CC BY
30
Турцизмы в албанском эпосе (лексика военно-дружинного быта)
В изучении лексических турцизмов в албанском языке уже достигнуты весомые результаты. К настоящему времени выявлена основная масса турцизмов, вошедших в албанский язык за время многовекового османского господства {Шгйап 2005), а также рассмотрены вопросы их фонетической и (отчасти) морфологической адаптации (ЕоШгку 1975; Kaleshi 19701). Не касаясь истории изучения турцизмов в албанском языке, отметим, что в этой большой теме остается еще ряд очень мало или почти совсем не затронутых проблем, связанных, в частности, с определением места турцизмов в современном албанском языке (функционально-стилистический и семантический аспекты). Особый интерес представляет функционирование турцизмов в произведениях устного народного творчества. С одной стороны, изучение языка таких высоких жанров фольклора, как героический эпос, позволяет выявить основные черты народно-поэтической речи (а также характер ее соотношения с современным литературным языком), с другой стороны, языковой материал сказок, разного рода притч и анекдотов дает возможность воссоздать до некоторой степени характерные особенности народной разговорной речи.
Албанские эпические песни повествуют о героических подвигах братьев Муйо и Халиля и их дружины (четы), состоящей из тридцати богатырей. Героический эпос бытует не на всей терри-
1 Также см. краткое изложение на немецком языке: Kaleshi H. Einige Beispiele fur den Einfluss der turkischen Sprache bei Zusammengesetzten Wortern im Albanischen // Serta slavica in memoriam Aloisii Schmaus. Gedenkschrift fur Alois Schmaus. Munchen, 1971. S. 330-337.
тории Албании, но только в ее северной части и в Косове. В албанском эпосе несомненно присутствие нескольких эпических слоев, связанных с бытованием и развитием старой албанской эпической традиции в разных социально-исторических условиях. Самый последний по времени — это ориентальный слой, обусловленный влиянием новых реалий, которые появились в общественной жизни и быте албанцев в результате османского завоевания. Данная статья представляет собой попытку выявить репертуар турцизмов в языке албанского эпоса и определить те из них, которые в какой-то мере могут быть отнесены к числу стилеобразующих.
В отечественной науке в последние годы активно развивается направление, связанное с созданием тезаурусных и частотных словарей определенных фольклорных жанров. Некоторые частотные параметры турцизмов, употребляемых в албанских эпических песнях, полученные автором данной работы, видимо, могут, рассматриваться как подготовительный этап к созданию словаря албанского эпоса. Однако эти данные нуждаются в дополнительных комментариях. В некоторых случаях перед нами явный лексический элемент эпического языка, обычно сопровождаемый в словарях пометой устно-поэтич. В других случаях, менее выразительных, требуется выяснение не только внутрифольклор-ных связей той или иной лексемы, но и того, как она соотносится с общеалбанской системой, с одной стороны, и с диалектной, — с другой.
Материалом анализа послужили тексты песен, собранные во втором томе серии «Албанский фольклор» (¥оШ1от... 1966). В томе, содержащем 102 песни (19 539 стихов), зафиксировано свыше 400 турцизмов2. Эта довольно многочисленная лексика разнообразна по своему составу и содержанию. С точки зрения значения и сферы функционирования «ориентальная лексика», выявленная в текстах эпических песен, может быть распределена по следующим тематическим группам.
Военно-дружинный быт (термин А. В. Десницкой).
1) Богатырь: а%ё ‘соратник, дружинник’, bylykbashe ‘сотник’;
2) Богатырский конь: а1 ‘верховой конь’, gjog ‘богатыр-
2 В это число входят турецкие лексемы арабского и персидского происхождения, которые могут рассматриваться исследователями и как прямые заимствования из этих последних (например, см.: Dizdari 2005).
ский конь’, dori ‘конь гнедой масти’, zengji ‘стремя’, dizgina ‘поводья, узда’ и др.; 3) Поединок: mejdan ‘поединок, единоборство; место сражения или поединка’, topuz ‘палица, булава’, mizdrak ‘копье’ и др. Эта группа включает около 40 лексем, из которых agё, at, dori, mejdan и особенно gjog являются высокочастотными в языке эпоса.
Ориентальный урбанизм — понятие, введенное в научный обиход П. Скоком, охватывает все, что связано с восточным образом жизни в широком понимании слова. 1) Город: shehёr ‘город’, kasaba ‘поселок’, saraj ‘дворец’, sokak ‘улица’ и др.; 2) Жилище: kulla ‘башня, кула, дом-башня’, beden ‘верхняя часть крепостной стены или кулы’, odё ‘комната’, penxhere ‘окно’ и др.; 3) Кухня: kafe ‘кофе’, sheqer ‘сахар’, raki ‘раки, виноградная водка’, qyp ‘глиняный горшок’, tas ‘чаша, чашка’, tepsi ‘круглый глубокий противень’, ibrik ‘металлический кувшин’ и др.; 4) Одежда: dallam ‘длинная одежда из сукна, кафтан’, dimM ‘женские широкие суживающиеся книзу штаны’, jelek ‘жилет‘, xhamadan ‘род жилета’, Qizme ‘сапоги’ и др.; 5) Домашние вещи и утварь: qarqaf ‘простыня’, qibuk ‘чубук, трубка’, dyrbi ‘подзорная труба’, ilag ‘лекарство’, jorgan ‘стеганое одеяло’, minder ‘мягкая подстилка, миндер’, sof^r ‘низкий стол, софра’, shilte ‘тюфячок’, tel ‘проволока’, xham ‘стекло’, xhevahir ‘бриллиант, драгоценность’ и др.; 6) Финансы и
коммерция: pare ‘деньги’, pazar ‘базар’, mall ‘товар’, borxh ‘долг’, hesap ‘счет, расчет’, Qarshi ‘рынок, торговые ряды’, bakshish ‘чаевые’, badihava ‘бесплатно, даром’, kusur ‘сдача’, veresi ‘в кредит’, okё ‘ок (мера веса)’, pash ‘мера длины, равная расстоянию между раскрытыми горизонтально руками’ и др.; 7) Развлечения: dajre ‘бубен’, dyzen ‘праздник с музыкой; музыкальный аккорд’, tamur ‘тамбур’, lahШё ‘лахута, однострунный музыкальный инструмент’, sharki ‘струнный музыкальный инструмент’. Эта группа насчитывает свыше 100 лексических единиц, из которых достаточно частотны beden, konak, pare, saraj, shehёr и особенно odё.
Абстрактная лексика. 1)Отвлеченные понятия: adet ‘адат, обычай’, kanun ‘закон, правило’, kismet ‘доля, судьба’, baht ‘судьба, удача, счастье’, erz ‘честь’, ymёr ‘жизнь’и др.; 2) Понятия времени: aksham ‘вечер’, behar ‘летнее время года’, sabah ‘утро’, sahat ‘час’; 3) Психические
состояния и действия, эмоции: gazep ‘гнев’, dert ‘забота, беспокойство, страдание’, inat ‘раздражение, досада, злость’, qejf ‘удовольствие, радость, желание, охота’, rahat ‘покой, спокойствие’, merak ‘беспокойство, тревога, горячее желание, страсть’, siklet ‘тягость, тоска’, sherr ‘ссора’, shёnШk ‘радость, веселье’ и др.; 4) Общение: amanet ‘завет, завещание’, emёr ‘приказание, приказ’, haber ‘весть’, hyqmet ‘власть, повеление’, izё ‘разрешение’, rixha ‘просьба’, sevap ‘доброе дело, воздаяние’, xhevap ‘ответ’, llaf ‘слово’, muhabet ‘беседа’, hallall ‘дозволенное’, haram ‘запрещенное’ hysmet ‘услужение, услуга’ и др. В эту группу входят около 60 единиц, высокая частотность отмечена у слов: amanet, hajr, hallall, qejf, inat, hyzmet.
