CC BY
73
Большакова А. Ю. «В суставах вывихнутое время» (о художественных идеологемах в прозе Ю. Полякова) / А. Ю. Большакова // Научный диалог. - 2013. - № 10 (22) : Филология. - С. 6-19.
УДК 821.161.1Поляков.08
«В суставах вывихнутое время» (о художественных идеологемах в прозе Ю. Полякова)
А. Ю. Большакова
Предметом исследования являются принципы и средства воплощения замысла писателя, поставившего перед собой задачу очертить идеологию эпохи в художественном тексте. Признавая необходимость сопряжения литературоведческого и лингвистического анализа художественной прозы, автор статьи анализирует языковые формы с точки зрения особенностей передачи ими идеологического содержания. Идеологемы в прозе известного современного писателя Ю. Полякова рассматриваются как «свернутые смыслы», указатели, ориентиры, по которым читатель может составить представление о «духе времени», описываемого в произведениях, и одновременно понять саркастическую трактовку событий эпохи писателем. Автор останавливается на таких средствах, как прием семантической актуализации, нагнетание отрицательных местоимений и частиц, насыщенность текста сложносокращенными словами. Подчеркивается, что аббревиатуры в повестях Ю. Полякова не ограничены номинативной функцией, они изобличают суть господствующей идеологии, передают состояние бездуховности. По мнению автора статьи, процесс аббревиации раскрывается в повестях как нездоровая речевая мутация, обусловленная эпохой. Особенности изображения Ю. Поляковым идеологической составляющей времени сопоставляются с характерными приемами и чертами художественного повествования, которые обнаруживаются в произведениях
В. Дёгтева, В. Шукшина, М. Салтыкова-Щедрина.
Ключевые слова: идеологема; семантическая актуализация; аббревиатура; Ю. Поляков.
Актуальность исследования идеологем в прозе известного современного писателя Юрия Полякова обусловлена необходимостью сопряжения литературоведческого и лингвистического анализа современной прозы, что позволяет глубже понять особенности ее «художественной идеологии» (термин И. Анненского).
Начнем с очевидного: первые повести Юрия Полякова «Сто дней до приказа» (1979-1980), «ЧП районного масштаба» (1981-1984), «Работа над ошибками» (1985-1986), «Апофегей» (1988-1989) усыпаны советизмами, идеологемами, свернутыми в аббревиатуры: ЦК ВЛКСМ, ЧП, КВН, РК КПСС, ОБХСС, РУВД, БАМ, ЖЭК, ДЭЗ, КПП, - даже выдуманными, типа СМТ (Союз музыки и танца), СМЖ (Союз матерей и жен), СОД (Союз одиноких девушек). На первый взгляд их функция ограничена номинативностью, простым называнием без какой-либо попытки придать обозначаемому эмоциональную окраску. Между тем эти аббревиатуры несут у Полякова дух недовоплощённого времени - двойственного, массово-безликого, героического, циничного, аскетичного и по-своему грандиозного и виртуального, как готические шпили сталинских высоток. Так, в повести «ЧП районного масштаба» авторский комментарий к словам работающей в ДЭЗе матери Шумилина завершается задумчивой репликой (по-видимому, самого автора): «А странно: как ни сокращай, всё равно получается нечто, похожее на имена (курсив мой. — А. Б.) гриновских героев, которых абсолютно не волновали жилищно-бытовые проблемы» [Поляков, 2001, т. I, с. 142]. Языком аббревиатур передается и феноменальность идеологии (выносящей за скобки все «лишнее» - звуки, краски, чувства), и ее переход в стадию фразеологического развеществления, когда изъясняющиеся на идеологическом эсперанто люди перестают воспринимать живое слово. Оно для них подобно отторгаемым в какой-то иной мир «вульгарно-материальным» проблемам, поскольку обнажает уязвимость оторванных от земной почвы идеалов.
