CC BY
88
летию со дня рождения Д.И. Козлова : сб. тр. : 8-10 окт. 2019 / Самара : Са-мар. нац. исслед. ун-т им. С.П. Королева, 2019. - Т. 2. - С. 787-788.
3. Плотников И.В. Концепты «память» и «язык» в поэтическом цикле И. Бродского «Часть речи» // Филологический класс. - 2018. - № 1 (51). - С. 43-47.
4. Пономарёва Т.А. «Лингвоцентризм» поэтики Иосифа Бродского // Вестник Луганского национального университета имени Тараса Шевченко. - 2019. -№ 1 (30). - С. 71-75.
5. Скобелева А.А., Скобелева Е.А. Тема пространства и времени в творчестве Иосифа Бродского // Ученые записки Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого. - 2019. - № 2 (20). - URL: http://www.novsu. ru/univer/press/eNotes1/i.1086055/?id=1506250 (дата обращения: 14.06.2020).
6. Ченских Е.П. Объективизация концептуальной метафоры «дом - внутренний мир человека» в художественном тексте (на примере поэзии Иосифа Бродского) // Парадигма гуманитарных знаний начала XXI в. : Межкафедральный сборник научных трудов по лингвистике и литературоведению. - Москва : Московский городской педагогический университет, 2020. - С. 86-91.
Русское зарубежье
2020.04.012. ПЕТРОВА Т.Г. ТУРГЕНЕВСКАЯ ТРАДИЦИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ И.А. БУНИНА. (Обзор).
Ключевые слова: И.С. Тургенев; И.А. Бунин; усадебный то-пос; аллеи; традиции и новаторство; подтекст; тема любви; мотив «русский человек на rendez-vous»; «лишний человек»; национальный характер.
Проза И.А. Бунина, как установлено многими исследователями, сочетает в себе традиции русской классики XIX в. (сюжеты, типажи, мотивы) и центральные установки литературы эпохи модернизма (экзистенциальная и метафизическая проблематика, символика, подтекст)1. «Несмотря на постоянное противостояние с "новой" литературой, декларируемое на словах, И.А. Бунин впитал в себя многие ее достижения и приемы»; чаще всего «при исследовании проблематики соотнесения традиции и новаторства в прозе Бунина назывались и называются имена трех великих прозаиков: Л.Н. Толстой, Ф.М. Достоевский и И.С. Тургенев», а тенденцию к переосмыслению классики в творчестве Бунина отметили еще его современники, - пишет Е.В. Кузнецова [3, с. 77-78]. Так,
1 См., например: Мальцев Ю. Иван Бунин, 1870-1953. - Франкфурт н/М ; М., 1994.
В.Б. Шкловский видел в прозе И.А. Бунина «тематику и приемы Тургенева» и «материалы всех снов» Достоевского1, а близко знавший Бунина Ф.А. Степун анализировал взаимосвязи писателя с прозой Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского и И.С. Тургенева2. «Переписывание» Буниным классических образцов, акцентирует внимание Е.В. Кузнецова, «вызвало недоумение у многих критиков-современников и грозило ему обвинениями в подражании или перепеве, но позднее было осмыслено как своеобразная поэтика, основанная на переактуализации литературной традиции» [3, с. 78]. Эта тенденция еще больше усилилась в эмигрантском творчестве Бунина.
О.А. Богданова [1] рассматривает в русской литературе XIX-XX вв. семантико-семиотическую динамику локуса аллеи как элемента «усадебного топоса», связанного с любовью между мужчиной и женщиной. «Если летние "темные аллеи" были местом любовных свиданий и объяснений в пушкинско-тургеневской традиции, восходящей к общеевропейскому дискурсу XVIII в., то осенние аллеи, перекликающиеся с известными элегиями В. А. Жуковского и М.Ю. Лермонтова, входят в литературу Серебряного века как идеализация "онегино-ларинской" усадьбы в модусе ее безвозвратной утраты (Н.С. Гумилев и др.)» [1, с. 235 ].
