УЧРЕДИТЕЛЬНОЕ СОБРАНИЕ И КОНСТИТУЦИОННЫЕ АЛЬТЕРНАТИВЫ РОССИИ В 1917 ГОДУ Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

ЭТАЖИ ДЕМОКРАТИИ

Учредительное собрание и конституционные альтернативы России в 1917 году

Андрей Медушевский

В 2008 году исполняется 90 лет со дня созыва и насильственного роспуска большевиками первой национальной конституанты - Всероссийского учредительного собрания (5 января 1918 года). В данной статье представлена оценка этого события с современных позиций, дан анализ альтернативных конституционных проектов, не получивших реализации в период революции, раскрыты причины и последствия разгона Учредительного собрания. В контексте теории переходных периодов автор делает вывод об исторических уроках Учредительного собрания, избежание ошибок которого чрезвычайно важно для консолидации демократических режимов новейшего времени.

В истории всякой нации принципиальное значение имеет так называемый конституционный момент — период, когда в результате мощного национального подъема, связанного, как правило, с крупными социальными потрясениями революционного характера, происходит принятие основополагающих норм и правил — конституции или основного закона страны. История знает немало подобных конституант — Учредительных собраний, сформировавших не только правовую, но в известной мере и национальную идентичность крупнейших современных демократий. Великие конституанты, принимая конституции, консолидируют нацию (Конвент во Франции, Филадельфийский конгресс в США, Франкфуртский парламент 1848 года). Конституционная ассамблея Индии, принявшая Конституцию в 1950 году, символизировала обретение страной независимости. В 1970-е годы — это национальные ассамблеи стран Южной Европы (например, Конституция Испании 1978 года); в 1990-е — конституанты Восточной Европы, принявшие новые демократические конституции в ходе декоммунизации. Подобное консолидирующее значение институтов учредительной власти реализовалось в ряде развивающихся стран Азии, Африки и

Латинской Америки последних десятилетий1. Такой национальной консолидации и принятия демократической конституции в России в 1917 году не произошло, несмотря на радикальный характер социального переворота, начатого Февральской революцией, продолженного в ходе социалистического эксперимента и завершившегося крушением государства в конце XX века.

Роспуск конституанты может состояться либо по завершении ею своей конституционной миссии — разработки и принятия нового Основного закона, либо в результате государственного переворота2. Второй случай имел место в России. Однако важно выяснить, почему подобное развитие событий стало возможно и что это значило для судеб российской демократии и конституционализма.

Настоящая статья посвящается выяснению следующих вопросов: во-первых, в какой мере идея Учредительного собрания объективно составляла основу легитимности политического режима, способного возникнуть и действовать в переходный период; во-вторых, каковы были возможные варианты конституционного развития страны в случае сохранения конституантой своих прерогатив; в-третьих, каковы были возможные сценарии

развития конфликта между конституантой и временной исполнительной властью и на какой именно стадии оказалась упущенной возможность его правового разрешения; в-четвертых, каковы были причины насильственного роспуска конституанты большевиками; и в-пятых, в чем заключались эти последствия для России в сравнительно-исторической перспективе.

Учредительное собрание как легитимирующий фактор переходного процесса

После падения самодержавия идея Учредительного собрания объективно составляла основу легитимности любого политического режима, способного возникнуть в переходный период. Она, по крайней мере теоретически, закладывала основу договорной модели перехода к новому государственному устройству и создавала тем самым инструмент достижения компромисса между политическими партиями; обеспечивала пусть не юридическую, но идеологическую преемственность между различными периодами российской истории и стадиями революционного процесса; легитимировала (путем демократических выборов) новые институты государственной власти как внутри страны, так и вне ее — с точки зрения международного права3. Создавалась основа выхода из острого политического кризиса (связанного с войной и революцией) мирным путем, то есть без гражданской войны и террора.

Почему же в России не реализовалась модель сильной конституанты, наподобие Французского революционного конвента при якобинцах? Вклад конституант зависит от того, какое место уделяется учредительной власти доминирующими силами (партиями) переходного периода и в какой мере возможен договор между политическими партиями (в рамках конституанты или вне нее), а в какой неизбежен разрыв. Учредительное собрание может выполнить функцию достижения компромисса в том случае, если нет искусственных ограничений партийного представительства. Но в русской революции, как и в других крупнейших революциях прошлого, действовала формула последовательной концентрации власти — передача ее от правых к умеренным и от них к радикалам.

Связь большевистского переворота 25 октября (7 ноября) 1917 года с реализацией проекта Учредительного собрания заслуживает отдельного внимания. Смысл большевистского переворота и даже определение сроков его осуществления связаны с предполагаемым созывом Учредительного собрания. Специфическая трудность российского переходного периода заключалась в существовании так называемого «двоевластия», выражением которого становилось, среди прочего, неустойчивое соотношение двух институтов — Учредительного собрания и Советов. Если для либеральных партий и Временного правительства вопрос о приоритете Учредительного собрания, как формы конституирующей власти, решался вполне однозначно (отсюда и название правительства как «временного»), то для левых партий решение вопроса не являлось столь очевидным. Для представителей левых партий первоначально была характерна мысль, что «задачи Советов и Учредительного собрания не исключают существования друг друга». Советы должны играть роль организационную, а Учредительное собрание должно явиться строителем нового государственного строя. Поэтому, полагали они, «в борьбе за Учредительное собрание следует прибегать лишь к парламентским способам борьбы, к широкой пропаганде в массах для выяснения роли и значения Учредительного собрания, бороться должно только силой убеждения, а не силой штыков»4.

Важнейшие элементы большевистского переворота состояли в использовании этой ситуации (двоевластия): они преуспели прежде всего в том, чтобы заменить один тип конституанты (Учредительное собрание) другим (II Съездом советов); затем фальсифицировать волю Съезда таким образом, чтобы он одобрил действия большевиков; наконец, поставить Съезд перед фактом свершившегося государственного переворота (осуществленного к заранее намеченной дате).

Основы конституционного строя: инструментальная или социальная конституция?

До последнего времени в литературе не рассматривался вопрос, каковы были возможные варианты конституционного развития страны в случае сохранения конституантой

своих прерогатив. Но он важен для понимания альтернативных моделей политического устройства страны. Суммируем содержание дискуссий по этим вопросам, имевших место в период подготовки конституанты.

В теории конституционного права одним из направлений классификации конституций по юридическим признакам является их подразделение на инструментальные и социальные. Первые регулируют лишь структуру государства, его органы, порядок осуществления государственной власти, права человека и не содержат или почти не содержат социальных положений. Вторые, социальные конституции, уделяют существенное внимание социальным правам. В условиях революции главной проблемой становится соотношение узкой (инструментальной) и более широкой (социальной) моделей основного закона: если первая выражает классический либеральный подход (реализованный в Конституции США), то вторая — социал-демократический (реализованный в Веймарской конституции 1918 года или в Конституции Соединенных Штатов Мексики 1917 года). Противоречия двух подходов связаны как с характером социального представительства (политического, сословного, национального, религиозного и т. д.), так и с различием теоретических установок, допускающих меньший или больший объем государственного вмешательства в социальные отношения.

Обсуждение концепции прав человека (в связи с предполагавшимся принятием Декларации прав гражданина) выявило два различных подхода — инструментальный и популистский. Считая необходимым дать Декларацию во вводной части будущего Основного закона, русские либеральные деятели опирались преимущественно на опыт конституционного строительства Европы и США, в котором четко обозначились два типа конституционных гарантий — негативные и позитивные. Первые характерны для англосаксонской традиции общего права: они исходят из того, что всеми правами человек наделен от рождения (откуда и их название — «естественные права»), а задача конституции — оградить общество и индивида от неправомерных действий государства. Вторые характерны для континентальной или кодифицированной традиции права, сформировавшейся в Европе еще в период господства

абсолютизма: они исходят из того, что реальным действием обладают лишь те права, которые зафиксированы в конституции. С этим связана тенденция к позитивации прав — перенесением их из сферы правосознания в действующий основной закон. С этих позиций государственное вмешательство ограничено декларацией прав, определяющей рациональные границы пределов свободы: индивид «должен считаться с тем, что имеются такие области жизни, куда может вторгнуться только закон или суд, а не отдельные лица. Иначе будет нарушено правило о взаимности прав свободы, без которой немыслим ни один свободный строй»5. Выход — не в самосуде, а в защите гражданских прав, как экономических, так и политических.

Дискуссия развернулась по вопросу о том, следует ли включать в российскую декларацию прав только традиционные политические права личности или и социальные тоже (право на труд, землю, образование, страховку, медицинское обслуживание и т. д.). Столкновение двух позиций (соотносящихся с конституциями Франции 1791 и 1793 годов)отра-жало реальный выбор между классической либеральной парламентской демократией и социальным государством. В ходе обсуждения будущей «Декларации прав гражданина» в Юридическом совещании (17 октября 1917 года) развернулась принципиальная дискуссия о соотношении негативных и позитивных прав. Вопреки сторонникам включения в Декларацию всей совокупности позитивных прав (социальных и экономических, а также права каждого на достойное существование), на чем настаивали эсеры, В. М. Гес-сен, являвшийся членом и активным участником работы Особой комиссии по разработке проекта основных законов, стремился остановить эту волну популизма6.

