CC BY
84
DOI 10.24411/2227-7315-2020-10101 УДК 347.12
В.О. Пучков
ЦИФРОВЫЕ ОБЪЕКТЫ В ЦИВИЛИСТИЧЕСКОЙ ДОКТРИНЕ: QUO VADIS?*
Введение: статья посвящена феномену цифровых объектов и проблемам их концептуализации в качестве объектов гражданского права. Цель: определить юридическую сущность цифровых объектов в качестве объектов гражданского права. В этой связи своими ключевыми задачами автор видел следующие: определение признаков традиционных и новых (цифровых) объектов гражданских прав, а также выявление различий между формой и содержанием цифровых объектов с точки зрения гражданского права. Методологическая основа: представлена философской герменевтикой как основным философским средством познания, метанаучными средствами познания (системным подходом, классической логикой) и традиционными методами правоведения — юридической догматикой и юридической экзегезой. Результаты: в статье обосновывается, что определение правового режима цифровых объектов должно осуществляться аналогично правовому режиму информации per se. С теоретико-методологических позиций анализируются существующие в цивилистической доктрине концепции информации как объекта гражданских прав (информация — вещь, информация — иное имущество, информация — имущественное право и т.п.). Формулируется тезис о том, что цифровой объект представляет собой программный компьютерный алгоритм, имеющий экономическую ценность и внешне выраженный в электронной (цифровой) форме в качестве криптовалюты, виртуального имущества и иных подобных явлений, признаваемых в обществе экономическими благами, но в то же время не закрепленных в гражданском законодательстве в качестве объектов гражданских прав. В связи с этим в статье подвергается сомнению тезис об идентичности цифрового объекта и его визуализированного образа. Вывод: автор доктрины на основе анализа данных цивилистической доктрины обосновывает надуманный характер проблемы правового режима цифрового объекта и доказывает оправданность его отсутствия в перечне объектов гражданских прав.
Ключевые слова: гражданское право, цивилистическая доктрина, методология, философия, цифровой объект, цифровой образ, объект гражданских прав, исключительное право.
V.O. Puchkov
DIGITAL OBJECTS IN THE CIVILIST DOCTRINE: QUO VADIS?
Background: the article deals with phenomenon of digital objects and the problems of their conceptualization as objects of civil law. Objective: to determine the legal nature of
© Пучков Владислав Олегович, 2020
Магистр юриспруденции, соискатель Уральского государственного юридического университета, исполняющий обязанности руководителя практики разрешения коммерческих споров ООО «Правопроцесс»; е-mail: puchkovandpartners@gmail.com © Puchkov Vladislav Olegovich, 2020
Master of law, postgraduate degree seeker, Ural State Law University, acting head of the commercial dispute resolution practice of Pravoprocess LLC
* Исследование выполнено при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований в рамках научного проекта № 18-29-16148 «Трансформация права в условиях развития цифровых технологий».
digital objects as objects of civil law. In this regard, the author sees his key tasks as determining the characteristics of traditional and new (digital) objects of civil rights, as well as identifying differences between the form and content of digital objects from the point of view of civil law. Methodology: is represented by philosophical hermeneutics as the main philosophical means of cognition, meta-scientific means of cognition (systematic approach, classical logic) and traditional methods of legal science (legal dogmatic and legal exegesis). Results: the article substantiates that the definition of the legal regime of digital objects should be carried out similarly to the legal regime of information per se. The concepts of information as an object of civil rights (information-a thing, information — other property, information — property rights, etc.) are analyzed from theoretical and methodological positions. The thesis is formulated that a digital object is a software computer algorithm that has an economic value and is externally expressed in electronic (digital) form as a cryptocurrency, virtual property, and other similar phenomena that are recognized in society as economic benefits, but at the same time are not enshrined in civil law as objects of civil rights. In this regard, the article questions the thesis about the identity of a digital object and its visualized image. Conclusions: based on the analysis of data from the civil doctrine, the author substantiates the far-fetched nature of the problem of the legal regime of a digital object and proves the justification for its absence from the list of objects of civil rights.
Key-words: civil law, civil law doctrine, methodology, philosophy, digital object, digital image, civil rights' object, exclusive right.
Развитие цифровых технологий, их активное внедрение в разнообразные сферы общественной жизни опосредуют трансформацию общественных отношений и соответственно релевантные изменения их правовой формы. С точки зрения Ч. Гира, дигитальность (ё1§^аШу) — это основной маркер культуры современного общества, выражающийся в первую очередь в формировании самостоятельной от сферы материальных вещей сферы цифровых артефактов, особых объектов, созданных интеллектом человека и включающихся в актуальный имущественный оборот наряду с традиционными объектами [1, с. 27-45]. В этой связи, рассматривая динамику моделей социокультурного поведения человека в условиях глобальной информатизации и технологизации социальных процессов через призму социальной антропологии, Л.С. Яковлев небезосновательно утверждает о том, что параллельно с современной научно-технической революцией происходит и антропологическая революция; суть ее, по мнению исследователя, состоит в глобальном изменении мышления человека, форм его социальной жизни, обусловленном процессами цифровизации, и приводящему к фундаментальным изменениям в ценностно-целевых структурах общества в целом, к перенесению основных контекстов социальных процессов из сферы материального мира в цифровую сферу1 [2, с. 58-59].
Таким образом, тот факт, что в сферу экономического оборота встраиваются так называемые «цифровые объекты», является закономерным, а признание данных объектов в качестве реального экономического блага — фундаментальной характеристикой аксиологии современного общества. Такая ситуация опосредует необходимость юридической концептуализации «цифровых объектов» в качестве объектов гражданских правоотношений. Однако в этой связи возникают, на наш
1 Об обусловленности изменений в социокультурной сфере факторами научно-технического прогресса см.: [3, с. 162; 4, с. 290-291; 5, р. 101; 6, р. 45].
взгляд, две фундаментальные проблемы доктринального плана, рассмотрение которых составляет центральный предмет настоящего исследования.
