CC BY
133
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2019. № 5
А.В. Маркеева*, О.В. Гавриленко**
цифровая платформа
как новый экономический актор
и новая инстанция социального контроля
Необратимое воздействие цифровых технологий на социальные структуры, институты и повседневные практики заставляет заново ставить классический социально-философский вопрос о социальном контроле, его формах, способах реализации, точках приложения и ставках, а также о складывающихся экономических режимах, претендующих на то, чтобы стать базовыми и определяющими. В данной статье представлена попытка описать и проанализировать активно развивающиеся в настоящее время цифровые платформы одновременно как новый экономический актор и как новую формирующуюся инстанцию социального контроля.
Ключевые слова: цифровая платформа; экономический актор; социальный контроль; цифровые технологии; социальное сопротивление.
A.V. M a r k e e v a, O.V. G a v r i l e n k o. Digital platform as a new economic actor and new instance of social control
The digital technologies have irreversible impact on social structures, institutions and mundane practices. This forces to raise again the classical social-philosophical question about social control, its forms, modes of realization, points of application and stakes, and about emerging economic regimes, claiming to be basic and defining. This article presents the attempt to describe and analyze digital platforms as new economic actor and instance of social control.
Keywords: digital platform; economic actor; social control; digital technologies; social resistance.
Введение
Глубокое и необратимое влияние цифровых технологий и форматов коммуникации на социальные структуры и институты, а также их всепроникающее воздействие на повседневные практи-
* Маркеева Анна Валерьевна — кандидат социологических наук, доцент, доцент кафедры экономической социологии и менеджмента социологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова (119234, Ленинские горы, д. 1, стр. 33, г. Москва, Россия), тел.: +7 (495) 932-88-71; e-mail: anna_markeeva@mail.ru
** Гавриленко Ольга Владимировна — кандидат социологических наук, доцент, и.о. заведующего кафедрой социальных технологий социологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова (119234, Ленинские горы, д. 1, стр. 33, г. Москва, Россия), тел.: +7 (495) 939-59-60; e-mail: ol.gavrilenko2014@yandex.ru
ки и режимы существования уже достаточно давно превратились в тривиальное утверждение (не в последнюю очередь этой тривиали-зации способствовало превращение «цифровизации» в категорию государственного мышления и управления).
Не затрагивая идущих в профессиональных сообществах и повседневном общении дискуссий о том, будет ли технологизация (технологический прогресс зачастую преподноситься как императив социального и культурного развития общества) способствовать развитию общества и человека или приведет к тотальной их деградации, хотели бы обратить внимание на следующий сопряженный с этими дискуссиями аспект. Радикальные технологические изменения (и их последствия) ломают сложившиеся рынки, на наших глазах приводят в действие описанный специалистами по социальному управлению как абстрактный конструкт механизм генерической конкуренции1, и, в конечном счете, трансформируя сложившиеся социальные и экономические институты, ведут к исчезновению множества повседневных режимов существования. В этой связи радикальные изменения, несмотря на возможные положительные (прогрессивные) последствия их реализации, наталкиваются на различные формы сопротивления.
В рамках данной статьи представлена попытка авторов взглянуть на социальные последствия развития одного из ключевых акторов новой технологизации — цифровых платформ. Авторы пытаются указать, что заложенные в цифровых платформах положительные аспекты и характеристики — снижение себестоимости производства продукта за счет выстраивания более дешевой, эффективной связи между производителем и потребителем, развитие коллаборативных форм деятельности (они нивелируют грань между производителем и потребителем, способствуют распространению во многих сферах деятельности модели Тоффлеровского просьюмера), транспарентность, свобода входа и выхода участников и др. — в результате сформированных в соответствии с логикой индустриальной эпохи управленческих, прежде всего, контрольных мер могут быть не реализованы. Результатом отсутствия эффективной системы государственного регулирования и общественного контроля над цифровыми платформами может стать превращение их в самостоятельную инстанцию социального контроля с фактически безграничной властью
1 Уже в конце 70-х гг. ХХ в. М. Портер, П. Друкер, Ф. Котлер и др. постулируют переход на качественно новый этап развития конкуренции — генерической (всеобщей), когда борьба экономических акторов не исходит из логики внутриотраслевой конкуренции, а становится борьбой «всех со всеми» за определенный тип ресурса потребителя (деньги, время, внимание и т.д.). Экономический режим цифровых платформ — это режим генерической конкуренции.
над современным медиатизированным миром. А сопряженный с этим слом существующего баланса в системах взаимного контроля между государственными органами, рыночными игроками, гражданскими институтами и простыми пользователями неизбежно будет приводить к углублению существующих социально-экономических и культурных проблем: росту социального неравенства, закреплению значительной части низко и среднеквалифицированной рабочей силы в зоне прекарного труда, формированию разрыва между организациями традиционного и платформенного типа, потере молодыми людьми навыков самостоятельного, критического мышления в результате киберсоциализации, превращению реальных возможностей для мобилизации сторонников и выражения гражданской позиции, которые технически становятся возможными благодаря цифровым технологиям, в развитие «диванного» активизма.
Цифровые платформы
как новый экономический актор
Понятие и характеристики развития новых акторов хозяйственной и социальной жизни — цифровых платформ — рассматриваются социологами и экономистами в контексте развития различных типов коллаборативно-производственных сетей. В этой связи цифровые платформы и платформенная экономика оказываются концептуально связанными с разделяемой экономикой (sharing economy)2. Согласно данным обзора, подготовленного к Всемирному экономическому форуму в Давосе в 2016 г., развитие сервисов разделяемой экономики отнесено к одному из ведущих технологических драйверов Четвертой Промышленной революции, активное распространение которых связывают с глобальным изменением экономического, социального и культурного ландшафта современного общества [The future of jobs, 2016].