В произведениях И.С. Тургенева присутствует, как правило, летняя тенистая липовая аллея на которой происходят судьбоносные любовные сближения и свидания («Рудин», «Дворянское гнездо», «Новь»). Осенние аллеи появляются у Тургенева в поэзии 1840-х годов, где картины былого напоминают лирическому герою о тайных свиданиях в аллеях сада и парка; «осенняя усадьба вызывает в памяти образы недавнего летнего счастья» [1, с. 237]. Осенний облик усадебных аллей во многих стихотворениях Серебряного века передавал это ощущение «невозвратной утраты», «для кого-то желанное (как для Гумилёва), для кого-то ностальгическое (как для Бунина)» [1, с. 241]. В 1920-1940-е годы Бунин стал изображать усадебную культуру конца XVIII - начала XX в. как навсегда ушедшую в прошлое, потерянный недостижимый идеал (рас-
1 Шкловский В. «Митина любовь» Ивана Бунина // Новый Леф. - 1927. -№ 4. - С. 43-45.
2 Степун Ф.А. Портреты. - СПб., 1999.
сказ «Срочная весна», 1923). Похожее мироощущение пронизывает бунинский цикл «Темные аллеи».
«В послереволюционном творчестве И.А. Бунина усадебная культура воспринимается как вершина русской истории, сохранившая, несмотря на потерю эмпирического существования, статус немеркнущего вневременного эталона» [1, с. 235]. В цикле рассказов Бунина «Темные аллеи» (1937-1953), по мнению О.А. Богдановой, представлена сезонная полнота аллей; их символика распространяется на всю прошлую русскую и настоящую эмигрантскую жизнь, раздвигая тематические, временные и даже национальные границы. Аллея у Бунина - локус любви и судьбы. «Местом встречи мечты и реальности, поэзии и прозы, высшей точкой существования, кульминацией бытия с откровениями и прозрениями за пределы эмпирической видимости - становится в бунинской прозе весенне-летняя аллея»; в осенне-зимних его пейзажах «просматривается трагическая семантика аллеи как границы земного и неземного миров, ее причастность смерти» [1, с. 246, 247 ]. Пушкинско-тургеневский мотив жизненной вершинности, как отмечает О.А. Богданова, поглощается здесь «осенним» мотивом безвозвратной утраты, характерным для Серебряного века и усиленным чувством эмигрантской обездоленности в 1920-1940-е годы. «Дискретность, внутреннее зияние, ужасающая близость смерти - такой стороной оборачивается усадебный неомиф» в поздних бунинских рассказах [1, с. 248].
Подробнее о создании «усадебного мифа» и начале осознания выдающейся роли «усадебной культуры» в России исследовательница пишет в своей монографии «Усадьба и дача в русской литературе XIX-XXI вв.»1.
Разные этические подходы к изображению любви в «Записках охотника» Тургенева и «Темных аллеях» Бунина рассматривает А.Н. Николюкин [4]. Название книги Бунина и вводного рассказа, отмечает ученый, связывают со строкой «Стояла темных лип аллея» из стихотворения Н.П. Огарёва; завершающий, как бы итоговый рассказ книги Тургенева «Лес и степь» начинается эпиграфом из стихов Тургенева: «...темный сад, Где липы так огромны,
1 Богданова О.А. Усадьба и дача в русской литературе XIX-XXI вв. : топика, динамика, мифология / отв. ред. Дмитриева Е.Е. - М., 2019. - 288 с.
так тенисты». Главная идея Бунина и Тургенева: любовь - всегда трагедия. Изображение любви различно в «Темных аллеях» и «Записках охотника». «Трагедия любви - в ее мимолетности, мгновенности перед расставанием»; гибель любви может быть показана у Бунина «в гоголевской манере двойного прочтения - трагического для героя и саркастического, иронического для читателя» [4, с. 113]. Рассказы «В одной знакомой улице», «Мадрид», «Антигона» повествуют о «свиданиях»; чувственное начало «заливает все повествование Бунина» в «Темных аллеях» [4, с. 114].
У Тургенева рассказы о любви в «Записках охотника» организуются по «охотническому» началу («Свидание», «Уездный лекарь», «Мой сосед Радилов»). В рассказе «Свидание» охотник, проснувшийся в своем лесном укрытии, становится невольным свидетелем тайной любовной встречи красивой молодой крестьянки с избалованным камердинером молодого богатого барина. У Бунина, отмечает А.Н. Николюкин, «это было бы сочное изображение развернувшихся перед охотником любовных сцен», тогда как у Тургенева - это лишь разговор, «свидание», ставшее изображением трагической развязки, - пресытившегося камердинера, который пытается объяснить девушке, что лето кончилось и он с барином уезжает в Петербург. «Эротическая сторона жизни оставалась вне изображения Тургенева. Его охотник не имел права увидеть что-либо иное», «писатель не допускает этого по этическим соображениям» [4, с. 114].
