CC BY
44В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО? ИЛИ ДЕЛО?
Размышления гётевского Фауста о том, как лучше перевести первые строки Евангелия от Иоанна, оказались крайне созвучны дебатам, развернувшимся на теоретико-методологическом семинаре «Дискурс: пространство междисциплинарных исследований», который состоялся в МГУ в апреле 2014 г. по инициативе кафедры теории дискурса и коммуникации филологического факультета и Центра перспективных методологий социально-гуманитарных исследований ИНИОН РАН. Напомним, что Фауст перебирает разные варианты перевода первой строки Евангелия от Иоанна -'Ev äpxfl qv О Аоуод. Он поочередно передает греческое словопонятие Аоуод немецкими словами Wort (слово), Sinn (смысл), Kraft (сила, но также энергия, творческая сила и, шире, творчество) и, наконец, Tat (дело).
Фауст, строки 1225-1238
Geschrieben steht: «Im Anfang war das Wort!»
Hier stock ich schon! Wer hilft mir weiter fort?
Ich kann das Wort so hoch unmöglich schätzen,
Ich muß es anders übersetzen,
Wenn ich vom Geiste recht erleuchtet bin.
Geschrieben steht: «Im Anfang war der Sinn».
Bedenke wohl die erste Zeile,
Daß deine Feder sich nicht übereile!
Ist es der Sinn, der alles wirkt und schafft?
Es sollte stehn: «Im Anfang war die Kraft!»
Doch, auch indem ich dieses niederschreibe,
Schon warnt mich was, daß ich dabei nicht
bleibe.
Mir hilft: der Geist! Auf einmal seh ich Rat Und schreibe getrost: «Im Anfang war die Tat!»
«В начале было Слово». С первых строк Загадка. Так ли понял я намек? Ведь я так высоко не ставлю слова, Чтоб думать, что оно всему основа. «В начале мысль была». Вот перевод. Он ближе этот стих передает. Подумаю, однако, чтобы сразу Не погубить работы первой фразой. Могла ли мысль в созданье жизнь вдохнуть?
«Была в начале сила». Вот в чем суть. Но после небольшого колебанья Я отклоняю это толкованье. Я был опять, как вижу, с толку сбит: «В начале было дело», — стих гласит.
В уста Фауста Гёте вкладывает мысли Иоганна Готфрида Гердера, который был не только выдающимся философом и поэтом, но также и
165
теологом. Тот писал в своих «Комментариях к Новому Завету» следующее: «Слово! Но немецкое Слово не передает того, что выражает это древнее понятие - слово, смысл, воля, дело, деятельная любовь!»
Замысел семинара заключался в том, чтобы «убить двух зайцев»: обсудить перспективы объединения усилий представителей разных дисциплин - прежде всего филологов, философов и политологов - в рамках совместного изучения политического дискурса, а также познакомить участников семинара с проектом Центра перспективных методологий по изучению органонов социально-гуманитарных исследований, в первую очередь семиотики и морфологии. На деле дискуссия сфокусировалась вокруг проблематики нынешнего выпуска МЕТОДа.
В центре внимания оказались вопросы соотношения языка и мышления, слов и дел, человеческих действий в их материально-энергетическом и информационно-символическом выражении. Одни обсуждались в различных ракурсах, включая спор по поводу тезиса о возможности аналитического выделения дискурса дел в противоположность дискурсу слов как своего рода предельных абстракций, между которыми располагаются фактические дискурсы повседневного общения, экономики, спорта, литературы, политики и истории, включая дискурс падения Берлинской стены.
Начнем, однако, по порядку. Семинар открыла профессор филологического факультета МГУ Т.Д. Венедиктова. Наша встреча, сказала она, посвящена высоковостребованной и исключительно деликатной проблематике дискурса - аналитических подходов, которые рождаются и плодятся в этой парадигме, мигрируя через границы академических дисциплин - из философии в лингвистику, из литературной теории в культурологию и социологию, и наоборот. «Под знаком дискурса» мысль вольно циркулирует -и часто с трудом опознает собственное происхождение в собственном же новом продукте. Не отслеживая эту динамику, мы беспомощны, каждый в своей области. Ничто не мешает осуществлять рутинную работу, но участие в разговоре более высокого уровня, связанном с производством нового знания, - очень проблематично. А это большая проблема не только для нас как ученых, но и для нас как преподавателей.
