CC BY
151
ВЕСТНИК ТОМСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА
№ 307 Февраль 2008
ФИЛОЛОГИЯ
УДК 821.161.1
Е.Б. Гайдукова
ЦИКЛ ЛЕГЕНД О ФЕДОРЕ КУЗЬМИЧЕ НА РУБЕЖЕ ХХ-ХХІ вв.:
ПРОБЛЕМА ДЕМИФОЛОГИЗАЦИИ СЮЖЕТА
Рассматриваются проблемы деконструкции и демифологизации одного из интереснейших национальных сюжетов - сюжета о царе-старце, представленного корпусом текстов о праведнике Федоре Кузьмиче. Анализируются репрезентативные произведения рубежа ХХ-ХХІ вв., в структуре которых традиционная сюжетная схема предстает в травестийном виде.
Проблема трансформации традиционных сюжетов начала активно исследоваться еще в XIX в. и по сей день не утратила своей актуальности. Традиционные сюжеты и мотивы являются теми элементами, которые в наибольшей мере скрепляют единое целое русской литературы, связывая между собой разновременные эпохи. Среди сюжетного репертуара, эксплуатируемого национальной культурой, достойное место занимает сюжет о «странствующем» императоре Александре I -Федоре Кузьмиче.
Старец Федор Кузьмич довольно быстро превратился в национальный символ: уже в конце Х1Х в. он представлялся легендарной фигурой. Сюжет о нем возник как результат мифологизации реальной исторической личности и подлинных событий, в результате чего последние утратили историческую и личностную конкретность и вступили в длительный этап идейносемантического обобщения [1. С. 30-32]. Вследствие этого процесса разнообразные слухи и предания «кристаллизировались» в единое сюжетное целое.
Любой легендарный материал развивается спиралевидно: стадии его актуальности сменяются стадиями латентного существования. Зародившись практически на следующий день после официального объявления о кончине царя, слухи об его «уходе» просуществовали в латентном состоянии до 80-х гг. XIX в., когда, соединившись с преданием о необычном сибирском старце, возродились с неожиданной силой.
К началу ХХ в. сюжет о Федоре Кузьмиче проходит следующие знаковые этапы своей эволюции: народная легенда - народное предание (на этом этапе акцентируется религиозный характер легенды) - первое печатное «Сказание о жизни и подвигах раба Божия Федора Кузьмича...», близкое агиографической традиции. Неоконченная повесть Л. Толстого «Посмертные записки старца Федора Кузьмича...» (1910 г.) в качестве сюжета-образца сыграла значительную роль в распространении и популяризации рассматриваемого материала в русской литературной традиции (творчество А. Белого, П. Гнедича, Д. Мережковского, В. Соловьева).
С приходом советской власти легендарный сюжет ушел «в подполье», «законсервировался». Спровоцированный рядом сенсационных публикаций Л. Любимова, он снова вышел на эксплицированный общественным сознанием уровень в 1960-х гг., а затем, с новой силой, - в начале 1990-х гг., когда появилась возможность говорить обо всем, что связано с Романовы-
ми и святыми подвижниками. В это время появляются такие разработки сюжета, в которых он постепенно утрачивает религиозное содержание и приобретает подчеркнуто светский характер (например, сочинения Д. Самойлова, А. Кузнецовой, В. Кожаринова).
В процессе эксплуатации сюжета в русской литературе осуществляется его жанровая переработка. На раннем этапе он существует в виде устного прозаического предания, духовных стихов скопцов, отдельные его мотивы фиксируются в исторических песнях об Александре I в Таганроге [2. С. 114]. Далее сюжет разрабатывается в прозе (Л. Толстой, П. Гнедич, Д. Мережковский, Е. Глуховцева, А. Кузнецова, Г. Петров, П. Бецкой, Д. Барчук и др.), поэзии (А. Мирская, С. Бехтеев, В. А. Петрицкий, Д. Самойлов, Н. Ганина, С. Князев, Н. Бренников) и драматургии (Б. Садовской, Д.Ф. Чижевский, Л.Я. Нелидова-Фивейская, А. Литвин). Иногда наблюдается смешение жанров, проявление сюжетно-образного материала в уникальных жанровых образованиях («Отрывки из 4-й симфонии»
А. Белого, «Железная мистерия» Д. Андреева).