Содержательные параметры дебатов учредительных конституционных собраний, как правило, включают следующие вопросы: характер гарантий прав и свобод личности (в том числе гражданские права и права собственности); тип государственного устройства (унитаризм, федерализм или автономизм); организация законодательной власти — структура парламента (однопалатный или двухпалатный) и роль референдумов; форма правления — монархия или республика; тип политико-правового режима (парламентский,

президентский и смешанный); место главы государства в политической системе (роль президентской власти); определение масштабов и целей предстоящего конституционного регулирования (основные вопросы конституционного устройства; административная и судебная реформы; местное самоуправление и административная юстиция; порядок изменения конституции; вопросы ее ратификации).

С этих позиций рассмотрим далее альтернативные подходы к решению основных вопросов, выносимых на Учредительное собрание (получившие отражение в программах партий, проектах законодательных актов, а также в юридической литературе периода подготовки и проведения Учредительного собрания).

Территориально-политическое устройство государства: унитаризм, федерализм и автономизм

Принципиальная проблема национально-территориального устройства вызвала дискуссию о самом типе будущего государства. Обсуждались проекты унитарного государства и государства, построенного на началах федеративного государства и автономии.

Обратимся, прежде всего, к теориям сохранения унитарного государства (правые партии и кадеты). Существенное значение при этом имела трактовка таких понятий, как «автономия» и «федерация». Постановка вопроса о соотношении принципов автономии и федерации относится к дореволюционному периоду. Наиболее адекватно, с юридической точки зрения, вопрос был рассмотрен теоретиками кадетской партии, в частности Ф. Ф. Кокошкиным7. В своей концепции государственного права Кокошкин уделял особое внимание тем проблемам, которые были актуальны для России при переходе от абсолютной монархии к представительной системе правления, а именно государственно-правовым формам федеративных отношений, государственному суверенитету, теории разделения властей, правам и политическим свободам индивидов. Отметим актуальность идей Кокошкина, касающихся проблем территориального устройства: он выступал за широкое развитие децентрализации (как законодательной, так и административной), дающей возможность развития местных интересов и

национально-культурных нужд населения, но отнюдь не считал решенным вопрос о федерализме и тем более не связывал возможность его реализации исключительно с национальным самоопределением (сводящим нацию к этнической общности), как это впоследствии сделали большевики. Нет ни одной федерации в мире, говорил Кокошкин, которая была бы построена на национальных началах, иначе говоря — на разделении государства на его составные части по национальному признаку. Но если этот эксперимент не удалось реализовать в Швейцарии, США или Южно-Африканской федерации, то в России подобная попытка встретилась бы с непреодолимыми затруднениями, такими как неравномерность численности национальностей и занимаемых ими территорий, различный хозяйственный, культурный и административный удельный вес этих территорий. «Можно сомневаться в том, — заключал он, — чтобы Россия в таком составе, в таком виде могла действительно осуществлять те государственные функции, которые она должна осуществлять, чтобы русский народ сохранил место среди других народов в мире»8.

Именно это послужило причиной отказа Ф. Ф. Кокошкина от федеративного проекта и замены его проектом децентрализации (в форме автономизации), согласно которому регионы должны были получить статус не государственной, а лишь провинциальной автономии9. Децентрализация, полагал он, может при известных условиях служить средством национального самоопределения, но она «не является единственным средством для этой цели и служит не только для национального самоопределения, но и для удовлетворения других потребностей народной жизни». Создание федерации по национальному признаку представлялось ему ошибочным и неэффективным путем, поскольку данная модель «в своем последовательном развитии привела бы к полному разрушению государственного единства России и к установлению не федерации (союзного государства), а конфедерации (союза государств)»10.

Ф. Ф. Кокошкин видел перспективы в развитии территориальной автономии регионов, предлагая концепцию, напоминающую современную испанскую модель государства автономий или английское понятие «деволю-ция», то есть постепенной передачи полно-

мочий из центра в регионы по мере их экономической и культурной готовности к этому. Отметим, что, разрабатывая проекты введения автономного устройства для Финляндии и Польши, Кокошкин, скорее всего, исходил из английской концепции самоуправления (гомруля) для Ирландии, которая предполагала, что известная часть государства наделяется своим особым управлением и законодательством, осуществляемым через местный парламент, но в общегосударственных вопросах подчиняется центру. В случае конфликта региона и центра последний наделяется правом пересмотреть (в одностороннем или двустороннем порядке) региональное самоуправление, взяв назад предоставленные гарантии (как это имело место в Польше, Финляндии и Ирландии)11.

Другая проблема — соотношение унитарности и федерализма — была в принципе решена в пользу первого варианта. Исходя из того, что «Государство Российское едино и нераздельно», авторы соответствующего проекта считали возможным отразить права регионов путем предоставления им прав «областной автономии». Этот статус не давал автономиям права издания местных законов, противоречащих законам центральной власти. Исключением из этого правила должна была стать только Финляндия, которая в составе государства «пользуется самостоятельностью на основаниях и в пределах, установленных законом о взаимных отношениях России и Финляндии», принятым Учредительным собранием. Таким образом, в этом вопросе была продолжена линия кадетских конституционных проектов на сохранение унитарного государства12. Само понятие «федерация» истолковывалось как предоставление областям известной автономии, которая лишь в будущем при благоприятных обстоятельствах могла получить расширительное толкование.

Федералистская перспектива была предложена левыми партиями. Вообще для их идеологов характерно теоретическое отрицание федерализма с позиций марксизма. Федерализм, полагали они (например, Н. Рожков), разделяет трудовой народ, ведет к созданию двухпалатного парламента, усиливает представительство регионов, противоречит представлениям крестьянства о единстве страны (если отказаться от него — «вернемся к царизму»). Задача Учредительного собрания

поэтому — демократическая республика с однопалатным парламентом, но не федеративная всероссийская республика13. То же говорится о федерализме в другой работе: необходима демократическая республика, но не федерализм. «Федеративной же республики нам не надо, потому что за ней скрывается господство богатых классов»14, причем имеется в виду двухпалатность. Тем не менее некоторые левые были готовы пойти на уступки в направлении федерализма, связав его с решением национального вопроса. Более того, связь вопроса о федерализме с национальным самоопределением присутствует и у некоторых левых авторов. Другие, как М. Рейснер, писали о федерализме очень неопределенно: национальный вопрос разрешается свободой; свобода включает союзное устройство, автономию и самоуправление. «Союзная республика освобождает все национальности»15.

Данная проблема была рассмотрена меньшевистской фракцией Учредительного собрания в Комиссии по выработке основных законов при обсуждении доклада Я. М. Магазине-ра «Вопрос об автономии и федерации» и в ходе прений по нему16. Взяв за основу марксистский тезис об «интересах пролетариата», докладчик вполне четко формулировал свою приверженность идее централизма государственной власти. Жесткую позицию занимал также Н. А. Рожков в отношении федерализма: он был глубоко убежден, что федеративное устройство сейчас в России было бы огромным вредом. Эта установка делала теоретически более привлекательным принятие идеи автономии как более соответствующей логике единой классовой воли. Тем не менее принцип автономии (скорее из тактических, нежели из теоретических соображений) был принесен в жертву принципу федерации как единственному способу предотвратить распад государства. Исходя из этого, была предложена особая конструкция парламента, одна из палат которого — «федеральная палата» должна строиться по принципу «равноценности областей, а не численности населения». В соответствии с этой весьма широкой трактовкой федерализма объявлялись недопустимыми какие-либо ограничения местной власти со стороны центральной, «ибо это противоречит самому принципу федерации».

Правовая сторона отношений центральной и местной власти раскрывается в мень-

шевистском проекте противоречиво: с одной стороны, пределы власти местных учредительных собраний должны быть определены основными законами (с целью невозможности, например, ввести монархический строй), с другой — допускается положение о том, что «местные конституции могут противоречить общерусской конституции» и входят в силу сразу после народного голосования. Докладчик Я. М. Магазинер понимал, что такое положение неизбежно приведет к конфликтам между федеральным и местным основным законодательством, и даже указывал на два известных способа их разрешения в международной практике — германского (экзекуции) и англосаксонского (рассмотрение спорных вопросов в суде). Принимая второй вариант, докладчик считал целесообразным создание особого органа судебной власти — Федерального высшего суда для разрешения противоречий местной и Всероссийской конституций. Эти декларативные принципы сопровождались характерной оговоркой: «Ввиду того, что мы приемлем федерацию лишь как меньшее зло, следует при решении спорных вопросов разрешать их в пользу централизма». Этой цели служит и сохранение в руках федерального центра стратегических функций государственного управления(войско, флот, вопросы войны и мира).

Дискуссия о соотношении принципов унитаризма, автономизации и федерализма в Комиссии по выработке основных законов сконцентрировалась на проблеме признания права национальных субъектов федерации на самоопределение, причем по ней были выдвинуты диаметрально противоположные суждения. Основная трудность состояла в установлении реального смысла понятия «самоопределение», форм его осуществления (автономия или федерация), правовых параметров этого процесса (рассматривать его с точки зрения международного или государственного права), а также конкретных механизмов реализации. Другая точка зрения, получившая большую поддержку, заключалась в принятии принципа федерации как основы деятельности Учредительного собрания, однако с различной мотивацией.