Впрочем, речевые знаки (а где знак — там и идеология) советской ментальности, скажем, в «Апофегее» - повести о (не)состыков-
ке советского периода с горбачевской перестройкой - это не только «священные аббревиатуры» [Поляков, 2001., т. I, с. 334], но и коды обманутого ожидания. В изображении встречи двух некогда пылко влюбленных на фоне партконференции, должной, по задумке БМП1, «продемонстрировать небывалое единение краснопролетарского лидера с широкими народными массами» [Поляков, 2001, т. I, с. 319], используемая автором аббревиатура ХПН, кажется, обещает хэппи-энд: и в отношениях бывших влюбленных, и в развитии другой «любовной» линии «власть и народ». Увы, под странным буквенным сочетанием скрывается едва ли излечимая болезнь сына главных персонажей: Хроническая Почечная Недостаточность. Процесс аббревиации, в частности, образования от ФИО партийного лидера Бусыгина Михаила Петровича, «просвещенным» словом заигрывающего с народом, аббревиатуры БМП - с полной перекодировкой семантического ядра (Боевая Машина Пехоты) - раскрывается как нездоровая речевая мутация: признак затяжной болезни страны, сначала переименованной из Российской империи в СССР, а потом и вовсе в усеченное РФ, знаменующее упрощение, разуподобление, утрату национальной идентичности.
В повести-памфлете «Демгородок» (1991-1993) аббревиатуры маскируют не только подлинную суть событий, организаций, должностей, вторичность и преемственность установленного адмиралом Рыком тоталитарного режима с прежним псевдодемократическим строем, но и сам факт подмены действительной реальности - мнимой, полную отчужденность последней от естественных чувств и норм человеческого поведения: «Конечно, Курылев знал, что “Принцесса и свинопас” — сложнейшая многоходовая операция, в которой задействовано более полутора тысяч опытнейших сотрудников, включая резидентов, а курирует ее лично помощник Избавителя
1 Михаила Петровича Бусыгина, первого секретаря Краснопролетарского райкома пар-
тии, за гротескными чертами которого проступают узнаваемые очертания известной фигуры горбачевского, а затем постсоветского периода. «О прототипе БМП и говорить нечего, его сразу все расшифровали, — отмечал сам писатель в предисловии «Как я писал “Апофегей”». — Это был тогдашний народный любимец Борис Ельцин, заступивший на должность первого секретаря МГК КПСС и наводивший ужас на функционеров своим тонко продуманным жестоким хамством... Он в своей карьерной устремленности напоминал огромную сенокосилку, срезающую любую голову на своем пути. Так оно впоследствии и оказалось» [Поляков, 2001, т. I, с. 310-322].
Отечества по национальной безопасности — “помнацбес” Иногда у Мишки возникало чувство нереальности происходящего: неужели вся эта высококвалифицированная орава уродуется лишь для того, чтобы он, вышибленный из армии подпоручик, мог благополучно завлечь на предусмотрительно раскладывающийся диван эту трогательную кембриджскую уайльдовку и в обстановке страстной неги выведать у нее тайный счет, на котором ее хитроумный папаша хранит денежки, уворованные у доверчивого русского народа?» [Поляков, 2001, т. I, с. 101-102].
В романе «Замыслил я побег...» (1995-1999) аббревиатурный метаязык вырождающейся Системы окончательно превращается в пустой, лишенный содержания, знак. Означающее отрывается от означаемого, словно уже не существующего. Так, должный знаменовать эру демсвобод Комитет научно-технической интеллигенции в поддержку перестройки и ускорения носит уродливое название КНТИППУ [Поляков, 2001, т. III, с. 168]. Как тут не вспомнить о не менее феерическом средстве ускорения - «Антилопе-Гну» из романа Ильфа и Петрова! Так и есть: организация, название которой рифмуется с «Антилопой-Гну», оказывается очередным мыльным пузырем смутных времен, а ее донкихотствующий руководитель Каракозин - «рыцарь Джедай» - гибнет в «раскуроченном из танковых пушек» Белом доме Поляков, 2001, т. III, с. 291]. Брошенный в массы лозунг «техническая интеллигенция - движущая сила нашей революции» [Поляков, 2001, т. III, с. 143] обнаруживает свои подлинные смыслы в сопоставлении с репликой того же Джедая. «Откуда ты взял этих козлов?» - спрашивает Каракозина Башмаков при виде активистов Народного фронта. «А в революции всегда бывают только козлы и бараны», - отвечает Джедай, не подозревая, что вскоре сам окажется в рядах «козлов и баранов» [Поляков, 2001, т. III, с. 145].
