В поисках теории однопартийного господства: мировой опыт изучения систем с доминантной партией (i)

А. А. Островерхов

•ш о.

уЦГТ&о

А.А.Островерхов

В ПОИСКАХ ТЕОРИИ ОДНОПАРТИЙНОГО ГОСПОДСТВА: МИРОВОЙ ОПЫТ ИЗУЧЕНИЯ СИСТЕМ С ДОМИНАНТНОЙ ПАРТИЕЙ (I)

Ключевые слова: теория однопартийного господства, доминантная партия, цикл однопартийного доминирования, Морис Дюверже, Джованни Сартори

Введение

1 Giliomee, Simkins (eds.) 1999.

Можно только согласиться с мнением Самюэля Хантингтона, которое приводится на обложке одной из коллективных монографий на тему однопартийного господства, что изучение систем с доминантной партией — это «увлекательное, важное и запущенное дело»1. Используя возникшую в процессе концептуализации данного феномена терминологию для описания исключительного положения партий, на протяжении долгого времени сохраняющих статус правящих, современные авторы обычно не вникают в ее содержание и противоречия. Чаще всего они берут понятие dominant party, максимально нейтрально переводимое на русский язык как «доминантная партия», и в значении «крупнейшая/сильнейшая» употребляют его по отношению к правящим партиям в реально или формально многопартийных системах, известных как системы с доминантной партией (dominant-party systems). Между тем существующее в политологической литературе терминологическое разнообразие (господствующая, доминирующая, преобладающая, гегемонистская партия и др.) подсказывает, что есть как минимум несколько подходов к заявленной проблеме. Если обратиться к более чем 65-летней истории ее осмысления, можно обнаружить множество эмпирических и теоретических исследований, которые до сих пор никто не обобщил. В настоящей статье мы попытаемся восполнить этот пробел: рассмотрим этапы концептуализации однопартийного господства, сравним основные подходы к определению доминантной партии и системы с доминантной партией, выделим ключевые понятия и выскажем свои соображения о перспективах развития соответствующей теории.

Этапы В процессе концептуализации однопартийного господства отчет-

концептуализации ливо прослеживаются два этапа: 1950—1980-е годы и с начала 1990-х го-однопартийного дов по сегодняшний день. господства

На первом, начальном, этапе политологи стали регистрировать, казалось бы, нетипичный для многопартийных моделей феномен

2 Duverger 1960: 44.

3 Scalapino, Masumi 1962.

4 ^^п 1964.

5 Masumi 1988.

6 Wiatr 1967.

7 Scalapino, Masumi 1962; ^^п 1964; Wiatr 1967; Masumi 1988.

8 Friedman, Wong 2008: 2—3.

длительного пребывания правящей партии у власти. Сравнительный анализ различных партий и партийных систем позволил им выделить особые партийные системы с доминантной партией. Подобные системы можно найти в наиболее распространенных классификациях партийных систем, базирующихся на количестве парламентских партий и качестве распределения власти между ними (кто и как победил на выборах и сформировал правительство). Систему с доминантной партией включает, в частности, классификация Мориса Дюверже, где она располагается между однопартийной и многопартийными моделями2. Вместе с тем некоторые авторы рассматривали конкретные случаи однопартийного господства как уникальные, присущие той или иной стране. Такой подход характерен, например, для Дзюнноскэ Масуми и Роберта Скалапино, квалифицировавших японскую систему, где в условиях непрерывного правления Либерально-демократической партии (ЛДПЯ) оппозиционным силам обычно доставалась лишь половина от числа ее мест в парламенте, как «полуторапартийную» (1,0+0,5=1,5)3. В литературе тех лет можно встретить также работы, посвященные «системе Конгресса» в Индии4, «системе 1955» в Японии5 (в 1955 г. Либеральная и Демократическая партии объединились в ЛДПЯ), системе ге-гемонистской партии в Польше6 и т.д.

Хотя на данном этапе ученым и удалось сформулировать некое определение доминантной партии и системы с доминантной партией, в целом феномен однопартийного господства как самостоятельная проблема находился на периферии их научной повестки. За первые 40 лет его концептуализации появилось лишь несколько индивидуальных монографий на эту тему, посвященных отдельным случаям7, — и ни одной коллективной, затрагивающей более широкий круг проблем. Крупномасштабные сравнительные исследования систем с доминантной партией не проводились, а в «классических» политологических трудах (вероятно, именно по этой причине) им уделено явно недостаточное внимание. Более того, на фоне идеологического противостояния между СССР и США многие системы с доминантной партией воспринимались научным сообществом либо в качестве однопартийных, либо в качестве многопартийных8.

На втором, современном, этапе в центре исследовательского интереса политологов оказался уже не столько сам факт слишком долгого пребывания той или иной партии в положении правящей, сколько принципиальное отсутствие чередования во власти в «нетипичных» многопартийных моделях. Казалось бы, сдвиг не очень существенный, однако на деле он означал выдвижение на первый план вопроса об уровне демократии в системах с доминантной партией — нет ни одного крупного исследования, в котором не отмечалась бы недостаточная демократичность подобных систем. Поэтому исследователи зачастую ведут речь не о партийных системах, а о политических режимах с доминантной партией, фокусируя внимание на поведении правящей партии и институци-онализации ее власти при мобилизации электората и осуществлении

публичной политики. С развитием сравнительной политологии представления об уникальности тех или иных версий однопартийного господства отошли в прошлое, и используемые ныне в политической науке термины (господствующая, доминирующая, преобладающая партия и др.) воспринимаются скорее как синонимы. Несколько выбивается из общего ряда понятие «гегемонистская партия», обращение к которому обычно призвано подчеркнуть высокую степень авторитарности конкретного режима.