Принципы раскрытия вечной темы любви с течением времени изменились, но осталось то, что образует преемственность, позволяет говорить о продолжении традиции, отмечают О.В. и В.П. Капец и С.Р. Панеш [2], которые рассматривают схожие темы, образы и сюжеты в творчестве Тургенева и Бунина. Обращаясь к роману Тургенева «Дворянское гнездо» и рассказу Бунина «Чистый понедельник», исследователи замечают, что имена главных героев в рассказе Бунина не даны, присутствуют только извечные обобщающие женского и мужского начал, выраженные личными местоимениями «я» и «она». Отсутствует у Бунина и причина поступка главной героини, покинувшей возлюбленного и ушедшей в монастырь. Из рассказа известно, что она религиозна, любит отечественную историю, ей доставляет удовольствие посещение храмов, но автор не отвечает на вопрос о том, как развивал-
ся ее духовный мир. Путь тургеневской Лизы Калитиной, схожий с судьбой героини «Чистого понедельника», прослеживается писателем с самого начала: читатель имеет представление о том, как она росла и кто повлиял на ее развитие. «Любовь к Богу, вытесненная на краткий промежуток времени чувством девушки к Лаврецкому, после крушения всех надежд на личное счастье, опять заняла преобладающее место в ее душе» [2, с. 160]. Тургенев делает известной читателю и причину расставания Лизы с Лаврец-ким - внезапный приезд жены героя. Это «свидетельствует о наличии в романе "Дворянское гнездо" так называемой причинности как принципа критического реализма», тогда как в творчестве Бунина, относящемся к «новому реализму» и «испытывающем на себе веяния модернизма даже помимо желания писателя (как известно И.А. Бунин был приверженцем классической традиции реализма, что отразилось, в первую очередь, на его поэтических произведениях), причинность отсутствует, остается только экспрессия, чувство» [2, с. 161]. Таким образом, тема любви в романе «Дворянское гнездо» и рассказе «Чистый понедельник» раскрывается посредством общего сюжета, в результате развития которого героиня порывает с миром и прячется за стенами монастыря. Роднят женские образы и такие качества, как религиозность и музыкальность. Интересны и отличия, прослеживающиеся при осмыслении тем, сюжетов и образов данных произведений: «Дворянскому гнезду» «присущи причинность и конкретность», тогда как в рассказе «Чистый понедельник» эти принципы отсутствуют; бунинские герои - «красивые, запоминающиеся, но лишенные конкретных черт, на что указывает и отсутствие у них имен» [2, с. 162]. К такому приему Бунин прибегает и в другом известном рассказе - «Солнечный удар». Своеобразие произведений Тургенева и Бунина обусловлено принципами литературных направлений, к которым примыкают писатели.
В статье Е.В. Кузнецовой [3] проводится сравнительный анализ повести И.С. Тургенева «Ася» и рассказа И.А. Бунина «Ру-ся». «Выявленные переклички (основная тема утраченной любви и родины, рамочная композиция, сходство заглавий, внешности героинь, лирического настроения, финальных пассажей и др.) дают основания говорить о сознательном "переписывании" Буниным классического произведения русского реализма XIX в.»; а турге-
невский подтекст позволяет точнее выявить основную идею рассказа «Руся»: «трагическая невоплотимость счастливой любви и повторяемость человеческих судеб» [3, с. 77]. В цикле рассказов «Темные аллеи» сознательная «игра» с классическими произведениями русского реализма составляет «основополагающий принцип построения художественного целого»: писатель «ставил своей целью не столько следование образцам, сколько их переписывание и полемическое отражение» [3, с. 78].