Тень от такого «снижения» романтизированных клише падает и на постперестроечную фразеологию, отражающую и самоиро-нию, реакцию «масс» на «демократические» новшества, и рас -пад идеологического пространства как пространства национально-речевого: космическая секретная организация НПО «Старт» переименовывается (самими же ее сотрудниками)
в «Алъдебаран»1, Лосиноостровское отделение банка — в «Лось-банк», широкую асфальтовую дорогу «изолянты» (политзаключенные) в «Демгородке» с ностальгическим юмором именуют Бродвеем. Последний (топографический) образ вбирает в себя и подразумеваемую соцреалистическую идеологему «светлый путь». Американизмы выступают наследниками советизмов. Вербальные знаки идеологической суррогатности и химерических сращений («господарищи»2, «благоворот»3, «нацпомбес»4) знаменуют, может, последнюю стадию духовно-нравственной деформации, начавшейся еще в советские времена.
В суставах вывихнутое время...
В повести «ЧП районного масштаба» есть сцена комсомольского собрания на майонезном заводике — обычный идеологический спектакль с заранее отрепетированными ролями и «давно составленным и даже отрепетированным текстом» решения [Поляков, 2001, т. I, с. 171]. Несостыковка означающего (идеологических трафаретов) и означаемого (реальной деятельности заводского комитета ВЛКСМ) вскрывает зазор между словом и делом; к примеру, в изображении идущего к трибуне оратора и воспроизведении парадного зачина его речи: «Деревянным шагом он подошел к трибуне, ухватился руками за микрофон и, тряся от волнения ногой, начал: — Товарищи/ Победным шагом идет комсомол...» [Поляков, 2001, т. I, с.170].
Куда?
Заготовленное впрок комсомольским функционером «торжественное слово. о больших задачах» [Поляков, 2001, т. I, с.172] майонезного завода, да и все собрание «майонезной комсомолии» [Поляков, 2001, т. I, с.174], вызывает ассоциации с шукшинским рассказом «Крыша над головой», точнее, с обсуждаемой в нем самодеятельными актерами одноименной пьесой о «героическом» сожжении своего дома сельским жителем. С одной только разницей: в повести
1 Образовано от искаженного лат. аі(сокоі) ‘алкоголь’ + баран; то есть «пьяный (одурманенный) баран».
2 Иронический неологизм, образованный от внутренне оппозиционных: господа + товарищи.
3 «Был даже придуман новый термин “благоворот” - государственный переворот, совершённый во благо народу» [Поляков, 2001, т. II, с. 30].
4 Национальный помощник беса.
Полякова отрепетированный спектакль прерывается вздремнувшим было заводским наладчиком:
« - Это - трепология какая-то, а не собрание. Отчетный доклад
- фигня! “Мы подхватим! Мы опередим! Мы ещё выше поднимем!..” Чего же не поднять? От слов не надорвешься. Ноздряков (секретарь заводского комитета ВЛКСМ. — А. Б.) целый день по делам бегал, кудахтал: из райкома приедут, из райкома приедут! Вот и хорошо, что приехали, - пусть послушают. У нас половина молодежи в общаге живет, прямо за воротами. Занимается комитет общагой? Не занимается.
- Правильно! Крышу (курсив наш. - А. Б.) в общаге почините! -вскочил парень из дальнего угла» [Поляков, 2001, т. I, с. 173].
