CC BY
75
ЦЕРКОВЬ. ОБЩЕСТВО. ВЛАСТЬ
П,\ И. Гайденко
ЦЕРКОВНЫЙ УСТАВ ЯРОСЛАВА КАК СВИДЕТЕЛЬСТВО РЕЛИГИОЗНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ КИЕВСКОИ РУСИ
В статье ставится вопрос о практической значимости церковного устава великого князя Ярослава Владимировича Мудрого. Рассматривается этот письменный памятник в контексте церковно-государственных отношений и поднимается проблема необходимости исследования процессуальной стороны церковных судов в Киевской Руси.
Ключевые слова: церковный устав, памятник древнерусского права> нормы древнерусского церковного права, Киевская Русь, правовая культура, Эклога, Русская Правда,
Судный устав Ярослава необычайно интересен и важен для нашей отечественной «гражданской» и церковной истории как один из наиболее .ранних памятников древнерусского церковного права. Стоит признать, что в отличие от устава Владимира Святославича о десятине (или, справедливее было бы сказать, в сравнении с ним) за свою продолжительную историю Устав Ярослава претерпел минимальные переработки и искажения. Вероятно, связано это, прежде всего, с тем, что уставы решали различные задачи. В то время как Устав Владимира использовался для достижения политических целей, законоположение Ярослава было призвано отвечать на вопросы иного характера, а именно судебно-практические. Вместе с этим Б. Н. Флоря и Г. Г. Литаврин обращали внимание на то, что уставы Владимира и Ярослава имели единую основу в намерениях составителей этих юридических документов утвердить христианские нормы семейно-брачкых отношений1. Очень важно ещё одно обстоятельство. В отличие от Устава Владимира Святославича, церковный Устав Ярослава при наличии в нём значительного числа позднейших наслоений не вызывал принципиальных споров по проблеме его достоверности. Однако это вовсе не означает, что этот канонический памятник утратил свою ценность для исследователей.
Церковный устав Ярослава, дошедший до наших дней в многочисленных списках ХШ-ХУ1 вв., многократно подвергался самому тщательному исследованию. Наибольшие успехи в изучении этого древнего письменного памятника принадлежат русской науке Х1Х-ХХ вв. и связаны с научной работой образовательных корпораций духовных академий и российских университетов. Помимо них особая заслуга в изучении источников по истории древнерусской церкви безусловно принадлежит и Академии наук.
Как мы думаем, следует особо отметить то обстоятельство, что исследование ранних христианских памятников Руси, к которым, несомненно, относится настоящий правовой документ, во многом осложняется тем, как эти письменные 80
свидетельства воспринимаются в различных научных школах. В то время как для гражданского исследователя уставы имеют главным образом политическую и историко-юридическую значимость, для церковного учёного ценность названной группы источников никак не сводится к их социально-религиозному и политико-правовому содержанию. Для церкви и её научной школы уставы помимо всего сказанного выше — некое свидетельство или даже образец религиозной жизни Руси, причём образец, освящённый именами и деятельностью её первых христианских правителей, князей, и архипастырей. К настоящему времени сложился целый комплекс исследований, иосвящённых изучению истории русской церкви и её источников, который мы можем назвать «хрестоматийным». К этой группе, несомненно, могут быть отнесены труды митрополита Макария (Булгакова), Е, Е. Голубинского, А. А. Шахматова, С. В. Юшкова, А. А. Зимина, Я Н. Щапова, М Н. Тихомирова, И. Н. Данилевского и многих других, посвящённые истории церкви и в той или иной степени исследующие правовое наследие киевской Руси.
Для нас было бы интересно выяснить, как Устав Ярослава Владимировича Мудрого характеризует церковно-государственные отношения Киевской Руси. Правда, при этом мы считаем очень важным обратить внимание на одну особенность древнерусских церковных уставов и уставных грамот, а именно на то, что уставы общерусского звучания в Киевской Руси немногочисленны, по сути, их только два и принадлежат они Владимиру Святославичу и его сыну Ярославу Владимировичу Мудрому, что само по себе весьма примечательно, поскольку характеризует не только отношение великих князей и глав митрополии, но и политическую обстановку на самой Руси. Вероятно, появление уставов общерусского звучания могло произойти только в условиях определённого «единодержавия». Эта сторона жизни древнерусской Церкви ждёт своего исследователя и, надеемся, в недалёком будущем будет изучена и описана.
При всей кажущейся ясности истории появления Судного устава причины его создания, принципы формирования его статей и, наконец, его реальная практическая значимость не вполне ясны. Стоит сказать, что вопросы, заданные М. Т. Ка-ченовским ещё в начале XIX в. в отношении письменных памятников времён Ярослава Мудрого, так до сих пор и не получили однозначного ответа. М. Т. Ка-ченовский писал: «...Откуда же, спрашивается, Ярослав I взял пример для сочинения законов своих на языке северном русском, за тридцать лишь с небольшим лет получив грамоту с некоторыми книгами для богослужения, и то на другом наречии?..»2. Как мы полагаем, наибольшее понимание этого документа может быть достигнуто только при условии его рассмотрения с точки зрения современной ему исторической эпохи.