В целом, по сравнению с начальным этапом концептуализации, внимание к однопартийному господству существенно выросло. Так, начиная с 1990 г. вышло в свет около 20 специализированных монографий, в том числе восемь коллективных, где системы с доминантной партией, как правило, рассматриваются в сравнительной перспективе; по этой теме защищаются дипломы и диссертации, опубликовано несколько сотен статей, периодически созываются международные научные конференции (последняя состоялась в мае 2014 г. в Мичиганском университете) и т.д. Однако, несмотря на накопленный массив эмпирического материала по различным политическим режимам, исследователи продолжают пользоваться теми определениями доминантной партии и системы с доминантной партией, которые были сформулированы в 1950—1980-х годах и по всем параметрам должны, на наш взгляд, считаться уже устаревшими.

Основные подходы к определению доминантной партии и системы с доминантной партией

В процессе концептуализации однопартийного господства просматриваются два основных подхода к определению доминантной партии и системы с доминантной партией: социологический и противостоящий ему позитивный. Различия между ними уходят корнями в историю и философию науки, и за каждым из них скрывается набор конкретных гносеологических (метатеоретических, мировоззренческих) установок, непосредственно влияющих на политический анализ.

Социологический (интерпретативный) подход. Применительно к рассматриваемой теме родоначальником социологического подхода правомерно считать Макса Вебера, который в своих исследованиях опирался на интерпретативную (антипозитивистскую) парадигму. Набор установок немецкого мыслителя включает: причинно-следственный (каузальный) тип аргументации (раскрытие реальных, или фундаментальных, часто ненаблюдаемых механизмов причинной связи); ценностную (идеологическую) нейтральность; понимание различий между науками о природе и науками об обществе (антинатурализм); приоритет качественных методов исследования (в первую очередь исторического и философского анализа) перед количественными; принципиальное внимание к элементам культуры и идеологии (ценностям, вере, мировоззрению и др.); стремление проникнуть в смысл социального действия, определить цели его участников (телеологизм) и выявить

1 Weber 1978: 53.

10 Dahl 1957: 202—203.

11 Perroux 1950: 188.

идеальные типы социальных действий. Несмотря на то что Вебера нельзя причислить к радикальным антипозитивистам, те исследовательские направления, в которых используются его наработки, подвергаются самой жесткой критике со стороны позитивистского окружения как логически непоследовательные. Речь идет прежде всего о гносеологически близких теориях, выстраиваемых вокруг веберовского понятия господства (так называемая социология господства): теории политического господства самого Вебера, теории экономического господства Франсуа Перру и формирующейся теории однопартийного господства, связанной с именем Дюверже.

Полагая, что аморфное толкование власти (Macht) как любой возможности навязать свою волю окружающим вопреки их сопротивлению не подходит для социологического анализа9, Вебер сосредоточил внимание на целерациональной разновидности власти, встречающей добровольное повиновение в обществе, которую называл господством (Herrschaft). Разрабатывая на широком историческом материале с помощью интерпретативных методов, в том числе таких, как «понимание» (Verstehen) и «усиление» (Steigerung), теорию политического господства, мыслитель пытался выяснить, как реализуются властные отношения между различными группами, почему индивиды считают некие приказы обязательными для исполнения, какими мотивами они руководствуются и т.п. В итоге ему удалось выделить три идеальных типа политического господства, основанных на индивидуальной вере в легитимность власти: господство традиционное (вера в незыблемость обычаев), харизматическое (вера в особые качества лидера) и правовое (вера в установленный законом порядок). В политической науке вебе-ровская интерпретация власти как отношения «господство—подчинение» смогла получить широкое распространение лишь после критического переосмысления Робертом Далем, который оформил ее в духе позитивизма: «„А" обладает властью над „Б" в том случае, если может заставить „Б" сделать то, что „Б" иначе делать не стал бы»10. При этом, придерживаясь позитивистской парадигмы, американский политолог, естественно, не использовал чисто социологические элементы теории Вебера, включая само понятие господства.

Похожая операционализация властных отношений была еще раньше предложена Перру в рамках теории экономического господства. Однако, в отличие от формулы Даля, в интерпретации французского экономиста главное внимание было уделено именно социологическим аспектам: «между любыми двумя экономическими единицами „А" и „Б" эффект господства появляется в том случае, если в определенных условиях „А" оказывает на „Б" необратимое или частично необратимое влияние»11. Без анализа господствующих фирм (смысла их действий в отношении конкурентов; целей, которые они преследуют, и задач, которые они решают на рынке; места таких фирм в структуре общественного разделения труда и т.д.), утверждал он, невозможно получить полное представление о развитии капиталистического общества.

12 См., напр. Blaug 1964: 563; Beaud 2003: 64— 77.

13 Дюверже 2007: 365—366.

14 Там же: 366.

