CC BY
88
ИСТОРИЯ 2005 № 7
УДК 947.084:001(047)
К. Уильямс
В БОРЬБЕ С ЭЛИТАРНОСТЬЮ: ПРОЛЕТАРИЗАЦИЯ НАУКИ В РОССИИ В 1917-1953 ГОДАХ
Освещается историческое развитие элитарности в советской науке и та роль, которую наука и ученые играли в тоталитарном государстве, а именно в сталинской России.
Ключевые слова: элитизм, наука, политика в сфере науки, эмиграция ученых, Ленин, Октябрьская революция, военный коммунизм, НЭП, Сталин, сталинизм, культурная революция, революция сверху, пролетаризация, «холодная» война, наука и роль государства.
Краткий обзор. Цель данной статьи - рассмотреть советское понимание «элитарности» и изучить влияние последней на эволюцию и развитие науки в России, начиная с Октябрьской революции и до конца сталинской эпохи. Большевики придерживались мнения, что наука во времена царского правления была элитной, ею занимались немногие, и после 1917 г. Ленин и его соратники хотели сделать науку в условиях нового режима более эгалитарной. Таким образом, ключевые вопросы следующие: какую роль должна была играть наука и ученые при новом советском устройстве? как можно было достичь такой модернизации науки? Для ответа на эти вопросы дадим оценку влияния Октябрьской революции на науку, в том числе, с одной стороны, на российскую научную эмиграцию в период с 1917 по 1920 гг. в области гуманитарных, социальных и естественных наук и, с другой стороны, на сотрудничество некоторых ученых с новым режимом. Далее рассмотрим перемены, произошедшие к середине-концу 1920-х гг., когда наблюдались подавление элитарности и так называемых буржуазных специалистов и движение к пролетаризации науки. То, какое влияние данный переход к эгалитаризму оказал на природу и характер советской науки после 1926 г., подробно изучается на отдельных примерах, взятых из разных областей науки, включая генетику, физику, а также АН. Влияние тоталитарного государства, находящегося в процессе становления, на науку означало не только быстрое развитие и увеличение государственного финансирования, оно также означало меньшую «свободу». В статье доказывается, что дихотомия «деньги против свободы» оказала негативное воздействие на советскую науку, что привело ко второй волне научной эмиграции как до, так и после чисток, негативно повлиявшей на способность России удерживать в стране и принимать на работу лучших ученых. Это также повлияло на положение России в международном научном сообществе, заставляя советских ученых спешно развивать связи с другой страной-изгоем - Германией. Несмотря на официальную политику пролетаризации и эгалитаризма, Советский Союз был
2005. № 7 ИСТОРИЯ
вынужден возродить элитарность в науке. Доказательством тому является вручение Ленинской премии в науке при сталинском режиме тем, кого одобряло государство, вне зависимости от научной состоятельности их работы. Противовесом советским премиям стали премии, вручаемые советским ученым на Западе, самая известная из которых - Нобелевская. Ее вручали не просто за научные достижения, но и за сохранение элитарности, в противовес растущей в Советском союзе волне эгалитаризма, и как средство скрытой критики в адрес советского режима и политики в отношении науки после 1930-х гг. В целом в статье анализируется то, каким образом наука и политика стали взаимосвязанными, а также изучается возникшая в результате дисгармония. Статья посвящена историческому развитию элитарности в советской науке и той роли, которую наука и ученые играли в тоталитарном государстве, а именно в сталинской России.
Исторический контекст. «Революционеры, установившие советский режим, верили, что они не только положили начало новой эпохе в человеческой истории, но и создают новый интеллектуальный мир»1.
Как подтверждает вышеприведенная цитата, когда в 1917 г. произошла Октябрьская революция, у представителей нового режима были четкие представления о том, что они хотели сделать и как они хотели модернизировать науку. На самом деле «первые советские теоретики марксизма высмеивали достижения буржуазных ученых из западных стран и призывали к созданию исключительно советских достижений»2. Проблемой, возникшей перед Лениным и большевиками, стала элитарная природа науки. Как пишет Медведев: «До революции российская наука была, главным образом, элитарной структурой в рамках структуры государственной. Любые исследования поддерживались государством и выстраивались в иерархическую пирамиду, где в самом привилегированном положении оказывалась Российская академия наук»3. Во многих отношениях это было плюсом. Наука процветала, российские ученые были известны во всем мире, и в стране сформировалось зрелое научное сообщество. Вот что пишет Грахам: «Развитие российской науки до 1917 года... уже было впечатляющим и многообещающим. В некоторых областях - математике, почвоведении, физиологии, астрономии и в некоторых отраслях физики, биологии и химии -на рубеже двадцатого века российские ученые доказали свой международный уровень, зазвучали такие имена, как Менделеев, Павлов, Мечников»4.
К 1914 г. научное сообщество России состояло примерно из 4 тыс. ученых, работающих в 289 научных учреждениях5. Хотя многие ученые «рассматривали науку вне политики, идеологии и узких политических интересов и яростно защищали «чистоту» своей работы»6, новый социалистический режим отнесся к старой царистской научной элите с подозрением, ссылаясь на тот факт, что к 1917 г. было около 11 тыс. ученых, главным образом в Санкт-Петербурге и Москве, по происхождению в основном принадлежавших к высшему социальному слою. Из-за различий в
ИСТОРИЯ 2005. № 7
происхождении и политических взглядах «представители дореволюционной элиты подвергались преследованиям», целью которых было «искоренить буржуазную интеллигенцию»7.
Столкновение с новым режимом - Ленин и советская наука: кнут и пряник
Период революции и гражданской войны
Частично причиной столкновения послужило то, что «большинство интеллектуальной и научной элиты без энтузиазма отнеслись к большевистской революции (в октябре 1917)»8, при этом «ученые оказывали яростное сопротивление (советскому) государству»9. В результате «с конца 1917 и позднее в первые несколько лет советской власти часть интеллигенции демонстрировала свое неодобрение нового режима, издавая антисоветские резолюции, объявляя забастовки, проводя неформальные бойкоты и игнорируя советские приказы»10.
