CC BY
74
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 10. ЖУРНАЛИСТИКА. 2008. № 1
А.В. Бакунцев
У ИСТОКОВ ИЗДАТЕЛЬСКОГО ПРАВА.
ТИПОГРАФСКИЕ МАРКИ И ПРИВИЛЕГИИ
КАК СРЕДСТВА ОБЕСПЕЧЕНИЯ
ИЗДАТЕЛЬСКИХ ИНТЕРЕСОВ
В РОССИИ XVIII - НАЧАЛА XIX в.
Издательское право со времени его возникновения относится к разряду прав исключительных, хотя и стоит среди них особняком. Основным объектом его охраны являются коммерческие интересы хозяйствующих субъектов, занимающихся издательской деятельностью. Соответственно в кругу внимания издательского права находится целый ряд гражданско-правовых вопросов, в том числе конкуренция на рынке печатной продукции, отношения с авторами литературных произведений, неприкосновенность торговой марки или фирменного наименования издателя.
В современной России издательское право не получило единой законодательной базы. Обоснование себе оно находит во множестве нормативных актов, среди которых Гражданский, Уголовный и Административный кодексы, законы "Об обязательном экземпляре документов", "О средствах массовой информации", "Об авторском праве и смежных правах", "О торговой марке и фирменном наименовании", "О конкуренции", "О предпринимательской деятельности" и др. Объяснить такую "раздробленность" издательского права можно разными причинами. Главная среди них состоит в том, что сегодня издательское дело воспринимается всего лишь как один из видов предпринимательской деятельности, который едва ли нуждается в отдельном общем законе. Очевидное информационное и общекультурное значение издательского дела в этом случае в расчет не берется.
Всегда ли было так? Разумеется, нет. По крайней мере на протяжении почти всего XIX в. и в начале XX в. издательское право имело явный регулярный характер, а деятельность издателей определяли четкие правила, объединенные в Уставах о цензуре. Но в XVIII столетии, когда издательское право в России только зарождалось, у него, так же как и теперь, не было единой нормативной базы. Впрочем, причины этому были совсем другие, чем ныне. Источниками издательского права слу-
жили отдельные, зачастую между собою не связанные указы царствующих особ или Правительствующего сената, а "инструментами" — средства персонализации изданий (издательские и типографские марки) и привилегии. Цель настоящей статьи — рассказать историю возникновения и раскрыть логику развития издательского права в России XVIII — начала XIX в.
Как самостоятельный юридический институт издательское право стало формироваться в Европе во второй половине XV в., вскоре после изобретения книгопечатания. Возникновению издательского права способствовала профессионализация книжного производства, которое уже в эпоху Возрождения воспринималось как один из наиболее надежных способов обогащения, вследствие чего на едва возникшем рынке печатной продукции очень скоро развернулась настоящая конкурентная борьба.
Методы этой борьбы далеко не всегда были безупречны. Некоторые типографщики не только перепечатывали книги, изданные их коллегами, но и подделывали шрифт, внешнее оформление, выдавая свое издание за подлинник и продавая по более низкой цене. Подобные действия заключали серьезную угрозу имущественным выгодам "законных" издателей, тративших значительные средства "не только на бумагу, станки, на наем умелых работников, но и на чтение и исправление текста манускрип-тов"1. Поэтому уже в XV в. возникла необходимость в охране "промышленных интересов издателей", в целях которой поначалу стала применяться маркировка книг, а затем был изобретен институт привилегий.
Со времени И. Фуста и П. Шеффера, которые, по-видимому, первыми использовали маркировку в своих изданиях Псалтыри (1457) и Библии (1462), личные знаки типографщиков и издателей служили средством персонализации книги, позволявшим установить ее принадлежность и происхождение. Тем не менее маркировка не могла гарантировать полную защиту книги от подделок. Например, лионским типографщикам удавалось подделывать не только книги, но и фирменные марки их издателей. Требовался более эффективный способ охраны издательских прав. С конца XV столетия эту функцию стали выполнять привилегии.
Самая первая привилегия была выдана Венецианской республикой в 1491 г. профессору канонического права Петру Ра-веннскому на печатание его сочинения Phoenix. После этого институт привилегий стал распространяться по всей Западной
1 Шершеневич Г.Ф. Авторское право на литературные произведения. Казань, 1891. С. 84.
