CC BY
20УДК 82.091:[821.111+ 821.161.1]
«ТВЕРДОКАМЕННОСТЬ РУССКОЙ РЕЧИ»: О. Э. МАНДЕЛЬШТАМ В ПОЭЗИИ ШЕЙМАСА ХИНИ И ПОЛЫ МИХАН
Алла Владимировна Кононова
аспирант кафедры зарубежной литературы Тюменский государственный университет
625003, Россия, г. Тюмень, ул. Семакова, 10. alice2128506@yandex.ru
Данная статья является частью исследования влияния русской литературы и культуры на современную ирландскую поэзию. В статье проводится сопоставительный анализ двух стихотворений, посвященных О. Э. Мандельштаму: «М.» Шеймаса Хини и «Гравирование» («Etch») Полы Михан.
Ключевые слова: ирландская поэзия, диалог культур, Шеймас Хини, Пола Михан, О. Э. Мандельштам
«Домой в Россию», «Могила Достоевского», «Чехов на Сахалине» - всего лишь несколько примеров названий поэтических сборников и отдельных стихотворений современных ирландских поэтов. К этому следует добавить многочисленные упоминания советских и российских реалий, а также скрытые и явные аллюзии на жизнь и творчество русских поэтов, особенно поэтов Серебряного века. В данной статье мы рассмотрим два стихотворения, посвященные О. Э. Мандельштаму: «М.» Шеймаса Хини и «Гравирование» («Etch») Полы Михан.
Сравнить эти стихотворения особенно интересно, так как они написаны поэтами, чье творчество принадлежит к двум различным ветвям ирландской поэтической традиции: Шеймас Хини (Seamus Heaney, 1939-2013) - североирландский поэт из графства Дерри, чья судьба оказалась тесно переплетена с непростой судьбой Ольстера, той части провинции, что осталась в составе Соединенного Королевства после обретения Ирландией независимости, Пола Михан (Paula Meehan, р. 1955), напротив, принадлежит к поколению дублинских поэтов. Более того, если в стихах Хини слышатся отголоски английской философской лирики, на творчество Михан значительное влияние оказали американская поэзия и контркультура, а также знакомство с буддизмом и неошаманизмом. Тем удивительнее представляется тот факт,
© Кононова А. В., 2016
что в определенный момент и Пола Михан, и Шеймас Хини обращаются к поэзии О. Э. Мандельштама.
Стихотворение «М.» появилось в одном из поздних сборников Ш. Хини «Ватерпас»1 («The Spirit Level», 1996). Однако образ О. Э. Мандельштама встречается и в более ранних стихах поэта. Как отметил литературовед и историк культуры Т. Браун, «Хини всегда был поэтом, который стремился сделать для мира что-то хорошее, но которого мучила кажущаяся неспособность его поэзии что-либо изменить. В стихах Хини <...> слышится страх и вина за то, что он предал поэтическое искусство, оказавшись вовлеченным в ужасный конфликт, и, наоборот, за то, что стоял в стороне, когда другие страдали» [Brown 2010: 190-193]. Ощущение бегства от ответственности особенно остро чувствуется в его ранних сборниках. Так, обвиняя себя в бездействии, в стихотворении «Соприкосновение» («Exposure») Ш. Хини противопоставляет себя О. Э. Мандельштаму: «Instead I walk through damp leaves, / Husks, the spent flukes of autumn, / Imagining a hero / On some muddy compound» [Heaney 1975: 72]. Поэт бродит среди опавших листьев, обдумывая советы друзей, едкие замечания врагов, прислушиваясь к тому, что говорят за спиной, и одновременно представляя другого поэта - О. Э. Мандельштама, «героя», который не изменил себе, своему поэтическому дару, даже зная, что его судьба обречена. В одной из строф Хини говорит: «я не обвиняемый и не осведомитель, внутренний эмигрант», который «пытаясь разжечь костер от нескольких искр», пропустил по-настоящему важное знамение - «кометы пылающий хвост» [Heaney 1975: 72-73].
Тем ярче контраст «Соприкосновения», в котором поэт балансирует на грани самоанализа и самобичевания, со стихотворением «М.» (сокращение, взятое из английского перевода «Воспоминаний» Н. Я. Мандельштам, в котором инициалы О. М. были заменены на М.). Несмотря на то, что местом действия по-прежнему является лагерь для заключенных, который Хини переносит в Сибирь, главная роль отведена голосу поэта, вечному и вездесущему звуку.
