CC BY
10
Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. 2023.
№ 72. С. 94-108.
Tomsk State University Journal of Philosophy, Sociology and Political Science. 2023. 72. pp. 94-108.
Научная статья УДК 304.9
doi: 10.17223/1998863Х/72/9
UTOPIA ET CRIMINALIA1 Андрей Юрьевич Долгих
Вятский государственный университет, Киров, Россия, regis-iii@rambler.ru
Аннотация. Может ли утопия рассматриваться в качестве конечной цели социальной эволюции? Способно ли утопическое общество меняться и если да, то по каким причинам? Возможно ли полное искоренение преступности когда-либо в будущем? До какой степени для утопии может быть полезно нарушение закона со стороны отдельных представителей этого общества? Ответы на эти вопросы даются в статье с использованием материала утопических проектов далекого и недавнего прошлого. Ключевые слова: общество, утопия, будущее, преступление, наказание, закон
Для цитирования: Долгих А.Ю. Utopia et criminalia // Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. 2023. № 72. С. 94108. doi: 10.17223/1998863Х/72/9
Original article
UTOPIA AND CRIMINALITY Andrei Yu. Dolgikh
Vyatka State University, Kirov, Russian Federation, regis-iii@rambler.ru
Abstract. The main presupposition of the article is that utopia (as a more perfect society) is possible; it is not just dreams of the unrealizable and not even a way to comprehend the history with an attempt to outline its prospects. At the same time, the relativity of utopian projects is obvious, as well as their almost direct dependence on the state of the civilization that gave birth to them. This makes us reconsider the idea of utopia as the ultimate goal of social development, as the static social form, after which there is nothing. Is it possible (and necessary) to eradicate criminality as a condition for building utopia? Is utopia and crime compatible? These are the main questions of the article. Since it mostly concerns the future, the only possible method of analysis here is the thought experiment based on the extrapolation of the past and present trends. The main conclusions that ultimately arise are: the utopian society cannot help but be multi-layered, multicultural; it will continue to evolve itself, which can lead to its disappearance; the basis of utopia is not laws, but human virtue, which must be educated, but can be artificially enhanced; complete eradication of crime is impossible because, firstly, it would require the total control, the constant calculation of the remote consequences of any actions and, secondly, would mean that it is impossible for a person to deviate from the pre-prescribed lines of behavior that is harmful to society; nevertheless, such crimes as willful killing, harm to health and theft will have to come to naught.
Keywords: society, utopia, future, crime, punishment, law
For citation: Dolgikh, A.Yu. (2023) Utopia and criminality. Vestnik Tomskogo gosudar-stvennogo universiteta. Filosofya. Sotsiologiya. Politologiya - Tomsk State University Journal of Philosophy, Sociology and Political Science. 72. pp. 94-108. (In Russian). doi: 10.17223/ 1998863Х/72/9
1 Буквально: «утопия и преступные дела» (лат.)
© А.Ю. Долгих, 2023
- А преступления здесь разве происходят?
- Странный вопрос! В каком государстве не происходит преступлений?..
Андрей Ренников. «Зеленые дьяволы» (1937)
На Земле да и на других планетах преступления давным-давно отошли в прошлое. Люди жили открыто и радостно.
Владимир Михановский. «Жажда» (1966)
Введение. Выражая (но не вполне разделяя) мнение огромного большинства людей, Герберт Маркузе говорит, что утопия «... относится к проектам социальных изменений, которые считаются невозможными» [1. С. 19].
Подразумевается: нам хотелось бы, чтобы было так-то и так-то, но этого не будет - никогда. Почему? Потому что, как опять же принято думать, этому препятствуют объективные (законы природы) и субъективные (чисто человеческие) факторы. Последние, впрочем, историчны и могут насильственно преодолеваться, - об этом опять же говорит Маркузе. Поэтому проблема разве что в первых, но о законах природы, вопреки видимости, нам известно крайне мало. Предполагаемые законы природы воплощаются в утверждениях всеобщего характера, для доказательства которых в строгом смысле не хватает никакого человеческого опыта. Поэтому мы не знаем, могут они на самом деле нас ограничивать в наших утопических устремлениях или нет.
С другой стороны к этому подходит Карл Манхейм. Он видит в утопиях, как в неких идеалах, двигатель общественного прогресса: через них происходит осмысление истории (они и есть выражение такого понимания) и стремление к лучшему будущему, даже просто к любому другому будущему. Полное исчезновение утопии «создаст статичную вещность, в которой человек и сам превратится в вещь»; человек тогда «утратит волю создавать историю и способность понимать ее» [2. С. 276]. Возможно, руководствуясь этим и трактуя понятие утопии в очень широком смысле, другой исследователь, Ежи Шацкий, находит отчетливые утопические черты уже в древнейших сохранившихся греческих произведениях - начиная с Гесиода, в христианской эсхатологии, в учении средневековых монашеских и рыцарских орденов и т.п. [3]. Словом, получается, что утопия сопутствует всей европейской истории.
Ни одна из утопий, начиная с позднесредневековых (или даже еще древнегреческих) и заканчивая советскими, до сих пор не воплотилась в жизнь. Обосновывать невозможность того, чего нет и чего, может быть, никогда и не будет (видимо, по принципу «все возможное - действительно, а что не действительно, то невозможно»), - занятие обманчиво легкое и поэтому не слишком достойное; другое дело - попытаться показать, что некое событие, которого пока никто не наблюдал, не только может, но однажды даже должно произойти. В этом есть некая похвальная смелость мысли.
Постановка вопроса. Ниже мы сосредоточимся по большой части только на одном аспекте утопической проблематики - он, так сказать, криминальный: до какой степени совместимы утопия и преступность? Возможно ли (и необходимо ли) искоренение преступности в качестве условия построения утопии?
Утопия и преступность. Французский социолог Эмиль Дюркгейм, вероятно, был первым, кто объявил о необходимости преступности для нормального функционирования общества. Эта мысль была подхвачена рядом исследователей, в основном из числа англосаксов. Вполне возможно, что, с
их точки зрения, они достаточно убедительно показали вред абсолютной эффективности закона. Вот как об этом высказывается Владимир Лобовиков: «Если допустить, что преступность в некоем социуме побеждена навсегда, т.е. никто в этом обществе не в состоянии нарушить какую бы то ни было норму (обычай) деятельности, то в случае качественного изменения внешней среды этот социум неизбежно погибнет»1 [4. C. 18]. Признавая эвристическую ценность этой концепции, мы, однако, полагаем, что при отсутствии ряда оговорок здесь возникает опасность апологии преступности.