Европе. Обычно привилегии раздавались монархами, местными правителями, главами магистратов. Привилегия предоставлялась для издания какой-нибудь конкретной книги и помещалась в ее начале или конце. В некоторых случаях привилегия действовала в отношении всей печатной продукции, выпускаемой данным издателем или типографщиком. В привилегии указывался вид штрафа, грозившего контрафактору. Как правило, срок пользования привилегией ограничивался двумя, пятью или десятью годами, но некоторые привилегии были бессрочными.
Как пишет французский правовед К. Коломбэ, с помощью привилегий власти преследовали двойную цель: обеспечить охрану "промышленных интересов" издателей и сохранить цензурный контроль над выпускаемой печатной продукцией. Естественно, издатели сочинений, подрывавших авторитет власти, привилегий не получали2.
В России институт издательских прав выполнял сходную функцию. Но в отличие от европейских государств в России издательское право начало формироваться лишь в XVIII столетии. До этого времени в стране отсутствовали социально-экономические и правовые условия, необходимые для зарождения и развития института исключительных прав. К числу таких условий относится наличие профессионального книгоиздания, оригинальной авторской литературы, полноценного рынка печатной продукции и даже контрафакции.
Тем не менее история отечественного издательского права свидетельствует о том, что при его формировании, безусловно, учитывался опыт западноевропейских стран. Так, в России XVIII — начала XIX в. довольно активно применялась маркировка книг и других изданий, некоторые казенные учреждения и частные лица пользовались привилегиями на выпуск печатной продукции.
Впрочем, самыми первыми русскими изданиями, в которых встречается личный знак печатника, были книги Ивана Федорова. Знаменитый гербовый картуш с изображением перевернутой латинской буквы "8", увенчанной наконечником стрелы, встречается во львовских изданиях Апостола (1574) и Азбуки (1574), а также в острожских Новом Завете (1580) и Библии (1581). По-видимому, сигнет Ивана Федорова выполнял те же функции, что и фирменные знаки западноевропейских печатников.
При Петре I книги начали маркировать в целях цензурного контроля. Например, чтобы отличить издания Яна Тессинга,
2 Colombet C. Grands principes du droit d'auteur et des droits voisins dans le monde: Approche du droit comparé. P., 1990. P. 2.
получившего в 1698 г. привилегию на их печатание в Амстердаме, типографщику предписывалось клеймить и подписывать каждый экземпляр. В 1724 г., для того чтобы воспрепятствовать появлению на книжном рынке "подозрительных книг", "библиотекарь" и фактический руководитель московской Гражданской типографии В.В. Киприанов, ходатайствуя о предоставлении ему монопольного права на продажу летучих листков, указов, периодических изданий, молитвенников, других произведений печати, предлагал помечать их особым "библиотекарским клеймом, каковое от Синода дается"3.
Через три года Киприанов нашел новое применение маркировке. Многие типографские служащие имели обыкновение красть книги из типографии и затем продавать их по сниженным ценам. Чтобы помешать этому, Киприанов в своем новом прошении — на сей раз о передаче ему в аренду Московского печатного двора — предложил "все типографского дому печатные книги, листы, указы и картины клеймить особливым клеймом, какое определено будет"4. Таким образом директор Гражданской типографии надеялся оградить свои имущественные интересы, связанные с монопольным правом сбыта выпущенной им печатной продукции.
Киприанову не удалось осуществить свой замысел: Синод счел более выгодным использовать Московский печатный двор в собственных целях и сконцентрировал печатание церковной литературы в Москве. Маркировать книги и другие печатные издания стали лишь во второй половине XVIII в. в типографиях Академии наук и Сухопутного шляхетского кадетского корпуса.
С тех пор как Академия наук начала выпускать собственную печатную продукцию, на всех ее изданиях делалась пометка: Иждивением Императорской Академии наук. Книги, печатавшиеся в академической типографии по заказу различных государственных учреждений и частных лиц, помечались несколько иначе: При Императорской Академии наук. В 1768—1781 гг. на титульном листе всех академических изданий проставлялось "особливое клеймо" — овальный штемпель красного цвета с изображением совы. Имелся и другой вариант академического сигнета: вместо совы в овале изображался ключ. Книги, в которых не было такого знака, признавались "за похищенные"5 (т.е. незаконно отпечатанные).
3 Бородин A.B. Московская гражданская типография и библиотекари Кип-риановы // Тр. Ин-та книги, документа, письма. М.; Л., 1936. Вып. 5. С. 91.
