CC BY
95
УДК 81.2 ББК 80
ВИДЫ ПРОСТОРЕЧИЙ
И ОСОБЕННОСТИ ИХ ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ И.С. ШМЕЛЕВА «БОГОМОЛЬЕ» И «СОЛНЦЕ МЕРТВЫХ»
Е.Б. Демидова
Аннотация. Употребление просторечных элементов в произведениях И.С. Шмелева вызвано необходимостью воспроизведения живой народной речи. Кроме того и в «Богомолье», и в «Солнце мертвых» лексико-грамматические сигналы комического базируются на использовании просторечных форм и выражений, на различных ошибках и нарушениях в области лексики, словообразования, морфологии и синтаксиса русского языка. Однако юмор в повести «Богомолье» нежный и тонкий, окрашенный любовью и симпатией автора к своим героям. В «Солнце мертвых» — горькая ирония. Используя прием речевой характеристики персонажей, Шмелев делает просторечие важным средством достижения иронического эффекта по отношению к «новым творцам жизни».
Ключевые слова: просторечие, лексика, словообразование, морфология, синтаксис, ирония, юмор.
TYPES AND FUNCTIONS OF A POPULAR SPEECH IN I.S. SHMELYOV'S NOVELS "PILGRIMAGE" AND "THE SUN OF THE DEAD"
E.B. Demidova
Abstract. The use of vernacular elements in I.S. Shmelev's works is caused by the need to reproduce the living folk speech. In addition, both in "Pilgrimage" and in the Sun of the Dead, the lexical and grammatical signals of the comic are based on the use of common forms and expressions, on various errors and violations in vocabulary, word formation, morphology and syntax of the Russian language. However, the humor in the story "Pilgrimage" is gentle and delicate, painted with love and sympathy of the author to his characters. In the "Sun of the Dead" it is expressed by bitter irony. Using the speech characteristics Shmelev makes vernacular an important means of achieving an ironic effect in relation to the "new creators of life".
Keywords: vernacular lexics, word-formation, morphology, syntax, irony, humor.
392
Имя Ивана Сергеевича Шмелева стало известно всей читательской аудитории в России. Произведения этого замечательного русского писателя привлекают к себе, прежде всего, христианской концепцией мира, необыкновенной глубиной мысли, теплотой и искренностью.
Стиль Шмелева идет от сердца и создается его созерцающей душой. Он все воспринимает чувством: то умилением, то любовью, то скорбью, то негодованием; показывает образы, взывающие к сердцу. Именно поэтому то, что он рисует четкими, лаконичными, мазками, воспринимается убедительно и остается в душе.
Повесть «Богомолье» по своему жанру приближается к древнерусскому эпосу, а именно, к хождениям. Паломничество из Замоскворечья в Троице-Сергиеву лавру — основная событийная линия, которая скрепляет ее двенадцать глав. Повествование обстоятельное и неторопливое: именно так с незапамятных времен ходили паломники. Одна за другой меняются дорожные сцены, открывая взору маленького героя ранее незнакомый мир. «Богомолье! Оно выражает само естество России — и пространственное, и духовное, — отзывался об этом произведении Иван Ильин. — Это ее способ быть, искать, обретать и совершенствоваться» [1]. Шмелев показывает, что духовное и возвышенное сосуществует с повседневным и земным.
Другое произведение И.С. Шмелева, эпопея «Солнце мертвых», — книга ужаса и скорби по погибшим ценностям человеческого духа. Для современного мира она звучит призывом: одумайтесь, пока не поздно; поймите, что ваша культура и циви-
лизация на краю бездонной пропасти» [там же, с. 24]. «Кошмарный, окутанный в поэтический блеск, документ эпохи, ... читайте, если у вас хватит смелости ...» (Т. Манн). Писатель, пытаясь осознать катастрофические противоречия своего времени, стремится силою и средствами данного ему таланта обнажить их онтологические корни. Перед лицом смерти трагический герой Шмелева в обстановке всеобщего хаоса и разрушения морально противостоит звериным законам новой эпохи.
«Язык Шмелева приковывает читателя обычно с первых же фраз, — повествовал о стиле писателя И.А. Ильин, — он не проходит в нашем сознании спокойной и чинной процессией, как у Тургенева, и не развертывает свою бережливо найденную мозаику, как у Чехова. В сущности говоря, язык Шмелева прост, он всегда естественно народен, часто простонароден» [2, с. 142-144].