15 Pempel 1990a: 2.

16 Greene 2007:16.

В результате приверженцы доминирующей в экономической науке неоклассической школы до сих пор критикуют Перру за то, что ученый поставил в центр своего анализа «внеэкономические факторы» (власть, силу, давление, принуждение и т.п.), и объявляют его идеи нефальси-фицируемыми, иррациональными, нелогичными и несерьезными12. Поток критики со стороны позитивистов, вероятно, сыграл свою роль в том, что Перру так и не получил Нобелевскую премию по экономике, хотя номинировался на нее дважды.

Рассуждения Перру об «эффекте господства» (domination) в экономике повлияли на Дюверже, открывшего схожий феномен в партийной жизни — существование господствующей партии. Согласно Дюверже, «это партия, которая отождествляется с какой-то определенной эпохой; ее доктрина, ее идеи, ее методы, в известном смысле сам ее стиль совпадают с соответствующими характеристиками эпохи... партия, которой общественное мнение больше других верит. Эту веру можно сравнить с той, что определяет легитимность власть имущих: они отличны друг от друга и все же родственны между собой. Даже... противники [партии] и граждане, отказывающие ей в своих голосах, признают ее превосходство и влиятельность»13. Как Перру не ставил знак равенства между понятиями господствующей фирмы и монополии, так и Дюверже не смешивал понятия господствующей партии и партии парламентского большинства, подчеркивая, что речь идет скорее о «феномене влияния, нежели [о] проблеме количественного измерения», о «феномене веры»14. Примеров таких партий в многопартийных системах относительно мало — это радикалы во Франции и Швейцарии, социалисты в Норвегии и Швеции, либералы и католики в Бельгии, Индийский национальный конгресс, а также господствующие партии в ряде африканских стран южнее Сахары, многие из которых обладают «свойством господства» независимо от участия в коалициях и перерывов в правлении. Но они встречаются и в двухпартийных системах, где исключительное положение одной партии зачастую бывает связано с замедлением времени чередования у власти (так называемый «дуалистический режим с господствующей партией»): тори и виги в Англии, республиканцы и демократы в США.

В политической науке концепция господствующей партии Дювер-же по большей части либо игнорируется, либо отвергается как несостоятельная («метафизичная», чрезмерно «социологичная» и т.п.). Прежде всего это касается американской политологии: например, Томас Пемпель трактует «феномен веры» применительно к партии как «оценки широкой общественности, которым нельзя дать точное определение»15, а Кеннет Грин скупо характеризует подобный подход как «размытый, хотя и проникающий в суть»16. Не готовы принять социологическое осмысление однопартийного господства в чистом виде и западноевропейские и южноафриканские специалисты, которые пытаются совместить его с альтернативными концепциями. Так, по мнению Франсуазы Бусек и Мат-хейса Богардса, Дюверже в действительности писал об идеологическом

' O'Leary 1994: 4.

18 Boucek, Bogaards 2010: 6.

19 Doorenspleet, Nijzink 2013:11.

20 Huntington 1968: 426.

21 Reddy 2006: 57. 22 Jager, Toit 2013: 9.

23 Shalev 1990: 83.

24 Arian, Barnes 1974: 594.

25 Aronoff 1990: 261.

26Ibid.: 263.

господстве, как его понимает Брендан О'Лири17: «[доминантная партия] должна использовать власть таким образом, чтобы формировать политику, способную в корне изменять природу государства и общества, которыми руководит»18. В свою очередь, Ренске Доренсплет и Лия Нейзинк видят в рассуждениях французского ученого прообраз логики Хантингтона19, отмечавшего, что история борьбы за власть, ее продолжительность и интенсивность определяют будущую силу партии (чем дольше история, тем сильнее партия)20. А Никола де Ягер и Пьер дю Туа полагают, что Дюверже описывал символическое значение (в интерпретации Тивена Редди21), которое приобретает доминантная партия, если ассоциируется с политическим режимом22.

В то же время, как отмечает Михаэль Шалев, концепция господствующей партии Дюверже «много лет была ведущей парадигмой в израильской политической социологии»23. Сначала она активно использовалась в исследованиях, посвященных Партии рабочих Земли Израильской (МАПАЙ) и ее коалиции с лейбористами (Маарах), а затем и при изучении партии «Ликуд». В противовес оценкам политологов-позитивистов, один из родоначальников израильской социологии Ашер (Алан) Ариан квалифицировал предложенное французским ученым определение господствующей партии как «поразительно точное»24. Высоко оценивал его и Мирон Аронофф, отмечавший, что «Дюверже установил два важных аспекта господства [партии]: политическое и идеологическое (или культурное)»25. Проанализировав под этим углом зрения МАПАИ, Аронофф обнаружил, что, помимо политического господства, основанного на использовании созданных партией социально-политических институтов в целях мобилизации, она обладала и культурно-идеологическим господством, так как лидеры МАПАЙ «олицетворяли собой господствовавшие [в еврейской среде] ценности того времени: chalutziut (сионистское переселенчество), волюнтаризм [через киббуц-ное движение] и эгалитаризм»26. К сожалению, остальные труды израильских авторов на эту тему (в частности, исследования Ионафана Шапиро и Яакова Реувени) опубликованы только на иврите.