4 Там же.
5 Кондакова Т.И. К вопросу о становлении издательского права в России // Федоровские чтения. 1979. М., 1982. С. 58.
Одновременно с Академией наук (в 1768—1769 гг.) маркированные книги начал выпускать Сухопутный шляхетский кадетский корпус. По предложению ротмистра И. Румянцева, заведовавшего типографией корпуса, экземпляры, "официально предназначенные к продаже и раздаче в качестве гонорара, помечались штемпелем с эмблемой корпуса (жезл Меркурия, скрещенный со шпагой) и порядковым номером"6.
В 1773—1778 гг. частный книгопродавец и издатель Х.-Л. Ве-вер, арендовавший типографию Московского университета для печатания в ней преимущественно музыкальной литературы, использовал в качестве личного знака собственные инициалы.
В 1784—1789 гг. для защиты своих изданий от перепечаток к маркировке прибегала Типографическая компания Н.И. Новикова. На всех выпускаемых ею книгах проставлялась издательская марка в виде монограммы из инициалов Новикова и пометка: Иждивением Типографической компании.
По-видимому, маркировка произведений печати пользовалась определенной популярностью среди отечественных издателей. Тем не менее следует согласиться с Т.И. Кондаковой, утверждающей, что маркировка "не сыграла большой роли в охране издательских прав ее владельцев"7. С несравненно большим успехом охрана издательских прав обеспечивалась институтом привилегий, который стал утверждаться в России в период Петровских реформ.
Обладателем одной из первых российских привилегий стал голландский печатник Я. Тессинг8. Привилегия была пожалована ему 14 мая 1698 г. и подтверждена особой жалованной грамотой, выданной в Москве 10 февраля 1700 г. Привилегия позволяла Тессингу печатать в Амстердаме всевозможные карты, чертежи, планы, портреты, математические, архитектурные "и всякие ратные и художественные книги на славянском и на латинском языке вместе, тако и славянским и голландским языком по особну". По напечатании этих книг Тессинг мог за подписью и за клеймом своим привозить их в Архангельск и "в иные места, куда похочет" и торговать ими во всем Российском царстве повольною торговлею при условии уплаты указных пошлин в размере восьми денег с рубля.
6 Там же. С. 60.
7 Там же. С. 62.
8 Встречающиеся в литературе варианты написания этого имени: Тесинг и Тесенг. В тексте этой привилегии упоминается также некий "Московского государства житель" Голстейн (голштинец?) Елизарий Избрант, которому еще до Тессинга была дана жалованная грамота "о печатании в Голландской земле и о вывозе в... Московское царствие таблиц с написанием в чертежах и в книгах".
Привилегия действовала в течение 15 лет начиная с 1700 г. Она не давала права выпускать церковные книги на славянском и греческом языках, потому что они "со исправлением всего православного устава Восточной церкви" печатались в "царствующем граде Москве". Привилегия запрещала другим издателям ввозить в Россию такие же чертежи и книги без царского указа и без позволения, клейма и подписи Тессинга. За нарушение этого запрета предписывалось "имать все те чертежи и книги на... великого государя безденежно и бесповоротно", да сверх того пеню за всякий привоз по 1000 ефимков (т.е. 1200 руб.), и из этой пени "имать в казну две доли, а третью долю отдавать Ивану Тесенгу"9.
Можно поспорить с советским историком права М.В. Гордоном, который считал, что привилегия, дарованная Тессингу, "не имеет ничего общего с теми, которые выдавались в Западной Европе издателям", поскольку она якобы давала право лишь "на ввоз напечатанных в Голландии произведений", а не на их печатание10. Разрешение на ввоз печатной продукции в Россию, содержащееся в этой привилегии, в самом деле не имело аналогов в западноевропейских привилегиях, которые выдавались издателям местными властями. Но в остальном привилегия Тес-синга по сути ничем не отличается от ее западноевропейских прообразов, в которых также указывался срок пользования исключительным правом и характер выпускаемой продукции.
После Тессинга институт привилегий стал развиваться в России совсем иначе, нежели в Западной Европе. Все издательское дело империи было сконцентрировано в руках государства. До появления начиная с 1771 г. частных типографий привилегии на печатание книг имели исключительно казенный характер. Целью их было обеспечение государственной монополии в сфере издания и распространения печатной продукции. Помимо Сената, печатавшего в своей типографии правительственные документы, и Синода, контролировавшего выпуск церковной литературы, исключительным правом на издание и продажу произведений печати в течение нескольких десятилетий пользовалась Санкт-Петербургская Академия наук.
