Научная статья на тему 'Цикл «Русские ночи» В. Ф. Одоевского как вариация на темы «Фауста» И. В. Гете'

Цикл «Русские ночи» В. Ф. Одоевского как вариация на темы «Фауста» И. В. Гете Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
442
96
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
РУССКАЯ ФАУСТИАНА / МЕТАСЮЖЕТ / ИНТЕРТЕКСТ / ДИАЛОГ / РЕЦЕПЦИЯ / RUSSIAN FAUSTIANA / METATEXT / INTERTEXT / DIALOG / RECEPTION

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Васин Н. С.

В статье предпринимается попытка выявить возможные соприкосновения цикла В.Ф. Одоевского «Русские ночи» с «Фаустом» И.В. Гете, с точки зрения архитектоники и создания общей философской концепции человека.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

THE CYCLE "RUSSIAN NIGHTS" OF V.F. ODOEVSKY AS VARIATIONS ON THE THEMES OF GOETHE'S "FAUST"

In this article a possible contact between cycle Russian Nights of V.F. Odojevsky and Faust of Goethe in terms of architectonics and the common philosophical concept of human being is investigated.

Текст научной работы на тему «Цикл «Русские ночи» В. Ф. Одоевского как вариация на темы «Фауста» И. В. Гете»

- форма выпуска: инсулиновые картриджы и одноразовые шприц - ручки по сравнению с флаконами; гели по сравнению с мазями; готовый раствор по сравнению с порошком; пластиковые мешки или флаконы по сравнению со стеклянными;

- кратность приема - однократно по сравнению с многократным приемом;

- вкусовые добавки - сиропы для детей с фруктовым вкусом;

- удобство упаковки: например, для гормональных контрацептивов - это нанесение на блистер и коробочку названия дней недели;

- состав препарата - содержание и состав различных компонентов (витамины и минералы), комбинации препаратов, дополнительные компоненты и т.д.;

- специальные приспособления - распылители, насадки для введения в полости, дозаторы и т.д.

Превосходящее функционирование лекарственных препаратов лингвистического характера может быть обеспечено ярким, компрессивным, эмоционально-окрашенным, мотивированным, высокоассоциативным наименование, о чем мы будем размышлять в следующих главах исследования.

Формирование функциональных брендов требует фокусирования на ресурсах и продукте. Роль рекламы заключается в укреплении связи бренда с категорией продукта и в информировании о том, что обеспечивает бренду превосходство над конкурирующими продуктами. Например, при вздутии живота - Эспумизан («В животе ураган - принимай Эспумизан»), при болях в суставах - Хондроксид, при нарушении пищеварения - Мезим Форте и т.д.

Бренды образы создают ценность, разрабатывая преимущественно образ. Такие товары отличаются от конкурентов тем, что покупатели видят в таких брендах предложение уникального набора ассоциаций или образ. Бренды могут создавать образы, сосредотачиваясь на том, кто использует бренд. Классический способ создания брендов образа - рекламирование, часто способное создавать яркие ассоциации, лишь в малой степени зависящие от особенностей продукта или знаменитых пользователей. В рекламной кампании препарата Кальций Д 3 Никомед участвует актриса Ирина Ми-

Библиографический список

рошниченко, лицо сети аптек 36.6 - певица Валерия. На сегодняшний день отмечено использование рекламируемых товаров в сериалах, например, в сериале «Моя прекрасная няня», дворецкий рекомендует использовать Йодомарин.

Эмпирические бренды отличаются от брендов образа смещением акцента. В то время как образ бренда сфокусирован на том, что продукт представляет, эмпирические бренды фокусируются на том, что потребители чувствуют при взаимодействии с брендом. Например, креатив, используемый в рекламе товаров для детей (подгузники Pampers, товары для кормления Avent, детская косметика Johnson’s Baby), направлен на усиление чувства сопричастности, основан на желании всегда видеть своего малыша счастливым и стремление каждой мамы видеть себя такой же заботливой и ответственной. Поэтому чаще всего логотипами таких товаров могут быть изображения милых, счастливых малышей или заботливых, нежных мам.

