожей стратегии, когда им начали «серьезно интересоваться», своих посетителей он напаивал «до положения» и вручал золотые монеты [Там же, с. 49].
25 В частности, можно обратить внимание на то, что Добрыня, выпивая впечатляющее количество вина, обнаруживает наказ-угрозу, написанную на бочке в этом чёрном шатре, гласящую, что тому, кто эту бочку разобьёт, порвёт шатер и т. д., «...на свети да жывому не быть» [Григорьев, 1910, с. 416]. Как мы это уже знаем, Добрыня в точности до мельчайших деталей нарушает каждое требование (здесь можно спекулировать, «психоаналитически» диагностировав тягу к смерти), однако значит ли это, что вино подтолкнуло его к выполнению «праведного поступка» (разрушения «чужого» и потенциально враждебного шатра [Пропп, 1999, с. 142]; хозяин которого, правда, сжалился над Добрыней, не покоряя его мечом, пока он спал), или, наоборот, к усложнению грядущего испытания — это вопросы, которые требуют более глубокого разбора.
суждений, сильно удаленных от вина как такового, позволяя тем самым с нетривиальной перспективы взглянуть на конкретное культурно значимое явление.
Заключение
Вино является полезным вспомогательным объектом исследования для предметов разных научных дисциплин; вместе с тем вино, будучи заметным «социокультурным» феноменом, а также объектом междисциплинарного характера, имеет шанс обрести самостоятельную предметную область внутри более широкой социальной, поведенческой и гуманитарной парадигматики. Опыт развития темы вина в российском пространстве, сконцентрированный в основном в области винной журналистики, а также свободных инициатив виноделов, биологов, критиков, рестораторов, именитых экспертов и ценителей вина, актуализирует символический смысл в систематическом подходе к «винным исследованиям», вместе с чем, в силу своей оживлённости и активности, может не просто составлять благоприятную почву для научных изысканий, но и быть самостоятельным заслуживающим внимания исследователей «винным феноменом».
Литература
1. Абрамов, Р. Вытесняя советское: особенности воспитания деловых людей из «подростков перестройки» // Интеракция. Интервью. Интерпретация. 2019. № 18. С. 80-103.
2. Бурдье, П. Социология социального пространства. 2007.
3. Бурдье, П., Пассрон, Ж. К. Воспроизводство: элементы теории системы образования. 2007.
4. Вавилов, Н.И. Центры происхождения культурных растений // Избранные произведения. 1926. Т. 1. С. 88-202.
5. Григорьев, А.Д. Архангельские былины и исторические песни, собранные Григорьевым в 18991901 гг. 1910.
6. Котельникова, З. В. Взаимосвязь практик потребления алкоголя с социальной структурой современной России // Социологические исследования. 2015. № 4. С. 105-112.
7. Купчик, Е. В. Вино в русских поэтических текстах: метафорические модели // Пушкинские чте-ния-2017. Художественные стратегии классической и новой словесности: жанр, автор, текст. 2017. С. 342-351.
8. Ницше, Ф. Веселая наука ("La gaya scienza"). 2010.
9. Нонн, П. Деяния Диониса / пер. Ю. А. Голубца; вступ. ст. А. В. Захаровой. СПб.: Алетейя, 1997. — 554 с. (Античная библиотека). 2400 экз.
10. Потапенко, А. И. Русский зимостойкий виноград. 2007.
11. Потапенко, А. И. Старожил земли русской: очерки о русском винограде // Ростов-на-Дону: кн. изд-во, 1976.
12. Пропп, В.Я. Русские аграрные праздники. Азбука-Аттикус, 2022.
13. Пропп, В.Я. Фольклор и действительность. Исследования по фольклору и мифологии Востока. 1976.
14. Пропп, В.Я. Исторические корни волшебной сказки / Научная редакция, текстологический комментарий И. В. Пешкова. М.: Лабиринт» 2000. — 336 с.
15. Пыляев, М.И. Замечательные чудаки и оригиналы. М.: Захаров, 2001.
16. Пыляев, М. И. Старое житье: очерки и рассказы о бывших в отшедшее время обрядах, обычаях и порядках в устройствЬ домашней и общественной жизни. Суворин, 1892.
17. Рощина, Я.М., Мартыненко, П.А. Структура потребления алкоголя как индикатор социальной группы в современных российских городах // Экономическая социология. 2014. Т. 15. № 1. С. 20-42.
