CC BY
4
УДК 801.73
DOI: 10.31249/litzhur/2023.60.09
А.А. Аксёнова
© Аксёнова А.А., 2023
«ТЫ ПЕЧАЛЬНО МЕРЦАЛА» Ф.К. СОЛОГУБА: СПЕЦИФИКА МОЛЧАЛИВОГО ДИАЛОГА И СОБЫТИЕ ВСТРЕЧИ
Аннотация. В предлагаемой статье дается истолкование полного текста указанного стихотворения Ф. Сологуба, который ранее только затрагивался в фундаментальных исследованиях русского символизма или упоминался в качестве иллюстрации того или иного мотивного комплекса. Исходным моментом для нас становится вопрос о диалоге и событии в лирике. В статье раскрывается соотношение теоретических положений с поэтикой стихотворения «Ты печально мерцала». Цель состоит в прояснении аспектов события и диалога в символической реальности. В ходе рассмотрения автор обращается к образам мерцания, молчания, бессловесного рассказа, пленительного круга. Систематическое рассмотрение обозначенной проблематики позволяет сделать вывод о том, что событие встречи и диалогические отношения в этом произведении не только неслучайны, но и становятся как объектом изображения (частью художественной реальности), предметом рефлексии лирического героя, так и способом понимания, результатом взаимодействия произведения и читателя.
Ключевые слова: Ф.К. Сологуб; мерцание; символ; диалог; встреча; событие.
Получено: 16.01.2023 Принято к печати: 10.02.2023
Информация об авторе: Аксёнова Анастасия Александровна, магистр философии, ассистент кафедры русского языка и литературы Кемеровского государственного университета, ул. Красная, 6, 650000, Кемерово, Россия. ORCID ID: https://orcid.org/0000-0001-5048-6019
E-mail: AA9515890227@yandex.ru
Для цитирования: Аксёнова А.А. «Ты печально мерцала» Ф.К. Сологуба: специфика молчаливого диалога и событие встречи // Литературоведческий журнал. 2023. № 2(60). С. 160-169.
DOI: 10.31249/litzhur/2023.60.09
Anastasia A. Aksenova
© Aksenova A.A., 2023
"YOU WERE SADLY TWINKLING" BY FEDOR K. SOLOGUB: THE SPECIFICS OF THE SILENT DIALOGUE AND THE EVENT OF THE MEETING
Abstract. The proposed article provides an interpretation of the full text of Fedor Sologub's poem, which was previously only touched upon in fundamental studies of Russian symbolism or mentioned as an illustration of a particular motif complex. The starting point for us is the question of the dialogue and the event in the lyrics. The article reveals the correlation of theoretical positions with the poetics of the poem "You were sadly twinkled". The goal is to clarify the aspects of the event and dialogue in symbolic reality. In the course of consideration, the author turns to the images of flickering, silence, a wordless story, a captivating circle. Systematic consideration of the identified issues allows us to come to the conclusion that the event of the meeting and the dialogical relations in this work are not only non-random, but also become both the object of the image (part of artistic reality), the subject of reflection of the lyrical hero, and the way of understanding, the result of the interaction of the work and the reader.
Keywords: Fedor Sologub; twinkle; symbol; dialogue; meeting; event.
Received: 16.01.2023 Accepted: 10.02.2023
Information about the authors: Anastasia A. Aksenova, Master of Philosophy, Assistant of the Department of Russian Language and Literature of Kemerovo State University, Krasnaya Street, 6, 650000, Kemerovo, Russia. ORCID ID: https://orcid.org/0000-0001-5048-6019
E-mail: AA9515890227@yandex.ru
For citation: Aksenova, A.A. "'You Were Sadly Twinkling' by Fedor K. Sologub: The Specifics of the Silent Dialogue and the Event of the Meeting". Literaturovedcheskii zhurnal, no. 2(60), 2023, pp. 160-169. (In Russ.)
DOI: 10.31249/litzhur/2023.60.09
Настоящее чтение - это собирание ради того, что уже и помимо нашего ведения приняло наше существо в свой требовательный зов...
М. Хайдеггер. Что значит читать?
По словам М.М. Бахтина, у Ф.К. Сологуба «двойственность обнаруживается везде, единый план не устанавливается <...> природа - гуща человеческой жизни, природа мифологична» [3, т. 2, с. 305]. Эта двойственность раскрывается как единство мифа и символа. В статье, которая посвящена проблеме диалога в лирике, С.Н. Бройтман высказывается так: «.смысловая перспектива, если искать ей аналогий, близка к перспективе мифа, в котором нет единого и абсолютного центра и в котором подразумеваемое и выраженное взаимообратимы» [4, с. 39]. Такое высказывание в полной мере относится, на наш взгляд, к миру произведения «Ты печально мерцала» Ф.К. Сологуба.