Неудивительно, что «привилегированное положение ученых и экспертов в Российской Империи и их принадлежность обычно к «среднему классу» делала совершенно естественной их оппозицию политике военного коммунизма, доминирующего в 1918-1921 гг.»11 Кроме того, «большевики рассматривали такие забастовки как открытый саботаж и отвечали на них репрессивными мерами. Интеллигенты, подозреваемые в организованном сопротивлении, иногда подвергались немедленной казни»12. Вследствие этого «большая часть ведущих ученых и исследователей поддерживала антибольшевистские силы, и во время первых волн «красного террора» «профессора» и «академики» почти автоматически считались врагами советской власти»13.
В послереволюционную эпоху и во время гражданской войны это привело к арестам, казням ученых (особенно если они поддерживали белых) или к масштабной эмиграции за границу. Медведев приходит к выводу, что «за короткое время молодая страна потеряла много выдающихся личностей. тысячи покинули страну или были вынуждены уехать к концу гражданской войны»14. Первая волна российской эмиграции «состояла не только из убежденных монархистов и сторонников старого режима, среди эмигрантов также были член Временного правительства, интеллигенты, «буржуазные» художники, спасающиеся от преследования или смерти, и люди, случайно попавшие в водоворот гражданской войны и спасающиеся бегством, чтобы уцелеть. Значительную часть эмиграции составляли офицеры и солдаты белой
гвардии»15.
К категории «интеллигентов» относились многие ведущие российские ученые: 25% медиков; 12 профессоров МГУ, включая А. Н. Сабинина, профессора физиологии, и Л. З. Мороховца, одного из его коллег; М. М. Новиков, бывший ректор МГУ, доктор И. Н. Манухин из Петербурга, П. Г. Виноградов и
2005. № 7 ИСТОРИЯ
другие, например телеинженер Владимир Зворухин, авиаинженер Игорь Сикорский, математик А. С. Безикович, биолог Л. В. Черносвитов, геолог С. И. Томкеев, химик Л. Л. Пастернак-Слейтер, инженер В. И. Исаев, железнодорожный инженер Ю. В. Ломоносов и многие другие16. Но эмигрировали не все. На самом деле «. некоторые ученые, ненавидевшие большевизм, хотели попытаться работать при новом режиме»17. Конечно, период 1917-1920 гг. для нового режима был кризисным. Ленин и его молодое правительство столкнулись с проблемами гражданской войны, блокады, иностранного вторжения, дефицита продуктов и топлива, разрухи. Экономика, сельское хозяйство, система транспорта - все было развалено. Тогда же перед Лениным встала трудная задача перестроить разрушенную войной экономику. В то же самое время ученые боролись за выживание и за то, чтобы вернуть свою независимость, «нейтралитет» и свободу от большевистского контроля. Это было отнюдь нелегко, поскольку ученые часто испытывали политическое давление со стороны ЧК, о чем свидетельствует дело Таганцева в Петрограде в августе 1921 г.18 Но уезжали не все. Для тех, кто остался, жизнь была тяжелой. В первые годы советской власти высокой была смертность вследствие плохого питания и других причин, Россия потеряла многих великих ученых: Е. С. Федоров, А. С. Лаппо-Данилевский, А. А. Шахматов, В. А. Тураев и С. С. Венгеров - лишь немногие из них19. Чтобы восстановить экономику России и выстроить технологическую базу, выиграв тем самым время и обеспечив страну необходимыми ресурсами для победы в гражданской войне, с одной стороны, а также чтобы постепенно подготовить «новое “революционное” поколение ученых и специалистов в области техники, которые позднее смогли бы заменить “буржуазных” ученых, инженеров и интеллигентов»20, с другой стороны, Ленин в 1919 г. приходит к выводу, что новому режиму необходимо положиться на «специалистов в области науки и техники, которых мы унаследовали от капитализма, несмотря на тот факт, что они неизбежно пропитаны буржуазными
идеями и обычаями»21. Итак, Кременцов заключает: «С самого своего появления
22
советское государство стремится завоевать доверие российских ученых» .
Как? Частично это достигалось за счет отказа от политики кнута и за счет больших уступок ученым, призванным остановить утечку мозгов и сделать возможным восстановление советской науки и техники. Для ученых это означало лучшие пайки, защиту от конфискации домов и квартир, освобождение от военной службы, процветание науки, лучшее финансирование исследований (теперь не из частных, а из государственных средств), больше лабораторий, оборудования и т.д.23 Постепенно стали делать акцент на единство теории и практики, в науке появилось базовое «планирование» за счет научной организации исследований, использование научных лабораторий и т.д. Это стало следствием идеи Николая Бухарина об увеличении финансирования науки и техники, развитии ведущих научноисследовательских институтов, и о государстве, определяющем выбор персонала или «кадров» и природу исследований24. Все это означало, что роль, которую государство играло в науке и технике, усилится, например, за счет
ИСТОРИЯ 2005. № 7
увеличения числа «правительственных организаций, определяющих политику в науке и руководящих научными учреждениями»25. К таким учреждениям относились КП, ВСНХ, Госплан и АН. Такая политика привела к тому, что советский режим выиграл гражданскую войну и оказался в состоянии начать новую экономическую политику (НЭП).
Эпоха новой экономической политики
Период НЭПа, с 1922 по 1928 гг., рассматривается как «золотые годы» советской науки, когда советское государство предоставило «научному сообществу значительную автономию»26. В целом «этот период совпал с периодом сильной государственной поддержки, способствующей научному, техническому и экономическому подъему, что привело к становлению благоприятного климата для развития советской науки»27.
На самом деле «с началом НЭПа. политика, заключавшаяся в сохранении прежних, дореволюционных, технических специалистов на прежних местах, набрала большую силу»28. С нашей точки зрения, такая политика привела к тому, что постепенно к старой буржуазной элите вернулось ее выдающееся положение, к ней обращались с просьбами возглавить исследовательские институты, лаборатории, отделы, факультеты университетов, но без привилегий, существующих до 1917 г. Хорошим примером является химик Владимир Ипатьев, который в дореволюционный период был промышленным консультантом царистской промышленности и во время первой мировой войны возглавлял Химический комитет по защите; позже, после Октябрьской революции, Ипатьев стал председателем Технического сектора Военного совета и химическим консультантом ВСНХ. Затем он играл выдающуюся роль в НТО (научно-техническом отделе) ВСНХ, позднее переименованном в НТУ (научно-техническое управление), в качестве его директора во время НЭПа29.
