CC BY
87
СОБЫТИЯ И СУДЬБЫ
К.А. Соловьев
ВАСИЛИИ КЕЛЬСИЕВ:
ПУТЬ ИНТЕЛЛИГЕНТА В РЕВОЛЮЦИЮ
Василий Иванович Кельсиев родился в 1835 г. в Санкт-Петербурге в семье таможенного чиновника. По некоторым данным, он «принадлежал к роду, вышедшему в Россию с Кавказа при Екатерине II и имевшему право на княжеский титул, с течением времени утраченный»1. Однако он сам называл себя выходцем «из обер-офицерских детей»2, то есть сыном личного дворянина, не имевшего право передать свой сословный статус по наследству.
Воспоминания о родителях занимают сравнительно мало места в мемуарных текстах Кельсиева. Отец почти все время проводил на службе, мать - в хозяйственных заботах. И общение с родителями Василию заменило чтение книг. По его собственному признанию, он вырос «на “Сионском вестнике”, на мистиках конца прошлого и начала нынешнего века»3. Впечатления, вынесенные из прочитанного, навсегда внушили ему тягу ко всему «загадочному», «таинственному» и «необъяснимому».
Обучаясь в 1845-1855 гг. в Коммерческом училище, Кельсиев самостоятельно решил изучать восточные языки и овладел ими в такой мере, что Российско-американская компания, «имея в виду извлечь впоследствии какую-нибудь выгоду... приняла на себя издержки его окончательного образования»4. Интерес к экзотическим культурам Востока оказался настолько силен, что Кельсиев продолжил свое обучение в С.-Петербургском университете, специализируясь по религиозно-философским системам конфуцианства и буддизма.
Весьма рано возник у него и интерес к политике. Товарищам по училищу запомнились его «саркастические речи» и «отрицательный взгляд»5, а своего пика эти настроения достигли в студенческие годы. Начало его учебы совпало с бесславным исходом Крымской войны, вызвавшим волну недовольства существующими порядками. Под ее влияние подпал и Кельсиев. Особую роль здесь сыграли контакты с Н.А. Добролюбовым, в недалеком будущем одним из ведущих оппозиционных публицистов. Добролюбову случалось просиживать с ним «по пять часов», ибо «это человек серьезно мыслящий, с сильной душой, с жаждой деятельности, очень развитый разнообразным чтением и глубоким размышлением». Эта «жажда деятельности», стремление внести свою лепту в готовя-
щиеся перемены были настолько сильны, что Кельсиев даже решил отказаться от возможной поездки в Китай, так как от нее «никакой пользы не получит и другим не принесет», и вообще «держать экзамен на... учителя русского языка», бросив «далекое от жизни» китаеведение6.
Впрочем, учителем он так и не стал: в 1858 г. он женился, и, подчиняясь необходимости содержать семью, заключил с Российско-Американской компанией контракт, получив место помощника бухгалтера в ее колониях. Следуя к месту работы, Кельсиев по вине случайных обстоятельств был вынужден надолго задержаться в Англии, а значит, и расторгнуть контракт. Он оказался в чужой стране, без куска хлеба и с больной семьей на руках. Выходом из этой ситуации могло стать лишь обращение к бывшим соотечественникам, проживавшим в Альбионе, а таковыми были А.И. Герцен и Н.П. Огарев. Этот шаг вполне гармонировал с его уже сложившимися к тому времени взглядами и убеждениями. Герцен принял Кельсиева в свой круг, а это означало превращение его в полноправного члена эмиграции.
Уже в первых шагах Кельсиева на новой арене проявилось глубокое своеобразие его натуры. Он сблизился с британскими теологами, заинтересовавшись тем, как они интерпретируют тексты пророчеств7, и вообще планировал писать «о браке, о христианстве, о личности»8. Впрочем, его статью «о браке» редакторы «Колокола» нашли настолько беспомощной, что отказались печатать (Герцен рекомендовал ему писать о крестьянском вопросе, но этот совет услышан не был)9. Общественно-политическая направленность «Колокола» не могла вдохновить Кельсиева. Хотя слова «правительство» и «зло» были для него «чуть не синонимы»10, его неприязнь к существующему строю не выходила за пределы разговоров, за пределы словесного бичевания несправедливостей. Не случайно Герцен писал именно о «темном стремлении»11, а не о четкой общественной позиции, которую можно было бы выразить в статье. Политические и экономические вопросы лежали на периферии сферы его интеллектуальных интересов, в центре же ее находилась научная и, в частности, близкая ему с детства религиоведческая проблематика.