Таким образом, в рамках социологического подхода однопартийное господство понимается как преимущественное влияние конкретной партии в обществе, вызванное определенными социально-психологическими, культурно-историческими, экономическими и политико-правовыми факторами (причинами). Соответственно, согласно так называемой социологии господства доминантная (господствующая) партия — это партия, являющаяся носителем символического (культурного) капитала, которая получает на выборах мандат на реализацию своей фундаментальной программы развития государства и общества, поскольку ее основные ценности совпадают с ценностями масс.

Позитивный (политологический) подход. Позитивный подход к определению доминантной партии и системы с доминантной партией восходит прежде всего к родоначальнику позитивизма Огюсту

Конту, а также — отчасти — к его предшественникам (например, Джону Локку), современникам (например, Алексису де Токвилю) и последователям (например, Герберту Спенсеру). В современном виде за ним стоит следующий набор гносеологических установок: предпочтение «логико-аналитического» типа аргументации с упором на выявление функциональной зависимости (корреляции) и демонстрацию частных случаев некоторой наблюдаемой закономерности (регулярности); выраженная идеологическая ориентация (обычно на либерализм, плюрализм и демократию); отрицание методологических различий между науками о природе и науками об обществе (натурализм); приоритет количественных методов исследования перед качественными (в том числе философским и историческим анализом); отсутствие интереса к не наблюдаемым непосредственно (неизмеряемым, непроверяемым, абстрактным и т.п.) явлениям (в частности, к ценностям, вере, мировоззрению); отказ от поиска скрытого смысла, целей, первопричин политического поведения (опора лишь на очищенные от подобных «фантазий» и «предрассудков» эмпирические факты); акцент на условиях и ресурсах развития и т.д. Сущностная критика позитивного подхода, или так называемого научного метода, в современной политологической литературе — вещь довольно редкая и скорее маргинальная. Подобная критика может исходить от социологов, историков и философов, которые тоже пишут о политических процессах и в этом широком (i.e. старом европейском) смысле считаются политологами.

В политической науке в отличие от политической социологии (точнее, в позитивной политической социологии в отличие от интер-претативной, которая, с точки зрения представителей первой, вроде бы и не наука) власть рассматривается как самоцель, а не средство достижения других целей. Политологи лишь допускают, что существует некое эгоистическое стремление к власти (выгоде, успеху, славе, накоплению, доминированию, экспансии и т.п.), или желание навязать окружающим свою волю, присущее большинству людей, и выводят его из естественных человеческих инстинктов и потребностей (иначе теряется предмет политической науки). Вокруг этой простой идеи, максимально приближенной к повседневному опыту, и вращаются все «истинно политологические» направления — от геополитики до теории рационального выбора.

Так, основатель геополитики немецкий географ Фридрих Ратцель рассматривал государство как живой организм, который постоянно стремится к расширению своего жизненного пространства (Lebensraum). Измерив площадь современных ему стран мира и разделив их на три группы — континентальные (от 5 млн км2), средние (от 0,2 до 5 млн км2) и малые, — он пришел к заключению, что только самые большие из них (доминирующие по территории) можно отнести к мировым дер-27Ratzel 1897:326. жавам (Weltmacht)11. Другим направлением его исследований было изучение того влияния, которое оказывают на психику и физиологию, характер, образ жизни, поведение, материальную и духовную культуру

28 Ratzel 1902: 542—543.

29 Siegfried 2010 [1913: 20).

0Ibid.: 631—640.

31 См. Heard 1950: 887.

человека климатические (температура, влажность воздуха, атмосферное давление, осадки, солнечная радиация) и эдафические (состав почвы, тип рельефа и др.) характеристики занимаемой государством территории. В частности, Ратцель считал, что появление рабовладения на юге США было обусловлено прежде всего наличием там обширных плантаций хлопка и табака28.

Схожими установками руководствовался и основоположник электоральной географии (она же электоральная социология) Андре Зигфрид, когда анализировал предпочтения избирателей на западе Франции. На всех выборах в парламент страны с 1871 по как минимум 1910 г. в этом регионе лидировали (доминировали по числу полученных голосов) две партии — роялисты и республиканцы, причем первые преобладали в департаментах с преимущественно гранитной почвой, а вторые — с известковой. Исходя из представления о наличии прямой связи (корреляции) между поведением избирателей и эдафическими условиями их проживания, французский географ делал вывод: «гранит голосует за правых, а известняк — за левых»29. В качестве промежуточных переменных Зигфрид выделял форму расселения, характер собственности, социальную стратификацию и отношение к религии. Так, на плоскогорьях западной Франции с их каменистой (гранитной) почвой крестьянские хозяйства, часто окруженные неплодородными землями, обычно находились на большом расстоянии друг от друга и развивались изолированно под началом крупных земельных собственников. По сути, единственным местом, где крестьяне могли встречаться и общаться, была церковь. Как следствие, решающее влияние на них и на их электоральный выбор оказывали крупные собственники (аристократия) и Церковь, поддерживавшие роялистов. В свою очередь, наносные известковые почвы вдоль водных артерий позволяли крестьянским хозяйствам располагаться в непосредственной близости друг от друга. Поэтому ключевую роль в крестьянских взаимоотношениях здесь играла местная община, где высокое положение занимали мелкие и средние собственники с республиканскими взглядами30.