Но почему и как эта старая научная элита сотрудничала или, по словам Грахама, «объясняла свое возрастающее сотрудничество с социалистическим режимом»30? Такое сотрудничество становилось возможным за счет того, что старая элита вступала в Коммунистическую партию (КП), становилась аполитичной и/или признавала меняющуюся внутреннюю или внешнюю ситуацию. Хотя это может показаться противоречивым, многие ученые делали это, чтобы иметь возможность продолжать свои исследования, и при отсутствии частного финансирования они вынуждены были адаптироваться и больше полагаться на государственную поддержку (например, Наркомздрава, Наркомпроса), поскольку «советская наука в этот период [НЭП] организовывалась по принципу личного покровительства»31. Это означало, что ключевые государственные деятели, такие как Луначарский (глава Наркомпрос), Семашко (глава НКЗ) и Кржижановский (глава ГОЭЛРО) «часто
32
лично вмешивались, выступая от имени отдельных ученых или учреждений» . Ученые, как новые советские, так и старая элита, пришли к выводу, что
2005. № 7 ИСТОРИЯ
«сотрудничество с таким (демократическим, неважно социалистическим или капиталистическим) государством было не только возможно, но и желательно»33. Так, Кременцов делает вывод: «Политика большевиков в области науки тогда оказалась в общем эффективной и привлекательной для российских ученых. Большинство из них преодолели свою изначальную враждебность к большевистскому режиму и начали сотрудничать с ним». Он добавляет, что в результате «к концу 1920-х научное сообщество было полностью кооптировано в новую систему отношений с властью и заняло выдающееся место в рамках социальной структуры советского государства»34.
Однако важно помнить, что «кооптируя с “буржуазным” научным сообществом, которое они унаследовали, большевики активно готовили своих собственных “пролетарских” ученых и свою собственную
“коммунистическую” науку»35. Большевики делали это, оказывая медленное, но постоянное давление на науку и ученых, особенно старую царистскую элиту. Этому же способствовали дебаты Пролеткульта (т.е. пролетарского культурного движения) после 1922 г., что привело к переходу от «науки ради науки» к использованию науки в практических и общественных целях, то есть наука должна была служить новому рабочему государству, нуждам пролетариата36. Давление государства на науку и ученых во время НЭПа было первоначально минимальным, но постепенно оно возрастало. Это явилось следствием создания коммунистических университетов, институтов красных профессоров, коммунистических академий и т.д. Как отмечает Кременцов, «эти коммунистические учреждения представляли собой явную альтернативу “буржуазной” науке, унаследованной от царистского режима»37. В результате «ссылки на марксизм и практическое применение начали проникать в научную литературу, и научный критицизм приобрел боевой, воинственный тон»38. Таким образом, воинствующие марксисты, по ходу 1920-х гг., нападали на «идеологические ошибки» своих научных оппонентов, и язык марксизма распространился на все области науки39. Следовательно, для «обоснования своих просьб о государственной поддержке, некоторые ученые начали обращаться к идеологической и практической ценности своей работы»40. Любое упоминание марксизма рассматривалось как признак лояльного отношения к государству, а любое упоминание практической значимости
41 тт
использовалось как доказательство пользы . Но даже если старая элита пыталась приспособиться, это не останавливало «приманку специалистов» (спецеедство), поскольку «эти воинствующие коммунисты все еще считали использование буржуазных специалистов временной необходимостью, и они все еще ждали, когда можно будет отказаться от этой неприятной
42
приманки» .
Лорен Грахам доказывает, что такая враждебность к старой царистской элите во время НЭПа не была создана новым режимом, напротив, «враждебность по отношению к специалистам, получившим образование при старом режиме, глубоко коренилась среди радикальных молодежных групп, рабочих организаций и интеллигентов левого крыла»43. К середине 1920-х гг.,
ИСТОРИЯ 2005. № 7
по мере усиления экономических дебатов по поводу того, как лучше индустриализировать Россию, и по мере того, как после смерти Ленина в 1924 г. набирала силу борьба за власть между Сталиным, Троцким и другими, изменилось и отношение к науке и ученым. Так, в 1926 г. вследствие глобального политического разделения внутри АН была проведена ее реорганизация, что привело, в свою очередь, к принятию нового устава в
1927 г. Это вызвало дальнейшие изменения: дополнительную реорганизацию, и в частности избрание в период с 1926 по 1929 гг. новых членов, которые были «коммунистами или кандидатами, поддерживаемыми коммунистами»44. В результате влияние РАН уменьшилось. По мнению Медведева, АН СССР «сохранила значительный престиж, но стала менее влиятельной как исследовательское учреждение»45. Такие изменения не помешали советским ученым ездить за границу, так как «в период 1920-1928 поездки за границу еще не были ограничены многочисленными политическими и бюрократическими барьерами»46, но это все же означало, что наукой в России теперь руководили правительственные комитеты, такие как Главнаука и ВОКС. Они проверяли тех, кто хотел поехать за границу. Тем не менее середина-конец 1920-х гг. были временем заметного развития, которое усиливалось благодаря публикациям советских ученых и их растущему участию в деятельности международного сообщества. Более того, увеличение государственной «финансовой поддержки научных и технологических исследований. и сравнительная идеологическая толерантность создали уникальную возможность для реального научного прогресса (между 1922 -1928)»47, что дает возможность положительно оценить развитие советской науки в годы НЭПа. В связи с этим Кременцов заявляет: «В 1920-х начал развиваться симбиоз между российской наукой и большевистским государством. Большевики щедро поддерживали науку и поднимали ее престиж в обществе, кооптируя институты и ведущих ученых в новую систему, которую они создавали. Лидеры научного сообщества быстро преодолели свою изначальную враждебность к новому режиму и воспользовались его активной политикой в области науки. Они возродили и значительно увеличили число научных учреждений, общение/связи между сотрудниками/учеными, связи внутри страны и на международном уровне» 48.
Хотя по сравнению с 1917 г. к 1929 г. был достигнут огромный прогресс, в конце 1920-х гг. политическая стрелка качнулась по направлению к Сталину и его революции сверху.