Человек. 1) В социальном плане: jabanxhi ‘чужеземец’, jaran ‘возлюбленный’, jetim ‘сирота’, jolldash ‘спутник, товарищ’, kojshi ‘сосед’, mysafir ‘гость’, millet ‘нация’, hallk ‘народ, люди’, kadune ‘дама’, tevabi ‘сподвижники’, turk ‘турок’, tartar ‘гонец’и др.; 2) Как физическое существо: bel ‘талия’, bojё ‘рост’, gjoks ‘грудь’, jarg ‘слюна’, gjinaze ‘труп’, dai ‘отважный, смельчак’, qorr ‘слепой’, sakat ‘увечный’, asgan ‘неистовый’, budall ‘дурак’ и др.; 3) Термины родства: babe ‘отец’, baxhi ‘сестра (старшая)’, dade ‘няня, кормилица’, dajё ‘дядя (с материнской стороны)’, halle ‘тетка, сестра отца’, axhe / migje ‘дядя’. В этой группе, насчитывающей около 50 лексем, наиболее частотными являются babe, daja, jaran, turk.
Религия: avdes ‘ритуальное омовение’, din ‘религия, вера’, dua ‘молитва, мольба’, gjynah ‘грех’, haxhi ‘паломник (в Мекку)’, imam ‘имам’, kurban ‘жертва’, ramazan ‘рамазан’, shehit ‘павший за веру’. Немногочисленная - около 10 единиц и малочастотная группа.
Администрация, право: bajrak ‘байрак’, dave ‘иск, тяжба’, haps ‘тюрьма’, harag ‘харадж (вид налога)’, hudut ‘граница’, kadi ‘кадий, судья’, sulltan ‘султан’, vali ‘вали, начальник вилайета’, vezir ‘везир’, zindan ‘темница’ и др. Группа включает около 15 единиц, самое частотное слово kadi.
Следующая группа турцизмов, довольно широко использумых в текстах песен, выделяется на ином основании. Это слова, обеспечивающие непосредственное эмоциональное общение, — их условно можно назвать коммуникативной лексикой. Сюда входит значительное количество разного рода неизме-
няемых слов — междометий, частиц, наречий, слов, выражающих приветствия: aferim! ‘прекрасно!, браво!, молодец!’, aman ‘ну, пожалуйста!, прошу!, умоляю!, помилуй!’, hajt hajde ‘приходи!, айда!, давай!, ну-ка!, ну-ну!, ладно!’, hig ‘ничего, нисколько’, ishalla ‘дай-то бог!’, jalla ‘верно!, удивительно!, надо же!’, hoshgjelden ‘добро пожаловать!’, medet ‘горе!, беда!’, bash ‘точно, как раз, именно’, kollaj ‘легко, просто’, sall ‘только’, selam ‘привет!’, shyqyr ‘слава богу!, как хорошо!; поздравление’, tybe ‘черт возьми!’ (исходно ‘зарок, покаяние’), yrysh ‘порыв, подъем, натиск, нападение, (как возглас) вперед!’, durr! ‘стоять!’ и др. Эта группа насчитывает около 40 лексических единиц, среди них весьма частотные: hig, hajt, bash, kollaj, tybe, sall, selam.
Ценность приведенных количественных данных относительна. Для определения места и роли той или иной лексемы в фольклорном тексте требуется, как уже отмечалось, анализ ее внутри-и внефольклорного бытования. Рассмотрение же в этом плане «ориентализмов» предполагает и соотнесение их с собственно албанским лексиконом в том виде, как он сложился к моменту османского завоевания. Количество заимствованных турцизмов в албанском языке в прошлом было так велико, что в некоторых тематических группах возникали параллельные ряды слов для обозначения одних и тех же понятий. Так, в тематической группе слов с временной семантикой имеем следующие пары: ‘время’ — kohe и vakt, ‘час’ — ore и sahat, ‘утро’ — mengjes и sabah, ‘вечер’
— mbremje и aksaham, ‘лето’ — vere и behar, ‘минута’ — minute и dekik. Если при возможности выбора в языке, в том числе и в языке эпоса, используется второй элемент пары, т. е. турцизм, то чем это можно объяснить? Какие факторы — семантические, стилистические или другие — оказывались при этом решающими? Для ответа на такие вопросы требуются исследования, посвященные функционированию отдельных лексем или целых тематических групп лексики как в произведениях различных литературных жанров (художественных, публицистических, религиозных), так и в произведениях разнообразных жанров фольклора. Наконец, особенно ценными были бы исследования, посвященные функционированию турцизмов в живой повседневной речи, что, однако, очень затруднено почти полным отсутствием соответствующих текстов.
Приступая к изучению турцизмов в языке албанского героического эпоса, мы ограничиваемся в данной статье рассмотрением лексем, входящих в тематическую группу «военно-дружинный быт».
Эпический герой (лексемы, обозначающие богатырей). Для обозначения эпического героя в албанском эпосе используются преимущественно три лексемы: trim ‘храбрец; смельчак’
(исконная форма), agё ‘ага’ (турцизм) и kreshnik3 ‘витязь, богатырь’ (славизм). Эпическому языку принадлежит именно последний термин, его первое и основное значение — обозначение эпического героя, второе значение — переносное, характерно для высокого стиля речи. Этот термин используется часто и в названии всего цикла героических эпических песен — Cikli i kreshnikeve. Все же по частотности он уступает двум первым, употребляющимся часто параллельно, практически в качестве синонимов, хотя их словарные дефиниции и различаются, ср.:
Tridhete aget ne kuvend jane bashkue, / Q’kane qitё trimat e bisedojshin, / shoqishojt trimat ju livdojshin (№ 71, 3-5: «Тридцать ага на совет собрались, / Что изрекли храбрецы и беседовали, / друг друга храбрецы славили»)4; Kalon nata e e shtundja m’ki’ ardhё, / t’tane agajt n’shpi t’Mujit prap jane ba bashke, / jane veshe trimat e jane shterngue, / n’maje t’bjeshkes tu vorri i Halilit kane shkue (№2 35, 111-114: «Проходит ночь и суббота пришла, / все ага в доме Муйо опять собрались, / оделись храбрецы и подпоясались, / на вершину горного пастбища к могиле Халиля отправились»).
3 Алб. kreshnik из серб.-хорв. краjишник ‘пограничник, житель пограничной полосы’ от краjина ‘окраина, пограничная область’. Интересно, что типологически сходное наименование представлено в средневековом византийском эпосе, где название песен «акритские» произошло от гр. акрип? ‘пограничник’. В песнях воспеваются подвиги акритов (особое сословие воинов - пограничников), охранявших восточные рубежи империи. Акриты, охранявшие ее балканские пределы, назывались «граничарами». По мнению исследователей, их контакты с местными этносами «способствовали выработке великих эпических традиций юго-восточной Европы» (Попова 1974: 85-86).
4 При ссылке на тексты из названного выше сборника (ГоШог... 1981) здесь и далее в скобках указываются номер песни и номера стихов.
Использование лексемы trim для обозначения героя и ее высокая частотность (260 словоупотреблений) легко объясняется семантикой слова, — богатырь должен быть смелым и бесстрашным. Учтем также особый культ воинской доблести в народной ментальности албанцев: только смелый и храбрый воин достоин называться настоящим мужем. Своих сыновей албанка называет trima. И в эпических песнях воспеваются trimni ‘отвага и смелость; героические поступки’ богатырей, об этом же ведут речь герои, собираясь вместе:
Po bajne llaf per gjog e shpate, / po bajne llaf per trimni e per lufta (№2 26, 22-23: «Речь ведут о коне и мече, / речь ведут о храбрости и битвах»); ...po livdojne atllaret me shale, /po livdojne trimnine qi kane ba (№ 66, 7-8: «...восхваляют коней с седлами, / восхваляют доблесть, которую проявили»).
Тур. aga было заимствовано в албанский язык в двух фонетических вариантах: в окситонной форме в тоскском диалекте и в парокситонной — в гегском. Тоск. aga (опред. форма agai) является в настоящее время общеалбанской литературной формой и сохраняет ряд значений, имеющих помету устар. или истор. Это значения: 1) собственник земли в экономической системе чифтликов в довоенной Албании, 2) офицерская должность в турецкой армии (времен Османской империи), 3) богач; почетный титул, которым наделялся в довоенной Албании владелец собственности или богатый человек, 4) главарь (командир) богатырской дружины (четы). В плане стилистическом словарь отмечает, что раньше слово употреблялось для выражения почтительного отношения к кому-либо и ставилось при этом в постпозицию к имени, а сейчас может использоваться для выражения иронично-неодобрительной характеристики кого-либо.