Во-первых, преступление преступлению рознь. Обычаи и законодательства огромного большинства стран выделяют противозаконные действия разной степени тяжести, подлежащие, соответственно, наказанию разной силы. Во всех или почти во всех языках существует естественная градация такого рода деяний - преступление, (право)нарушение, посягательство, проступок, и т.п. (в английском, например, это felony, misdemeanour, offence и др.). Во-вторых, не следует ставить знак равенства между внедрением новшества и преступлением. В-третьих, мы предлагаем (для данного случая!) выделить три вида преступлений - перед богом, перед природой и перед человеком. О преступлениях перед богом мы здесь говорить не будем, поскольку это лежит далеко за пределами темы нашей статьи и вообще выглядит очень спорным. Преступлений же перед природой (а именно ее в числе прочего имеет в виду В О. Лобовиков, поскольку упоминает «внешнюю среду»), строго говоря, не существует, поскольку человек и природа не связаны никаким более или менее явным договором. Как сказал Эпикур, «по отношению к тем животным, которые не могут заключать договоры, чтобы не причинять и не терпеть вреда, нет ни справедливости, ни несправедливости, - точно так же, как и по отношению к тем народам, которые не могут или не хотят заключать договоры...» [5. C. 410]. Природа и любые живые существа, не имеющие рациональной организации человеческого типа, очевидно, не могут выступать лицами, с которыми ведутся хоть сколько-нибудь осмысленные переговоры. По крайней мере, так это было до сих пор. Поэтому в общем и целом по отношению к «внешней среде» наши руки развязаны и никакое действие здесь не будет преступлением, если только это действие через цепочку причин и следствий не вернется обратно к человеку и не нанесет ему же ущерб. Но это совсем другой вопрос. Именно угрозы такого рода «возвратного вреда» и подвергаются ограждению со стороны экологического законодательства, уже весьма развитого в наши дни. Но, по сути, оно говорит о непрямом преступлении против человека (сводящегося к порче среды его обитания), а не о преступлении против природы как таковой. Точно так же в уязвлении религиозных чувств тех или иных лиц трудно усмотреть покушение на самого бога или богов.
Во времена Эпикура для самосознания эллинов все еще было очень характерно противопоставление «эллины - варвары». Такие философские шко-
1 Мысль В.О. Лобовикова созвучна одной из идей «Пикника на обочине» (1972) Аркадия и Бориса Стругацких: «Разум есть сложный инстинкт, не успевший еще сформироваться. Имеется в виду, что инстинктивная деятельность всегда целесообразна и естественна. Пройдет миллион лет, инстинкт сформируется, и мы перестанем совершать ошибки, которые, вероятно, являются неотъемлемым свойством разума. И тогда, если во Вселенной что-нибудь изменится, мы благополучно вымрем, -опять же потому, что разучились совершать ошибки, т.е. пробовать разные, не предусмотренные жесткой программой варианты» (Стругацкий А.Н., Стругацкий Б.Н. Пикник на обочине. М. : АСТ ; СПб. : Terra Fantastica, 2010. С. 130).
лы, как киники и стоики, еще только начали свой «крестовый поход» против данного предубеждения. Складывается впечатление, что даже такой просвещенный человек, как Эпикур, продолжал испытывать сильное влияние соответствующих настроений толпы.
Подобные противопоставления не изжиты полностью и по сей день, хотя влияние их, как представляется, ослабло. В результате мы склонны включать в сферу некоего негласного, неявного общественного договора даже те народы, которые ведут замкнутый образ жизни и отказываются от контактов с «большой» цивилизацией. Речь идет о разного рода племенах Амазонии, Экваториальной Африки и Юго-Восточной Азии. Мы уже не чувствуем, что отсутствие прямого договора с ними дает нам свободу действий. Впрочем, и здесь есть тонкости: нельзя сказать, что все без исключения «цивилизованные» люди относятся к «дикарям» как к равным. Но не означает ли это, что некоторая часть «цивилизованного» общества уже готова распространить негласный договор и на животных, и на всю природу? В этом случае некоторые воздействия на природу в чьих-то глазах могут выглядеть даже как преступления против нее самой!.. Признаемся, что в таком виде вопрос представляется нам неразрешимым. Но, в конце концов, развитие общества не оставляет места вневременным, вечным истинам. Поэтому не будем пытаться предугадать все возможные повороты общественной нравственности и выработать стратегию поведения раз и навсегда.
Таким образом, если не впадать в вышеописанные крайности (которые наверняка свойственны пока меньшинству), то преступлений против природы все-таки не существует. Никакое действие по преобразованию внешней среды (если только, повторимся, это же самое не ударит потом по нам) не будет нарушением закона. В итоге остается только привычное преступление против человека. И вот эти преступления могут быть легкими и тяжелыми. Искоренение тяжких преступлений - задача любого общества, претендующего на статус здорового, спокойного и благополучного, и это, может быть, самая трудная ступень на пути к утопии. Под тяжкими преступлениями мы подразумеваем прежде всего умышленное убийство человека, нанесение ему телесных повреждений и воровство. Полагаем, что эти запреты - несколько иная форма выражения основного естественного закона жизни, как он представлен еще у Томаса Гоббса: искать мира и следовать ему, а также защищать себя (в том числе, очевидно, свое имущество) [6. С. 99]. А вот перекличку со знаменитыми десятью запретами из книги «Исход», входящей в состав «Пятикнижия Моисея», мы склонны считать случайностью: не они задают настрой, не они составляют ядро «законодательства Яхве». В числе прочего это свидетельствует в пользу, если это можно так назвать, теории нравственной относительности и несколько подрывает саму утопическую идею, о чем еще будет сказано ниже.
Возьмем для примера наиболее близкие к нам по времени проекты. В масштабных, хорошо проработанных советских научно-фантастических утопиях преступности почти нет. Здесь мы имеем в виду прежде всего «Туманность Андромеды» (1957-1958) Ивана Ефремова, трилогию «Люди как боги» (1966, 1968, 1977) и цикл «Посол без верительных грамот» (1977) Сергея Снегова, а также некоторые другие. Оговорка «почти» вставлена не для красоты слога: злое начало все-таки то тут, то там прорывается в некоторых героях этих произведений.