Сталин и советская наука
Кременцов уместно комментирует: «К концу 1920-х захват
большевиками образовательной системы и усиление их влияния в этой области обеспечили их необходимыми кадрами для реализации новой коммунистической модели во всей российской научной системе» 49. Данная ситуация после 1929 г. привела к постепенной сталинизации науки за счет
2005. № 7 ИСТОРИЯ
согласия и, когда это не удавалось, за счет принуждения. Это означало, что со временем советская наука стала, по словам Кременцова, «огромной,
иерархической, централизованной, политизированной, изолированной и строго контролируемой системой» 50. Данные тенденции повлияли на структуру и иерархию советской науки середины 1920-х гг. до конца эпохи сталинизма51.
Как и в отношении НЭПа, я намереваюсь разделить сталинскую эпоху на различные этапы развития, чтобы показать, как при сталинском режиме элитарность в России после 1928-1929 гг. начала искореняться через пролетаризацию науки.
Первый этап, 1928-1932
«На науку серьезно повлияли радикальные реорганизации 1930-х; она была призвана служить новой политике государства» 52.
В 1928-1929 гг. произошел великий перелом. Он привел к революции сверху, с которой были связаны быстрая индустриализация, вынужденная коллективизация, появление новых пятилетних планов и становление центрально-плановой, или командной, экономики в России. Первый этап был периодом жестких изменений, а также периодом величайших амбиций Сталина в отношении СССР. Курс Сталина на быстрые и радикальные изменения подвергался критике. Критика была неприемлема. Как следствие в 1928 г. было открыто так называемое «дело шахтеров» в отношении 60 инженеров и технических сотрудников, работающих на угольных шахтах Донбасса. Последних, помимо всего прочего, несправедливо обвинили «... в поджоге, намеренном затоплении шахт, сокрытии имеющихся месторождений угля, халатности в отношении оборудования и заказе ненужного оборудования из-за границы»53. С мая по июль 1928 г. проводилось расследование дела, в результате чего «53 человека предстали в качестве ответчиков, из которых четверо были оправданы, четверым вынесли условный приговор, 34 были приговорены к тюремному заключению на срок от 1 до 10 лет, а одиннадцать были приговорены к расстрелу, пятеро из которых действительно были расстреляны» . Как подчеркивает Медведев, «этот суд был использован как начало кампании по усилению бдительности по отношению к буржуазным экспертам в области науки и техники, с целью принять меры для увеличения числа «красных» экспертов во всех областях науки и техники» 54.
За этим последовала классовая борьба во многих областях, включая науку и технику, в которой буржуазных специалистов особенно критиковали, и это вело к росту антиэлитарной тенденции. В результате решения Центрального Комитета от апреля 1928 г. был начат поиск «подозрительных элементов» и «вредителей», возбудивший желания сражаться с антисоветскими буржуазными элементами. Ламперт замечает: «В результате всей кампании среди технической интеллигенции появилась тайная организация, направленная против советской власти, в ответ на которую
ИСТОРИЯ 2005. № 7
правительство прибегло к открыто карательной политике, в которой политическая полиция играла принципиальную роль» 55.
Пострадали многие ученые, такие как С. А. Ефремов, вице-президент украинской АН, А. В. Чанов и А. Г. Дояренко, эксперты в области сельского хозяйства, Л. К. Рамзин, директор теплоэнергетического исследовательского института и др.56
Некоторые ученые попросту убегали. Например, Владимир Ипатьев, химик, который упоминался ранее, поехал в командировку в Германию в
1928 г. в качестве гостя лауреата Нобелевской премии В. Нернста57. Он так и не вернулся и в сентябре 1930 г. обосновался в США. Частично причиной этому явилась то, что в 1926-1929 гг. были репрессированы его друзья и коллеги - С. Ф.Платонов и Н. П. Лихачев, горный инженер П. А. Пальчинский, инженеры В. П. Камзолкин, Г. Г. Годжелло и В. П. Кравец58. Ипатьеву и другим, включая Григория Гамова, физика, специалиста по квантовой механике, эмигрировавшего в США в 1933 г., не нравилось то, как менялся политический климат. В результате к 1930 г. в Нью-Йорке было 97 тыс. русских, 19 тыс. в Чикаго и около 14 тыс. в Филадельфии 59.
Эти несправедливые, сфабрикованные нападки на техническую интеллигенцию использовались, «чтобы прикрыть личные ошибки и просчеты Сталина»60, такие как высокий уровень аварий на производстве во время первых пятилеток61, и таким образом «“буржуазные” эксперты стали козлами отпущения, призванными к ответу и вынужденными платить высокую цену за ошибки руководства» 62.
Но нападки на специалистов были не просто инструментом политической борьбы или средством преодолеть трудности, вызванные экономическими изменениями, «эти нападки [также] были связаны с
желанием запугать техническую интеллигенцию, заставить их согласиться с политикой и заново определить отношения между политическими и профессиональными ролями»63 .
Это привело к возникновению двух тенденций: постоянной поддержке научной и технической интеллигенции, с одной стороны, и ограничению научной автономии - с другой. Хорошим примером последнего является давление на генетиков: был арестован и сослан на Урал С. Ч. Четвериков, основатель российской школы генетики, за ним последовали другие ученые (например, Н. К. Кольцов, А. Серебровский). После 1929 г. начался постепенный подъем Т. Д. Лысенко, когда он достиг выдающегося положения в генетике, одновременно начались главные теоретические дебаты в этой области. Аналогичным нападкам летом 1929 г. подверглась РАН, так как она якобы не отвечала нуждам строительства социализма под руководством «академической касты» - старой элиты. Говорили, что в ее библиотеке содержатся «антисоветские документы», и многие ее члены якобы пытались свергнуть советское правительство64.
2005. № 7 ИСТОРИЯ
Наука во время культурной революции
Период 1928-1932 гг. может также рассматриваться как революция снизу или, как ее часто называют, «культурная революция». Как писал Грахам, «для Академии Наук культурная революция стала временем нападок, которых давно боялись» 65. Обвинения, подобные вышеупомянутым, которым в те времена верили, но которые на самом деле являлись ложью, преувеличением или искажением правды, были результатом «не только реальных классовых и политических различий, но и искреннего альтернативного видения места науки в обществе» 66.