Источниками языка писателя являются классическая литература, библейские тексты, фольклор и живая народная речь. Стихия нацио- 393 нального языка претворяется у Шмелева в новую эстетическую реальность. Певучее народное слово, не стесненное никакими рамками, живет на его страницах: здесь и диалекты и просторечие.
«Просторечие, разновидность русского национального языка, носителем которой является необразованное и полуобразованное городское население» [3, с. 107-108]. Роджер Т. Белл определяет просторечия как слова, выражения, формы словообразования, черты произношения, имеющие оттенок упрощения, сни-женности, грубости. Этот вариант
394
национального русского языка наиболее своеобразен, поскольку не находит прямых аналогий в других языках. Просторечие отличается стилистической сниженностью и яркой экспрессией, оно сближается с диалектами и разговорным стилем русского литературного языка. От диалектов просторечие отличается тем, что территориально не локализовано, а от разговорной речи своей анор-мированностью и некодифицирован-ностью. Ф.П. Филин отмечает, что внелитературное просторечие не имеет изоглосс, распространено всюду, его границы и состав исторически изменчивы.
В рассматриваемых произведениях литературная и просторечная лексика слиты в одно целое в силу единства их художественной функции. «Если читатель начнет читать Шмелева... то он скоро заметит за бытовым словесным «простодушием» целую летучую стихию глубокочувствия и глубокомыслия» [4, с. 142—144].
Многообразие и роль просторечий в произведениях данного автора показывает, какой мощной силой обладает каждое русское слово. Среди просторечных лексем, в качестве примера, можно выделить следующие: В «Богомолье»: «- Звонко поедете. — Верно, что зазвониста, суховата. А легкая-то зато кака, горошком так и покатится»; «Домна Панферовна хватает саквояж, кричит Анюте: «Ну, чего рот раззявила. пойдем!»; «Вбей ты им, дуракам, в башку...: вбивал-с, всю глотку оборвал с ними.»; «выпрастывая запутавшийся в вожже хвост»; «.хорошие у нас харчи были...»; «Велел государь маленько пораздаться...»; «Он божится: не может того
быть!»; «Да, как это ты давеча?... — посмеивается отец...»; «Кнутьями их, чертей! Такие вот намедни у нас две кипы товару срезали!..»; «Горкин охает: «Не сподобляет Господь... за грех мой!»; «До Братовщины ноне не дойти, в Пушкине заночуем уж»; «У него и пристанем по знакомству, строение у него богатое, Кривую есть где поставить, и от Лавры недалеко»; «Велел еще — в звонок подайте, не шибко только: не любит сам, чтобы звонили громко»; «— Пили мы надысь в Мытищах у Соломяткина царский квас... каким царя угощали, от старины... хорош квасок!»; «Горкин стонет: — Цирульник... Иван Захарыч... без резу пользовал... пиявки, Домнуш-ка, приставлял.»; «Горкин кричит вдогонку: „Ишь шпареная какая... возу легче!"»; «Вот твой прадедушка и говорит тому: „Дам я тебе на разживу полтысячки, скупай для меня посуду по всем местам, и будем, значит, с тобой в конпании орудовать"».
Мастерство писателя в употреблении просторечной лексики заключается в художественно убедительной замене литературного слова просторечным, находящимся за рамками русского литературного языка. Шмелев умело использует контекст или производные с прозрачной внутренней формой, что позволяет исключить инотолкования и обращение к словарям: «На нем теперь синий казакинчик и новые сапоги, козловые; и на мне все новенькое, — к Преподобному обшмыгой-то не годится»: «обшмыга» — оборванец — см. «обшмыгаться», совер. — обшаркаться, истрепаться (Словарь синонимов русского языка).
То же в «Солнце мертвых»: «И ша-хер-махер — во имя?»; «— А которые не сдаются... в лесах по горам хоронятся... я знаю»; «Мне, говорит, теперь наплевать на голод, кошками промудрую»; «— А Рыбачиха-то не сдюжила, продали корову-то, Мань-ку!»; «Ни во что ведь вышло-то все! Насулили-намурили — берись теперь!»; «Продовольственный комиссар наш, на машине ехал... хотел с деньгами на родину тикать»; «Тебе, говорит, сдохнуть давно пора, а ты еще за народным хлебом трафишь-ся!»; «Ротище губастый, мокрый, рожа хрящеватая, и нос... такой-то хрящ, сине-красный!»; «На Волге десятки миллионов с голоду дохнут и трупы пожирают!»: «Да я тебя... гадюка полосучая, сама мотыжкой побью, как пса!»; «Да это еще давеча было, как в город шла»; «Кричал шибко...»•. «... За канпанию и свалю».