У Шукшина персонажи «пьесы» корят главного героя за то, что он, «возводя над собой так называемую крышу, тем самым отгораживается от коллектива». То есть «под крышей надо понимать забор. Крыша - тире -забор» [Шукшин, 1973, с. 117], - разъясняет плохо соображающим актерам идею будущего спектакля худрук. Вдохновленный перспективами получения наград, премий в случае успешной постановки спектакля, он не чувствует, как в его истолковании образ крыши-забора обретает все более условный и даже пародийный смысл: «И только тут, на собрании (продолжает вещать руководитель самодеятельности. — А. Б.) Иван осознает, в какое болото затащили его тесть с тещей. Он срывается и бежит к недостроенному дому. Дом он уже подвел под крышу. Он подбегает к дому, трясущимися руками достает спички. И - поджигает дом!» [Шукшин, 1973, с. 117-118].
Перестроечная ситуация сожжения недостроенного дома, предсказанная русской прозой в 1970-х годах1, в повести Полякова раскрывается в несколько ином ракурсе. Протекающая крыша «цивилизационной общаги» - мета беспечного, изживающего себя времени бумажно-словесных деяний. Еще не у черты. Но уже и не
1 В названии обсуждаемой самодеятельными актерами пьесы слово «крыша» взято
в кавычки. То есть «крыша» как верхняя часть дома, должная защищать человека от непогоды - дождя, снегопада, обретает в семантике шукшинского рассказа прямо противоположный смысл: отгороженности правящей верхушки от действительных нужд страны и недоступности абсурдной партийно-бюрократической логики народному сознанию: «“Крыша” - тире - забор. Это понятно?».
в пространстве районного масштаба: «Он встал, шагнул из-за стола и увидел вокруг окаменевшую и накренившуюся (здесь и далее - курсив наш. - А. Б.) зыбь моря. Вверху, на фоне безоблачного, цвета густой грозовой тучи неба сияло зеленое с кровавым ободком солнце» [Поляков, 2001, т. I, с. 202].
Фабула завязана, казалось бы, на сугубо локальном событии -краже в райкомовском здании, совершенной, как потом выясняется, неким Семеновым, не принятым в свое время в ВЛКСМ. Собственно, и ситуация нелепа, да и говорить не о чем. Шумилин, секретарь райкома комсомола, «охарактеризовал происшествие как досадную случайность» [Поляков, 2001, т. I, с. 137]. Можно, конечно (с высоты нынешнего исторического опыта), определить её как отражение — «в малой капле» — грядущего ЧП в масштабе всей Страны Советов. Однако важнее другое: взаимосвязь между песчинкой и пустыней омертвелых слов и дел, «пустячным» небрежением к человеку и сбоем Системы, его отторгнувшей. Шумилин все-таки не случайно полагает, что «досадная случайность» «бросает тень на славные дела райкома (курсив наш. - А. Б.)» [Поляков, 2001, т. I, с.137]. «За свое преступление, (говорит он пойманному злоумышленнику. — А. Б. ) ты ответишь по закону, но сегодня тебе придется отвечать перед членами бюро, перед работниками аппарата, перед всеми краснопро-летарцами, на которых ты бросил тень (курсив наш. - А. Б.) своей выходкой» [Поляков, 2001, т. I, с.194]. Справедливости ради отметим, что этот пафосно-казённый тон задан не Шумилиным, пытавшимся как-то «гнуть свою (курсив наш. - А. Б.), воспитательную линию» [Поляков, 2001, т. I, с.124], а третьим секретарем райкома со знаковой фамилией «Комиссарова»: «это тень (курсив наш. - А. Б.) на всю районную организацию» [Поляков, 2001, т. I, с. 129]. Шумилин лишь повторяет семантически стертое клише, которое, уже в силу присущей самому языку антонимии, подразумевает существование некоей образцовой, озаряемой светом непогрешимости Системы.
Так прочерчивается след от «комиссаров в пыльных шлемах» 20-30-х годов, героически отправлявших в мир иной сотни тысяч «необразцово-показательных людей», к комиссарам брежневской эпохи с их формальным отношением к человеку, оказавшемуся в положении изгоя, отщепенца, а потом - оппозиционера, мстителя.