Помимо вышеперечисленных фармацевтических названий, мы столкнулись с еще одним подвидом имен, которые условно можно назвать «фамильные». Традиционно группу этих имен представляют названия, относящиеся к одной компании, например, линия витаминов «Витрум» компании «Юнифарм» во всех своих фармацевтических названиях сохраняет компонент «Витрум» - «Витрум Кардио», «Витрум Пренатал», «Витрум Суперстресс» и т.д.

В качестве заключения подытожим: фармацевтическое рекламное имя является одним из объектов промышленной собственности юридического лица и подлежит регистрации. В специальных коммерческих, юридических, экономических, фармацевтических изданиях прослеживается история возникновения, сферы функционирования и отношение фармацевтического бренда с исторически ранее существовавшими средствами маркирования фармацевтического товара. Как и любой бренд, фармацевтическое рекламное название имеет свою целевую аудиторию, определенные функции, которые прослеживаются через известную формулу эффективной рекламы - AIDA (attention, interest, desire, act), в русском рекламном дискурсе это аналогия ВИЖД - внимание, интерес, желание, действие.

1. Крюкова, И.В. Рекламное имя: рождение, узуализация, восприятие: учеб.пособие по спецкурсу. - Волгоград: Перемена, 2003.

2. Стадульская, Н. А. Что в имени твоем... Товарный знак: эволюция, коммуникация, прагматика. - Пятигорск, 2006.

3. Комоло, З.П. Эмоциональность прагмонимов // Актуальные проблемы лексикологии. - Новосибирск, 1971. - Ч.1.

4. Котлер, Ф. Основы маркетинга. - М.: Прогресс, 1992.

Статья поступила в редакцию 04.05.10

УДК 821.161.1

Н.С. Васин, асп. ГАГУ, г. Горно-Алтайск, E-mail: nik-vasin@yandex.ru

ЦИКЛ «РУССКИЕ НОЧИ» В.Ф. ОДОЕВСКОГО КАК ВАРИАЦИЯ НА ТЕМЫ «ФАУСТА» И В. ГЕТЕ

В статье предпринимается попытка выявить возможные соприкосновения цикла В.Ф. Одоевского «Русские ночи» с «Фаустом» И.В. Гете, с точки зрения архитектоники и создания общей философской концепции человека.

Ключевые слова: русская фаустиана, метасюжет, интертекст, диалог, рецепция.

Рецепция «Фауста» И.В. Гете в русской литературе первой половины XIX века - вопрос не новый и спорадически встречается в литературоведении XX века. Он ставился сравнительно-историческим литературоведением [1], но нельзя утверждать, что этот вопрос исчерпан.

Имя Владимира Федоровича Одоевского, одного из ярких представителей и основателей кружка «Любомудров», создателя первого в России философско-эстетического цикла «Русские ночи», в русле отечественной фаустианы звучало в разное время противоречиво [2], хотя еще при жизни его называли «Русским Фаустом» [3, с. 27].

В новейшем литературоведении попытки интерпретировать его творчество как своеобразный отзыв на круг вопросов

гетевского «Фауста» тоже предпринимались [4]. Но исследования касались только поэтики самого Одоевского. Особенно ярко фаустовская тема проявилась в цикле «Русский ночи», опубликованном в 1844 году, который по праву считается одним из самых загадочных и синкретических произведений русской литературы 40-50-х годов XIX века.

Цикл «Русские ночи» [5], создававшийся на протяжении нескольких десятилетий, собранный из разноплановых новеллистических фрагментов и рассказов в одно целое изначально обладал максимальной диалогичностью и внешней свободой на всех своих уровнях. В примечании к «Русским ночам» В.Ф. Одоевский пишет: «.еще не было на свете сочинителя от мала до велика, в котором бы волею или неволею не отозва-

лись чужая мысль, чужое слово <...> никакая мысль не родится без участия в этом зарождении другой предшествующей мысли, своей или чужой.» [6, с. 310]. Следовательно, можно говорить о структурно-композиционном опосредованном совпадении «Русских ночей» с гетевским произведением. Автор определяет специфический характер формы произведения как драму, основанную на разноплановом диалоге: «диалогическая форма пришла <. > частию по логическому выводу, частию по природному настроению духа» (с. 311), форма которого могла быть подсказана гетевским «Фаустом». В пользу такой аналогии свидетельствует не только имя главного персонажа, многочисленное цитирование трагедии Гете и общность архетипичных мотивов, но само построение «Русских ночей»: произведение делится на «девять ночей», текст которых организован по законам драмы:

«Виктор. Согласен, что такой оптический обман<...> Фауст. Мне кажется, что в Пиранези плачет человеческое чувств<...>» (с. 64).