Можно отметить характерное для просторечия значительное число слов, отсутствующих в литературном языке. Как правило, они служат для обозначения обиходно-бытовых действий и реалий. Данные лексемы граничат с разговорной лексикой, а еще чаще с диалектной, поэтому их трудно отнести к чистым просторечиям.
Остроту, лукавство и юмор народного слова подчеркивают «приговорки всякие», фразеологизмы, пословицы и поговорки, многие из которых имеют в своем составе просторечные элементы, например, в «Делов-то пуды, а она — сюды» («Богомолье»); они же усиливают тягостную, давящую атмосферу в «Солнце мертвых»: «Так что не жись, а едрена мать»; «Теперь видим, к чему вся склока. Кому могила, а им светел день. Уйду! На Гирла уйду, ну их к ляду!..».
Фонетические особенности просторечия состоят не в наборе фонем — он, как правило, тот же, что и в литературном языке, а в реализации их в речи: перестановках, замене одной фонемы на другую, пропусках и вставках. Например, в «Богомолье»: «Чай на лужку наладим, на усадьбе, для апекиту... от духу задохнешься!»; «И забыли про нее все: тележка и тележка, а антересу к ней нет, и к чему такая — неизвестно»; «...Как же теперь... дороги-то наши розные?..»; «А с Успенья ночи холодные пойдут, дожжи... уж нескладно итить-то будет, Василь Василич»; «Ну что ты такой на-стойный, самондравный!»; «...приодели робят, робята наши...»; «Станем его дражнить: „Царский золотой пропил, доказал свой аршин!"»; «Так заведено уж, молитвы петь. конпанией, правда?»; «И все считает: «Семь тыщ дерев... да с новой рощи... ну, двадцать тыщ дерев»; «Пока поит Антипушка, мы говорим с Максимычем, Брехунов оправдывается, что они скрозь землю пролезут.»; «Горкин смеется: „Глаза-то у те вострые!"»; «— Мы его. Постой, кропивкой... Онюта, да-кося мне кропивку-то!..»; «— Так и человек. Родится дите чистое, хорошее, андельская душка»; «И что это с тобой деется?»; «И горяч ты, Федя, подивился я нонче на тебя — говорит Горкин»; «Вот одна царская генеральша, вроде прынцесса, и поломайся»; «Я в шишнадцатом родился, а у матушки от горячки молоко сгорело.»; «Кто-то кладет на Горкина копейку; кто-то советует: — Лик-то, лик-то ему закрыть бы... легше отойдет-то!»; «Бауш-ка, — говорит, — да где мы с тобой,
395
396
да пойдем, баушка, домой!»; <Я, — говорит, — сыночек, болесть-то твою в карман себе положу и унесу, а ты придешь через годок к нам на своих ноженьках!»
То же в «Солнце мертвых»: «Там крышу починять-лемонтировать, ... у меня глаз привышный, рука леккая, главное дело: хлюгеря самые хвасонистые мог резать... петушков, коников... андела с трубой мог! Мои хлюгера не скрыпят»; «Ну, а теперь никакого порядка, все плетни разворочены, хоть скрозь гуляй.»; «...а грек и говорит: «Господин професхор, пожалуйте вам!»; «Вот, Тимофевна, народушко-то наш праведный за труды-то мои как отблагодарил! На пенцию-то мою воробьиный мне паек выписал!»; «А хлеб-то нонче... двенадцать тысяч фу-унт!»; «А-ах, вся сила из мене уходит... голова гудет. Брынза опять была, шесь копеек!»; «Хлебушка ... плохо-плохо, а хвунтика два ... должен добыть?»; «Он по-ученому, а я из прахтики!»; «Нашего же брата давют... Рыбаков намедни заресто-вали... сапоги поотымали, как у махоньких»; «— Так и надоть, слободу какую взяли!»; «— Прирезать бы да на коклеты!»; «У меня от его... запор навсягды, сказать... вовсе для меня вредная пища, яд!..»; «Какой дурной подшиб палкой — по нонешнему времени... капитал!»; «Пьяными глотками выли «.тырционал»; «Никакой заграницы нету! Одни контриционеры. мало вам писано? Будя, побаловали.»; «— Что, господа енералы...?!»; «Камунист он. От-плотим ему. как он папашу бил!»; «Позвольте вас с праздничком про-здравить, наши опять пришли!»; «Так мне благородное обращение
пондравилось»; «Заштрахую вас коровкой»; «Я старику давал преду-стрежение! Пущай моя корова гуляет в ихнем месте»; «Жалуйся на их, на куманистов!»; «В морду ливонве-ром тычет!»; «А и власти-то никакой. одно хулюганство»; «.То девки стрыженые. то мальчишки с этими ... левонверами».