Во время культурной революции АН по-прежнему находилась в Ленинграде. Правительство начало чистку так называемых контрреволюционных групп внутри АН, снова реорганизовало ее, разработало новый устав в 1930 г. и запретило международные контакты или сотрудничество. Например, Н. И. Вавилов и А. Н. Северзов не могли отправиться в важные заграничные экспедиции. Из-за того что контроль на границах был до 1929 г. «довольно примитивным», некоторые, например физик Георгий Гамов, в конечном итоге убегали. Он был одним из тех, кому посчастливилось не попасть под сталинские чистки.
Такая тактика вела к «усилению власти коммунистической партии в Академии (Наук)»67. В 1930-1931 гг. началось давление на ученых-микробиологов, что привело к множеству арестов. Все это означало ликвидацию и объединение существующих учреждений, реорганизацию КЭПС в СОПС, рост политического влияния на АН (в результате якобы существующих связей с промышленной партией), а также усиление экономического влияния (например, АН была вынуждена согласиться на использование планирования). «Инъекция политики и идеологии в
Академию»68 создала новую атмосферу в науке. «Академия (Наук) во время культурной революции сильно изменилась, но она все еще была жива» 69.
Для некоторых ученых «это было время личной и профессиональной трагедии» 70, означающей увольнение, тюрьму, большую цензуру, в то время как для других ученых этот период был выгоден и способствовал их карьере. Итак, в период Сталина появлялись «выделенцы», то есть те, кто, имея пролетарское или крестьянское происхождение и являясь обычно членами партии, занимали «ключевые должности в промышленности, сельском хозяйстве и науке» 71. В результате «к 1932 году легко было увидеть, что советская наука переживала трансформацию. Вне всякого сомнения, государственная программа развития науки и техники переживала обширную физическую экспансию» 72.
Финансы против свободы
Проблема заключалась в том, что такой сдвиг влиял на творческую способность и свободу советской науки и техники после конца 1920-х. Как
ИСТОРИЯ 2005. № 7
подчеркивает Грахам, «в работе советской науки были два абсолютно противоположных влияния: удушающий политический контроль и
воодушевляющая материальная помощь». В 1932 г. случился небольшой перерыв, когда давление временно уменьшилось и «буржуазных» ученых «снова терпели», так как их знания были важны для успеха политики Сталина, но к концу 1930-х гг. произошел постепенный сдвиг, и репрессии вскоре начались вновь. Так, в 1933 г. нападкам подвергся институт Н. И. Вавилова, к «диалектическому материализму» как философии науки, используемому, чтобы «запугивать ученых» обращались все чаще73, кульминация пришлась на второй этап политики Сталина по борьбе с элитарностью.
Второй этап, 1933-1938 гг., или наука в цепях (Поповский)
После первых пятилетних планов появились новые правила игры, когда наука и ученые существовали для государства и лишь частично и в отдельных случаях государство для науки. Как отмечает Кременцов, «в 1930-х ранее существующая политика кооптирования сменилась политикой активного давления и контроля»74. Как к этому пришли? Попросту говоря, «две эти параллельные системы “буржуазной” и “коммунистической” науки объединились в одно целое» 75. Эта стратегия включала снижение роль ЦИК и СНК; реорганизацию НТУ ВСНХ, больший контроль государства над наукой и учеными (через ОГПУ, позже НКВД и другие органы), которые следили за учеными (такими, как Павлов) и постоянно проверяли их лояльность. Тайная полиция «утверждала каждого советского кандидата на поездку за границу и каждого иностранного ученого для поездки в Советский Союз» 76. Государство также разрушало личные связи между учеными и правительственными комиссарами, понижая их в должности. Таким образом, первые руководители в системе науки, такие как Луначарский (глава Наркомпроса), Семашко (глава НКЗ) и Кржижановский (глава ГОЭЛРО), все были «заменены новым поколением “сталинских” Комиссаров и чиновников партии» 77. Поэтому «после неожиданного смещения прежних руководителей ученые были вынуждены искать новых» 78. Вдобавок сталинское государство использовало так называемую номенклатурную систему, то есть для назначения на должность в науке требовалось разрешение соответствующего партийного комитета, которое означало, что «в любой момент любой ученый мог быть уволен с любой административной должности и заменен более подходящим коллегой» 79.
Великий сталинский террор и советская наука
Конечно, все эти изменения происходили на фоне великого сталинского террора. Он начался в 1934 г. после убийства Кирова, набрал силу в 1935-1936 г. и достиг апогея в 1937-1938 гг. В этой связи Грахам комментирует: «В период с 1929 по 1953 наука (в России и Советском Союзе) подвергалась
2005. № 7 ИСТОРИЯ
политическому давлению извне с силой, не имеющей аналогов в современной
истории, десятки тысяч ученых и инженеров были арестованы, брошены в
80
тюрьму, и иногда расстреляны» .
Этот террор привел, во-первых, к массовым арестам лидеров научных школ, включая половину инженеров и 20% советских астрономов в 19361937 гг., а также к повальным чисткам в АН 81; во-вторых, к подъему шарлатанов типа Лысенко и ему подобных, которые относились к «пролетариату». Необходимо подчеркнуть, однако, что не все ученые, работающие при Сталине, были шарлатанами (исключение составляли, например, физик П. Л. Капица, математики С. Соболев и А. Н.
Холмогоров), и, в-третьих, такая ситуация «делала контакты между
82
учеными и государственными чиновниками высшего уровня опасными» .
Сложившаяся ситуация «создавала некий технологический вакуум во многих жизненно важных отраслях промышленности» 83. Хорошим примером тому является авиация. Вследствие ареста А. Н. Туполева, В. М. Петлякова, В. М. Мясищева и В. А. Чижевского, а также эмиграции других ключевых фигур, таких как Игорь Сикорский84, разработка новых моделей самолетов остановилась, потому что «многие молодые инженеры и эксперты... просто не имели достаточно опыта, знаний или таланта, чтобы заполнить пустоту» 85. Кременцов настаивает, что увеличение репрессий означало, что «к 1939 году российская наука трансформировалась в сталинскую науку»86. Советские ученые в большинстве случаев были изолированы от своих зарубежных коллег и международного научного сообщества. Следовательно, будучи «изолированными от своих зарубежных товарищей, советские ученые, казалось, следовали, исключительно домашним ритмам» 87.