Симптомом сдвига, произошедшего в последние десятилетия, но до сих пор иными из наших коллег упорно не замечаемого, можно считать изменившееся понимание известной фразы: «В обществе есть проблемы, а в университете есть факультеты». 50, тем более 100 лет назад она воспринималась как описание гармоничной взаимодополнительности: общественные проблемы можно классифицировать по профилю, на каждый профиль в университете есть факультет, на факультетах соответствующие специалисты. Сегодня это высказывание чаще используется с критической, саркастической подоплекой. Проблемы, с которыми сталкивается общество, требуют не только узкой специализации - она как раз мало помогает, а то и просто мешает их решению. Но процесс дифференциации, взаимоудаления академических дисциплин и субдисциплин, которые со-
166
средоточивались каждая на своей предметной области, вырабатывали каждая свой язык и ревниво охраняли каждая свои границы (и в отношении предмета, и в отношении методологии) - этот процесс имеет и долгую историю, и мощную инерцию. Альтернативный способ производства знания уже не нов, но еще не вполне легитимен, во многом спорен, а в отдельных моментах откровенно уязвим. Так или иначе, важна переориентация с предметного принципа на проблемный, готовность формулировать исследовательские задачи широко, создавая пространство для глубокого и неожиданного осмысления проблем общества и человека. Общий разговор невозможен без интенсивной методологической рефлексии. Именно и только она позволяет устранять ненужные заборы, за которыми можно прятаться, и уходить от продуктивного общения - в режиме возвещения частных, высокоспециализированных истин, которые другим, в самом лучшем случае, только любопытны.
Затем выступил М.В. Ильин, который дал некоторые пояснения о своем подходе к изучению дискурсов, необходимые для понимания представленных заранее тезисов.
В своем выступлении Ильин привел определение дискурса как «маленького языка», данное Ю.С. Степановым. Если вспомнить также, продолжил он, слова М. Хайдеггера о языке как доме бытия1, то можно трактовать дискурс как маленький дом бытия. Действительно, человеческое бытие или действительность образуют не только наши отдельные действия, но и целые осмысленные, осмысляемые или поддающиеся осмыслению эпизоды. Они и являются дискурсами, нашими маленькими драмами, прибежищами нашего существования, бытия.
Трактовку дискурсов как значимых (ср. знак) и осмысленных (ср. смысл) эпизодов действительности можно расширить и одновременно уточнить, обратившись к фундаментальному разилчению Фердинанда де Соссюра: язык во всей своей целостности или langage имеет две стороны: parole - речь, события общения, как они происходят во времени (on-line) и langue - яз, абстрактную систему языка, которую используют общающиеся в любой момент речи (off-line). Аналогичным образом политологи и вообще обществоведы различают off-line институты и on-line процессы.
При уточнении соссюровской концепции бельгийский лингвист Эрик Бюиссанс предложил называть дискурсом (discours) то, что позволяет соединить язык как систему (langue) и речь как деятельность (parole), но при этом конкретнее и у Пже языка в его целостности (langage).
1 «Die Sprache ist das Haus des Seins» (Über den Humanismus. Frankfurt a.M.: Klostermann, 1949, S. 5) Впрочем, еще более яркую, на мой взгляд, формулировку Хайдеггер предложил еще в 1946 г. в «Письме о "гуманизме"», адресованном французскому ученику и коллеге Жану Бофре: «Язык - это просветляемо-скрытное появление самого бытия» (Sprache ist lichtend-verbergende Ankunft des Seins selbst). Бытие, действительность является нам в языке, потому он и становится ее домом.
167
Развитие предложенных Соссюром и Бюиссансом подходов позволяет различить три типа дискурса: два взаимоисключающих и один интегрирующий. Дискурс-программа аналогичена языку (langue), структуре и институтам-правилам. Дискурс-продукт аналогичен речи (parole), а также результатам усилий деятеля, институтам-явлениям. Дискурс-конвертор аналогичен субъектности (agency), институтам-организациям, деятелю.
Далее Ильин акцентировал некоторые положения представленных заранее тезисов и призвал поддержать сформулированное там приглашение к эксперименту. Предлагаю вообразить, сказал он, а в перспективе даже попробовать создать серию дискурс-анализов. Было бы прекрасно рассмотреть целую серию политических дискурсов, эпизодов политического процесса 1989 г. Начать можно было бы с демонстрации мира на австрийско-венгерской границе вблизи города Шопрон 19 августа 1989 г. или так называемом «европейском пикнике», когда с согласия обеих стран пограничные ворота на старой Братиславской дороге были символически открыты на три часа. Больше 600 граждан ГДР использовали это короткое открытие «железного занавеса», чтобы бежать через Австрию в ФРГ.