Особый круг просторечной лексики образует на основе народной этимологии словотворчество героев. В повести «Богомолье»: «Рукомесло-то это неприбыльное, на хорошего любителя, кто понимает, чего тут есть. для своей радости-забавы делали. а кто покупать-то станет!»; «— То-то, гляжу, чудной! Спинжак хороший, а в гульчиках и босой. а ноги белы»; «Федя покупает за семитку книжечку в розовой бумажке — «Житие Преподобного Сергия», - будем расчитывать дорогой, чтобы все знать»; «А чистота-то, а ровнота-то какая, а!»; «.А потом и обгрязнится, черная станет да вонючая, до смрада»; «А он прямо скипелся, влип в самую до-лонь, в середку, как в воск, закраиш-ков уж не видно»; «Да подумал — пущай его по народу ходит, верно. зарочный он, не простой. И отдали. Так вот теперь и ходит по народу, нечуемо»; «Вон и еще. гляди, как искровянили-то лошадку оводиш-ки. а она пьет и пьет, не чует!..»; «Воротятся — приналягут, а покуда сбродных попринаймем; на травке поотдохнут — нагонят»; «Какой еще незалад?»; «Говорят — это ничего, в такую жарынь пользительно, лошадка-то больно сытая, - им и сладко»; «С веселым криком бегут трудницы по лугу, как будто в сетке»; «Отец уговаривает: — Чаю-то
хоть бы выпил, затощаешь!»; «Ласковый какой, спросил — откулеш-ные вы?».
В «Солнце мертвых» также наблюдается иная, по сравнению с литературным языком, словообразовательная структура слова, тенденция к ее прозрачности: «В этом и жизнь — в убивании!»; «...что они с нами исделают?!»; «Что уж рыбаки наши... вольный прямо народ... а и те заслабли!»; «Барыня уже все рас-променяла, вот-вот сама-то завалится.»; «Доктор немного странный. Говорят про него — чудаш-ный»; «Какое шнырянье днями!»; «...а у него полюбовница была, секретарша»; «Она партийка... а я, говорит, дура...»; «— а гоняло его штормягами и под Одессу, и под Батум, куда только не гоняло!»; «Мальчу-шья набежало... живы!»
Рассматривая на русской почве проблему соотношения культуры и языка, можно прямо связать национальные черты русского народа с особенностями русского словообразования: «Русская беседа отличается особым качеством — задушевностью, и поэтому в нее включается. значительный пласт слов-существительных, прилагательных, даже наречий — с уменьшительно-ласкательными суффиксами. Деминутивы — типичная черта русского фольклора, а также художественной литературы, восходящей к фольклору или стилизованной под фольклор» [4, с. 352]. Поэтому, повествуя о словообразовательных просторечных элементах в текстах И.С. Шмелева, трудно пройти мимо такой особенности стиля автора как обилие слов с уменьшительно-ласкательными суффиксами. В ряде ситуаций «в
русскоязычном обществе существует восприятие этих форм как просторечных, употребляемых людьми с невысоким уровнем образования, как выражающих психологию зависимости и униженности» [5, с. 241]. В повести «Богомолье» суффиксы субъективной оценки зачастую становятся средством социальной и речевой характеристики героев: «Передайте им — прошу, мол, их ко мне завтра после обедни чайку попить и пирожка откушать. Просит, мол, Аксенов»; «.а это вот, за кого просвирки вынуть, леестрик ... все по череду надо. А это Сане Юрцову вареньица баночку снесу ... от Москвы, скажу, поклончик-гостин-чик»; «За угощение Соломяткин не берет и велит поклончик Василь Василичу»; «Горкин крестится, глядит на меня и просит: — Маслицем святым... потрите из пузыречка, от Пантелеймона... сам Ераст Ерастыч без резу растирал».