В утопии Ефремова (по описанию это ХХХП-ХХХШ вв.) есть некие островки (в буквальном смысле!), где законы «большого мира», законы «цивилизации» не действуют в полной мере. Это остров Забвения и остров Матерей (соответственно Цейлон и Ява). Таким образом, общественное зло хотя и не уничтожено совершенно, до последней капли, но вытеснено в некие «резервации» и просто так, на улице его не встретишь.
На остров Забвения отчасти сами стекаются, а отчасти ссылаются (!) люди, либо не принимающие напряженную устремленность вперед «Большого мира», либо совершившие правонарушение. Там живут по старинке, ведут первобытное хозяйство (земледелие, скотоводство, рыболовство); там не столь действен надзор за соблюдением законности, что приводит к изъявлению темных сторон человеческой природы и тем самым открывает возможность для злоупотреблений и даже преступлений. Некогда выдающийся математик Бет Лон поставил опасный физический опыт, погубив доверившихся ему людей. В качестве наказания он был отправлен на упомянутый остров, где окончательно «озверел», например, начал принуждать к сожительству местных женщин и устраивать драки с мужчинами, становящимися у него на пути. Один из главных героев книги Мвен Мас тоже, поторопившись, провел испытание, стоившее жизни его сотрудникам. Как человек изначально более нравственный (по сравнению с Бетом Лоном) он сам себя приговорил к изгнанию на остров и некоторое время провел там. Затем его оправдывают и он возвращается. Судьба Бета Лона, которого Мвен Мас призывает к некоему внутреннему очищению и возврату к истинной ценности -служению людям, остается в книге непроясненной [7].
Вообще, идея самоосуждения и самоизгнания для утопического будущего представляется нам весьма перспективной. Она упоминается, в частности, у одного из первых утопистов - у Томмазо Кампанеллы [8. С. 173-174]. Ведь кто-то неизбежно будет совершать преступления - хотя бы по неосторожности, в спешке, от недостаточной предусмотрительности. Такие люди все равно должны будут нести наказание. И лучше, если их сознательность окажется настолько высока, что они почувствуют свою вину сами и сами же приговорят себя.
А остров матерей у Ефремова предназначен для женщин, которые, вопреки законам, не хотят расставаться со своими детьми, а намереваются оставить их при себе и воспитывать самостоятельно. Но сделать это на «большой земле» нельзя - там уже с ранних лет ребенка отдают в детские учреждения опытным воспитателям и учителям, посвятившим этому делу всю жизнь! Поэтому кто против, тот должен удалиться с ребенком - словно в ссылку! - на упомянутый остров.
У Сергея Снегова точно так же почвой для преступлений выступают по большей части изобретения и открытия, которые выбивают причастных к ним лиц из накатанной колеи жизни, нарушают ее ровное течение. Возникающие в ходе научных исследований необычные обстоятельства требуют и соответствующего, не сводимого к набору устоявшихся привычек, поведения. Выпутываясь из силков побочных явлений очередного научного рывка, люди иной раз преступают закон - как правило, невольно, неумышленно.
Имеется и примечательная параллель: если у Ивана Ефремова в «Туманности Андромеды» остров Забвения, то у Сергея Снегова в рассказе «Эксперимент профессора Брантинга» (из цикла «Посол без верительных грамот») -
Нептун. Около 2150 года сюда сбежали некие бунтари, не согласные с коммунистическим строем. Достаточно хорошо вооруженные, они довольно долго и успешно держали оборону, не подпуская земные корабли (тоже, надо полагать, не безоружные!). Потом, понимая, что их ждет вырождение и, может быть, даже голодная смерть, «повстанцы» все-таки сдались, но поставили условие: они возьмут себе вымышленные имена и никто никогда не будет пытаться узнать, кто они на самом деле, кем были раньше. Большой совет Земли утвердил это в качестве закона для Нептуна. С тех пор каждый, кто перебирался на эту планету, имел право придумать себе другое имя и другое прошлое. Более того, новые «личные данные» сохранялись за гражданином Нептуна в любом месте. В основном эта игра привлекала несколько неуравновешенных молодых людей, которым спокойная, размеренная жизнь на Земле казалась пресной... [9]
Снегов описывает также случаи мелкого воровства, незаконного задержания людей, опасного соперничества мужчин из-за женщин, словесных угроз, пьянства и рукоприкладства. Но все это довольно большая редкость в его обществе. Хотя, в отличие от Ефремова, он не склонен выносить это на задворки своей цивилизации. Действие его книг относится к XXV-XXVI вв. [10, 11].
В большой утопии Георгия Гуревича «Мы - из Солнечной системы» (1965) прямо сказано, что тюрьмы были снесены еще лет за двести до событий, описанных в романе (которые, судя по некоторым признакам, происходят в XXIII-XXIV вв. привычного нам летосчисления). Но отсутствие тюрем, очевидно, означает отсутствие хоть сколько-нибудь серьезной преступности. Самое большое «преступление» в романе - недобрые помыслы Кима, главного героя книги, в пору его ранней-ранней молодости: когда его девушка уходит к другому, к некоему великому изобретателю, он одно время даже хочет соперника убить - в его уме проносятся образы возможной расправы над «врагом» [12].
Смертная казнь ни у Ефремова, ни у Снегова, ни у Гуревича не упоминается: наверняка ее просто нет. Вспомним в связи с этим, что у родоначальников жанра, например у Томаса Мора и Томмазо Кампанеллы, она предусматривалась! Смертью путем закалывания у Мора наказывается в основном упорство в преступном образе жизни. Однократные же преступления, даже тяжкие, караются рабством, в котором человек принужден выполнять самые грязные и неблагородные работы [13. С. 100]. Кампанелла же находит оправданной смертную казнь без всяких оговорок за преступления против бога, свободы государства и высших властей. Преднамеренное насилие тоже может наказываться смертью. Побитие камнями осуществляют обвинители и свидетели обвинения, никаких особых палачей нет. Приветствуется также самоубийство (путем самосожжения) того, кто осознал свою вину. В менее тяжелых случаях применяется изгнание, бичевание, выговор, отстранение от совместных обедов, отлучение от церкви и. от женщин! [8. С. 172-173]. Последнее выглядит достаточно курьезным.