Остановимся на проекте «Российской Федеративной Демократической Республики», призванной объединить «в неразрывном союзе народы и области России, во внутренних

своих отношениях суверенные»17. Проект исходит из необходимости правового разграничения конституционных полномочий федеративного центра и регионов. В общероссийской конституции должны быть закреплены основные демократические принципы: права человека и гражданина, полное гражданское равенство и уничтожение сословий, политические свободы (слова, совести и веры, союзов, собраний и стачек, отмена смертной казни). Специально оговаривается общность принципов общероссийской и «областных» конституций: всеобщее, прямое, равное и тайное избирательное право, а также «публичные права языков, на которых говорят народные массы России, охрана по всей территории Российской республики прав национальных меньшинств». Этот радикализм проекта, связанный, скорее всего, с тактическими соображениями, становится более умеренным в последующих разделах, где речь идет о конкретном соотношении общероссийского и местного законодательства. К компетенции федерального центра отнесены: внешняя политика и руководство вооруженными силами; регулирование основ финансовой, таможенной и хозяйственной политики, монетного, железнодорожного и почтово-теле-графного дела страны с целью «сохранения и развития России как великого единого хозяйственного организма»; основные меры социального законодательства (охрана труда и социальное страхование); общие основы уголовного и гражданского законодательства, торгового и вексельного права; общие основы аграрной реформы «на основе трудового землепользования и пользования недрами земли»; руководство делом народного просвещения.

Проблема верхней палаты в законопроектах разрешения не получила в связи с неясностью не только вопроса о федерализме, но и о форме правления и месте главы государства, который был оставлен открытым18. Считалось, например, что теоретически возможный выбор конституанты в пользу монархии будет одновременно означать отказ от федерализма и сохранение верхней палаты (в виде Государственного совета или в какой-либо иной форме). Разработка проблемы имела место главным образом в связи со статусом Временного правительства и порядком его работы в переходный период.

Форма правления и тип политического режима

Вопрос о форме правления — монархия или республика — разделял все политические партии на две непримиримые группы: сторонников одной из двух форм. Левые партии однозначно выступали за республику, правые до последнего момента отстаивали монархию. Ф. Ф. Кокошкин уделял большое внимание разработке практических вопросов создания правового государства в форме конституционной монархии, а затем — республики. Вопрос о форме правления постоянно был предметом споров в либерально-конституционном движении между правыми и левыми кадетами (соответственно выступавшими за монархию или республику). Первоначально желательной формой правления для России кадеты программно признали парламентскую (или конституционную) монархию. Конституционная монархия рассматривалась ими как известный компромисс двух чистых принципов или форм правления в виде монархического абсолютизма и народного суверенитета. Данный компромисс признавался необходимой исторической переходной ступенью к полному осуществлению народоправства.

Эту позицию разделял и Кокошкин: по его мнению, история показывает, что прямые скачки от абсолютизма к народоправству редко проходили совершенно благополучно и что они часто вызывали рецидивы личной власти в той или иной форме. Республиканскую форму правления сравнительно легко можно ввести в новых странах, в традиционных же сделать это чрезвычайно трудно. Для России, по его мнению, «потребуются потоки крови для водворения республики»19. Парламентская монархия была именно той переходной формой, через которую переход от абсолютизма к народоправству мог бы совершиться с наименьшими социальными затратами. После революции 1905—1907 годов российская монархия оказалась перед выбором: постепенно двигаться в направлении конституционных монархий западного типа или продолжать борьбу за восстановление прежней абсолютистской системы. Выбрав второй путь, подчеркивал Кокошкин, она потерпела поражение и должна была уступить место республике.

Вопрос о переходе к республиканской форме правления представлялся Кокошкину, однако, не столь простым, как многим его современникам. Быстрый переход к демократии (всеобщему избирательному праву при республиканской форме правления), справедливо полагал он, может оказаться ловушкой для либеральной конституционной реформы и привести к созданию не «правовой республики», а «республики абсолютной», потому что «бывают и абсолютные республики» (понятие, ставшее прообразом тоталитаризма). Кокошкин усматривал две основные угрозы для либерального конституционализма: со стороны всесильного представительного собрания, объединяющего законодательную и исполнительную власть (образцом служил политический режим во Франции эпохи Конвента, который привел к «жестокому деспотизму и попранию всех прав личности»), и со стороны всесильной исполнительной власти республики, осуществляющей свои полномочия через голову законодательного собрания (режим бонапартистского типа). Отметим, что в России XX века реализовались обе эти тенденции: первая в виде так называемой «советской демократии», вторая — в постепенном переходе от однопартийной диктатуры к режиму суперпрезидентской республики.

Страх перед возможностью реставрации монархии через Учредительное собрание служил важным аргументом в дебатах революционного времени. Существовало опасение, что Учредительное собрание восстановит монархию: «Знайте, что всякая монархия, хотя бы и ограниченная Государственной Думой, всякая монархия, какую бы форму она ни принимала, есть вопиющее нарушение Верховных прав народа». «Привилегии и преимущества ограниченного монарха фактически, на деле, оказываются привилегиями и преимуществами капиталистов или землевладельцев». Вот в чем «хитрая механика»20.

В рамках республиканской формы правления дискуссия шла вокруг типа политико-правового режима, который, согласно современной классификации, мог быть определен как парламентский, президентский и смешанный. В рассматриваемый период фигурировали следующие образцы: парламентский режим (реализованный в британской конституционной монархии и во французском ре-

жиме ассамблеи), президентская республика (США), а вскоре появилась и необычная смешанная модель (по крайней мере, некоторые специалисты именно так интерпретируют Веймарскую республику по Конституции 1918 года, а затем и Финляндскую Республику по Конституции 1919 года). Выбор определялся политическими предпочтениями. Левые партии практически не разрабатывали проблему политико-правового режима, ограничиваясь констатацией демократической республики. Их первоначальный идеал — демократическая республика без прилагательных. Учредительное собрание, считали они (Милютин), должно высказаться за демократическую республику, выразительно определяемую, согласно программе РСДРП, как «самодержавие народа»21. При этом они вкладывали в это понятие различный смысл: если одни публицисты имели в виду стандартную парламентскую республику, то другие — так называемую «советскую демократию» или «республику советов», усматривая ее исторический аналог в политическом строе Парижской коммуны, практическая реализация которой не имела ничего общего с принципом разделения властей.

Приоритетное внимание к социальному содержанию республиканского строя (как демократического) делало менее значимым принцип разделения властей и бессмысленным рассуждение о преимуществах президентской и парламентской республик. Рожков, например, противопоставлял парламентской республике демократическую и на этой основе строил критику двухпалатного парламента (верхняя палата которого воплощает в себе признак «недемократичности»). Демократическая республика для ее левых российских адептов — это однопалатный парламент, формируемый на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования (всеми гражданами и гражданками) на основании пропорциональной системы избирательного права.

Таким образом, само понятие «демократическая республика» было необходимым и достаточным условием для определения формы правления, делая несущественным обсуждение таких ее модификаций, как парламентская или президентская. Демократическая республика отличалась от этих двух тем, что народ мог полностью контролировать все ветви ее власти; иными словами, она пред-

ставляла собой такую форму правления, когда «все власти, выборные и законодательные, и исполнительные, и судебные, всецело зависят от народа, определяются его волей, зависят от него до такой степени, что ничего не могут поделать против решения народа, подвергаются строгому всенародному контролю, в котором народ имеет полноту представительства своих интересов, путем пропорциональной системы выборов на основе всеобщего избирательного права и путем референдума или доклада народу, когда он может непосредственно иногда участвовать в законодательстве»22.

Поэтому найти адекватные интерпретации проблемы можно лишь у либеральных конституционалистов. После того как Конституционно-демократическая партия приняла концепцию республиканской формы правления на съезде в марте 1917 года и постановила, что Россия должна быть демократической парламентарной республикой, вопрос о разделении властей предполагалось решить следующим образом: «Государственная власть в Российской республике должна быть устроена так: законодательная власть (власть, издающая законы) должна принадлежать Государственной Думе, состоящей из депутатов, избранных всеобщею, равною прямою и тайною подачею голосов, без различия вероисповедания, национальности и пола. Во главе исполнительной власти (власти, управляющей страною) должен стоять президент, выбранный на определенный срок Государственной Думою, и управлять государством через министров, ответственных перед Государственной Думой»23.

Кокошкин считал оптимальной моделью правления такую, которая установилась во Франции при Третьей республике. «Россия должна быть демократической парламентарной республикой; законодательная власть должна принадлежать народному представительству; во главе исполнительной власти должен стоять президент республики, избираемый на определенный срок народным представительством и управляющий через посредство ответственного перед народным представительством министерства»24. Именно по докладу Кокошкина эта конструкция, идеалистический характер которой не вызывает сомнений в свете современного исторического опыта, была единогласно включена в

новую редакцию программы Партии народной свободы.