Первая состоит в необходимости выделения общих признаков, свойственных в равной степени и традиционным объектам гражданских прав, и новым цифровым объектам, с целью признания за последними качества объектов гражданских правоотношений. Дело в том, что в актуальной цивилистической доктрине не сложилось единого подхода к определению признаков объектов гражданских правоотношений. Так, в их числе В.А. Лапач называет дискретность (определенность и обособленность), юридическую привязку к субъекту, системность и легальную определенность [7, с. 140-167]. Наряду с данными признаками ученые выделяют такие свойства объектов гражданских правоотношений как способность обеспечивать имущественные интересы субъектов [8, с. 362], а также удовлетворять их иные потребности [9, с. 56-59], доступность [10, с. 89-90], индивидуализацию [11, с. 69] и др. Думается, что многообразие выделяемых в цивилистической доктрине признаков объектов гражданских правоотношений обусловлено неоднозначностью политико-правовых оснований, в связи с которыми тот или иной предмет или явление законодательно регламентируется в качестве объекта гражданских прав.
Ярким примером, иллюстрирующим данный тезис, является включение в перечень объектов гражданских прав информации в ранее действующей редакции Гражданского кодекса Российской Федерации (далее — ГК) и последующее исключение ее из этого перечня Федеральным законом от 18 декабря 2006 г. № 231-Ф3 «О введении в действие части четвертой Гражданского кодекса Российской Федерации» (в ред. от 30 декабря 2015 г.)2. Примечательно, что ч. 1 ст. 5 принятого ранее Федерального закона от 27 июля 2006 г. № 149-ФЗ «Об информации, информационных технологиях и о защите информации» (в ред. от 2 декабря 2019 г., далее — Закон об информационных технологиях)3 продолжала (и продолжает) указывать на то, что «информация может являться объектом... гражданских и иных правовых отношений (курсив наш. — В.П.)», а, к примеру, п. 6 ч. 1 ст. 2 Федерального закона от 8 декабря 2003 г. № 164-ФЗ «Об основах государственного регулирования внешнеторговой деятельности» (в ред. от 1 мая 2019 г.)4 упоминает информацию в числе объектов внешнеторговой деятельности (товаров, услуг и интеллектуальной собственности). Такая рассогласованность правового регулирования свидетельствует, на наш взгляд, о том, что в законодательстве не выработан концептуально единый подход к определению правового режима информации, ее юридических свойств применительно к правоотношениям различной отраслевой принадлежности; такая ситуация обусловливает, в свою очередь концептуальную неопределенность правовой доктрины (которая, как мы уже отмечали ранее, остается по преимуществу позитивистской и в юридическом, и в философско-методологическом смысле). Очевидно, что информация в современную эпоху вне всякого сомнения является благом, и в этом смысле исключение информации из перечня объектов гражданских прав
2 См.: Собр. законодательства Рос. Федерации. 2006. № 52, ч. I, ст. 5497.
3 См.: Собр. законодательства Рос. Федерации. 2006. № 31, ч. I, ст. 3448.
70 4 См.: Собр. законодательства Рос. Федерации. 2003. № 50, ст. 4850.
в ст. 128 ГК5 было весьма критически оценено некоторыми юристами [12, с. 29; 13, с. 116; 14, с. 13].
Таким образом, перечень признаков, позволяющих отнести тот или иной предмет или явление к числу объектов гражданских прав, в законодательстве и правовой доктрине однозначно не определен. При этом нельзя не обратить внимания на то, что перечень видов объектов гражданских прав сформулирован в ст. 128 ГК по принципу numerus clausus6! Тем самым, любой «информационный объект» (криптовалюта, игровое имущество, персональный аккаунт в социальной сети и т.п.) должен быть для целей его определения в качестве объекта гражданских правоотношений отнесен или к вещам (иному имуществу, имущественным правам), или к результатам работ и оказанию услуг, или к охраняемым результатам интеллектуальной деятельности (средствам индивидуализации), или же к нематериальным благам. На этот счет, в литературе также имеются противоречивые теоретические позиции. Так, к примеру, характеризуя правовой режим так называемого виртуального (игрового) имущества (virtual property), Т.Р. Хубиев и А.А. Серветник приходят к выводу, что с точки зрения гражданского права виртуальное имущество следует квалифицировать «как вещи и собственность» [15, с. 6]; при этом отдельный вид виртуального имущества — игровое имущество — названные авторы предлагают включить в ст. 128 ГК в качестве самостоятельного объекта гражданских прав [15, с. 6]. Д.Е. Кравченко и М.Е. Кравченко относят виртуальное имущество к числу объектов интеллектуальной собственности [16, с. 412]. А.В. Лисаченко, в свою очередь, полагает, что виртуальное имущество в целом соответствует юридическим признакам вещей, что оправдывает распространение на него соответствующего правового режима [17, с. 108-109]. Таким образом, мы можем сделать вывод о том, что правовой режим цифровых объектов в гражданском праве является во многом неопределенным; оправданность «подведения» реалий цифрового гражданского оборота под ту или иную цивилистическую конструкцию (вещи, имущественного права, результата интеллектуальной деятельности и т.д.) при этом, как правило, обосновывается исследователями в контексте иностранного правового опыта и практического удобства. Однако в доктринальном и научно-методологическом аспектах соответствующая проблематика рассматривается крайне редко, что тем самым обусловливает ситуацию несогласованности различных доктринальных подходов, противоречивости судебной практики.
В целом же можно сделать вывод, что общие признаки различного рода цифровых объектов (криптовалюты, «виртуального имущества» и т.п.) и традиционной системы объектов гражданских прав определяются исследователями исходя из их терминологического соответствия («имущество» — «виртуальное имущество», «валюта» — «криптовалюта»). Но вместе с тем такое механическое придание цифровым объектам свойств, присущих традиционным объектам гражданских прав, только исходя из идентичности терминов, которыми обозначаются и те, и другие, видится нам совершенно необоснованным методологически.
5 См.: Гражданский кодекс Российской Федерации: часть первая от 30 ноября 1994 г. № 51-ФЗ (в ред. от 16 декабря 2019 г.) // Собр. законодательства Рос. Федерации. 1994. № 32, ст. 3301.