С первых строк тон задает отсылка к мандельштамовскому «Разговору о Данте», оказавшему на Ш. Хини огромное влияние: «Если следить внимательно за движением рта у толкового чтеца, то покажется, будто он дает уроки глухонемым, то есть работает с таким расчетом, чтобы быть понятым и без звука, артикулируя каждую гласную с педагогической наглядностью» (курсив наш - А. К.) [Мандельштам 1987: 132]. Посмотрим на первую строфу: «When the deaf phonetician spread his hand / Over the dome of a speaker's skull / He could tell which diphthong and which vowel/By the bone vibrating to the sound» [Heaney 1996: 57]. Перед
нами чтец, который произносит каждый звук с предельной четкостью, артикулируя мельчайшие нюансы, так что даже глухой человек может различить каждую гласную, каждый дифтонг по вибрации черепного купола. Конечно, наличие дифтонгов в русском языке - вопрос спорный, однако, они есть в итальянском: «Вспомните дивную мольбу, обращенную Виргилием к хитрейшему из греков. Вся она зыблется мягкостью итальянских дифтонгов» [Мандельштам 1987: 144]. «Божественная комедия» - ключ к пониманию как творчества О. Э. Мандельштама, так и творчества Ш. Хини. Но говоря о Шеймасе Хини, важно учитывать не только влияние Данте, но и влияние «мандельш-тамовского» Данте. В его эссе «Данте и современный поэт» («Dante and the Modern Poet») слышится неподдельный восторг и безграничное восхищение «непредсказуемой, интуитивной природой мандельшта-мовского гения» [Heaney 2002: 175].
Стихотворение «М.» - это торжество звука, торжество слова, звучащего под куполом человеческого черепа. Сразу вспоминаются строки О. Э. Мандельштама («Звездным рубчиком шитый чепец - /Чепчик счастья - Шекспира отец...» [Мандельштам 1990: 420]), а также бесценный комментарий Н. Я. Мандельштам во «Второй книге», которая была известна Ш. Хини по переводу М. Хейворда «Надежда оставлена» («Hope Abandoned», 1974): «Человек, облaдaтель череш, есть нaстоящее чудо. Всякий человек - неповторим и незaменим. Он -Шекспир, потому что живет, мыслит и чувствует. А Шекспир только потому Шекспир, что он человек, облaдaтель череш» [Мандельштам 1999: 493-494]. В стихотворении Хини вибрация от наполненного звуком черепа пронизывает почти каждую строку, благодаря повторению дифтонга в словах dome - bone - globe - cold. Более того, эффект резонирующего купола усиливается при помощи соседних дентальных и лабиальных согласных (d, b), а также сонорных (m, l), которые либо дают начальный толчок следующим за ними гласным (dome - bone), либо удлиняют их звучание в конце (globe - cold).
Во второй строфе слышится еще один звук - жужжание земной оси. Не о нем ли говорил Мандельштам: «О, если б и меня когда-нибудь могло / Заставить - сон и смерть минуя - / Стрекало воздуха и летнее тепло / Услышать ось земную, ось земную...» [Мандельштам 1990: 239]? Хини также старается уловить это жужжание, и в его стихотворении оно сливается в унисон со звуком, рождающимся в гортани поэта даже в Богом забытом лагере для заключенных, посреди «вечной мерзлоты» далекой Сибири: «A globe stops spinning. I set my palm / On a contour cold as permafrost / And imagine axle-hum and the steadfast / Russian of Osip Mandelstam» [Heaney 1996: 57]. Мысленно
преодолевая тысячи километров, ирландский поэт слышит этот голос -«твердокаменную русскую речь Осипа Мандельштама». Эпитет «твердокаменный» («steadfast») отсылает нас, конечно же, к записям О. Э. Мандельштама об Армении, вошедшим затем в Приложение к его «Путешествию в Армению»: «Если приму как заслуженное и тень от дуба и тень от гроба и твердокаменность членораздельной речи, -как я тогда почувствую современность?» [Мандельштам 1994: 363].
Стихотворение «М.», таким образом, становится не только памятником великому поэту, но монументом звука поэтического голоса, сливающегося со звучанием земной оси, проникающего в самую суть всего земного и одновременно возвышающегося над ним. В противоположность «Соприкосновению», полному сомнений и угрызений совести, «М.» - это уверенное принятие поэтического дара, утверждение права поэта звучать.