Любопытно, что и Мор, и Кампанелла особо подчеркивают: в их утопиях общее число законов очень невелико [8. С. 174; 13. С. 102]. Так, утопийцы Мора осуждают народы, которым недостаточны «бесчисленные томы законов и толкователей на них» [13. С. 102], а у соляриев Кампанеллы все установления умещаются на одной медной дощечке у дверей главного храма! Данная утопическая традиция идет еще от Платона. «В большинстве случаев
они сами (люди, получившие безупречное воспитание. - А.Д.) без труда поймут, какие здесь требуются законы»; при неблагоприятном же стечении обстоятельств в государстве «.вся их жизнь пройдет в том, что они вечно будут устанавливать множество различных законов и вносить в них поправки в расчете, что таким образом достигнут совершенства». И далее Платон сравнивает «одержимых законами» граждан с больными: «.лечась, они добиваются только того, что делают свои недуги разнообразнее и сильнее, но все время надеются выздороветь.» [14. С. 195-196].
Быстрый рост количества законов не только не способствует порядку, а скорее, наоборот, - он может быть даже признаком надвигающегося цивили-зационного тупика: косвенным образом он свидетельствует о том, что граждане все больше увлечены поиском каких-то сомнительных с точки зрения неписаной нравственности лазеек. Напротив, сокращение числа законов указывает на общественное оздоровление: нет смысла запрещать нехорошее деяние, если никому не приходит в голову его совершать. Поэтому не законотворчество опережающими темпами в стремлении заранее все предусмотреть и как можно больше всего запретить, а воспитание добропорядочных граждан - вот главное дело страны и государства. Причина: законы сами по себе не работают - они выполняются только через человеческую деятельность, но плохие люди, очевидно, извратят даже самые хорошие законы (или просто не будут им следовать), тогда как хорошие люди даже самые плохие законы сумеют применить на свое и общее благо.
Как часто бывает в подобных случаях, эту мысль можно найти уже в древнегреческой философии. Исократ говорит в «Ареопагитике»: «Многочисленные и точно составленные законы служат признаком плохой организации города: только чтобы ставить преграды преступлениям, вынужден город издавать многочисленные постановления. На самом деле гражданам, живущим при правильно организованном строе, нужно <...> хранить справедливость в своей душе <...> Дурно воспитанные люди не остановятся перед нарушением законов, хотя бы и написанных с наибольшей точностью, тогда как хорошо воспитанные пожелали бы соблюдать даже самое простое законодательство» [15. С. 139-140].
Мор и Кампанелла отчасти преувеличивают: их развернутое описание желательного общества и есть, по сути, изложение утопического законодательства. Нельзя сказать, что оно такое краткое, как хочет представить, например, Кампанелла. Утописты XVII-XIX вв. осознанно или неосознанно шли по этому же пути, превращая свои трактаты иной раз в самые настоящие сборники законов. Таковы некоторые произведения Шарля Фурье, Роберта Оуэна, а также сочинение под названием «Кодекс природы, или Истинный дух ее законов» неизвестного автора, - оно обычно приписывается либо Денни Дидро, либо Этьенну-Габриэлю Морелли, хотя не только им. При этом начинает высказываться мысль о том, что многообразие установлений у различных народов есть, по сути, проклятие человечества [16. С. 140]. Так постепенно прокладывается путь от утопии островной, местной (Платон, Мор, Бэкон, Кампа-нелла) к утопии вселенской (Ефремов, Гуревич, Снегов и др.). В связи с этим вспоминается предостережение Аристотеля: «.государство при постоянно усиливающемся единстве перестает быть государством. Ведь по своей природе государство представляется неким множеством» [17. С. 404].
Фантасты советского периода законодательство будущего не упоминают совсем. Может даже возникнуть впечатление, что люди там живут не по законам, а «по понятиям» - по неписаным обычаям, которые вошли в их кровь и плоть, которые, возможно (позволим себе высказать догадку), запечатлены на молекулярном уровне наследственного вещества. Более надежные законы и представить трудно!
Конечно, главная причина невнимания фантастов к законодательству -жанровый сдвиг: старинные утопии были, по современным меркам, либо просто трактатами, либо трактатами слегка беллетризованными; утопии ХХ в. от ученой рассудительности и нравоучительности почти полностью избавились, любые социальные идеи раскрываются в них через сюжет, через действие.
Возвращаясь конкретно к Ефремову, Снегову, Гуревичу, можно сказать, что в целом будущее в их изображении очень и очень благополучно во всех отношениях, в том числе как раз в том, что касается нравственности. Но за счет чего это достигается? Ефремов и Гуревич (неосознанно следуя Платону) могли бы ответить однозначно - за счет целенаправленного воспитания людей на протяжении десятков поколений. Снегов и многие другие этот вопрос обходят стороной - подобные условности свойственны всей художественной литературе (не только научно-фантастической). В конце концов, писатель-фантаст не обязан быть ученым, изобретателем или воспитателем. Он не обязан знать в мельчайших подробностях, каким путем можно было бы построить замечательное общество, нарисованное им на страницах его произведения. Если бы знал, был бы величайшим из смертных!..
Но отсюда, к сожалению, проистекает вопрос: коль скоро пути достижения цели не указаны, можно ли ее вообще достичь?
Станислав Лем в «Возвращении со звезд» (1961) в общих чертах попытался наметить такой путь: для своего будущего он изобрел так называемую бетризацию - прививку, которая делается человеку в раннем детстве и которая лишает его способности совершить умышленное, преднамеренное, вообще осознаваемое убийство (и даже способности нанести ранение): помыслы о таком деянии начинают вызывать у человека очень неприятные чисто телесные ощущения, а также душевные переживания. С высочайшей степенью надежности они отвращают его от злодейства, так что убить он может теперь разве что чисто случайно и только по неведению - не зная, что какой-то его поступок повлечет увечье или смерть другого [18].
В дальнейшем Лем несколько разочаровался в своем замысле: реализацию идеи бетризации в романе он стал считать слишком упрощенной, а нарисованное там будущее - плоским, одномерным [19. C. 94, 96].