В данном случае интересны два вопроса: во-первых, насколько советская наука продолжала, если вообще продолжала, функционировать? и, во-вторых, насколько важна «свобода» для того, чтобы «наука процветала»?88. Опыт сталинизма, полагает Грахам, демонстрирует, насколько советская наука и ученые были «невероятно сильны (и) способны противостоять ударам»89. На самом деле советским физикам были присуждены 5 Нобелевских премий, включая Капицу, за работу, проделанную в 1930-х и 1940-х гг., но в то же самое время «российская наука значительно пострадала, и ее продуктивность и творческая способность оказались сильно ограничены в результате данной ситуации» 90. Грахам также на основе сталинского периода доказывает, что для «процветания науки деньги важнее, чем свобода». Он приходит к заключению, что это результат многих противоречий сталинизма, таких как аресты НКВД сотен, а возможно, и тысяч ученых и инженеров, с одной стороны, в то время как государство вкладывало существенные суммы денег в науку и инженерию, с другой стороны, в связи с чем «на каждого арестованного ученого и инженера всегда находилось несколько других готовых занять свободное место» 91. В общем это так, но в утверждении Грахама не затрагивается проблема качества, как мы сейчас увидим.
ИСТОРИЯ 2005. № 7
Наука до и во время Второй мировой войны
Приведенная выше ситуация, естественно, негативно повлияла на готовность России, а затем и действия во время Второй мировой войны, особенно на ее начальных этапах. Например, количество танков и самолетов было, разумеется, высоким, но их качество было существенно ниже уровня 1941 г. Проблема не ограничивалась одной авиацией, возникая и в других областях, таких как физика. Так, лауреат Нобелевской премии Лев Д. Ландау был изначально осужден как «немецкий шпион», и его спасло лишь своевременное, хотя и рискованное вмешательство Капицы. Другим повезло еще меньше. Многие ученые и технические сотрудники были арестованы и посажены в тюрьму. Например, С. П. Королев, создатель межконтинентальной ракеты, был оправлен в лагерь на Колыму. Ученые подвергались каторжному труду. Многие страдали от недоедания или погибали. По словам Поповского, «тридцатые и сороковые были богаты на подобные ситуации. Страдая от физического и морального насилия, старая интеллигенция сдавала одну позицию за другой. Мало кто мог сохранить свою должность академика, университетского профессора или главы института, не жертвуя самой элементарной порядочностью и опускаясь от одного компромисса до
другого»92.
Такие «репрессии без сомнения замедляли развитие российской науки и техники и создавали пропасть между советскими и западными исследованиями»93.
Хотя подписание пакта между фашистской Германией и Советским Союзом в 1939 г. дало Сталину некоторую передышку, фашистское вторжение было неминуемо и, наконец, случилось в июне 1941 г. Во время Второй мировой войны одновременно возросли страх и величайший патриотизм. Для науки это также означало ослабление партийного контроля и рост местной автономии и инициативы94. Боевой дух ученых поднимали самыми разными способами: вручением премий, наград в виде орденов имени Ленина и Сталина; с наукой ассоциировался увеличившийся престиж: ведущие ученые и руководители приобретали более высокий статус и теперь имели доступ к дачам и специальным санаториям, и, наконец, хотя номенклатурная система не исчезла, различные президиумы Академии могли принимать решения о назначениях95. В результате имел место некоторый научный прогресс. В 1934 г. РАН переехала из Ленинграда в Москву, и в конце 1930-х были сделаны главные научные открытия (например, так называемый «эффект Черенкова» И. Е. Тамма и И. М. Франка, то есть флуоресценция некоторых жидкостей, облученных гамма-лучами; исследование И. Курчатова о вызываемой радиоактивности и другие достижения, связанные с радиолокацией/радаром, антибиотиками, вычислительной техникой и т.д.). Несмотря на негативные последствия чисток и войны, оказалось, что они «не остановили развитие
96
науки полностью» .
2005. № 7 ИСТОРИЯ
Третий этап: наука во время позднего сталинизма, 1945-1953 гг.
Наконец, мы подходим к послевоенному периоду, времени главных потерь - 28-30 млн. человек погибло, и сам СССР был в руинах. Научное и техническое развитие в это время явилось результатом двух процессов: во-первых, унаследованной системы так называемых «тюремных исследований (исследований, выполненных заключенными)» и, во-вторых, продуктом набирающей рост после 1946 г. «холодной» войны. Последняя, в частности, означала дальнейшую милитаристскую направленность науки и техники, участие России в гонке атомных вооружений и ее желание ликвидировать технологический разрыв с Западом. Сталин думал, что «Советскому Союзу было необходимо постараться догнать бывших союзников в трех решающих областях военной науки и техники: атомных бомбах, сверхзвуковых самолетах и ракетной технике»97. Несмотря на официальную политику «пролетаризации» и «эгалитаризма» Советский Союз был вынужден возобновить элитарность в науке в это время. Эта цель была достигнута за счет увеличения финансирования приоритетных секторов, создания новых исследовательских институтов, увеличения зарплат ученым в 2-3 раза и использования рабского труда под контролем Берии, а также посредством освобождения таких ключевых фигур, как А. Н. Туполев, С. Королев, В. М. Петяков и других, из лагерей. Однако не все шло хорошо.
В советской науке по-прежнему сильным оставалось политическое вмешательство, и относительная научная автономность, превалирующая во время Второй мировой войны, теперь прекратилась. В связи с этим Медведев отмечает, что «на примере Лысенко мы видим личное вмешательство Сталина в сущность научных исследований» 98. Такой подход препятствовал развитию некоторых областей (например, биологии), в то время как другие оставляли в покое (например, работа Курчатова в физике над теорией реакторов и методами ядерных взрывов). Это привело к некоторым эффектным успехам (например, взрыв в августе 1953 г. советской водородной бомбы), а также серьезным неудачам вследствие используемых методов; известно, что вследствие государственной политики иногда привлекались в науку и технику бездари, желающие воспользоваться предоставляемыми привилегиями; можно говорить о развитии «псевдонаучных подходов», особенно в почвоведении, зоологии, ботанике, агрохимии99, и, наконец, вследствие начатых сталинским государством серий новых репрессий, таких как «дело врачей», был нанесен удар по биологии, физиологии и медицине.
