CC BY
36ЯЗЫКОЗНАНИЕ И ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
Образ осознанного молчания в произведениях О.Э. Мандельштама
Аксенова Анастасия Александровна,
магистр философии, преподаватель кафедры журналистики и русской литературы XX века, Кемеровский государственный университет
E-mail: AA9515890227@yandex.ru
В статье рассматриваются особенности образа осознанного молчания в произведениях О.Э. Мандельштама. Целью этого изучения является объяснение некоторых смысловых аспектов художественного изображения. Ставится задача прояснить проблему изображённого миропорядка и человеческого места в нём. Автор приходит к выводу, что отсутствие стройных слов и вытеснение образа змея образом больного удава - приводит к утверждению осознанного молчания; художественный образ слова в произведении «Silentium» возвращается в музыку, уста обретают немоту, сердце стыдится высказывания, пытаясь уловить саму первооснову жизни; в произведении «Мой тихий сон...» весь внутренний мир человека умещается в образе взгляда, которому сопутствует замирание слов на устах.
Ключевые слова: О.Э. Мандельштам; молчание; змей; мудрость; творчество; Silentium; сон.
о с
CJ
см см
Образ осознанного молчания в этом произведении опосредованно отражается уже в самом названии текста. Но «змей» (как образ силы и мудрости) последовательно развенчивается до изображения больного удава. Кроме того, отсутствие слов, жалоб, признаний - примета невыразимого чувства. Страдание в изображённом мире сопровождается бессмысленностью выражения жалоб, а это свидетельствует и о сложившемся взгляде на мир: перед нами мир, в котором отсутствует доверие, надежда и понимающий собеседник.
Не случайно некоторые исследователи считают, что книга «Камень», в которую входит данное произведение, является «не просто отражением тезиса о собеседнике и монологе, но и его органическим воплощением» [Артёмова, 2015: 12]. Отмечается и тот факт, что «Мандельштам не пишет ни одного «чистого» в жанровом отношении послания» [Артё-мова, 2015: 110]. Итак, мы рассмотрим подробнее этот момент отсутствия «стройных слов» [Мандельштам, 1990: 280] в произведении «Змей».
Для этого необходимо «подключить» и прочие компоненты изобразительности, ведь: «Мир включает в себя, далее, то, что правомерно назвать компонентами изобразительности» [Хализев, 2004: 432]. Построение образа невозможно без актуализации контекстуальных взаимосвязей произведения, так возникает художественный мир, обладающий объёмом воображаемого пространства, а не только лишь плоскостью информации: «Ото всех сколько-нибудь самостоятельных частей контекста тянутся диалогические нити, которые сходятся в организационном центре» [Бахтин, 1996: 297]. Поэтому в понимании художественного образа «слов» мы и обращаемся к его взаимосвязям с остальными образами изображённого мира.
Здесь отсутствие стройных слов для жалоб и признаний указывает нам на несоизмеримость между словом и тем переживанием, которое должно быть выражено этим словом. Лирический герой даёт отсылку в осмыслении поэтического дара и дара самой жизни к образу кубка, как человеческого удела.
Этот удел тяжёл и не глубок, такой кубок не только нелегко нести, но он и не утоляет жажды. Соответственно сама жизнь и поэтический дар осмысляется как бесполезная тяжесть и мука. Невозможность выразить смысл в стройном слове приводит к трансформации и низведению образа мудрого змея до образа измученного и больного удава.
Мудрый змей, который связан с образом древнего знания в произведении изображается как танцующее и дрессированные животное, которое вьётся под звуки, как сам лирический герой на звуки былого вдохновения уже отзывается лишь по инерции. Опасный и ядовитый змей, указанный в заглавии текста - совершенная противоположность дрессированному и неядовитому животному - удаву.
В статье Л.Ю. Фуксона представлено важное наблюдение: «единство бытия и смысла есть в нашем понимании эстетическая ценность, и та образная логика произведения, которая постигается в ходе толкования, поэтому есть не только символическая, но и ценностная логика» [Фуксон, 1997: 29]. Мы не стремимся к утверждению, что смысл данного произведения ограничивается расшифровкой символа «змей», напротив, следует рассматривать этот образ на фоне данного здесь и «больного удава». Поскольку в изображённом миропорядке такие образы взаимопроясняются, то есть сопоставлены не случайно.