Еще один, сходный с лемовским, но весьма рискованный вариант преодоления преступности (и вместе с тем предотвращения войн) представлен в фильме «Эквилибриум» («Equilibrium»; производство: США, Dimension Films, 2002; реж. Курт Виммер). В этой версии будущего после разрушительной третьей мировой войны начала XXI в. в некоторых кругах был сделан вывод, что все беды человечества - от эмоций, которые и представляют собой, по сути, исходное правонарушение. Так это и стало называться - «эмоциональное преступление». Для «отключения» чувств каждый добропорядочный гражданин обязан ежедневно принимать особый препарат -«прозиум». Дадим слово авторам произведения. Вот какой гимн прозиуму мы
слышим в фильме: «...великий эликсир забвения, опиум нашего народа, клей нашего великого общества, спасительное лекарство, которое вывело нас из уныния и печали, из глубочайшей бездны меланхолии и ненависти. С его помощью мы анестезируем грусть, аннигилируем ревность, стираем ярость. И пусть мы стираем заодно такие родственные импульсы, как радость, любовь и восторг, это - справедливая жертва!..»
Всякое искусство (живопись, музыка, поэзия), способное подпитывать чувства, здесь под запретом; лица, виновные в эмоциональном преступлении (отказ от приема прозиума, тайное хранение запрещенных «чувственных» вещей), - а таких лиц немало - после выяснения всех обстоятельств дела подлежат казни через сожжение, а в случае сопротивления при задержании уничтожаются прямо на месте. Как видим, ситуация парадоксальная: во имя мира ведется самая настоящая война с инакомыслящими.
При желании можно усмотреть у Лема и Виммера попытку лишить человека свободы выбора между добром и злом. В определенной системе ценностей это будет неприемлемо. Так, в фильме «Особое мнение» («Minority Report»; производство: США, 20th Century Fox / DreamWorks SKG, 2002; реж. Стивен Спилберг), снятом по одноименному рассказу Филиппа Дика (1956) [20], достаточно прямо говорится, что нужны такие способы борьбы с преступностью, которые не покушались бы на человеческую свободу. В фильме этой цели служит некий Отдел профилактики преступлений (Department of precrime), работа которого основывается на предвидении будущего тремя предсказателями. Обладателями такой способности они сделались случайно, после повреждения мозга новым низкокачественным наркотиком, однако их видения сбываются с поразительной точностью (им доступны лишь самые ужасные события повседневной жизни; в рассказе Дика - любые преступления). Переписав картинку намечающегося убийства из мозга спящих пророков, сотрудники Отдела отправляются на место будущего преступления и предотвращают его, арестовывая несостоявшегося злодея. «Сны» пророков при этом расцениваются как достаточная улика для обличения и последующего наказания (несмотря на то, что предупреждение злодеяния, по сути, не позволяет человеку стать реальным преступником!). Результат: отсутствие убийств на протяжении многих лет (хотя умыслы на насильственное лишение жизни и попытки осуществления умысла по-прежнему имеют место). Примечательно также, что в фильме показано будущее (2054 г.), где ведется просто тотальная слежка за людьми: расставленные повсеместно приборы почти непрерывно считывают показания с искусственной радужной оболочки глаз человека, на которой записаны все его «паспортные данные». Таким способом правоохранительные органы, пусть не всегда, но большую часть времени, знают, где находится то или иное лицо.
Есть в «Особом мнении» и сюжетный поворот, очень похожий на тот, о котором выше говорилось в связи с картиной «Эквилибриум»: главный создатель профилактики преступлений, ради того чтобы вся эта система заработала, в прошлом сам пошел на убийство. Он совершил ОДНО преступление в надежде, что от этого больше не будет НИ ОДНОГО. Это широко известная по роману Федора Михайловича Достоевского проблема: стоит ли высшая гармония слезинки ребенка? («Братья Карамазовы»)
В качестве дополнения, разъяснения (и отчасти возражения) хотелось бы отметить следующее. Если бы потенциальный преступник абсолютно точно
знал, что возмездие настигнет его неотвратимо, он не пошел бы на нарушение закона. Однако творения рук человеческих несовершенны. По крайней мере, так было до сих пор, и знание об этом заложено в человеке едва ли не на уровне наследственного вещества - оно у нас в крови. Поэтому ни тотальная слежка, ни какое-либо другое средство предупреждения злодеяний не убедят потенциального преступника в том, что у него нет никаких шансов уйти от возмездия. Даже сам изобретатель такого чудодейственного средства никогда не будет полностью уверен в его стопроцентной эффективности. Это означает нескончаемое и, по сути, порочное состязание преступника с правосудием: первый всегда будет искать способы остаться незамеченным, не наследить, укрыться от розыска, бежать из-под стражи, будучи уже пойманным, подкупить судей и т.д. Отсюда следует, что единственный путь положить конец преступности - подавить в человеке само желание нарушать правопорядок (или сделать его нарушение физически/физиологически невозможным - когда некое лицо, даже и желая зла, не сможет его осуществить). Это возвращает нас к упоминавшемуся «Возвращению со звезд» Станислава Лема, к его же роману «Осмотр на месте», а также и к другим произведениям жанра научной фантастики, речь о которых пойдет далее. Что же касается «будущего Дика - Спилберга» («Особое мнение»), то оно, очевидно, не сможет полностью освободиться от попыток совершения убийства; и какие-то из этих попыток по причине несовершенства системы профилактики все-таки увенчаются «успехом».
В романе «Осмотр на месте» (1982) Лем описывает далекую планету, разумные обитатели которой создали так называемую этикосферу (видимо, по аналогии с ноосферой), другое название - облагороженная среда. Все вещество на поверхности планеты насыщено особыми элементами, меньше бактерий и вирусов по размерам, которые не являются какими-то механическими устройствами, а значит, не изнашиваются, работают безотказно (поскольку, в сущности, это природные образования, как, например, атомы), а питаются гравитацией, поэтому источник энергии у них практически неиссякаемый (хотя, конечно, это вызывает постепенное торможение движения планеты). Они реагируют на биохимические изменения в организме личности, возникающие от недобрых намерений, и в соответствии с характером угрозы начинают управлять окружающими телами, которые тоже перестроены - теперь это потоки элементарных частиц, которые очень быстро движутся по нужным траекториям, создавая видимость соответствующего предмета. Например, они разрушают любое орудие убийства или насилия прямо в руках человека, когда тот уже приступает к исполнению своего злого умысла, а при отсутствии орудия могут, например, сделать твердой прежде мягкую одежду, так что потенциальный преступник на время лишится возможности двигаться. Или поверхность, на которой он стоит, станет настолько скользкой, что на ней нельзя будет сохранить равновесие. И тому подобное [21]. Дальнейшие многочисленные подробности романа Лема опускаем.