В «Солнце мертвых» деминутивы употребляются преимущественно в речи автора и потому, не имея просторечной окраски, несут традиционную функциональную нагрузку: «А вот за черными кипарисами — низенький, скромный, тихий — домик под красной крышей»; «Маленький, с голубка, павлин по пустырю ходит — долбит камень»; «Споет и морю, и нам, и моим деревцам миндальным в цветах, и домику. Домик наш одинокий!.»; «Далеко внизу — беленький городок с древней, от генуэзцев, башней»; «Выбежала в море игрушечная пристань — скамеечка на ножках, а возле — скорлупка-лодка»; «Стеклышками смеется! Ласковы-кротки белые домики — житие мирное»; «И на штыке солнышко играет».
397
398
Писатель с удивительным мастер -ством добивается различного впечатления от употребления этих суффиксов в обоих произведениях: радостного умиления — в первом и щемящей жалости, горестной тоски — во втором.
К удачным художественным находкам Шмелева часто относят употребление сдвоенных прилагательных, существительных и глаголов. Повторы одного и того же слова усиливают духовную эмоциональность повествования. Этим фольклорным приемом писатель придает художественному тексту большую экспрессивную насыщенность. Другой тип подобного рода сочетаний состоит в том, что к слову прибавляется другое, весьма близкое по значению и имеющее просторечную окраску: «Вот оно что... от Преподобного такая веща-красота вышла — к Преподобному и воротилась, и нас привела»; «Ты вот намедни мне отчитал избасню-крылову. как дуб-то вон сломило в грозу, а соломинке ничего!» («Богомолье»); «Не церковный сторож сидит у двери: сидит тупорылый парень с красной звездой на шапке, зыркает-сторожит подвалы» («Солнце мертвых»).
Для морфологической структуры слова в просторечии при его изменении по падежам или лицам характерны иные окончания, чем в литературном языке; возможно смешение родительного и дательно падежей, распостранены формы местного падежа на — у, склонение несклоняемых иноязычных существительных. По сравнению с литературным языком значение категории рода более широкое, не соответствует норме видообразование глагола и т.д. В «Богомолье»: «.Стою на вто-
ром ярусу.»; «В семьдесят в третьем, что ли, годе, в августе месяце»; «У нас в деревне старика одного зарезали, отняли два рубли»; «.пошли жары; ничего с ими не поделаешь»; «Он говорит: „Ну, что ж, можно дитев потешить", — и припускает к траве лошадок»; «Стал доискиваться — да кто мы такие, да где в Москве проживаем, да много ли ден идем.»; «И помчала ее та генеральша с дитей ее в карете меховой-золотой, с зеркальками. с эн-тими вот, на запятках-то.»; «Горкинраспоряжается: — Пора за-кладать...»; «из уважения соблюдет»; «пошумливает он мешочком»; «Только не мудруй, выпрошу»; «Их бы воротяжкой надоть, чем вот воза прикручиваем»; «Федя просит, нет ли сапог поплоше, а то смеются»; «.узорчики одинаки, а. где, по-твоему, милый человек, рисуночек потончей, помягчей? а?».
Многочисленные примеры такого рода наблюдаются в «Солнце мертвых»: «А гово-ри-ли-то-о!.. Озолотим на всю поколению! Вот и колей, поколение-то оно какое! А мне чего с детями полфунта?»; «— И Цыганочку увели, у Лизавете.»; «Леня вчера в Ялтах был, слыхал»; «Да раньше таких сурьезных делов и не было»; «Я с им много разов говорил.»; «Государственные имущества!»; «как черьвя гибну!»; «Как над людями измывались»!; «.учительница вчера Вербененка отчитывала? Не слыхала? А она плохо видит, в пинснех...»; «Сичас из лесу выхо-дют с ружьями. отчаянные, не боятся!»; «Они правют, своим места пораздавали, пайки гонят, а ты на их работай!»; «Не могете вы сады садить»; «Говорить-то нельзя, не
знамши.»; «На каком это свете деется?»; «А какой-нибудь уже ихний сэр Крепс опять отберет назад?!!»; «Простые же солдатики. всех до единого расстрелили!»; «Вот теперь эти самые «яти» и получили свое евангелие и хочут свою образованность показать».