Действие «Руси» происходит примерно через пятьдесят лет после событий на Рейне, описанных Тургеневым, и перенесено в Россию. Изменилась эпоха, но любовь снова оказывается утраченной, и герои не в состоянии обрести свое счастье. Е.В. Кузнецова отмечает сходство названий двух произведений: это фонетически созвучные уменьшительные имена главных героинь: Ася - Анна и Руся - Мария (Маруся). «Каждая история любви заключена в композиционную рамку, которые имеют между собой много общего: двадцать лет спустя главный герой вспоминает времена своей молодости и читатель узнает о его давнем романе»; характерно и обращение к герою-рассказчику в обоих случаях: «...у Тургенева повествование адресовано безымянным слушателям, а у Бунина это внутренний монолог-воспоминание, сохраняющий приемы реального рассказывания» [3, с. 80]. Зачин и концовка двух произведений обрамляют саму фабульную историю и создают временную перспективу: читатель может узнать эмоции, мотивы и переживание любви в молодости и оценку событий, самого себя и пережитого чувства умудренным человеком, вступившим в зрелый возраст. «Таким образом, время основной части рассказа и время самого процесса рассказывания не совпадают, что является характерным приемом в русской реалистической литературе XIX вв.» [3, с. 80-81]. Известно, что в годы работы над циклом «Темные аллеи» и «Русей» в частности (особенно в 1940-1941 гг.) Бунин перечитывает Тургенева и фиксирует этот факт в своих дневниках.
Помимо композиции, влияние И.С. Тургенева прослеживается в чертах женского образа: «...обе героини красивые, немного диковатые, непохожие на других, ребячливые, шаловливые»; схожи и их внешние портреты, «подчеркивающие смуглоту, стройность, черные волосы и глаза, тонкий нос» [3, с. 81]. Обе «девушки связаны с народом»: Ася не может забыть своего полукрестьян-
ского происхождения (ее мать была крепостная), а Руся по причине бедности носит крестьянский костюм - желтый сарафан и вязаные чуньки на босу ногу. «Фактор двойственной или переходной социальной группы, к которой принадлежит героиня, у Бунина оказывается перевернут. Если Ася вырывается из крестьянской среды, попадая в образованное и состоятельное дворянское сословие, то Руся, наоборот, имея благородное и даже княжеское происхождение (ее мать - "княжна с восточной кровью") внешне почти теряет все признаки дворянской девушки, опрощается и сливается с народом» [3, с. 82]. В обоих произведениях присутствует мотив сословных предрассудков и мезальянса, хотя и решается по-разному. У Бунина, как и у Тургенева, «социальная трактовка печальной развязки является самым очевидным, но поверхностным объяснением событий, хотя важно то, что она не исчезает окончательно, что было бы вполне ожидаемо. По сути, сами герои оказываются неспособными отстоять и реализовать свою любовь, действуя в рамках привычных стереотипов» [3, с. 82]. Финал бунинского рассказа звучит почти рефреном к финалу тургеневской повести. В художественной ткани обоих произведений значительное место занимает пейзаж. Если у Тургенева он «символизирует мощь и красоту природы, благодаря которой герои могли бы обрести силу и подняться над условностями», то «болотный» пейзаж Бунина, «хотя и поэтизируемый в центральной части рассказа, - трясину обыденности, в которой чувство обречено на увядание»; оба произведения проникнуты лирической стихией, общим настроением и эмоциональным фоном: щемящая печаль переходит в светлую грусть, тоска и разочарование сменяются смирением перед судьбой [3, с. 83].
Бунин, заключает Е.В. Кузнецова, и следует за Тургеневым, и «переписывает» его, «меняет декорации, но сохраняет тот же конфликт и композицию: искреннее чувство и ложные условности, позднее осознание трагической невосполнимой утраты и благодарность за то, что такая встреча все же была пережита»; любовь у Бунина, как и любовь у Тургенева, «оказываются слабее обстоятельств (внешних и внутренних), но сильнее времени», так как память о ней не стирается [3, с. 84].
«Опираясь на парадигму, заложенную предшественником (рассказ-воспоминание об утраченной в молодости настоящей
любви), и постоянно актуализируя ее (заглавие, композиция, внешность героинь)», в данном случае Бунин, по мысли Е.В. Кузнецовой, не полемизирует с классиком, несмотря на все различия двух произведений. «Безусловно, развитие любовного чувства у него приобретает более чувственную, эротическую окраску, а усадебный быт - черты конкретной исторической эпохи упадка и разрушения старых дворянских гнезд в России на рубеже XIX-XX вв. Но за внешними особенностями он старается показать глубинное родство историй двух пар, объединяющую их экзистенциальную и неразрешимую трагичность: способные на сильное чувство, красивые и молодые люди не соединяются и не обретают счастья. Тургеневский подтекст дает Бунину возможность утверждать, что все повторяется и будет повторяться, в другие времена, в другом месте разворачиваются схожие коллизии, зажигаются те же страсти» [3, с. 84].