Привилегия Академии наук была закреплена в пункте 5 первого академического Регламента (1725), но воспользоваться ею в то время Академия не могла из-за отсутствия собственной типографии. В 1728 г. такая типография появилась и в ней нача-
9 1 ПСЗ. СПб., 1830. Т. IV. № 1751.
10 См.: Гордон М.В. К истории возникновения авторского права в России // Учен. зап. Харьков. юрид. ин-та. 1948. Вып. 3. С. 172—173.
лись работы. С этих пор академическая привилегия распространялась на всю решительно печатную продукцию, которую выпускала Академия, т.е. и на собственно академические издания: "Санкт-Петербургские ведомости", научные журналы на латинском и русском языках, служившие приложениями к этой газете (всевозможные "Commentarii" и "Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие"), адресные политические и астрономические календари, — и на те книги, что печатались по заказу от "посторонних" Академии казенных учреждений и частных лиц. Более того, все изданные в академической типографии произведения печати поступали в собственность Академии.
В 1732 г. привилегия Академии наук была впервые нарушена. Некий типографщик Ашмус Кооп самовольно перепечатал в Любеке и привез для продажи в Россию выпущенный Академией на немецком языке Тариф, пошлинный устав и трактат, учиненный между Россиею и короною Датскою. Чтобы избежать убытков, которыми грозило распространение этой книги в империи, Академия наук обратилась к Сенату с ходатайством "о запрещении, под штрафом, вывозить из-за моря для продажи в России не только означенную книгу, но и все книги, которые уже при академии имеются и иметься будут впредь"11. По докладу Сената исключительное право Академии было подтверждено указом императрицы Анны Иоанновны от 26 сентября 1732 г.
Три года спустя академическая монополия была признана и за рубежом. 6 апреля 1735 г. король Польский и курфюрст Саксонский Август даровал Санкт-Петербургской Академии наук особую привилегию, которой запрещалось перепечатывать и продавать в пределах Саксонского курфюршества книги, изданные в академической типографии.
Еще через месяц исключительные права Академии стали охраняться и в Священной Римской империи. Нюрнбергский типографщик Иоганн Адам Шмидт перепечатал выпущенную в 1732 г. Академией наук немецкую книгу Nachtricht von gezogenen Buchsen und etliche rare Anmerckungen von Siessen. В ответ на жалобу русского правительства германский император Карл VI рескриптами от 10 мая 1735 г. к магистру Нюрнберга и к императорскому книжному комиссару во Франкфурте-на-Майне повелел конфисковать еще не распроданные экземпляры перепечатанной книги и запретить "раз навсегда, под страхом строгого взыскания, подобное перепечатывание, в особенности тех книг,
111 ПСЗ. Т. VIII. № 6240.
которые изданы в Санкт-Петербурге"12. Впрочем, Г.Ф. Шерше-невич полагал, что русское правительство "не имело никакого юридического основания на эту претензию" и что германский император поступил так исключительно "из международной любезности"13.
К концу 1730-х годов на территории Российской империи окончательно установилась монополия Академии наук на выпуск печатной продукции, имевшей общегражданское значение, в частности календарей. Так, именным указом от 26 декабря 1738 г. Анна Иоанновна запретила ввозить в Россию польские календари и повелела пользоваться в Киеве и вообще на Украине календарями, "издаваемыми от Академии"14.
Любопытно, что упоминание об академических календарях и об "исключительном праве собственности" на них не раз встречается в различных источниках: в исторической, правовед-ческой литературе и равным образом в законодательных актах XVIII столетия. Именно календари, а не "Санкт-Петербургские ведомости" или какой-нибудь из академических научных журналов становились причиной нарушения привилегии Академии наук во второй половине XVIII — начале XIX в.
Так, известно, что в конце 1779 г. некто Х.-Ф. Клеэн, арендовавший типографию Артиллерийского и инженерного кадетского корпуса, без разрешения Академии наук перепечатал месяцеслов на 1780 г. В наказание за нарушение академической привилегии сенатским указом от 20 февраля 1780 г. предписывалось все отпечатанные Клеэном экземпляры календаря доставить в Академию наук, "не производя им продажи"15.