Спасением стал заказанный «известным дилетантом лингвистики» принцем Л. Бонапартом перевод Библии. Кельсиев решил сделать прихоть аристократа всеобщим достоянием и весной 1860 г издал перевод первых пяти книг Ветхого завета. Эта работа представляла собой первый ориентированный на широкую аудиторию перевод ветхозаветного текста с еврейского на русский. Кроме того, ее отличала принципиальная точность в передаче языка оригинала. Такое своеобразие объяснялось стоявшей перед ней задачей: Кельсиев хотел, чтобы читатель получил «возможность свободного исследования», был независим от «преданий» и «школьных мнений», искажающих адекватное понимание священного текста12. Иными словами, Кельсиев пытался создать рациональный, научный ракурс восприятия Библии, что вполне согласовывалось с характерными для нигилистов абсолютизацией разума и науки, верой в их всесилие. Другой
вопрос, что своим орудием Кельсиев избрал вероисповедную проблематику, попытавшись внести в нее принципиально новые смыслы. Эта парадоксальность была замечена как Герценом, назвавшим его «нигилистом в дьяконовском стихаре», «нигилистом с религиозными приемами»13, так и малознакомыми людьми, посчитавшими его священником14.
Учитывая своеобразие натуры Кельсиева, Герцен предложил ему ознакомиться с присланными из России бумагами о расколе. Вождь эмиграции надеялся, что из этих материалов можно составить небольшую заметку, повествующую о преследованиях, которым подвергались религиозные меньшинства. Однако сам Кельсиев увидел в них нечто неизмеримо большее: «Я всю ночь не спал за чтением... Точно жизнь моя переломилась, точно я другим человеком стал»15. Он почувствовал такое воодушевление, что решил написать книгу о расколе. Но оказавшийся в его руках материал был слишком объемен и бессистемен, поэтому он ограничился приведением его в порядок и публикацией в четырех выпусках, трем из которых были предпосланы обширные предисловия. Именно в них он выразил то, чем так восхитили его старообрядцы и сектанты.
Раскол представился Кельсиеву внешней оболочкой принципиально важных политических феноменов, прежде всего коренного антагонизма между государством и народом, борьбы «государственного единства с личной и областной независимостью», вообще являющейся доминантой русской истории16. В ходе исторического процесса эта борьба облекалась в разные формы. В Х1У-ХУ вв. имело место прямое противостояние вечевых традиций и нарождающейся государственности. После победы самодержавия начала равенства и выборного самоуправления обнаружили себя в казачестве, которое неоднократно потрясало основы государственного строя. Одновременно с казачеством поднялась новая сила - раскол, также носивший антиправительственный характер и воплотивший в себе принципы равенства и свободы. Религиозная сторона является лишь формой, отражающей глубинные политические устремления русского народа, «служит ему предлогом вести чисто политическую борьбу»17.
Основанием для таких утверждений стали выявленные им элементы политического сознания раскольников. К ним он отнес: требование свободы совести, отказ от сотрудничества с правительством, подчинение «выборным старшинам и наставникам», стремление к личной свободе, ненависть к полиции, «паспорту» и «прикрепленности к месту и сословию», уплата подати «не лицом, а обществом», готовность организовать армию на добровольных началах18. Детальному анализу подверг Кельсиев и их воззрения на семью, придя к выводу, что раскольники отрицают «брак во
19
всех видах».
Вывод он сделал один: радикальная интеллигенция и раскольники имеют общие надежды и цели, придерживаются одних и тех же взглядов, хоть и выражают их разными способами: «...Каковы бы ни были верования русских людей - у всех... одно общее дело: дело заменения существу -
ющего правительственного произвола - возможно более свободными учреждениями...»20. У правительства в этих условиях не остается никаких шансов на сохранение своей власти: «Оно всем чужое... Против него открыто идет все лучшее, образованное меньшинство, 10000000 раскольников, против него вся литература... каждая мысль и каждое чувство... Оно держится только привычкой к повиновению и боязни - но эта привычка исчезнет видимым образом»21.