Не столь пока значительный по сравнению с традиционными отраслями вклад компаний разделяемой экономики в общие эко-
2 В настоящий момент не существует ни конвенционального определения этого понятия, ни корректного перевода данного термина на русский язык. Встречаются как использование калькированного англицизма «шеринговая экономика», так и попытки дать соответствующий содержательный перевод данного понятия: «экономика совместного потребления», «долевая экономика», «разделяемая экономика», «экономика по требованию», «экономика участия», «коллаборативная экономика», «экономика обмена» и т.д. При этом, как справедливо отмечают Р. Басселье, Г. Лэн-дженус и Л. Уолрэвенс, эти значения не вляются взаимозаменяемыми, у них есть общий аспект — они указывают на функции цифровых платформ и цифровых технологий по упрощению взаимодействий, позволяющие людям разделить или обменять товары, услуги, ресурсы и навыки, которые были ранее не использованы или недоиспользованы [Д. Basselier, G. Langenus, L. Walravens, 2018, p. 58].
номические показатели: совокупный объем (по данным исследования в 40 странах) составляет порядка 2,2 трлн долл., в восьми странах, в том числе в США, Канаде, Японии и Франции порядка 5% ВВП генерируются компаниями данного типа [/. Rifkin, 2014], не должен приводить к принижению их значения для новой формируемой модели экономики. Согласно прогнозу Price Waterhouse Coopers (PwC), уже к 2025 г. доход компаний экономики совместного потребления вырастет в 22 раза, по пяти анализируемым рынкам распределение долей между традиционными (не цифровыми предприятиями) и цифровыми платформами изменится с существовавших в 2013 г. 5% (15 млрд долл.), генерируемых цифровыми платформами против 95% (240 млрд долл.) компаний традиционного (не цифрового) типа, на соотношение 50 на 50% с равнозначными объемами в 335 млрд долл. [PwC, 2015, p. 14]. Амбициозные планы правительств по развитию шеринговых проектов еще более впечатляющи: согласно планам правительства КНР, до 10% ВВП страны к 2020 г. будет создаваться за счет компаний разделяемой экономики [А. Rinne, 2019].
Данные о количестве цифровых платформ разнятся. Согласно исследованию Европейской комиссии, в Европе в 2017 г. функционировали 323 платформы, в то же время данные первого глобального Индекса экономики совместного потребления Timbo свидетельствуют, что из 4615 компаний в 213 странах мира только 286 могут быть отнесены к платформам разделяемой экономики [Timbro sharing economy index, 2018]. Однако малое количество компаний скорее является следствием модели их развития, когда для увеличения прибыльности и получения синергетического эффекта они вынуждены идти по пути непрерывных слияний и поглощений. О силе и характере их влияния можно судить по включенности компаний в экосистемы платформ, а также по динамично расширяющейся пользовательской аудитории. В настоящий момент 19% взрослого населения США, 36 % жителей Великобритании уже вовлечены в разделяемую экономику в качестве пользователей или поставщиков услуг [PwC, 2015, p. 8].
Гетерогенность существующих проектов внутри разделяемой экономики порождает поляризацию существующих взглядов на ее будущее: одни специалисты, включая в анализ проекты, которые благодаря технологической инфраструктуре позволяют реализовы-вать альтруистические мотивы современных людей (многочисленные площадки обменов и дарения), акцентируют внимание на возрождении, в противовес идеологии индивидуализма, конкуренции, апшифтинговым устремлениям индустриальной эпохи, различных форм кооперации, взаимопомощи, популяризации общинности
(в новом цифровом формате) в устройстве современного мира3 и соответствующей новой социальной конфигурации модели социальной экономики, основанной на системе всеобщей кооперации и ориентированной на решение социально-значимых проблем [Л. Dyal-Chand, 2015; J. Rifkin, 2014]. Другие, концентрируясь на развитии цифровых компаний, генерирующих прибыль посредством оказания посреднических услуг между поставщиками товаров и услуг и потребителями (Uber, Airbnb и др.), акцентируют внимание на деструктивных последствиях подобных проектов для экономик стран, связывая их с формированием барьеров для инновационного развития стран и компаний, указывая на тотальное снижение стоимости труда и социальных гарантий трудящихся во всех профессиональных группах вследствие их развития. С их точки зрения, развитие проектов разделяемой экономики приводит к «росту паразитического рентного капитализма». «Искусный трюк "шеринговой" экономики состоит в том, чтобы изменить названия вещей без изменения самих вещей. Рента и наемный труд — которые существовали с зарождения капитализма — попросту преподносятся как "шеринг". <.. .> "Шерин-говая" экономика — обычный товарный обмен, получивший в эпоху интернета новый глянцевый, броский супермодный и современный пиар» [А. Бут, 2015].
Современная цифровая инфраструктура открывает широкие возможности (во временном и пространственном измерении) для организации совместной работы, оказания взаимопомощи, включения в экономический оборот неиспользуемых или «недоиспользованных» ресурсов (интеллектуальных, материальных, временных и др.), монетизируя их сразу или получая взамен новый тип социальной валюты (рекомендации, репутационный капитал и т.д.). Разделяемая экономика как «зонтичное» понятие вбирает в себя целый комплекс проектов и сервисов, построенных на разнообразных формах рыночных и нерыночных обменов (дарения, бартера) и позволяющих включать в хозяйственную деятельность экономических акторов, преследующих и реализующих как альтруистические, так и сугубо прагматичные цели. Однако внутри этого процесса трансформации экономической модели появляется и начинает претендовать на ключевую роль/позицию новый актор — цифровые платформы, на становлении которых и сопряженных с этим процессом трансформации повседневности мы хотели бы сконцентрироваться в данной статье.
3 С этим связывают развитие краудсорсинга (нового формата совместной работы), коворинга (новой формы организации рабочих мест), коливинга (возрождение общинного ведения хозяйства).