6 Хотя при этом сам перечень объектов гражданских прав сформулирован в соответствии с принципом numerus apertus применительно к имуществу (ст. 128 ГК) и нематериальным благам (ст. 150 ГК). 71
Здесь представляет безусловный интерес следующее замечание А.Н. Латыева: «...до Великой французской революции, — пишет он, — правовой режим нематериальных объектов не смешивался с вещно-правовым. Вызванное революцией движение за отмену привилегий должно бы было уничтожить и авторское право, что, в свою очередь, пришло бы в противоречие с идеологией Просвещения. Выход был найден в признании авторских прав видом права собственности. Так в лексикон континентальных юристов вошло словосочетание „интеллектуальная собственность". История этого института, — продолжает далее А.Н. Латыев, — является показательным примером того, как образное выражение, будучи понято как юридическая конструкция, повлекло целую череду недоразумений (курсив наш. — В.П.)»7 [18, с. 21]. Ситуация, о которой пишет А.Н. Латыев, во многом схожа с той, о которой мы говорим, поскольку в обоих случаях истоком правовой проблемы является смешение термина и понятия, научной метафоры8 и юридической конструкции, формы и содержания, т.е. по сути — методологическая неопределенность цивилистической доктрины.
В этом смысле мы переходим ко второй проблеме — проблеме разграничения содержания и формы цифровых объектов применительно к их характеристикам в качестве объектов гражданских правоотношений. Известно, что объекты цифрового пространства — это нематериальные объекты, идеальные формы, которые существуют «вне индивидуальной головы и воспринимаются... как внешние, чувственно созерцаемые, телесно осязаемые «объекты» (курсив наш. — В.П), — писал в связи с этим Э.В. Ильенков. — Однако, если вы на этом основании отнесете, скажем, «Лебединое озеро» или «Короля Лира» в разряд материальных явлений, вы совершите принципиальную философско-теоретическую ошибку. Театральное представление — это именно представление. В самом точном и строгом смысле этого слова — в том смысле, что в нем представлено нечто иное, нечто другое» [23, с. 234]. Таким образом, внешние формы выражения цифровых объектов (к примеру, визуализированный образ виртуального (игрового) имущества) некорректно отождествлять с их действительным содержанием, которое представляет собой выполненная на определенном языке программирования система информационных алгоритмов, которая при помощи специальных технических и технологических средств преобразуется в электрический сигнал, посредством которого происходит формирование чувственно воспринимаемых характеристик цифрового объекта [24, с. 4-5]. Внешний образ цифрового объекта опосредуется, таким образом, за счет имманентной связи различных видов информации: синтаксической (т.е. набора знаков, закодированных для целей электронной обработки информации), семантической (т.е. информации, опосредующей формирование определенного внешнего образа) и структурной (собственных информационных алгоритмов, используемых телекоммуникационным устройством для целей восприятия синтаксической и семантической информации) [25, с. 57; 26, с. 25-26;
7 Подчеркнем, что в настоящее время смешение собственности в классическом понимании и интеллектуальной собственности недопустимо хотя бы ex lege, поскольку п. 3 ст. 1227 ГК, посвященный соотношению интеллектуальных и вещных прав, регламентирует общее правило, в силу которого положения о вещных правах не подлежат применению к интеллектуальным правам. Однако следует констатировать, что несмотря на это смешение интеллектуальных и вещных прав до сих пор иногда встречается в исследовательской литературе (см., например: [19, с. 23]).
8 О значении метафор для формировании научного дискурса и методологического оформления 72 научной теории см.: [20, с. 46; 21, с. 147; 22, с. 125-128].
27, p. 192]. «Цифровой объект, — пишет в связи с этим М.С. Аль-Бахри, — это объект, состоящий из структурированной последовательности бит, имеющий название, уникальный идентификатор и атрибуты, описывающие его свойства. «... в идентификации цифровых объектов возникает сложность, т.к. человек воспринимает не сами биты, а их отображение с помощью программного обеспечения. Таким образом, чем больше в этом процессе задействуется сенсорный аппарат человека, тем субъективнее вопрос, что именно считать сущностью цифрового объекта (курсив наш. — В.П.)» [28, с. 47].
В связи с этим, что с позиции гражданского права считать сущностью цифрового объекта только его внешний образ, воспринимаемый органами чувств человека в качестве изображения, видеоряда и т.п., недопустимо, поскольку в данном случае происходит неоправданное отождествление внешней формы выражения цифрового объекта и его содержания. При этом данные технических наук позволяют достоверно судить о том, что содержанием любого цифрового объекта выступает именно информация [29, с. 159; 30, p. 19; 31, p. 178]. Из изложенного, на наш взгляд, следуют два важных теоретико-методологических вывода.
Во-первых, любой цифровой объект предстает в той или иной форме (как виртуальное имущество, криптовалюта и т.д.) только по своим внешним и функциональным характеристикам; содержанием такого объекта является в этом смысле именно информация. Во-вторых, можно заключить из изложенного, информация является исходным, конституирующим началом самого феномена цифровых объектов. Тем самым с точки зрения гражданского права определение правового режима цифровых объектов напрямую опосредуется определением правового режима информации per se, а формулирование содержания гражданско-правового понятия «цифровой объект» должно, исходя из методологических оснований нашей концепции, осуществляться через формулирование содержания родового понятия «информация» [32, с. 56 -61].