Образ мерцания с первых строк завораживает читающего текст, вошедший в раздел «Волхвования» книги Ф.К. Сологуба «Пламенный круг». Эти первые строки становятся границей нашей повседневности и реальности художественных миров. По выражению Л.Ю. Фуксона, «именно на малом "участке" текста сразу же вырастает "удельный" семантический вес всех деталей» [12, с. 194].
Мерцание - не только первый визуальный образ в стихотворении, но и первое уловимое в пространстве героем-наблюдателем движение смены света и тьмы. Такая отсылка к космогонии связывает символ и миф: «Сологуб создает миф, согласно одному из вариантов которого "я" существовало, подобно орфическому Эросу, еще до сотворения мира: "В первоначальном мерцаньи, / Раньше светил и огня, / Думать, гадать о созданьи / Боги воззвали меня"» [8, с. 893]. Эта связь символа с мифом подтверждается в размышлениях С.С. Аверинцева: «.структура символа направлена на то, чтобы погрузить каждое частное явление в стихию "первоначал" бытия и дать через это явление целостный образ мира. Здесь заложено сродство между символом и мифом» [2, с. 826]. Характер мерцания раскрывается в словах героя как печальный. Конечно, мерцание - световой и зрительный эффект, нечто само по себе безэмоциональное и безоценочное, но только не в поэтическом мире, где в отличие от повседневной реальности, образ всегда наделяется
оценкой. Присутствие в строке наглядного «мерцания» говорит здесь о том, что герой находится в позиции созерцателя.
Состояние подвижности, характерное для мерцания как постоянного перехода из тьмы в свет и обратно, - пограничное положение между светом и тьмой. В данном контексте мерцание - это еще и репрезентация самого символа, который поворачивает образ разными его гранями.
В противовес печальному мерцанию в образной системе этого мира выдвигается круг. И этот круг не столько геометрическая фигура, но и перифраз общества (круг подруг), т.е. это вне-пространственное явление, аналогично расхожему выражению «круг общения».
Положение лирической героини и связанного с ней «мерцания» утверждается ее пребыванием за пределами круга (она «не вступала»). Благодаря этому и становится возможной ее встреча с героем. В исследовании русского символизма А. Ханзен-Лёве отмечает: «... движение по кругу в переносном смысле ассоциируется с банальностью, пустотой (скука, пошлость) "повторения"» [15, с. 295]. Круг - это уже в каком-то смысле и есть плен, замыкающая фигура, но здесь то, что пленительно для всех (яркость подруг), не является актуальным для лирического героя и героини. Они за пределами круга. Неприметное оказывается важнее яркого в жесте ценностного предпочтения. Для самого героя оказывается ближе печальное мерцание, неприметное людям.
Сближение символизма и романтизма рассматривалось неоднократно и вовсе не безосновательно подчеркивалось, что символизм - это «все тот же исконный романтизм в обновленной форме» [6, с. 104]. Но связь некоторых мотивов у Ф. Сологуба с традициями романтизма обретает особенное преломление: «В поэтическом творчестве я различаю два стремления: положительное, ироническое, говорящее миру "да" и этим вскрывающее роковую противоречивость жизни, и отрицательное, лирическое, говорящее миру "нет" и этим созидающее иной мир, желанный, необходимый, но и невозможный без конечного преображения мира» [9, т. 6, с. 428]. Двоякое истолкование образа круга (как геометрической фигуры, которая проникает в воображение читателя, и как общества людей) продиктовано влиянием символической природы данного образа, где первое из указанных значений не отменяет второго.
В первой строфе мы отметили оппозицию «ты» и «подруги», но она не является здесь единственной: во второй строфе к этому присоединяется оппозиция «Я и Все», характеризующая лирического героя. В книге о русском символизме Л.А. Колобаева пишет: «В стихотворении "Ты печально мерцала." рисуется образ неяркой, не замеченной другими, мерцающей женской красоты, открывающейся в редкий ночной час для любимого. Здесь звучит диалог душ, диалог без слов» [7, с. 96]. Определение взаимоотношений героя и героини как «диалог без слов» является точным с точки зрения художественной реальности самого произведения. Но стоит отметить оксюморонный характер самого выражения, поскольку слово «диалог» происходит от др.-греч. ЗшАюуод «разговор, беседа», из 5ш «через; раздельно» + ^оуод «слово, речь, мнение».