Отсюда возникает возможность объяснить смысл молчания (отсутствия стройных слов). Заметим, что стройное слово - это слово возвышенное и точное. На его месте в изображённом мире возникает осенний сумрак, который соответствует образу лезвия тоски. Образ лезвия - это ещё и образ тонких и острых мучений. Не случаен здесь и образ ржавого железа как образ испорченного, непригодного в дело металла. Поэтому осенний сумрак, ветер, больной удав, ржавое железо - это единый ряд образов медленного умирания.
Так, отсутствие стройного слова освобождает и место для муки: трепет перед лезвием тоски связан ещё и с тем, что тоска - это прежде всего духовное разрушение, внутренние муки, от которых не могут спасти все богатства Крёза, то есть внешние, материальные условия мира. Не случайно Е. Тоддес отметил здесь признак «болезненной рефлексии» [Тоддес, 2014].
Поскольку лезвие тоски трактуется как ниспослание свыше (Господь), то и для защиты от этого нет никаких земных средств. Распутывание извилистого клубка - это действия человека, отрицающего непознаваемость жизни. Здесь прекращается это действие (распутывания и познания), происходит отказ от лукавых отрицаний. Такой отказ вызван признанием, что больше нет слов способных выражать смысл.
Так, образ лирического героя в этом произведении соотносится с художественным образом поэта, который «связан только с провиденциальным собеседником» [Мандельштам, 1990: 179]. Осознание бессмысленности лукавых отрицаний сопоставимо с бесполезностью предсмертного порыва-потрясения. Здесь встряска накануне казни уже ничего не меняет. Кроме того, звуковые образы «железа визг и ветра темный стон» связаны с образом безысходности, смерти.
Равнодушное ожидание смерти утверждается так: «Я не хочу души своей излучин, / И разума,
и музы не хочу» [Мандельштам, 1990: 280]. Поэтому отсутствие стройных слов для жалоб и признаний - это отсутствие всякого творческого усилия, отказ от объяснений и попыток понимания («распутывать извилистый клубок»).
Мы видим утверждение непреодолимого разрыва между тем что должно быть выражено и самим словесным способом выражения. В свете такой позиции лирического героя, мы можем заключить, что отсутствие стройных слов и вытеснение образа змея образом больного удава - приводит к утверждению осознанного молчания.
Тема молчания ещё более явно прослеживается в произведении О. Мандельштама «Silentium», а латинское название этого текста отсылает читателя не только к самой теме молчания, но и к другому тексту с похожим названием: стихотворение Ф.И. Тютчева «Silentium!». Поэтому нам следует заметить, что призыв к молчанию, как констатация неспособности выразить душевные переживания словом (в тексте Ф. Тютчева), и само молчание, как спокойное размышление о первоосновах жизни (в тексте О. Мандельштама), - это два разных положения человека в мире. Отсутствие восклицательного знака у Мандельштама также подтверждает нам на это.
Ещё нерождённая Афродита, так и оставшаяся пеной, символизирует в изображаемом мире границу чего-то предстоящего и уже совершённого. Музыка как внеязыковое выражение смысла играет здесь важную роль, поскольку слова и музыка являются определёнными системами смысловых координат. Связь слова и звука выражается в том, что здесь истоки выраженной мысли потенциально находятся не в речевой, а музыкальной форме.
Образ кристаллической (то есть чисто звучащей) ноты даёт нам образ прозрачного звука, вступая в перекличку и со зрительным образом прозрачной пены. Как уже было отмечено нами: «в воссоздании звукового образа интенсивно участвуют и все зримые» [Аксенова, 2020: 169]. В данном случае это работает на обозначенную взаимосвязь всего в мире. Взаимопроникающее объяснение музыки и слова указывает на тенденцию совмещения (связи всего живого). К примеру, образ женской груди и морских волн сближаются здесь как подвижный (движение тела в процессе дыхания и воды). Образ дыхания как признака жизни перекликается и с покоем природы. Грудь как признак женского связана с образом вскармливания младенца, то есть начала человеческой жизни.
