CC BY
37
В.Ф. ХОДАСЕВИЧ О ПОЛИТИЧЕСКОМ МИРОВОЗЗРЕНИИ ПУШКИНА
Д.Н. Черниговский
Проблема содержания и эволюции политического мировоззрения А.С. Пушкина — предмет, который всегда притягивал к себе пристальное внимание исследователей. Причин для возникновения этого устойчивого интереса немало. Об одной из них, на наш взгляд, весьма существенной, хорошо сказал В.Ф. Ходасевич: «Если бы нам удалось однажды полно и достоверно вскрыть политические воззрения Пушкина — это послужило бы одним из важных "ключей" к разгадке всей его художнической и человеческой личности» [1]. Сам Ходасевич при этом предложил оригинальный подход к решению обозначенной проблемы. Однако сама идея такого подхода не принадлежала исключительно Ходасевичу, а могла быть позаимствована им из статьи А.Н. Веселов-ского «Пушкин — национальный поэт» (1899). Веселовский, считал, что Пушкина, «поэта по манию небес» [2], нельзя судить так же, как? скажем, философа, политика или историка. О специфике пушкинского мировиде-ния ученый писал: «Прирожденной формой его мышления была поэзия. "Поэзия бывает исключительной страстью немногих, родившихся поэтами, — выразился он однажды. — Она объемлет и поглощает все наблюдения, все усилия, все впечатления жизни". Сам он принадлежал к тем немногим, которые, призванные к жертве Аполлону, умеют отвлечь от действительности ее жизненное содержание
и явить его в формах красоты <...> И в оценке общественных и исторических явлений ему случалось увлекаться мечтами поэта, идеализуя то, что осудил проклятый "правды свет", суд истории <...>» [3]. Вот эта-та глубокая мысль об исключительно поэтическом видении мира Пушкиным, характерная для многих исследований Ходасевича, могла быть им позаимствована у Веселовского.
Закономерен вопрос: знал ли Ходасевич статью Веселовского? Точно ответить на него мы не можем, но приведем несколько соображений, делающих небезосновательными нашу гипотезу о знакомстве поэта-пушкиниста с этим текстом. Интерес Ходасевича к статье могло пробудить имя ее автора, выдающегося русского филолога, знатока пушкинской эпохи. Кроме того, как известно, Ходасевич в начале 1920-х годов «доказал, что отрывки "Румяный критик мой..." и "Ку- 99 да же ты? — В Москву..." составляют одно законченное стихотворение» Пушкина» [4]. До революции литературоведы к этим пушкинским текстам практически не обращались, а между тем в статье Веселовского отрывку «Румяный критик мой» дается интерпретация, что, на наш взгляд, могло привлечь Ходасевича. И, наконец, последнее. Завершая свою речь «Колеблемый треножник» (1921), произнесенную на вечере, посвященном памяти Пушкина, Ходасевич грустно пророчествовал о гибели культуры в большевистской России: «Это мы уславливаемся, каким именем нам
1 / 2008
Преподаватель XXI
ВЕК
аукаться, как нам перекликаться в надвигающемся мраке» [5]. Не является ли эта фраза стилистической и смысловой параллелью к финалу статьи Ве-селовского, который в день иного, радостного пушкинского праздника, призывал: «Помянем же и мы Пушкина и его "возвышающий обман", иллюзию света, бодрившую его во мраке ночи» [6]? Но как бы там ни было, даже если Ходасевич и самостоятельно выработал свой взгляд на Пушкина, мы все-таки не могли не указать на приоритет в этом отношении академика Веселовского.
Итак, в чем же состояла суть подхода Ходасевича к анализу политических взглядов Пушкина? Одним из первых его высказываний по поводу пушкинских общественных взглядов была заметка, посвященная выходу в свет первого тома собрания сочинений великого поэта под редакцией В.Я. Брюсова в 1920 году. Ходасевич отрицательно оценил этот эдицион-ный опыт прежде всего потому, что был не согласен с трактовкой составителем издания политических взглядов 100 Пушкина. Ходасевич протестовал против стремления изобразить Пушкина революционером и атеистом и таким образом «политически и религиозно "выгородить" Пушкина перед радикально и нерелигиозно настроенным читателем» [7]. По мнению самого Ходасевича, необходимо было «признать несомненное "поправение" Пушкина во вторую половину его жизни» [8].