Эпиграф из «Вильгельма Мейстера, отсылающий к творчеству Гете, становится первым указателем на интертекст, который в значительной степени связан с повествователем. На наш взгляд, форма присутствия автора в «Русских ночах» заслуживает уточнения. Это связано с тем, что повествователь наделен биографическим автором (т.е. Одоевским) возможностью создавать собственный текст. Главный герой - Фауст -играет двоякую роль: как персонаж он участвует во внешнем автономном сюжете «диалогов», где беседует с молодыми людьми на различные темы, и как творец организует гипертекст из «рукописей», «отрывков», «записей» других “неизвестных” авторов. Причем отчетливо видно, что в произведении повествователь делит роль творца с биографическим автором - это выражается в частичном слиянии реплик:

«Ростислав. Прекрасно! Это точно книга, над которою человек трудится в продолжение сорока лет <...>

- И это не дурно для справок, - заметил Фауст, - все в жизни нужно; но

дело в том: точно ли ничего не осталось сказать?» (с.

39)

На генетическое родство с «Фаустом» указывает образ главного персонажа. Об этом свидетельствует не только его имя, но и специфическая функция, которую он выполняет. Это позволяет сформулировать в обобщенном виде гипотезу данной работы: все, что читает, создает и рассказывает Фауст Одоевского - масштабный разносторонний полифонический диалог с трагедией Гете. Это подтверждается формой присутствия автора в тексте:

1) биографический автор (Одоевский) и Фауст - автор

2) Фауст (собеседник) - Фауст (читатель рукописей, автор-повествователь)

3) мистифицированные авторы (создатели рукописи)

- повествователи внутри новелл

Биографический автор соединяет сюжетные части - «ночи», создает переходы между ними, но одновременно эту же функцию выполняет повествователь Фауст. В произведении создается несколько взаимопересекающихся, самостоя-

тельных сюжетных уровней, на которых различны формы присутствия автора:

1) внешний сюжет, где смешивается роль автора-Одоев-ского и Фауста - автора;

2) внутренний сюжет, где Фауст - организатор и участник бесед на различные темы (сюда же можно отнести новеллистический фон, где Фауст формально выполняет роль «чтеца» неизвестной рукописи, а объективно создает несколько самостоятельных повествователей-мистификаций, по сути, являясь автором-повествователем);

3) архитектонический уровень «чужих» новелл, авторы которых («молодые друзья») создают замкнутые микрофрагменты, вступающие с отдельными рассказами и между собой в диалог.

Такая полифоническая организация позволяет усмотреть в композиции цикла Одоевского «Русские ночи» наличие внутреннего метасюжета и прочесть его как «русский» эквивалент философской концепции Гете. Следовательно, сюжетная организация создает определенную композиционную модель, которая представляет своеобразные «круги» или уровни:

2 уровень - где Фауст-повествователь

3 уровень - где фигурируют создатели «рукописи», формирующие три пересекающихся цикла:

А - авторы: «Мои друзья», «Алексей Степанович» Б - автор: «Экономист»

В - автор: «человек лет пятидесяти»

(Выделенные в цикле А и В авторы-повествователи не охватывают весь цикл, а могут относится только к отдельно взятой новелле.)

Такое композиционное построение произведения Одоевского раскрывает диалогичность как с гетевской трагедией, так и внутреннее пересечение отдельно взятых сюжетных циклов внутри «Русских ночей».