Со своей стороны мы полагаем, что, во-первых, в способности к убийству себе подобных можно усмотреть один из изъянов человеческой природы, а во-вторых, в качестве изъяна эта способность вполне может (и даже должна) подлежать искусственному устранению. Это, может быть, одна из самых неприятных для нашего самолюбия вещей: человек принадлежит к
группе видов, у которых нет внутреннего природного запрета на убийство сородичей! Между тем многие животные на такое не способны: соперничество между особями своего вида у них не доходит до кровавой развязки; особи показывают друг другу зубы, рога, когти, копыта, поднявшуюся дыбом шерсть, принимают угрожающий облик, издают враждебные звуки, но дальше этого дело не идет. Когда одна из особей не выдерживает накала соперничества, она показывает все тем же обликом, что сдается, а победитель, довольный собой, уходит - он не добивает побежденного! Но у человека не так: один отказывается сдаваться; другой, видя упорство противника, добивает его. Итогом является очень жестокая внутривидовая (именно внутривидовая!) борьба, которая раньше выливалась в местные войны, а в последние столетия - почти в общемировые. Аналога этому явлению в животном мире не найти. И едва ли такое поведение человека можно объяснить перенаселением и недостатком средств к существованию: кровавые войны были неотъемлемой частью всей известной событийной истории человечества, т.е. последних 5,0-5,5 тыс. лет.
Переломить тенденцию путем постепенного перевоспитания людей на протяжении десятков и сотен поколений, вероятно, возможно. Другой путь -генетическая модификация (судя по всему, принудительная, что, конечно, несколько проблематично): в наследственную систему человека нужно встроить соответствующий ген «миролюбия», взятый у других видов. Это может быть небезопасно, как и почти любое человеческое начинание, но видеть здесь коварство, злой умысел, покушение на высший удел, вызов высшей воле или еще что-то в таком роде безосновательно. Как выразился один из первооткрывателей ДНК Джеймс Уотсон (Watson), «ни у кого не хватает духа произнести это вслух. Я хочу сказать, что если мы можем сделать человека лучше, зная, какие гены ему надо добавить, то почему мы не должны этого делать?» (цит. по: [22. C. 188]).
По сути, осуществление данного предложения будет исполнением того, что считал очень и очень желательным еще Аристотель: «.. .дружелюбные отношения - величайшее благо для государства (ведь при наличии этих отношений менее всего возможны раздоры)» [17. C. 408]. У Аристотеля можно найти даже нечто вроде противопоставления «дружба - закон (насилие)»: отношения между людьми могут строиться либо на том либо на другом, что, очевидно, и определяет их качество [17. C. 386]. Ясно, что один из столпов утопического общества - склонность человека в случае зарождения конфликта (спор, тяжба и т.д.) не столько наступать, якобы отстаивая свои «законные» права, сколько уступать. Но желания наступать не будет ни у кого - в итоге в утопии нет ни истцов, ни ответчиков. В настоящее время это кажется неосуществимым в силу еще одного свойства человеческого естества, тоже в свое время отмеченного Аристотелем: «.вожделения людей по природе беспредельны, а в удовлетворении этих вожделений и проходит жизнь большинства людей» [17. C. 422]. Ненасытность богатых и безвыходность положения бедных толкает их к одному и тому же - к воровству в самых разных его проявлениях. Поэтому можно говорить о том, что богатые и бедные ближе в своих частнособственнических порывах, чем может показаться на первый взгляд.
Таким образом, на пути утопии стоит то, в чем едины человек и зверь, -стремление жизни к неограниченному расширению области своего влияния.
Причем человек оказывается далеко не лучшим, не самым нравственным из зверей.
Утопии обычно показываются вне развития - в этом один из главных их недостатков. Писатель рисует картину такого общества, лучше которого уже не бывает, - так ему, по крайней мере, кажется. Любое изменение в этой ситуации будет уходом с «вершины», будет шагом вниз. Зачем же отказываться от идеала?..
Однако какое-то развитие утопии все-таки неизбежно. Возможным выходом из положения (и некоторым утешением) для всех утопистов может стать следующий: признать, что утопия достижима, но она не навсегда! Естественный ход вещей сметет даже самое лучшее приобретение человечества, и тогда утопия уйдет в прошлое, правда, с возможностью повторных возвращений - и всякий раз на новых уровнях. Совершенство будет эволюционировать, пусть даже это выглядит несколько абсурдным (но только на первый взгляд!), поскольку подрывает само понятие совершенства. Можно даже представить себе нечто вроде revolution in paradise, когда людям просто наскучит слишком спокойная и обеспеченная жизнь, когда на какое-то время верх снова возьмет природное стремление к соперничеству и борьбе. Можно допустить, что человек вообще не может не бунтовать против сущего, не способен удовлетвориться тем, что имеет, каким бы оно ни было, - в этом его нынешняя природа; здесь уместно будет ввести понятие «закон сохранения количества преступности»: когда будут сведены на нет преступления одного типа, станет больше других - в качестве возмещения.
Дело также в том, что сама утопия как литературный жанр, в котором находят отражение наши надежды, в высшей степени исторична: утопические проекты меняются вместе с порождающим их обществом. Современный цивилизованный человек не захочет жить ни в Каллиполисе, ни в Амауроте, ни в Городе Солнца. Его не устроит не только техническое оснащение древнегреческого и средневекового «рая» (оно, мягко говоря, скромное по нынешним меркам), но и его этические основы. Какую же утопию в таком случае мы должны начать строить - утопию Мора или Ефремова? Или, может быть, технологическую сингулярность Курцвейла, которая, вероятно, может расцениваться как последний на сегодня вариант утопического проекта?
