CC BY
114
Вестник Омского университета, 2001. №3. С. 5—11. © Омский государственный университет
УДК 130.3:882
В ПОИСКАХ ИДЕАЛЬНОГО ЧЕЛОВЕКА
К.Н. Югай
Омский государственный университет, кафедра общей физики 644077, Омск, пр. Мира, 55-А1
Получена 12 марта 2001 г.
Is an ideal man God? Dostoevsky's ideal man Prince Mushkin is an ill man, because the ideal man is abnormal one in the real world. Nizshe's attempt to create an ideal man - superman - in contrast to Christ is fail. It is shown that the ideal man is a became clear man.
Поиском идеального отмечен весь путь человеческого познания. В некоторых областях этот поиск проходит весьма успешно, например, в естествознании. Наше знание природы - это знание идеального, точнее сказать, идеализированного. Описать идеальное, т.е. более простое, а реальное, как некоторое отклонение от идеального - это обычная методология современного познания. В физике тому имеется большое число примеров: материальная точка, идеальный газ, абсолютно твердое тело, блоховская волновая функция в периодическом потенциале и т.д. Впрочем, и сама первопринципная теория, как, например, квантовая механика, тоже по существу является идеализацией реального мира, и именно поэтому здесь вполне уместен вопрос: почему та же квантовая механика так хорошо описывает некоторые явления природы? Но это тема для другого размышления.
В фокусе всего человеческого познания всегда находился сам человек. Даже тогда, когда речь идет о естественно-научной картине мира, нетрудно понять, что эту картину рисует и разглядывает человек. История человеческого общества - это история самопознания человека. Индустриальное, постиндустриальное, высокотехнологичное, компьютизированное общество -это всего-навсего внешнее, искусственная оболочка, в некотором смысле среда, в которую поместил себя человек. Эта искусственная оболочка изменяется, но неизменным остается сам чело-
1 e-mail: [email protected]
век с его извечным стремлением познать самого себя, с его ошибками и удачами, с его радостью и горем, с его величием и низостью, с его щедростью и жадностью, с его мудростью и мелкой суетностью. И в этом смысле можно только с грустью констатировать, что 2000-летняя история христианства с Нагорной проповедью Христа, с его канонизированными понятиями добра и зла, с великим нравственным ориентиром «Бога, распятого на кресте», Бога, распятого за любовь и сострадание к людям, наглядно показала, что внутреннюю природу человека улучшить не удалось. Сострадание к слабому, немощному и гонимому судьбой человеку придает сострадающему человеку великую силу, которая, казалось, способна преобразовать мир и стать нравственной опорой преобразующегося мира. Но эта сила почему-то не стала точкой отсчета человечества, по меньшей мере, ее христианской части. И каждый миг, и прошедший, и настоящий, открывает новую чистую страницу вероломства и преданности, предательства и верности, продажности и честности, ненависти и любви, всего того клубка человеческого, чисто человеческого, что ввергает человечество в страдания снова и снова в каждый миг его существования. И ничего не изменилось с момента провозглашения Христом новых нравственных ориентиров. Появление же на Земле коммунизма, фашизма и расизма, откровенно античеловеческих явлений, воинственно направленных против существа христианства, христианской морали, является, по сути, косвенным проявлением этого факта: человечество не
стало лучше. Просто стало понятнее, что маргинальная часть человечества, та самая, которая состоит из слабых и униженных людей и ради которых принял мученическую смерть на кресте Христос, осталась такой же, как и во времена Христа, легко возбуждаемой толпой, улюлюкающей, беспощадной, легко меняющей вождей и настроения. Эта часть, подстрекаемая разными объединениями аморальных людей, называемых партиями, как показала история ХХ века, может привести к невиданному в истории человечества страданию, горю, к невиданному по масштабам и цинизму массовому истреблению людей. Цинизм заключается в том, что вся эта вакханалия жестокости, насилия обоснована теорией улучшения общества. Урок, который следовало бы извлечь из грустной истории ХХ века, и который, конечно же, не будет извлечен, состоит в том, что нельзя доверять разного рода теориям, обещающим рай на Земле. За этими теориями наверняка будут стоять новые маньяки, только более жестокие и кровавые. И, несомненно, маргинальная часть общества будет восторженно преклоняться перед ними, пока очередной вождь всех времен и народов не загонит в братскую могилу большую ее часть, конечно же, ради будущего рая на Земле. События последнего десятилетия показывают, что в России маргинальная часть общества - это, по сути, само общество. Общество, которое в течение многих десятилетий загонялось в исторический тупик под названием коммунизм, общество, униженное реформами последнего десятилетия, такое общество не может не быть маргинальным. Но именно поэтому люди, составляющие это общество, нуждаются в понимании, сочувствии и сострадании. Именно поэтому нужно всем нам заглянуть внутрь себя, в свою душу, попытаться понять себя, найти опору в самом себе. Нужно понять, что нет, никогда не было и не будет другой опоры, кроме самого себя. Это тоже урок, который следует извлечь человеку, подводящему грустные итоги уходящего века и уходящего тысячелетия.