Концептуальная сущность природы информации как феномена современного общества в философском смысле основывается на двух базовых категориях — отражении и различии. Именно в такой логике рассматривает информацию, в частности, А.Д. Урсул [33, с. 19]. Различие в этом смысле предстает как определенное отношение объектов; «...информация имеет место там, — пишет А.Д. Урсул, — где среди некоторого тождества существует или появляется определенное различие» [33, с. 70]. Различие объектов воспринимается человеком посредством отражения, и в данном контексте выраженный в определенном компьютерном коде «семантический аспект информации выражает отношение между информацией как компонентом отражения и отражаемым объектом, так сказать, «передатчиком» информации» [33, с. 51]. Тем самым компонент различия в информации задает ее объективное содержание (т.е. отношение между объектами per se), а компонент отражения, имманентно присущий как самой информации (в качестве свойства отражаемости), так и воспринимающему ее субъекту (в качестве когнитивного процесса отражения), позволяет интерпретировать объективное содержание информации и в связи с этим опосредует феномен «субъективной информации» [33, с. 67]. Тем самым «субъективная информация» — это те чувственно воспринимаемые человеком внешние формы выражения компьютерного кода, которые существуют в виде «виртуального имущества», криптовалюты и прочих цифровых объектов, вовлеченных в гражданский оборот, а сам указан-
ный компьютерный код — это, в свою очередь, и есть объективное содержание информации.
Объективное содержание информации, как верно замечает А.Н. Латыев, по своей сути нематериально [18, с. 24]. Информация per se существует в концептуальном пространстве коммуникации как совокупность сигналов, которые объективно не имеют материального выражения, а только могут быть зафиксированы на материальном носителе, нетождественном самой информации, или иным образом оформлены для целей их восприятия человеком9. Поэтому, с нашей точки зрения, на информацию не может быть однозначно распространен гражданско-правовой режим вещи или иного имущества11! Здесь «достаточным показателем, — по верному замечанию А.Н. Латыева, — может быть невозможность восстановления положения, имевшего место до несанкционированного разглашения информации. Можно, конечно, восстановить доступ к информации, но невозможно стереть ее из памяти лиц, получивших к ней доступ» [21, с. 24].
Однако не смотря на это в отечественной доктрине гражданского права встречаются методологически противоречивые интерпретации юридической сущности информации. Так, рассматривая специфику объектов внешнеторговой деятельности, А.В. Губарева пишет: «Под информацией как правовым понятием следует понимать, информацию, закодированную в знаках, закрепленную определенным образом на носителе (в виде букв, магнитной записи, звуков)» [36, с. 100]. Однако если следовать такой логике, то закономерно возникает вопрос: означает ли, к примеру, уничтожение материального носителя информации уничтожение и самой информации? Очевидно, что это не так, поскольку в силу своей нематериальности информация способна существовать и вне какого-либо материального носителя. Так, простейший акт речевой коммуникации по существу представляет собой информационный процесс, однако при этом передаваемая посредством такого акта информация не имеет какого-либо материального носителя (а признание в качестве такового, к примеру, речевого аппарата человека видится нам совершенно бессмысленным). Материальный носитель в этом смысле является лишь формой передачи информации, формой ее существования вовне, так же, как компьютерное изображение является формой выражения информации как компьютерного кода.
Следовательно, предложенное А.В. Губаревой понимание информации прямо противоречит ее действительной сущности. Далее в ходе своих рассуждений А.В. Губарева закрепляет свой тезис: «В силу своей физической природы (курсив наш. — В.П.) информация выступает как свойство объектов и процессов. Поэтому возможно ее опосредованное регулирование нормами, регулирующими общественные отношения по поводу объективированных форм представления информации (курсив наш. — В.П.)...» [36, с. 103-104]. Приведенное утверждение видится нам не только доктринально не обоснованным, но и неверным по существу, поскольку в законодательстве содержатся однозначные положения о недопустимости смешения информации с ее объективированными формами.
9 В этой связи нам видится не вполне обоснованным утверждение М.М. Валеева о том, что существование информации возможно «только в объективной форме» ([34, с. 17]).
10 Исключением здесь может быть, по нашему мнению, только доменное имя, которое defacto признано судебной практикой объектом вещно-правовых притязаний и вещно-правовой
74 защиты (см.: [35, с. 195-223]).
Примером может служить п. 1 ст. 1227 ГК11, который предусматривает, что интеллектуальные права на результаты интеллектуальной деятельности (которые, бесспорно, являются информацией) не зависят от вещных прав на материальный носитель, в котором эти результаты выражаются. Так, вопреки утверждению автора ни прямо, ни опосредованно положения ГК РФ о правовом режиме материального носителя результата интеллектуальной деятельности не могут распространяться на сам результат интеллектуальной деятельности.
Таким образом, А.В. Губарева не различает формальный и содержательный аспекты информации, что приводит ее к неверному выводу о том, что правовой режим информации идентичен правовому режиму различных форм ее представления. Однако парадоксальным является в этом смысле итоговый вывод А.В. Губаревой относительно юридической природы информации: «Информация сама по себе не может быть подвергнута физическому воздействию в силу своей нематериальности (курсив наш. — В.П.). Вещь может быть виндицирована, исполнитель услуг может быть понужден к исполнению в натуре, контрафактные товары могут быть конфискованы. Ничто из этого не применимо к информации (курсив наш. — В.П.)» [36, с. 104]. С этим выводом мы, бесспорно, не можем не согласиться. Однако сам ход построения А.В. Губаревой концепции правового режима информации видится нам методологически неверным, поскольку, изначально отождествляя информацию с материальным носителем, А.В. Губарева в дальнейшем делает прямо противоположный вывод об их нетождественности, и более того — о нематериальной природе информации. Источником допущенной указанным автором теоретико-методологической ошибки является, по нашему мнению, именно следование философско- и юридико-позитивистским установкам в научном правопознании (поскольку ранее А.В. Губарева указывает на необходимость юридической концептуализации информации исходя именно из нормативного содержания действующего законодательства) [36, с. 97].
Подобным образом строятся и рассуждения В.А. Дозорцева. Так, указанный исследователь подвергает сомнению сам факт существования субъективных гражданских прав в отношении информации. Выдвигая такой тезис, В.А. До-зорцев отмечает, что обладание информацией представляет собой «не право, а фактическое состояние» [37, с. 7], в связи с чем доступ к информации в какой-либо форме (в т.ч. и в форме пользовательского аккаунта в социальной сети) носит «не правовой, а фактический характер» [37, с. 7]. В результате В.А. Дозорцев делает весьма категоричный вывод о том, что лицо, в распоряжении которого находится информация, располагает «именно информацией, а не правами, которых нет» [37, с. 7].