В 1927 году вышла книга Д.Д. Благого «Классовое самосознание Пушкина». Ходасевич, будучи уже в эмиграции, написал подробный критический отзыв на эту книгу, в котором отдавал дань эрудиции и проницательности исследователя, но категорически осуж-
дал избранную им научную методологию. С точки зрения Ходасевича, марксистский социологизм завел Благого в тупик, заставив его противоречить самому себе. Однако не только против вульгарного социологизма здесь выступал Ходасевич, но и против всякой попытки писать о великом поэте, рассматривая его через призму собственных политических пристрастий, а также всякой попытки выстраивать стройные схемы эволюции его мировоззрения. Ходасевич предложил иной способ изучать Пушкина в указанном аспекте, который поразительно напоминает вышепроцитированную мысль Веселовского. Ходасевич писал: «Пушкин никогда не был ни политическим деятелем, ни даже политическим мыслителем, как не был он человеком какого-нибудь общественного класса. В сущности своей не был он ни правым, ни левым, ни дворянином, ни мещанином. Сам Бог его деклассировал и вывел за границы политики еще в материнской утробе. Пушкин был и ощущал себя прежде всего и всегда — поэтом. Это и было его единственное, подлинное, вошедшее в плоть и кровь, в основе руководящее им всю жизнь "классовое" и "сословное" самоопределение <...> Принадлежа к исключительному сословию и к исключительному классу, он имел столь же исключительный классовый и сословный эгоизм, которому с начала до конца оставался верен. Наилучшим политическим и социальным строем почитал он тот, при котором его, поэта и просветителя, наиболее слушали бы и при котором он занимал бы наиболее достойное положение, при котором он имел бы самое просторное поле действий, самую широкую и восприимчивую аудиторию <...> За это свое поэтически-
Преподаватель_ХК|_
ВЕК
1 / 2008
классовое дело Пушкин и боролся всю жизнь. В процессе борьбы он тактически примыкал то к одним, то к другим из борющихся политических и социальных групп. Он вступал в союзы и заключал блоки, но это не было то, что называется "примыканием" к тем или иным политическим идеям и группам. Он условно менял свои позиции и маски — не потому, что был политически беспринципен, но потому, что его политические задачи никогда в сущности не совпадали с задачами ни одной из борющихся сторон. Он мог по внешности, кажущимся образом изменять кому и чему угодно, ибо никогда не изменял своему делу. Отсюда-то кажущийся "оппортунизм" Пушкина, та кажущаяся запутанность, нелогичность, а на самом деле — иная логика его политических и социальных переживаний и высказываний. История Пушкина в целом не совпадает и не могла совпадать ни с какой историей класса или политического течения, потому что по существу он был и хотел быть вне того и другого. Потому-то и является исторически вполне логично, что его личная судьба оказывалась обратной судьбам людей, как будто составляющих его "среду"» [9].