Существуют разнообразные подходы к определению цифровых платформ, что обусловлено динамичным развитием информационно-коммуникационных технологий, которые способствовали утверждению цифровых платформ в качестве «сочетаемость обеспечивающего» типа архитектуры. Из-за интенсивного расширении сферы их применения, совершенствования архитектуры платформ произошло неизбежное расширение понятия: «...все большее количество сложных и специальных объектов стали называть платформами. Теперь платформой называют и виртуальную торговую площадку, и всю совокупность ее пользователей, и программный, аппаратный и сетевой комплексы, бизнес-модель и фирму, ее реализующую» [Т.С. Купревич, 2018, с. 312].
Признавая необходимость существования различных подходов к определению: через перечисление ее ключевых компонентов [I Mootee, 2008]4 — через разграничение их функционального назна-чения5, для задач данного исследования использовались два дополняющих друг друга подхода: цифровая платформа как бизнес-модель и как цифровая инфраструктура. Два этих подхода к определению цифровых платформ соответствуют двум этапам их развития.
Во-первых, цифровые платформы связывают с формированием новой бизнес- модели, базирующейся на получении доступа к некоему ресурсу (the accessed-based consumption) и знаменующей переход от модели продажи некоего товара или услуги к модели продажи функции по их использованию. В этом случае речь ведется только о цифровых платформах, продвигающих новую бизнес модель, основывающуюся не на продаже некоего товара или услуги, а на обеспечении доступа к товарам или услугам, которыми сами платформы, как правило, не владеют6.
4 Механизм ввода данных, механизм транзакций с машинным обучением для выполнения задач или действий на основе правил, аналитический механизм и т.д.
5 Существуют различные классификации цифровых платформ по функциональному назначению: платформы подразделяются на инновационные, транзакци-онные, инвестиционные, интеграционные [Л Evans, A. Gawer, 2016]; на рекламные, облачные, промышленные, продуктовые и бережливые [Н. Скринчек, 2019], на инструментальные, инфраструктурные и прикладные [Б.М. Глазков, 2018]. Подобные классификации продуктивны при выделении особенностей работы платформы с данными, определении модели роста и основных бенефициаров, однако ускоряющийся процесс конвергенции, поглощения одних цифровых платформ другими, расширение их функций не позволяют данным классификациям долго сохранять полноту описания и требуют постоянной переработки.
6 Эта бизнес-модель имеет три варианта воплощения [/. Wallenstein, U. Shelat, 2017]: 1) децентрализованные платформы (владелец актива устанавливает сроки и предлагает актив непосредственно пользователю, а платформа обеспечивает сведение владельца актива и пользователя, облегчая сделку в обмен на небольшую долю сбора (Airbnb); 2) централизованные платформы (платформа владеет активом
Этот подход хорошо описывает особенности развития так называемых прикладных платформ (в традиции функционального разделения, о котором говорилось выше), позволяет четко выделять в общей системе разделяемой экономики проекты и сервисы, продвигающие данную бизнес-модель, проводить различия между такой бизнес-моделью и традиционными, анализировать положительные и негативные эффекты их развития для определенных отраслей и сфер деятельности, а также для отдельных групп-участников (поставщиков услуг и товаров, потребителей, самой платформы).
Однако некоторое упрощение, сведение всех типов платформ до одного типа, не дает возможности охватить те кардинальные для трансформации социального мира последствия, которые стоят за развитием платформ. Следует признать, что существуют платформы разного уровня: платформы высокого уровня, которые обеспечивают бизнес-модель платформы (цифровые экосистемы), и низкого уровня, которые предоставляют набор деловых и/или технологических возможностей, которые используют другие продукты или услуги для реализации своих собственных бизнес-возможностей. Формируемые платформами разного уровня модели развития существенно различаются. Не отрицая влияния прикладных цифровых платформ, подчас разрушительного для определенных сфер (занятости, состояния конкуренции на отдельных рынках, исчезновения целого комплекса агентов в товаро-производящей цепи, благодаря привнесенным техническим решениям), последствия их распространения могут быть частично компенсированы: например, проблема уравнивания конкурентных позиций между традиционными агентами по сдаче жилья и сервисом Airbnb была решена в ряде стран введением дополнительного налога на краткосрочную сдачу жилья, аналогично некоторые штаты в США заставляют Uber обеспечивать расширенную защиту работников, включая компенсацию за причинение вреда здоровью и защиту от безработицы. В то же время развитие цифровых платформ высокого уровня, формирующих цифровые экосистемы, требует выработки новых подходов и методов регулирования. Вероятно, последствия их реализации не могут быть быстро нивелированы или сглажены.
Таким образом, формирование экосистем цифры — это уже не только бизнес-модель, это цифровая основа, инфраструктура
и устанавливает цену, что позволяет иметь больший контроль над качеством, доступностью и стандартизацией, а также получить большую прибыль) (Zipcar); 3) гибридные платформы (владельцы активов предлагают услугу с ценой и нормами, установленными платформой. Собственность и риск децентрализованы, в то время как стандартизация и уровень сервиса централизованы (Uber и Lyft).
современного мира. Поэтому второй (широкий) исследовательский подход, определяющий цифровую платформу как цифровую инфраструктуру, которая создает ценность, позволяя двум или более группам взаимодействовать, точнее описывает современный этап их развития и формируемые ими социальные эффекты. В этом плане платформа не только обеспечивает площадку для взаимодействий, получая прибыль из соединения спроса и предложения (бизнес-модель), но в перспективе начинает генерировать прибыль из поддержания площадки, из возможности извлекать новые данные из анализа агентов, подключенных к платформе, из "сетевых" эффектов, которые платформа получает при расширении числа пользователей.
Еще один аспект, диктующий необходимость более широкой трактовки цифровых платформ, связан с тем, что в число групп, которые включаются платформами для упрощения взаимодействия, входят не только бизнес-организации, простые пользователи, государственные структуры, но и физические объекты, способные генерировать данные. Будущая среда цифровых платформ будет включать все большее число пользователей-физических объектов (вещей), что приведет к необходимости совершенствовать взаимодействия между людьми и физическими объектами, между группами физических объектов (вещей). Подобные платформы уже создаются, например, существует поисковая система для интернета вещей ^^М, позволяющая физическим объектам находить друг друга без участия людей, анализировать действия друг друга и выстраивать совместные решения.