А поводом-то послужила вроде бы малость: когда-то Семенов не смог объяснить, почему вступает в комсомол: всем в анкетах продиктовали ответ «под копирку», ему же захотелось своего, личного. Попытка закончилась слезами «исповедующегося» и недоверием секретариата. «Что же получается! Прокатили парня за то, что он честно ответил. Правду говорить себе дороже?» - возмущается один из противников бездушного решения [Поляков, 2001, т. I, с. 200].
Говоря о «недопустимости формального подхода к подготовке вступающих» в комсомол [Поляков, 2001, т. I, с. 199], райкомовские вожди сами же его культивируют. «Тень», отброшенная таким подходом за относительно краткий период в десять-пятнадцать лет,-не только теневая экономика: это - не видимая правящей верхушке жизнь страны и ее народа. «Какой там школьник! Перед ним, откинувшись на стуле, сидел здоровенный мужик, зачем-то одетый в ученическую форму» [Поляков, 2001, т. I, с.194].
Пока лишь угадывающаяся в «ЧП» участь выросшего из навязанных ему форм, рано заматеревшего парня развернется потом в судьбах персонажей новейшей прозы 2000-х. В рассказе В. Дегтева «Ко-цаный» герой становится вором-рецидивистом тоже из-за формального подхода к одному-единственному проступку: «Мишка сдуру спёр у одного пьяного сумку, где лежало мыло, полотенце и мочалка. И за это-то он и получил свой первый срок - три года общего режима. Адвокат просил судью дать условный срок, мол, парень исправится, да и в армию ему скоро. Нет! А после суда судья даже бросил вполголоса (но Мишка услыхал), что нечего, мол, жалеть этот человеческий мусор. Из этого паразитического материала, дескать, ничего не получится, сорняк он и есть сорняк. Мишка запомнил эти слова на всю жизнь. И поклялся отомстить» [Дегтев, 2003, с. 49].
Дихотомия лексико-семантических пластов в «Коцаном» несет обоюдоснижающую функцию: «Козел!» - это о судье, «том самом человеке, который упек Мишку по первой ходке» [Дегтев, 2003, с. 49]. Именно к этому экспрессивно окрашенному ряду «суд - козел», высвечивающему вытеснение казенных идиом фразеологией былых отверженных (или новых хозяев жизни?), стягиваются семантические смыслы и в романе Полякова «Козленок в молоке» (1993-1995). Стягиваются как к ключевой лексеме, заключающей в себе идею выс-
шего суда и истину библейского табу: «Не варите козленка в молоке матери его».
Среди других важных моментов отметим также обозначившееся уже в «ЧП районного масштаба» сращение идеологических ориентиров (официально-партийных и теневых) и, главное, объединяющий их эффект «крыши». В «Апофегее» герой, облаченный автором в «говорящее» БМП, став первым секретарем райкома партии, сразу заявляет: «Я очищу (курсив наш. - А. Б.) район от всей коррумпированной дряни!» [Поляков, 2001, т. I, с. 338]. Актуализируемая на уровне читательского бессознательного параллель «новая власть — новая метла» («очищу - метла») изнутри взрывает популистскую фразеологию «защитника» народных интересов. «Умеет столица жировать. Всю страну прожрёт и не заметит.» [Поляков, 2001, т. I, с. 340].
Вслушайтесь, вслушайтесь в эти замечательные слова «скромного партийного функционера» [Поляков, 2001, т. I, с. 402] с барскими замашками! А ведь в них зависть властолюбца, который и сам не прочь прожрать всю страну. И прожрал! - как засвидетельствовал дефолт 1998-го, но не финал повести, написанной десятью годами раньше. Тогда более искушенные борцы за идею «ушли» БМП. Его кресло занял гибкий Чистяков, умеющий пожертвовать единственной в своей жизни любовью, «ободряющей улыбкой выпроводить» секретаршу из кабинета [Поляков, 2001, т. I, с. 408]. Но уже тогда финал этот, несмотря на относительно благополучную для героев развязку, оставлял чувство какой-то незавершенности, недосказанности, временности что ли. «Это плохо кончится.» [Поляков, 2001, т. I, с.403], - говорит Надя Печерникова. Не хочу записывать задним числом автора в пророки, но факт остается фактом: в безумной эйфории тех лет он оказался одним из немногих писателей, связавших изменение правил политической борьбы с глубинными процессами духовно-нравственной деградации. Кончилось действительно плохо. Тайная, подковёрная борьба за власть вылилась в циничный мордобой на глазах у всего народа — Купряшиных («Сто дней до приказа»), Шумилиных («ЧП районного масштаба»), Печернико-вых («Апофегей»), Гуманковых («Парижская любовь Кости Гуманко-ва»), Курылёвых («Демгородок»), Акашиных («Козлёнок в молоке»), Каракозиных, Башмаковых («Замыслил я побег.») и других Трудо-
вичей1, забывших старинную мудрость: когда баре дерутся, у мужиков чубы трещат.