Последователем Зигфрида был один из зачинателей теории рационального выбора американский политолог Валдимер Ки, широкую известность которому принес трехлетний исследовательский проект, посвященный так называемому «сплоченному Югу» (Solid South), или электоральному доминированию Демократической партии в «однопартийных» южных штатах (длившемуся примерно с 1876 по 1964 г.). Опираясь на собранные в ходе этого проекта интервью с местными политиками и политическими обозревателями31, исследователь обнаружил, что за расовой сегрегацией на политическом уровне стояло в первую очередь белое население «Черного пояса» (Black Belt) — округов с богатой плодородной почвой и обширными плантациями. Именно его поддержка позволила демократам ввести избирательный налог и тест на грамотность, чтобы бедные и неграмотные потомки чернокожих рабов не могли отдать свои голоса республиканцам. При этом, по заклю-

32 Key 1984 [1949]: 5.

33 Дюверже 2007: 365.

34 Sartori 2005 [1976]: 171—172.

35 Ibid.: 173—178.

_КАФИРА_

чению Ки, «если белые жители „Черного пояса" определяли политический характер Юга [в целом], то политика отдельных штатов варьировала в примерном соответствии с пропорцией чернокожего населения»32. Наиболее сильным ограничениям возможности политического участия афроамериканцев подвергались, как правило, в сельской местности, где белые составляли меньшинство. В больших городах и гористых районах, где ввиду отсутствия крупных рабовладельческих хозяйств чернокожее население было невелико и, соответственно, не рассматривалось в качестве угрозы политической стабильности, такие ограничения были заметно слабее.

Эмпирические исследования Зигфрида и Ки давали лишь самое общее представление о том, что такое доминантная партия. Дюверже, в частности, сформулировал его следующим образом: «это прежде всего партия более крупная, чем другие; она идет во главе всех и достаточно явно дистанцируется от своих соперников на протяжении известного времени»33. Политологи довольно долго руководствовались подобным абстрактным представлением, даже когда выделяли системы с доминантной партией, и только в 1976 г. Джованни Сартори, один из основных научных оппонентов Дюверже, предпринял попытку его комплексной операционализации. Для начала исследователь проанализировал этап голосования, вычислив 21 страну, в которых электоральная дистанция между лидирующей и остальными партиями на последних выборах составила не менее 10% (минимально различимый порог непосредственного наблюдения), и разделил их на две группы. К первой группе были отнесены страны, где доминирующие партии набрали от 37 до 59% голосов, ко второй — те, где они получили от 60 до 86% голосов34. Полагая вслед за экспертами Freedom House, что сверхвысокие результаты голосования за правящую партию (так называемое «гипердоминирование») свидетельствуют о нечестных выборах, Сартори сосредоточился на первой группе (из которой были исключены Южная Корея, тоже подозревавшаяся в серьезной подтасовке выборов, и ЮАР — видимо, из-за апартеида). Затем ученый обратился к этапу распределения мест в парламенте и формирования правительства. Выяснилось, что в семи случаях доминирующая партия формировала однопартийное правительство, поскольку обладала абсолютным большинством мест в парламенте, причем на протяжении как минимум четырех созывов подряд, а в остальных шести либо располагала относительным парламентским большинством, что позволяло ей рассчитывать лишь на главенство в коалиционном (и зачастую недолговечном) правительстве со сменяющимися участниками (например, Италия, Израиль), либо контролировала абсолютное большинство мест в парламенте менее четырех созывов подряд (к примеру, Франция, Чили)35.

В результате проведенного анализа Сартори зафиксировал по крайней мере четыре типа партийных систем, в которых присутствовала доминирующая на выборах партия, подробно рассмотрев три из них. Для первой системы, названной им системой с преобладающей (pre-

36 Ibid.: 112.

37 Ibid.: 175—177.

38Ibid.: 210.

39 Boucek 1998: 110.

40 Sartori 2005 [1976]: 172.

41 Pempel 1990a: 3.

42 Anckar 1997: 253.

43 Przeworski et al. 2000: 27; Doorenspleet 2003: 175.

44 Pempel 1990a: 1—2; Cox 1997:238.

45 Pempel 1990a: 16.

_KfKDflPfl_

dominant) партией, при всем ее плюрализме и состязательности, характерно длительное сохранение однопартийного правительства, то есть речь идет о такой «конфигурации власти, при которой одна партия единолично правит, избегая чередования до тех пор, пока продолжает электорально завоевывать абсолютное [парламентское] большинство»36. Конечно, некая доминирующая в электоральном плане партия возможна и в обычной многопартийной системе, но там она либо вынуждена делиться властью с другими партиями в рамках правительственной коалиции, либо просто не успевает стать ядром системы за счет «стабилизации электората, уверенного преодоления 50-процентной планки и/или значительного опережения других партий в нижней палате парламен-та»37. В системах второго и третьего типа электоральное преобладание правящей партии поддерживается искусственно. Первоначально редкие и незначительные нарушения избирательного процесса, придающие системе с преобладающей партией оттенок фиктивности (fake predominant party system), постепенно сменяются систематическим использованием различных манипуляций не только для повышения электоральных показателей правящей партии, но и для ограничения политической конкуренции в целом, так что со временем может сложиться ситуация, когда уже «нет [никакой] уверенности в том, что преобладающая партия сохранила бы свой статус при соблюдении „формальных" правил игры»38. Соответствующую систему, при которой все партии, кроме правящей, выступают в качестве «второсортных, лицензируемых», Сартори квалифицировал как систему с гегемонистской (hegemonic) партией.