Для гегск. аgё (опред. форма aga), помимо перечисленных значений (они даны путем отсылки к aga), приводится еще одно
— ‘храбрец, соратник богатыря (в героическом эпосе)’, сопровождаемое пометой устно-поэтич. Понятно, что в албанский язык рассматриваемый термин пришел, в основном, с теми значении-ями, которыми он обладал в XVII—XVIII вв. в турецком языке. Что же могло послужить основанием для его включения в тексты героических песен? Поскольку в эпосе воспеваются и восхваляются подвиги богатырей, естественно предположить, что данный термин мог использоваться для создания «атмосферы
уважительности». Косвенным подтверждением этого предположения могут служить примеры подобного употребления термина agё в других жанрах фольклора. Так, в текстах свадебных песен, записанных на территории Косово, имеем:
Nёpёr therra, nёpёr dushk, I Vasfi agёpo i $on tre^in krush (J.re, 1966: 1041: «Через кустарник, через дубраву, I Васфи-ага посылает триста дружек»); Hypa pёrmi kodёr, rashё pёrmi vneshtё, I kojkёn Femi agёs s’un e mora vesh (J.re, 1966: 1041: «Поднялась я на холм, спустилась я в виноградник, I песню Феми-ага не могла понять»).
В приведенных примерах лексема agё не обозначает богатыря-крешника, но, употребленная в постпозиции к имени собственному, она служит для выражения уважительного отношения к названному лицу, для его величания (ср. в величальных песнях русского свадебного обряда поэтичные названия жениха — «младой князь», «Иван-господин», невесты — «княгиня молодая», свадебного пира — «княжий стол»).
Как отмечают исследователи, на севере Албании тем же термином обозначалась местная знать, в том числе и сельская, но та, «которая не дотягивала» до уровня беев и эфенди (Dizdari 2005: 6). Чабей также указывает, что в качестве титула agё употреблялось обычно применительно к владельцам земли, которые были неграмотны (Cabej 1987). Фольклор, таким образом, отражает узус гегского agё. Ср. также данные словаря общества «Bashkimi», где слово agё толкуется как zotni, bujar, т. е. ‘господин, человек благородного происхождения’.
В эпосе подобную семантику термина agё иллюстрируют многочисленные примеры его постпозитивного употребления с именами собственными: Dizdar Osman Aga, Halil Aga i ri, Sokol Halil Aga, Ali Aga i ri, Deli Mehmet Aga, Siran Ali Aga. В некоторых случаях встречаются наименования одного и того же лица, как с использованием титула agё, так и без него. В песне “Filiske Filiskama” Халиль именуется просто Halil (10 словоупотреблений) и Sokol(e) Halil (11 словоупотреблений), но также по одному разу Sokol Halil Aga, Halil Aga i gjatё, Halil Agё Jutbine. Отмечено также употребление этого термина даже по отношению к Омеру, юному сыну Муйо: Omer Aga i ri, что должно указывать на его благородное происхождение.
В большинстве таких случаев термин agё приводится в текстах песен с заглавной буквы, в отличие от его употребления в
значении ‘дружинник’ (о чем ниже). Интересный пример дан в песне № 87, где одно из главных действующих лиц именуется Agё Jabanxhija, что означает, вероятно, ‘Благородный Чужеземец’ или ‘Господин Чужеземец’. Здесь в сочетании с прозвищем героя форма agё употреблена в препозиции.
Лексема agё в албанском языке стала восприниматься и в качестве имени собственного, также представленного в героическом эпосе: Aga Hasan Age, Ago Aga.
Как уже было сказано, в эпических песнях термин agё широко используется для обозначения богатырей четы, сподвижников Муйо и Халиля. Употребление его в этом значении характеризуется следующими особенностями. Прежде всего неоднократно подчеркивается, что аги — это воины, составляющие дружину Муйо, и их количество равно либо тридцати, либо (реже) тремстам. Этим указанием и начинаются некоторые песни:
Tridhete age, tha, bashke jane ba, / e e kane ndeze zjarmin n’ledine, / kane marre pijen e po pijne (№ 18, 1-3: «Тридцать ага, сказал, вместе собрались, / огонь разожгли на поляне, / взяли питье и пьют»); Ere e madhe n’Jutbine kenka gue, / pluhun i madh, si re, tek asht pshtjellue. / Kah m’jane nise sot treqind agallare? Ku po dalin kta me treqind atllare? (№ 24, 3-6: «Сильный ветер в Ютбине поднялся, / пыль большую, как облако свернул. / Куда направились сегодня триста агаларов? Куда выходят они с тремястами коней?»)6.
Аги - это дружинники, т. е. люди, причастные к военному ремеслу, таков их «социальный статус» с вытекающими из этого обязанностями. Именно поэтому в случае опасности Муйо велит оповестить об этом своих агаларов, и они, услышав сигнал тревоги, сразу являются к нему. Вот Муйо просит Халиля:
Del nji here kundruell Jutbinet, / lshojau zanin tridhete asve t’vine, / se na sot duem me getue! (№ 6, 11-13: «Выйди напротив Ютбины, / подай голос тридцати агам, чтобы пришли, / ибо мы сегодня будем четовать!»). Халиль издал мощный клич и тогда: Pak vonojne, shume s’kane vonue, / tridhete aget tu dera u kane ardhe! (№ 6, 27-28: «Немного медлят, долго не медлили, / тридцать ага к их двери пришли!». В другом
5 Примечательно, что алб. agё было продублировано заимствованием agallaг (тур. форма мн. ч.), которое употребляется с албанским показателем мн. ч. -ё. Вместе с тем был заимствован и суффикс -1бг, который обозначает мн. ч. в том числе при албанских словах.
6 См. также зачины песен № 32, 33, 62, 64, 71, 80, 84, 87, 91, 96, 97.
месте Муйо сам собирает свою дружину: Ш’раъка курё п’Ъейеп гё Ы1Ш, / та ка shprazё ai pushkёn haЪertare, / т’' ка тЫеёк а%а]1 е ЗмЫпё5 (№2 28, 12-17: «Поднялся на стену куллы, / разрядил он сигнальное ружье, / собрал он агаларов Ютбины»); Tash ро йа1 e i mЪledh tridhetё а^ёГ e ту (№ 2, 106: «Сейчас пойду и соберу тридцать агов моих»).
Именно к агам обращаются с просьбой о помощи и защите. Вот древний старик, которого чудище морское вызывает на поединок. Дочь советует отцу:
Aspak, ЪаЪё, П dert тоз Ь'. / Кт Г^а1ё drita, ajo daltё e Ъа^Ы, / ke ти veshё, ЪаЪё, ke т’и тЪаЛё, /pёr me т п’аеаi t’JutЪinёs, / aeait 5Ч’1апё, jo me и koritё (№ 10, 21-25: «Нисколько, отец, не кручинься. / Когда рассветет, да будет рассвет счастливым, / ты оденься, отец, ты обуйся, / чтобы отправиться к агам Ютбины, / аги не оставят тебя на позор»).
В другой песне у оставшегося одиноким старика Башо Йона shkja захватил пастбища. В этой беде старик размышляет:
Ро ип te аеаи pse з^ат Шв dalё, / hallin agvet щ herё me jau ^а? (№ 19, 10-11: «Но почему же я не иду к агам, / горе мое агам выплакать?»). Затем он излагает агам свою просьбу: Кж ' г' ип kam kanё, / shpeshherё gjaqet ju agvet jau kam тат; / pёr пё тщзЫ Ъjeshkёt me т ’' xjerrё, / due me и dhanё shtatqind отт tё verdhё (№ 19, 38-41: «Когда молод я был, / много раз я мстил за вас, аги; / если сможете пастбища мне вернуть, / я дам вам семьсот золотых»).
В текстах песен содержатся указания на то, что существовали и другие четы, также состоявшие из тридцати агов. Вот Муйо со своей дружиной едут с песней по полю:
А1у ndeshen n’Dizdar Osman Аеёп, / tridhetё аеё me vedi' kishte pasё (№ 6, 35-36: «Тут встречаются они с Диздаром Осман Агой, / тридцать агаларов с собой он имел»).
Непомерное честолюбие побуждает Диздара Осман Агу (в некоторых песнях он является дядей героя) отделиться от Муйо:
Le t’m’vrasё zoti, Gjeto Basho Ищ^ / йу дetёsh jemi e dyzaz po ^^тё! (№ 6, 129-130: «Пусть поразит меня господь, Чето Башо Муйо, / у нас две четы и надвое четовать будем!»). В итоге чета Диздара отправилась в Новые Которы, а Муйо ...Ы,Ф mЪetё ... me tridhetё tё vet (№ 6, 185: «...остался ... со своими тридцатью»).