18. Соколов, М.М. Пьянка: Исследование социального производства опыта не-идентичности // Беспредельная социология. Сборник эссе к. 2005. Т. 60. С. 83-97.
19. Тэрнер, В. Символ и ритуал. 1983.
20. Zeitlin, F. I. CuLtic models of the female: rites of Dionysus and Demeter // Arethusa. 1982. Т. 15. No. 1/2. С. 129-157.
21. Baudelaire, C. Les paradis artificiels opium et haschisch. Poulet-Malassis et de Broise, 1860.
22. Bernstein, B. Class, codes and control: Applied studies towards a sociology of language. Psychology Press, 2003.
23. Brillat-Savarin, J.A. Physiologie du Gout, ou, Méditations de gastronomie transcendante. Charpentier, 1842.
24. Bykov, A. Rediscovering the moral: The "old" and "new" sociology of morality in the context of the behavioural sciences // Sociology. 2019. Т. 53. No. 1. С. 192-207.
25. Derluguian, G.M. Bourdieu's secret admirer in the Caucasus: A world-system biography. University of Chicago Press, 2005.
26. Elias, N. The civilizing process. The civilizing process: the history of manners and State formation and civilization. Blackwell, 1997.
27. Fitzmaurice, C. Repudiation not withstanding: Critics and the case for hybrid grape wines //The Routledge Handbook of Wine and Culture. Routledge, 2022. С. 363-371.
28. Gieryn, T.F. Boundary-work and the demarcation of science from non-science: Strains and interests in professional ideologies of scientists // American sociological review. 1983. С. 781-795.
29. Hennion, A. Those things that hold us together: Taste and sociology // Cultural sociology. 2007. Т. 1. No. 1. С. 97-114.
30. Inglis, D. Towards a sociology of wine: The power of processes // Journal of Cultural Analysis and Social Change. 2021. Т. 6. No. 2. С. 9.
31. Inglis, D., Ho, H. K. Beyond white: On wine and ethnicity // The Routledge Handbook of Wine and Culture. Routledge, 2022. С. 415-423.
32. Maguire, J.S., Matthews, J. Are we all cultural intermediaries now? An introduction to cultural intermediaries in context // European journal of cultural studies. 2012. Т. 15. No. 5. С. 551-562.
33. Merleau-Ponty, M. Signs. Northwestern University Press, 1964.
34. Nencini, P. The rules of drug taking: wine and poppy derivatives in the ancient world. I. General Introduction. Substance Use & Misuse, 1997. Vol. 32. No. 1. Р. 89-96.
35. Nutt, D., King, L.A., Saulsbury, W., & Blakemore, C. Development of a rational scale to assess the harm of drugs of potential misuse // the Lancet. 2007. Т. 369. No. 9566. С. 1047-1053.
36. Pretorius, I.S. Tasting the terroir of wine yeast innovation // FEMS yeast research. 2020. Т. 20. No. 1. С. fozQ84.
37. Pretorius, I.S., Van der Westhuizen, T.J., Augustyn, O. P. H. Yeast biodiversity in vineyards and wineries and its importance to the South African wine industry: a review. 1999.
38. Robinson, J., Harding, J., Vouillamoz, J. Wine grapes: a complete guide to 1,368 vine varieties, including their origins and flavours. Penguin UK, 2013.
39. Rozin, P., Haidt, J., McCauley, C., Imada, S. Disgust: Preadaptation and the cultural evolution of a food-based emotion //Food preferences and taste. 1997. C. 65-82.
40. Shepherd, G.M. Neuroenology: how the brain creates the taste of wine // Flavour. 2015. T. 4. C. 1-5.
41. Shapin, S. The tastes of wine: Towards a cultural history // Rivista di estetica. 2012. No. 51. C. 49-94.
42. Spence, C. Multisensory experiential wine marketing // Food quality and preference. 2019. T. 71. C. 106-116.
43. Spence, C. Wine psychology: basic & applied // Cognitive research: principles and implications. 2020. T. 5. No. 1. C. 22.
44. Spence, C., Deroy, O. On the shapes of tastes and flavours // Petits Propos Culinaires. 2012. T. 97. C. 75-108.
45. Spence, C., Wang, Q.J. Wine and music (III): so what if music influences the taste of the wine? // Flavour. 2015. T. 4. No. 1. C. 1-15.