Будет продолжать меняться и система права. Так, ушли в прошлое понятия «обида» и «месть», широко представленные в русских правдах (= законах) тысячелетней давности. Причем речь идет не о простой смене терминов при сохранении их содержания. Эти понятия, вследствие сдвигов в языке, в жизни вообще и в правосудии в частности лишь до некоторой степени похожи по смыслу на современные и точно так же не полностью соответствуют современным «преступлению» и «наказанию». Ушла в прошлое эпоха публичных, устрашающих казней (для России это в основном XVII-XVIII в.): повешение, отсечение головы, колесование, четвертование, закапывание живьем в землю, вливание в горло расплавленного металла и др. Применение пыток во время следствия само перешло в разряд преступлений. Сокращается степень неравенства людей перед законом. Исчезли законы о наказании за вырывание бороды, колдовство, за насильственное обращение в веру и т.п. [23, 24]. Вместе с тем появились преступления, которых совсем не знали предшествующие поколения (по большей части связанные с новыми видами
техники, например оружия). Изобретения далекого будущего, очевидно, способны произвести еще большие изменения. Так, открытие способов воскрешения мертвых, к работе над чем призывал всех русский философ Николай Федоров, лишит убийство (но не причинение телесных и душевных страданий!) всякого смысла. И тогда оно может вообще уйти из перечня значимых преступлений.
Выводы. Наши основные выводы предположительны, поскольку по большей части относятся к будущему, притом отдаленному (но все же не совершенно иному по сравнению с настоящим):
1. Однажды построенная утопия может быть и разрушена. Она не есть некое состояние, после обретения которого его уже нельзя утратить. Это означает, что создание утопии - только первый шаг, после чего она будет продолжать эволюционировать. Но отсюда же вытекает, что утопия уже могла быть на Земле в прошлом.
2. Трудно представить, какие причины могли бы привести большие общества (с многомиллиардным населением) к полному культурному единству. Поэтому глобальная утопия, будь она достигнута, скорее всего, окажется внутренне неоднородной, многоукладной; отдельные ее части могут даже заметно отличаться по «степени утопичности».
3. Утопия держится не столько на писаных законах, сколько на добропорядочности граждан, которая является либо следствием их природы, либо воспитания, либо того и другого.
4. Общества будущего едва ли будут такими маленькими, чтобы все составляющие их люди были лично знакомы и могли установить между собой дружеские отношения, которые и станут лучшей гарантией невозникновения любых конфликтов. Поэтому, повторим, весьма велика вероятность того, что дружелюбие придется внедрять искусственно путем перестроения человеческой природы (например, через генетическую модификацию).
5. Ни на каком этапе построения или поддержания утопии нельзя будет добиться полного искоренения преступности. К этому не следует даже стремиться, поскольку данная задача потребует просто фантастической концентрации сил и еще более фантастического контроля (над людьми и над очень отдаленными последствиями поступков), контроля, переходящего в некую новую форму тоталитарности.
6. Вместе с тем сведение на нет числа умышленных убийств человека, случаев причинения ему телесных повреждений и воровства (которое усиливается от чрезмерного имущественного неравенства) в высшей степени желательно.
Отвечая тем, кто видит в утопии нечто изначально несбыточное, мы могли бы сказать так: нет смысла проектировать социальные изменения, которые сам же считаешь заведомо невозможными. Научная фантастика и утопия не сказка. Это разные жанры. Фантасты и утописты, пусть даже и не абсолютно все, считали свои варианты положительного будущего очень желательными и осуществимыми.
Список источников
1. Маркузе Г. Конец утопии // Логос. 2004. № 4. С. 18-23.
2. Манхейм К. Идеология и утопия // Избранное. Диагноз нашего времени. М. : Юристъ, 1994. С. 7-276.
3. ШацкийЕ. Утопия и традиция. М. : Прогресс, 1990. 456 с.
4. Лобовиков В.О. Криминология, история философии и дискретная математическая модель аксиологии преступной деятельности («По понятиям» ли мыслили и жили выдающиеся философы?) // Научный ежегодник Института философии и права Уральского отделения Российской академии наук. 2015. Т. 15, вып. 4. С. 5-24.
5. Эпикур. Главные мысли // Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М. : Мысль, 1986. С. 406-411.
6. Гоббс Т. Левиафан // Сочинения : в 2 т. М. : Мысль, 1991. Т. 2. С. 3-545.
7. Ефремов И. Туманность Андромеды // Туманность Андромеды. Звездные корабли. М. : АСТ, 2015. С. 7-326.
8. Кампанелла Т. Город Солнца // Зарубежная фантастическая проза прошлых веков. М. : Правда, 1989. С. 133-188.
9. Снегов С. Эксперимент профессора Брантинга // Посол без верительных грамот. М. : Дет. лит, 1977. С. 100-131.
10. Снегов С. Посол без верительных грамот. М. : Дет. лит, 1977. 384 с.
11. Снегов С. Люди как боги : в 2 т. М. : Центрполиграф, 1997.
12. Гуревич Г. Мы - из Солнечной системы. М. : Мысль, 1965. 416 с.
13. Мор Т. Золотая книга, столь же полезная, как забавная, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия // Зарубежная фантастическая проза прошлых веков. М. : Правда, 1989. С. 19-130.
14. Платон. Государство // Платон. Сочинения : в 4 т. М. : Мысль, 1990-1994. Т. 4. С. 79420.
15. Исократ. Ареопагитик // Исократ. Речи. Письма. Малые аттические ораторы. Речи. М. : Ладомир, 2013. С. 132-148.
16. Мабли Г.Б. О законодательстве или принципы законов // Утопический социализм: хрестоматия. М. : Политиздат, 1982. С. 140-148.
17. Аристотель. Политика // Аристотель. Сочинения : в 4 т. М. : Мысль, 1975-1984. Т. 4. С.375-644.
18. Лем С. Возвращение со звезд. М. : АСТ, 2015. 320 с.
19. Так говорил. Лем. М. : АСТ : АСТ МОСКВА : ХРАНИТЕЛЬ, 2005. 764 с.
20. Дик Ф. Особое мнение // Вспомнить все. М. : Эксмо, 2015. С. 744-775.
21. Лем С. Осмотр на месте // Из воспоминаний Ийона Тихого. М. : Книжная палата, 1990. С.116-334.
22. Нейсбит Дж. Высокая технология, глубокая гуманность: Технологии и наши поиски смысла. М. : АСТ : Транзиткнига, 2005. 381 с.