Кельсиев выделил в русском обществе две основные политические силы - «образованное меньшинство», к которому причислил и самого себя, и раскольников. От их совместных усилий и должен зависеть успех грядущих политических перемен, необходимо лишь устранить все препятствия, лежащие на пути сближения. Основным барьером Кельсиеву казалось отсутствие у раскольников политической сознательности. Именно «безотчетность и недосказанность стремлений» заставляла их облекать политический протест в религиозные одежды и вообще не позволяла одолеть самодержавие22. Главной задачей «образованного меньшинства» в этой связи должен был стать поиск способа, с помощью которого оно смогло бы пробудить у раскольников политическое сознание. Если «меньшинство» выполнит свою миссию, то в России неизбежно грянет революция, способная осуществить демократический идеал.
Воспринял Кельсиев эти принципы и как руководство к собственному действию. Именно созданный им миф о политическом значении русских сект сделал возможной его революционную активность. И только пропагандируя среди них, он смог состояться как революционер. Если бы не знакомство с материалами о расколе, он, очевидно, так и остался бы малоизвестным эмигрантом 1860-х гг., скромным корректором Вольной русской типографии.
Основное средство воздействия на раскольников Кельсиев увидел в создании типографии, где они могли бы печатать свои сочинения и таким образом прониклись бы доверием к представителям «образованного меньшинства». Уже в середине 1861 г. он вел переговоры с иезуитом С.С. Джунковским об организации при его типографии отделения для печатания старообрядческих книг. А через некоторое время заинтересованность в сближении с эмигрантами проявили сами раскольники. Епископ Пафну-тий благодаря подготовленному Кельсиевым сборнику увидел в революционерах своих защитников и благодетелей и решил с их помощью превратить Англию в центр «древлеправославия», устроив там подворье, училище и типографию23. Впрочем, его переговоры сначала с самим Кельсиевым, а затем с вождями эмиграции закончились безрезультатно. Непосредственное общение вскрыло глубокие различия в их взглядах, и Пафнутий так и не смог ввериться людям, открыто исповедующим атеизм и выступающим за кардинальное изменение политического строя. Вместе с тем, у Кельсиева появилась теперь возможность обращения к раскольничьим кругам внутри России.
Предпринятая им весной 1862 г. поездка в Россию стала следующим звеном в цепи действий, направленных на сближение с раскольниками. Контакты с представителями духовенства оказались еще менее результативными, чем лондонские переговоры с Пафнутием. В ответ на слова революционера о том, что необходимо «всем заедино вооружиться и общими силами победить общего врага»24, архимандрит Павел Прусский заявил: «Не такие мы люди, чтобы и думать о государственных делах... Мы и ведем с ними брань там, где веры касается, а в мирские дела их мы не мешаемся»25. С немалым трудом Кельсиев уговорил архиерея передать ему некоторые рукописи для публикации в Лондоне.
Общение же со светскими кругами старообрядчества позволило ему добиться больших успехов. В частности, была выработана общая программа, предполагавшая, помимо вероисповедных уступок, совещательный земский собор, свободу слова, сокращение срока военной службы и т.п. Кроме того, ему была передана масса рукописей и обещано содействие в организации типографии26.
Главной заботой Кельсиева стала поддержка установленных связей. Лучшим средством для этого он считал создание специальной прессы (с одной стороны, это «Вече», «журнал чисто гражданский», а с другой -«Голос древлеправославной церкви», «чисто богословский») и перевод святоотеческой литературы на русский язык27. В сближение с раскольниками он активно вовлекал и представителей оппозиционной интеллигенции. Ему удалось установить связи с братьями А.А. и Н.А. Серно-Соловье-вичами, Н.Ф. Петровским, А.А. Козловым, А.Н. Афанасьевым и П.П. Трубецким (по агентурным данным, полученным политической полицией, Петровский, Козлов и Трубецкой входили в московское отделение организации «Великорусс»28). Перед ними он ставил задачи распространения «Веча» и «Сборника» по стране, присылки статей «о закрытии моленных, отбирании книг и т.п.» и, наконец, поиска «удоборуководимых» людей для сближения с раскольниками в провинции. Именно взаимодействие с раскольниками было в глазах Кельсиева главным условием политического успеха. Работе же интеллигентских кружков он придавал второстепенное значение и советовал их участникам больше внимания обращать на раскольников. Некоторые из них сумели добиться значительных успехов: так, Петровский установил связи с духоборцами29.