Анализ новых случаев, в том числе длительного существования коалиционного правительства во главе с одной и той же партией, позволил исследователям уточнить концепцию Сартори. Были более четко обозначены различия между демократическими и авторитарными системами (режимами) с доминирующей партией, расширен перечень критериев для определения доминирующей партии. По вопросу о количественных критериях принадлежности партии к категории доминирующих, правда, сохранились серьезные расхождения: доля голосов, которую, по мнению разных ученых, должна набирать такая партия, варьирует от 20%39 до 86%40, доля мест, занимаемых ею в нижней палате парламента, — от 35%41 до 100%42, минимальный срок непрерывного пребывания в статусе правящей — от двух электоральных циклов43 до 30—50 лет44. Вместе с тем были выявлены качественные параметры, благодаря которым правящей партии, регулярно побеждающей на выборах, удается запустить «прибавочный цикл доминирования» (virtuous cycle of dominance) — «взаимосвязанный набор обоюдно усиливающих друг друга процессов, обладающих [всеми] возможностями, чтобы произвести еще больше доминирования»45 (см. рис. 1).

Электоральное (численное) превосходство над соперниками дает правящей партии стратегические преимущества, которые она в первую очередь должна использовать для восполнения и расширения своих структурных ресурсов, чтобы цикл повторился вновь (то есть структурные

Рисунок 1 Прибавочный цикл доминирования*

* Схема составлена автором на основе: Pempel 1990a; Giliomee, Simkins 1999;

Rimanelli 1999; Magaloni 2006; Greene 2007; Friedman, Wong 2008; Boucek, Bogaards 2010; Jager, Toit 2013; Doorenspleet, Nijzink 2013; Toit,

Jager 2013; Nijzink, Doorenspleet 2013.

ресурсы помогают партии добиться электорального превосходства, из которого вытекают ее стратегические преимущества и т.д.). Стратегические преимущества доминирующей партии носят тройственный характер. Во-первых, она лидирует в социально-экономической мобилизации и формирует предпочтения избирателей (мобилизационное преимущество); во-вторых, определяет политическую повестку дня и меняет правила игры, в том числе конституционные (регуляционное преимущество); в-третьих, выступает ядром любой коалиции, предотвращая создание выигрышных коалиций на стороне оппозиции (коалиционное преимущество). В результате партия получает монопольный доступ к структурным ресурсам, благодаря которым она может изолировать соперников, поощрять союзников и стимулировать лояльность избирателей через патрон-клиентские сети. Находящиеся в распоряжении доминирующей партии структурные ресурсы можно разделить на четыре группы:

1) экономические ресурсы — возможность распоряжаться бюджетом и средствами государственных и частных фондов; право определять экономическую политику страны; контроль над государственным сектором экономики; поддержка со стороны внешних акторов; казенные средства связи, передвижения, кадровые ресурсы; банальные взятки и воровство;

2) исполнительно-административные ресурсы — возможность издавать и пересматривать законы, правила и нормы; контроль над распределением государственных льгот и привилегий (privatisation of incentives); привязка к правящей партии при назначениях на государственные посты; контроль над бюрократией через кооптацию ее представителей (colonisation of bureaucracy); манипуляции электоральным процессом, в том числе посредством пересмотра границ избирательных округов;

3) позиционные ресурсы — конфигурация партийного поля, когда доминирующая партия занимает центр, а ее соперникам достаются

46 Boucek, Bogaards 2010: 7.

1 Pempel 1990b: 337.

48 Doorenspleet, Nijzink 2013: 14—15.

49 Lijphart et al. 1986: 157.

50 Greene 2007: 61—62.

51 См., напр. Lijphart 1999: 165.

периферийные его части (партийная фрагментация), зачастую исключающие коалиционное взаимодействие в силу расхождения во взглядах составляющих их групп (идеологическая дистанция). В этих условиях оппозиционные партии вынуждены или довольствоваться оставленными им нишами, не рассчитывая на массовую поддержку, или набиваться правящей партии в союзники, чтобы сформировать так называемый картель (как вне, так и внутри парламента);

4) социетальные ресурсы — тесные связи с определенными сегментами электората; контроль над инструментами политической социализации (образовательными учреждениями, средствами массовой информации и проч.), позволяющий доминирующей партии воспитывать новых сторонников; социальные расколы, размежевания (cleavages).