Но разочарование, настигающее человека на этом разломе времени, неизбежно потому, что в нем еще много детского, в лучшем смысле этого слова. Он верит и надеется на нечто лучшее, причем это лучшее всегда привнесенное, внешнее, находящееся вне его самого. Вера в чудо всегда сопровождает человека. Так мы воспитаны, так нас учили. И мы оказались хорошими учениками плохих учителей. Вера в идеал, который, как мы думаем, всегда вне нас, помогает выжить, помогает не умереть, дает надежду, проблеск, дыхание жизни. Это оправдывает детскую веру человека в чудо. Но оборотная сторона этой веры - разочарование, которое бросает его в петлю, в
толпу, на баррикаду, лишает его зрения, слуха, разума. Разочарование, которое будит в нем злобу, жестокость, энергию разрушения. Чем выше, сильнее вера в чудо, тем глубже, горше разочарование. Чем больше амплитуда положительного, тем больше и амплитуда отрицательного, негативного. Мера правды есть одновременно и мера неправды, вранья. Тогда что же может составить основу для оптимизма человека? Для удивления и восхищения жизнью? Для молчания и тишины?
Христос дал ответы на эти вопросы. Это -нравственные нормы, которые сформулированы в Нагорной проповеди. Человек, следующий им, является, без сомнения, идеальным человеком. Причем он следует им естественно, без умствования, по зову сердца. Он даже не задумывается о том, что его поступки, зов его искреннего сердца может нанести ему самому урон. Нет, он не принимал решения быть таким, он просто всегда такой. Он такой от рождения? Идеальный человек от рождения - это Бог, сам Христос. Идеальный человек один, это Бог, он не такой, как все, он вознесен над людьми. Может, эта выделен-ность, вознесенность, единственность идеального человека и есть препятствие для нравственного улучшения природы человека, который по рождению не является идеальным? Но допустим, что возникло общество идеальных людей, каждый из которых - Бог. Допустим, что в это общество пришел отморозок. Всего один. Что случится с этим обществом идеальных людей? Ответ очевиден: отморозок искалечит, изнасилует, перережет, расстреляет это общество. Он напустит на него боевые отравляющие вещества, сбросит на них напалм, ядерную бомбу, если оно не примет его правила игры: доносить, подличать, унижать, убивать. Противостоять отморозку? Противопоставить ему тот же напалм, те же боевые отравляющие вещества, ту же ядерную бомбу? И мы имеем современный мир. А как быть с Христовой заповедью «подставь другую щеку»? Оставить эту заповедь до лучших времен? Отсюда грустные итоги прошедших веков, тысячелетий.