Принятие данной конструкции в известной мере предрешало место главы государства в политической системе — роль президентской власти. Основная проблема заключалась в том, должна ли власть президента быть слабой или сильной. Аналогичные дебаты имели место в условиях принятия Веймарской конституции, где прослеживалось соперничество двух моделей — французской (президент избирался парламентом) и американской (избрание президента на национальных выборах). В Германии восторжествовала (отчасти под влиянием М. Вебера и Г. Прейсса) вторая модель. В России в рассматриваемых либеральных проектах преимущество было отдано первой — французской, что отнюдь не соответствовало задачам создания сильной власти в переходный период. Основная причина такого выбора заключалась в опасении бонапартизма и последующей реставрации монархии. Если бы у нас, по мнению Рожкова, отрицавшего, впрочем, концепцию разделения властей, установилась республика с самостоятельной президентской властью (как в США), то она легко превратилась бы в настоящую монархию и даже самодержавную, как было во Франции при Наполеоне I и Наполеоне III. Кадеты же потому и выступают за конституционную мо-нархию25.

В условиях двоевластия и наступления советов внутри кадетской партии сформировалось убеждение о необходимости установления авторитарного (бонапартистского) режима на переходный период. Источники (переписка Кусковой с Алдановым в эмиграции) дают ретроспективную оценку участия кадетов в попытке государственного переворота и установлении военной диктатуры, предпринятой генералом Корниловым. Отмечая, что «в этом деле есть еще много невскрытого», Кускова относит этот вывод к позиции «так называемой кадетской общественности с покойным П. И. Новгородцевым во главе»26. «Когда мы, — заявляет она, — делали попытки записать это дело со слов живых свидетелей, главный вопрос стоял так: был ли фактический заговор или же это было простое нарастание событий?» Ссылаясь на свой разговор с активным участником событий Н. И. Астровым в Праге, Кускова говорит,

что он «наличие заговора отрицал» и «приходил в буквальное бешенство против Керенского, "погубившего Россию"». В то же время он признавал, что «в кругах "буржуазии", в том числе и кадетской, несомненно, была ставка на Корнилова, но эта ставка никогда не была организационно оформлена» и это стало ошибкой князя Львова, Керенского и других недальновидных деятелей, стремившихся спасти обреченное Временное правительство. Сама Кускова, как участник событий, придерживается иного мнения: по мере развития событий сомнения «против вручения Корнилову всей власти» отпали. «Остались лишь те, кто ставку на Корнилова считал нужной и реализабельной. "Курьеры" к Корнилову этой московской организацией посылались постоянно, и Астров этого не отрицал». Возможность успеха данной попытки переворота Кускова связывает с настроениями в армии: «Почти все офицерство резко отрицательно относилось к Временному правительству и выражало свою готовность под главенством Корнилова уничтожить "социалистическую шпану"». «Мы же, — пишет Кускова о заговоре, — его и посейчас признаем существовавшим. Но совсем не в той версии, которую опять, снова и снова дает Керенский».

Противоречие либеральной позиции состоит в следующем: принятие модели парламентской республики с ограниченными полномочиями президента, с одной стороны, и стремление ввести военную диктатуру как способ преодоления анархии и создания условий для созыва Учредительного собрания, с другой стороны. Реализация этой идеи, трудно совместимой с правовым преодолением конституционного кризиса, была, однако, решением проблемы двоевластия. Это решение позволяло осуществить в России ту модель выхода из революционного кризиса, которая была осуществлена во Франции в 1848 году генералом Кавеньяком. Отрицательно относясь к его методам, А. де Токвиль считал их, тем не менее, логическим следствием самой революции27. В бонапартизме русские конституционалисты усматривали политическое разрешение кризиса.

Рассмотренные подходы влияли на определение масштабов и целей предстоящего конституционного регулирования. Конституционная повестка дня, как можно видеть из

проведенного анализа, во-первых, не была единой для партий, во-вторых, включала разные подходы к определению идентичных понятий, в-третьих, предполагала различные социальные ожидания. Либеральный подход видел в Учредительном собрании единственный полновластный и легитимный институт переходного периода, способный обеспечить создание конституции и легитимного правительства. В центр внимания конституционных работ с учетом данных подходов следовало поставить вопросы защиты основных прав человека и гражданина: «В конституции, — говорит Устинов, — должно быть изложено, какие свободы должны быть отныне ненарушимо признаны принадлежащими всем русским гражданам (свобода слова, собраний, союзов, веры, передвижений, труда, стачек и т. д.) и какими способами эти свободы должны быть охраняемы государственной властью. Далее в конституции должно быть установлено, какая форма правления отныне будет в России, иначе говоря, быть ли России республикой, как теперь, или должна быть восстановлена монархия, как было до революции. Затем в конституции должно быть определено, как будут впредь издаваться законы и как будут впредь назначаться, увольняться и привлекаться к ответу и суду министры. Наконец, в конституции должно быть указано, как должны быть устроены всюду суды и как должно быть устроено управление местными делами в волостях, уездах, городах, губерниях и, может быть, и округах, охватывающих несколько губерний, с тем чтобы это управление было всецело в руках местных выборных людей, и, независимо от петроградских чиновников, как было до революции»28.

Наконец, либеральный подход к Учредительному собранию предполагал четкую фиксацию правовых институтов, разделения властей и юридической преемственности передачи власти. В России 1917 года, по мнению В. М. Гессена, созыв Учредительного собрания (на основе пропорционального голосования по системе связанных списков) должен, исходя из этого, означать, во-первых, роспуск альтернативных центров власти, в частности такого «суррогата государственной власти, как советы крестьянских, рабочих и солдатских депутатов»; во-вторых, последовательное проведение разделения властей: прекращение полномочий Временного правитель-

ства, создание стабильного правительства общественного доверия с фиксированным механизмом ответственности министров перед Собранием, утверждение независимости суда и несменяемости судей; в-третьих, ограничение прерогатив Учредительного собрания разработкой и принятием основного законодательства — демократической конституции, законодательства о местном управлении, земельной реформе и реформе рабочего законодательства, а также правовым регулированием вопросов переходного периода: войны и мира, финансовой стабилизации и возрождения сельского хозяйства, национального самоопределения, создания национальной гвардии для собственной охраны29. Очевидно, что эти принципы, начавшие робко реализоваться в России лишь в настоящее время, представляли антитезу всем возможным теориям «классовой» и «советской» демократии, выдвигавшимся в 1917 году и в последующее время30. В круг обсуждавшихся вопросов входили административная и судебная реформы, местное самоуправление и административная юстиция, порядок изменения конституции, вопросы ее ратификации.

Напротив, для левых партий смысл учредительной власти состоял не столько в выработке новой конституции — норм и правил будущего политического устройства, сколько в решении инструментальных задач переходного периода. Задачи Учредительного собрания этим и определяются: законодательное подтверждение равенства и отмены привилегий; установление отношений между республикой и отдельными ее частями на основании «широкого самоуправления и автономии»; рассмотрение вопроса об организации властей; разработка конституции — основного закона и переходных положений к ее введению в действие (окончательное упразднение и сохранение порядка, распределение имущества, принадлежащего бывшему царствующему дому; конфискация земель в пользу крестьян; установление отношений государства и церкви; организация народной армии; изгнание из пределов России членов семьи царствующего дома). Сравнивая Учредительное собрание с революционным Конвентом, левые публицисты подчеркивали неограниченный характер власти будущей конституанты (точнее, доминирующего партийного большинства), связь ее с решением задач соци-

альной революции (а вовсе не стабилизации) и только на последнее место ставили разработку конституционного законодательства31.

Таким образом, конституционная система будущего общества стала предметом обсуждения в ходе работы над проектом основных законов. Однако масштаб конституционного регулирования оказался слишком широк. В сложившихся обстоятельствах для России гораздо лучше подходила инструментальная конституция, не фиксировавшая социальных прав, которые не могли быть осуществлены на практике. Возобладавшая популистская линия (представленная всеми партиями левее кадетов), отдававшая очевидное преобладание социальной конституции, привела к неопределенности ее положений, нечеткости решения вопроса о правах и их экономическом обеспечении. Тот же вывод справедлив в отношении политико-правового устройства: решения вопросов территориального устройства, формы правления, типа политико-правового режима. Сейчас (по окончании коммунистического эксперимента) складывается впечатление, что федерализм (в принятой его асимметричной национально-ориентированной трактовке) отнюдь не был оптимальным решением в многонациональной стране и уступал иным формам децентрализации (ав-тономизации, регионализации и т. п.), а сильная президентская власть явно больше подходила к ситуации, нежели слабая исполнительная власть, целиком зависимая от конституанты или формируемого ею парламента.

Можно реконструировать политическую модель проектируемого строя, исходя из разработанных законодательных проектов. Очевидно, что это — модель республики с умеренно-сильной президентской властью. Политическая власть в ней должна была первоначально перейти в руки Учредительного собрания и избранного им президента и правительства. Затем, по мере подготовки и принятия основных законов, вопрос о форме правления должен был получить окончательное разрешение. Поиск шел по той же линии, что и в Веймарской республике: как совместить сильные парламентские институты с фигурой президента, способного осуществлять политические решения через голову парламента и политических партий. Однако опасения восстановления монархии или утверждения бонапартистской диктатуры останавливали по-

следовательное движение в этом направлении.