23. Владимирский-БудановМ.Ф. Обзор истории русского права. Ростов н/Д : Феникс, 1995. 640 с.
24. Кара-Мурза С.Г., Курицын В.М., Чибиряев С.А. История Государства и права России. М. : Былина, 2001. 528 с.
References
1. Marcuse, G. (2004) Konets utopii [The end of utopia]. Logos. 4. pp. 18-23.
2. Manheim, K. (1994) Izbrannoe. Diagnoz nashego vremeni [Selected Works. The Diagnosis of Our Time]. Translated from German. Moscow: Yurist". pp. 7-276.
3. Shatskiy, E. (1990) Utopiya i traditsiya [Utopia and tradition]. Moscow: Progress.
4. Lobovikov, V.O. (2015) Kriminologiya, istoriya filosofii i diskretnaya matematicheskaya model' aksiologii prestupnoy deyatel'nosti ("Po ponyatiyam" li myslili i zhili vydayushchiesya filosofy?) [Criminology, the history of philosophy and a discrete mathematical model of the axiology of criminal activity ("Did outstanding philosophers think and live according to concepts?")]. Nauchnyy ezhegodnik Instituta filosofii iprava Ural'skogo otdeleniya Rossiyskoy akademii nauk. 15(4). pp. 5-24.
5. Epicurus. (1986) Glavnye mysli [Main Thoughts]. In: Losev, A.F. (ed.) Diogen Laertskiy. O zhizni, ucheniyakh i izrecheniyakh znamenitykh filosofov [Diogenes Laertes. On the life, teachings and sayings of famous philosophers]. Moscow: Mysl'. pp. 406-411.
6. Hobbes, T. (1991) Sochineniya: v 2 t. [Works: in 2 vols]. Vol. 2. Moscow: Mysl'. pp. 3-545.
7. Efremov, I. (2015) Tumannost' Andromedy. Zvezdnye korabli [The Andromeda Nebula. Starships]. Moscow: AST. pp. 7-326.
8. Campanella, T. (1989) Gorod Solntsa [The City of the Sun]. In: Semibratova, I. (ed.) Zarubezhnaya fantasticheskaya proza proshlykh vekov [Foreign imaginative fiction of past centuries]. Moscow: Pravda. pp. 133-188.
9. Snegov, S. (1977) Posol bez veritel'nykh gramot [Ambassador Without Credentials]. Moscow: Detskaya literatura. pp. 100-131.
10. Snegov, S. (1977) Posol bez veritel'nykh gramot [Ambassador Without Credentials]. Moscow: Detskaya literatura.
11. Snegov, S. (1997) Lyudi kak bogi: v 2 t. [People as gods: in 2 vols]. Moscow: ZAO Izdatel'stvo Tsentrpoligraf.
12. Gurevich, G. (1965) My - iz Solnechnoy sistemy [We are from the solar system]. Moscow:
Mysl'.
13. More, T. (1989) Zolotaya kniga, stol' zhe poleznaya, kak zabavnaya, o nailuchshem ustroystve gosudarstva i o novom ostrove Utopiya [The Golden Book as useful as it is funny about the best structure of the state and a new island of Utopia]. In: Semibratova, I. (ed.) Zarubezhnaya fanta-sticheskaya proza proshlykh vekov [Foreign imaginative fiction of past centuries]. Moscow: Pravda. pp. 19-130.
14. Plato. (1990-1994) Sochineniya: v 4 t. [Works: in 4 vols]. Vol. 4. Moscow: Mysl'. pp. 79420.
15. Isocrates. (2013) Rechi. Pis'ma. Malye atticheskie oratory. Rechi [Speeches. Letters. Small Attic speakers. Speeches]. Moscow: Ladomir. pp. 132-148.
16. Mably, G.B. (1982) O zakonodatel'stve ili printsipy zakonov [On legislation or the principles of laws]. In: Volodin, A.I. (ed.) Utopicheskiy sotsializm [Utopian Socialism]. Moscow: Politizdat. pp. 140-148.
17. Aristotle. (1975-1984) Sochineniya: v 4 t. [Works: in 4 vols]. Vol. 4. Moscow: Mysl'. pp. 375-644.
18. Lem, S. (2015) Vozvrashchenie so zvezd [Return from the stars]. Translated from Polish. Moscow: AST.
19. Drizgolovich, E.V. (ed.) (2005) Tak govoril... Lem [So spoke ... Lem]. Translated from Polish. Moscow: AST; KhRANITEL.
20. Dick, F. (2015) Osoboe mnenie [The Minority Report]. In: Vspomnit' vse [Recall everything]. Moscow: Eksmo. pp. 744-775.
21. Lem, S. (1990) Iz vospominaniy Iyona Tikhogo [From the memoirs of Iyon the Quiet]. Translated from Polish. Moscow: Knizhnaya palata. pp. 116-334.
22. Naisbit, J. (2005) Vysokaya tekhnologiya, glubokaya gumannost': Tekhnologii i nashipoiski smysla [High tech/high touch: Technology and our search for meaning]. Translated from English. Moscow: AST, Tranzitkniga.
23. Vladimirskiy-Budanov, M.F. (1995) Obzor istorii russkogoprava [Overview of the History of Russian Law]. Rostov on the Don: Feniks.
24. Kara-Murza, S.G., Kuritsyn, V.M. & Chibiryaev, S.A. (2001) Istoriya Gosudarstva iprava Rossii [History of the State and Law of Russia]. Moscow: Bylina.
Сведения об авторе:
Долгих А.Ю. - кандидат философских наук, доцент кафедры культурологии, социологии и философии Вятского государственного университета (ВятГУ) (Киров, Россия). E-mail: regis-iii@rambler.ru
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов. Information about the author:
A.Yu. Dolgikh, Cand. Sci. (Philosophy), associate professor, Department of Cultural Studies, Sociology and Philosophy, Vyatka State University (Kirov, Russian Federation). E-mail: regis-iii@rambler.ru
The author declares no conflicts of interests.
Статья поступила в редакцию 20.09.2021; одобрена после рецензирования 28.03.2023; принята к публикации 20.04.2023
The article was submitted 20.09.2021; approved after reviewing 28.03.2023; accepted for publication 20.04.2023