Одной из самых грандиозных попыток создать образ идеального человека, не отдаленного, как Бог, а более близкого, своего для обычных неидеальных людей предпринял Достоевский. Его князь Мышкин - это доведенный до, если можно так сказать, логического конца совершенный, идеальный человек. Человек, волею гения помещенный в реальный мир Петербурга середины XIX века. Как он поведет себя в мире подлости, корысти, столкновения интересов, суеты мелочных и темных мыслей, злой и поляризующей власти денег? Не затолкают ли, не затопчут ли, не задавят ли, не убьют ли его в этом жестоком, беспощадном мире, в котором
каждый человек вынужден держать круговую оборону, чтобы выжить? Князь Мышкин пришел в этот мир не для борьбы, не для нравоучений, не для того, чтобы проповедовать новое учение. Он скроен, сконструирован Достоевским полностью по меркам Нагорной проповеди Христа, но он живой, теплый, страдающий и сострадающий. Слово «сконструирован» здесь вполне уместно, поскольку Достоевский не фотограф, он не пишет своих героев с натуры, он не регистратор событий [1, 2]. Мир Достоевского - полностью вымышленный мир, но этот мир оказывается более реальным, более правдивым, чем тот, что вокруг нас. Сверхзадача Достоевского состоит в одном - понять пределы прочности человеческого духа: предел его мерзости и предел его духовной высоты. Но предел мерзости человека по Достоевскому конечен, тогда как предел духовной высоты бесконечен. Даже Ганя в «Идиоте», даже Смер-дяков в «Братьях Карамазовых» - это подлые, падшие люди, но и они способны к раскаянию и страданию. Это - мир Достоевского. Достоевский не мог знать современных отморозков, роботов современного технологического, демократического, и кое-где не вполне демократического мира, по сравнению с которыми Ганя и Смердяков -очень даже приличные люди. Но тот же Ганя -убери человеческую планку Достоевского - это предтеча современному отморозку.
Достоевский - великий экспериментатор, великий исследователь. Он конструирует мир, конструирует ситуации, чтобы человек показал себя таким, каким он является на самом деле, каким он был бы, оставаясь один. Цель Достоевского -высветить не тайники души человека, а облагородить эти тайники, подвигнуть героя на великое, на нравственную высоту. Даже наблюдая беспримерную мерзость человека, и в первую очередь мерзость в мыслях, Достоевский как бы подталкивает героя к конечной мерке, как бы держит его на привязи нравственных ориентиров. Он как бы говорит нам, что герой мерзок в данной ситуации, а в другой - он будет другим. Достоевский исследует человеческий мир как никто другой до и после него, он достигает таких глубин человеческой души, до которых никто прежде не достигал и, по-видимому, вряд ли достигнет кто-либо в обозримом будущем. В этом отношении он, без сомнения, близок к великому физику Эйнштейну. Именно Эйнштейн первым объял человеческой мыслью новый грандиозный мир относительности, открывшийся перед ним. Именно поэтому Эйнштейн сказал, что Достоевский дал ему больше, чем Гаусс [3].
Достоевский, вводя идеального человека князя Мышкина в реальный мир, не идеализирует этот мир. Это ему, Достоевскому, и не надо. Как
будет реагировать на проявления этого реального, сурового, весьма неидеального мира идеальный человек? Как будет реагировать на него сам этот неидеальный мир? Пошлет его на новую Голгофу, распнет его, растопчет или будет изменяться и становиться лучше? Может, нужно пришествие в мир идеального человека, но не Бога, чтобы человечество осознало свой тупиковый путь? Разве ему, Достоевскому, не было достаточным пришествия Христа? Значит, ему, Достоевскому, было понятно, что Нагорная проповедь Христа, его жизнь и смерть были для человечества мало полезны, что человечество не стало лучше, нравственнее после Христа? Почему оно не стало лучше? Ответ на этот вопрос может дать только эксперимент. Эксперимент мысленный. И грандиозный по замыслу.