Вариативность моделей выхода из кризиса и политического устройства переходного периода

Вариативность моделей политического устройства переходного периода и определение вектора развития выражались в выборе из трех возможностей: а) создания и конфронтации (или, наоборот, комбинирования) двух центров конституирующей власти — Учредительного собрания и Съездов советов (модель их объединения в виде двухпалатного парламента); б) развития конфликта между конституирующей властью Учредительного собрания и новой исполнительной властью (СНК) в правовых формах (тот факт, что эта возможность гипотетически не исключалась, подтверждается фактом созыва Учредительного собрания уже после большевистского переворота); в) насильственного роспуска конституанты вооруженным путем с последующим началом массового террора (возможность, которая реализовалась на практике). Выбор одной из этих моделей определялся следующими факторами: соотношением теории и практики; правовыми и неправовыми формами противостояния; стабильностью или нестабильностью режима.

Прежде всего, возникает вопрос: чем руководствовались Ленин и Троцкий в своем отношении к конституанте — доктринальны-ми постулатами марксизма или анализом текущей политической практики? Отвечая на этот вопрос, исследователи разделились во мнении при интерпретации «Апрельских тезисов»: были ли тезисы последовательно реализовавшимся теоретическим планом переворота или не влияли на технологию захвата власти.

Одни, отстаивая тезис о спонтанности действий большевиков, подчеркивали непоследовательность и колебания в их политике. Как считал, например, Э. Карр, в течение всего периода от Февральской до Октябрьской революции 1917 года большевики вместе с другими левыми партиями требовали созыва Учредительного собрания и осуждали Временное правительство за промедление в решении этого вопроса, не придавая значения несовместимости такого требования с

лозунгом всевластия советов. «Если бы были проанализированы причины этой непоследовательности или невозможности выбора, — отмечал Э. Карр (склонный в изложении этой проблемы следовать логике Ленина), — это могло бы пролить свет на истоки расхождений внутри партии по поводу Апрельских тезисов. Но в этот период подобная непоследовательность свидетельствовала не о различии мнений, а о неуверенности и отсутствии определенности у руководителей партии, включая Ленина, по вопросу о характере текущего революционного процесса»32. Этот подход, объясняющий события революции спонтанно складывающейся расстановкой сил, иногда приводит к вполне апологетическим концепциям, доказывавшим, что все действия большевиков, в том числе роспуск Учредительного собрания, были предопределены предшествующей логикой революции33.

Другие исследователи, наоборот, усматривали в действиях большевиков признаки последовательно реализуемой стратегии. Те, кто придерживались этой точки зрения, говорили не о непоследовательности, а, напротив, о вполне последовательном использовании демократических лозунгов Учредительного собрания и советов для захвата власти партией. Противопоставляя Учредительному собранию Съезд советов, а Съезду — вооруженное восстание, Ленин, следовательно, осуществлял программу, сформулированную в «Апрельских тезисах». «В октябре, — отмечает Р. Пайпс, сторонник данной точки зрения, — произошел классический государственный переворот, захват государственной власти меньшинством, проведенный в угоду демократическим условностям того времени, с видимостью поддержки и участия в нем большинства населения, но на деле без привлечения масс. Номинально захват власти был осуществлен как временная мера и от лица Советов, в действительности же постоянную власть получила партия большеви-ков»34.

Элемент импровизации, таким образом, определялся не колебаниями в реализации общего замысла, а состоял главным образом в решении тактических задач. Почувствовав реальную возможность опрокинуть демократические институты, Ленин сделал это, опираясь на аморфный Съезд советов, который, как показано в современной литературе, соб-

ственно, никого не представлял, был инспирирован и проведен специально для легитимации планируемого переворота, объективно направленного против Учредительного собрания как легитимного института общенационального представительства. Отметим, что противники ленинского курса на восстание внутри «демократического» лагеря, в том числе внутри партии большевиков, аргументировали свою позицию, также исходя из перспективы необходимости признания новой власти Учредительным собранием. Альтернативой восстанию они считали возможность для большевиков вхождения в Учредительное собрание в качестве сильной оппозиционной партии и создание на его основе нового «комбинированного» государственного учреждения, включающего Учредительное собрание и Советы на правах равноправных палат. Однако идея этого гибридного парламента, очевидно, не устраивала инициаторов переворота, то есть Ленина и Троцкого.

Помимо теоретических и психологических аргументов, большое значение при определении политического вектора в условиях революционного кризиса приобретали тактические и конъюнктурные соображения: степень устойчивости режима; количество голосов, полученных большевиками на выборах в конституанту; возможность и готовность к достижению компромисса с другими партиями левой части политического спектра; общая степень устойчивости большевистского режима, а также представления его лидеров о перспективах мировой революции.

Вопрос о том, почему большевики все-таки допустили созыв конституанты, проясняется при обращении к сводкам иностранных наблюдателей, отражающих колебания большевиков сразу после переворота 25 октября 1917 года. Неустойчивость нового режима была связана, во-первых, с возможностью восстановления прежней власти вооруженным путем. По мнению оппонентов режима, успех большевиков в Петрограде «является эфемерным и не может продлиться более недели», поскольку будет прекращен войсками, которые Керенский снимет с фронта и направит на Петроград. Представитель французской дипломатии Ноуленс, приводящий это свидетельство, был более осторожен в прогнозах, поскольку «неизвестно, какое впечатление произведет на армию успех больше-

вистского переворота и особенно предложе- генералов «сохранять спокойствие» и их призывы «прекратить беспорядки»40, с одной

ние немедленного перемирия, которое они выдвинули»35.

Неустойчивость большевистского режима усматривалась в существовании раскола внутри партии большевиков, часть которых стояла на позициях Ленина — Троцкого, в то время как другая была настроена на компромисс с партиями левого фланга и, соответственно, не видела смысла в роспуске консти-туанты36. Эта неустойчивость связывалась в дальнейшем с хаотичностью экономической политики большевиков, ведущей к разрушению производительных сил страны: введение рабочего самоуправления (фабрично-заводских комитетов) расценивалось как огромный обман, ведущий в перспективе к кризису экономики, безработице и дезорганизации про-изводства37. Первые действия новой власти подтверждали эти опасения: ограничение частной собственности, введение твердых цен, распределительной системы, принудительно -го труда, рабочего контроля и вообще механизма тотального контроля (в виде контрольных комиссий на производстве) стали демонстративными знаками отрицания правового выбора38.

Колебания режима в отношении конституанты определялись и факторами международной политики: было ясно, что одностороннее провозглашение декларации сепаратного мира, являясь удачным популистским шагом внутри страны, не будет поддержано другими воюющими державами (как врагами, так и союзниками России в Первой мировой войне), а потому способно привести к военному коллапсу страны. Эта акция, во всяком случае, нуждалась в дополнительной легитимации со стороны конституанты. Не случайно сообщения о принятии Декрета о мире на заседании Всероссийского Съезда Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов 26 октября 1917 года дополнялись в средствах массовой информации сообщениями о выборной кампании в Учредительное собра-

ние39.

Однако главным источником колебаний большевиков в первые недели после переворота была неопределенность ситуации в других регионах страны и в армии. Именно в это время начинается гражданская война, фиксируется раскол в армии, в частности начало противостояния солдат и казаков. Воззвания

стороны, вступают в конфликт с осознанным стремлением экстремистов к эскалации конфликта — распространению этих «беспорядков» на новые территории и слои населения, прежде всего на армию. «Задача текущего момента, — указано в одном из революционных листков, — захват народом власти в Москве»41.

Созыв Учредительного собрания в этих условиях мог привести как к негативным, так и к позитивным последствиям для нового режима. Вращаясь в кругах левых политических элементов и будучи близок к большевистскому руководству, один из французских деятелей Ж. Садуль зафиксировал присутствие этих умонастроений в отношении конституанты. В меньшевистских кругах речь шла о неизбежности консервативной реакции на большевистский переворот, основным проявлением которой в ходе выборов в Учредительное собрание в деревне может стать новая Вандея — волна антибольшевистских настроений крестьянства, а в городе — «объединение мелкой буржуазии и консервативных служащих вокруг кадетов». Данный прогноз не разделялся в то время большевиками, которые, по свидетельству Ж. Садуля, верили в повторение логики Французской революции и считали, что «сельский пролетариат разделится между социалистами-революционерами и большевиками», в результате чего эсеры постепенно будут «вовлечены в русло большевизма»42.

Когда стало ясно, что большевики не получат убедительного перевеса над другими партиями, но, напротив, будут вынуждены уступить им в Учредительном собрании, идею превращения русской конституанты в революционный Конвент периода якобинской диктатуры пришлось отставить. На вооружение была взята бонапартистская технология удержания власти. Выбор между правовыми и неправовыми формами развития политического кризиса определялся общими психологическими установками революционного экстремизма, которые чрезвычайно быстро переводились на язык действий: все формирующиеся авторитарные режимы раньше или позже вступали в конфликт с институтами парламентаризма. Кромвель, Наполеон, Муссолини, Кемаль Ататюрк — все они пошли

на роспуск конституант до завершения ими своих полномочий по созданию или планируемому изменению конституций. Стадии и технологии противостояния Учредительного собрания и большевистского правительства были сходными, но не оставались одинаковыми, тяготея к развитию конфронтации.