Полиция помешала реализации всех его замыслов: устроенные им каналы были перекрыты, связи порваны, а многие из его сотрудников арестованы. Но Кельсиев не оставлял надежд на то, что его влияние на раскольников возобновится, и осенью 1862 г. отправился в Турцию, где находился основной центр старообрядческой эмиграции. Именно во время пребывания в Стамбуле его вера в революционный потенциал раскольников, и народа вообще, достигла свого апогея, за которым последовала стремительная и жестокая развязка.
Об этом свидетельствуют некоторые тексты, прежде всего, прокламация «От старообрядцев народу русскому послание», приуроченная к 19 февраля 1863 г., дню введения в действие «Положений» крестьянской реформы. Как и большинство радикалов, Кельсиев надеялся, что крестьяне, обманутые условиями освобождения, поднимут бунт, который примет всероссийский масштаб. Специфика прокламации состоит в том, что она написана от имени старообрядцев, «христолюбивое воинство» которых «пойдет на Москву - выборных от народа на Земский Собор скликать, а лиходеев за границу, к немцам прогонять». Пассивная же крестьянская масса должна по их примеру выбирать «военное начальство», «припасать оружие» и «вставать честно». Целью восстания являются «земля» - «без урезки», «без выкупа», «воля» - самостоятельная раскладка податей, независимый от «чиновников-грабителей» суд, добровольная армия и свобода вероисповеданий. Строй, который установится в случае успеха восстания, назван порядком «по божьему, а не по немецкому, и не по французскому, и не по английскому»; «своей правдой», «а не чужой кривдой»; «святорусской», «мирской народной властью» в противовес «иностранной» и «казенной мироедной»30. В прокламации отчетливо прослеживается антитеза России («Святой Руси») и Запада («немцев»), причем именно с демократическим потенциалом «Святой Руси» связываются надежды на будущие преобразования, а самодержавие воспринимается как нечто «западное». Борьба за свободу являлась для Кельсиева вместе с тем и возвращением к исконному русскому «народоправству», которому противостоит «иноземное» самодержавие.
С этих же позиций он рассуждал и о перспективах интеллигентского движения. «...Чую недобрый конец “Земли и воли”, - писал он. - ...Перейдет ли книжное и отвлеченное изложение их догматов в народное сознание? Можно ли верить в успех людей, которые самой народной пропаганде сумели... придать что-то иностранное, западноевропейское? .. .Во всех их словах... вы читаете... не столько желание земли и воли для народа, сколько желание подышать революцией, разыграть конвенты, гильотину... Есть ли у революционеров какие шансы осилить славянофилов, заслужить доверие публики и народа, есть ли у них уменье на это?... посмотрите, как ловко принялся за дело Аксаков. Без тайных обществ, без фраз, не задевая монархизма... он добьется той же “Земли и воли”, того же земского собора и отделения Польши... Славянофилы действительно чувствуют то же, что и народ и поэтому действительно сильны»31.
Учитывая все это, сам Кельсиев апеллировал исключительно «к тому, что чувствует народ»: «...Я ничего... не проповедую во имя общих идей, во имя разума - я допрашиваю его [О.С. Гончарова - одного из влиятельнейших турецких старообрядцев. - К.С.] об старине, об их порядках, выпытываю, что ему особенно нравится в наших народных учреждениях, и затем, осмысливая ему эти порядки и учреждения, возвожу их в принцип и даю как догмат. Эта система... имеет то преимущество, что народу кажется она своею, простою, божескою»32.
Политическим идеалом Кельсиева были вечевые и общинные традиции Древней Руси, которые, как ему казалось, сохранили в своем быту старообрядцы и сектанты. Вместе с тем, его недоверие к современной цивилизации носило всеобъемлющий характер и не ограничивалось одной политической плоскостью. Раскол являлся для него не просто антиподом доживающего свой «позорный» век «петербургского» правительства, но и оплотом «нашей великорусской народности», всего, «что было самого светлого в нашей старине». Самодержавие же - это внешнее заимствование, одно из «насилий» Петра, наряду с «табаком» и «кринолинами», и старообрядцы борются против него потому, что вообще «отвергают всякое иноземное вмешательство в русскую жизнь»33. Революционность Кельсиева имела славянофильскую окраску, и его можно назвать «радикальным славянофилом», деятелем, благодаря своеобразию своей натуры совместившим в себе черты обоих течений.