Рассмотрение цифровых платформ как цифровой инфраструктуры, как нового этапа эволюции данных экономических акторов, позволяет отойти от узкого понимания тех социальных и экономических эффектов, которые привносят в нашу жизнь прикладные цифровые платформы, использующие возможности цифровых технологий для извлечения прибыли из усовершенствования существующего бизнес-процесса. Цифровые платформы высокого уровня создают условия для «рекомбинации ресурсов», подчас разрушая даже недавно созданные ими технологические решения, они находят новые бизнес-возможности, превращаясь в шумпетеровских предпринимателей, приводящих в действие бизнес-логику цифрового преобразования и, тем самым, обособляясь как от традиционных (нецифровых), так и цифровых компаний, которые используют отдельные технологические решения. Цифровые платформы высокого уровня расширяют интеллектуальные возможности всего цифрового бизнеса, обеспечивая следующий этап цифровой трансформации, они формируют образ и модель новой экономики, которую часто
называют платформенной или экономикой платформ, где владельцы платформ (как и владельцы фабрик в первой промышленной революции) становятся ключевыми агентами, концентрирующими не только экономическую власть, но социальное и политическое влияние.
Цифровая платформа как новая
инстанция социального контроля
Взаимосвязь «социального» и «технологического» всегда находилась в центре социологических и философских дискуссий. В настоящий момент все чаще постулируется укорененность "социального" в технологических системах, в инфраструктуре, прежде всего в цифровой коммуникации. Так, в работе Н. Коулдри и А. Хеппа современный мир не только представляется «глубоко медиатизиро-ванным», но доказывается, что технологическая инфраструктура становится фундаментом этого мира и обусловливает практики и социокультурные контексты, в которых они находят свое выражение [М СоыЫту, А. Нерр, 2016]. Однако эта очевидность (одновременно повседневная и исследовательская) не избавляет от необходимости ставить классические социологические вопросы: какие формы принимает социальный контроль во все большей степени становящемся цифровым социальным мире, каковы технические модальности его реализации? Каковы его территории, «точки» приложения и ожидаемые эффекты (в том числе принципиально новые)? Каковы его действительные и/или возможные ставки?
По мнению ряда специалистов, существующая цифровая среда — это пространство истинной свободы, пространство «надежды», в которой каждый находит возможность самовыражения, обретает чувство сплоченности и поддержки, это пространство, где формируется гражданская инициатива, способная изменить мир, существующие социальные институты [Кастельс М., 2016]. Однако внимательное топологическое изучение цифрового пространства, его технологической составляющей позволяет говорить об обратном: это конструируемое и управляемое пространство «гегемонии мегакор-пораций» [Л. Манович, 2018, с. 35]. Ведущая роль крупных 1Т корпораций, постепенно превращающихся в гигантов платформенной экономики, остается невидимой для большинства пользователей. За счет множества технологических решений, которые лежат в основе конструирования цифровой среды, создается иллюзия «свободы» и конкуренции. Фактически это контролируемое, выстраиваемое по жесткой схеме пространство, где даже конкурирующие или противоборствующие мнения есть продукт одного создателя (ТНК),
«инакомыслие превращается в инструмент эксплуатации и контроля» [Дж. Дин, 2017, с. 153]. Владельцы платформ становятся подлинными творцами этого медиатизированного мира.
Как уже отмечалось выше, дискуссии о роли цифровых платформ в новой модели экономики, их влиянии на трансформацию нашей повседневности разворачиваются вокруг вопроса: будет ли распространение новых типов организаций, сочетающих в себе рыночные механизмы и реципрокность как формы координации, способствовать созданию новой, альтернативной капитализму — координируемой (социальной) экономики или приведет к формированию «монополистического» и/ или «рентного» капитализма с самыми худшими социальными эффектами для большинства населения?
Сторонники поворота от капитализма к социальной цифровой экономике полагают, что новая модель экономики, не зависимая ни от рынка (рыночных механизмов), ни от государства (организационного механизма), возрождает более древнюю форму институции — самоуправляемую и самоорганизуемую активность [/. Ш^т, 2014]. Несомненные достоинства новых гибридных организаций, обеспечивающие им гибкость, адаптивность и т.д., преподносятся с неким «флером романтизма», с упором на расширение нематериальных мотиваций и ценностей постмодерного общества. Опирающиеся на результаты исследований, демонстрирующих переворот в сознании современных людей (речь идет преимущественно о развитых обществах, об определенных поколениях (У,7)), связанный с нежеланием обладать собственностью, со стремлением к самореализации, а не к работе на бездушную корпорацию, с желанием иметь работу-хобби и т.д, они сознательно или нет, раскрывая особенности действительно увеличивающихся благодаря интернету проектов взаимопомощи и сотрудничества простых людей, упускают из виду, что эти проекты не могут быть основой новой экономической модели. В то же время фактически колонизация всего экономического пространства глобальными цифровыми платформами и порождаемые ими социальные эффекты обеспечивают движение в прямо противоположную от социальной экономики форму. В глобальном аспекте — это движение к «монополистическому капитализму платформ», где владельцы технологических платформ становятся «владельцами инфраструктур общества» [Н. Срничек,2019,с.83].
При этом платформы, становясь ключевыми экономическими агентами, за счет доминирования в них тренда к монополизации (исследователи полагают, что в ДНК платформы «вшито» стремление к монополизации) создают предпосылки к переходу от конкуренции разных типов капитализма [М. Альбер, 1998] к формированию
одного типа капитализма (монополистического), со всеми худшими его проявлениями, связанными с массовым снижением социально-трудовых гарантий и катастрофическим падением стоимости труда во всех профессиональных группах, во всех уголках мира, а также последовательному уничтожению любой конкуренции между разными типами организаций (платформенных и классических) с переходом на формирование глобальных экосистем нескольких платформ, конкурирующих друг с другом. От многообразия экономических моделей происходит движение к «уплощению» экономической жизни, превращению всех национальных экономик в одну глобальную монополистически устроенную экономику, в основе которой будет лежать технологический императив.