Такие действия свидетельствовали о возвращении к жесткой сталинской политике, что подтверждает КР, или дело Клюева-Роскина, когда два советских ученых, работающих над лекарством от рака, были обвинены в разглашении США государственных секретов100. Это привело к схожим нападкам повсюду (например, дело Жебрака в генетике). Как оказалось, 1948 г. стал годом взлета Лысенко, когда его лично хвалил Сталин. Это было время консолидации сталинской науки, или, как Кременцов назвал,
ИСТОРИЯ 2005. № 7
«политкорректной науки»101. Другими словами, «партийность науки - это ее содействие партийным целям и подчинение научного сообщества партийным инструкциям» 102. Это ни в коей мере не способствовало конструктивному развитию советской науки как в ближайшем, так и далеком будущем. На самом деле с осени 1948 г. и позже доминировали две тенденции: карьеризм и институциональное соперничество, которые означали, что ученые должны были подчиняться правилам, чтобы получить государственную поддержку, и что научная карьера зависела не столько от способностей, сколько от политической корректности. Это относилось ко многим дисциплинам, в том числе биологии, генетике и физике. Если, как и в прошлом, новая советская элита хранила молчание и оставалась нейтральной в различных дебатах в отношении элиты, получившей образование при царизме, то это рассматривалось как признак скрытности 103.
Заключение
Мы увидели, что советское государство унаследовало научную элиту от царизма и что у этих ученых сложились нелегкие отношения с новым социалистическим режимом. Однако при Ленине враждебность относительно быстро превратилась в сотрудничество, а затем кооптирование. Однако осталась одна главная проблема: государственное финансирование против свободы. Золотым веком советской науки был НЭП. Но после смерти Ленина и прихода к власти Сталина политический климат постепенно менялся, и старая элита оказалась в тисках, это привело к пролетаризации науки или замене старой научной элиты пролетарскими научными кадрами. Начало сталинизма означало увеличение государственного контроля над наукой и научным сообществом. Наука и ученые были вынуждены удовлетворять меняющиеся потребности государства в связи с быстрой индустриализацией, вынужденной коллективизацией, центральным планированием, войной и «холодной» войной. Некоторые ученые делали это неохотно, другие с готовностью сотрудничали с тоталитарным государством. Еще больше ученых, сопротивляясь, заплатили за это жизнью. Это заставляет нас задуматься над одним острым вопросом: что лучше для процветания науки - элитарность или пролетаризация? Вывод данной статьи - последнее предпочтительно, исходя из тенденций, наблюдаемых в сталинской России, пролетаризация - это не плох, но при условии, что ответ государства не будет таким, как у Сталина.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Graham L. R. (ed.) Science and the Soviet Social Order. Cambridge: Harvard Univ. Press, 1990. P.1.
2 Ibid.
3 Medvedev Z. Soviet Science. Oxford: Univ. Press, 1979. P. 3.
2005. № 7 ИСТОРИЯ
4 Graham L.R. Science in Russia and the Soviet Union. Cambridge: Univ. Press, 1993. P.80.
5 Krementsov N. Stalinist Science. Princeton: Univ. Press, 1997. P. 16.
6 Ibid. P. 15.
7 Medvedev Z. Soviet Science. P. 9.
8 Ibid. P. 3.
9 Graham L. The Soviet Academy of Sciences and the Communist Party, 19271932. Princeton Univ. Press, 1967. P. 25-26.
10 Graham L. Science in Russia and the Soviet Union. P. 82, 83.
11 Medvedev Z. Soviet Science. P.8.
12 Graham L. Science in Russia and the Soviet Union. P. 83.
13 Medvedev Z. Soviet Science. P.6.
14 Ibid. P.7.
15Evtuhov C., Goldfrank D., Hughes L., Stites R. A History of Russia: People,
Legends, Events, Forces. Boston, New York, 2004. P. 821, 822.
16 Борисов В.П. Российские ученые и инженеры в эмиграции. М., 1993. С. 5-7, 77, 168; Улянкига Т.И. Российская научная эмиграция в
Великобритании (1917-1940-e гг.) в культурное и научное наследие Российской эмиграции в Великобритании (1917-1940-e гг.). М., 2002. С. 91; Williams С. War, medicine and revolution: Petrograd doctors, 1917-20.
1R7evolutionary Russia. 1991. T. 4 (2). P. 259-288.
17 Graham L. The Soviet Academy of Sciences and the Communist Party. P. 26.
18 Popovsky M. Science in Chains: The Crisis of science and scientists in the Soviet Union today. Collins and Harvill Press, 1980. P. 7.
19 Graham L. The Soviet Academy of Sciences and the Communist Party, 19271932. Princeton Univ. Press, 1967. P. 28.
20 Medvedev Z. Soviet Science. P. 9.
21 Ibid. P. 9.
22 Krementsov N. Stalinist Science. P. 17.
23 Graham L. The Soviet Academy of Sciences and the Communist Party, 19271932. P. 32; Krementsov N. Stalinist Science. P. 18.
24 Graham L. The Soviet Academy of Sciences and the Communist Party, 19271932. P. 56-67.
25 Krementsov N. Stalinist Science. P. 19.
2267 Ibid.
27 Medvedev Z. Soviet Science. P. 14.
28 Graham L. Science in Russia and the Soviet Union. P. 90.
29 Ibid. P. 87; Krementsov N. Stalinist Science. P. 21.
30 Graham L. Science in Russia and the Soviet Union. P. 90.
31 Krementsov N. Stalinist Science. P. 21.
32 Ibid. P. 22.
33 Graham L. Science in Russia and the Soviet Union. P. 91.
34 Krementsov N. Stalinist Science. P. 22.
35 Ibid. P. 23.
36 Graham L. Science in Russia and the Soviet Union. PP. 88-89.
37 Krementsov N. Stalinist Science. P. 27.
38 Ibid. P. 25.
ИСТОРИЯ 2005. № 7
39 Ibid. PP. 26-27.
40 Ibid. P. 27.
41 Ibid.
42 Graham L. Science in Russia and the Soviet Union. P. 91.
4434 Ibid. P. 92.
44Graham L. The Soviet Academy of Sciences and the Communist Party, 19271932. P. 116.