В области синтаксиса для просторечия характерно употребление в функции деепричастий форм на -вши и -мшы, полных прилагательных и полной формы страдательных причастий с перфектным значением в именной части сказуемого, согласование по смыслу при употреблении конструкции с никто, где сказуемое стоит во множественном числе. Может использоваться специфическое для просторечия управление при словах, совпадающих (по смыслу и формально) с литературными, пропуски членов предложения, нарушение норм употребления предлога, использование свойственных только просторечию синтаксических конструкций и др. Например, в «Богомолье»: «— На все серчал. Жена его на улице встрела, завела в трактир, погреться, ростепель была, а на нем валенки худые и промокши...»; «У Троицы, Бог даст, отговемшись, в «блинных», в овражке, всего отведаем»; «Увидал стойку. масленица, понятно, выпимши народ, у стойки непорядок»; «Один мужик говорит уверенно, будто уж мы и порядились: — В сарае у меня поотдохнете, попимши-то... жара спадет»; «Ну, давали ему из благочестия, а он трактирщика и обокрал, ночевам-ши»; «— Грех, это — осудить человека, не разобрамши»; «На выезде ведь мы возчика вашего повстречали, счастливыми нас назвал, как спро-
сили его про вас, не знамши! Путались как, искамши... и отводило нас сколько, а на ваше место пришли... привело!»; «У высокой двери молодчик говорит шепотом: — Не велели будить ко всенощной, устамши очень»; «— Он с писцами просфорки все проверит и к вам подойдет. а вы покуда идите, наши соборы-святыни поглядите, а тут ноги все простоите, ждамши»; «А барыня рассерчалась и говорит: «И чтой-то вы такое, я чаю не желаю», — от святого-то человека!»; «— Ко мне-то побывай когда»; «Ну, куда тебе со мной тягаться, дорога дальняя, тебе не дойти... по машине вот можно»; «Говеть буду у Троицы... уж не попомни на мне, сгоряча я чтой-то, чаю много попил, с чаю. чай твой такой сердитый!..»; «Я сто дней на одних сухариках была, как в Ерусалим ходила.»; «Раз и захо-тись пить ему, жарко было. ... Погнала меня матушка, побег я с кувшином через улицу, а один генерал, с бачками, у меня и выхвати кувшин-то! А царевич и увидь в окошко — и „пп велел ему допустить меня с ква- 399 сом»; «Он ступанул — да и упади с подмостьев!»
В «Солнце мертвых» также наблюдается большое количество просторечных синтаксических конструкций: «Рангелевцы, не признают которые.»; «Будто я поросенка ихнего собакой изорвал!»; «Я с ими сусе-ди.»; «А мне льгота супротив всех идет, всем я ндравлюсь»; «— А которые не сдаются. в лесах по горам хоронятся. я знаю»; «Идет Амидо-вым виноградником, а уж к ночи было»; «Они — тикать! Ведь не можно садовое дерево?»; «Утихомирили всех господ, теперь слободно.
400
все утрудящии теперь могут, не возбраняется.»; «Советская власть такие построила лектрические еропланы. каждый по пять тыщ пудов может!»; «-Теперь, товарищи и трудящие, всех буржуев прикончили мы. которые убегли — в море потопили!»; «По. третьего дня в Алупке расстреляли двенадцать офицеров!»
Давая характеристику творчеству Шмелева, А.И. Куприн писал: «Шмелев теперь — последний и единственный из русских писателей, у которых еще можно учиться богатству, мощи и свободе русского языка. Шмелев изо всех русских самый рас-прерусский, да еще и коренной, прирожденный москвич, с московским говором, с московской независимостью и свободой духа» [6]. В народной гуще живет герой Шмелева, усваивая непреходящие ценности культуры и постигая сокровища родного языка. «Во дворе было много ремесленников — бараночников, сапожников, скорняков, портных, — вспоминал Иван Сергеевич. — Они дали мне много слов, много неопределенных чувствований и опыта. Двор наш для меня явился первой школой жизни — самой важной и мудрой. Здесь получались тысячи толчков для мысли. И все то, что теплого бьется в душе, что заставляет жалеть и негодовать, думать и чувствовать, я получил от сотен простых людей с мозолистыми руками и добрыми для меня, ребенка, глазами» [7, с. 501]. Воссоздание этого живого многоголосия речи плотников, сундучников, будочников, игрушечников, «немолчного треска сыпучей, бойкой, смешливой народной речи» становится стилистической функци-
ей просторечных элементов (фонетических, словообразовательных, лексических, синтаксических) в текстах писателя.
Многочисленные исследования последних лет убедительно доказывают, что просторечие в художественном тексте Шмелева является и одним из средств речевой характеристики. «За каждым словом, за ритмикой фраз, интонацией отчетливо проступает образ главного героя — мальчика. Но сквозь речь мальчика мы слышим и речь Горкина, и речь Василь Василича, и речь отца. И каждый раз произносимое слово высвечивает образ говорящего» [8, с. 241]. Индивидуальные характеры Шмелев создает через речь своих героев (речь Горкина умиротворенная, спокойная, язык Домны Панферов-ны, наоборот, отличает экспрессивность, на нее «командеров нет).