Предыдущие попытки построения и/или приведения экономических систем к единой модели, показывают, что, запуская центробежные силы, они неизбежно приводили к противоположному эффекту — расширению многообразия экономических моделей. Так, применение Вашингтонского консенсуса в качестве универсальной технологии перевода стран с плановой моделью к капиталистической модели США столкнулось с многообразием сложившихся институциональных особенностей национальных экономик и в конечном счете привело к конкуренции различных типов капитализма (американского, рейнского и т.д.), сформировав «постмодерную выставку» экономических моделей и курсов, конкурирующих не только по ключевым экономическим показателям, но представляющих иные (а не в логике «лучший»—«худший») национальные модели общественного устройства [С. Барков, 2012]. Разворачивающаяся на наших глазах попытка приведения всех экономик к единому знаменателю (экономики платформ) не приведет к многообразию и конкуренции разных типов, потому что модель экономического роста, заложенная в платформенный принцип организации, может осуществляться только в условиях тотального расширения (экспансии платформ) в масштабах экономики всего мира, при условии стирания, нивелирования национальных особенностей существующих «инфраструктур обществ».
Таким образом, расширение цифровых платформ, вероятно, будет сопровождаться усилением их контроля над социальным миром. Срничек отмечает, что сложившаяся ситуация с развитием цифровых платформ является крайне неустойчивой с позиции их прибыльности, что заставляет цифровые платформы применять все более агрессивные способы захвата как экономического, так и социального пространства [Н. Срничек, 2019]. Это приводит к расширению области извлечения нового ресурса (данных), к усилению
его роли в качестве «привратников» взаимодействий, способствует конвергенции рынков7 и совершенствованию технических и управленческих решений, приводящих к закрытию экосистем.
Наибольшие дискуссии сегодня порождают выплывающие на поверхность результаты экспансии платформ в сборе пользовательских данных: происходит тотальная, никем не ограниченная фиксация ежедневной рутины, неконтролируемое вмешательство в ежедневные пользовательские практики и действия. Все более активную роль в этом процессе играют не пользователи, а физические объекты («вещи»), работающие на извлечение разнообразных данных. Сектор промышленного и потребительского интернета вещей (IoT) переживает взрывообразный рост: объем мирового рынка вырастет с 170, 57 млрд долл. (2017) до 561,04 млрд долл. к 2022 г.; Россия — один из крупнейших игроков на рынке IoT в Центральной и Восточной Европе с ежегодным темпом роста в 15% [IDC, 2017]. Это будет усиливать размывание границ между приватным и публичным, способствовать коммерциализации пользовательских данных. Кроме того, гонка цифровых платформ за создание различных носимых устройств с фиксацией ежедневных действий (например, Яндекс.Станция) или любые инфраструктурные решения (развитие умных городов), преподносящиеся технооптимистами как способы совершенствования качества жизни, будут постоянно работать на формирование экономической прибыли платформ.
Расширение проникновения в частную жизнь людей уже в ближайшие годы будет сопряжено с нарастанием коммодификации не только пространства и времени, но человеческих качеств заботы, любви и дружбы, позволяя новому типу капитализма становиться тотальным. При этом важным аспектом возможности или невозможности контроля над глобальным проектом цифровизации мира является то, что попытки призвать новый класс капиталистов (владельцев платформ) к этически обоснованным управленческим решениям в отношении агрегации данных частной жизни пользователей фактически обречены на провал. Проблема не в том, что собственники этих платформ циничные, социально безответственные люди, а в том, что особенность извлечения прибыли новыми платформенными гигантами, специфика формируемого ими поля конкурентной борьбы и возможных стратегий действия на этом поле входят в прямое противоречие с необходимостью защиты приватности. По меткому выражению Ш. Зубофф, «требовать защиты частной жизни
7 Примером конвергенции является движение цифровых платформ в физическое пространство: создание Amazon сети продуктового ритейла Amazon Go, развитие Яндексом сервисов Яндекс.Еда и др.
от надзирающих капиталистов или лоббировать различные способы ограничения коммерческого надзора в интернете — это все равно, что просить Генри Форда вручную собирать каждый экземпляр модели Т. Такие требования представляют собой экзистенциальные угрозы, нарушающие основные механизмы выживания подобных организаций» [S. Zuboff, 2016, p. 8].
Сопротивление экспансии цифровых платформ:
возможно ли оно?
Немногие осознают увеличение степени контролируемости вследствие развития цифровых платформ, но еще меньшее количество людей пытаются с ней бороться. В основном это пользователи-активисты и/или формируемые ими новые онлайновые социальные движения (e-movement) и национальные государства. Именно эти субъекты в большей степени вовлечены сегодня в «незримую» борьбу за свободу медиатизированного мира. Однако цели борьбы и выбираемые ими стратегии различны. Стратегии первых, при всем многообразии проявлений, можно разбить на два типа: 1) активизация деятельности за создание принципиально иной технологической среды (движение за программы с открытым кодом, за новый интернет, против вытеснения органического поиска из Сети и т.д.); 2) сознательное ограничение медиапотребления, распространение рестрикционистских практик в отношении медиа (медиаскетизм, «цифровая диета» и т.д.).
Национальные государства вступают в борьбу не с целью обеспечить большую свободу простым пользователям, а с целью не потерять контроль не только над цифровым пространством, но и над гражданами. Ряд специалистов полагают, что эта борьба уже проиграна государствами. По мнению Зубофф, новый тип капитализма порождает «новый вид силы — инструментальный (вездесущая автоматизированная архитектура «интеллектуальных» сетевых устройств, вещей и пространств)», который вместо оружия и армий использует собственный способ навязывания своей воли — автоматизированной среды [S. Zuboff, 2015, Idem., 2019]. Эта сила концентрируется в руках цифровых платформ, давая им неограниченные возможности в тотальной слежке за людьми и в управлении их поведением, которые не имеет ни одно правительство.