Роспуск Учредительного собрания большевиками и его оценка политическими партиями революционной России

Основная причина того, что большевикам удалось столь легко осуществить насильственный роспуск Учредительного собрания — это кризис русской демократии, неспособной защитить себя от экстремизма.

В содержательном отношении кризис демократии в России выражался в противоречиях модернизации — столкновении концепций эгалитарной демократии и либеральных индивидуальных свобод. Как и во многих государствах Европы после Первой мировой войны, переход от традиционного сословного общества к гражданскому, то есть к демократии современного типа, сталкивался с неподготовленностью массового сознания, стереотипы которого отвергали сложный и непонятный для него механизм правового государства и либеральных гарантий индивидуальных свобод. В случае российского Учредительного собрания речь шла именно об этом — проведение предельно демократических выборов в недемократическом обществе и в неподходящих условиях (война, экономический коллапс и революция). «Для меня, — писал один из активных участников событий, — кажется истиной непреложной, что неумение защитить Учредительное Собрание знаменовало собой глубочайший кризис русской демократии. Это был поворотный пункт. После 5-го января для прежней идеалистически настроенной российской интеллигенции не стало места в истории, в русской истории. Ей принадлежало прошлое»43.

В формальном (да и в институциональном) отношении кризис демократии выражался в очевидном несоответствии тех правовых форм и политических институтов, которые были установлены Февральской революцией и Временным правительством, условиям революционной России. Это относится, преж-

де всего, к самой концепции неограниченной власти Учредительного собрания как института, способного разрешить все проблемы в расколотом обществе в короткое время, далее — к идее формирования конституанты путем всеобщих демократических выборов без каких-либо существенных ограничений и цензов и, наконец, к представлению временной исполнительной власти о неправомерности какой-либо предварительной подготовки законопроектов для Учредительного собрания и активного участия в их продвижении.

Это была известная идея «непредрешен-чества», выводившаяся из концепций разделения властей и народного суверенитета, господствовавших в период классического парламентаризма в Европе (моделью для русских конституционалистов служила Третья республика во Франции). Концепции правового государства вполне целенаправленно противопоставлялась концепция классового государства и революционного насилия как способа его достижения. «Враги, — говорилось по этому поводу в одном из большевистских листков, — притихли, они не посмели выйти на открытый бой и прикинулись друзьями народа. Улыбались ему, пряча свои волчьи зубы, восхваляя революцию и в душе проклиная и презирая ее, страшась народного гнева и спасая свои классовые привилегии, они осторожно, как змеи, ползли к власти, опираясь на часть бывших социалистов, и это им удалось. Встав у власти, они начали творить свою волю и первым делом решили приостановить ненавистное им революционное движение и подорвать доверие к ней широких народных масс, поднять анархию и произвол в стране и тем разъединить революционные силы крестьян, рабочих и солдат»44. «Революция, — подводили они итог, — жестока, но она справедлива. Победивший пролетариат, при помощи революционного суда, будет чинить свое революционное правосудие»45.

Наконец, в тактическом отношении поражение демократических сил было связано с неадекватным представлением о самом направлении возможного удара. Сторонники Учредительного собрания длительное время считали, что основная угроза демократическим институтам может исходить только от Старого порядка и выражаться в стремлении к реставрации монархии. Возможность переворота, подготовленного и осуществленного

левыми экстремистами, серьезно не рассматривалась. Господство в умах либералов и умеренных социалистов классической модели европейского парламентаризма как единственно возможной формы будущего политического устройства заставляло их предполагать, что конфликт с большевиками может быть разрешен в правовом порядке в Таврическом дворце, — ошибка, совершенная позднее элитой Веймарской республики в отношении нацизма. Поэтому Временное правительство и группировавшиеся вокруг него партии, а позднее Учредительное собрание ничего не смогли противопоставить новой и вполне оригинальной троцкистско-ленинской технологии захвата власти, предполагавшей соединение заговора с использованием квазипредставительных учреждений.

Роспуск Учредительного собрания был сразу оценен и русскими, и иностранными наблюдателями как государственный переворот. Как утверждал один из иностранных наблюдателей, все те, кто присутствовал на первом заседании Конституционной ассамблеи, испытали «чувство кошмара». Отмечая агрессивность и ненависть со стороны большевистских депутатов и сочувствующей толпы их сторонников, угрозы и оскорбления вооруженных солдат и матросов, присутствовавших в зале заседаний, свидетели подчеркивали чрезвычайное хладнокровие и героическое самообладание эсеровского большинства до последней минуты заседания46. Как вспоминал В. М. Чернов, эта уверенность покоилась на результатах выборов, давших эсерам многократное превосходство над большевиками. Следствием этого явилось идеалистическое представление о возможности мирного, «морального» преобладания над большевиками, власть которых основывалась лишь на «формальном» военном перевесе в Петрограде47.

Большое значение имел роспуск Учредительного собрания, в результате которого была утрачена легитимность правительства большевиков, оказавшихся в полной политической изоляции, и появилась угроза начала гражданской войны. Все политические силы, участвовавшие в русской революции 1917 года, были вынуждены определить свое отношение к факту роспуска, попытались консолидировать свое присутствие на этой основе, но не смогли сделать этого из-за своей внут-

ренней слабости и разобщенности. Состояние политических партий после роспуска Учредительного собрания весной 1918 года отражено в записке «Note sur la Situation des Partis d'opposition a Moscou vers le 15 avril 1918 (19 avril 1918)»48, составленной на основе непосредственных наблюдений французских резидентов, лично поддерживавших контакты с лидерами оппозиционных партий.

Данная записка является ценным документом, поскольку в нем зафиксированы не только формальные границы межпартийного деления, но и внутрипартийное движение, обозначившееся, главным образом, под влиянием роспуска Учредительного собрания. Этот документ можно воспринимать в качестве «моментальной фотографии», где быстро меняются положения фракций и их лидеров на ключевом этапе начала гражданской войны49. В основу классификации партий и внутрипартийных фракций положены три критерия: социально-политическая направленность (левые, центр и правые); отношение к правительству большевиков (причины его неприятия и возможные методы борьбы с ним) и продолжение войны (проблема циммерваль-дизма и патриотизма).

Наиболее трудным вопросом для выработки единой оппозиционной программы и создания блока был вопрос об устройстве будущего правительства. Речь шла не столько о форме правления, которая лучше подойдет для будущей России (республика или монархия), сколько об определении того органа, который должен немедленно заменить правительство народных комиссаров и который составит основу нового правительства. Социалисты в целом, суммируется в документе, являются республиканцами, большинство кадетов — конституционные монархисты, но и те, и другие в настоящий момент заняты, прежде всего, одним вопросом — об Учредительном собрании. Социал-демократы-оборонцы, социалисты-революционеры и народные социалисты выступают за превращение распущенной конституанты в орган регулярной передачи власти представителями народа новому правительству. Левые кадеты, поддерживая идею конституанты, не хотят, однако, обращения к распущенной конституанте (в старом составе): одни, поскольку она отражает «уже пройденный этап», к которому нельзя вернуться; другие, поскольку полага-

ют, что введение всеобщего избирательного права в России оказалось преждевременным. Правые кадеты и «общественные деятели» в целом склоняются к неизбежности установления временной диктатуры. Представители различных партий, полагают авторы документа, ищут договоренности на базе коалиционного правительства, проистекающего частично от прежней конституанты и призванного сгруппировать не столько партии, сколько нужных людей. Это правительство будет опираться в начале своей работы на старые организации муниципалитетов и земств.

Более детальная информация о поляризации сил внутри оппозиции представлена в письмах французских резидентов в России (А. Мазона и Гокие к П. Буайе), так как они поддерживали непосредственные контакты с лидерами оппозиционных групп и влиятельными представителями либерального общественного движения50. Эти консультации были необходимы французскому правительству для определения устойчивости правительства народных комиссаров, зондирования возможности создания для борьбы с ним коалиционного антибольшевистского правительства и организации при его поддержке военной интервенции союзников. Шансы большевистского правительства представлялись в то время небольшими именно по причине роспуска конституанты: по мнению А. Мазона (донесение от 11 апреля 1918 года), возрастающая слабость этого правительства объясняется сужением его социальной базы (рабочих и крестьян) и параллельным усилением репрессивных функций режима (его опорой исключительно на красную гвардию). Автор определяет правительство Ленина как преторианский режим, вынужденный силой подавлять народные восстания и поэтому опирающийся исключительно на штыки — красную гвардию (garde prétorienne), которую большевики с помощью набора добровольцев стремятся превратить в армию.