Вскоре, однако, «борцы за великорусскую народность» стали вселять в Кельсиева все больше сомнений. Старообрядческие иерархи отвергли его предложения о сотрудничестве, а славский епископ Аркадий призвал свою паству «не забывать родной земли и родного Царя»34. Под влиянием проповеди староверы подали Александру II адрес, в котором декларировали готовность «положить головы... за Царя за батюшку»35. «Вот, что хуже всего мучит меня, - писал Кельсиев. - Старообрядцы хотят выслужиться. Они бьют челом монгольскому хану [Царю. - К.С.]... Долго ли это продлится - не знаю, но тут, что мы ни делай, никакой демонстрации не вызовем - надо смириться и перетерпеть»36.
Роковыми же стали весна и лето 1864 г, проведенные в Тульче - городе в низовьях Дуная, где проживала основная масса старообрядцев и сектантов (впервые он побывал в тех краях еще в начале 1863 г.37). «Живу с мужиками... с утра до вечеру, - писал он оттуда Герцену и Огареву. - ... Нет... это умный народ, но у него не то в голове, чего мы хотим. У них в уме желание, чтобы русский царь французу да поляку нос утер... ропщут, что телесного наказания у нас нет, что полиция ни во что не мешается, что политических шпионов нет, что власть слаба, что надо начальству повиноваться»38. Есть в Тульче и «богатые», и «бедные», даже «пролетариат» -презираемые всеми бурлаки. Возложенные на Кельсиева административные полномочия (в Тульче он был казак-баши - представитель русского населения города) позволили ему ознакомиться с местным судопроизводством, и он «из тюрем много невинных повыпускал»39. Так он и среди раскольников нашел несправедливость, которую раньше считал исключительно пороком «немецкой» бюрократической системы, абсолютно чуждой русскому народу. Главное же, вера для раскольников являлась самоценной областью внутренних переживаний, а не «предлогом вести чисто политическую борьбу». Старообрядцы и сектанты были бесконечно далеки от политики вообще, а уж тем более не были социалистами и революционерами. В этих условиях лишалась смысла антитеза России и Запада,
Россия превращалась в Пруссию, а возможность построения демократического идеала на «истинно русских началах» - в утопию. «Я вижу Пруссию и Staatsphilosophie [Государственная философия (нем.)]... сила не нашей стороне, а на стороне прусских начал: а Russia, Prussia - alles mir gleich [Россия, Пруссия - мне все равно (нем.)]», - писал Кельсиев40.
Это означало разрушение мифа, который толкнул Кельсиева на революционную деятельность, потерю им стимула к пропагандистской работе и вообще перестройку политического мировоззрения. 23 июля 1864 г. он писал: «Я чувствую, что я уже не тот... Ум занялся беспощадным анализом всех верований и всех принципов, и все сводит к нулю. Дня не проходит, чтоб я чего-нибудь не казнил...»41 Как свидетельствовал вице-консул А.Н. Кудрявцев, Кельсиев «возмечтал сделаться пророком между здешними сектаторами, но ошибся в расчетах и теперь, предаваясь пьянству ... падает нравственно и физически с каждым днем»42.
Осенью 1864 г революционер еще пытался что-то предпринять, однако все его начинания потерпели крах. Кельсиеву не удалось организовать в Тульче типографию и гимназию. Не смог он и снискать доверия молокан составленным для них «рациональным сводом верований»43. Стремительно ухудшалось и материальное положение: по словам епископа Аркадия, Кельсиев «всего лишился» и зимовал «в холодной хате»44. Наконец, даже Кудрявцев признал, что Кельсиев и его соратники (жившие с ним русские и польские эмигранты) отреклись от пропаганды, которая «потеряла для них прелесть новизны»45.
Смирившись с невозможностью воздействовать на раскольников и вообще осуществить революционные замыслы, Кельсиев стал активно искать новое поприще, способное заменить лишившуюся смысла агитацию. Таковыми стали сначала наука - археология и этнография, - а затем и славянский вопрос. Благодаря этим занятиям он сумел проявить себя как политический мыслитель и общественный деятель и после отхода от революционной активности. Постепенно он стал приобретать иные взгляды и ценности, превращаться в другого человека. Его жизнь за границей на положении эмигранта в этих условиях становилась все более бессмысленной, и в 1867 г он вернулся в Россию. Император Александр II даровал ему полное прощение.
Кельсиев является автором этнографических очерков о старообрядцах и сектантах, а также ряда работ о зарубежном славянстве, сохраняющих свою актуальность и по сей день.