Мир, в который Достоевский погрузил князя Мышкина, такой же, как и до пришествия Христа. Просто другие декорации. Декорации Петербурга середины XIX века. Он такой же злобный, корыстный, беспощадный. В этот мир вводится идеальный человек. Конечно, такой человек не может быть по определению таким же, как все. Его нравственная планка гораздо выше, чем у окружающих его людей. Всякое отклонение от среднего, общепринятого - ненормально. Следовательно, идеальный человек всегда будет ненормальным, идиотом. Окружающие князя Мышки-на нормальные, здоровые люди считают его идиотом. Только любящие его люди - Настасья Филипповна, Аглая - способны понять и оценить его необычность, его высокую нравственную высоту. Но они, в общем, неидеальны, и потому их любовь оказалась эгоистичной, недостойной идиота - идеального человека - князя Мышкина. Чтобы приблизить, тем не менее, его к окружающим его нормальным, обычным людям, чтобы он при этом стал своим, узнаваемым другими, чтобы оправдать его необычность, ненормальность, Достоевский делает его больным, эпилептиком.
Князь Мышкин - не борец. Он не изгоняет из храма торговцев, он не вступает в споры с теми, кто поступает безнравственно, грубо, бесчеловечно, он не проповедует свое высокое понимание человека. Он страдает и сопереживает. Он готов помочь всякому и помогает всегда. Он обращен к внешнему миру, миру жестокому по отношению к нему, он принимает его таким, какой он есть, не возмущаясь, не борясь с ним, а только страдая. Он хочет найти опору в этом внешнем, пусть несовершенном, мире и этой опорой становится любовь. Но она оказалась непрочной, она рухнула, потому что не оказалось человека, достойного его любви. «Он переполнен любовью и пытается раздать свою переполненность, от которой задыхается, и все тянутся к нему - и не
умеют принять дара, а по привычке кусают и рвут на части» [2]. Его идеальность кажется людям слабостью. Но слабость по большому счету всегда оказывалась силой. Слабость князя Мыш-кина продиктована огромной нравственной силой его. Но эта сила, увы, не является силой, преобразующей мир. Она, по крайней мере, не стала таковой.
Тихий свет сердца князя Мышкина, его безропотность к судьбе, его любовь к людям, его любовь к Аглае - все затоптано этим безумным цивилизованным миром. Он оказался ненужным. Его вытолкали вон. Но кто безумнее, он, князь Мышкин, или этот мир, не принявший его? А современный мир примет князя Мышкина? А современная Россия? Нет и нет. Он пропадет здесь в одночасье. Его обманут, ограбят, если не бандиты, то чиновники. Его выбросят в бомжи. Нет, Достоевский не мог представить себе нынешние достижения в области унижения человека, нынешние изощренные методы растаптывания и уничтожения достоинства человека. О каком идеальном человеке здесь может идти речь? Бомж - это знаковая фигура начала третьего тысячелетия после рождества Христова, возникшая из клубка бесправия, социальных фантазий и необоснованных претензий России ушедшего века. Фигура таинственная, темная, грязная, гонимая. Бомж и идеальный человек -это произносимо рядом? Бомж - это символ новой России? Бомж - это символ униженной России. Бомж - это неизвестный страшный мир современной России. Всмотритесь в бомжа, может быть это нынешний князь Мышкин - идеальный человек, прощающий вас, всех нас, страдающий за нас. Ему негде преклонить главу. Он пришел спасти нас, принял муки ради всех нас, уйдя в бомжи. Но, скорее всего, современные доброхоты помогли ему стать бомжем.