Таким образом, неоспоримо присутствие двух начал, двух участников, но необходимость логоса, языкового выражения, делает «диалог без слов» чем-то запредельным, непознаваемым. Как раз для символической реальности это вполне естественно, поскольку символ «не только связан с нерасчленимым мировым целым, но он - способ выражения "невыразимой" другими средствами целостности мира» [5, с. 226]. В прочтении стихотворной строки «Ты без слов мне расскажешь» актуализируется второе значение и иное понимание логоса, которое восходит к праиндо-евр. «собирать». Собранность здесь и ведет к молчаливому
пониманию.
В каком смысле «собранность» и есть «понимание»? По словам М. Хайдеггера, понимание и настоящее чтение - это «собирание ради того, что уже и помимо нашего ведения приняло наше существо в свой требовательный зов» [14, с. 415]. Иными словами, понимание - это и есть связность (собранность). Такое убеждение подтверждается в исследовании чтения-понимания, например, в книге Л.Ю. Фуксона: «. переходя от одной детали к другой, мы начинаем ощущать стягивающую силу, которая их держит как части целого» [13, с. 56-57]. В той же главе автор книги ссылается на Августина, который усматривает в понимании «процесс собирания, т.е. сведения вместе» [1, с. 247]. Изображение безмолвного диалога открывает читателю символический смысл реальности произведения Ф.К. Сологуба. Интонация доверительной беседы,
рассказывание «чем и как ты живешь» выражается взглядом, не словом. По наблюдению С.С. Аверинцева, «истинный символ, помимо неисчерпаемости смысла, передает на сокровенном языке намека и внушения нечто невыразимое, неадекватное внешнему слову» [2, с. 826]. Отсюда специфика образов молчания, любовь к ночной тишине.
Освобождение от лишних слов приводит в конечном счете и к освобождению самого героя: «И тоску мою свяжешь, / И печали сожжешь» [10, т. 7, с. 101]. В этой четвертой строфе проявляется символическое совмещение антропоморфного и умозрительного, когда взгляд одного человека обращен на другого, но в то же время это еще и взгляд героя внутрь своих собственных мыслей, переживаний.
Двойственность, о которой мы говорили в начале, проявляется в том, что лирическая героиня - это и человек, а сама изображенная ситуация - образ тайных встреч мужчины и женщины, и звезда, мерцающая в голубой тишине, в молчании ночи. Встреча лирического героя с ней происходит в неопределенном пространстве, в ночной голубой тишине. Этому сопутствует странность соединения незримых характеристик (тишина) и цветовых (голубая); но это кажется странным лишь для рационального, расчленяющего сознания. Для древнего мироощущения такая связь изначальной цельности является естественной. Возникает ночной пейзаж под открытым небом.
Указание на небесный план актуализирует образ небесных светил в обращении лирического героя к «ты». Мирча Элиаде отзывается о лунной символике так: «. взаимосвязь между лунными ритмами, становлением времени, Водами, ростом растений, женщинами, смертью и воскресением, человеческой судьбой, ткачеством и т.д. В конечном счете символика Луны обнажает связь "мистического" порядка между различными уровнями космической реальности и определенными возможностями, заложенными в человеческом существовании» [16, с. 355]. Ощущение героем мира как голубой тишины делает и связь между различными уровнями реальности чем-то естественным, а сам человек оказывается в диалоге не только с себе подобными, но и с природой.
При этом достаточно признаков указывают на человеческую ипостась героини. Обращение к ней на «ты» свидетельствует о
субъектности, но мерцание - свойство неживых объектов. Мерцают и звезды, и пламя свечи, и поверхность воды. При определенном освещении могут мерцать человеческие глаза. Личное обращение «ты» указывает на семантические сферы, принадлежащие «я» и «ты», упорядочивает художественный мир так, что перед нами возникает не безмолвный, пустынный мир одинокого «я», в него проникает диалогическое напряжение.