Светлый день, казалось бы, здесь прямо противостоит умственному помрачению, тьме. Однако и сам день здесь светел «как безумный», то есть весь яркий свет в изображаемом мире является признаком превышения некой разумной (достаточной) нормы. Светлый день расположен вне умственной логики, соответственно именно всё рациональное в этом произведении как раз связано с полюсом тьмы, помрачением.
сз о со -а
А
—I
о
сз т; о m О от
З
ы о со
о с
U
см см
Лазоревый и светло-голубой, сочетание чёрного и лазоревого цвета характерно для переменчивого цвета морской воды. Но образ сосуда, как образ собирающий, вновь отсылает к теме объединения (собранности всего). Ведь и форма мелких цветов сирени, напоминает собой белую морскую пену.
Так, возвращение слова в музыку указывает нам на то, что исток слова находится в досло-весном, что перекликается с образом стыдящегося сердца, в котором хранится слово как то, что ещё сокрыто. Таким образом осуществляется перекличка и с самим названием Silentium. Устыдиться - что значит скрыть, оставить мысль без воплощения, невысказанной. Поэтому первооснова жизни, связанная с музыкой и нерожденной Афродитой (как и с пеной, сиренью, чистой нотой) остаётся в своём Silentium.
Художественный образ слова в этом произведении возвращается в музыку, уста обретают немоту, сердце стыдится высказывания, пытаясь уловить саму первооснову жизни. Слово вовсе не противопоставляется истине, но происходит осмысление и его музыкальных истоков.
Ещё один вариант трактовки молчания мы можем обнаружить в произведении О. Мандельштама «Мой тихий сон, мой сон ежеминутный.», где образ метнувшейся в кустах и испуганной птицы как звукообраз шороха перекликается и с дивным шелестом таинственных шёлковых завес. Невидимый, а потому и непонятный шорох создаёт образ трудноуловимый, мелькающий. Потому возникает мерцание - вспыхнул и погас.
Пространство завороженного леса как сфера таинственного, не является чем-то доступным в обыденной жизни. Обитателем таинственного леса является, конечно, испуганная птица как дикое, живущее по своим меркам иное (для человека) существо.
Так тихий сон противостоит здесь шумной суете, позволяет человеку приблизиться к сфере таинственного леса. Но ежеминутный сон - это и указание на погружённость в состояние собственной внутренней жизни, никому не высказанной, не открытой. Потому и встреча глазами становится здесь сферой удивления и открытия.
Перекрёсток - пространственный центр, который указывает существование особой точки пересечения разных путей, то есть самих человеческих жизней. На перекрёстке возможны встречи, поэтому и обмен взглядом как перекрёсток дорог - точка встречи. Здесь взгляд - это сфера всего внесловесного объяснения. Поднятые глаза, как и приподнятые шёлковые завесы позволяют чему-то открыться, а именно: осуществляться встрече внутреннего мира двух разных людей.
Характеристика этих встреч как «безумных» безусловно противостоит всему рациональному, официальному, облекаемому в слова, как и немое -говорящему. Весь внутренний мир человека умещается в данном произведении в образе взгляда, которому сопутствует замирание слов на устах.
Именно слово изображается здесь подобием пугливой птицы, которое укрылось в молчании.
Литература
1. Аксенова А.А. Проблема репрезентации звука в художественном мире произведений О. Мандельштама // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. Серия Филологические науки. 2020. № 150. С. 169-173.
2. Артёмова С.Ю. Почему у Мандельштама нет посланий: адресат и диалог в «Камне» // Новый филологический вестник. 2015. № 1 (32)
3. Артёмова С.Ю. Адресат и диалог в книге стихов О. Мандельштама «Камень» // Вестник ТвГУ. Серия «Филология». 2015. № 1. С. 9-13
4. Бахтин М.М. Язык в художественной литературе // Бахтин М.М. Собрание сочинений [Текст]: [в 7 томах] / М.М. Бахтин; Ин-т мировой лит. им. М. Горького Российской акад. наук. - Москва: Русское слово, 1996. Т. 5: Работы 1940-х-начала 1960-х годов / [ред. С.Г. Бочаров, Л.А. Гоготишвили]. - 1996. - 731 с.