Фрагменты и новеллы внутри «Русских ночей» соотносятся друг с другом «по принципу контрапункта» [7]. Благодаря этому сюжет отдельно взятой новеллы, не завершается в ее рамках, а развивается поступательно. В тексте «Русских ночей» можно выделить три сюжетных цикла, пересекающихся с общим метасюжетом, непосредственно связанным с «Фаустом» И.В. Гете:

«Русские ночи» В.Ф. Одоевский «Фауст» И. В. Гете (перевод Н. Холод-ковского)

Цикл А Ночь вторая («Пожелания») Часть I, сцена 1 (Монолог Фауста о науках и познании)

Ночь третья («Труды кавалера Джамбаттисты Пиранези») Часть I, сцена 1 («Дух», диалог Вагнера и Фауста)

Цикл Б Ночь четвертая «Экономист» - («Бригадир», «Бал», «Мститель», «Насмешка мертвеца», «Последнее самоубийство», «Цецелия») Часть I (Сцены 1, 2, 7 - 25) Часть II (Действие IV)

Ночь пятая («Город без имени») Часть II (Действие IV- V)

Цикл В Ночь шестая («Последний квартет Бетховена») Часть I (Сцены 5,6)

Ночь седьмая («Импровизатор») Часть I (Сцена 1 - 25)

Ночь восьмая («Себастиян Бах») Часть I - II

Рассмотрим архитектонику «Русских ночей» по циклам. Первый цикл пересекается с «Фаустом» не только в области мотивов и тем, но, что более важно, в аспекте сюжета, развитие которого, у Одоевского и Гете происходит по одной и той же схеме. Например, в «Ночи первой» Ростислав ставит проблему развития цивилизации и, как основной компонент эволюции общества, загадку научного открытия. В этом аспекте научное познание признается Одоевским ущербным: «В самом деле, что такое наука в наше время? В ней все решено

- все, кроме самой науки» [6, с. 49]. В смысловом плане рассуждение Фауста о науках [8, с. 53] самостоятельно развиваются Одоевским в «Пожеланиях».

Сходство проблемы не исчерпывается сюжетным совпадением, символ макрокосма как сосредоточение истины вселенной и природы, видимый Фаустом: «Раскрывает книгу и видит знак Макрокосма» (с. 55), встречается и в произведении Одоевского, с той только разницей, что автор «Русских ночей» видит макрокосм через микрокосм. Бросается в глаза и сходство художественного времени и художественного пространства: ночь, комната. Как Фауст пытается найти истину -то, что невозможно увидеть с помощью научного знания, так и Фауст Одоевского предлагает больше слушать и чувствовать душу. Творчество - вот тот источник скрытого знания, который может дать ответ на самый сложный вопрос.

На наш взгляд, новелла «Труды кавалера Джамбаттисты Пиранези» совпадает с гетевской трагедией структурой бинарных оппозиций: процесс познания связан с искушением, безумием и проклятьем. Как и Гете, Одоевский, сталкивает две ключевые составляющие человека: дух поэзии, творчества и дух материи, пользы (См.: Часть I сцена 1 у Гете и Ночь третья у Одоевского).

Таким образом, «Пожелания» и новелла «Труды кавалера Джамбаттисты Пиранези» могут быть названы вариацией на тему «Фауста», русской иллюстрацией многочисленных опасностей, заключенных в процессе познания, под которым у Одоевского понимается преимущественно искусство, как познание бытия через эстетический, творческий импульс человека: «Одна из таких указок называется у

людей творчеством, вдохновением, если угодно, по-эзиею. При помощи этой

указки род человеческий, хотя и не силен в азбуке, но выучил много весьма важных слов» (с. 238).

Второй цикл новелл, создатель которых назван Экономистом, развивает несколько вечных общефилософских вопросов заявленных и в «Фаусте» И.В. Гете - тему любви (которая решается в аспекте чувственно-интуитивного познания в обоих произведениях, хотя по-разному интерпретируется в отдельно взятых новеллах), тему смерти (оформляется в подчеркнуто апокалипсических мотивах разрушения и распада), тему строительства идеального государства и общества («Последнее самоубийство» и стоящая особняком новелла «Город без имени»).