Объясняя бахтинское понимание диалога, Л.Ю. Фуксон определяет его так: «. персоналистский способ бытия и способ мысли, при котором обращение к любым сферам сопровождается систематической персонификацией, развеществлением любого предмета, благодаря чему его понимание становится событием встречи (курсив наш. - А. А.)» [11, с. 180]. В художественной реальности рассматриваемого произведения событие встречи и диалога состоятельно благодаря известным свойствам символа: «. по символу опознают и понимают друг друга "свои ". В отличие от аллегории, которую может дешифровать и "чужой", в сознании есть теплота сплачивающей тайны (курсив наш. - А. А.)» [2, с. 826]. Отмеченные противопоставления пленительной яркости и печального мерцания указывают на то, что такая героиня лишена показных качеств своих «подруг», она вместе с тем и есть печаль, не выставленная напоказ, скрытая от людей.
Та, кто «открылась лишь мне» - печаль самого героя, скрытая в его душе боль, незримое чувство, недоступное никому кроме него самого. Однако такое «монологичное» истолкование вступает в противоречие с семантикой утешения: тоску свяжешь, печали сожжешь. Поэтому как часть символической реальности здесь актуализируется многослойная семантика: «ты» - это не только печаль героя, но еще и звезда (или луна), и женщина-собеседница.
Итак, диалогические отношения в этом произведении не только неслучайны, но и становятся ключевыми в ситуации освобождения лирического героя. Тоска и печаль - внутренние состояния, но их связывание и сжигание говорит о возможном воздействии в пределах тактильного мира. Значит, эти состояния ов-нешняются до той степени, что на них уже можно воздействовать.
Переживание героем тоски - внутренняя раздробленность. Тоска расщепляет мир на «здесь» и «там». В стихотворении тоске противопоставляется связывание, собирание и сама встреча ге-
роев. Если говорить о связывании, то противостоять тоске может обретение смысла, понимание-связывание, восполнение до целого. Поэтому именно тоску - «свяжешь». Семантическая многослой-ность проявляется в том, что это не только буквальное действие, но еще и то связывание-собирание, о котором пишет Августин.
Печали нельзя развеять только с помощью вовлеченности в череду внешних событий, они таятся на глубине души, как песок на дне озера. Поэтому недостаточно одного внешнего связывания или понимающего собирания. Сжигание печалей вводит в мир произведения опосредованную, не называемую прямо, оппозицию огня и холода.
Этот образ огня перекликается с мерцанием из первой строки, но мерцание - характеристика внешней (зримой) стороны жизни, а огонь, сжигающий все печали, относится к невидимой, внутренней ее стороне - он согревает. В разлученном, разделенном состоянии возможно только холодное мерцание, но встреча героев превращает это слабое мерцание в пламя, тепло сближения. Тоска преодолевается в понимании-связывании, в диалоге, а печали (и с ними - образы холода, одиночества) сжигает именно встреча и тепло сближения.
Список литературы
1. Августин Аврелий. Исповедь. М.: Ренессанс, 1991. 488 с.
2. Аверинцев С.С. Символ // Краткая литературная энциклопедия. Т. 6. 1971. С. 826-831.
3. БахтинМ.М. Собрание сочинений [в 6(7) т.]. Т. 2. М.: Русские словари, 2000. 800 с.
4. Бройтман С.Н. К проблеме диалога в лирике (опыт анализа стихотворения О. Мандельштама «Сестры - тяжесть и нежность.») // Художественное целое как предмет типологического анализа. Межвузовский сборник научных трудов. Кемерово: Кемеровский государственный университет, 1981. С. 33-44.
5. Бройтман С.Н. Символ // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий. М.: Издательство Кулагиной; 1п1ха11а, 2008. С. 226-227.
6. Иванов-Разумник. Вечные пути (Реализм и романтизм) // Заветы. 1914. № 3. С. 93-110.
7. Колобаева Л.А. Русский символизм. М.: Московский университет, 2000. 296 с.
8. Русская литература рубежа веков (1890-е - начало 1920-х годов). Книга 1. М.: ИМЛИ РАН, Наследие, 2001. 960 с.
9. Сологуб Ф. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 6. Заклинательница змей: Роман. Рассказы. Статьи. Эссе. Заметки. Воспоминания современников. М.: Интелвак, 2002. 608 с.
10. Сологуб Ф. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 7. (дополнительный). Лазурные горы: Стихотворения. М.: Интелвак, 2003. 568 с.
11. Фуксон Л.Ю. Время диалога // Новый мир. 2012. № 8. С. 175-181.
12. Фуксон Л.Ю. Интерпретация фрагмента текста как опыт «медленного чтения» // Сибирский педагогический журнал. 2015. № 3. С. 193-197.