Затем можно было бы рассмотреть так называемые демонстрации по понедельникам. Первая из них прошла в понедельник 4 сентября 1989 г. в Лейпциге под лозунгом «Мы - народ!» (Wir sind das Volk!) с требованиями гражданских свобод и открытия границ ГДР. Демонстрация через неделю вызвала репрессии, было арестовано более 50 человек. Через месяц на центральную площадь Лейпцига вышло 70 тыс. человек. 16 октября демонстрация собрала 120 тыс. человек. А еще через неделю на улицы вышла большая часть взрослого населения Лейпцига - по оценкам, больше 300 тыс. человек.
Наиболее характерный вопрос от филологов - зачем и для чего нужны органоны - повторялся несколько раз. Шутливый ответ Ильина - что мне это интересно, я просто хочу их найти из любопытства - в основном не был принят. Руководитель программы «Философия языка» на философском факультете МГУ А.А. Костикова согласилась, что и философия, и наука начинаются с удивления и любопытства, но все же для научного исследовательского проекта этого мало. Должна быть сформулирована некая цель исследования, должны быть обозначены его задачи, эксплицировано то, чего хотят добиться.
Ильин заметил, что основная цель проекта - узнать, как усовершенствовать наши способности суждения, наш органон, выявить новые способы его использования. К ответу подключился Иван Фомин. Органоны нужны для интеграции науки, для нахождения общих методологий социальных наук. Органоны-интеграторы нужны для интеграции предметно разобранных и разобщенных дисциплин.
Этот ответ был принят более благосклонно и филологами и философами. И те и другие согласились, что эта задача актуальна. Филологи сказали, что они тоже за интеграцию (хотя по крайней мере один из аспиран-
168
тов - участников дискуссии честно посетовал на то, как трудно «вылезать» из своей дисциплины, всерьез пытаясь что-то понять в философии и методологии). Профессор филологического факультета МГУ В.В. Красных отметила, что современная филология подошла к изучению больших многоаспектных проблем, но интеграция дисциплин не должна вести к произвольному смешению подходов: «смешивать борщ и компот» непродуктивно, и при всякой интеграции мы должны сохранять свое лицо.
Ильин отвечает, что задача не смешивать, а находить общие инструменты между науками / ремеслами. Произвольное смешение - это недо-дисциплинарность.
Еще один сюжет, который беспокоил филологов, относился к заявленному докладчиком расширенному (универсальному) пониманию дискурса. К нему они подходили с разных сторон. Но общий посыл сводился к попыткам разделить дискурс и недискурс. Здесь были в основном две позиции. Одна - есть дискурс, дискурсивное поведение (когда как-то трактуют, интерпретируют происходящее) и есть недискурс (пример со стрельбой друг в друга). Это - не дискурс, это не трактовка событий, а борьба за выживание. То есть - есть не дискурсивное, не знаковое, не символическое поведение, оно вне дискурса. Вторая позиция - есть факты и события. События рефлексируются, они порождают дискурсы (дискурсо-образующие события), факты - нет. Дискурс - это рефлексия, трактовка фактов. Сами же факты - вне дискурса. Есть что-то, чего я не знаю. Но это есть, и это вне дискурса.
Фактически и первая, и вторая позиции предполагают, что именно слово и связанная с ним мысль, рефлексия, интерпретация порождают дискурс, являются его единственным «началом». Соответственно, отвергаются попытки рассматривать фаустовские «двойники» Логоса - дело (Tat), творческие усилия (Kraft) и даже невербализованный смысл (Sinn) как возможные составные части или даже «начала» дискурса.
В наиболее радикальной форме стремление вербализовать Логос выразил Д.Б. Гудков. Он согласился, что необходимо идти на взаимные «уступки», учитывать специфику других областей гуманитарного знания, сложившиеся в них традиции. Нельзя, конечно, настаивать, что только принятое (-ые), скажем, у филологов толкование (-я) тех или иных базовых понятий является единственно верным (-ыми). При этом все же необходимо хоть сколько-нибудь четко очерчивать границы того или иного концептуального поля. В анализируемом случае нам было предложено рассмотреть возможные подходы к понятию «дискурс». Несмотря ни на что, подчеркнул Д.Б. Гудков, - я так и не понял, что именно докладчик называет этим словом. Всё? Но все = ничего. Чтобы что-нибудь существовало, оно должно быть чему-то противопоставлено (не говорим о Боге), это закон бытия. Для меня дискурс без слова невозможен, на нем он основан.