Чем цивилизованнее мир, тем он более маши-ноподобен, тем он страшнее, бесчеловечнее. Человек все более становится усредненным потребителем товаров, масскультуры, рекламы. Его вкусы, мироощущение, взгляды, чувства формируются этими производителями, окружающей техникой. Сострадание к слабому, сочувствие по отношению к другим людям, сопереживание вымываются, вместо них появляются машиноподобные заменители, эрзац. Движение в этом направлении не остановить. Именно это движение вызвало к жизни «сверхчеловека» Ницше [4]. Но не только это. Внешним мотивом создания «сверхчеловека» для Ницше было его противопоставление человеку из Нагорной проповеди, т.е., по сути, Христу. Неприятие Христа определялось тем, что он сострадателен, следовательно, для Ницше, слаб, у Христа по Ницше слишком много человеческо-
го, человечного. Можно понять эту антихристианскую направленность Ницше, так как он сам был физически очень слабым человеком, над ним висел дамоклов меч наследственной болезни, которая и поразила его в конце жизни [5]. Ему, слабому и больному, нужен идеал сильного человека, могущего преодолеть все преграды. Однако главное здесь состоит в том, что он угадал, предвосхитил, увидел первым эту еще слабую, но тенденцию тогдашней жизни (середина XIX века) - машинизацию, причем машинизацию не только и не столько в промышленности, сколько в душе человека. Достоевский тоже обращает внимание на это обстоятельство. Но если у Достоевского машинизация - сеть железных дорог - это Полынь-звезда из Апокалипсиса, это безусловное зло для нравственного состояния человека, для его души, то для Ницше - это исходная точка для борьбы с человеческим, слишком человеческим в человеке, и создания «сверхчеловека».
Другая жизнь - другие герои. «Сверхчеловек» Ницше - это идеальный человек эпохи машинизации, атомизации, компьютеризации. Конечно, во времена Ницше об атомных достижениях, ядерных бомбах, генной инженерии, компьютерах, глобальной сети Интернет и слыхом не слыхали. Но в этом и состоит назначение гения - увидеть то, что другие не видят, опередить время. Другие времена - другие герои. Эти другие - единственные? Эти другие - изменят мир? Как изменят мир? Он станет лучше? Холодный роботоподобный «сверхчеловек» Ницше, средоточие силы и правоты, он весь скроен из железных аргументов, из умствования, из амбиций, из отрицания. Он -минутный порыв, хотение, и потому не может служить нравственным ориентиром живых людей. Идеальный человек Ницше - это не человек, он похож на героя мультфильма, он настолько правильный, что перестал походить на человека. «Сверхчеловек» - это просто запальчивый аргумент в горячем интеллектуальном споре Ницше с христианством.
Попытка создания нового Евангелия для нового машинизированного времени Ницше не удалась. И не могла удаться. Новые ориентиры Ницше - преодолеть человеческое, т.е. по Ницше преодолеть человеческие слабости типа жалости, сострадания и стать над человеком - это вряд ли приемлемые ориентиры, хотя бы потому, что человеческая природа остается неизменной, несмотря на изменения внешней среды. Именно поэтому «сверхчеловек» - супермен - стал антигероем, точнее говоря, героем теоретиков улучшения расы посредством уничтожения «негодного» человеческого материала. Конечно, Ницше не является автором фашистской идеологии, но его «сверхчеловек» легко аппроксимируется во всесильно-
го и жестокого супермена, в представителя новой породы людей с холодным и бесстрастным огнем в глазах - идеала фашистов. Супермен, находящийся вне нравственных координат, это тема для другого анализа, но не может не бросаться в глаза его родство с современными отморозками. Попытка создания идеального человека вне Евангелия, вне Нагорной проповеди, в противопоставлении Христу оказалась безуспешной.
Таким образом, человек, скроенный по канонам Нагорной проповеди, человек великой нравственности - князь Мышкин, и человек, противопоставленный ему - сверхчеловек Ницше, оказались вне пути, по которому движется человечество. Почему? По-видимому, ответ на этот почти риторический вопрос лежит совершенно в другой плоскости, вне рамок нравственных координат, заданных Нагорной проповедью. Ясно одно - жизнь выталкивает из потока, отторгает и идеального человека князя Мышкина, и сверхчеловека. Однако выталкивая, отторгая князя Мыш-кина, человеческая среда, та, которая осталась, по сути, неизменной, по крайней мере со времен Вифлеемской звезды, держит его перед собой как идеал, недосягаемый и прекрасный. И расстояние между человечеством и идеалом остается также неизменным.