Но в любом мифе общество может разочароваться, устать от него; следовательно, способом «отторжения мифа является его осмеяние, низведение высоких и сакрализованных идей мифа до сферы “телесного низа”» [3. С. 178]. В конце XX в. мы становимся очевидцами частичной демифологизации сюжета. В ключевых текстах рубежа XX-XXI вв., варьирующих сюжет о старце-царе, структура классического сюжета1 существенно видоизменяется, произведения этого периода представляют собой разработку совершенно оригинальной версии сюжетной схемы и в минимальной степени ориентированы на сложившиеся в литературе направления ее трансформации.
Сюжет о Федоре Кузьмиче стал видоизменяться еще в середине ХХ в., когда начали актуализироваться мотивы, ранее не привлекавшие внимание литераторов. Так, вновь встал вопрос о личности легендарного старца, в подтексте которого - сомнения в царственном происхождении подвижника, что повлекло за собой нивелировку религиозно-философского смысла самого акта отречения. Такое отношение к легенде восходит к статьям В. Долгорукова (1887 г.), А.В. Адрианова (1908 г.), М.И. Пыляева (1891 г.), основной пафос которых в том, что старец - самозванец, не царь.
В 1974 г., на пике уфологического бума, появляется «недостоверная повесть» Д. Самойлова «Струфиан».
Автор развивает весьма популярный в агиографической традиции мотив рукописания, оставленного подвижником. Записки, так называемая «тайна» Федора Кузьмича, представляли собой «.несколько <...> строк <...>, состоящих из букв, цифр и малопонятных выражений» [5. С. 40], хранились в маленьком холщовым мешочке, что висел на стене в келье старца. По преданию, перед смертью подвижник, указывая на мешочек, произнес: «.в нем моя тайна» [5. С. 36]. Впервые предпринял попытку прочесть шифр В. Барятинский [6. С. 143-145], однако предложенный им вариант прочтения является сомнительным и даже несколько надуманным. Разгадка записок старца ведется до сих пор и вызывает множество разногласий [7. С. 272-292; 8. С. 1012; 9. С. 146-149]. Поэма Д. Самойлова представляет собой результат очередной расшифровки «тайны»:
. Один знакомый программист Искал загадку той цифири И сообщил: «Понятен смысл Ее, как дважды два - четыре.
Слова - «а крыют струфиан» -Являются ключом разгадки».
[10. С. 60].
Поэт изящно высмеивает легендарные таганрогские события. В поэме «Струфиан» Александр I, похищенный инопланетянами2, исчезает в космическом безвременье и «беспространстве», в некоем подобии знаменитого булгаковского «вечного покоя» - без возвращений, без тревог по оставленному, без земных страстей. Сибирским же старцем оказывается случайный свидетель происшествия, которого действительно звали Федор Кузьмин - донской казак, в ту роковую ночь тайком пробиравшийся к царю, желая показать ему свой трактат об исправлении России. Как раз его, казака Федора, потрясенного после увиденного, «бредившего словом “струфиан”», бросают в тюрьму, бьют плетьми и ссылают в Сибирь.
В историческом детективе московского автора
В. Кожаринова «Завещание барона Врангеля» [11] предлагается иная интерпретация известной легенды. Привлечение таких фактов, как сообщение Александра о желании отречься от престола, мотив предчувствия смерти, представленный эпизодом со свечами, принесенными царю камердинером днем во время грозы, интригуют читателя: все-таки царя отравили или он скрылся? Но В. Кожаринов моделирует собственную версию таганрогских событий: Александр был не просто «смещен» с престола группой заговорщиков, но отравлен, убит, а под именем легендарного Федора Кузьмича в Сибири поживал есаул Я.В. Анцимирисов - невольный свидетель и жертва дворцовых интриг3, человек, который всю жизнь мечтал отомстить царской фамилии за многие годы страданий в военных поселениях.