В 1800 г. в Полоцке "без надлежащего предварительного рассмотрения" неизвестный типографщик напечатал один из академических календарей, в котором обнаружились "многие неисправности и несходствия против санкт-петербургского"16. В связи с этим 6 апреля того же года вышло постановление, предписывавшее "означенные календари сжечь", а полоцкого суфрагана Бениславского, допустившего самовольное издание календаря, от должности цензора отрешить.
По-видимому, вопрос об академических календарях представлялся в то время столь важным, что 25 октября 1800 г.
12 Калмыков П.Д. О литературной собственности вообще и в особенности об истории прав сочинителей в России. СПб., 1851. С. 72.
13 Шершеневич Г.Ф. Указ. соч. С. 122.
14 1 ПСЗ. Т. Х. № 7715.
15 Там же. Т. XX. № 14985.
16 Там же. Т. XXVI. № 19373.
по этому поводу в Сенате выступил президент Академии наук барон А. Л. Николаи. В своем докладе он указал на несоответствие между численностью народонаселения России и малыми объемами продаж календарей: их расходилось тогда не более 16—17 тыс. экз., что позволяло спекулянтам взвинчивать цены вдвое, а то и вчетверо. По мнению барона Николаи, за Академией наук следовало утвердить исключительное право издавать календари для всей империи. Рассылаться они могли бы так же, как и "Санкт-Петербургские ведомости", — через Почтовое правление.
Павел I поддержал предложение барона Николаи и именным указом от 10 декабря 1800 г. подтвердил исключительное право Академии наук на издание политических адресных и астрономических календарей. Правда, при этом из академической привилегии были изъяты БшеОгшт полоцких иезуитов и Ви-ленский календарь, содержавший в себе имена святых.
Через год, уже при Александре I, Академия наук лишилась права на издание так называемых провинциальных календарей, выпускавшихся в остзейских губерниях на латышском, эстлянд-ском и еврейском языках. В именном указании Сенату от 14 декабря 1801 г. эта мера объяснялась тем, что "календари эти не политические адресные или астрономические, но простонародные, содержащие в себе... статьи весьма нужные и полезные для обывателей тех языков, на которых оные издавались"17.
5 июля 1803 г. Александр I утвердил Устав Санкт-Петербургской Академии наук, заменивший собой прежний Регламент 1725 г. Нормы §113 и 115 Устава окончательно закрепили за Академией наук исключительное право на печатание и продажу календарей, "Санкт-Петербургских ведомостей" и всех книг, выпущенных в академической типографии.
В 1771—1782 гг. институт издательских привилегий отчасти утратил свой исключительно казенный характер. Русское правительство разрешило завести несколько "вольных", как их тогда называли, типографий, предоставив их содержателям (в основном иностранцам) соответствующие привилегии. Почему это было сделано, сказать трудно. Возможно, таким образом выразилась некоторая либерализация политики имперских властей в отношении печати. Ведь к тому времени в стране уже было передано на содержание частных лиц (т.е. в аренду) значительное количество казенных типографий, в том числе печатни Артиллерийского и инженерного корпуса, Сената (в Москве и Петербурге), Московского университета, рижского магистрата.
17 Там же. № 20081.
В этом смысле предоставление "партикулярным" лицам привилегий на заведение собственных типографий было промежуточным шагом на пути к полной легализации частного книгоиздания. Но новые — частные — привилегии не давали своим обладателям безграничных прав. По-видимому, власти понимали, что бесконтрольное распространение вольных типографий способно нанести урон государственной монополии на рынке печатной продукции. Поэтому в привилегиях, дарованных владельцам вольных типографий, довольно четко обозначался репертуар книг, которые те могли печатать, и строго-настрого запрещалось нарушать исключительные права, принадлежащие казенным заведениям.
Первая привилегия на учреждение вольной типографии и словолитни в Санкт-Петербурге была пожалована сенатским указом от 1 марта 1771 г. "мастеру словолитного художества" И.-М. Гартунгу. Он мог печатать книги только на иностранных языках, при условии, что они не будут "предосудительны ни Христианским законам, ни правительству, ниже добронравию"18. Издавать русские книги, во избежание "подрыва" казенным типографиям в их доходах, Гартунгу было запрещено. Вся продукция должна была сопровождаться пометкой: Печатано в вольной Гартунговой типографии. Привилегия давалась Гартунгу в вечное и потомственное владение, т.е. по сути имела бессрочный характер. Но это не препятствовало другим лицам ходатайствовать о приобретении права на заведение таких же типографий.