Следует отметить, что такая концепция информации, основанная на фактическом отождествлении ее правового режима с правовым режимом вещи (либо с правовым режимом ее материального носителя), в целом является характерной для актуального российского законодательства. Достаточно отметить, что ст. 6 Федерального закона от 27 июля 2010 г. № 224-ФЗ «О противодействии неправомерному использованию инсайдерской информации и манипулированию рынком и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской
11 См.: Гражданский кодекс Российской Федерации: часть четвертая от 18 декабря 2006 г. № 230-Ф3 (в ред. от 18 июля 2019 г.) // Собр. законодательства Рос. Федерации. 2006. № 52, ч. I, ст. 5496.
Федерации» (в ред. от 3 августа 2018 г.)12 говорит именно о передаче инсайдерской информации в терминах вещного права. Однако такой подход в силу изложенного выше представляется нам неверным.
С нашей точки зрения, в силу нематериальности информации per se ее нельзя однозначно считать вещью (имуществом). Потому неправомерным видится и распространение вещно-правового режима на электронные формы выражения информации, цифровые объекты. Однако следует отметить, что информация в ее символьном, сигнальном выражении, следствием которого становится визуальное оформление цифрового объекта (т.е. информация в электронной, цифровой форме), всегда создается самим человеком, являясь в этом смысле результатом его интеллектуального труда. Тем самым, с нашей точки зрения, информацию как совокупность цифровых кодов, конституирующих чувственно воспринимаемые характеристики цифрового объекта, правомерно рассматривать в качестве результата интеллектуальной деятельности. В формально-юридическом аспекте основания такого утверждения базируются на общем понятии информации, содержание которого сформулировано в п. 1 ч. 1 Закона об информационных технологиях (сведения, сообщения, данные независимо от формы их представления). В таком контексте информацией является любой из результатов интеллектуальной деятельности, указанных в п. 1 ст. 1225 ГК [38, с. 12]. Такой подход вытекает из самой сущности результата интеллектуальной деятельности как «индивидуально-определенной, информации, созданной в результате интеллектуального труда» [39, с. 106]. Создание информации творческим трудом человека, таким образом, является смыслообразующим началом результата интеллектуальной деятельности как объекта гражданского правоотношения и гражданско-правовой охраны [40, с. 38; 41, с. 51].
При таком подходе цифровые объекты также целесообразно рассматривать в качестве результата интеллектуальной деятельности, объединяющего в себе черты, присущие базе данных и программе для электронно-вычислительных машин, применительно к исходному компьютерному коду, конституирующему цифровой объект на уровне программного алгоритма, и внешнему интерактивному образу этого объекта. Концептуализация цифровых объектов как результатов интеллектуальной деятельности служит в связи с этим основанием различения визуальной и программно-кодовой составляющей цифрового объекта. В такой логике визуальная составляющая цифрового объекта не является самостоятельным объектом гражданских прав и служит лишь внешней формой выражения его состояния (например, принадлежности «виртуального имущества» конкретному лицу). Экономическую ценность в качестве блага представляет в связи с этим именно программно-кодовая составляющая цифрового объекта (информация), поскольку именно она опосредует его онтологию per se. В этой связи нам представляется верным следующее замечание М.А. Рожковой: «С позиций теории гражданского права передача информации от одного лица к другому недопустима — возможен лишь переход (передача) имущественных прав на информацию» [42, с. 45]. Предлагаемая концепция информации в целом (и цифровых объектов в частности) в качестве результата интеллектуальной деятельности согласуется, с нашей точки зрения, с обоснованным выводом М.А. Рожковой о том, что свойством оборотоспособности обладают не сами цифровые объекты per se, а
76
12 См.: Собр. законодательства Рос. Федерации. 2010. № 31, ст. 4193.
исключительные (имущественные) права на них13. В качестве примера можно привести решение суда Германии, когда там пришли к выводу о том, что объектом наследственного правопреемства выступает не сам аккаунт, а совокупность прав, связанных с его использованием (в первую очередь — право доступа к ак-каунту). Полагаем, что такой подход допустимо распространить и на правовой режим остальных цифровых объектов.
Концепция цифрового объекта в качестве результата интеллектуальной деятельности снимает, с нашей точки зрения, и теоретико-прикладные затруднения, связанные с гражданско-правовой (и в целом с юридической) квалификацией тех или иных действий с цифровыми объектами. В таком контексте, к примеру, неправомерное получение криптовалюты будет рассматриваться как нарушение исключительного (имущественного) права на соответствующий программный код, принадлежащего другому лица, а не в качестве необоснованного присвоения криптовалюты как имущества.
Правда, следует сделать оговорку: предлагаемый подход все-таки небесспорен. Основанием возможных возражений против предлагаемой позиции относительно гражданско-правовой характеристики цифровых объектов является, на наш взгляд, специфика правоотношений, складывающихся между участниками онлайн-игр (в т.ч. и по поводу внутриигрового виртуального имущества). Во-первых, любое правоотношение между такими лицами носит относительный характер (поскольку участником онлайн-игры может быть только лицо, прошедшее в установленном порядке регистрацию и присоединившееся к пользовательскому соглашению [45, с. 311]). Такая ситуация вступает в противоречие с традиционной концепцией исключительного права как абсолютного. Во-вторых, с точки зрения гражданского права сама онлайн-игра предстает в совокупности ее элементов (в т.ч. и внутриигрового имущества) как сложный объект, мультимедийный продукт, «расщепление» которого на составные объекты невозможно. Признавая возможность критики предлагаемого подхода в заданном контексте, обратимся в связи с этим к иностранной правовой доктрине.