Новелла «Бригадир» перекликается с «Фаустом» в разработке темы гениальности, которая связана с проблемой филистерства. Одоевский вступает в диалог с гетевской трагедией, ставя проблему убитой или неразвитой человеческой гениальности: «Недавно случилось мне быть при смертной постели одного из тех людей, в существование которых, как кажется, не вмешивается ни одно созвездие, которые умирают, не оставив по себе ни одной мысли, ни одного чувства» (с. 69). Сравним: тема бесполезной жизни масштабно разрабатывается в произведении Гете (линия Фауст - Вагнер см.: Часть

I, сцена 1).

В новеллах «Бал», «Мститель» и «Насмешка мертвеца» Одоевский разрабатывает вечные темы любви и смерти в тесной внутренней связи. Любовь понимается Одоевским как основа жизни, отсутствие любви означает смерть. Новелла «Бал» интерпретирует устойчивый мотив жизни как «праздника смерти», когда жизнь подменяется разрушением, распадом духа. Смысловое и тематическое совпадение фрагментов с «Фаустом» (см. Гете Ч I, сцены 1, 6, 19, 21) усматривается в сходстве цветового, светового и звукового решения, а также

эмоционального фона, выраженного сходными элементами (танцующие скелеты - в произведении Одоевского; череп, с которым беседует Фауст Гете, символы смерти - прах, пыль, мусор, кровь, свечи). В обоих отрывках преобладает черный -основной цветовой тон, «важные значения которого - небытие, смерть, хаос, разрушение» [9, с. 17] (ночь, тьма - у Гете; дым, чад, облако - у Одоевского). Звук также присутствует практически в одном и том же смысловом корреляте. У Одоевского «молодой человек», вырываясь из душной залы, видит храм, где только что отзвенел благовест. Этот образ как оппозиция бездуховности и греховности передает умиротворение и покой, которые должны даровать человечеству спасение, прощение и благодать. Как и Фауст Гете на краю гибели замирает с бокалом яда, услышав звон колоколов, символизирующих всепрощение и спасение:

«О звук божественный! Знакомый сердцу звон

Мне не дает испить напиток истребленья.

Его я узнаю: нам возвещает он

Божественную весть святого воскресенья» [8, с. 66].

Новелла «Мститель» может быть интерпретирована как переход от темы смерти к теме настоящей, божественной любви, которая далее развивается в «Насмешке мертвеца». «Мститель» посвящен рассмотрению конфликта между толпой и гениальной, поэтической личностью.

Новелла «Насмешка мертвеца» корреспондирует с двумя центральными темами первой части «Фауста» (Сцена 7 - 25) -любви и смерти. Здесь намечается не просто сходство отдельных параметров, а интертекстовое взаимодействие на уровне мотивной структуры и художественного пространства. Мо-тивная структура отрывков, их символический и образный аспект имеют явное пересечение. Эмоциональной вершиной новеллы является отчетливо очерченная грань выбора между добром и злом. В этой точке «порога» сходятся стихии в последнем сражении, олицетворяя духовные силы человека, противоборствующие между собой. Семантическое соотношение усматривается в движении персонажей по вертикали: Маргарита выбрала бога (небо - пространственное выражение верха); Фауст остался с Мефистофелем — духом земли, олицетворением ада и разрушения (пространственное выражение низа), Лиза осталась с «демоном», а юноша из-за бескорыстной, чистой, но неразделенной любви не смог жить на земле.

«Последнее самоубийство» - фрагмент, помещенный почти в конце цикла под общим заглавием «Экономист», является завершением диалога с трагедией Гете (в рамках цикла). Словно повторяя сюжет второй части гетевского «Фауста», Одоевский в конце «Экономиста» помещает новеллу о человеческой цивилизации, постепенно утрачивающую красоту, гармонию и счастье. Лишенная своего «духовного центра» культура катастрофически разрушается. Жизнь понимается как одно бесконечное страдание и отчаяние. Пересечение «Последнего самоубийства» с «Фаустом» Гете в большей степени осуществляется в культурологическом и цивилизационном аспекте. Диалог между фрагментами охватывает главу «Горный хребет» («Фауст» Ч.11, д. 4) и пятое действие трагедии.