Книга петербуржца П. Бецкого «Тайна Ф.К.» (2004 г.) позиционируется как сенсационное открытие тайны Федора Кузьмича. По сути же этот роман - гибридно-цитатное произведение, сконструированное в традициях постмодернистской литературы и представляющее собой компиляцию лишенных серьезного критического отбора и соединенных под одной обложкой текстов. Автор создает «пеструю смесь» из множества слухов, толков, документов и исторических гипотез о
возможном уходе Александра I, обеспечивающих поле сыскной деятельности главному герою - выпускнику Корпуса офицеров по особым поручениям. В финале детективного романа открывается, что император действительно умер в 1825 г., а Федор Кузьмич на самом деле - Федор Константинович, сын великого князя Константина Павловича, родной племянник Александра I, действительно самозванец, желающий привести в исполнение заговор против Николая I и воцариться на российском престоле. В романе Федор Константинович изображен высоким, сутуловатым, глуховатым на одно ухо и «сильно напоминающим постаревшего императора Александра» [13. С. 252]. Но если произвести несложный математический расчет, обнаружится недопустимый анахронизм: «племянник» должен быть
младше «дяди» на 42 года (Константин женился на полячке Иоанне Грудзинской в 1819 г.). Так в романе перед читателем появляется не семидесятилетний старец, а крепкий самозванец-заговорщик не старше пятидесяти лет от роду. Понятно, что легендарный национальный сюжет о царе-старце для П. Бецкого играет роль «сырья» для «легкого» детектива и после значительной переработки теряет свое религиозно-философское содержание.
В 1998 г. появляется прозаический сборник Г. Петрова «Терпеливый Арсений», одноименный рассказ из которого представляет собой очередной пример варьирования легендарного сюжета.
Рассказ Г. Петрова многослоен и эклектичен как современная действительность и современное постмодернистское сознание. Автор, играя со слухами, сплетнями, элементами телевизионных псевдосенсаций, иронической фантастики, жития святых, научной концепции, городского фольклора, создает житийную историю «наоборот» в лучших традициях условнометафорической прозы.
В «Терпеливом Арсении» происходит нарушение традиционных пространственно-временных координат, что неизбежно приводит к трансформации сюжета, художественно-эстетических и смысловых его характеристик. Действие происходит не в XIX в., а Федор Кузьмич живет не в Сибири, что являлось сильнейшим мифогенным фактором в легендарном сюжете. Традиционно главную тайну старца составляло его прошлое, никто не знал, откуда он взялся в Сибири; сам же Федор Кузьмич в своих воспоминаниях часто упоминал Петербург. В рассказе Петрова задается иная перспектива: окружающим старца известно его сибирское житие, но никто не знает, как он оказался в коммунальной квартире: «Откуда он взялся - никто не знал. Говорили, что раньше когда-то <.> жил он <.> где-то под Томском <. > теперь вот каким-то образом здесь, в квартире, оказался», а сам Федор Кузьмич часто вспоминает Сибирь: «Я когда в келье сибирской жил, меня хорошо угощали <...>» [14. С. 4-5].
Г. Петров берет за основу традиционную сюжетную схему, использует практически все основные тематические и сюжетообразующие элементы: облик старца, обстановка его комнаты-кельи, столкновения с «гонителями» (ссора с соседкой), сообщение правды о себе избранным (Арсению), чудеса прозорливости (предсказание перемены в судьбе Арсения, предвидение гибели
России, предугадывание пожара в соседней квартире); видения, посещающие Федора Кузьмича (Фотий, Аракчеев, мадам Ленорман, госпожа Крюденер), свет, благоухание в комнате старца; посмертные чудеса (после исчезновения старца расцветает сухой цветок).