Но вернемся к князю Мышкину. Одна черта, один штрих к его портрету, не имеющему, казалось, существенного значения для направления потока событий в романе, является удивительно пророческим, удивительно неожиданным. Это описание состояния князя Мышкина в последние мгновения перед припадком эпилепсии. «Он задумался, между прочим, о том, что в эпилептическом состоянии его была одна степень почти пред самым припадком (если только припадок приходил наяву), когда вдруг, среди грусти, душевного мрака, давления, мгновениями как бы воспламенялся его мозг и с необыкновенным порывом напрягались разом все жизненные силы, его. Ощущение жизни, самосознания почти удесятерялись в эти мгновения, продолжавшиеся как .молнии. Ум, сердце озарялись необыкновенным светом; все волнения, все сомнения его, все беспокойства как бы умиротворялись разом, разрешались в какое-то высшее спокойствие, полное ясной, гармоничной радости и надежды, полное разума и окончательной причины. Но эти моменты, эти проблески были еще только предчувствием той окончательной секунды (никогда не более секунды), с которой начинался самым припадок. Эта секунда была, конечно, невыносима. Раздумывая об этом мгновении впоследствии, уже в здоровом состоянии, он часто говорил сам себе: что ведь все эти молнии и проблески высшего самоощущения и самосозна-
ния, а стало быть, и «высшего бытия», не что иное, как болезнь, как нарушение нормального состояния, а если так, то это вовсе не высшее бытие, а, напротив, должно быть причислено к самому низшему. И, однако же, он все-таки дошел, наконец, до чрезвычайно парадоксального вывода: «Что же в том, что это болезнь? -решил он, наконец, - какое до того дело, что это напряжение ненормальное, если самый результат, если минута ощущения, припоминаемая и рассматриваемая в здоровом состоянии, оказывается в высшей степени гармонией, красотой, дает неслыханное и негаданное дотоле чувство полноты, меры, примирения и восторженного молитвенного слития с самым высшим синтезом жизни?» (...) Мгновения эти были именно одним только необыкновенным усилением самосознания, - если бы надо было выразить это состояние одним словом, - самосознания и в то же время самоощущения в высшей степени непосредственного. Если в ту секунду, то есть в самый последний сознательный момент перед припадком, ему случалось успевать ясно и сознательно сказать себе: «Да, за этот момент можно отдать всю жизнь!», - то, конечно, этот момент сам по себе и стоил всей жизни. (... ) «В этот момент, - как говорил он однажды Рогожину, в Москве, во время их тамошних сходок, - в этот момент мне как-то становится понятно необычайное слово о том, что времени больше не будет».
В миг вспышки сознания, когда перед взором предстает вся вселенная, все прошлое и будущее, когда вдруг переживается вся жизнь и «с миром утвердилась связь» - тогда времени просто не надо, времени просто нет, время остановилось. В этом нет парадокса. Эта вспышка сознания, конечно, не предмет, который можно потрогать. Но то, что происходит в сознании, не только может воспроизводиться в действиях этого человека, но изменить саму жизнь его, оказать огромное влияние на жизнь окружающих людей. Эту вспышку сознания не измеришь в килограммах, в ваттах, вольтах. Но она реальность, ибо она влияет на реальную жизнь.
Эта вспышка сознания, так ярко описанная Достоевским, является предметом самого пристального внимания, в некотором смысле центральным моментом Дзен-буддизма [6-8] и знаменует факт просветления человека. Но просветление в Дзене и вспышка сознания у Достоевского - это совсем не одно и то же. Вслед за вспышкой сознания у князя Мышкина наступает тьма, идиотизм, поскольку это - болезнь. Просветление в Дзене - это новое состояние сознания, новое состояние человека, длящееся после вспышки. На сходство между состоянием эпилептика
перед припадком и состоянием просветленного указывали многие (см., например, [9]). Но сам миг вспышки - это точка пересечения эпилептического больного сознания и высшего сознания достигшего просветления человека. После этой точки пути их расходятся диаметрально противоположно.