Другое посвящение О. Э. Мандельштаму - стихотворение П. Михан «Гравирование» («Etch») - появилось в 2009 году в сборнике «Рисуя дождь» («Painting Rain»). В его основе лежат воспоминания солагерников О. Э. Мандельштама, которые в частности приводит в своей книге Н. Я. Мандельштам, о поэте, читающем другим заключенным свои стихи: «Среди шпаны находился человек, поросший седой щетиной, в желтом кожаном пальто. Он читал стихи. <...> Слушали его в полном молчании, иногда просили повторить. Он повторял» [Мандельштам 1999: 462]. Также стихотворение отсылает нас к историям о заключенных, которые часто, чтобы сохранить память в нечеловеческих условиях, записывали стихи на бересте: «What was not committed to birch bark / Was scribed in the memory of the hushed zeks / Who took Osip's poem to heart» [Meehan 2009: 72]. И наконец, вторая строфа («His poem I write in my own breath / On the windowpane, the dear Irish rain / Falling to the garden's purple vetch») родилась из строк О. Э. Мандельштама («На стекла вечности уже легло / Мое дыхание, мое тепло») [Мандельштам 1990: 98]. Для П. Михан дыхание на стекле оказалось подходящей метафорой для определения поэзии. На одном из выступлений в дублинском Тринити Колледже П. Михан заметила, что поэзия - это и есть «след, оставленный нашим дыханием» [Meehan 2014: эл. ресурс].
В стихотворении Михан своим дыханием пишет стихи русского поэта на оконном стекле дома в самом сердце Дублина, в то время как за окном льет до боли родной ирландский дождь. Происходит невероятно близкое, почти интимное соприкосновение с поэзией Мандельштама. Но в отличие от Шеймаса Хини, который мысленно отправляется в далекую Сибирь, Пола Михан решительно переносит место действия
в Ирландию, как бы встраивая стихи О. Э. Мандельштама в ирландскую реальность, в ирландский контекст. Однако, если Хини создает памятник Мандельштаму из чистого звука, Михан берет за основу гравюрную технику, вытравливая на поверхности морщины, избороздившие лицо узника («I'll spill acid on this plate /And fetch from deepest darkest shade / The lines that scarred the prisoner's face» [Meehan 2009, 72]).
Говоря о поэзии Полы Михан, ирландская поэтесса Мэри О'Мэлли отметила, что Михан удается облечь в стихотворную форму то, что зачастую невыразимо и невыносимо, «она сталкивается лицом к лицу с самым мраком и побеждает его». [O'Malley 2009: 32]. Стихотворение «Etch» в определенной мере подтверждает эту мысль: на «гравюре» Михан удается выхватить образ О. Э. Мандельштама из густой, почти непроницаемой черноты («And fetch from deepest darkest shade»), вырвать его стихи из ужаса тюремного лагеря («the most wretched place») и удержать их. Причем выражается это не только лексически, но и формально: несмотря на отсутствие строгих конечных рифм в терцетах, каждая строфа крепко спаяна с соседними за счет многочисленных аллитераций (например, birch bark, deepest darkest), ассонансов (plate - shade - face - place - fate), внутренних рифм (windowpane -rain), построенных также вокруг названия (etch - vetch - fetch) и анафорических конструкций (The lines that scarred the prisoner's face;/ The light that struck in that most wretched place - /The wolves' tracking howl, / The birches singing out the forest's fate). На наш взгляд, обилие подобных формальных приемов сближает стихотворение с истинно ирландской традицией стихосложения, в том числе с древнеирландской за-клинательной традицией. Сходство с заклинанием становится более очевидным, если вспомнить стихотворение Полы Михан, написанное в 1992 году, «Раненое дитя» («The Wounded Child»): «When your story is told / give her the Russian doll. / Say: Take this in your fist, love, / grip tight and feel / glacier grind mountain to dust, / fire gallop across the taiga» [Meehan 1994: 59].
В контексте данной статьи стихотворение «The Wounded Child» интересно тем, что в поисках внутренней гармонии и попытки достичь взаимопонимания с самой собой, Михан приходится совершить путешествие через Сибирь, через дремучий таежный лес, проводником в который является русская матрешка. Однако, матрешка - это не только так называемый проводник, но и метафора стремления поэта «дойти до самой сути», выразить в своих стихах то, что действительно имеет значение. По словам Н. Я. Мандельштам, «поэт пробивается к целостному клочку гармонии, спрятанному в тайниках его сознания, отбрасывая лишнее и ложное» [Мандельштам 1999: 220]. Как это ни пара-
доксально, путь к «тайникам сознания» ирландского поэта очень часто проходит через Россию.