45 Medvedev Z. Soviet Science. P. 15.
46Ibid. P. 16.
4478Ibid. P. 17.
48 Krementsov N. Stalinist Science. P. 29.
49 Ibid. P. 29.
50 Ibid. P. 13.
51 Ibid. P. 32.
52 Lampert N. The technical intelligentsia and the Soviet State: A study of Soviet managers and technicians 1928-1935. Macmillan, 1979. P. 39.
53 Ibid.
54 Medvedev Z. Soviet Science. PP. 22-23.
55 Lampert N. The technical intelligentsia. P. 42.
56Davie M. World Immigration. New York, 1946. P. 250.
57 Medvedev Z. Soviet Science. P. 24.
58см. Williams C. 'Occupational health and Soviet industrialisation: Leningrad during the First five-year plan (1928-32)', unpublished paper to SSHM conference on Industrialisation and public health: Redrawing the balance. Science Museum. London, April 8, 1995.
59 Lampert N. The technical intelligentsia. P.45.
60 Graham L. Science in Russia and the Soviet Union. P. 94.
61 Ibid.
6623 Ibid.
63 Graham L. The Soviet Academy of Sciences and the Communist Party, 1927-1932. P. 146.
64 Ibid. P. 168.
65 Graham L. Science in Russia and the Soviet Union. P. 95.
6667 Ibid.
67 Krementsov N. Stalinist Science. P. 40.
68 Graham L. The Soviet Academy of Sciences and the Communist Party, 1927-1932. P. 192.
69 Ibid. P. 205.
70 Graham L. Science in Russia and the Soviet Union. P. 121.
71 Krementsov N. Stalinist Science. P. 32.
72 Ibid.
73 Graham L. What have we learned about science and technology from the Russian experience? Stanford Univ. Press, 1998. P. 67.
74 Krementsov N. Stalinist Science. P. 34.
75 Ibid. P. 35.
76 Ibid. P. 41-42.
77 Ibid.
78 Ibid. P. 55; Ларошeвский М.Г. Репрессированная науга. T. 1-2. CM., 1991.
1994; Kумaнeв В.А. Трагические силы: репрессированные ученые AH CCCP. М., 1995.
2005. № 7 ИСТОРИЯ
79 Krementsov N. Stalinist Science. P. 35.
80 Graham L. Science in Russia and the Soviet Union. P. 96.
81 Бонгара- Левин Г.М., Захаров В. Российская научная эмиграция: двадцать портретов. М., 2001. С. 135, 153.
82 Medvedev Z. Soviet Science. P. 34.
83 Krementsov N. Stalinist Science. P. 53.
84 Ibid. P. 95.
85 Graham L. (ed.) Science and the Soviet Social Order. P. 68.
86 Krementsov N. Stalinist Science. P. 36.
87 Ibid.
88 Popovsky M. Science in Chains: The Crisis of science and scientists in the Soviet Union today. P. 12.
89 Graham L. What have we learned about science and technology from the Russian
experience? P.69.
90 Krementsov N. Stalinist Science. P. 95.
91 Ibid. P. 99, 103.
92 Medvedev Z. Soviet Science. P. 37, 38.
93 Ibid. P. 49.
94 Ibid. P. 45.
95 Ibid. P. 53-55.
96 Krementsov N. Stalinist Science. P. 131-143.
97 Ibid. P. 215.
98 Ibid. P. 216.
99 Ibid. P. 27.
100 Ibid. P. 131.
101 Ibid. P. 143.
102 Ibid. P. 215.
103 Ibid. P. 216.
Поступила в редакцию 23.03.05
C. Williams
The proletarianisation of science in Russia 1917 - 1953
This article assesses Soviet views of “elitism” and explores the impact of the former on the evolution and development of science in Russia from the October revolution until the end of the Stalinist era. It argues that the Bolsheviks held a view that “science” during tsarist rule had been “elitist” and the preserve of the few. Hence Lenin after 1917 wanted to make science in the new regime more “egalitarian”. The key issues analysed are: what role did science and scientists to play in the new Soviet order? How could this modernisation of science be achieved? This article starts by assessing the impact of the October Revolution on science, including on the one hand, Russian scientific emigration between 1917-20 in the humanities, social and natural sciences and on the other the way in which some scientists cooperated with the new regime. It then turns to look at the shift by the mid to late 1920s, when there was a clampdown on “elitism” and so-called “bourgeois specialists” and a move towards the proletarianisation of science. What impact this shift towards “egalitarianism”
ИСТОРИЯ 2005. № 7
had on the nature and character of Soviet science from 1926 onwards is explored via various brief case studies of different branches of science including genetics, physics and medicine. Finally, the aim is to assess the impact of the rise of a totalitarian state on science. This article suggests that Stalinism meant rapid scientific development and increased state funding, but it also meant less “freedom”. The article argues that the money versus freedom dichotomy had a negative impact on Soviet science leading to the second wave of scientific emigration before and after the purges of 1936-38 which adversely affected Russia’s ability to retain and recruit the “best” scientists and also impacted upon Russia’s standing in the international scientific community forcing the Soviets to forge links with the other pariah Germany. Despite an official policy of “proletarianisation” and “egalitarianism” the Soviet Union was forced to re-introduce elitism in science. Evidence of this is the award of “Lenin prizes” in science by the Stalinist regime to those approved of by the state irrespective of the scientific validity of the work. This was often countered by the award to Soviet scientists of “prizes” by the West, most notably the Nobel prize. This was not simply rewarded for scientific achievement but for maintaining “elitism” against the growing Soviet tide of “egalitarianism” and as a means of implicitly criticising the Soviet regime and its policy on science from the 1930s onwards.
Dr. Christopher Williams Professor of Contemporary History Department of Humanities University of Central Lancashire Preston PR1 2HE UK
Tel.: 01772 893056
Fax 01772 892970
Е-mail cwilliams2 @uclan. ac. uk