В трудную минуту Халиль хочет собрать хорошую чету:
Dajen e vet ka mar me tridhetё age, I armatisё e trimat mire shtёrngue (45, 172-173: «Взял дядю своего с тридцатью агами, I вооруженными и хорошо снаряженными храбрецами»).
Таким образом, аги — это именно дружинники, сподвижники Муйо, которые характеризуются храбростью, мужеством, доблестью. Поэтому в рамках одной песни они обозначаются словами trim ‘храбрец, удалец, герой’, burn ‘муж’, kreshnik ‘богатырь, витязь’ (ср. использование лексемы trim в качестве приложения
— trima agallaк ‘храбрецы агалары’), поэтому Муйо обращается к ним как к товарищам и братьям:
Ш m’ndigjoshi, more shoket e mij (№2 18, 15: «Если вы послушаете меня, товарищи мои»); A merrni vesht, o tridhete shoke vllazen! (№ 64, 14: «А послушайте, товарищи братья»); Mire se vini, burrat e Jutbines! (№ 6, 30: «Добро пожаловать, мужи Ютбины!»).
Семантическое соотношение лексем, используемых в эпосе для обозначения героев, можно, видимо, кратко сформулировать следующим образом: все аги несомненно являются храбрецами и мужами, но не все мужи и храбрецы являются агами.
Отметим еще один момент в использовании термина agё. Эпическим центром описываемых событий является селение Ютбина, где стоят куллы Муйо и его товарищей. Этим объясняется выбор эпитета к слову agё — agёt e Jutbims ‘аги Ютбины’. Данное словосочетание неоднократно используется при обращении к другим (в том числе к противнику) и самими крешниками:
A m’ndigioni ’i here, aget e Jutbines, I pa vesvese naten me e kalue! (№ 6, 207-208: «Послушайте-ка меня, аги Ютбины, I без тревоги (эту) ночь проведете!»); Ndalniu ’i here, ju aga it e Jutbines, I sot ta njifni Sminaliqe Savin, I kush asht burre n’mejdan me m’dale! (25, 297-299: «Постойте же, вы, аги Ютбины, I сегодня вы узнаете Сминалича Саву, I кто готов на мейдан со мной выйти!»).
Высокая частотность формы agё (270 словоупотреблений), регулярное использование в зачинах песен и «эпическая семантика» слова (обозначение дружинника), все это свидетельствует о том, что оно является таким же полноправным элементом языка эпоса, как и два других термина — trim и kreshnik. Наряду с ними лексема agё, по-видимому, может быть отнесена к числу ключевых слов албанского эпоса. Не случайно героические песни
в народе известны под такими именами, как: kangё (kejke) trimash, kreshnikёsh, agajsh tё Jutbin's «песни о храбрецах, о крешниках, о ютбинских ага».
Лексемы, обозначающие главного героя (Qetobash и Bylyk-bash). Термин agё не встречается применительно к главному герою албанского эпоса — Муйо, который является самым сильным и опытным из богатырей:
I pari gete Muji m’asht, I zanat geten po ma ka, I pllambe per pllambe Krajline ma njef, I pa te n’gete nuk kem’ shka bajme, I me te n’gete nuk kane shka na bajne (№2 24, 26-30: «Первый в дружине — это Муйо, I быть в дружине - его ремесло, I он знает в Королевстве каждую пядь, I без него в дружине нам нечего делать, I с ним в дружине нам ничего не сделают»).
Но Муйо является первым еще и потому, что его «официальный статус» гораздо выше: он предводитель дружины, и его постоянные эпитеты — это Gjeto Basho Muji (фонетические варианты: Qetobash Muja, Qeto basha Muji) и (реже) Bylykbashe Mujo.
Как можно видеть, в этих эпитетах присутствует элемент bash, восходящий к тур. ba§ ‘голова; штука; начало; вершина; ум; глава, главный, старший’. В албанский язык эта лексема вошла только в переносных значениях — «глава, начальник, главный, старший», развив также значение «первый, лучший». В эпосе она является составной частью имени Муйо как предводителя, как главы четы, и в некоторых контекстах эта характеристика главного героя особо подчеркивается: Когда в столкновении с заной7 Муйо убивает ее, он тут же в гневе и досаде так объясняет свой поступок:
Pasha nji zot qi shpirtin ma ka dhane, I qashtu zana mos me pase ba, I kurr une shpirtin nuk ja kishe marre. I Por u ka dashte ajo zana me u mendue, I qi mue me thorn Gjeto Basho Muja (№ 90, 172-176: «Клянусь богом, который душу мне дал, I если бы зана так не поступила, I я бы никогда не отнял ее душу. I Но зана сама должна была задуматься, I ведь меня называют Чето Башо Муйо».
Слово Bylykbash с пометой истор. объясняется в современном словаре (Fjalor... 1981) как ‘командир бёлюка; офицер осман-
7 Зана (алб. 78^) — женский персонаж в албанской мифологии, воплощающий как отрицательное, так и положительное начало.
ской армии, который поддерживал общественный порядок’. В османское время бёлюком называлось подразделение войска сипахи и янычар. Толкование «командир бёлюка» естественным образом следует из морфологического состава данного слова, в котором имеются два корня, восходящих к турецким boluk ‘часть, группа; рота, эскадрон’ и ba§ ‘голова; главный, старший’. В обследованном нами академическом издании героического эпоса (Folklor... 1966) слово объясняется как «сотник», т. е. старший, главный в бёлюке — подразделении, состоящем из ста воинов. Существует, однако, и другое объяснение.
Для обозначения воинской должности сотника в турецком языке имелось слово yUzba§i (< yuz ‘сто’ и ba§ ‘главный’), давшее. алб. juzbash ‘сотник, капитан’ с пометой истор. (Dizdari 2005: 461). Албанским же термином bylykbash обозначалось лицо более высокого ранга. Он обозначал звание и должность главы или наместника области, краины, главу отдельного поселения. Наместник назначался начальником вилайета и управлял всей краиной. Так, например, были bylykbashi i Shllakut, i ^lmendit, i Postr^s ‘бёлюкбаши области Шлаку, области Кельменди, области Пострипы’ и др. (Dizdari: 131).
Разумеется, данные эпоса не могут рассматриваться как непосредственный источник исторических сведений, и албанский герой, именуемый Bylyk-bashe Muji, не может быть идентифицирован как наместник Ютбины. Тем не менее, должны были существовать какие-то побудительные мотивы использования подобного титула. Можно было бы предположить, что в таком высоком социальном статусе герой эпоса выступает в тех ситуациях, когда его противник тоже принадлежит высшей элите, например, королевскому двору соседнего королевства. И такие примеры, казалось бы, имеются. Вот Муйо, выступая как первый дружка в свадебном поезде, везет невесту - королевская дочь:
Sa mire krushqit jane shterngue, I qaj ma i pari Bylykbashe Muji, I krah per krah me t’bine e krajlit (№ 9, 369-371: «Как хорошо дружки подпоясались, I и тот самый первый - Бюлюк-баши Муйо, I плечо к плечу с дочкой короля»).
Однако этот пример отпадает, потому что албанский герой выступает здесь не как непобедимый богатырь Муйо — он использует хитрую уловку и едет переодетым, выдавая себя за одного из стана своих противников shkja.
Косвенное указание на высокий статус лица, именуемого Bylykbashe Muji, можно видеть в следующем диалоге между Муйо и королевской дочкой:
— Qile deren, gikes te i paska thane. I — Hiqmu deret, Mujit te i paska thane, I tash me kene aj Bylykbasho Muji, I deren e kulles nuk ja gili. I — Un pra jam Bylykbasho Muji. (№ 69, 32-36) «Дверь открой, — сказал он девушке. I — Убирайся от дверей, — сказала она Муйо, — I да пусть он будет (хоть) Бюлюкбаши Муйо, I дверь куллы я не открою ему. I — Так я же и есть Бюлюкбаши Муйо»).