Но ряд мотивов традиционной структуры сюжета предстает здесь в травестийном виде. Так, в рассказе говорится, что «старик с утра до вечера торчал в ванной - мылся в который раз или платки носовые стирал» [14. С. 4], тогда как в традиционных жизнеописаниях обычно сообщается, что «никто и никогда не видел, чтобы старец при жизни умывался...» [15. С. 76]. Другой пример: Федор Кузьмич у Г. Петрова с радостью угощается вином, в традиционных же сюжетах акцентируется, что старец всегда строго порицал пьянство [15. С. 47].
Изменено и восприятие старца окружающими. В традиционном сюжете Федор Кузьмич окружен почитателями, считающими его праведником; в рассказе Г. Петрова все, за исключением Арсения, считают, что он - сумасшедший, выживший из ума старик: «Время от времени приезжали за ним санитары и увозили его в больницу» [14. С. 4].
Но принципиальное новаторство Г. Петрова в том, что жизнеописание Федора Кузьмича в произведении не является самоцелью, оно служит необходимым «условием» для подвижничества заглавного героя - Арсения. Арсений становится преемником старца, его «двойником»: за работу он не получает плату, живет впроголодь, терпит поношение от злой жены. В финале рассказа он умирает при странных обстоятельствах, в это же время исчезает из квартиры Федор Кузьмич. На отпевании Арсения в церкви собираются приближенные Александра I - персонажи видений старца. Сказанное по смерти об Арсении: «Тому, у кого послушание, помереть нельзя. <...> Ему за подвиг венец нетленный положен. Подвиг смирения и послушания» [14. С. 15], - в равной степени касается и святого, а значит, вечного старца, а жена Арсения ездит на безымянную могилу, не будучи твердо уверенной, кто же там все-таки похоронен.
Обозначенные аспекты - вневременность Федора Кузьмича, повторяемость эпизодов его жизни в жизни бедного Арсения - представляются универсализирующими элементами повествования, и философский рассказ Г. Петрова, являясь образцом синтеза мифа и реалистической эстетики, знаменует собой перекресток явлений де- и ремифологизации прежних образных систем в современном литературном процессе.
Яркий пример трансформации авторитетных мифов культуры в игру с этими мифами представлен в романе Т. Толстой «Кысь». По справедливому замечанию Г. Нефагиной, в этом романе «демифологизируются национальная идея и национальные святыни, переосмысливается национальная история России» [16. С. 153]. Помимо деконструкции мифа о книге, от которой ожидается высшее, спасительное знание, десакрализируется и миф о Федоре Кузьмиче, точнее та лежащая в его основе система ценностей, что напрямую связана с «русской идеей», с той неизменной ее составляющей, которая обосновывает собственный путь России в мировой истории, определяет «глубоко индивидуальный характер русского мировоззрения» [3. С. 181].
Обычно, обращаясь к анализу романа «Кысь», исследователи специально не касаются образа Федора Кузьмича, не пытаются объяснить истоки этого образа со знаковым для русской культуры именем. Федор Кузьмич характеризуется в работах исключительно как «карла», «Котя», тиран. Есть, правда, попытки связать имя Набольшего Мурзы с именем известного писателя начала ХХ в. Федора Кузьмича Сологуба - Тетернико-ва (Л. Рубинштейн). Однако связь эта обеспечивается благодаря схожести образов Кыси и Недотыкомки, являющихся совокупностями всех негативных человеческих качеств, эмоций и мыслей, порождениями нереальности, бреда и бред порождающих.
Думается, обращение Т. Толстой к сюжету о царе-старце было абсолютно сознательным и хорошо продуманным ходом. «А зовется наш город, родная сторонка, - Федор-Кузьмичск, а до того <.> звался Иван-Порфирьичск», - сообщается в романе [17. С. 18]. Как и в традиционном сюжете, с появлением Федора Кузьмича связана какая-то тайна, неизвестно как Набольший Мурза пришел к власти. Сообщается только, что до него не жили - «ползали во тьме, как слепые червы-ри». Строго говоря, на этом сходства с традиционной сюжетной схемой заканчиваются.