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

Некоторые авторы выделяют также электоральные ресурсы доминирующей партии, связанные со спецификой избирательной системы, однако этот вопрос остается дискуссионным. Так, Бусек и Богардс полагают, что интересам доминирующей партии в наибольшей степени отвечает плюральная избирательная система, которая может обеспечить ей преимущество непропорциональности, работая на уменьшение числа ее соперников46. Противоположной точки зрения придерживается Пемпель, подчеркивающий, что при плюральной системе для сохранения статуса доминирующей партии требуется большая доля голосов и мест в парламенте, чем при пропорциональной47. На предпочтительность для доминирующей партии пропорциональной системы указывают также Доренсплет и Нейзинк, отмечая, что в этом случае правящая партия «лучше справляется с внешне- и внутрипартийной конкуренцией (к примеру, когда выдвигает оптимальное число кандидатов для каждого избирательного округа, а также мобилизует избирателей, убеждая их следовать партийным инструкциям на выборах)»48. В научных дискуссиях по поводу электоральных ресурсов доминирующей партии фигурирует и система единого непереходящего голоса (Япония до 1994 г., Тайвань до 2005 г. и др.). По мнению Аренда Лейпхарта и его соавторов, при такой системе в «[многомандатном] округе, например, с тремя мандатами наименее благоприятной для партии меньшинства ситуацией будет встреча с одной крупной партией большинства, выдвинувшей трех кандидатов, каждый из которых получает одинаковое количество голосов сторонников большинства»49. В свою очередь, Грин доказывает, что ни пропорциональная система, ни система единого непереходящего голоса не способствуют поддержанию электорального превосходства правящей партии, так как в случае отказа последней от покупки меньших партий содействуют формированию реальной оппозиции50.

Конечно, все без исключения избирательные системы нацелены на поощрение крупных партий и изоляцию мелких, однако в некоторых из них (прежде всего в плюральных и мажоритарных) этот эффект выражен значительно сильнее51. В политологической литературе его связывают с так называемым сфабрикованным большинством (manufactured

52 См. Boucek 1998 108, 110; Chu 1999 71; Голосов 2005: 108; Исаев (ред.) 2008:134; Toit, Jager 2013: 199.

53 Finn (ed.) 1994: 101.

majority) — чем больше партий примет участие в выборах и не преодолеет заградительный барьер, чем больше избирателей проголосует «против всех» и чем больше бюллетеней в ходе выборов будет признано недействительными, тем больше мест в парламенте достанется крупнейшей партии за счет перераспределения оказавшихся «бесхозными» голосов в ее пользу. Кроме того, чем больше у партии мест в парламенте, тем легче ей привлечь на свою сторону представителей других фракций и независимых депутатов. Так, в 1958 г. голлисты во Франции конвертировали 20% голосов на выборах в 42% мест в парламенте; в 1993 г. правоцентристская коалиция в этой стране, набрав 39% голосов, приобрела 80% мест; в том же году либералы в Канаде перевели 41% голосов в 60% мест; в 1983 г. при 42% голосов английские консерваторы получили 61% мест; в 1989 г. 60% голосов обеспечили тайваньскому Гоминьдану 71% мест; в 2003 г. «Единая Россия» «обменяла» 37% голосов на 68% мест; в 2009 г. в Ботсване 54% голосов, завоеванных демократами, оказались преобразованы в 79% мест и т.д.52

Таким образом, с точки зрения позитивного подхода однопартийное господство (именуемое однопартийным доминированием) есть не более чем численное превосходство правящей партии над соперниками. Соответственно, в рамках электоральной социологии доминантная (доминирующая — преобладающая и гегемонистская) партия — это любая правящая партия (объединение, фронт53), находящаяся у власти дольше одного срока подряд, которая озабочена главным образом своим электоральным положением и использует государственные ресурсы с целью изоляции конкурентов (как противников, так и союзников).

Библиография Голосов Г.В. 2005. Сфабрикованное большинство: конверсия го-

лосов в места на думских выборах 2003 г. // Полис. № 1.

Дюверже М. 2007. Политические партии. — М.

Исаев Б.А. (ред.) 2008. Теория политики. — М.

Anckar D. 1997. Dominating Smallness: Big Parties in Lilliput Systems // Party Politics. Vol. 3. № 2.

Arian A., Barnes S.H. 1974. The Dominant Party System: A Neglected Model of Democratic Stability // Journal of Politics. Vol. 36. № 3.

Aronoff M.J. 1990. Israel under Labor and the Likud: The Role of Dominance Considered // Pempel T.J. (ed.) Uncommon Democracies: The One-Party Dominant Regimes. — L.

Beaud M. 2003. Effet de domination, capitalisme et économie mondiale chez François Perroux // L'Économie politique. Vol. 4. № 20.

Blaug M. 1964. A Case of Emperor's Clothes: Perroux' Theories of Economic Domination // Kyklos: International Review for Social Sciences. Vol. 17. № 4.

Boucek F. 1998. Electoral and Parliamentary Aspects of Dominant Party Systems // Pennings J., Lane J.-E. (eds.) Comparing Party System Change. — L.

Boucek F., Bogaards M. 2010. Introduction: Setting a New Agenda for Research // Bogaards M., Boucek F. (eds.) Dominant Political Parties and Democracy: Concepts, Measures, Cases and Comparisons. — L.

Chu Y.-H. 1999. A Born-Again Dominant Party? The Transformation of the Kuomintang and Taiwan's Regime Transition // Giliomee H., Sim-kins C.E.W. (eds.) The Awkward Embrace: One-Party Domination and Democracy. — Amsterdam.

Cox G. 1997. Making Votes Count: Strategic Coordination in the World's Electoral Systems. — Cambridge.

Dahl R.A. 1957. The Concept of Power // Behavioral Science. Vol. 2. № 3.