В большинстве случаев Gjeto Basho Muji и Bylykbashe Muji выступают как синонимы. Вот размышления кадия (судьи) по сложному вопросу о невесте, на которую претендуют два богатыря:
...me m’ja qite nusen Zuke Bajraktarit, I po ma preke Gjeto Basho Muji; I me m’ja qite Mujit Bylykbash, Ipaj, po e pret Zuke Bajraktari (№2 18, 177-180: «...если отдать невесту Зуку Байрактару, I меня затронет Чето Башо Муйо; I если отдать ее Муйо Бюлюкбашу, I увы, тогда зарежет Зук Байрактар»).
В этой ситуации Муйо назван дважды: сначала как Чето Баш, затем как Бюлюкбаш. Очевидно, исполнитель сделал это чисто в стилистических целях, чтобы не повторять дважды одно и то же выражение. Не исключено, что использование термина Bylyk-bashe вообще определялось предпочтениями исполнителя эпического произведения. В пользу такого предположения свидетельствует неравномерная частотность его употребления. В сравнительно небольшой песне № 59, насчитывающей 117 стихов, лексема Bylykbashe употреблена 5 раз, тогда как на весь анализируемый корпус (19 539 стихов) приходится всего 22 словоупотребления этой лексемы.
Богатырский конь. В албанском языке зафиксировано несколько десятков ориентализмов, входящих в тематическую группу «конь». Это обозначения лошадей по масти и по функциональному назначению, по типам аллюра, по названиям элементов упряжи, по способу ухода за лошадьми и их содержания. Разумеется, не все эти названия функционально равнозначны, некоторые из входящих в данную группу лексем имеют в словарях помету обл. или разг., другие вообще не попадают в толковые словари. В текстах эпических песен
засвидетельствовано более 20 лексем из названной группы. Надо иметь в виду, однако, что частота употребления этих лексем в языке эпоса весьма различна — от чрезвычайно частотного gjog ‘конь белой масти’ до отдельных окказионализмов (kashagit ‘чистить коня скребницей’).
Обозначения коня по масти. В языке эпоса зафиксировано четыре лексемы, обозначающих масть лошади: dori ‘конь гнедой масти’, из тур. doru ‘то же’, gjok ‘конь белой масти’, из тур. gok ‘небо; голубой, синий’ (в эпосе выступает преимущественно в форме gjog), pullali ‘в крапинках (о лошади)’ из тур. pullu ‘пятнистый, в крапинках’, sharan ‘с черными пятнами или крапинками на крупе или на морде (о лошади)’, видимо, через посредство сербохорватского, где имеем шара ‘пестрота’, шарац ‘конь пегой масти’. Учитывая распространение слов с корнем шар ‘серый, пестрый’ во многих славянских языках, Фасмер относил его к ранним заимствованиям из тюркских (Фасмер 1987. 4: шар II).
Из этих четырех лексем gjog занимает совершенно особое место в языке албанского эпоса. Она намного превосходит другие лексемы по частотности — для gjog фиксируется свыше 500 словоупотреблений, тогда как для dori чуть больше 40, а pullali и sharan вообще представлены единичными примерами. Как показывают тексты эпических песен, семантика слова gjog претерпела в языке фольклора определенные изменения: здесь оно служит не столько для обозначения коня определенной масти, сколько для обобщенного поэтического названия богатырского коня вообще (подробнее см.: Жугра 2007). Об этом свидетельствует появление у слова gjog определения i bardhё ‘белый’:
Bjerma, nane, qat shpate te babes, / qitma, nane, qat gjog te bardhe (№2 57, 21-22: «Подай-ка мне, мама, этот меч отцовский, / приведи-ка мне, мама, этого коня белого»).
Приведем еще один пример, иллюстрирующий утрату данной лексемой ее исходного семантического признака — признака белого (светлого, небесного) цвета и приобретение ею способности иметь иные цветовые определения:
Hinglloi sjosu, bumbulloi tane logu. / Kaq te bukur zoti ma kishtfale! / Shtati i tij te tane roga-roga, / rogat ishin bardh’ e kuq e zi, /porsi lulet kurpo gilin n’vrri (№ 24, 40-44: «Заржал конь, загремело все поле. / каким красивым господь его сделал! / Шкура его вся в крапинах, / крапины были белые и красные и черные, / словно цветы расцветают на лугу»).
Анализируемый материал дает еще одну лексему с тем же корнем — лексему gjogat. В албанских словарях она нигде не зафиксирована и, возможно, является принадлежностью только языка героического эпоса. Немногочисленные случаи использования ее в текстах песен не обнаруживают каких-либо особенностей по сравнению с gjog, о чем свидетельствуют, в частности, примеры их одновременного употребления:
Vrap tё madh giogatit' ka dhanё, / tym e mjegull giogun e ka Ъатё (№ 48, 238-239: «Сильно бежать коня пустил, / (как) дым и туман сделал коня»).
По морфологическому строению данное албанское слово напоминает многочисленные тюркские наименования коней по масти, ставшие в эпосе тюркских народов именами богатырских коней: Dor-at, Ger-at и др. аналогично русскому Сивко и пр. В современном турецком gдk at ‘чалая лошадь’ приводится с пометой устар., тогда как doru at ‘гнедая лошадь’ такой пометой не сопровождается.
На этом фоне алб. gjogat могло бы рассматриваться как произошедшее из gjog + at, где второй элемент at - это лексема, обозначающая коня. Однако такое этимологическое объяснение справедливо только в отношении тюркского языкового материала, но не албанского. В албанском языке не существует, насколько известно, сложных слов со вторым элементом at ‘лошадь’ и трудно предположить, чтобы слово gjogat воспринималось как состоящее из двух семантически полнозначных корней. Для истории алб. gjogat представляют интерес данные сербохорватского языка.
В сербохорватском языке имеются слова рассматриваемого типа: ^дгат ‘серый конь’, ддрат ‘гнедой конь’, алат ‘рыжий конь’. Однако и здесь они, видимо, воспринимались как однокорневые существительные, обозначающие коня определенной масс-ти, а затем от них были образованы производные прилагательные с суффиксом -аст: ^огатаст ‘серый (о масти лошади)’, дора-таст ‘темно-рыжий, бурый, почти гнедой (о масти лошади)’, алатаст ‘рыжий (о масти лошади)’, ср. также кулатаст ‘буланый’ (тур. ЫШ ‘рыжий, бурый’), пулатаст ‘пегий, пёстрый’ и пули ‘пегий, пёстрый, крапчатый’ (тур. pullu ‘пятнистый, в крапинках’), чилатаст, -и, -а, -о ‘серый (обычно о коне)’ (тур.
‘серый, покрытый серыми или белыми пятнами, пятнистый’, от этого же тюркского корня русск. чалый),
Засвидетельствованность албанской лексемы gjogat именно в северо-албанском героическом эпосе, с одной стороны, и наличие ее в сербохорватском, с другой стороны, позволяют предположить, что в албанский язык это слово вошло из сербохорватского.
Наименования лошадей по функциональному назначению.
Эта группа представлена в эпосе тремя лексемами: аt, мн. ч. аНШ^ ‘верховой конь’, из тур. at, мн. ч. atlar ‘то же’, соответствующее ему существительное ж. р. аtkinё ‘верховая лошадь’ из серб. аtkinja ‘кобыла арабской породы’ является, по мнению Э. Чабея, областным заимствованием в северногегском (Qabej 1987); hergele ‘необъезженная (дикая) лошадь’, из тур. hergele ‘табун диких лошадей, ослов и пр.; дикая лошадь, осел и пр.’
Из этих существительных относительно часто в текстах встречается слово at ‘верховой конь’ (около 40 словоупотреблений), остальные представлены единичными примерами. При этом at выступает часто в форме мн. числа, чему можно пред-ложить следующее объяснение. Лексема gjog в эпосе прочно «привязана» к образу албанского богатыря, это его богатырский конь, тогда как противник героя выезжает обычно на vrag-e ‘вороном’ или на sharan-e ‘крапчатом’. Когда же надо в повествовании объединить тех и других, назвать всех коней, участвующих в битве, употребляется форма мн. числа atllarё, что мы и наблюдаем, например, в песне № 12, а также № 40, где девушка Гелина помогает богатырю бежать из темницы:
...i kane zgiedhun dy atllare te mire I e u ka hyp atllarve ne shpine, I marrin rrugen naten per mjesnate, I ngiat Budines drita i ka gile (№2 40, 511-514: «.выбрали двух коней хороших, I вскочили коням на спину, I отправились в дорогу ночью за полночь, I около Будвы рассвет их застал»).