Значение Учредительного собрания в истории и современности

Первая российская конституанта — Всероссийское Учредительное собрание, его подготовка, созыв и последующая трагическая судьба — стала символическим событием русской революции 1917 года. В концентриро-

ванном виде в ней выражено крушение российского Старого порядка в ходе Февральской революции и надежды, связанные с созданием основ демократического республиканского строя, а также крушение этих надежд в ходе октябрьского переворота и последующая борьба демократических сил за возвращение к правовому порядку, которая не завершилась до настоящего времени. Место самой Октябрьской революции в историческом пути России может быть определено в широком и узком смысле. В широком смысле (учитывая все последствия данного события) — это цивилизационная катастрофа: отказ от правового европейского пути развития, ретрадиционализация общества (переход его из XX века в XVII, по словам Милюкова), разрушение институтов гражданского общества и политической демократии, созданных Февральской революцией и всем предшествующим развитием, начиная с реформы 1861 года и даже с Петра Великого. В узком смысле — это государственный переворот, осуществленный вооруженным путем, направленный на ликвидацию демократической власти и установление однопартийной диктатуры. Суть переворота — не допустить созыва Учредительного собрания, способного установить прочную конституционную основу новой государственности. В более жесткой формулировке — это переворот, направленный на срыв Учредительного собрания и правовых форм социально-политической модернизации.

Значение Учредительного собрания определяется, прежде всего, кругом вопросов, которые потенциально могли и должны были быть вынесены на его рассмотрение: принятие новой конституции и основных законов; закрепление фундаментальных прав человека и возможной их правовой защиты (обсуждение российской Декларации прав человека и гражданина); сохранение единства государства постимперского периода и выбор конституционно-правовой модели территориально-политического устройства (федеративная, унитарная или автономистская); определение формы правления и структуры политического режима (парламентская, президентская или смешанная республика); принятие избирательного законодательства для формирования постоянных органов власти (пропорциональная, мажоритарная или смешанная

системы); наконец, решение ряда вопросов переходного периода — об объеме и продолжительности действия прерогатив Учредительного собрания, порядке его отношений с Временным правительством, передаче полномочий высшим органам конституционной власти по окончании своей деятельности. Наряду с этим конституанте пришлось бы решать вопросы суверенной власти в критической ситуации, другими словами, вопросы: восстановления правовой преемственности, нарушенной в результате революции; войны и мира; преодоления хозяйственной разрухи; реформ армии и полиции; подавления экстремистских выступлений как левого, так и правого направлений.

В то же время Учредительное собрание получало юридически неограниченную власть для решения этих вопросов. В отношении объема компетенции конституанты существовали разные позиции: от полного отрицания необходимости в ней до наделения ее абсолютной властью по образцу самодержавия. Доминирующей стала теория самоограничения конституирующей власти, которая, с одной стороны, признавала ее неограниченный характер, а с другой — отстаивала идею о том, что Собрание должно само ограничить свою власть во времени. Эта конструкция, предложенная конституционными демократами, исходила из опыта революций прошлого и стремилась противостоять двум крайностям: тирании большинства (имевшей место в период диктатуры якобинского Конвента во Франции) и диктатуры бонапартистского типа (неоднократно приводившей к реставрации монархии).

Вариативность моделей разрешения кризиса и политического устройства государства в переходной ситуации четко связывается с общей судьбой конституанты. Во-первых, возможны различные юридические и политические конструкции Учредительного собрания (как и его предшественников — Демократического совещания и Предпарламента), способные облегчить или затруднить достижение компромисса между умеренными политическими силами, стоящими на позициях правового решения. Во-вторых, конфликт конституирующей и конституционной властей мог развиваться (как показано выше) по трем разным сценариям: 1) путем создания двух непримиримых центров конституирую-

щей власти (конституанта и Советы), 2) по пути разворачивания конфликта с временной исполнительной властью (практически неизбежного в условиях быстрой революционной ломки) и, наконец, 3) прямой узурпацией власти правительством с последующим подавлением конституанты. В-третьих, политика нового режима в отношении конституанты, в целом абсолютно враждебная, не была постоянной и подвергалась корректировке в связи с изменением политической ситуации: выборы Учредительного собрания и его созыв, объявленные Временным правительством, произошли уже после его свержения в результате большевистского переворота 25 октября 1917 года, а невозможность для нового режима легитимировать себя через Учредительное собрание заставила его обратиться к силовому разрешению конфликта (причем эрозия легитимности советской власти определила ее трудности до конца существования в 1991 году).

Все эти нюансы в случае их правильного использования оппозицией давали гипотетический шанс на исправление ситуации. Теоретически и практически, как показывает современная литература по конституционным технологиям, существовала возможность создать Учредительное собрание на основе Государственных дум прежних созывов или, не прибегая к всеобщим выборам в условиях войны, сделать это гораздо быстрее, использовав «конституционный момент», возникший на волне национального подъема сразу после Февральской революции (и тем самым упредив большевистский переворот); принять временную конституцию инструментального типа, отложив на будущее сложные вопросы социальных прав, национального самоопределения и федерализма; создать на этой основе сильное дееспособное правительство (вопреки той неэффективной конструкции парламентской ассамблеи, которая довлела над разработчиками русской, а позднее веймарской конституанты); наконец, решить на этой основе два центральных политических вопроса — выхода из войны и подавления левого экстремизма (даже ценой бонапартистского переворота, который в этой ситуации выступал, несомненно, как меньшее зло).

Важнейшими следствиями большевистского переворота 25 октября 1917 года и роспуска Учредительного собрания следует при-

знать: кризис легитимности всего переходного процесса и революционных институтов власти (легитимирующая функция конституанты навсегда перешла к оппозиции, а затем русской эмиграции, затруднив международное признание советского режима); отказ от возможности компромисса партий и создания коалиционного правительства национального доверия для выхода из кризиса (что подрывало стабильность режима на протяжении всего XX века); отрицание социально-политической модернизации в правовых формах и торжество правового нигилизма (что закладывало социальную основу для последующих «революций сверху»).

Внешнеполитическая изоляция и утрата возможных внешнеполитических приобретений в связи с односторонним и неправовым выходом России из войны, а также публикацией секретных соглашений стали еще одним важным следствием большевистского переворота и роспуска Учредительного собрания, равно как и последовавший за этим раскол международного социалистического движения (связанный с общим осуждением большевизма и созданием особого Третьего интернационала, присягнувшего на верность ленинизму). Следовательно, роспуск Учредительного собрания означал: полную внутреннюю и внешнюю изоляцию режима; разрушение всех инструментов социального примирения (от партийных компромиссов до роли церкви); гражданскую войну и интервенцию; многомиллионную эмиграцию; отчуждение большевистской власти от общества и возможность ее сохранения лишь с помощью террора и репрессий по отношению к инакомыслящим. Это предполагало использование формулы всех радикальных революций — делегирование власти от консерваторов к умеренным и радикалам, что вело к установлению однопартийной, а затем личной диктатуры Ленина.

Таким образом, Учредительное собрание — это упущенный шанс достижения национального примирения в условиях острого национального кризиса. Его насильственный роспуск — это отказ от данного исторического шанса. Результатом стал системный кризис национальной идентичности, который не преодолен и до настоящего времени. Его проявлениями (как раз в связи с судьбой Учредительного собрания) явились: разделение на

Старую и Новую Россию; раскол общества на «белых» и «красных» в период гражданской войны; раскол внутри белого движения и эмиграции на сторонников правового развития — Учредительного собрания и его противников, выступавших за диктатуру.

Современный политический раскол, ставший следствием крушения советской системы и однопартийной диктатуры в 1991 году, вновь поставил задачу об общенациональной конституанте. Распад СССР оказался продолжением кризиса начала 1918 года, а Учредительное собрание, словно тень Банко, настигла и погубила «коммунистического» Макбета. Идея Учредительного собрания как основы национального примирения, однако, снова не получила развития из-за непреодолимого противоречия политических сил, отстаивавших демократический и антидемократический векторы развития, а также стремления действующей власти не утратить контроль над ситуацией в переходный период. Этот конфликт достиг высшего проявления в условиях конституционной революции 1993 года, заставив общество отреагировать на взаимоисключающие консервативно-коммунистические и либерально-демократические ориентиры.

Важным проявлением кризиса национальной идентичности, связанного с роспуском Учредительного собрания, стали трудности историографии в ретроспективной оценке этого события. Длительное умолчание (или идеологические штампы) сменилось возрождением трех позиций, которые существовали в истории и присутствуют сегодня: правые (отрицание революции и вообще всего, что с ней связано, в том числе Учредительного собрания); левые (сторонники большевиков) или их «розовые» оппоненты; и умеренные либералы, стремящиеся дать взвешенный академический анализ Учредительного собрания на уровне научного понимания.

Андрей Медушевский - профессор Государственного университета - Высшей школы экономики, академик РАЕН, доктор философских наук.

1 См.: Еллинек Г. Общее учение о государстве. СПб., 2004; Медушевский А. Н. Теория конституционных циклов. М.: ГУ-ВШЭ, 2005.

2 См.: Lauvaux Ph. La dissolution des assemblées parlementaires. Paris: Economica, 1983.

3 См.: Кокошкин Ф. Ф. Учредительное собрание. Пг., 1917; Гессен В. М. Русское Учредительное Собрание и выборы в него. Пг., 1917; Вишняк М. В. Всероссийское Учредительное собрание. Париж: Современные записки, 1932; Вишняк М.В. Всероссийское Учредительное собрание // Современные записки. 1928. Т. XXXIV. С. 363-400.