Приведем переживание момента просветления, случившееся с молодой девушкой, описанное в [8]: «Хотя мир перед девушкой был тем же самым старым миром, его видение претерпело полную перемену. Некоторое время она стояла в немом изумлении, глядя во все глаза на открывающееся ей заново зрелище, затем она почувствовала эмоциональную полноту, совершенно отличную от всего, что она до тех пор пережила, - как будто внутри нее забил неописуемо чистый источник и затопил все ее существо. Это был бесконечный поток, глубокий и полный, взрыв огромного наслаждения. (...) Она осознала только струю великого счастья, которая лилась сквозь все ее существо, сквозь тело, вызывая чувство очищения. (...) До этой минуты она и мир оставались чужими друг другу. Сознание, руководимое ее вековым, привычным способом смотреть на вещи, говорило ей, что они - это они, она - это она, и нет никакого взаимного психического общения. Однако теперь все наслаждалось свободным общением, пребывая в гармоническом единстве». Легко заметить, что приведенное описание переживания момента просветления очень схоже с переживанием князя Мышкина перед припадком эпилепсии. Возможно, что Достоевский приводит его не только ради писательской правды, но и для того, чтобы максимально приблизить героя к планке просветленного человека, ибо идеальный человек - это просветленный человек. Осознавал ли это Достоевский, создавая образ князя Мышкина -идеального человека? В его домашней библиотеке были, как оказывается, и книги по буддизму [10, 11].
В литературе по Дзену говорится (см., например: [8]), что в момент переживания просветления «время, пространство и причинность исчезают, и таким образом привычное сознание распадается. Что же происходит дальше? Внезапно постигается мир, где нет противоположностей, и мы переживаем единство всех вещей». Мир един, человек не противостоит природе. Индивидуализация человека - это не противопоставление его остальному миру. Это осознание единства.
Состояние просветленного человека - это состояние тишины ума, гармонии, ясности духа, слияния с миром. Позволю себе назвать это состояние основным состоянием. Все остальные со-
стояния - это возбужденные, «шумные» состояния. Все страсти, желания, суетные мысли в этих возбужденных состояниях, в которых мы обычно и пребываем. Для обычного человека движение к просветлению - это поиск основного состояния, путь к истокам.
Многие черты князя Мышкина - детская непосредственность, спонтанность, доброта, его сострадательный эмоциональный отклик на внешние события, абсолютное отсутствие корысти и амбиций, абсолютная незлобивость, глубокое душевное понимание и сопереживание другого человека, отсутствие малейшей заботы о собственном достоинстве, духовная озаренность - это черты просветленного человека. Но отличает его от просветленного человека то, что он обращен наружу, ищет опору вне себя, во внешнем мире, что в нем все-таки не достает того глубокого и беспричинного мажора, того восхищения жизнью самой по себе, которое возникает от понимания и переживания ее первооснов, ее «таковости». Гримстоун в предисловии к книге Сэкида Ка-цуки «Практика Дзен» пишет: «Я считаю, что мне повезло в том, что, кроме автора книги, мне удалось встретить еще многих мастеров Дзен. Все они без исключения поразили меня как люди, вызывающие искреннее восхищение. В них была ясность, достоинство, непостижимая непосредственность, которых я не встречал у других людей. И дело совсем не в том, что суровая система практики создала единообразный продукт; ибо индивидуальность каждого из них вырисовывалась с поразительной силой. (... ) Это их качество выступает наружу не только в их жизни и повседневных действиях, но и результатах их труда - в живописи и литературе, постройках, садах и так далее» [9]. Остается только добавить, что мастерами Дзен могли становиться только просветленные.