Однако подобное предпочтение формы atllarё отнюдь не является регулярной закономерностью — это всего лишь один из возможных мотивов выбора данной лексемы среди ряда других ей синонимичных.
Лексема hergele в языке эпоса имеет меньший, по сравнению с общеалбанским, объем значения. Здесь она обозначает кобылицу,
у которой рождается необычайной красоты жеребенок. О чудесном рождении жеребенка Муйо узнает во сне:
Nata а shkue, hana s’ka dale, I Muji ’i anderr e ki’ andrrue, I anderr paka harselen tujpjelle: I ki’ ba mazin bardhe si bora, I hyllin n’balle zoti i ki’ fale (№ 9, 1-5: «Ночь прошла, луна не вышла, I Муйо сон видел во сне, I сон видел, что кобылица рожает: I произвела жеребенка белого, как снег, I звезду во лбу господь ему подарил»).
Наименования элементов упряжи. Из наименований элементов конской упряжи в текстах песен представлены: bilan ‘нагрудный ремень’, dizgjina ‘поводья, узда’8, ullar, jullar ‘недоуздок’, yzengji ‘стремя’, mamuz ‘шпоры’, kollan ‘ремень, подпруга’, qostek ‘путы’, hejbe ‘переметная сума’. Описания седлания коня, его красивой упряжи составляют важный элемент поэтики героического эпоса:
Ka nise nana gjogun me e shilue, I po m’ja ven shale prej florinit, I e m’ja ven bilanat telatinit, I e m’ja ven frenin prej brishimit (№ 18, 99-102: «Начала мать коня седлать, I кладет на него седло золотое, I и кладет на него ремни подгрудные юфтяные I и кладет на него узду шелковую’). У коня Муйо ...ishte shala prej brishimit, I krejt me gure prej xhevahirit, I nande kollane mademesh ltinit (№2 9, 70-72: «.седло было золотое, I все (покрытое) камнями бриллиантами, I девять ремней из кожи юфтяной»).
В этой группе можно выделить лексему dizgina, поскольку она участвует в двух глагольных словосочетаниях, характеризующих ход коня: Wshoj dizgina ‘отпустить поводья’ и ther me (nё) dizgina ‘натянуть поводья’ (букв. ‘резать поводьями’). Отметим, что поводья — это та часть упряжи, которая позволяет ездоку управлять конем, в зависимости от цели их можно либо отпустить, сделать слабыми, либо, напротив, натянуть, сделать тугими.
Сочетание Wshoj dizgina ‘отпустив поводья’ означает давать волю коню, что в зависимости от контекста может иметь значение ‘припустить, пустить коня во весь опор’ (ср. тур. dolu dizgin ‘опустив поводья, во весь карьер; во всю прыть’). Так, узнав о гибели брата, Халиль
...dizginat gjogut ja ka lshue I e per gjurme Mujin e ka ndjeke (№2 19, 196197: «.отпустил поводья у коня I и вслед за Муйо поскакал»).
8 В текстах сказок встречаем также употребление этой лексемы в переносном значении: dizginat e тЪшёп'5 ‘бразды правления царством’.
Но это же сочетание в другом контексте означает, что коню позволяется идти тихим, спокойным шагом:
Prap ne shpine gjogut i ka ra, I ne livadh te vet Muji kur ka shkue, I dyzinat ne qafe gjogur ja ka leshue. I Me krye poshte gjogu asht tuj shkue, I Muji musteqet poshte i kite vare (№ 70, 192-196: «Снова на спину коню вскочил, I на свой луг Муйо когда выехал, I поводья на шею коня опустил. I (опустив) голову вниз конь идет, I опустил вниз Муйо усы (свои)»).
Прием параллелизма — опущенные поводья коня и опущенные вниз усы героя для выражения его печального состояния использовался в албанском фольклоре, видимо, довольно часто, ср.:
Musteqet poshte Alija i ki’te vare, I E dyzginat gjokut ja ka lshue: I vet me veti tue mendue (цит. по: Dizdari 2005: 220 — со ссылкой на сборник “Zana Popullore”: «Вниз усы повесил Али, I и поводья опустил коню, I сам с собой раздумывая»).
Второе из названных выше словосочетаний — ther me (nё) dizgina ‘сильно натянуть поводья’ — соответствует общеалбанскому sht^ngoj dizginat ‘натягивать поводья’ и является, скорее всего, принадлежностью северогегского диалекта. Глагол ther означает ‘резать, колоть’, а все сочетание в целом имеет смысл «натянуть поводья так сильно, что у коня возникает во рту боль от удила». Герой натягивает поводья тоже либо с целью осадить коня, сдержать его, либо чтобы побудить его к быстрому бегу:
Kur kane shkue n’nji log te gjane, I m’i ka ndale Muja te tane, I m’ka there mazin ne dezgina (№ 9, 372-374: «Когда вышли на широкое поле, I Муйо всех остановил, I жеребца в узде осадил»); ...se Muji meihere, I me dezgina gjogun ma ther, I per maje avllise e n’fushe po del (№2 9, 271-273: «.потому что Муйо сразу I узду сильно натянул (букв.: поводьями режет коня), I через верх конюшни (перемахнул) и в поле выезжает»).
Характеристики коня, уход за ним. Эта тематическая группа в текстах песен представлена небольшим количеством лексем, среди которых нет высокочастотных. Назовем здесь прежде всего лексему je№ ‘грива’ (из тур. yele ‘то же’), поскольку это важный элемент красоты коня. В песне о Г ердь Элез Алие неоднократно упоминается длинная грива его коня и как параллель к ней -длинные усы самого героя:
...kishte hypun nji kalit dori, / dorija jelen deri ne kopi, / shqyptari mysteqet deri n’oblluk te shales (№ 83, 108-110: «.вскочил он на гнедого коня, / у гнедого грива - до копыт, / у албанца усы - до луки седла»); .te' me kallxojsh se g’krahine je, / te me kallxojsh ku t’jane rrite mysteqet kaq fort, / te me kallxojsh ku i asht rrite jela e dorise? (№ 83, 73-75: «расскажи мне, из какой ты краины, / расскажи мне, как у тебя выросли так сильно усы, / расскажи мне, как у гнедого выросла грива?».
Грива упоминается также при описании быстрого бега коня:
Fort kali asht vra, / bisht e jele bashke i ka ba (№ 86, 256-257: «Очень конь постарался, / хвост и гриву соединил».
Несколько больше лексем, относящихся к уходу за конем. Сюда входят названия профессий: binxhi ‘объезчик лошадей’ (из тур. binici ‘наездник (искусный), ездок’), nallban, nallbanxhi ‘кузнец, подковывающий лошадей’ (из тур. nalbant ‘кузнец’), surapxhi ‘седельник, шорник’ (из тур. sarac ‘то же’), а также названия предметов ухода: kashagi ‘скребница’ (из тур. ka§agi ‘скребница, деревянный гребень’), Kamxhi(k) ‘кнут, хлыст; бич’ (из тур. kamgi ‘нагайка, плеть, кнут, хлыст’). Назовем также две лексемы с общим значением «уход, воспитание», в том числе применительно к дрессировке лошадей. Это существительные terbjet ‘воспитание, взращивание, дрессировка’ (из тур. terbiye ‘то же’) и timar ‘забота, уход’ (из тур. timar ‘то же’, ср. тур. timar etmek ‘ухаживать за кем-л., чистить, холить (лошадь)’). Примеры, однако, единичны:
...fre e shale ti me m’i dhane, / terbjet gjogun si ta baj (№2 9, 262-263: «.узду и седло ты мне дай, / коня как учить буду»); Duem me shkue, krajlit i ka thane, / duem me shkue mazin per me e pa, / kam uzdaje se terbjet kam me ta ba (№2 37, 117-119: «Хочу пойти, сказал он кралю, / хочу пойти посмотреть на жеребца, / думаю что смогу его укротить» — речь идет о коне, которого никто за семь лет не мог оседлать).