Однако И.С. Шмелев расширяет стилистические возможности просторечий. Можно отметить, что в обоих произведениях, и в «Богомолье», и в «Солнце мертвых», лексико-грамма-тические сигналы комического базируются на использовании просторечных форм и выражений, то есть на различных ошибках и нарушениях в области лексики, словообразования, морфологии и синтаксиса русского языка. Для создания иронического эффекта традиционно используется прием, который можно назвать «стилистические контрасты» или «столкновение стилей». Один из путей использования разностилевой лексики — это сочетание слов общеупотребительных со словами просторечными. Здесь основную нагрузку несут просторечные элементы. В «Богомолье»: «— А чайку-то попить на-
роду надо? Говорю: «Басловите, батюшка, трактирчик на Разгуляе открываю»; «Силищи был невиданной. балки один носил, росту — саженный был. Боимся — ну с топором убегет! А бабушка Устинья войдет к нему, погрозится лестовкой, скажет: «Мартынушка, отдай топорик, я его схороню!» — он ей покорно в руки, вот как». Можно отметить, что языковые приемы комического соседствуют с так называемой «иронией положений».
Другой вариант этого же приема — столкновение слов общеупотребительных, разговорных или просторечных со словами «высокими», архаичными. Разрушение привычных языковых сцеплений, контрастное столкновение обыкновенно не соединяемых слов — причина комического впечатления: «Так он как же возрадовался — заплакал!... На третий день Пасхи помер хорошо, честь честью»; «А Мартын первый с краю стоял, высокий, в розовой рубахе новой, борода седая, по сех пор, хороший такой ликом, благочестивый. Государь и приостановился, пондра-вился ему, стало быть, наш Мартын. Хорош, говорит старик. самый русской!» (слова «высокого» стиля «лик», «возрадоваться» соседствуют с просторечными).
Юмор в повести «Богомолье» нежный, тонкий, запрятанный в самую глубину: как будто глаза писателя лучатся затаенной улыбкой. В свете этого юмора, обезвреживается пошлая бытовая повседневность, и сквозь нее проступает суть Бытия, певцом которого был автор.
Используя прием речевой характеристики персонажей, автор делает мнимую непритязательность просто-
речия важнейшим средством достижения иронического эффекта по отношению к «творцам новой жизни» в «Солнце мертвых»: «У вас сады огро-мадные? Кровь народную пьете. ис-плотация? Нам все известно по те-леграхву!»; «Пять ден просидел — не признается, а пайка ему не полагается. Уж мы ему и ванную делали, и мусаж — не признается! И придумал: в больницу пишите лицепт!»; «— Двоих сволочей заарестовал! — кричит матрос еще издали, потрясая наганом. Из-под самого моего глазу увели!..»; «Отчислил, мол, сто миллионов на угнетение утрудящих, на конриреволюцию!»; «Кончать всех безмилосердно!..»; «.а ихний дяденька, сущий враг пролетариата, за границу исчезнул»; «Как у себя этот корень-хрен выведем, по чужим краям двинем динамитом!!!»
Ирония в широком смысле — это оценка, связанная с определенным критически-насмешливым отношением к действительности или к отдельным ее сторонам. В авторской иронии преломляется неповторимая художественная манера писателя, его индивидуальность, своеобразие мировоззрения, его идейно-образное мышление. Горькая и нещадная ирония «Солнца мертвых» просвечивает даже в самых безвыходных и отчаянных ситуациях, смертных положениях и последних страданиях. Воссоздавая трагические переживания человеческой личности, с помощью иронии и гротеска автору удается показать абсурдность положения «бывших» в новой действительности, фантастическую реальность нечеловеческого существования простых людей. Трагическое во внутреннем мире человека предстает как фено-
401
мен «раздвоения», разрушения целостности личности и сосуществует здесь в непосредственной связи с комическим.
Таким образом, употребление И.С. Шмелевым просторечных элементов, прежде всего, связано с воспроизведением специфики разговорной народной речи. В обоих произведениях широко представлена вся палитра просторечия, наблюдается использование в стилистических целях его лексических, фонетических, словообразовательных, морфологических и синтаксических особенностей. Но функции этих языковых средств в ряде случаев различаются. Мягкий юмор и любовь к русскому человеку выражает просторечие в «Богомолье» и оно же становится средством выражения горькой иронии в отношении к представителям нового режима в «Солнце мертвых».