Вневременный, вненациональный и общечеловеческий смысл придает бунинскому рассказу о дачном романе в русской провинции также строка на латыни из стихотворения римского поэта Катулла («Amata nobis quantum arnabitur nulla!» - «Возлюбленная нами, как никакая другая возлюблена не будет!»). Упоминание античного классика углубляет временную перспективу и подчеркивает важность литературной традиции для понимания смысла всего произведения. Тургенев, отмечает исследовательница, также использует в своей повести прием зеркального умножения темы «утраченной любви» благодаря литературным и общекультурным аллюзиям. Рейн приобретает черты реки времени, мифической Ле-ты, на берегах которой меняются действующие лица, но всегда разыгрывается одна и та же история, а она все течет и течет. Перевозчик в лодке символически сливается с мифическим Хароном, а главный герой ассоциируется с Орфеем, потерявшим в очередной раз свою Эвридику, не сумев перевезти ее через реку.
Бунин не просто предлагает читателю еще одну вариацию на тему потерянной любви. «Создавая многослойный текст, он вкладывает в него и свое личное, глубоко индивидуальное содержание: тоску эмигранта»» [3, с. 85]. Таким образом, тургеневский подтекст проявляется в рассказе Бунина на разных уровнях: сюжетном, композиционном, символическом, уровне художественной детали, заглавия и лирической стихии.
В статье Э.Г. Шестаковой [6] ставится и обосновывается проблема определения инварианта для мотива русский человек на rendez-vous. «В литературоведении до сих пор нет четкого ответа на значимый для любого мотива вопрос, о чем он? Скорее есть готовый, заданный, прежде всего русской критикой, а затем частью советского литературоведения набор ответов, который не столько конкретизирует сущностное ядро мотива русский человек на rendez-vous, сколько порождает вопросы, неизменно требующие решения ключевой проблемы: определения смыслового центра мотива» [6, с. 40]. Э.Г. Шестакова рассматривает этот мотив как уникальное национально-литературное явление, без исследования его мифологической, фольклорной, религиозной природы, и доказывает, что «этот мотив является репрезентантом тургеневской традиции русской словесности»; для него свойственны два ведущих инварианта: «онегинская схема» и интимная эгоистичность натуры героев. Оба инварианта были выделены и в общих чертах охарактеризованы Л. Пумпянским на материале повестей И. Тургенева. Анализ прозы А. Чехова и И. Бунина под углом зрения двух инвариантов позволил исследовательнице аргументировано обозначить основные направления, принципы и причины трансформации этого «долгоиграющего», одного из самых длинных (С. Бочаров) мотивов русской словесности.
Статья Т.Е. Харисовой [5] посвящена анализу тургеневской традиции в рассказе И.А. Бунина «Захар Воробьёв»; раскрывается процесс «гамлетизации» сознания человека из народа, самоосмысления мужика в духе рефлексии тургеневского «лишнего человека». «Проснувшееся сознание, разрывая привычные житейские путы, обнаруживает трагическое в собственном бытии: абсолютное одиночество его носителя в людском мире, невозможность реализации жажды героического в окружающей действительности» [5, с. 510]. Тургеневский контекст, как утверждает Т.Е. Харисова, «позволяет обнажить экзистенциальную драму простой русской души: она погибает, стараясь залить водкой охватившую ее смертельную тоску»; тем самым писатель показывает «трагические основы национального характера: безысходность от пробуждения, от индивидуализации человека, от нового открытия мира, ведущих не к радости, а к полынной горечи, к самоистреблению в финале» [5, с. 510]. Доброта, физическая мощь, стремление служить людям,
которыми наделен герой, оказываются невостребованными в условиях российской действительности тех лет. За частной судьбой этого русского мужика, которого исследовательница сравнивает с Герасимом из рассказа Тургенева «Муму», проглядывают общие закономерности национального существования первых десятилетий XX в. такими, какими они виделись писателю. В своем рассказе Бунин не только полемизировал с тургеневскими произведениями о народе - «Записками охотника», «Муму», «Деревней», но и продолжил тургеневский образ «лишнего человека» (роман «Новь»), поставив в центр повествования человека из народа. В творческом сознании Бунина именно тургеневская традиция в изображении народной жизни («Муму», «Записки охотника», «Деревня») способствовала оформлению собственной оригинальной концепции народного характера, в частности, образа Захара Воробьёва. При этом Бунин «перенес конфликт в сознание своего героя, сделав сюжетом неожиданное и острое осознание им своей ненужности в этом мире, своего неизбывного одиночества среди людей, показав движение сознания героя к этой "трагической основе"»; здесь Бунин, «по сути, продолжил тургеневский тип лишнего человека, дав его народную вариацию» [5, с. 514-515].