13. Фуксон Л.Ю. Чтение. Кемерово: Кузбассвузиздат, 2007. 222 с.
14. Хайдеггер М. Исток художественного творения: избранные работы разных лет. М.: Академический проект, 2008. 526 с.
15. Ханзен-Лёве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Ранний символизм. СПб.: Академический проект, 1999. 512 с.
16. ЭлиадеМ. Мефистофель и андрогин. СПб.: Алетейя, 1998. 374 с.
References
1. Avgustin Avrelii. Ispoved' [Confessions]. Moscow, Renessans Publ., 1991, 488 p. (In Russ.)
2. Averintsev, S.S. "Simvol" ["Symbol"]. Kratkaya literaturnaya ehntsiklopediya, vol. 6, 1971, pp. 826-831. (In Russ.)
3. Bakhtin, M.M. Sobranie sochinenii [Collected Works] [in 6(7) vols]. Moscow, Russkie slovari Publ., vol. 2, 2000, 800 p. (In Russ.)
4. Broitman, S.N. "K probleme dialoga v lirike (opyt analiza stihotvoreniya O. Man-del'shtama 'Sestry - tyazhest' i nezhnost'...')" ["On the Problem of Dialogue in Lyrics (the Experience of Analyzing O. Mandelstam's Poem 'Sisters - Heaviness and Tenderness.')"]. Hudozhestvennoe tseloe kak predmet tipologicheskogo analiza. Mezhvuzovskii sbornik nauchnyh trudov. Kemerovo, Kemerovskii gosu-darstvennyi universitet Publ., 1981, pp. 33-44. (In Russ.)
5. Broitman, S.N. "Simvol" ["Symbol"]. Pojetika: slovar' aktual'nykh terminov i po^atii. Moscow, Izdatel'stvo Kulaginoi Intrada Publ., 2008, pp. 226-227. (In Russ.)
6. Ivanov-Razumnik. "Vechnye puti (Realizm i romantizm)" ["Eternal paths (Realism and Romanticism)"]. Zavety, no. 3, 1914, pp. 93-110. (In Russ.)
7. Kolobaeva, L.A. Russkii simvolizm [Russian Symbolism]. Moscow, Moskovskii universitet Publ., 2000, 296 p. (In Russ.)
8. Russkaya literatura rubezha vekov (1890-e - nachalo 1920-h godov) [Russian Literature of the Turn of the Century (1890 s - early 1920 s)]. Book 1, Moscow, IMLI RAN, Nasledie Publ., 2001, 960 p. (In Russ.)
9. Sologub, F. Sobranie sochinenii [Collected Works]: in 6 vols. Vol. 6. Zaklina-tel'nica zmei: Roman. Rasskazy. Stat'i. Ehsse. Zametki. Vospominaniya sovremen-nikov. Moscow, Intelvak Publ., 2002, 608 p. (In Russ.)
10. Sologub, F. Sobranie sochinenii [Collected Works]: in 6 vols. Vol. 7. (additional). Lazurnye gory: Stihotvoreniya. Moscow, Intelvak Publ., 2003, 568 p. (In Russ.)
11. Fukson, L.Ju. "Vremya dialoga" ["The Time of the Dialogue"]. Novyi mir, no. 8, 2012, pp. 175-181. (In Russ.)
12. Fukson, L.Ju. "Interpretaciya fragmenta teksta kak opyt 'medlennogo chteniya'" ["Interpretation of a Text Fragment as an Experience of 'Closed Reading'"]. Sibirskiipedagogicheskii zhurnal, no. 3, 2015, pp. 193-197. (In Russ.).
13. Fukson, L.Ju. Chtenie [Reading]. Kemerovo, Kuzbassvuzizdat Publ., 2007, 222 p. (In Russ.)
14. Khaidegger, M. Istok hudozhestvennogo tvoreniya: izbrannye raboty raznykh let [The Source of Artistic Creation: Selected Works of Different Years]. Moscow, Akademicheskii Proekt Publ., 2008, 526 p. (In Russ.)
15. Khanzen-Leve, A. Russkii simvolizm. Sistema pojeticheskikh motivov. Rannii simvolizm [Russian Symbolism. The System of Poetic Motifs. Early Symbolism]. St Petersburg, Akademicheskii proekt Publ., 1999, 512 p. (In Russ.)
16. Ehliade, M. Mefistofel' i androgin [Mephistopheles and Androgin]. St Petersburg, Aleteiya Publ., 1998, 374 p. (In Russ.)