Как отмечают Б.Т. Дюранске и Ш.Ф. Кейн, в доктрине англосаксонского права применительно к разрешению споров о принадлежности цифровых объектов разработан так называемый «тест магического круга» (Magic Circle Test) [46, с. 125]. Суть данного теста состоит в том, что «деятельность, имеющая место в виртуальном мире, подчиняется праву реального мира в том случае, если пользователь, участвующий в данной деятельности, во время ее осуществления разумно осознает или должен разумно осознавать, что она влечет последствия для реального мира» [47, p. 75]. В этом смысле правовые последствия в реальном мире влечет только такое поведение участников онлайн-игры, которое нарушает ее правила и влечет за собой реальные имущественные последствия (например, когда один игрок уничтожает виртуальное имущество, принадлежащее другому игроку и приобретенное последним за реальные деньги) [43, с. 112].
Таким образом, мы можем сделать следующие выводы:
во-первых, категория объекта гражданских прав в политико-правовом и культурно-аксиологическом контексте определяется через понятие блага; все
13 Подчеркнем, что такой подход утверждается и в практике цифрового гражданского оборота. Так, «согласно многим пользовательским соглашениям, виртуальные объекты представляют собой объект интеллектуальных прав, который участник виртуального мира использует на основании неисключительной лицензии» [43, с. 113]. См. также: [44, с. 11]. 77
то, что в современном цифровом обществе признается благом, в юридическом смысле приобретает характеристики объекта гражданских прав. Сказанное опосредует возможность соответствующей концептуализации цифровых объектов;
во-вторых, цифровой объект представляет собой программный компьютерный алгоритм, имеющий экономическую ценность и внешне выраженный в электронной (цифровой) форме в качестве криптовалюты, виртуального имущества и иных подобных явлений, признаваемых в обществе экономическими благами, но в то же время не закрепленных в гражданском законодательстве в качестве объектов гражданских прав;
в-третьих, содержание цифрового объекта (то есть компьютерную кодовую информацию) недопустимо отождествлять с его внешней (цифровой) формой выражения. С этой позиции эта форма не является самостоятельным объектом гражданских прав;
в-четвертых, исходя из предлагаемых концепций правового режима цифровых объектов представляется целесообразным подчинить такие объекты правовому режиму результатов интеллектуальной деятельности (базы данных, программы для электронно-вычислительных машин). По такой логике свойством оборотоспо-собности обладает не сам цифровой объект, а исключительное, имущественное право на него.
Библиографический список
1. Гир Ч. Цифровая контркультура / пер. с англ. Д.В. Галкина // Гуманитарная информатика. 2004. Вып. 1.
2. Яковлев Л.С. Цифровые технологии в контексте антропологической революции // Международный журнал исследований культуры. 2012. № 3 (8).
3. Бердяев А.Н. Человек и машина // Вопросы философии. 1989. № 2.
4. Рэдклифф-Браун А.Р. Метод в социальной антропологии / пер. с англ. и заключ. ст. В. Николаева. М.: «КАНОН-Пресс-Ц», «Кучково поле», 2001.
5. Krzywdzinski M., Gerber Ch, Evers M. The Social Consequences of the Digital Revolution // Societá e trasformazioni sociali. 2018. № 6.
6. Nikoloski K. Technology and Economic Development: Retrospective // Journal of Process Management - New Technologies, International. 2016. Vol. 4. № 4.
7. Лапач ВА.. Система объектов гражданских прав: теория и судебная практика. СПб.: Изд-во «Юридический центр Пресс», 2002.
8. АхмадуллинаА.Ф. Инсайдерская информация как объект гражданских прав // Ученые записки Казанского университета. Сер.: Гуманитарные науки. 2016. Т. 158. Кн. 2.
9. Сорокин И.С. Особенности классификации объектов гражданских прав в условиях реформирования гражданского законодательства // Вестник Калининградского филиала Санкт-Петербургского университета МВД России. 2013. № 4 (34).
10. Новикова НА.. Юридическая природа прав на биологические материалы человеческого организма // Общество: политика, экономика, право. 2018. № 8 (61).
11. Шарикова М.В. Понятие и признаки объектов гражданских прав // Проблемы права. 2015. № 4 (52).
12. Богданов Е.В. Информация как объект гражданских правоотношений // Гражданское право. 2018. № 5.
13. Болтанова Е.С., Имекова М.П. Генетическая информация в системе объектов гражданских прав // Lex Russica (Закон Русский). 2019. № 6 (151).
14. Суслова С.И., Филатова У.Б. Объекты гражданских прав в условиях формирования информационного пространства России // Пролог: журнал о праве / Prologue: Law Journal. 2019. № 2.
15. Хубиев Т.Р., Серветник A.A. Виртуальные игры в рамках гражданского права // Отечественная юриспруденция. 2016. № 11 (13).
16. КравченкоД.Е., Кравченко М.Е. Новое или неурегулированное старое // Российская юстиция в XXI веке: реалии, проблемы, перспективы. 2019. Вып. 3.
17. Лисаченко А.В. Право виртуальных миров: новые объекты гражданских прав // Российский юридический журнал. 2014. № 2 (95).
18. Латыев А.Н. Вещные права в гражданском праве: понятие и особенности правового режима: дис. ... канд. юрид. наук. Екатеринбург, 2004.
19. Прохоров А.Н. Основные подходы к определению сущности понятия «интеллектуальная собственность» // Вестник ТюмГУ. Сер. Экономика. 2012. № 11.
20. Кузьмина МА. Метафора как элемент методологии современного научного познания // Социологические исследования. 2006. № 2.
21. Рикер П. Метафорический процесс как познание, воображение и ощущение. Живая метафора // Теория метафоры. М.: Прогресс, 1990.
22. Тальягамбе С. Зрительное восприятие как метафора (По поводу концепции Пауля Фейерабенда) // Вопросы философии. 1985, № 10.
23. Ильенков Э.В. Философия и культура. М.: Политиздат, 1991.
24. Ярышев С.Н. Цифровые методы записи и воспроизведения видеоинформации. СПб: НИУ ИТМО, 2012.
25. Войниканис ЕА., Якушев М.В. Информация. Собственность. Интернет: Традиции и новеллы в современном праве. М.: Волтерс Клувер, 2004.