Анализ имеющегося материала уместно начать с интерпретации облика Федора Кузьмича. Вместо высокого, крепкого, сохранившего военную выправку старца, каким он предстает в традиционных сюжетах [15. С. 45-46], перед читателем появляется маленький человечек, карлик. В его портретных характеристиках присутствуют уменьшительные суффиксы, подчеркивающие его незначительность: «тельце чахленькое», «глазки», «головка», «личико», «ротик». Единственная сохраненная Т. Толстой портретная характеристика «исторического» старца -«пышна борода», - и та подана в традиционном фольклорном ключе и проникнута ироническим пафосом.
Акцент сделан на руках Федора Кузьмича: у него «ручищи, как печные заслонки, и пошевеливаются, все пошевеливаются» [17. С. 63]. Деталь эта знаковая: сибирский подвижник бескорыстно трудился в Сибири, помогая крестьянам на огородах. В романе гиперболический образ «ручищ» строится с помощью приема реализованной метафоры «руки загребущие». И действительно, Федор Кузьмич присвоил себе все - изобретения, книги; его учение: «Хозяйство - дело рук каждого, разбирайся сам» [17. С. 18] свидетельствует об этом же. Так в самых своих основах дискредитируется самый подвижнический образ жизни старца.
В травестийном виде предстает и просветительская функция Федора Кузьмича (старец обучал детей грамоте и рассказывал взрослым о занимательных событиях отечественной истории). В романе Федор Кузьмич не духовный учитель, не наставник, а скриптор. Он переписывает классические тексты (стихотворения, романы, сказки, философские трактаты) и указы, не понимая до конца их смысла, перерисовывает и выдает за свои полотна художников. У Толстой он предстает весьма неразборчивым в чтении, если не сказать - безграмотным и умственно убогим, тогда как в традиционных сюжетах подчеркивается, что старец был великолепно образован и в своей сибирской келье держал книги и картины только духовного содержания [15. С. 23-24].
Старец Федор Кузьмич, в котором традиционно видят отрекшегося от власти Александра I, местнопочи-таемый томский святой, для русского народа является скрепой православной веры, одним из символов православной России. В романе Толстой Федор Кузьмич эти функции утрачивает. Голубчики предпочитают верить во «всякую нечисть поганую»: в русалок, леших, Кысь. К финалу романа недовольство Набольшим Мурзой возрастает и ставшие этикетной формулой присловья «слава ему», «долгих лет ему жизни», рефреном проходящие через весь текст, парадоксальным образом начинают переплетаться с негативными характеристиками: «проклятый тиран-кровопийца», «ирод», «гнида». В обозначенном контексте самый бунт Кудеяра Кудеяровича и Бенедикта, называющих, кстати, себя революционерами, может быть интерпретирован как редукция темы восстания 1825 г., поднятого «заразившимися» либеральными идеями Александра I дворянами: «Слезай, скида-вайся, проклятый тиран-кровопийца, - красиво закричал тесть. - Ссадить тебя пришли! <...> Кончилась твоя неправедная власть! Помучил народ - и будя! <...> Плохо государством управляешь!..» [17. С. 289-290].
Подвижническая жизнь загадочного старца Федора Кузьмича увенчена святостью; в финале же романа
Т. Толстой Федор Кузьмич изгнан и уничтожен. Нет правителя, нет веры в него, значит, нет самого мифа.