Прием семантической актуализации, т. е. превращения (воображением самого читателя) отдельного слова, фразы, фрагмента в художественную развёрнутую картину, виртуозно использован писателем и в «Козленке» - романе о метаморфозах творческого мышления в период горбачевской перестройки. «Хватит ходить в коротких штанишках. Партия доверяет нам. <...> Всё будем печатать! Плюрализм...», — «мужественно» обещает Н. Н. Горынин, секретарь правления Союза писателей, страждущей руководящих указаний литературной общественности.
«Толпа некоторое время молча обдумывала сказанное, стараясь понять тайный смысл этих слов и особенно — последнего, незнакомого, подозрительно оканчивающегося на “изм”» [Поляков, 2001, т. II, с.329].
«Толпа», масса как живое воплощение таинственного «плюрализма» с немым изумлением встречает странное, непривычно-опасное слово «перестроечного» дня. Слово все чаще подменяется паузой, пауза - немотой. Пустоты агонизирующих смыслов заполняются речевыми фантомами - означающими без означаемого: новое мышление, плюрализм, гласность... Да и вся завязка романа фиксирует прохождение обществом некоей стадии (само)отрицания — и стадии нуля: замирания слова в поисках смысла.
В романе «Замыслил я побег.» рассказывается, как в НПО «Старт» (потом - в «Альдебаране»), занимавшемся космическими разработками, срезали финансирование:
«.Научную работу свернули, а зарплату не повышали, хотя тех денег, на которые раньше можно было жить месяц, теперь хватало на несколько дней. <... >
Докукин поначалу регулярно проводил собрания трудового коллектива...
- Надо, надо, товарищи, думать над смелыми конверсионными проектами! Не мы с вами этот рынок придумали... Но в рынке жить...
- По-рыночьи выть! (здесь и далее - курсив наш. - А. Б.) — подсказал из зала Джедай.
1 Трудович - отчество Олега Башмакова, главного героя романа «Замыслил я побег».
- Вот именно. Надо прорываться!.. Например, очень перспективная идея производства биотуалетов для дачных домиков, а также фильтра для водопроводной воды... <...>
И действительно, вскоре были разработаны и изготовлены фильтр “Супер-роса”, а также образец биотуалета “Ветерок-1”- изящное обтекаемое изделие из мраморного пластика. Оба приспособления хранились в директорском кабинете. И Докукин во время переговоров с предполагаемыми партнерами и инвесторами торжественно указывал пальцем на “Ветерок-1” и говорил:
- Это - наше будущее!» [Поляков, 2001, т. III, с. 164-165].