4 Цитируется выступление представителя Совета рабочих и солдатских депутатов Коплана. Резолюция «Рабочей конференции Союза защиты Учредительного собрания». Участвовали представители: комитетов социалистических партий (26 человек); заводских коллективов (69); профорганизаций (16); военных организаций (13); районных дум (8); Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов (4). См.: Бюллетень Всероссийского союза защиты Учредительного собрания. № 2. 1917. 20 декабря. С. 1.

5 Люблинский П. И. Основы гражданской свободы. Пг.: Освобожденная Россия, 1917. С. 8-9.

6 См.: Выступление В. М. Гессена в Юридическом совещании // ГАРФ. Ф. 1792. Оп. 1. Д. 7. Л. 3132.

7 Ф. Ф. Кокошкин являлся крупнейшим теоретиком кадетской партии по проблемам конституционализма, федерализма и автономизации, а также официальным организатором работ по подготовке Учредительного собрания. Это отражено в материалах его архивного фонда. См.: Указ Временного правительства Сенату о назначении Ф. Ф. Кокошкина председателем Особого совещания для изготовления проекта положения о выборах в Учредительное собрание и удостоверение Московской столичной по выборам в Учредительное собрание комиссии на имя Кокошкина в связи с избранием его членом Учредительного собрания // ГАРФ. Ф. 1190. Оп. 1. Д. 8.

8 Кокошкин Ф. Ф. Автономия и федерация. Доклад на Восьмом съезде Конституционно-демократической партии 9-12 мая 1917 года // Съезды и конференции конституционно-демократической партии: В 3 т. Т. 3. Кн. 1: 1915— 1917 гг. М.: РОССПЭН, 2000. С. 555.

9 См.: Кокошкин Ф. Ф. Областная автономия и единство России. М., 1906.

10 Кокошкин Ф. Ф. Тезисы к докладу «Автономия и федерация» // Съезды и конференции конституционно-демократической партии. Т. 3. Кн. 1: 1915-1917 гг. С. 580-581.

11 См.: Кокошкин Ф. Ф. О проекте закона «Об устройстве Царства Польского». Доклад на Конференции конституционно-демократической партии 6—8 июня 1915 года // Съезды и конференции конституционно-демократической партии. Т. 3. Кн. 1: 1915-1917 гг. С. 177-179.

12 См.: Обсуждение вопроса о Финляндии в Юридическом совещании при Временном правительстве // ГАРФ. Ф. 1792. Оп. 1. Д. 11. Л. 248, Д. 15. ЛЛ. 27-33; Д. 16. Л. 62-66; Д. 17. Л. 328-331 и др.

13 См.: Рожков Н.А. Задачи Учредительного собрания (Лекция, читанная в Петрограде). Ростов-на-Дону: Труд и знание, 1917. С. 23.

14 Рожков Н. А. О формах народного представительства. СПб., 1905. С. 13.

15 Рейснер М. Революция и федерация. Пг., 1917. С. 32. См. также: Рейснер М. Русская революция 1917 г. и ее учреждения. Пг., 1917; Рейснер М. «Право» и революция. Пг., 1917; Рейснер М. Республика, как демократическая форма правления. Пг., 1917; Рейснер М. Всенародное голосование и Учредительное собрание (Конституции Франции, Северной Америки, Швейцарии и Австралии). Пг., 1917.

16 См.: РГАСПИ. Ф. 275. Оп. 1. Д. 44. Л. 5-8.

17 Там же. Ф. 274. Оп. 1. Д. 45. Л. 317-317 об. Обсуждение вопросов федерализма см.: Там же. Ф. 274. Оп. 1. Л. 311-311 об. («Проект Ша-скольского»).

18 См.: Милюков П.Н. Демократизм и вторая палата. М., 1905; Кокошкин Ф. Ф. Об основаниях желательной организации народного представительства в России. Двухпалатная система // Русские ведомости. 1905. № 152.

19 Второй съезд Конституционно-демократической партии 5-11 января 1906 года // Съезды и конференции конституционно-демократической партии. Т. 1: 1905-1907 гг. С. 154.

20 Сережников В. Что такое Учредительное Собрание. Казань, 1917. С. 8, 9.

21 См.: Милютин В.П. О демократической республике. Пг., 1917.

22 Рожков Н. А. Задачи Учредительного собрания. С. 18.

23 Лосский Н. Чего хочет партия народной свободы (конституционно-демократическая)? М.: Народное право, 1917. С. 1.

24 Кокошкин Ф. Ф. О пересмотре партийной программы в вопросе о государственном строе: Доклад на Седьмом съезде Конституционно-демократической партии 25-28 марта 1917 года // Съезды и конференции конституционно-демо-

кратической партии. Т. 3. Кн. 1: 1915—1917 гг. С. 377.

25 См.: Рожков Н.А. Задачи Учредительного собрания; Авксентьев Н. Д. Выборы народных представителей. СПб., 1906; Дан Ф.И. Всенародное Учредительное собрание. Перераб. и доп. авт. изд. М.: Московский союз потребительных обществ, 1917.

26 Переписка Кусковой и Алданова только недавно была открыта для исследователей. См.: Bibliothèque Nationale Française (BNF). Slave 142. Lettres de E. K. Kuskova à M. A. Aldanov (1947— 1959). F. 30 об.—31 (Письмо из Женевы от 2 марта 1949 года). Имеется в виду позиция Керенского по вопросу о движении генерала Корнилова, изложенная в его воспоминаниях. См. также: Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте: Мемуары. М.: Республика, 1993. С. 238-250.

27 Tocqueville A. de. Souvenirs. Paris: Gallimard, 1964 (Воспоминания о революции 1848 года).

28 Устинов В.М. Учредительное собрание. М., 1917. С. 13.

29 См.: Учредительное собрание. Россия. 1918 г.: Стенограмма и другие документы / Сост. Т. Е. Новицкая. М., 1991.

30 См.: Гессен В.М. Русское Учредительное Собрание и выборы в него.

31 См.: РейснерМ. Российское Учредительное Собрание и его задачи. Пг., 1917.

32 Карр Э. История Советской России. Большевистская революция. 1917-1923. Кн. 1. М.: Прогресс, 1990. С. 87.

33 Пример совершенно апологетического подхода см.: Рабинович А. Большевики приходят к власти. Революция 1917 года в Петрограде. М.: Прогресс, 1989.

34 Пайпс Р. Русская революция. Ч. 2. М.: РОС-СПЭН, 1994. С. 56.

35 Телеграмма Ноуланса от 8 ноября 1917 года // Archives Nationales, 94/AP/ 187.

36 Бюллетень Скобелевского Союза рабочих печатного дела. 1917. 15 ноября.

37 См.: Донесение Петита из Петрограда от 11/24 января 1918 года // Archives Nationales, 94/AP/ 189.

38 См.: Постановление Комиссариата по продовольствию о привлечении к государственным заготовкам картофеля рабочих организаций (за подп. Наркома продовольствия А. Цюрупы). Постановление о введении твердых цен на гречи-

ху, горох, фасоль, кукурузу и чечевицу урожая 1918 года (за подп. Предс. ВСНХ А. И. Рыкова) // Ежедневный продовольственный бюллетень Новгородского губернского Исполнительного комитета. № 17; Декрет СНК о рабочем контроле и Инструкция по рабочему контролю, принятые на общем собрании Экономического отдела Московского Совета рабочих и солдатских депутатов 25 ноября 1917 года // Бюллетень Законодательного отдела Московского Совета рабочих и солдатских депутатов. № 1. 1917. 5 декабря.

39 Бюллетень Минского Совета рабочих и солдатских депутатов. № 2. 1917. 29 октября.

40 Бюллетень Смоленского комитета общественной безопасности. № 1. 1917. 3 ноября.

41 Бюллетень Совета рабочих депутатов. № 1. 1917. 1 марта.

42 Письмо Ж. Садуля от 25 октября 7 ноября 1917 года // Archives Nationales (94 /AP/ 184). К сожалению, свидетельства Ж. Садуля отражают, главным образом, точку зрения Троцкого, а не Ленина. Он отмечает, что Ленин, присутствовавший при некоторых беседах Садуля с Троцким, не принимал участия в беседе из-за недостаточного знания разговорного французского. При общем сходстве позиций Троцкого и Ленина, между ними существовали тактические разногласия, в частности, по вопросу об отношении к другим партиям.

43 Соколов Б. Защита Всероссийского Учредительного Собрания // Архив русской революции. Т. 13. Берлин, 1924-1925. С. 16.

44 Бюллетень Выборгского Районного Совета рабочих и солдатских депутатов. № 1. 1917. 22 октября. С. 2.

45 Бюллетень Военно-революционного комитета рабочих и солдатских депутатов Городского района. № 6. 1917. 4 ноября. С. 1.

46 Телеграмма Петита от 20 января 1918 года (воспроизводится телеграмма Ноуланса) // Archives Nationales,94 /AP/ 190.

47 См.: Чернов В. М. Перед бурей. Воспоминания. Нью-Йорк: Изд. им. Чехова, 1953. С. 357-360.

48 Archives Nationales, AJ /62/ 66, 62.

49 См.: Медушевский А.Н. Роспуск Учредительного собрания и оппозиционные политические партии России // 1917 год и российский парламентаризм: Сборник материалов научной конференции. СПб., 1998. С. 97-102.

50 Archives Nationales, AJ/62/ 66, 62.