Новелла «Город без имени», помещенная в центре «Русских ночей», развивает тему справедливого государства и социального строя, продолжая проблематику «Последнего самоубийства». В ней рассматривается социальная и государственная модель в процессе развития. За основу построения государства взята «теория пользы» и финансового благополучия. В.Ф. Одоевский подробно описывает этапы развития «колонии» (здесь присутствует географическое и историческое соотношение с Соединенными Штатами Америки о чем свидетельствует ссылка [6, с. 103]). Обе новеллы соотносятся с темой строительства нового государства Фаустом, который вступает в борьбу с морем за владычество на суше. Здесь мотив создания сопряжен с мотивом разрушения.

Третий цикл, куда входят новеллы о великих музыкантах и загадочном поэте, обнаруживает интересную закономерность - каждая из них соотносится с одним архетипичным мотивом трагедии Гете. На наш взгляд «Последний квартет

Бетховена» является вариацией мотива перерождения, обозначенного Гете в сценах «Погреб Ауэрбаха в Лейпциге» и «Кухня ведьмы». На это указывает не только прямая ссылка на текст «Фауста» [8, с. 121], но и описание магического обряда «распития зелья» В обоих произведениях - это вино, которое обеспечивает преображение и прозрение избранных (так Бетховен пьет воду, но ему кажется, что это вино, которое дает силы и позволяет слышать; у Гете Мефистофель дурачит посетителей Ауэрбаха волшебным вином и омолаживает Фауста зельем ведьмы), и воспринимается то, как опасный напиток, то, как обычная вода [6, с. 129]. В «Импровизаторе» интерпретируется мотив сделки - один из основных для произведения Гете. Уже эпиграф, использованный Одоевским, является прямой отсылкой к «Фаусту»: «Е8 шосйе кет НиМ 8о ]а^ег 1еЬеп! Б'гиш ИаЬ' гсИ шгсИ (!ег Magie е^еЬеп...» (с. 126). Неудивительно, что и образная структура новеллы, и философское наполнение темы познания имеет прямое сходство с произведением Гете. Новелла «Себастиян Бах» - самая свободная вариация на тему Фауста, не имеющая прямых текстуальных соответствий с трагедией, тем не менее, соотносится с целым набором мотивов, в центре которых - мотив прозрения (Фауст идет путем познания: от мысли, слова и чувства к действиям, к борьбе и в конце переживает прозрение [8, с. 358]; Бах в новелле Одоевского проходит похожий

жизненный путь, но прозрение для него оборачивается физической слепотой (герой Гете также изображен слепым) и «вечной тьмою» [6, с. 181]).

Рассмотренные циклы внутри «Русских ночей» своеобразно обрамляют ночи первая и девятая, где первая - своеобразная «увертюра», а заключительная - музыкальная «кода».

Таким образом, в произведениях, Гете и Одоевского нами вычленяется общий круг проблем философско-эстетического характера. Специфические функции персонажей Одоевского позволяют говорить о нескольких подуровнях метасюжета, основа которого - «Фауст» И.В. Гете. С каждой последующей новеллой пресечение обретает четкие границы текстового соответствия, выявляя определенное соотношение тематики и персонажей, что более важно - сцен, которые вступают между собой в диалог, создают систему интертекста. Но его зависимость от трагедии Гете все же опосредована, так как Одоевский, создавая вариации на темы Гете, развивает их в иных смысловых и эмоциональных ракурсах, что позволяет нам говорить о создании русским писателем своеобразной интерпретации гетевского Фауста.

Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ. Проект № 09-04-95377 и/Мл

Библиографический список

1.Бем, А.Л. Исследования. Письма о литературе / сост. С.Т. Бочарова, А.Л. Бем. - М.: Языки славянской культуры, 2001; Жирмунский, В.М. Гете в русской литературе. - Л.: Наука, 1982; Щепетов, К.П. Русские и немцы в первой половине XIX века: Гете и Пушкин // Щепетов К.П. Немцы — глазами русских. - М., 1995.