26. Мефодьева КА. Цифровые данные как объект гражданско-правового регулирования в Германии, США и России: дис. ... канд. юрид. наук. М., 2019.
27. Zech H. Information as Property // Journal of Intellectual Property, Information Technology and Electronic Commerce Law. 2015. № 6.
28. Аль-Бахри М.С. Разработка моделей и методов идентификации устройств и приложений Интернета вещей на базе архитектуры цифровых объектов: дис. . канд. техн. наук. СПб., 2019.
29. Аль-Бахри М.С., Киричек Р.В. Архитектура цифровых объектов как основы идентификации устройств Интернета вещей в сетях 5G/IMT-2020 // Интернет вещей и 5G (INTHITEN 2017): 3-я Международная научно-техническая конференция студентов, аспирантов и молодых ученых / под ред. А.Е. Кучерявого. СПб.: Санкт-Петербургский государственный университет телекоммуникаций им. проф. М.А. Бонч-Бруевича, 2017.
30. Durand A. Digital Object Architecture and the Handle System. Los Angeles: ICANN Office of the CTO, 2019.
31. Lyons P.A., Kahn R.E. Blocks as Digital Entities: A Standards Perspective // Information Services & Use. 2018. Vol. 37. № 3.
32. Колин К.К. Структура реальности и феномен информации // Открытое образование. 2008. № 5.
33. Урсул А.Д. Природа информации: философский очерк. 2-е изд. Челябинск: Челябинская государственная академия культуры и искусств, 2010.
34. Валеев М.М. Вещи как объекты гражданских правоотношений: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. Екатеринбург, 2003.
35. Рожкова МА. Права на доменное имя // Право в сфере Интернета: сборник статей / рук. авт. кол. и отв. ред. М.А. Рожкова. М.: Статут, 2018.
36. Губарева А.В. Рецепция российским законодательством соглашений Всемирной торговой организации. Екатеринбург: Издательский дом «Уральская государственная юридическая академия», 2011.
37. Дозорцев В А. Система правового регулирования товарных информационных отношений // Научно-техническая информация. Сер. 1. 1997. № 9.
38. Черкасова О.В. Защита интеллектуальной собственности: учебное пособие. Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2017.
39. Новосельцев О.В. Интеллектуальная собственность в системе гражданского права: проблемы правопонимания // Интеллектуальная собственность. Актуальные проблемы теории и практики: сборник научных трудов. / под ред. В.Н. Лопатина. М.: Юрайт, 2008. Т. 1
40. Дозорцев ВА. Интеллектуальные права: Понятие. Система. Задачи кодификации: сборник статей. М.: Статут, 2005.
41. Соболев АА.. Соотношение категорий результата интеллектуальной деятельности и секрета производства (ноу-хау) // Вестник УрФО. Безопасность в информационной сфере. 2014. № 2 (12).
42. Рожкова МА. Информация как объект гражданских прав // III Сибирские правовые чтения: сборник научных статей / отв. ред. В.И. Осейчук. Тюмень: Изд-во Тюменского государственного университета, 2019.
43. Архипов В.В. Виртуальное право: основные проблемы нового направления юридических исследований // Правоведение. 2013. № 2 (307).
44. Долинская В.В. Понятие и классификация юридических фактов // Гражданское право: юридические факты: учебное пособие для бакалавров / отв. ред. В.В. Долинская, В.Л. Слесарев. М.: Проспект, 2017.
45. Останина ЕА Основание присоединения к многопользовательской онлайн-игре — договор с участием потребителей // Право в сфере Интернета: сборник статей / рук. авт. кол. и отв. ред. М.А. Рожкова. М.: Статут, 2018.
46. Дюранске Б.Т., Кейн Ш.Ф. Виртуальные миры, реальные проблемы // Право-¡¡ ведение. 2013. № 2 (307).
? 47. Duranske B.T. Virtual Law: Navigating the Legal Landscape of Virtual Worlds.
a Chicago: ABA Publishing, 2008.
References
¡ 1. Gir Ch. Digital Counterculture / trans. from English by D.V. Galkin // Humanitarian
í Informatics. 2004. No. 1.
'g 2. Yakovlev L.S. Digital Technologies in the Context of the Athropological Revolution
¡ // International Journal of Cultural Studies. 2012. No. 3 (8).
1 3. Berdyaev A.N. Man and Machine // Questions of philosophy. 1989. No. 2.
2 4. Radcliffe-Brown A.R. Method in Social Anthropology / transl. from English and I conclusion. art. by V. Nikolaev. M.: "CANON-Press-Ts", "Kuchkovo Field", 2001.
« 5. Krzywdzinski M., Gerber Ch., Evers M. The Social Consequences of the Digital Revo-
lt lution // Societá e trasformazioni sociali. 2018. No. 6.
5
g 6. Nikoloski K. Technology and Economic Development: Retrospective // Journal of
'§ Process Management - New Technologies, International. 2016. Vol. 4. No. 4. g 7. Lapach V.A. The System of Civil Rights: Theory and Judicial Practice. St. Petersburg:
I Publishing House "Legal Center Press", 2002.
I 8. Akhmadullina A.F. Insider Information as an Object of Civil Rights // Uchenye zapiski
й Kazan University. Series "Humanities." 2016. T. 158. Book. 2.
m 9. Sorokin I.S. Features of the Classification of Civil Rights in the Context of Civil
Law Reform // Bulletin of the Kaliningrad branch of the St. Petersburg University of the Ministry of Internal Affairs of Russia. 2013. No. 4 (34).
10. Novikova N.A. The Legal Nature of the Rights to Biological Materials of the Human Body // Society: politics, economics, law. 2018. No. 8 (61).
11. Sharikova M.V. The Concept and Features of Objects of Civil Rights // Problems of 80 law. 2015. No. 4 (52).
12. Bogdanov E.V. Information as an Object of Civil Relations // Civil Law. 2018. No. 5.
13. Boltanova E.S., Imekova M.P. Genetic Information in the System of Civil Rights // Lex Russica (Russian Law). 2019. No. 6 (151).