Внезапная смерть от паралича сердца осенью 1872 г. помешала дальнейшей реализации его планов.
Примечания
1 Русский биографический словарь. Т. 8. М., 1994. С. 609.
Russky biografichesky slovar. Vol. 8. Moscow, 1994. P. 609.
2 ГА РФ. Ф. 95. Оп. 1. Д. 411. Л. 62.
State Archive of Russian Federation (GA RF). F. 95. Op. 1. D. 411. L. 62.
3 Кельсиев В.И. Пережитое и передуманное. СПб., 1868. С. 250.
Kelsiev VI. Perezhitoe i peredumannoe. St. Petersburg, 1868. P 250.
4 ГА РФ. Ф. 109. 1-я эксп. 1862 г Д. 230, ч. 110. Л. 13-13об.
GA RF. F. 109. 1-ya exp. 1862 g. D. 230, ch. 110. L. 13-13v.
5 Аверкиев Дм. Школьные годы (из записок Второва) // Северная пчела (С.-Петербург). 1862. 4 нояб. С. 1199.
Averkiev Dm. Shkolnye gody (iz zapisok Vtorova) // Severnaya pchela (St. Petersburg). 1862. Nov. 4. P. 1199.
6 Добролюбов НА. Собр. соч. в 9 т. Т. 8. М.; Л., 1964. С. 538-539. Dobrolyubov N.A. Sobr. soch. v 9 t. Vol. 8. Moscow; Leningrad, 1964. P. 538 - 539.
7 Герцен А.И. Собр. соч. в 30 т. Т. 11. М., 1957. С. 330.
Gertsen A.I. Sobr. soch. v 30 t. Vol. 11. Moscow, 1957. P. 330.
8 Кельсиев В.И. Указ. соч. С. 248.
Kelsiev V.I. Op. cit. P. 248.
9 Герцен А.И. Указ. соч. С. 333.
Gertsen A.I. Op. cit. P. 333.
10 А.И. Герцен. Кн. 2 // Литературное наследство. Т. 41-42. М., 1941. С. 286. A.I. Gertsen. Kn. 2 // Literaturnoe nasledstvo. Vol. 41-42. Moscow, 1941. P. 286.
11 Герцен А.И. Указ. соч. С. 332.
Gertsen A.I. Op. cit. P. 332.
12 Библия. Священное писание ветхого и нового завета, переведенное с еврейского, независимо от вставок в подлиннике и от его изменений, находящихся в греческом и славянском переводах. Отдел первый, заключающий в себе Закон, или Пятикнижие. Пер. Вадима [В.И. Кельсиева]. Кн. 1. Лондон, 1860. С. VI.
Bibliya. Svyashchennoe pisanie vetkhogo i novogo zaveta, perevedennoe s evreyskogo, nezavisimo ot vstavok v podlinnike i ot ego izmeneny, nakhodyashchikhsya v grecheskom i slavyanskom perevodakh. Otdel pervy, zaklyuchayushchy v sebe Zakon, ili Pyatiknizhie. Per. Vadima [V.I. Kelsieva]. Vol. 1. London, 1860. P. VI.
13 Герцен А.И. Указ. соч. С. 331.
Gertsen A.I. Op. cit. P. 331.
14 Россия под надзором: Отчеты III Отделения, 1827-1869. М., 2006. С. 509. Rossiya pod nadzorom: Otchety III Otdeleniya, 1827-1869. Moscow, 2006. P. 509.
15 А.И. Герцен. С. 285.
A.I. Gertsen. P. 285.
16 Сборник правительственных сведений о раскольниках / Сост., вступ. ст. В. Кельсиева. Вып. 1. Лондон, 1860. С. III.
Sbornik pravitelstvennukh svedeny o raskolnikakh / Sost., vstup. st. V. Kelsieva. Vol. 1. London, 1860. P. III.
17 Сборник правительственных сведений о раскольниках / Сост., вступ. ст.
В. Кельсиева. Вып. 2. Лондон, 1861. С. VI.
Sbornik pravitelstvennukh svedeny o raskolnikakh / Sost., vstup. st. V. Kelsieva. Vol. 2. London, 1861. P. VI.
18 Сборник правительственных сведений о раскольниках. Вып. 1. С. XXVIII-XXX. Sbornik pravitelstvennukh svedeny o raskolnikakh. Vol. 1. P. XXVIII-XXX.