Национальные государства, однако, продолжают борьбу за контроль над медиатизированными мирами, используя комбинацию двух стратегий. Первая — стратегия тотального ограничения, бесчисленные попытки поставить цифровую среду под контроль с использованием классических методов регулирования, плохо работающих для современных информационных технологий (Законы
Яровой, запрет Telegram и т.д.). Вторая стратегия проводится под единым лозунгом: «Если процесс нельзя остановить, его необходимо возглавить». Активные инвестиции государств в создание информационной инфраструктуры, в IT-компании, формирование совместных проектов с крупными национальными IT-компаниями, предоставление им возможностей в монополизации определенных рынков в обмен на сотрудничество и лояльность в предоставлении данных для контроля над различными аспектами социальной и экономической деятельности населения, а также их приватной сферы (AliExpress и система социального кредита в КНР, сотрудничество Яндекс, Сбербанка с государством при формировании инфраструктуры цифровой экономики). Данная стратегия более эффективна: при ее реализации (в отличие от запретительных мер) государству не надо бороться с негативной реакцией граждан. Необходимо понимать, что цифровые платформы благодаря стремительно совершенствуемым ими технологиям сжатия пространства и времени формально сняли для большинства современных пользователей барьеры в получении информации, расширили возможность выбора всего (идей, друзей, товаров и т.д.). Поэтому любые ограничительные меры со стороны государства в управлении сетевым пространством будут наталкиваться на сопротивление пользователей. Даже если большинство из них не нуждается в существующей свободе выбора, оно будет требовать объяснений, почему «системы государственного управления замедляют возможность получения исчерпывающих данных... из сетей, окружающих нас, почему они стоят на пути достижимой человеческой скорости» [Дж. Рамо, 2017, с. 223]. А сами компании будут использовать это стремление людей, создавая информационные поводы, часто фейковые, стремясь защитить коммерческие интересы, а иногда на волне запрещения, увеличивая экономические результаты, путем расширения аудитории и увеличения прибыли (показательный пример — запрет Telegram). При этом следует понимать, что это политика «коммерциализации свободы», но нежелание ее реально обеспечивать.
Значимой проблемой борьбы за управление медийным пространством, за ограничение экспансии цифровых платформ является то, что для донесения своей позиции до общественности, нахождения и мобилизации сторонников своих идей и интернет-активисты, и государственные структуры вынуждены прибегать к существующей технологической инфраструктуре медиа и играть по ее правилам.
Но гигантский объем ежедневно генерируемых данных уже представляет глобальную проблему для всех субъектов (будь то простой пользователь, компания или государственный орган), пытающихся
донести свою информацию до целевых потребителей. Это становится все сложнее без принятия условий существующих 1Т и медиахолдин-гов и без обращения к разработанным ими техническим решениям для навигации и ориентации в пространстве. А с учетом того, что это сопровождается стремительным падением интереса самого пользователя к обработке информации («свободный доступ к данным, полнота опций и свобода дизайна для пользователя не столько соблазняют и притягивают, сколько напрягают и дезориентирует» [Н. Больц, 2011, с. 97], все это превращает борьбу с ТНК в «борьбу с ветряными мельницами».
Часть специалистов возлагает надежду на развитие экспертных сообществ, разрабатывающих программные продукты с открытым кодом. Считается, что они единственные, кто реально может составить конкуренцию цифровым гигантам. Однако ряд факторов указывают, что данные надежды не будут оправданы. Во-первых, количество этих энтузиастов по всему миру мало, и для того, чтобы хотя бы частично ограничить власть глобальных корпораций, необходимо формирование каждым пользователем более ответственного сетевого поведения. Данные социологических исследований показывают, что тренд на ответственное сетевое поведение не является массовым: так, 55% российских пользователей полагают, что информация о пользователях в социальных медиа используется третьими лицами (государством, частными компаниями и т.д.), но только чуть больше половины из них (55%) негативно относятся к такому использованию, а 36% безразличны. Кроме того, 52% респондентов не видят угрозы в таком использовании их персональных данных третьими лицами [Персональные данные в интернете: возможности и риски, 2018]. Пассивность большинства пользователей (меняющих свободу на удобство, быстроту и комфорт) не будет давать продвигаться альтернативным «свободным» технологическим старт-апам и тем самым не обеспечит возможность независимого пользовательского (сетевого) контроля, о котором пишут сторонники оптимистического взгляда на развитие технологий (М. Кастельс, Ю. Хабермас и др.)
Второе обстоятельство, ограничивающее возможности сетевых энтузиастов в контроле над технологическим миром, лежит в экономической плоскости, в изменении формы конкуренции в условиях перехода к платформенной экономике. Конкуренция ведется вокруг сбора, анализа и контроля данных, и для повышения конкурентоспособности новые гиганты платформенной экономики будут сознательно способствовать открытию кода программного обеспечения, играя как бы на поле демократизации. Открытие кода превращается в часть гло-
бальной игры, цель которой — монополизация и тотальный контроль, а не наоборот, так как открытие кода позволяет «строить и расширять инфраструктуру извлечения данных» [Н. Срничек, 2019, с. 89].