5. Евгений Тоддес. Смыслы Мандельштама (Первая глава из неопубликованной книги) // НЛО, № 6, 2014. [Электронный ресурс] URL: https:// www.nlobooks.ru/magazines/novoe_literaturnoe_ obozrenie/130_nlo_6_2014/article/11217/ (дата обращения: 07.12.2020)
6. Мандельштам О.Э. Собрание сочинений в 2 т. М.: Художественная литература, 1990. Том 1. С. 280.
7. Мандельштам О. Э. О собеседнике // Мандельштам О.Э. Камень. Л., 1990. С. 179 (Литературные памятники)
8. Фуксон Л.Ю. Символический и ценностный аспекты интерпретации литературного произведения (Повесть Гоголя «Невский проспект») // Известия Ан. Серия литературы и языка. Том 56. № 5 1997. - С. 22-29.
9. Хализев В.Е. Теория литературы: учебник для студ. высш. учеб. заведений. - 4-е изд., испр. и доп. - М.: 2004. - 404 с.
THE IMAGE OF CONSCIOUS SILENCE IN O. MANDELSTAM'S WORK
Aksenova A.A.
Kemerovo state University
The article discusses the features of the image of conscious silence in the work of O.E. Mandelstam. The purpose of this study is to explain some of the semantic aspects of the artistic image. The task is to clarify the problem of the depicted world order and the human place in it. The author comes to the conclusion that the absence of coherent words and the displacement of the image of the snake by the image of a sick boa constrictor leads to the assertion of conscious silence; the artistic image of the word in the work "Silentium" returns to the music, the mouth becomes mute, the heart is ashamed of the utterance, trying to catch the very Foundation of life; in the work "My quiet dream..." the entire inner world of a person fits into the image of a look, which is accompanied by a fading of words on the lips.
Keywords: O. Mandelstam; silence; serpent; wisdom; creativity; Silentium; dream.
Referenses
1. Aksenova A.A. Issue of sound representation in the fiction world of the works by O. Mandelstam // Izvestija Volgogradskogo go-sudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta. Serija Filolog-icheskie nauki. 2020. № 150. p. 169-173.
2. Artjomova S. Ju. Addressee and dialogue in O. Mandelstam's book of poems "Stone" // Vestnik TvGU. Serija «Filologija». 2015. № 1. p. 9-13.
3. Artjomova S. Ju. Why Mandelstam has no messages: addressee and dialogue in the "Stone" // Novyj filologicheskij vestnik. 2015. № 1 (32).
4. Bahtin M.M. Language in fiction // Bahtin M.M. Sobranie so-chinenij v 7 tomah / M.M. Bahtin; In-t mirovoj lit. im. M. Gor'ko-go Rossijskoj akad. nauk. - Moskva: Russkoe slovo,1996. T. 5: Raboty 1940-h-nachala 1960-h godov / [red. S.G. Bocharov, L.A. Gogotishvili]. - 1996. - 731 p.
5. Evgenij Toddes. The meanings of Mandelstam (the First Chapter from an unpublished book) // NLO, № 6, 2014. [Jelektron-nyj resurs] URL: https://www.nlobooks.ru/magazines/novoe_ literaturnoe_obozrenie/130_nlo_6_2014/article/11217/ (data obrashhenija: 07.12.2020)
6. Fukson L. Ju. Symbolic and value aspects of the interpretation of a literary work (the Story of Gogol "Nevsky prospect") // Izvestija An. Serija literatury i jazyka. Tom 56. № 5 1997. - pp.2229.
7. Halizev V.E. Theory of literature: textbook for students. higher. studies. Institutions - 4-e izd., ispr. i dop. - M.: 2004. - 404 p.
8. Mandel'shtam O. Je. About the interlocutor // Mandel'shtam O. Je. Kamen'. L., 1990. S.179 (Literaturnye pamjatniki)
9. Mandel'shtam O. Je. Collected works in 2 volumes M.: Hu-dozhestvennaja literatura, 1990. Tom 1. p. 280.