С точки зрения проходимца Докукина, «наше будущее» (читай: будущее страны, нации) - изящный биотуалет. Понятно, что такое будущее вовсе не прельщает «автора»1. Неслучайно в процитированном отрывке императив «Надо прорываться!» (результат то ли намеренно непонятой, то ли плохо расслышанной реплики Джедая) рассыпается на амбивалентные жить и выть, причем последнее - выть
- омоним др.-рус. выть ‘участь, доля, рок, судьба’, сохранившегося в рязанском и ярославском диалектах, выстраивает звуковую оболочку джедаевской реплики как парадигму слов пора (синоним слова время), ночь (цветообозначение второй половины суток) и выть (не зависящее от воли человека стечение жизненных обстоятельств, предопределяющее его жизненный путь): «по-рыночьи выть» = «поры ночь и выть (рок, судьба)». Звуковая парадигма этого смыслообразо-вания выводит на первый план идею иллюзорного времени как времени, зашедшего в тупик. Утратив духовно-нравственное содержание, оно превратилось в Кроноса, пожирающего своих же детей. Елин из «Ста дней до приказа», Семенов из «ЧП районного масштаба», Ку-рылев и Лена из «Демгородка», Каракозин из «Замыслил я побег...» -
1 Здесь под закавыченным термином подразумевается не реальный создатель произ-
ведения, а образ автора - центр, фокус, в котором скрещиваются и синтезируются все стилистические и композиционные приемы, используемые писателем (В. В. Виноградов), а также «мораль формы» (М. Фуко), «этос поэтического языка» (Р. Барт) - то есть система идей и нравственно-эстетических представлений, выраженная в «словесном поведении» писателя. Можно сказать и так: «автор» - это овеществленная в общем речевом стиле незримая фигура спутника героев и персонажей произведения. В приведенном отрывке подлинный лик автора обнаруживает себя на пересечении субъектноречевых сфер Докукина, Джедая и эксплицитного автора - свидетеля и комментатора увиденного, гаранта подлинности изображаемых событий.
судьба их одинакова: все они лишние на празднике черного цвета. Даже удачливый Шарманов из повести «Небо падших» (1997-1998), «урвавший свою сосиску у рассеянного и вечно пьющего дяди Вани» [Поляков, 2001, т. II, с. 404], и тот признается: «Нас всех обманули. Всех!» [Там же, т. II, с. 463].
Башмаков после увольнения из НПО оказывается в неожиданной для него ситуации: «Поначалу ему казалось, новая работа найдется легко и сама собой, как это случалось (здесь и далее - курсив наш. -А. Б.) прежде. Но потом вдруг выяснилось: никто нигде не нужен» [Поляков, 2001, т. III, с. 170].
Нагнетание отрицательных местоимений и частиц идентифицирует иллюзорное время как пространство, в котором каждый только за самого себя. Распад советской эпистемы порождает опустошение, пустоту - и в сугубо человеческом, и в ситуативно-социальном и функциональном планах. Характерна, однако, живучесть прежних мифоидеологем уже в сознании (пост)советских граждан: «...Он бездействовал, и бездействовал по идейным соображениям, ощущая себя жертвой какой-то чудовищной несправедливости. Несправедливость эта была настолько подлой и умонепостижимой, что такое мироустройство просто не имело права на существование и не могло продержаться сколько-нибудь долго. Оно должно было непременно рухнуть, а из его обломков сложиться светлый и справедливый мир (здесь и далее - курсив наш. - А. Б ), в котором Олег Трудович снова мгновенно обретет годами заработанное достоинство. Только нужна обломовская неколебимость...» [Поляков, 2001, т. III, с. 172].
Герой, ощущая себя обломком былой цивилизации, сохраняет всё те же революционные упования на возможность создания - на руинах прежней жизни - другого, лучшего мира. Ясно, что в рамках такого (гипотетического) мышления отправной точкой становится не поддающееся рациональному объяснению чувство неудовлетворенности, необходимости перемен - и на этой почве строятся зыбкие очертания радужного грядущего («Кто был никем, тот станет всем»), которое должно возникнуть в результате решительного и мгновенного слома уже существующего общественного уклада. Слово не только изобличает антигуманный смысл подобных умонастроений (изображая, указывает), но и самораскрывается как поэтический фено-
мен, не тождественный самому себе. В «Демгородке» в образе адмирала Рыка, пришедшего к власти в результате подавления «Демократической смуты», как и в облике БМП, выделяются черты временщика и временности. Сведение почетного звания героя («Избавитель Отечества») к аббревиатуре ИО не только не исключает иной расшифровки (Исполняющий Обязанности), но, наоборот, утверждает подтекстовое содержание на единственно верное. Если мы проследим соотношение «говорящей» фамилии адмирала Рыка («рык - рычание»), ее сопутствующих значений (пожирания, поглощения, поедания, кусания), а также иноязычного слова амнистия - с просторечным «ам-ам»: «ходят слухи. Об ам... Об амнистии. Ведь И.О. - великодушная (курсив наш. - А. Б.) личность.» [Поляков, 2001, т. III, с. 10], то убедимся, что ряды усекновения, свертывания (слов - к слогам, буквам, аббревиатурам) передают состояние бездуховности, даже биологизации неото-талитарного существования. На то указывает другое возможное свертывание почетного прозвища Рыка (в главе о приходе И.О. к власти): «Будущий Избавитель Отечества» - БИО.