46. Strohminger, N. Disgust talked about // Philosophy Compass. 2014. T. 9. No. 7. C. 478-493.
47. Vannini, P., Ahluwalia-Lopez, G., Waskul, D., & Gottschalk, S. Performing taste at wine festivals: A somatic layered account of material culture // Qualitative Inquiry. 2010. T. 16. No. 5. C. 378-396.
Danila Ivanov
Wine Studies: Preliminary Considerations
on Their Substantive Content and Symbolic Significance
Danila Ivanov — lecturer at the Department of General Sociology, employee of the International Laboratory for Research on Social Integration of the National Research University Higher School of Economics. Address: Myasnitskaya st., 11, Moscow, Russia). Institute of Sociology, Russian Academy of Sciences. Address: Moscow, Krzhizhanovsky str., 24/35, room 5. E-mail: d.ivanov@hse.ru.
Abstract: Wine can be considered not just a drink, but also a separate galaxy of subject areas, building bridges to non-trivial phenomena that are of interest to the social, behavioral, and human sciences. Despite the fact that for certain disciplines, wine can take the form of a convenient and useful attribute of the object being studied (for example, for experimental psychology, wine can act as a perceptually complex multisensory stimulus; for history and geography, a cultural and economic artifact of the household of a particular people; for political science, an instrument for the development of empires, colonization, and mobilization of interests; for sociology, a phenomenon that can mark belonging to a certain social category or push for the realization of a trust claim, etc.), the very fact of the interdisciplinary "involvement" of wine, as well as the existence of internal wine mythologemes, allows us to make it an independent complex subject. Immersion in this subject can not only clarify the constituent elements of wine and wine attributes but also provide an additional perspective for deriving heuristics regarding the study of neighboring phenomena.
Key words: wine, wine culture, history of wine, sociology of wine, interdisciplinary research
References
1. Abramov, R. (2019). Displacing the Soviet: Features of educating business people from "perestroika teenagers". Interaction. Interview. Interpretation, 18: 80-103. (In Russ.)
2. Baudelaire, C. (1860). Les paradis artificiels opium et haschisch. Poulet-Malassis et de Broise.
3. Bernstein, B. (2003). Class, codes and control: Applied studies towards a sociology of language. Psychology Press.
4. Bourdieu, P. (2007). Sociology of social space. (In Russ.)
5. Bourdieu, P., & Passeron, J. C. (2007). Reproduction: Elements of a theory of the education system. (In Russ.)
6. Brillat-Savarin, J.A. (1842). Physiologie du Gout, ou, Méditations de gastronomie transcendante. Charpentier.
7. Bykov, A. (2019). Rediscovering the moral: The "old" and "new" sociology of morality in the context of the behavioural sciences. Sociology, 53(1): 192-207.
8. Derluguian, G.M. (2005). Bourdieu's secret admirer in the Caucasus: A world-system biography. University of Chicago Press.
9. Elias, N. (1997). The civilizing process. The civilizing process: The history of manners and state formation and civilization. Blackwell.
10. Fitzmaurice, C. (2022). Repudiation not withstanding: Critics and the case for hybrid grape wines. In The Routledge Handbook of Wine and Culture (pp. 363-371). Routledge.
11. Gieryn, T. F. (1983). Boundary-work and the demarcation of science from non-science: Strains and interests in professional ideologies of scientists. American Sociological Review: 781-795.
12. Grigoriev, A. D. (1910). Arkhangelsk bylinas and historical songs collected by Grigoriev in 1899-1901. (In Russ.)
13. Hennion, A. (2007). Those things that hold us together: Taste and sociology. Cultural Sociology, 1(1): 97-114.
14. Inglis, D. (2021). Towards a sociology of wine: The power of processes. Journal of Cultural Analysis and Social Change, 6(2): 9.
15. Inglis, D., & Ho, H. K. (2022). Beyond white: On wine and ethnicity. In The Routledge Handbook of Wine and Culture (pp. 415-423). Routledge.
16. Kotelnikova, Z. V. (2015). The relationship between alcohol consumption practices and the social structure of modern Russia. Sociological Studies, 4: 105-112. (In Russ.)
17. Kupchik, E. V. (2017). Wine in Russian poetic texts: Metaphorical models. In Pushkin Readings-2017. Artistic strategies of classical and new literature: Genre, author, text (pp. 342-351). (In Russ.)
18. Maguire, J.S., & Matthews, J. (2012). Are we all cultural intermediaries now? An introduction to cultural intermediaries in context. European Journal of Cultural Studies, 15(5): 551-562.