Часть специалистов полагает, что у национальных государств в руках все еще находятся законодательные рычаги, государственные структуры регулирования и контроля, которые в состоянии ограничить монополию цифровых платформ, защитить частную жизнь граждан от их вмешательства. И даже предполагают, что вложение государств в создание «общественных платформ, создаваемых, принадлежащих и контролируемых простыми людьми» [там же, с. 113], независимых ни от бизнеса, ни от государства, будет способствовать поддержанию демократии и более гуманистической форме технологического развития. Однако возвращаясь к существующей практике, большинство правительств реализует политику совместного с бизнесом субсидирования не общественных, а коммерческих платформ. Логика развития платформ позволяет предположить, что, если даже общественные платформы будут созданы, они вынуждены будут интегрироваться с бизнес-платформами и тем самым работать на расширение бизнес возможностей и задач государственных органов. Не последнюю роль в становлении и функционировании общественных платформ должно играть желание простых пользователей не просто ежедневными коммуникативными актами производить, но анализировать и контролировать данные. Существующая практика развития цифровых платформ часто работает на снижение пользовательской инициативы, ведя к потере автономии пользователей в цифровой среде. Так, одной из практик связи пользователя с цифровой платформой становятся мобильные приложения. Используя все больший набор мобильных приложений для решения различных жизненных задач, пользователь начинает воспринимать смартфон, его операционную систему и приложения на них построенные как компонент тела, без которого он испытывает психологический и физический дискомфорт. Согласно международному исследованию Лаборатории Касперского и компании Ореер1, 45% респондентов не может расстаться со смартфоном во время еды; 32% не представляют, как могли бы заказать такси, оформить доставку товаров и др., не используя мобильные приложения [Лаборатория Касперского,2018]. Возникает вопрос, может ли человек, столь зависимый от различных типов цифровых платформ, улучшающих его взаимодействия с самим собой и внешним миром, стать в определенный момент независимым?
Элементом цифровой экономики и формирующейся цифровой инфраструктуры становится цифровой профиль личности (сегодня
в России рассматривается законопроект о внесении поправок в закон о Персональных данных). У индивида как объекта управления в цифровом мире появляется новое цифровое имя. Это неизбежно приводит к изменению модели взаимоотношений гражданина, государства и бизнеса, происходит переход к «прозрачным» онлайн формам передачи данных. Персональные данные оцифрованного человека в результате вполне могут оказаться в открытом доступе не только для государственных учреждений, но и для коммерческих организаций. Сами владельцы цифровых платформ являются наиболее заинтересованной стороной в этом процессе. Данные — это ресурс и основа повышения капитализации организации в цифровом мире, что особенно актуально для тех, кто этими данными владеет. Цифровой профиль становится товаром8.
Возникает вопрос: почему мы так верим в то, что все эти умные платформы, агрегаторы собирают «истинную» информацию, что они действительно «понимают», каковы наши действия, наша повседневность и что мы реально собой представляем? Можно ли закодировать сложную жизнь в технических системах и, в конечном счете, свести к коду или отождествить с ним (предложение, как представляется, императивно вписанное в большинство проектов по цифровизации), насколько социальные миры вообще поддаются алгоритмизации? Являются ли все релевантные свойства измеримыми, т.е. представимыми в цифровых форматах? Например, концепция
8 Аналогичные процессы (даже с опережением) идут в области биотехнологий, в частности современного биобанкинга, все больше в логике своего функционирования, определяемого цифровыми инфраструктурами и актуальным рыночным порядком. Ср.: «Будучи выражением нового индустриального порядка (и по масштабам деятельности, и по объемам инвестиций, и по характеру задействованных технологий), биобанк становится техно-научной машиной, преобразующей человеческий биоматериал и извлекаемую из него информацию в экономическую стоимость, т.е. внося свой вклад в коммодификацию элементов человеческой витальности. Показатели участия в организации и поддержании функционирования многих биобанков компаний венчурного капитала заставляют отнестись к такой интерпретации серьезно. Именно инвестиционные гарантии американских венчурных фондов не в последнюю очередь способствовали поддержке исландским парламентом проекта национального биобанка, продвигаемого частной биотехнологической корпорацией deCode, Genetics Inc. История этого проекта и сложные научные, экономические и политические стратегии его продвижения и легитимации (в том числе строившиеся на апелляции к естественной и социальной истории Исландии и ее популяци-онно-биологической исключительности) реконструированы в блестящей статье [D. Winickoff, 2015]. Вот только один из эпизодов этой истории: «Одним беспрецедентным ударом национальный парламент санкционировал передачу медицинской информации о гражданах частной корпорации для коммерческого использования. И все это без первоначального согласия на это самих отдельных граждан» [ibid, p. 191]» [Е.В. Брызгалина и др. 2018, с. 166-167].
«умного города» построена на признании факта принципиальной познаваемости мира: мы можем получить информацию о мнениях, привычках, поведении горожан на основании оставляемых ими «цифровых следов» в режиме во многом симулятивной объективной нейтральности. Но все эти датчики, считывающие информацию, не могут давать ее полной и безошибочной, в том числе за счет способности индивидов (встроенных в технологические режимы на самых разных уровнях) искажать реальность, «подкручивать статистику», подавать информацию в выгодном для себя свете, например, заметить или не заметить правонарушение9. Ту же информацию с многочисленных камер можно использовать в том числе в целях вуайеризма, удовлетворения своих скрытых желаний. Сами технологии в своей радикальной амбивалентности и поливалентности далеки от политической нейтральности: «Нам просто нужно понять, что создание алгоритма, который призван руководить распределением городских ресурсов, само по себе является политическим актом. По крайней мере, пока нигде в существующей литературе об «умных городах» не говорится, что алгоритмы или их создатели должны подчиняться обычным процедурам демократической отчетности» [А. Гринфилд, 2018, с. 84].
Вопросы социального контроля в цифровом пространстве не имеют однозначных ответов ввиду принципиальной амбивалентности этого пространства и поддерживающей его технологической инфраструктуры, а также радикальной множественности социальных агентов, заинтересованных в его существовании. Скорее всего, существующие опасения о тотальном контроле цифровых платформ разобьются о принципиально невозможную оцифровку социального и/или о существующий «предел» искусственного интеллекта интерпретировать и трактовать данные о человеческом поведении. Социальный мир слишком сложен, чтобы можно было утверждать о возможности получения полной информации о нем, сколь бы продвинутыми не были информационные системы, агрегирующие эти данные.