Вывернутое в свою противоположность время - это время хищников и прохвостов, регресса от цивилизованных и цивильных методов управления к псевдодемократии и даже самодержавию в самых уродливых, выморочных формах. Мысль об их укорененности в российской почве не нова. Она относит читателя к образчикам отечественной сатиры XIX века. Так, «особое, нелинейное ощущение времени» [Дмитриенко, 1998, с. 26] в «Истории одного города» обусловлено у Салтыкова-Щедрина представлениями о параноидальной сущности любой власти как топтании (даже не злодея, а обычного властителя-временщика) на одном и том же, как бы уже внеисториче-ском месте. Но когда меняются лишь внешние атрибуты, даже благие намерения приводят к разрушению: «Весь мир насилья мы разрушим...» и т. д. В «Описи градоначальников» города Глупова дана замечательная характеристика «Угрюм-Бурчеева, бывого прохвоста»1 и его поистине титанических усилий по разрушению старого мира и построению нового: «Разрушил старый город и построил другой на новом месте» [Салтыков-Щедрин, 2003, т. 2, с. 133]. На гиблом
Прохвост, стар. профос — надзиратель; заимств. из ст.-франц. prёvost.
месте, добавим мы, имея в виду реформаторский задор БМП и подобных ему «градостроителей».
Рассмотренные в настоящей статье повторяющиеся языковые особенности и композиционные приемы организации текста в прозе Юрия Полякова позволяют истолковывать их как своего рода художественные идеологемы, вбирающие в себя не только ориентиры, по которым читатель может (должен) судить о духе изображенного писателем времени, но и о его, самого писателя, иерархии нравственноэстетических ценностей. В этом смысле семантическая актуализация письма, нагнетание в нём отрицательных частиц, использование аббревиатур (нередко толкуемых в духе народной этимологии) несут в себе не только отображающую (фиксирующую), но и оценивающую функцию, определяющую в равной степени как лирическую, так и сатирическую тональность произведений.
Литература
1. Дёгтев В. И. Азбука выживания : рассказы / В. И. Дегтев // Роман-газета. - Москва, 2003. - № 22 (1460). - 96 с.
2. Дмитриенко С. Ф. Щедрин : незнакомый мир знакомых книг : литературная критика / С. Ф. Дмитренко ; ред. Л. В. Кутукова. - Москва : Издательство МГУ, 1998. - 96 с.
3. Поляков Ю. М. Собрание сочинений : в 4 томах / Ю. М. Поляков ; примеч. О. Ярикова. - Москва : Молодая гвардия, 2001. - Т. I : Сто дней до приказа. ЧП районного масштаба. Работа над ошибками. Апофегей. Парижская любовь Кости Гуманкова : повести. - 531 с. - Т. II : Демгородок. Козленок в молоке. Небо падших : Повести. Роман. - 526 с. - Т. III : Замыслил я побег : Романы. Рассказы. Апофегмы. - 522 с. - Т. IV : Стихи. Пьесы. Публицистика. - 553 с.
4. Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений : в 8 томах. - Москва : Терра, 2003. - Т. 2 : Губернские очерки (Окончание). История одного города. - 304 с.
5. Шукшин В. М. Характеры : рассказы / В. М. Шукшин. - Москва : Современник, 1973. - 221 с.
© Большакова Алла Юрьевна (2013), доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник, Институт мировой литературы, Российская академия наук (Москва), [email protected].