Через пять лет после Гартунга, 22 августа 1776 г., разрешение осуществлять издательскую деятельность в России получили петербургские книгопродавцы И.-Я. Вейтбрехт и К.-И. Шнор. Привилегия предоставляла всем впервые вышедшим в их типографии изданиям охрану от несанкционированных перепечаток. В то же время самим Вейтбрехту и Шнору запрещалось самовольно перепечатывать русские и иностранные книги, выпущенные в России другими издателями. Но не прошло и года, как типографщики нарушили данную им привилегию. В начале 1777 г. они перепечатали выпущенную Синодом "Гражданскую азбуку с кратким катехизисом и молитвами" и пустили ее в продажу по цене 10 коп. за экземпляр (синодальное издание стоило 14 коп.). Как ни странно, Синод повел себя в этой ситуации очень сдержанно, потребовав от Главной полицеймейстер-ской канцелярии всего лишь конфисковать все нераспроданные экземпляры самовольно отпечатанной "Азбуки", сославшись на обнаруженные в них опечатки.
18 Там же. Т. XIX. № 13572.
Как бы то ни было, привилегия Вейтбрехта и Шнора стала своего рода образцом. Разрешая тому или иному частному лицу заниматься издательской практикой, правительство неизменно предписывало соблюдать условия, зафиксированные именно в этом документе. Так, 17 октября 1776 г. епископ белорусской Римско-католической церкви С.С. Богуш получил дозволение завести при своей консистории типографию для печатания учебных книг на разных языках. Епископу было разрешено использовать русский шрифт, чтобы дать возможность юношеству изучать русский язык. Но перепечатывать книги, изданные в других типографиях, отец Богуш мог только руководствуясь привилегией, дарованной Вейтбрехту и Шнору.
Сам Шнор в 1779 г. выпросил дозволение завести вольную типографию в Твери. Но поскольку Сенат отказал ему в ссуде и казенной квартире, книгопродавец воспользовался данной ему привилегией для того, чтобы открыть собственную типографию в Петербурге, независимо от Вейтбрехта.
В течение следующих трех лет было выдано еще три привилегии: 23 декабря 1780 г. — сыну крупнейшего лейпцигского типографщика и книгопродавца Б.-Ф. Брейткопфу; 22 августа 1782 г. — комиссару книжной лавки Академии наук Е. Вильков-скому и переводчику Ф. Галченкову; наконец, 7 декабря того же года — лифляндскому уроженцу О.-Г. Мейеру.
После Указа о вольных типографиях от 15 января 1783 г. правительство перестало выдавать издателям привилегии: слишком уж много оказалось желающих завести собственную типографию. В итоге это привело к настоящему "взрыву" контрафакции. При отсутствии четких законов, которые определяли бы объем издательских прав, принадлежащих "партикулярным" лицам и казенным заведениям, иного трудно было ожидать. Одни становились нарушителями чужих исключительных прав по неведению, другие сознательно.
Так, в 1784 г. в число контрафакторов попал великий русский просветитель Н.И. Новиков. По приказу московского главнокомандующего графа З.Г.Чернышева он перепечатал в типографии Московского университета четыре учебника: "Сокращенный катехизис", "Руководство к чистописанию", "Руководство к арифметике" и "Правила для учащихся". Тем самым была нарушена привилегия Комиссии народных училищ — ведомства, созданного в 1782 г. по именному указу Екатерины II. Главная задача этого нового казенного заведения состояла в том, чтобы разработать и осуществить план развития начальной школы в Российской империи. Предоставленное Комиссии народных училищ исключительное право распространя-
лось на издание и продажу всей учебной литературы в империи. До 1786 г. Комиссия не располагала собственной типографией. Следуя повелению императрицы, Комиссия и частный издатель Б.-Ф. Брейткопф заключили договор, по которому книги, предназначенные для народных училищ, могли печататься только в его типографии и ни в какой другой.
Как впоследствии объяснял Новиков, самовольно изданные им учебники предполагалось "употребить в продажу для пользы народных училищ и всей публики по апробованным его сиятельством ценам"19. Впрочем, по словам русского правоведа А.П. Мальшинского, Новиков не считал допущенную им контрафакцию проступком и на допросе прямо заявил, что "для пользы народного просвещения" он "намерен так же поступать и впредь"20.