Оружие и поединок. В эту группу входят лексемы, обозначающие виды оружия, место поединка и сам поединок. Среди наименований видов и деталей оружия, в том числе старинных, достаточно частотны следующие: gjilit,xhilit ‘дротик’, mezd-rak, mizdrak ‘копье, пика’, top ‘пушка’, topuz ‘палица, булава’, barot ‘порох’, fitil ‘фитиль’, shahi ‘пушка’. К этой же старинной военной лексике относятся urdi ‘войско’, sylah ‘кожаный пояс, за который затыкалось оружие’, milli,mellsi ‘ножны’, xhebehane ‘склад оружия’, shatorre ‘шатер’, devrije ‘дозор’.
Самым частотным в этой тематической группе является слово mejdan ‘поле поединка, поединок’, которое в языке эпоса имеет свои особенности в значении и употреблении.
В литературном албанском лексема mejdan с пометой устар. имеет следующие значения: 1) открытое место, площадь; 2) место сражения или поединка, поле боя; перен. сражение, открытое столкновение. Словарь приводит также фразеологизмы: del nё mejdan (дё shesh) ‘становится ясным, известным’ (букв. ‘выходит на открытое место (на площадь)’) и e ndau mejdanin (me dike) а) ‘назначить день поединка (с кем-либо)', б) ‘рассчитаться с кем-либо, выяснить отношения’. Тур. meydan имеет значения 1) площадь, плац; 2) арена, поприще; 3) время; досуг. В турецком языке эта лексема является элементом целого ряда глагольных словосочетаний с общим значением ‘делать(ся) очевидным, обна-руживать(ся), проявлять(ся)’, а в сочетании с глаголом okumak ‘приглашать, звать’ имеет значение ‘вызывать на бой, состязание, соревнование; держать себя вызывающе’.
В языке албанского эпоса лексема mejdan выступает преимущественно в значении ‘поединок, единоборство; бой’. На это указывают прежде всего часто встречающееся словосочетание fushё tё mejdanit ‘поле боя’:
Ti qi je Krale Kapidani, I kur ta bajne zoti sabahin, I kie me dale ne fushe te meidanit, I me u ndeshe ne Mujen e Ali Bajraktarin (№2 94, 52-55: «Ты, который еси Крале Капедан, I когда сделает господь утро, I выходи на поле боя, I сразиться с Муйо и Али Байрактаром»); E m’kane dale ne fushe te meidanit, I me mizdrake kane nise e po luftojne (№2 25, 330-331: «И вышли на поле боя, I копьями начали и бьются».
Об этом же свидетельствуют атрибутивные словосочетания, в которых лексема mejdan, стоящая в форме генитива, имеет значение ‘боевой, предназначенный для боя’: shpatat e mejdanit ‘боевые мечи’, armet e mejdanit ‘боевое оружие’, sabet e mejdanit ‘боевые сабли’, petkat e mejdanit ‘боевые доспехи’ (букв. ‘одежда для боя’). Однако чаще всего, как и можно было ожидать, встречается сочетание gjogu i mejdanit ‘боевой конь’:
Ma shilon giogun e meidanit (№2 74, 160: «Седлает боевого коня»); .po zdrypeprej giogut t’meidanit (№ 17, 42: «.слезает с боевого коня»); Qou, Halil, kryt mos e 3osh, I na i shterngo giogat e meidanit (№2 19, 145-146: «Вставай, Халиль, не сносить тебе головы, I снаряди нам боевых коней»).
В генитивном употреблении лексема mejdan приобретала, таким образом, функции постоянного эпитета:
Dite e bukur, Ago, ka qillue, I a i lodrojme na giogat e meidanit? (№ 48, 8-9: «Хороший день (сегодня), Аго, случился, I а не погарцевать ли нам на боевых конях?»).
Очень часты в текстах песен сочетания лексемы mejdan с глаголом dal ‘выходить’. Однако в отличие от приведенного в словаре del п' mejdan ‘(нечто) становится ясным, очевидным’, в языке эпоса имеем иной (синтаксический и семантический) вариант данного глагольного словосочетания. Его субъектом является богатырь (или другой персонаж), который выходит на поединок со своим противником, поэтому в этом типе словосочетания в эпосе всегда имеется косвенное дополнение в дательном падеже, называющее противника.
Kush а burre n’meidan me m ’dale! (№ 25, 271: «Кто (здесь) муж, чтобы на поединок со мной выйти?»); Hajt, Bani, zoti t’vrafte, I gou n’meidan mue per me m ’dale (№2 15, 184-185: «Давай, Бани, господь тебя разрази, I вставай, на поединок со мной выходи»); Plake e mbete, Mujo, un jam, I s’jam i zoti me i dale kuj ne meidan (№2 19, 75-76: «Стар я стал и одинок, Муйо, I не могу выйти на бой ни с кем»); Para del djali jabanxhi, I don n ’meidan Gjuros me i dale (№ 25, 324-325: «Выходит вперед парень чужеземец, I хочет выйти на бой с Джуро»).
С рассмотренным сочетанием соотносится глагольная конструкция, в которой лексема mejdan сочетается с глаголом lyp ‘просить’, в гегском также ‘требовать’: i lyp mejdan или e lyp n’mejdan ‘вызывать кого-либо на бой, на поединок’. Поскольку подвиги богатырей совершаются в военных столкновениях с противником и в поединках, конструкция i (u) lyp mejdan является достаточно частотной:
Mue nji kral meidan me ka lype, I une ne meidan nuk muj me i dal, I se une teper tash jam plake (№ 92, 84-86: «Меня один краль вызвал на поединок, I но я на поединок с ним выйти не могу, I потому что я теперь слишком стар стал»); Po Sulltanit meidan qysh po i lyp? (№ 92, 269: «А султана на поединок как ты можешь вызывать?»); Shtate krajlivet meidan u ke lype (№2 45, 388: «Семерых королей ты на бой вызывал»); ...e deri sot vaki nuk ka ba I i gjalli te deknit meidan me i lype (№ 74: 122-123: «.и такого еще не бывало I чтобы живой мертвеца на бой вызывал»).
Отмеченное выше сочетание e ndau mejdanin (me dik^) ‘назначить день поединка (с кем-либо)’ сопровождается в толковом словаре пометой устар. В гегском героическом эпосе, возможно, это — явление диалектного характера. Многозначный глагол (n)daj ‘отделять, разделять’ и др. в северной Албании часто используется в свадебной обрядовой терминологии в значении ‘назначить срок’. Когда после долгих переговоров назначается день свадьбы, это выражается сочетанием ndaj orokun. В эпосе также встречается oroku i mejdanit ‘назначенный день поединка’. Значение ‘назначить время для какого-то дела’ у глагола (n)daj отмечает в качестве семантического диалектизма и Я. Томаи (Thomai 2001: 130-131). В эпосе оно зафиксировано несколькими примерами. Вот сказочная ора упрекает Муйо в том, что он не должен был выходить на поединок в воскресенье. Муйо оправдывается:
Mire e dij, besa, por sherri qi m’ka xane, I se un kerkuj meidan nuk i kam da! (№ 6, 436-437: «Хорошо это знаю, верно, да вот злость меня обуяла, I но я никому поединок не назначал!»); Hajde ktu, mos hik, he thi, I se une meidan s’po daj me ty, I veg daj meidan me Halilin e ri (№2 92, 270-272: «Иди сюда, не убегай, свинья, I ибо не со мной я назначаю поединок тебе, I но назначаю поединок с Халилем молодым»).
Лексема mejdan в значении ‘бой, поединок’ послужила основой для образования производного слова mejdanxhi с суффиксом -xhi, указывающим на профессию, род занятий. Mejdanxhi, таким образом, это тот, для кого участие в поединках, в стычках и состязанях является постоянным привычным занятием, кто с успехом это делает, — это «муж мейдана, мейданджи». Вот к юному Омеру, сыну Муйо, обращается Йован Капедан:
Zoti te vrafte, turku prej Jutbines, I thelle ne Krajlni kryet e paske shti, I porse, ne qosh ti trim mejdanxhi, I ti ne meidan ne me na dale (№ 70, 97-99: «Разрази тебя господь, турок из Ютбины, I далеко же в Королевство ты голову засунул, I но, если ты удалец мейданджи, I ты на бой с нами выходи»).
Против чудища морского, которое пятьсот мейданджи погубило, Халиль выступает со словами:
Kam ndie se i ka pre pesqind meidanxhi, I por asnjenit, Halil, per emen s’i kane thane (№ 37, 202-203: «Я слыхал, что он погубил пятьсот мейданджи, I но ни одного из них Халилем по имени не называли».