В одной из статей британский критик и переводчик К. Миллер объясняет невероятную популярность О. Э. и Н. Я. Мандельштам на Западе жадностью до хорошей трагедии («We swoon for such tragedy»): «Добро и зло занимают должное место в повествовании. Друзья проверяются на верность. Любовь противостоит смерти в неизвестности, в жестоких климатических и исторических условиях. Мы обожаем такие истории настолько, что под впечатлением от них пишем стихи» [Miller 2005: 14-15]. Подобная версия вполне вероятна, тем не менее, мы полагаем, что в случае ирландских поэтов имеет место также нечто большее, чем любовь к трагедии или «желание страдать вместе с великими» [Johnston 1993: 163]. В рассмотренных нами стихотворениях фигура О. Э. Мандельштама становится символом значимости поэзии, напоминанием о том, что поэзия была и остается жизненно важна. Творчество как Ш. Хини, так и П. Михан, уходит своими корнями к богатой ирландской поэтической традиции, в том числе к традиции древней Ирландии, в которой поэт и поэтическое слово всегда занимали особое место. Однако, в силу исторических причин, связь с этой традицией оказалась в какой-то момент утрачена или ненадежна, и восстанавливать ее пришлось не только в совершенно новом мире, но и посредством другого языка (т. е. английского), который оказался во многом не приспособленным для выражения ирландской мысли. Одним из способов восстановления этой связи и опорой для определения своего места в окружающем мире и в поэзии для ирландских поэтов, в частности, для Шеймаса Хини и Полы Михан, оказалась «твердока-менность русской речи Осипа Мандельштама».
Примечание
1 Перевод Г. М. Кружкова
Список литературы
Мандельштам Н. Я. Воспоминания. М.: Согласие, 1999. 552 с.
Мандельштам Н. Я. Вторая книга. М.: Согласие, 1999. 750 с.
Мандельштам О. Э. Слово и культура: Статьи. М.: Советский писатель, 1987. 320 с.
Мандельштам О. Э. Собрание сочинений: в 2 т. М.: Художественная литература, 1990. Т. 1. 622 с.
Мандельштам О. Э. Собрание сочинений: в 4 т. М.: Арт-Бизнес-Центр, 1994. Т. 3. 515 с.
Brown T. The literature of Ireland: culture and criticism. Cambridge: Cambridge University Press, 2010. 281 p.
Heaney S. Finders keepers: selected prose 1971-2001. London: Faber, 2002. 416 p.
Heaney S. North. London: Faber, 1975. 73 p. Heaney S. The Spirit Level. London: Faber, 1996. 70 p. Johnston F. Review: John Jordan «Collected Poems», Leland Bardwell «Dostoevsky's Grave», John Ennis «Arboretum» // Irish University Review. Vol. 23. №. 1. Special Issue: Eavan Boland. 1993. P. 162-164.
Meehan P. On poetry: «Craft is supposed to carry you somewhere». 2014. URL: https://storify.com/ODitor/paula-meehan-craft-is-supposed-to-carry-you (дата обращения: 23.03.2016).
Meehan P. Painting Rain. Manchester: Carcanet, 2009. 100 p. Meehan P. Pillow Talk. Oldcastle, County Meath: Gallery Press, 1994. 74 p.
Miller C. The Mandelstam syndrome and the «old heroic bang» // PN Review. 31:4. 2005. P. 14-22.
O 'Malley M. City Centre // An Sionnach: A Journal of Literature, Culture, and the Arts. Vol. 5. № 1-2. 2009. P. 27-33.
«THE STEADFAST RUSSIAN OF OSIP MANDELSTAM»: OSIP MANDELSTAM IN THE POETRY OF SEAMUS HEANEY AND PAULA MEEHAN
Alla V. Kononova
Postgraduate Student of the Foreign Literature Department Tyumen State University
625003, Russia, Tyumen, Semakova st., 10. alice2128506@yandex.ru
The article is part of the research focused on the influence of Russian literature and culture on contemporary Irish poetry. It presents a comparative analysis of two poems dedicated to Osip Mandelstam - «M.» by Sea-mus Heaney and «Etch» by Paula Meehan.
Key words: Irish poetry, dialogue of cultures, Seamus Heaney, Paula Meehan, Osip Mandelstam.