Комиссия обратилась с жалобой на контрафактора в Сенат, ходатайствуя об "общем запрещении" перепечатывать издаваемые ею учебные книги. Такое запрещение позволяло оградить исключительное право на их печатание, данное петербургскому типографщику Брейткопфу, и соблюсти "пользу казны": по расчетам Комиссии, доходы с продажи книг впредь могли заменить часть казенных расходов по училищам. Кроме того, Комиссия напоминала, что все ее издания "собственноручным ее императорского величества подписанием конфирмуются" и что она "обязана будучи смотреть за совершенным оных единообразием, не может за неисправность, без ведома ее печатанных, ответствовать"21. Указом от 1 ноября 1784 г. Сенат подтвердил исключительные права Комиссии народных училищ. Контрафактные экземпляры учебников были отобраны в ее пользу.
Через два года привилегия Комиссии получила повторное подтверждение в Уставе народных училищ от 5 августа 1786 г. Правило § 110 дозволяло правлению Комиссии "завести и содержать собственную свою книгопечатню с другими мастерскими палатами, какие для печатания книг, вырезывания ландкарт и прочих училищных надобностей могут быть потребны, или также по благорассуждению печатать книги и вырезывать ландкарты у вольных мастеров"22. За Комиссией признавалось исключительное право на печатание и продажу учебных и других
19 Цит. по: Лонгинов М.Н. Соч. М., 1915. Т. 1. С. 223—224.
20 Мальшинский А. Международная охрана литературного труда (по поводу открытого письма Эмиля Зола к русской печати) // Рус. вестн. 1894. № 2. С. 235.
21 1 ПСЗ. Т. XXII. № 16086.
22 Там же. № 16421.
изданий. Их перепечатка "без дозволения Главного училищного правительства" была запрещена.
Вообще институт привилегий в России оказался необычайно живучим. В конце XVIII — начале XIX в. правительство то закрывало вольные типографии, то вновь разрешало их заводить, но казенные заведения (Сенат, Синод, Академия наук, Комиссия народных училищ и проч.) по-прежнему в полной мере пользовались дарованными им привилегиями.
9 июля 1804 г. вступил в силу первый в России Устав о цензуре, который, по сути, явился первым "положительным" законом об издательской деятельности. Таким образом, отечественное издательское право приобрело некоторую регулярность. Однако Цензурный устав не только не отменил привилегии казенных заведений, но, напротив, закрепил их, настрого запретив частным издателям покушаться на государственную монополию в сфере периодической и непериодической печати. На институт привилегий не повлияло и формирование в 1828—1846 гг. законодательства о "литературной и художественной собственности".
Почему же русское правительство не хотело отменять привилегии казенных заведений? Ответ прост. Если бы это произошло, государственным издательствам неминуемо пришлось бы вступить в конкурентную борьбу с частными книгоиздателями, которые на рынке печатной продукции зачастую оказывались экономически более успешными. Искусственно же поддерживая правовой институт, давно уже ставший архаичным и в большинстве цивилизованных стран мира замененный регулярным издательским и авторским правом, государство пыталось сохранить свое renommée в издательской сфере.
Таким образом, с начала XVIII в. под прямым влиянием западноевропейской правоприменительной практики в России стал складываться институт издательского права. Его возникновение было вызвано необходимостью защищать производителей и распространителей печатной продукции от конкурентов, а также требованиями государственного контроля над характером выпускаемых в стране изданий. По своей природе издательское право представляло собой монополию на издание и продажу книг и других произведений печати. Оно регламентировалось не законодательными нормами, а отдельными распоряжениями царствующих особ. В качестве субъектов издательского права выступали казенные учреждения и частные предприниматели (преимущественно иностранного происхождения), занимавшиеся издательской и книготорговой деятельностью. Для охраны издательских (коммерческих по своей природе) интересов в России, как и в Западной Европе, применялись средства персона-
5 ВМУ, журналистика, № 1
лизации печатных изданий (издательские и типографские марки) и привилегии, выдававшиеся по решению властей. Однако важной и отличительной особенностью издательских привилегий в России был их преимущественно казенный характер: в основном привилегиями пользовались не частные книгоиздатели, как это было в западноевропейских странах, а казенные заведения, которым власти предоставляли право заниматься издательской деятельностью.
Несмотря на юридическую неполноценность издательского права в России XVIII — начала XIX в., его введение положило начало истории исключительных прав на произведения литературы и искусства.
Поступила в редакцию 20.05.2007