19 Сборник правительственных сведений о раскольниках. Вып. 2. С. XIV. Sbornik pravitelstvennukh svedeny o raskolnikakh. Vol. 2. P. XIV.
20 Там же. С. XVIII.
Ibidem. P. XVIII.
21 Сборник правительственных сведений о раскольниках. Вып. 1. С. XXX. Sbornik pravitelstvennukh svedeny o raskolnikakh. Vol. 1. P. XXX.
22 Там же. С. V-VI.
Ibidem. P. V-VI.
23 Субботин Н.И. Раскол как орудие враждебных России партий. М., 1867.
С. 113-117.
Subbotin N.I. Raskol kak orudie vrazhdebnych Rossii party. Moscow, 1867. P. 113-117.
24 Павел Прусский [Леднев П.И.]. О моем знакомстве с Кельсиевым // Братское слово. 1889. Т. II. № 19. С. 692-693.
Pavel Prussky [Lednev P.I.] O moem znakomstve s Kelsievym // Bratskoe slovo. 1889. Vol. II. No. 19. P. 692-693.
25 А.И. Герцен. С. 330-332.
A.I. Gertsen. P. 330-332.
26 Там же. С. 322.
Ibidem. P. 322.
27 Кельсиев В.И. Письмо Н.Ф. Петровскому // Лемке М. Очерки освободительного движения шестидесятых годов. СПб., 1908. С. 29-31.
Kelsiev V.I. Pismo N.F. Petrovskomu // Lemke M. Ocherki osvoboditelnogo dvizheniya shestidesyatykh godov. St. Petersburg, 1908. P. 29-31.
28 ГА РФ. Ф. 109. 1-я эксп. 1862 г Д. 84. Л. 1-2 об.
GA RF. F. 109. 1-ya exp. 1862 g. D. 84. L. 1-2v.
29 ГА РФ. Ф. 109. 1-я эксп. 1862 г Д. 230, ч. 53. Л. 60.
GA RF. F. 109. 1-ya exp. 1862 g. D. 230, ch. 53. L. 60.
30 Общее вече (Лондон). 1863. 8 марта.
Obshchee veche (London). 1863. March 8.
31 Герцен и Огарев. Кн. 2 // Литературное наследство. Т. 62. М., 1955. С. 180-184. Gertsen i Ogarev. Kn. 2 // Literaturnoe nasledstvo. Vol. 62. Moscow, 1955. P. 180-184.
32 Там же. С. 173-174.
Ibidem. P. 173-174.
33 Православный собеседник. 1867. Ч. 1. С. 114-115.
Pravoslavny sobesednik. 1867. Ch. 1. P. 114-115.
34 ГА РФ. Ф. 109. 1-я эксп. 1864 г Д. 8, ч. 4. Л. 5-5об.
GA RF. F. 109. 1-ya exp. 1864 g. D. 8, ch. 4. L. 5-5v.
35 Кельсиев В.И. Польские агенты в Цареграде // Русский вестник. 1869. № 6. С. 523. Kelsiev V.I. Polskie agenty v Caregrade // Russky vestnik. 1869. No 6. P. 523.
36 Герцен и Огарев. С. 176.
Gertsen i Ogarev. P. 176.
37 ГАРФ. Ф. 109. 1-я эксп. 1862 г Д. 230, ч. 110. Л. 82, 83, 88об.
GA RF. F. 109. 1-ya exp. 1862 g. D. 230, ch. 110. L. 82, 83, 88v.
38 Герцен и Огарев. С. 199.
Gertsen i Ogarev. P. 199.
39 Там же.
Ibidem.
40 Герцен и Огарев. С. 196.
Gertsen i Ogarev. P. 196.
41 Там же. С. 200.
Ibidem. P. 200.
42 АВПРИ. Ф. 161/1. Оп. 181/2. Д. 947. Л. 9-9об.
Archive of Foreign Policy of Russian Empire (AVPRI). F. 161/1. Op. 181/2. D. 947. L. 9-9v.
43 Там же. Л. 14об.
Ibidem. L. 14v.
44 АВПРИ. Ф. 146. Оп. 1. Д. 3970. Л. 4 об.-5.
AVPRI. F. 146. Op. 1. D. 3970. L. 4v. - 5.
45 АВПРИ. Ф. 161/1. Оп. 181/2. Д. 947. Л. 61об.
AVP RI. F. 161/1. Op. 181/2. D. 947. L. 61v.