Судный Устав, как и появившаяся в это же время Русская Правда, небезосновательно связывается с именем митрополита Илариона. Скорее всего, именно ему могла принадлежать идея применения штрафов для регулирования христианской жизни новообращённых. Н, Хлебников полагал, что применение денежных взысканий за причинённый материальный и физический вред могло быть наследием «первобытного права»3. Но наследие это сулило вполне ощутимые материальные выгоды для церкви в условиях раннефеодального общества. Правда, при этом следовало бы вспомнить то, что появлению Устава Яросдава предшествовали со-
81
бытия и мероприятия, связанные летописцем с преобразованиями 1037 г. (то есть за 18 лет до возведения на митрополичью кафедру Илариона). Среди поступков князя, деятельно занимавшегося устроением церковного благолепия Киева, значатся поставления священников в приходские храмы, наставление этих пастырей и выделение для церквей земельных пожалований4. Следует заметить, что участие высших иерархов в этом деле никак не отмечено. Нет свидетельств того, чтобы такие же дарения осуществлялись и в пользу митрополии. Такое «игнорирование» высших лиц церкви как-то необычно. Мы вынуждены признать, что данные обстоятельства свидетельствуют помимо всего не только о материальной и духовной скудости приходского духовенства5 (см.: Слово христолюбца6), но не лучшим образом характеризуют и духовный образ наших первых святителей. Впрочем, в рассматриваемом случае интересно иное: Ярослав видел главный источник приходского достатка в «от имения своего урок»7, которые, однако, едва ли можно считать десятиной (не говоря уже о судебных штрафах, о которых не было ещё и речи). Между тем не вызывает сомнения то, что уже в этот период у Печерского монастыря начинает формироваться земельный фонд. Если опираться на свидетельства древнерусских патериков, то создаётся впечатление, что уже в XI в. боярство и князья начинают активно передавать в пользование монастырям находившиеся в их владении сёла. Однако в то же самое время, когда рядовое духовенство не получало принципиального отказа в приобретении уроков и земель, летописными и иными источниками никак не отмечено участие князя в оказании подобной помощи русскому епископату. Не было ли это как-то связано с тем, что священство, назначаемое Ярославом, скорее всего, было из числа славян местного населения, в то время как высшие иерархи были греками или, по меньшей мере, византийцами? Появление устава, передававшего архиереям судебные функции, означало не только осознание Ярославом важности материальной поддержки русского епископата, но и доверие к высшему священноначалию.
Действительно, судебные полномочия, передававшиеся в руки епископата в 50-е гг. с введением Судного устава Ярослава прежде принадлежали городской общине. А значит, возникает вопрос: не пробовал ли таким образом великий князь ограничить самостоятельность городского самоуправления Руси, лишив его значительной части судебных полномочий в условиях изменявшихся нравственных норм?
Знакомство с уставами Владимира, а особенно Ярослава, влагавшими в руки церкви необычайную силу и возможности, приводит к некоторым размышлениям, ставящим вопрос об уровне правовой и канонической культуры, бытовавшей в русской митрополии в конце X — первой половине XII в.
Стоит признать, что правовая культура Киевской Руси разительно отличалась от юридических отношений, существовавших в этот период в Западной Европе и Византии. Примечательно это, прежде всего, тем, что возникшее несоответствие затрагивало не только «светские» отношения, но и церковные. Общепринято рассматривать русскую церковь в качестве преемницы и носительницы византийской культуры, в том числе и правовой. Традиционно считается, что уже в Киевской Руси церковь обладала широким спектром судебных и экономических полномочий, в той или иной мере охватывавших почти все стороны жизни большинства 82
слоёв древнерусского общества. Следовало бы ожидать, что эта сторона деятельности русских иерархов должна была оставить значительный источниковый след8. Между тем письменное наследие в форме каких-либо судебных постановлений и протоколов, договоров, характеризовавших или регулировавших личные отношения духовных феодалов между собой и представителями иных социальных групп, описей церковного имущества и различных сборов, какие поступали в пользу храмов и монастырей, а также иных видов юридических памятников, которые можно было бы назвать судебными актами и частными правовыми документами, принадлежащими церкви, крайне скудно. Более того, летописание также почти не сохранило ясных следов организации церковных судов по примеру византийского канонического права, как над высшими иерархами и рядовыми клириками, так и над мирянами. Нет достаточно убедительных свидетельств участия церковных людей в сборе или приёме, а также учёте полагавшейся им княжеской десятины9. Конечно, не менее, а, может быть, и более удручающая картина светских феодальных отношений. Однако при этом не следует забывать, что во главе русской церковной организации стояла не полуобразованная восточнославянская знать, а просвещённые византийцы10, хорошо знакомые с правилами ведения документации11. Если учесть, что на Руси были известны нормы некоторых византийских сборников законов, как, например, Эклога12, влияние которой на древнерусское законодательство не может быть подвергнуто сомнению, ситуация предстаёт не вполне ясной для понимания. Здесь мы полностью разделяем позицию 3. В. Удаяьцовой, писавшей об опосредованности и «неодинаковой степени интенсивности» византийского влияния на культуру древней Руси13. Нам видятся неубедительными попытки объяснить появление источниковых лакун исключительно последствиями княжеских усобиц, пожаров, монгольских и татарских нашествий, поскольку счастливо сохранившееся наследие Новгорода, не знавшего ордынских полчищ, также весьма скромно. Как мы полагаем, главным местом хранения не дошедших до нас правовых документов, принадлежащих церкви, могли быть архиерейские кафедры. Трудно отрицать возможность существования епископских канцелярий, но не менее сложно выяснить, почему они не сохранились или не сохранялись.