14. Suslova S.I., Filatova U.B. Objects of Civil Rights in the Formation of the Information Space of Russia // Prolog: Journal of Law / Prologue: Law Journal. 2019. No. 2.
15. Khubiev T.R., Servetnik A.A. Virtual Games within the Framework of Civil Law // Domestic jurisprudence. 2016. No. 11 (13).
16. Kravchenko D.E., Kravchenko M.E. New or Unsettled Old // Russian Justice in the XXI Century: Realities, Problems, Prospects. 2019. No. 3.
17. LisachenkoA.V. The Law of Virtual Worlds: New Objects of Civil Rights // Russian Law Journal. 2014. No. 2 (95).
18. Latyev A.N. Property Rights in Civil Law: the Concept and Features of the Legal Regime: diss. ... cand. of law. Yekaterinburg: Ural State Law Academy, 2004.
19. Prokhorov A.N. The Main Approaches to Determining the Essence of the Concept of "Intellectual Property" // Bulletin of the Tyumen State University. Series "Economics". 2012. No. 11.
20. Kuzmina M.A. Metaphor as an Element of the Methodology of Modern Scientific Knowledge // Sociological studies. 2006. No. 2.
21. Ricer P. Metaphorical Process as Cognition, Imagination and Sensation. Living Metaphor // Theory of Metaphor. M.: Progress, 1990.
22. Tagliagamba S. Visual Perception as a Metaphor (Regarding the concept of Paul Feyerabend) // Questions of philosophy. 1985. No. 10.
23. Ilyenkov E.V. Philosophy and Culture. M.: Politizdat, 1991.
24. Yaryshev S.N. Digital Methods of Recording and Playing Back Video Information. St. Petersburg: NRU ITMO, 2012.
25. Voinikanis EA, Yakushev M.V. Information. Ownership. Internet.: Traditions and e Short Stories in Modern Law. M.: Walters Clover, 2004. H
7 5
26. Methodieva KA. Digital Data as an Object of Civil Regulation in Germany, USA a and Russia: diss. ... cand. of law. M., 2019. 0
27. Zech H. Information as Property // Journal of Intellectual Property, Information K Technology and Electronic Commerce Law. 2015. No. 6. r
28. Al-Bahri M.S. Development of Models and Methods for Identifying Devices and g Applications of the Internet of Things Based on the Architecture of Digital Objects: diss. T ... cand. of tech. sciences. SPb.: St. Petersburg State University of Telecommunications | prof. M.A. Bonch-Bruevich, 2019. °
29. Al-Bahri M.S., Kirichek R.V. The Architecture of Digital Objects as the Basis for | Identifying IT devices in 5G / IMT-2020 networks // Internet of Things and 5G (INTHITEN | 2017): 3rd international scientific and technical conference of students, graduate students 0 and young scientists / edited by A.E. Cucheryavogo. SPb.: St. Petersburg State University K of Telecommunications prof. M.A. Bonch-Bruevich, 2017. e
30. Durand A. Digital Obj ect Architecture and the Handle System. Los Angeles: ICANN | Office of the CTO, 2019. №
io
31. Lyons P.A., Kahn R.E. Blocks as Digital Entities: A Standards Perspective // 11 Information Services & Use. 2018. Vol. 37. No. 3. )
32. Colin K.K. The Structure of Reality and the Phenomenon of Information // Open g Education. 2008. No. 5. 0
33. Ursul A.D. The nature of information: philosophical essay. 2nd ed. Chelyabinsk: Chelyabinsk State Academy of Culture and Arts, 2010.
34. Valeev M.M. Things as Objects of Civil Legal Relations: extended abstract diss. ... cand. of law. Yekaterinburg, 2003.
35. Rozhkova M.A. Rights to a Domain Name // Law in the Field of the Internet: Collection of articles / head of authors' collective, ed.by Doctor of law M.A. Rozhkova. M.: Statute, 2018.
36. Gubareva A.V. Reception of Russian Agreements of the World Trade Organization: Monograph. Yekaterinburg: Publishing House Ural State Law Academy, 2011.
37. Dozortsev V.A. The System of Legal Regulation of Commodity Information Relations // Scientific and technical information. Ser. 1. 1997. No. 9.
38. Cherkasova O.V. Intellectual Property Protection: Textbook. Univ. Yekaterinburg: Publishing House Ural. University, 2017.
39. Novoseltsev O.V. Intellectua Property in the Civil Law System: Problems of Legal Understanding // Intellectual Property. Actual Problems of Theory and Practice: Collection of scientific papers. / Ed. by V.N. Lopatin. M.: Yurayt, 2008. T. 1
40. Dozortsev V.A. Intellectual Rights: Concept. System. The Tasks of Codification. Collection of articles / Research private law center. M.: Statute, 2005.
41. SobolevA.A. The Correlation of the Categories of the Result of Intellectual Activity and the Secret of Production (know-how) // Bulletin of the Urals Federal District. Security in the information field. 2014. No. 2 (12).
42. Rozhkova M.A. Information as an Object of Civil Rrights // III Siberian legal readings: a collection of scientific articles / resp. ed. V.A. Oseychuk. Tyumen: Publishing House of the Tyumen State University, 2019.
43. Arkhipov V.V. Virtual Law: the Main Problems of a New Area of Legal Research // Jurisprudence. 2013. No. 2 (307).
44. Dolinskaya V.V. The Concept and Classification of Legal Facts // Civil law: legal facts: a textbook for bachelors / otv. ed. V.V. Dolinskaya, V.L. Slesarev. M.: Prospect, 2017.
45. Ostanina E.A. The Basis for Joining a Multiplayer Online Game is a Contract with the Participation of Consumers // Internet Law: Collection of articles / head of authors' collective, ed.by Doctor of law M.A. Rozhkova. M.: Statute, 2018.
46. Duranske B.T., Kane Sh.F. Virtual Worlds, Real Problems // Jurisprudence. 2013. No. 2 (307).
47. Duranske B.T. Virtual Law: Navigating the Legal Landscape of Virtual Worlds. Chicago: ABA Publishing, 2008.