Затронул Д.Б. Гудков и эмпирические предложения докладчика. По поводу встречи глав Венгрии и Австрии в приграничном Шопроне, на ко-
169
торой они демонстративно резали колючую проволоку, показывая тем самым, что отныне граница открыта, он сразу подчеркнул ее символический характер. Чтобы проволоку резать, ее надо было туда специально привезти. Сам был в Шопроне в 1982 г., заметил он, никакой проволоки там не обнаружил, сами венгры спокойно ездили в Австрию по заграничным паспортам. В данном случае символический акт осуществлялся по заранее подготовленному сценарию. Наверное, это в самом общем смысле можно назвать дискурсом. Настаиваю на том, что без знаковости дискурса попросту нет. Но вот сапер под огнем противника режет ту же проволоку, делая проходы, через которые пойдут в атаку штурмовые батальоны. Извините, но назвать это дискурсом не могу никак. Или любое событие должно именоваться этим словом? Зачем тогда говорить о событии? Другой вопрос, что описанные действия сапера могут породить (а могут и нет) различные дискурсы (или субдискурсы одного дискурса - о терминологии можно спорить): солдат может описать сделанное им в письме домой, командир части рассказывает в рапорте о его мужестве, фронтовой корреспондент восхищается его героизмом в газетной статье, известный литератор воспевает воинский подвиг в стихах и прозе, режиссер снимает об этом событии фильм и т.д. Все перечисленные семиотические продукты могут называться дискурсивными, но сами действия бойца - нет. Я предельно терпим и готов отказаться от обязательности вербального содержания дискурса, но от его семиотической составляющей отказаться не могу. Hier stehe ich, ich kann nicht anders!
Жесткость этой позиции смутили, однако, и философов, и даже некоторых филологов. Так, Т.Д. Венедиктова заметила, что и факты и события берутся не сами по себе, а трактуются, интерпретируются и потому включаются в дискурс. Всякое знаковое, символическое поведение - тоже дискурс. Социальным поведением занимаются социологи, речевым (вербальным) - лингвисты. Но и то и другое является знаковым, т.е. у них есть сквозное измерение, которое может осмысливаться семиотически и как дискурс.
Философы в основном поддержали расширенную трактовку дискурса у докладчика и немножко покритиковали узкое понимание у филологов. Но они высказали целый ряд своих соображений по органонам.
Костикова, во-первых, поставила вопрос: насколько современной (видимо, с точки зрения философии) является такая методология и постановка вопроса об органонах? Она скорее укладывается в классическую феноменологическую традицию (Гуссерль и др.) - описание на языковом уровне нашего сознания. От устойчивых научных дисциплин перейти к устойчиво фиксируемым формам сознания и зафиксировать это в плане языка. Это вполне обоснованный для феноменологической традиции ход -выделить чистые формы сознания. Но как это может работать в языке -остается под вопросом. Не попадем ли мы в ловушку, если окажется, что
170
чистые формы, которые мы хотим выделить, фундированы как раз в том контексте, от которого мы хотим очиститься. Для меня - это проблема.
Второй вопрос. Насколько на базе идей Морриса и других упомянутых авторитетов можно апробировать «очищение» (от предметности), заявленное в проекте? Здесь есть и другие альтернативы. Например, французская школа дискурс-анализа. А в вопросе о том, как работает органон, более авторитетной выглядит фигура Виттгенштейна.
Третье. Понятие дискурса встраивает нас в историко-философскую традицию, в традицию «Discours de la Methode» Декарта и осталось и у французских постструктуралистов, как не то, что надо открыть, а то, от чего надо отталкиваться, то, что надо развернуть. Идея прядка и организации, идея функционального развертывания дискурса - это то, что работает и идет от Декарта и др.
Четвертое. Насторожил аргументационный момент. В нем слишком непроблемное понимание математики, в то время как в современной философии математика проблематизирована, современная философия часто начинает с проблематизации математики, ей придается особый статус, не связанный с процедурой исчисления.
Еще один философ - доцент МГУ Л.И. Яковлева отметила, что проект поиска органонов демонстрирует индуктивную логику, это близко к Бэкону. Однако в индуктивной логике есть проблема. Она не может перейти от частного к общему, как это утверждал еще Платон. Общее усматривается умозрением. Гештальтпсихология говорит об инсайте, а постпозитивисты утверждают, что теоретическое не индуцируется из эмпирического. Это ведет лишь к «тощим абстракциям» и банальностям. Здесь не будет успеха. Мы видим, что дискурсы здесь не отрефлексированы. К тому же есть так называемая несоизмеримость теорий, которые нельзя совместить, есть разные парадигмы в науках. Их совмещение не даст позитива. У вас все не «очищено», все ситуативно, очень много всяких компонентов.