9 Несмотря на устойчивый тренд на автоматизацию (т.е. на устранение человеческого), поддерживаемый самыми разными проектами цифровизации и захватывающий все новые социальные сегменты, технологии должны мыслиться как сложные сборки (ассамбляжи), артикулирующие в том числе политические императивы. Ср. у Роуза: «Технология — это любой агрегат, структурированный практической рациональностью, управляемой более или менее сознательной целью. это гибридная сборка знаний, инструментов, людей, систем высказываний, зданий и пространств, поддерживаемых на прагматическом уровне определенными предположениями и допущениями о человеческих существах» [N. Rose, 2007, p. 16-17].
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Альбер М. Капитализм против капитализма. СПб., 1998.
Барков С.А. Постмодернизм в экономике и менеджменте: исторические предпосылки и социальный контекст // Трансформация общества и проблемы управления. М., 2012. С. 7-23.
Больц Н. Азбука медиа. М., 2011.
Брызгалина Е.В., АласанияК.Ю., Вархотов Т.А., Гавриленко С.М., Рыжов А.В., Шкомова Е.М. Биобанкинг: социально-гуманитарный аспекты. М., 2018.
Бут А. «Шеринговая» экономика, будущее работы и «посткапитализм» // Враг капитала. 26 авг. 2015 // URL: http://1917.com/XML/ BQiA8fWBfUuPDqE5jcgZITNfUvM
Глазков Б.М. Цифровые платформы: подходы к определению и типизации. 2018 // URL: http://files.data-economy.ru/digital_platforms.pdf
Гринфилд А. Радикальные технологии: устройство повседневной жизни. М., 2018.
Дин Дж. Коммуникативный капитализм: от несогласия к разделению // Communications. Media. Design. 2017. Vol. 2, N 2. P. 152-165.
Кастельс М. Власть коммуникации. М., 2016.
Купревич Т.С. Цифровые платформы в мировой экономике: тенденции и направления развития // Економiчний венику шверситету. 2018. Вип. № 37/1. C. 311-318. DOI: 10.5281/zenodo.1220693.
Лаборатория Касперского: Отчет. 2018 // URL: https://www.kaspersky. ru/about/press-releases/2018_mobile-survey
Манович Л. Язык новых медиа. М., 2018.
Персональные данные в интернете: возможности и риски // Пресс-выпуск ВЦИОМ. № 3804. 01.11.2018 // URL: https://wciom.ru/index.php?id=236&uid=9401
Рамо Дж. Седьмое чувство. Под знаком предсказуемости: как прогнозировать и управлять социальными изменениями в цифровую эпоху. М., 2017.
Срничек Н. Капитализм платформ. М., 2019.
Basselier R., Langenus G., Walravens L. The rise of the sharing economy // NBB Economic Review. September. 2018. P. 57-78.
Couldry N., Hepp A. The mediated construction of reality. Cambridge, 2016.
Dyal-Chand R. Regulating sharing: The sharing economy as an alternative capitalist system // Tulane Law Review. Dec. 2015. Vol. 9, N 2. P. 241-309.
Evans PC., Gawer A. The rise of the platform enterprise: A global survey // The Center for Global Enterprise. 2016. Vol. 28, N 1.
IDC: Russia Internet of things market 2017-2021. Forecast / IDC. 2017 // URL: https://idcrussia.com/ru/research/published-reports/64994-russia-internet-of-things-market-2017-2021-forecast/2-abstract
Mootee I. What's the difference between platform strategy vs. business strategy vs. product strategy? 2008 // URL: https://www.futurelab.net/blog/2008/05/ whats-difference-between-platform-strategy-vs-business-strategy-vs-prod-uct-strategy
Rinne A. 4 big trends for the sharing economy in 2019 / World Economic Forum. 2019 // URL: https://www.weforum.org/agenda/2019/01/sharing-economy/
Rifkin J. The zero marginal cost society: The Internet of things, the collaborative commons, and the eclipse of capitalism. 2014.
Rose N. The politics of life itself: Biomedicine, power, and subjectivity in the twenty-first century. Princeton University Press. 2007.
The future ofjobs: Employment, skills and work force strategy for the Fourth industrial revolution / World Economic Forum: Report. January. 2016 // URL: http://www3.weforum.org/docs/WEF_Future_of_Jobs.pdf
The sharing economy / PwC: Report. 2015 // URL: https://www.pwc.com/ us/en/technology/publications/assets/pwc-consumer-intelligence-series-the-shar-ing-economy.pdf
Timbro sharing economy index. 2018 // URL: http://www.epicenternetwork. eu/wp-content/uploads/2018/07/Timbro-Sharing-Economy-Index-2018.pdf
Wallenstein J., Shelat U. What's next for the sharing economy? / Boston Consulting Group. 04.10.2017 // URL: https://www.bcg.com/ru-ru/publications/2017/ strategy-technology-digital-whats-next-for-sharing-economy.aspx
Wallenstein J., Shelat U. Hopping aboard the sharing economy / Boston Consulting Group. 22.08.2017 // URL: https://www.bcg.com/en-us/publications/2017/ strategy-accelerating-growth-consumer-products-hopping-aboard-sharing-econ-omy.aspx
Winickoff D. A bold experiment: Iceland's genomic venture // The International Library of Ethics, Law and Technology. Vol. 14: Ethics, law and governance of biobanking. National, European and international approaches. Dordrecht; Heidelberg; L.; N.Y., 2015. P. 187-210.
Zuboff S. Big other: Surveillance capitalism and the prospects of information civilization // Journal of Informational Technology. 2015. Vol. 30, N 1. P. 75-89, doi:10.1057/jit.2015.5
ZuboffS. Google as a fortune teller: The secrets of surveillance capitalism // Frankfurter Allgemeine Zeitung. Digital Debate. 2016 // URL: https://www.faz. net/aktuell/feuilleton/debatten/the-digital-debate/shoshana-zuboff-secrets-of-surveillance-capitalism-14103616.html
Zuboff S.The age of surveillance capitalism: The fight for a human future at the new frontier of power // Public Affairs. 2019.