Лексема тв]йапхЫ в значении ‘очень умелый в бою’ приложима даже к характеристике коня. Например, когда противник метнул в Муйо дротик:
МеійапхНі gjogun е кї$Н раъё, / йу копорё рвгр]Мё gjogu Шщо$ ізк дне, / пё,егт]в1 катЬёуе gjelit' і кі$к га (№ 59, 81-83: «Конь у него был мейданджи, / на две сажени вверх поднялся конь Муйо, / между ног у него дротик упал».
Имеется также пример употребления слова mejdan в значении ‘время, пора’ (ср. аналогичное значение у тур. теуйап). Дано очень поэтичное описание ситуации, когда в горах наступила глубокая ночь, все вокруг объято мраком, и страшно даже взгляд бросить на отвесные обрывы, и не приведи господь оказаться здесь ночью в пути. А далее следует:
Njiket natё ка zgjedhun Paji і ИагатЬа5ки / bjeshkve Мщт кипй те е пйеъкё, / п'теійап t'natёs kryet те ja рге (№ 2, 10-12: «Эту ночь и выбрал Пайи Харамбаш / чтобы в горах где-нибудь повстречать Муйо / в пору ночную голову ему снести»).
Весь контекст указывает на то, что в данном случае слово mejdan имеет значение ‘время, пора’, не зафиксированное албанскими словарями.
* * *
В данной статье представлен анализ функционирования только одной группы турцизмов в языке албанского эпоса — лексем, входящих в тематическое поле «военно-дружинный быт». На основе этого анализа представляется возможным сделать некоторые предварительные выводы.
В количественном отношении рассмотренная лексико-тематическая группа достаточно представительна в эпосе: в ней насчитывается около 40 лексем. При этом в общеалбанском языке обнаруживается ряд турцизмов, не вошедших в язык фольклора, а точнее, не выявленных в обследованном сборнике эпических песен. Среди них представлены, например, названия лошадей по масти: аїїд ‘лошадь светло рыжей масти’, дії ‘чалый, серый с примесью другого цвета (о лошади)’, кёгг ‘серый, темносерый (о лошади)’. Почему эти названия отсутствуют в текстах песен? Возможно, потому, что для образной системы албанского эпоса более предпочтительными были понятия
‘белого’ и ‘гнедого’ (gjog и dori), именно на белом и гнедом конях выезжают на бой албанские богатыри, тогда как их противник часто выезжает на сером, крапчатом (sharan). Напомним также, что в сербохорватском языке имеется лексема шаран, а в боснийском эпосе богатырский конь имеет кличку Шарац.
Нет в албанских эпических песнях и терминов, обозначающих аллюр — ling ‘рысь, рысца’, revan ‘иноходь’, хотя в словарях они представлены. В описании стремительного бега коня чаще всего используются сочетания turr e vrap ‘порыв и бег’ и особенно tym e mjegull ‘дым и туман’ (примеры в: Жугра 2005).
В функциональном отношении роль турцизмов в языке эпоса весьма различна, что связано, не в последнюю очередь, с лексической семантикой соответствующих слов. Одни турцизмы вошли в эпос как отражение реалий повседневной жизни — названия профессий, элементов упряжи и ухода за лошадью. Другие же несут особую функциональную нагрузку, одним из проявлений которой является их высокая частотность в рассматриваемых текстах. К числу таких функционально значимых лексем мы бы отнесли age, gjog и mejdan.
Лексема age придает эпическому повествованию некую общую «тональность уважительности, почтительности», с ее участием часто строятся зачины песен, а сочетание aget e Jutbines ‘аги Ютбины’ означает в общем эпическом контексте «достойные уважения ратные мужи Ютбины». Лексема gjog прошла в эпосе свой путь семантического развития, превратившись из обозначения коня белой масти в обозначение богатырского коня вообще. В эпосе — это одно из наиболее частотных слов; вне эпоса его употребление, видимо, довольно ограничено. Лексема mejdan служит основным средством обозначения всего, что связано с поединком, — вызова на бой, противостояния в поединке, обозначения боевого оружия и доспехов. То, что происходит на таком поединке, обычно связано с вопросами личной чести, это публичное и социально значимое действие.
Исконно албанские слова из этой же области — luftim ‘бой’, lufte ‘война’, dyluftim ‘поединок’, ndeshje ‘столкновение, схватка’, если и встречаются в текстах песен, особой эмоциональностью не отмечены. Сказанное побуждает к тому, чтобы отнести лексемы age, gjog и mejdan к числу ключевых и функционально значимых элементов языка албанского героического эпоса.
Тот факт, что для обозначения важнейших понятий, входящих в сферу военно-дружинного быта, были выбраны лексемы иноязычного происхождения — турцизмы, вряд ли является случайным. Исследователями уже обращалось внимание на то, что иноязычные элементы в устной наролной поэзии выполняют особую роль, поскольку они способны передавать стилистические и семантические нюансы поэтического способа выражения и обладают силой эмоционального воздействия. Имея в виду албанский фольклор, такую точку зрения высказывал Ш. Плана (см.: Мы1акы 261). Наряду с этим неоднократно подчеркивалось, что турцизмы в балканских языках принадлежат главным образом разговорному языку и часто имеет стилистически сниженный характер. Тем не менее, примеры использования турцизмов для создания высого стиля речи, например, в поэзии Ф. Ноли, свидетельствуют о богатом стилистическом потенциале данного лексического пласта албанского словаря (Десницкая 1963). Стилистически отмеченная роль турцизмов может объясняться как социолингвистическими моментами некоторой престижности иноязычной лексики, ее необычности, так и особым местом ее в лексической системе албанского языка, определенной изолированностью, отсутствием старых ассоциативных и коннотативных связей. Кроме того, несомненные в прошлом контакты албанской и боснийской эпических традиций не исключают взаимовлияний и в области выработки выразительных средств поэтического языка, выявление которых требует специального исследования.
Литература
Десницкая А. В. О стилистической функции турцизмов в албанской поэзии // Вопросы теории и истории языка. Сборник статей в честь Б. А. Ларина. Л., 1963. С. 88-95.
Десницкая А. В. К изучению языка северноалбанской эпической поэзии / Албанская литература и албанский язык. Л., 1987. С. 154-195.
Жугра А. В. Свое и чужое в фольклорной традиции: турцизм как стилеобразующий элемент албанского эпоса // Тегга Ъа1сашса Тегга Б1ау1са: К юбилею Т. В. Цивьян / Отв. ред. Т. М. Николаева. М., 2007. Попова Т. В. Византийский народный и книжный эпос // Византийская литература. М., 1974. С. 77-122.
Толстой И. И. Сербскохорватско-русский словарь. 7-ое изд. М., 2001. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка / Пер. с нем. и дополн. О. Н. Трубачева. Т. 4. М., 1987.
МагазаникД. А. Турецко-русский словарь / Под ред. В. А. Гордлевского. М., 1931.
Bashkimi — Fialuer i Rii i Schypes Perbaam Prei Shocniiet t’Bashkimit. БЬкоёёг, 1908.
Boretzky N. Der turkische EinfluB auf das Albanische. Teil I: Phonologie und Morphologie der albanischen Turzismen. Wiesbaden, 1975 (Albanische Forschungen. 11).
Qabej E. Studime etimologjike ш fushё tё shqipes. Tira^, 1976. Bleu II; 1987. Bleu III.
Dizdari T. Fjalor i orientalizmave nё gjuhёn shqipe. Tiranё, 2005.
Fjalor i gjuhёs sё sotme shqipe. Prishti^, 1981.
Folklor shqiptar II. Epika legjendare (Cikli i kreshnikёve). Tira^, 1966. Kalesi H. Turski uticaji u tvorbi reci u albanskom jeziku // Зборник Филозофског факултета у Приштини. 1970. VII. С. 165-199.
Lambertz M. Die Volksepik der Albaner // Wissensch. Zeitschr. Der Karl-Marx-Universitat (Leipzig). 1954-1955. 4. Jhg. Hf. 314.
Letёrsi gojore // Jeta e re. 1966, № 6.
Mulaku L. Turkismen in der albanischen Volksepik // Uluslararsi turk folklor kongresi bildirileri. Den Ayribasim. Ankara, 1976. Cift II. S. 259-263. Thomai J. Leksiku dialektor e krahonor ne shqipen e sotme. Tirane, 2001.