Кокарев К.П.: проблема, возможно, не в том, что у индукции не хватит «силы» (перейти к общему), а в том, что само «здание еще не достроено». (Имеется в виду, видимо, что не сформирован уровень трансдисциплинарной методологии, на котором «живут» чистые органоны.) Я пытался увидеть общее в тектологии, но не смог. И не очевидно, что мы сможем «дойти до верха» (видимо, до чистых органонов). Но мы сможем перемещаться «вверх-вниз» (видимо, по различным уровням методологической рефлексии) и сможем наработать чувствительность к тому, какие логики и дискурсы работают или нет. И это будет практический результат.
В своем ответе на критические замечания М.В. Ильин отметил, что погруженность в дискурс мешает его понимать, но его нельзя понять иначе, чем вступив в него. Существует ли отдельно от символического выражения и рефлексии действительность, которая лишь потом рефлектируется и насыщается знаками? Думаю - нет. Мы способны вообразить ее «отдельное» существование только благодаря нашим аналитическим усилиям.
171
А оно осуществимо только, если мы находимся внутри. Находясь вовне, мы не можем ее понять, мы должны быть вовлечены. Можно ли найти примеры поведения, которое не становилось бы частью дискурса? Можно. Это разного рода чисто рефлекторные, бессознательные действия, которым ни сами совершающие их люди, ни наблюдатели не придают значения и не приписывают смысла. Это и есть то внешнее по отношению к дискурсу, об отсутствии которого говорил Д.Б. Гудков. А все, что попадет в дискурс, соглашусь с ним, так или иначе в конечном счете вербализуется -хотя бы тем наблюдателем и исследователем, которые с помощью своей творческой силы включаются в мир социального дела.
В заключении Т.Д. Венедиктова процитировала следующую мысль из статьи А. Хиршмана о крушении ГДР, которая заранее была распространена среди участников дискуссии. В ней Хиршман пишет: «Участники событий создают смыслы, но не познают их. Дело ученого понимать их, создавая концептуальную рамку, которая сначала облегчает, а потом затрудняет понимание. Ход событий не совпадает со схемой. То есть созданная концептуальная схема не конец, а движение к усложнению».
Она комментирует это в том смысле, что, исследуя коммуникацию (дискурс), мы всегда участвуем в ней и не можем рассматривать ее как объект. Это ставит под вопрос наше объективное знание, каким бы путем мы ни шли - путем описания предметности или путем рационального очищения метода. Из этого вытекает с необходимостью взгляд на свою науку как на дискурс, порождающий речь.
Дискуссия филологов и философов МГУ, заметила Т.Д. Венедиктова, получилась «жаркой». В ее центре оказались важные вопросы. В чем реальные задачи и реальная польза от работы по «выделению направлений-интеграторов социально-гуманитарного знания»? Только ли в рационализации метода / методов с целью воспарения к его / их утопической чистоте? Нет (как выяснилось). Скорее - в обеспечении свободы движения между плотным (thick) и «разреженным» (thin) описаниями предмета, между совокупностью дисциплинарных аналитических практик и трансдисциплинарной теорией. Именно такое движение, осуществляемое неустанно, грамотно и осознанно, обеспечивает динамику развития знания.
Всплыли и другие «больные» вопросы. Что такое «субъективность»? Что такое «факт»? Точнее: на какие понимания того и другого мы привычно опираемся в исследовательской деятельности? Если понимать дискурс так широко, как предлагается, - т.е. как взятый в смысловой значимости целостный комплекс человеческой деятельности, - остается ли вообще нечто, что можно определить как «недискурс»?
Проблема здесь в том, что филолог, работая с понятием «дискурс», «естественно и неизбежно» имеет в виду слово, речевую деятельность в их способности оформлять некоторое содержание. Но разве не состоит вся соль дискурсного подхода из стремления не упускать из виду связь речевой деятельности с широким спектром социальных, когнитивных, телесных
172
практик? Не будь этого стремления, не возникло бы нужды в новом термине и подходе. Упомянутые практики можно рассматривать - они и рассматриваются, как правило, - в меру их отраженности в текстах, или тек-стоподобия. Но не менее важно при исследовании сложных видов человеческого поведения (кстати, на первый взгляд, они могут быть обескураживающе просты и «натуральны») учитывать их перформативную сторону / природу: никакое заведомое содержание при этом не оформляется, тем не менее смыслы становятся, а став, определяют и меняют нашу жизнь и деятельность, наши дела. Отсюда - необходимость поиска новых, трансдисциплинарных режимов интерпретации. Отсюда же - необходимость методологической рефлексии в новом ключе, а также саморефлексии, коммуникативной открытости академических сообществ.
173