Данное развернутое высказывание Ходасевича, имеющее методологическое значение, как будто лишает надежды на успех всякую попытку изучения политических взглядов Пушкина, поскольку заявляет о принципиальной бессмысленности исследований такого рода. Между тем в 1934 году Ходасевич вновь обращается к рассмотрению данной проблемы в статье «Пушкин и демократия». Осудив традицию причислять Пушкина к лагерю революционеров, Ходасевич предлагает свое видение эволюции политического миро-
воззрения великого поэта: «В ранней юности друг будущих декабристов ополчался он против новой знати, вытесняющей родовитое, но беднеющее дворянство, к которому сам принадлежал. Чувствуя себя представителем падающего общественного слоя, он был готов бунтовать <...> После 14 декабря 1825 года он далеко отошел от прежних воззрений. В тридцатых годах, когда среднее дворянство оказалось теснимо выступающею на общественную и культурную арену мелкой буржуазией, он глубоко разочаровался в самой идее "демокрации". Самодержавие, опирающееся на дворян, казалось ему теперь наиболее надежной формой правления и подлинною опорою культуры. Дворянству придавал он исключительно культурно-нравственное значение, видя в нем носителя высших моральных ценностей: независимости, храбрости, благородства, чести. Самые предрассудки "дворянской спеси" считал он проявлением высокого рыцарского чувства, и даже древнее местничество казалось ему прекрасным "во всем блеске своего безумия". Он утверждал прямо, что высшие 101 нравственные побуждения недоступны как самим мещанам, так и их представителям в литературе — писателям-демократам... По-новому он смотрел теперь на крепостное состояние. "Из-бави меня Боже быть поборником рабства", — говорил он, но считал <...>, что крепостное право, смягчаемое умеренными требованиями "рыцарственного дворянства" <...>, лучше обеспечивает трудящихся, нежели порядок капиталистический и демократический <... > "Отвратительную власть демокрации" подвергает критике Пушкин в статье о Джоне Теннере <1836>».
1 / 2008
Преподаватель XXI
ВЕК
Как видим, Ходасевич, словно бы вопреки собственной методологии, представил сжатый очерк политической эволюции Пушкина, который вполне коррелирует с общим стремлением пушкинистов-эмигрантов изображать великого поэта консерватором и монархистом. У Ходасевича Пушкин, правда, получился большим реакционером, чем, например, у религиозных философов И.А. Ильина, Г.П. Федотова и С.Л. Франка [10].
Итак, как же нужно понимать процитированный выше текст: как отказ исследователя от прежде разработанной методологии или, наоборот, как пример применения этой методологии на практике? На наш взгляд, правильнее последнее. Ходасевич предлагает не четкую схему мировоззренческой эволюции, а указывает вектор движения политической мысли великого поэта. Совершенно очевидно, что Пушкин в течение своей жизни «постепенно дрейфовал вправо» [11], но совершенно очевидно также, что та политическая теория, которая прочитывается в пушкинских высказыва-102 ниях (в художественных произведениях, в публицистике, в письмах и частных разговорах) [11] не имеет реального приложения к политической реальности его времени. Это всего лишь утопия, созданная поэтом, и Пушкин, и, например, Николай I в этом смысле жили в разных государствах, и имперская идея у каждого из них была своя. В связи со сказанным выше мы полагаем, что Ходасевич был прав как создатель нового подхода к изучению политических взглядов Пушкина, хотя и не был услышан своевременно. Именно на этом пути, то есть рассматривая политическую мысль Пушкина только как факт его
духовной биографии, а не как факт
политической истории России, можно приблизиться к истине.
ЛИТЕРАТУРА
1. Ходасевич В.Ф. Пушкин и поэты его времени: В 3 т. — Berkeley Slavic Specialties, Oaklend, California, 1999. — Т. 2. — С. 88.
2. Веселовский А.Н. Пушкин — национальный поэт // Известия Отд. русского языка и словесности имп. Академии наук. — СПб., 1899. — Т. IV. — Кн. 3. — С. 798.
3. Там же. — С. 796.
4. Сурат И.З. Пушкинист Владислав Ходасевич. — М., 1994. — С. 59—60.
5. Ходасевич В.Ф. Статьи о русской поэзии. — Пб., 1922. — С. 121.
6. Веселовский А.Н. Цит. соч. — С. 799.
7. Ходасевич В.Ф. Пушкин и поэты его времени... — Т. 1. — С. 86.
8. Там же. — С. 85.
9. Там же. — Т. 2. — С. 93—95.
10. Ильин И.А. Пророческое призвание Пушкина (1937) / Пушкин в русской философской критике: Конец XIX — первая половина XX в. — М., 1990. — С. 328—355; Федотов Г.П. Певец свободы и империи (1937) / Там же. — С. 356—375; Франк С.Л. Пушкин как политический мыслитель / Там же. — С. 396—422.
11. Филин М.Д. От составителя / Милюков П.Н. Живой Пушкин. — М., 1997. — С. 9. ■
Преподаватель^_
ВЕК
1 / 2008