19. Merleau-Ponty, M. (1964). Northwestern University Press.
20. Nencini, P. (1997). The rules of drug taking: Wine and poppy derivatives in the ancient world. I. General Introduction. Substance Use & Misuse, 32(1): 89-96.
21. Nietzsche, F. (2010). The gay science ("La gaya scienza"). (In Russ.)
22. Nonnus (1997). The Dionysiaca (Y. A. Golubets, Trans.; A. V. Zakharova, Introduction). (In Russ.) Aletheia. (In Russ.)
23. Nutt, D., King, L.A., Saulsbury, W., & Blakemore, C. (2007). Development of a rational scale to assess the harm of drugs of potential misuse. The Lancet, 369(9566): 1047-1053.
24. Potapenko, A. I. (1976). Old-timer of the Russian land: Essays on Russian grapes. Rostov-on-Don: Book Publishing House. (In Russ.)
25.
26.
27.
28.
29.
30.
31.
32.
33.
34.
35.
36.
37.
38.
39.
40
41.
42.
43.
44.
45.
46.
47.
Д. В. Иванов
Винные исследования: предварительные рассуждения Potapenko, A. I. (2007). Russian winter-hardy grapes. (In Russ.)
Pretorius, I.S. (2020). Tasting the terroir of wine yeast innovation. FEMS Yeast Research, 20(1): fozo84.
Pretorius, I.S., Van der Westhuizen, T.J., & Augustyn, O. P. H. (1999). Yeast biodiversity in vineyards and
wineries and its importance to the South African wine industry: A review.
Propp, V. Y. (1976). Folklore and reality. Studies in folklore and mythology of the East. (In Russ.)
Propp, V. Y. (2000). Historical roots of the fairy tale. I. V. Peshkov (Ed.). Labyrinth. (In Russ.)
Propp, V. Y. (2022). Russian agrarian holidays. Azbuka-Atticus. (In Russ.)
Pylyaev, M. I. (1892). Old life: Essays and stories about former customs, habits, and orders in the arrangement of domestic and public life. Suvorin. (In Russ.) Pylyaev, M. I. (2001). Remarkable eccentrics and originals. Zakharov. (In Russ.) Robinson, J., Harding, J., & Vouillamoz, J. (2013). Wine grapes: A complete guide to 1,368 vine varieties, including their origins and flavours. Penguin UK.
Roshchina, Y.M., & Martynenko, P.A. (2014). The structure of alcohol consumption as an indicator of social group in modern Russian cities. Economic Sociology, 15(1): 20-42. (In Russ.) Rozin, P., Haidt, J., McCauley, C., & Imada, S. (1997). Disgust: Preadaptation and the cultural evolution of a food-based emotion. In Food preferences and taste (pp. 65-82).
Shapin, S. (2012). The tastes of wine: Towards a cultural history. Rivista di estetica, (51): 49-94. Shepherd, G. M. (2015). Neuroenology: How the brain creates the taste of wine. Flavour, 4: 1-5. Sokolov, M.M. (2005). Drinking: A study of the social production of non-identity experience. In Boundless Sociology. Collection of essays (Vol. 60, pp. 83-97). (In Russ.)
Spence, C. (2019). Multisensory experiential wine marketing. Food Quality and Preference, 71: 106-116. Spence, C. (2020). Wine psychology: Basic & applied. Cognitive Research: Principles and Implications, 5(1): 22.
Spence, C., & Deroy, O. (2012). On the shapes of tastes and flavours. Petits Propos Culinaires, 97: 75-108.
Spence, C., & Wang, Q. J. (2015). Wine and music (III): So what if music influences the taste of the wine? Flavour, 4(1): 1-15.
Strohminger, N. (2014). Disgust talked about. Philosophy Compass, 9(7): 478-493. Turner, V. (1983). Symbol and ritual. (In Russ.)
Vannini, P., Ahluwalia-Lopez, G., Waskul, D., & Gottschalk, S. (2010). Performing taste at wine festivals:
A somatic layered account of material culture. Qualitative Inquiry, 16(5): 378-396.
Vavilov, N. I. (1926). Centers of origin of cultivated plants. In Selected works (Vol. 1, pp. 88-202). (In
Russ.)
Zeitlin, F. I. (1982). Cultic models of the female: Rites of Dionysus and Demeter. Arethusa, 15(1/2): 129-157.