Стиль Шмелева вызван к жизни требованием самого художественного Предмета. В его словах, литературных и выходящих за рамки лите-япп ратурного языка, «дышит» и раскры-402 вается душа русского человека. Дополнительный, скрытый смысл брезжит за недосказанностью и оговорками, за многозначительной игрой слова в просторечии.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Ильин, И.А. О тьме и просветлении: Книга художественной критики. Бунин — Ремизов — Шмелев [Текст] / И.А. Ильин. — Мюнхен, 1959. — 196 с.
2. Ильин, Иван. Собр. соч. в 10-ти тт. Т. 6, кн. 1. [Текст] / Иван Ильин. — М.: Русская книга, 1996.
3. Белл, Р.Т. Социолингвистика: Цели, методы и проблемы [Текст] / Р.Т. Белл; пер. с англ. — М., 2005. — 320 с.
ЕК
4. Верещагин, Е.М. Язык и культура. Три лингвострановедческие концепции: лексического фона, речеповеденческих тактик и сапиентемы [Текст] / Е.М. Верещагин, В.Г. Костомаров / под ред. Ю.С. Степанова. — М.: Индрик, 2005. — 1040 с.
5. Красильникова, Л.В. Словообразовательный компонент коммуникативной компетенции иностранных учащихся-филологов [Текст] / Л.В. Красильникова. — М.: Макс Пресс, 2011. — 360 с.
6. Куприна, К.А. Куприн — мой отец [Текст] / К.А. Куприна. — М.: Художественная литература, 1979. — 287 с.
7. Шмелев, И.С. Лето Господне: Автобиографическая повесть [Текст] / И.С. Шмелев. — М.: АСТ; Олимп, 1996. — 576 с.
8. Басинский, П. Русская литература конца 19 — начала 20 вв. и первой эмиграции [Текст] / П. Басинский. — М., 2003.
9. Белоусов, В.И. Русский язык. Энциклопедия [Текст] / В.И. Белоусов. — Изд. 2, переработан. и дополн. — М., 2008.
10. Коваленко, Ю.И. Иван Шмелев [Текст] / Ю.И. Коваленко // Москва — Париж: Очерки о русской эмиграции. Профили и силуэты. — М.: Известия, 1991.
REFERENCES
1. Basinskii P., Russkaya literatura konca 19 — nachala 20 vekov I pervoj emigracii, Moscow, 2003. (in Russian)
2. Bell R.T., Sociolingvistika, tseli, metody i problemy, trans., Moscow, 2005, 320 p. (in Russian)
3. Belousov V.I, Russkij yazyk. Enciklopediya, 2nd., Moscow, 2008. (in Russian)
4. Ilin I.A., O tme i prosvetlenii. Kniga hu-dozhestvennoj kritiki. Bunin-Remizov-Shme-lev, Myunhen, 1959, 196 p. (in Russian)
5. Ilin Ivan, sobranie sochinenij, v 10 vols., vol. 6., kniga 1, Moscow, Russkaya kniga, 1996. (in Russian)
6. Kovalenko Yu.I., "Ivan Shmelyov", in: Moskva, Parizh. Ocherki o russkoj emigraci. Profili i siluehty, Moscow, Izvestiya, 1991. (in Russian)
7. Krasilnikova L.V., Slovoobrazovatelnyj komponent kommunikativnoj kompetencii in-ostrannyh uchashchihsya filologov, Moscow, MAKS Press, 2011, 360 p. (in Russian)
8. Kuprina K.A., Kuprin — moj otec, Moscow, Hudogestvennaya literatura, 1979, 287 p. (in Russian)
9. Shmelev I.S., Leto gospodne avtobiogra-ficheskaya povest, Moscow, AST; Olympus, 1996, 576 p. (in Russian)
10. Vereshchagin E.M., Kostomarov V.G., Yazyk i kultura, tri lingvostranovedcheskie koncep-cii leksicheskogofona, reche-povedencheskih taktik i sapientemy, ed. Yu.S. Stepanova, Moscow, Indrik, 2005, 1040 p. (in Russian)
Демидова Елена Борисовна, кандидат филологических наук, доцент, кафедра теории и практики преподавания русского языка и русского языка как иностранного, Институт филологии и иностранных языков, Московский педагогический государственный университет, [email protected]
Demidova E.B., PhD in Philology, Associate Professor, Theory and Practice of Teaching Russian Language and Russian as a Foreign Language Department, Institute of Philology and Foreign Languages, Moscow Pedagogical State University, [email protected]
403