Тургеневские интертексты, актуализированные в процессе интерпретации рассказа, соотносятся Т.Е. Харисовой с традициями прозы Н.М. Карамзина, Н.В. Гоголя, М. Горького.
Список литературы
1. Богданова О.А. Семиотика аллеи, «где кружат листы» : Тургенев, Гумилёв, Бунин // Проблемы исторической поэтики. - 2019. - Т. 17, № 2. - С. 233-254.
2. Капец О.В., Капец В.П., Панеш С.Р. Традиции и новаторство в эпоху нового времени (на материале произведений И.С. Тургенева и И.А. Бунина) // Вестник Адыгейского ун-та. Сер. 2 : Филология и искусствоведение. - 2016. -Вып. 2 (177). - С. 158-164.
3. Кузнецова Е.В. От «Аси» к «Русе» : Тургеневский подтекст в рассказе И. Бунина // Вестник РГГУ. Сер. : Литературоведение, языкознание, культурология. - 2018. - С. 77-89.
4. Николюкин А.Н. «Записки охотника» И.С. Тургенева и «Темные аллеи» И.А. Бунина (Заметки читателя) // Литературоведческий журнал. - 2018. -№ 44. - С. 112-114.
5. Харисова Т.Е. Трагедия проснувшегося сознания : «Лишний человек» из народа в рассказе И.А. Бунина «Захар Воробьёв» // Вестник Адыгейского
университета. Сер. 2: Филология и искусствоведение. - 2014. - Вып. 2 (177) -С. 510-516.
6. Шестакова Э.Г. Инварианты и трансформация мотива русский человек на rendez-vous : От Тургенева-новеллиста к новеллистике Бунина // Уральский филологический вестник. Сер. : Рус. лит. XX-XXI вв. : направления и течения. - 2017. - № 3. - URL: https://cyberlemnka.rUartide/Mnvarianty-i-transforma tsiya-motiva-russkiy-chelovek-na-rendez-vous-ot-turgeneva-novellista-k-novellisti ke-bunina/ viewer
Зарубежная литература
2020.04.013. КРАСАВЧЕНКО Т.Н. АЛАН СИЛЛИТОУ И ЕГО ПУТЕШЕСТВИЕ В СССР. (Статья).
Ключевые слова: английская литература; жанр травелога; имагология; советская цивилизация; утопия и антиутопия.
Алана Силлитоу (1928-2010) обычно считают и в Великобритании, и за ее пределами представителем прозы «рассерженного поколения» и «рабочим романистом». Он действительно принадлежал к поколению «рассерженных молодых людей» и был пролетарского происхождения: сын фабричного рабочего, он вырос в трущобах Ноттингема, 14 лет от роду оставил школу, пошел на завод и стал известен после выхода романа «В субботу вечером, в воскресенье утром» (1958) - о жизни Артура Ситона, молодого токаря на велосипедном заводе Ноттингема, состоящей из изматывающего труда и убогих воскресных развлечений.
Силлитоу - автор 53 книг: романов, рассказов, пьес, траве-логов, мемуаров, литературно-критических эссе; он вышел за рамки «рабочей литературы» и, по справедливому мнению британского литературоведа Ричарда Брэдфорда, стал одним из самых значительных британских писателей послевоенного времени [3].
В Советском Союзе в 1960-е годы романы Силлитоу как «рабочего писателя» издавали огромными тиражами, хотя цензура беспощадно убирала из них эротические сцены. В 1963 г. Союз писателей пригласил его провести месяц в Советском Союзе, съездить, куда он захочет. Об этой поездке он написал характерную для британского левого интеллектуала книгу «Дорога в Волгоград» (1964), создав своеобразный «памятник советской цивилизации». Он сосредоточен в книге на трех главных темах, интересных для британских читателей: роли Советского Союза во Второй ми-