2. Белинский, В.Г. Полн. собр. соч. - М.: Изд-во АН СССР, 1953. - Т. 1; Сакулин, П.Н. Из истории русского идеализма: кн. Вл. Одоевский. Мыслитель-писатель. - М., 1913. - Т.1. - Ч. 2.; Манн, Ю.В. В.Ф. Одоевский и его «Русские ночи» // Русская философская эстетика. - М., 1969.

3. Сахаров, В.Я. О жизни и творениях В. Ф. Одоевского // В.Ф. Одоевский Сочинения: в 2-х т. - М.: Худож. лит. - 1981. - Т. 1.

4. Кулишкина, О.Н. Фаустовская тема в художественном мире «Русских ночей».

Ф. Одоевского // Русская литература. - 1996. - № 2; Мильчина, В. Слова свои и чужие. «Ассимиляция «чужого» художественного текста»: Пятые чтения памяти Е.Г. Эткинда / В. Мильчина // Новое литературное обозрение. - 2008. - № 94; Кюно, Я. О роли и значении образа «ночи» в «Русских ночах» В.Ф. Одоевского [Электронный ресурс] - Режим доступа: Шр:/^еосШе§.со.]р. - 11.04.2010.

5. Ступель, А.М. В.Ф.Одоевский. 1804-1869. - Л.: Музыка, 1985.

6. Одоевский, В.Ф. Сочинения: в 2-х т. - М.: Худож. лит, 1981. - Т. 1.

7. Маймин, Е.А. Владимир Одоевский и его роман «Русские ночи» [Электронный ресурс]: В.Ф. Одоевский «Русские ночи» - М.: Наука, 1975. -Режим доступа: http://az.1ib.ru. - 11.05.2008.

8. Гете, И.В. Фауст: пер. Н. Холодковского. - М.: Дет. лит, 1983.

9. Базыма, Б.А. Психология цвета: теория и практика. - СПб.: Речь, 2007; Керлот, Х.Э. Словарь символов. - М.: ЯЕБГ-Ьоок, 1994.

Статья поступила в редакцию 05.05.10

УДК 398.22

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

А.Г. Игумнов, канд. филол. наук, с.н.с. Института монголоведения, буддологии и тибетологии СО РАН, г. Улан-Удэ, E-mail: anigumnov@mail.ru

РИФМА И СОБЫТИЕ

В работе обосновывается положение, что степень традиционности песенного текста кладет непреодолимый предел степени конкретности его историзма, а выход за пределы традиции и обретение тем самым способности изображать / моделировать историческое событие в его неповторимости обеспечивается способностью создателей текста выдерживать сплошную рифму.

Ключевые слова: историческая песня, песенный текст, механизмы воспроизведения и трансформации традиции, конкретность художественного историзма, рифма.

Историческая тематика доступна многим явлениям фольклора, но в каждом из его жанров действительная история предстает существенно по-разному: в разных объемах, ракурсах, аспектах, и не всегда, конечно, она является структурообразующей. В таком качестве историческая тематика особенно наглядна, разумеется, в исторических песнях и преданиях. Однако поскольку для последних рифмованность вообще не свойственна, то и предметом настоящей статьи они быть не могут.

Специальный интерес к рифме в исторических песнях требует более пространных объяснений. И начать нужно с вопроса о соотношении исторического события и исторической песни. Этот вопрос весьма неоднозначен и сам по себе, причина чего коренится прежде всего в неясности критериев, каковые приходится применять при определении полноты У8.

неполноты, точности У8. неточности, конкретности У8. обобщенности представленности исторического события1 в песенном тексте. Тем не менее, в предельно общем случае, говоря о исторических песнях вообще2, можно сказать, что, хотя очень многие исторические песни более или менее определенно, но приурочиваются к событиям действительной истории, едва ли не в большинстве случаев перед нами не столько изображение некоего действительного события, сколько манифестация традиционных представлений о том, как это событие могло бы произойти, неизбежно обогащенная к тому же художественным вымыслом. Соответственно и параллельно, эти традиционные представления и выражаются посредством традиционных же сюжетно-фабульных стереотипов и лексикофразеологических формул [1, с. 303; 2, с. 223; 3]. «... Фольклорная классика наглядно подтверждает, что политические

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.