Подводя итоги, отметим, что облик сюжета о царе-старце к концу ХХ в. существенно видоизменяется. Во-первых, все рассмотренные нами произведения исключают необходимость центрального, узлового мотива сюжетной схемы о Федоре Кузьмиче - мотива «перехода». Ключевой эпизод перерождения героя, сопровождающийся традиционно переодеванием, уходом от прежней жизни (положения, статуса), сменой имени, что восходит к древнейшим обрядам инициации (А. ван Геннеп), становится лишним, невостребованным. Во-вторых, подвергаются переосмыслению такие составляющие легенды, как загадка самой личности Федора Кузьмича, тайна оставленного им рукописания, связь подвижника с династией Романовых и Александром I, окружающий старца ореол святости, в связи с чем предание о царе-старце, устоявшееся в национальном самосознании как национальный миф, к настоящему моменту претерпевает собственную деконструкцию. Писатели ХХ в., обращаясь к традиционному легендарному материалу, переворачивая миф, превращают его в антимиф, и роман Т. Толстой, эмблематичный пример мифотворчества ХХ в., наиболее яркое тому подтверждение.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 О некоторых константных мотивах в структуре сюжета см. [4. С. 237-248].
2 Весьма любопытным оказывается факт «подстраивания» научных концепций под готовый литературный сюжет. Г.С. Гриневич в своей моно-
графии (2005 г.) совершенно серьезно (впрочем, без ссылок на источники) пытается доказать, что ироничная поэма Д. Самойлова практически документальна, так как Александр Первый вполне мог улететь из Таганрога на воздушном шаре [9. С. 85]. Так псевдонаучное толкование становится продолжением мифологии.
3 Я.В. Анцимирисов, отставной урядник Черноморского флота - лицо историческое. Впервые он появляется в связи со слухами об отравлении
императора в статье И.Н. Кунтикова и В.И. Денисьева [12. С. 107-109]. Именно этот вариант сюжета и разрабатывает В. Кожаринов.
ЛИТЕРАТУРА
1. Нямцу А.Е. Традиционные сюжеты и образы в литературе ХХ века. Киев, 1988.
2. Александр Первый: Сборник / Сост. Н.И. Суворова. М., 1998.
3. Левкиевская Е.Е. Русская идея в контексте исторических мифических моделей и механизмы их образования // Современная российская ми-
фология / Сост. М.В. Ахметова. М., 2005. С. 175-206.
4. Гайдукова Е.Б. Цикл легенд о Федоре Кузьмиче: генезис сюжетных схем // IV Астафьевские чтения в Красноярске: национальное и регио-
нальное в русском языке и литературе. Красноярск, 2007.
5. Сказание о жизни и подвигах раба Божия Федора Кузьмича, подвизавшегося в пределах Томской губернии с 1837 года по 1864 год. СПб.,
1892.
6. Барятинский В.В. Царственный мистик (император Александр 1 - Федор Кузьмич). СПб., 1912.
7. Великий князь Николай Михайлович. Легенда о кончине Императора Александра I в Сибири в образе старца Феодора Козьмича // Историче-
ский вестник. 1907. № 7. С. 5-40.
8. Кто он? Император Александр I - старец Феодор Козьмич - святой Феодор Томский. Великая русская легенда в страницах истории и образ-
ах времени: Иллюстрированный альманах. Томск, 2004.
9. Гриневич Г.С. Тайна императора Александра Первого. М., 2005.
10. Самойлов Д.С. Струфиан // Самойлов Д.С. Избранные произведения: В 2 т. М., 1989. Т. 2. С. 59-66.
11. Кожаринов В.В. Завещание барона Врангеля. М., 1992. С. 3-111.
12. Кунтиков И.Н., Денисьев В.И. Легенды и документы о смерти Александра I // Советские архивы. 1966. N° 3.
13. Бецкой П. Тайна Ф.К. М., 2004.
14. Петров Г. Бедный Арсений // Октябрь. 1998. № 4. С. 3-15.
15. Таинственный старец Федор Козьмич в Сибири и Император Александр Благословенный (Легенды и предания, собранные в Томске кружком почитателей Старца Федора Кузьмича). Изд. Д. Г. Романова. Харьков, 1912.
16. НефагинаГ.Л. Русская проза конца ХХ века: Учеб. пособие. М., 2003.
17. Толстая Т.Н. Кысь: Роман. М., 2006.
Статья представлена научной редакцией «Филология» 24 декабря 2007 г.