Doorenspleet R. 2003. Political Parties, Party Systems and Democracy in Sub-Saharan Africa // Salih M. (ed.) African Political Parties: Evolution, Institutionalisation and Governance. — L.

Doorenspleet R., Nijzink L. 2013. One-Party Dominance in African Democracies: A Framework for Analysis // Doorenspleet R., Nijzink L. (eds.) One-Party Dominance in African Democracies. — Boulder.

Duverger M. 1960. Sociologie des Partis Politiques // Gurvitch G. (dir.) Traité de Sociologie. T. II. — P.

Finn J. (ed.) 1994. Freedom in the World: The Annual Survey of Political Rights and Civil Liberties 1993—1994. — N.Y.

Friedman E., Wong J. 2008. Learning to Lose: Dominant Parties, Dominant Party Systems, and Their Transitions // Friedman E., Wong J. (eds.) Political Transitions in Dominant Party Systems: Learning to Lose. — N.Y.

Giliomee H.B., Simkins C.E.W. (eds.) 1999. The Awkward Embrace: One-Party Domination and Democracy. — Amsterdam.

Greene K.F. 2007. Why Dominant Parties Lose: Mexico's Democratization in Comparative Perspective. — N.Y.

Heard A. 1950. Interviewing Southern Politicians // American Political Science Review. Vol. 44. № 4.

Huntington S.P. 1968. Political Order in Changing Societies. — New Haven.

Jager N. de, Toit P. du. 2013. Introduction // Jager N. de, Toit P. du. (eds.) Friend or Foe?Dominant Party Systems in Southern Africa: Insights from the Developing World. — Cape Town.

Key V.O. 1984 [1949]. Southern Politics in State and Nation. — Knoxville.

Kothari R. 1964. The Congress 'System' in India // Asian Survey. Vol. 4. № 12.

Lijphart A. 1999. Patterns of Democracy: Government Forms and Performance in Thirty-Six Democracies. — New Haven.

Lijphart A. et al. 1986. The Limited Vote and the Single Nontransferable Vote: Lessons from the Japanese and Spanish Examples // Grofman B., Lijphart A. (eds.) Electoral Laws and Their Political Consequences. — N.Y.

Magaloni B. 2006. Voting for Autocracy: Hegemonic Party Survival and Its Demise in Mexico. — Cambridge.

Masumi J. 1988. The 1955 System in Japan and Its Subsequent Development // Asian Survey. Vol. 28. № 3.

Nijzink L., Doorenspleet R. 2013. Why One-Party Dominance Endures in Some Democracies but Not Others // Doorenspleet R., Nijzink L. (eds.) One-Party Dominance in African Democracies. — Boulder.

O'Leary B. 1994. Britain's Japanese Question: "Is There a Dominant Party?" // Margetts H., Smyth G. (eds.) Turning Japanese? Britain with a Permanent Party of Government. — L.

Pempel T.J. 1990a. Introduction: Uncommon Democracies: The One-Party Dominant Regimes // Pempel T.J. (ed.) Uncommon Democracies: The One-Party Dominant Regimes. — L.

Pempel T.J. 1990b. Conclusion: One-Party Dominance and the Creation of Regimes // Pempel T.J. (ed.) Uncommon Democracies: The One-Party Dominant Regimes. — L.

Perroux F. 1950. The Domination Effect and Modern Economic Theory // Social Research. Vol. 17. № 2.

Przeworski A. et al. 2000. Democracy and Development: Political Institutions and Well-Being in the World, 1950—1990. — Cambridge.

Ratzel F. 1897. Politische Geographie. — München.

Ratzel F. 1902. Die Erde und das Leben: Eine vergleichende Erdkunde. — Leipzig.

Reddy T. 2006. INC and ANC: A Comparative Analysis // Challenges to Democracy by One-Party Dominance: A Comparative Assessment. — Johannesburg.

Rimanelli M. 1999. Introduction: Peaceful Democratization Trends in Single-Party-Dominant Countries // Rimanelli M. (ed.) Comparative Democratization and Peaceful Change in Single-Party-Dominant Countries. — N.Y.

Sartori G. 2005 [1976]. Parties and Party Systems: A Framework for Analysis. — Colchester.

Scalapino R.A., Masumi J. 1962. Parties and Politics in Contemporary Japan. — Berkeley.

Shalev M. 1990. The Political Economy of Labor-Party Dominance and Decline in Israel // Pempel T.J. (ed.) Uncommon Democracies: The One-Party Dominant Regimes. — L.

Siegfried A. 2010 [1913]. Tableau Politique de la France de l'Ouest sous la Troisième Republique. — Bruxelles.

Toit P. du, Jager N. de. 2013. Conclusion: Resources and the Politics of Dominant Party Systems // Jager N. de, Toit P. du. (eds.) Friend or Foe? Dominant Party Systems in Southern Africa: Insights from the Developing World. — Cape Town.

Weber M. 1978. Economy and Society: An Outline of Interpretive Sociology. — L.

Wiatr J.J. 1967. The Hegemonic Party System in Poland // Wiatr J.J. (ed.) Studies in Polish Political System. — Wroclaw.

References Anckar D. 1997. Dominating Smallness: Big Parties in Lilliput Sys-

tems // Party Politics. Vol. 3. № 2.