С точки зрения современной жизни князь Мышкин - лох. «Князь Мышкин» рядом со словом «лох» - какой абсурд! Как далеко ушла жизнь! Какой выверт, какой зигзаг сделала она! Как далеко друг от друга разошлись траектории! Спросите у наших современников об «Идиоте», и подавляющее большинство скажет, что они или совсем не читали, или не смогли дочитать и двух страниц этой великой книги именно из-за того, что князь Мышкин - лох. Но не только нынешние герои нынешнего времени считали вопреки самому Достоевскому князя Мышкина таковым. Вот что пишет Лосский: «Образ князя Мышкина чрезвычайно привлекателен; он вызывает сочувствие и сострадание, но от идеала человека он весьма далек. Ему не хватает той силы духа, которая необходима, чтобы управлять своею душевною и телесною жизнью и руководить дру-
гими людьми, нуждающимися в помощи. На чужие страдания он может откликнуться лишь своим страданием и не может стать организующим центром, ведущим себя и других сообща к бодрой жизни, наполненной положительным содержанием...» [12]. Да, князю Мышкину не хватает «силы духа», чтобы управлять и руководить, он не является организующим центром. Но в этом-то и состоит замысел Достоевского: идеальный человек - неиссякаемый источник добра и великого сострадания. Управлять и руководить, быть организующим центром - как это далеко от идеала! Как можно так не понимать Достоевского! В «руководить» всегда есть элемент беспардонности, можно сказать безнравственности, поскольку это почти всегда означает и навязывание своей воли. Безусловно нравственный человек, каковым является князь Мышкин, не может «руководить». Невозможно понять и принять князя Мышкина под углом зрения своего эго, искажающего «таковость» окружающего мира. В [12,13] представлен именно такой взгляд.
Материализм в коммунистическом исполнении вытравил у многих поколений людей и не только в России представление о нравственных координатах человека. Власть, деньги, сила вот главные ориентиры, вот главные ценности новой России, да и, пожалуй, всего мира на рубеже тысячелетий. Власть, деньги, сила задают направление движения, безостановочного, все более быстрого движения к глобальному кризису, и прежде всего духовному. Это движение к глобальному тупику. Возможно, что именно тогда придет осознание того, что опора находится в нем самом. Что опора - это не власть, деньги, сила, и это даже не идеальный человек, даже не Бог, распятый на кресте, а он сам, и только. И эту опору в себе нужно будет найти, чтобы жить. И она будет найдена. «И времени больше не будет».
[6] Уотс А. Путь Дзен. Киев: Изд-во «София», 1993.
[7] Судзуки Д.Т. Основы Дзен-Буддизма // Буддизм. Четыре благородных истины. ЗАО Изд-во «ЭКСМО-Пресс»; Харьков: Изд-во «Фолио», 1999.
[8] Сэкида Кацуки. Практика Дзен. Киев: Изд-во «ЯЕРЬ-Ъоок», 1993.
[9] Гримстоун Э.В. Введение к книге Сэкида Кацуки «Практика Дзен». Киев: Изд-во «ЯЕРЬ-Ъоок», 1993.
[10] Ф.М.Достоевский в воспоминаниях современников: В 2 т. М.: Художественная литература, 1964. Т. 1. С. 103.
[11] Гроссман Л.П. Библиотека Достоевского. Одесса, 1979.
[12] Лосский Н.О. Достоевский и его христианское миропонимание // Бог и мировое зло. М.: Изд-во «Республика», 1994.
[13] Касаткина Т.А. «И утаил от детей»: причины непроницаемости князя Льва Мышкина // Достоевский и культура: Альманах. № 4. М., 1995.
[1] Карякин Ю. Ф. Достоевский и канун XXI века. М.: Советский писатель, 1989.
[2] Померанц Г. С. Открытость бездне. Встречи с Достоевским. М.: Советский писатель, 1990.
[3] Кузнецов Б.Г. Эйнштейн. Жизнь, смерть, бессмертие. М.: Наука, 1979.
[4] Ницше Ф. Так говорил Заратустра // По ту сторону добра и зла: Сочинения. М.: ЗАО Изд-во «ЭКСМО-Пресс»; Харьков: Изд-во «Фолио», 1997.
[5] Галеви Д. Жизнь Фридриха Ницше. М.: Советский писатель, 1991 (Репринтное издание. Т-во М.О. Вольфа. С.-Петербург; Москва, 1911).