Не менее темна процессуальная сторона митрополичьего суда. Практически ничего нельзя сказать, где совершался суд, кто в нём участвовал, кто им руководил и каков был его порядок. Да, собственно, не ясно, что именно понималось под судом: особое следственное заседание или же нечто произвольное, по результатам чего принималось какое-либо решение, которое можно отождествлять с судебным?
Трудно также сказать, как долго использовался Судный Устав Ярослава и почему его продолжали переписывать в XVI в., когда на Руси уже имели широкую известность византийские номоканоны? Или же суды при вынесении решений имели возможность выбирать, какими нормами руководствоваться: древнерусскими или греческими? Правда, здесь очень важно учесть ещё одно обстоятельство: отсутствие в церкви преемственности в принятии и исполнении решении. Насколько долговечными и устойчивыми могли оказаться задуманные Иларио-ном преобразования? Необходимо принять во внимание, что начинания одного иерарха, совершенно не были гарантированы к исполнению его преемниками.
Впрочем, если учесть близость положений Судного Устава и Русской Правды, то как нам представляется, разумно предположить, что и сам процесс древнерусского судопроизводства мог быть задуман в соответствии с княжеским. Однако это только гипотеза, подтверждения которой (как и опровержения) мы не сможем найти ни в письменных документах, ни в археологических раскопках.
Что могло быть причиной того, что цивилизованные нормы ведения документации с трудом приживались на Руси? Осознанно или неосознанно происходило это? Вопрос непразден, если учесть, что во главе русской митрополии, устойчиво занимавшей почётное 62-е место в списке митрополий империи, стояли не. самые талантливые и даровитые иерархи, что вынуждена признать и церковная историография14. Скромное умолчание летописцев о добродетелях митрополитов и греческих епископов, чаще известных своими амбициями и интригами, невольно приводит к выводу, что прибывавшее на Русь, если и не маргинальное, то, по крайней мере, не самое лучшее в своих личных качествах духовенство, 1 находившееся к тому же в тысячах километрах от Константинополя, само не было заинтересовано в надлежащем ведении канцелярии, что открывало большие возможности для материальных и административных злоупотреблений. Как писал Н. М. Никольский, «для Константинопольского патриархата новая церковь была колонией, куда могли быть направлены все "излишки" клерикального населения»15. Не раз рассматриваемое в историографии таинственное исчезновение митрополита Илариона, дело новгородского епископа Луки Жидяты, подвергшегося прещениям по ложному навету без должной организации суда16 и затянувшийся на многие десятилетия конфликт между Печерскою обителью преподобного Феодосия и киевскими митрополитами — яркие, примеры этого. О правовой и канонической культуре Руси может свидетельствовать и тот факт, что применявшиеся в церковном суде наказания нередко выводили нравственную и семейную жизнь восточно-славянского общества из области церковного права в уголовную сферу17. Причины и мотивы столь упрощённого подхода к насаждению христианских ценностей, как нам кажется, ещё недостаточно проанализированы как в церковной, так и гражданской историографии. Впрочем, как нам видится, весьма оригинальным образом объяснил эту ситуацию Н. Хлебников, Выдающийся русский историк писал: «Вместе с появлением церкви государи просветители, Владимир и Ярослав, озаботились дать ей как силу материальную, так и силу юридическую, для того чтобы она могла успешно сплотить и дисциплинировать как себя самою, так и воздействовать на общество»18 (выделено мной. — Я Г), Скорее всего, христианская жизнь на Руси даже в XI в. носила глубоко формальных характер.
Не имея намерения дать исчерпывающее толкование статей Устава, мы постарались обратить наше внимание на некоторые его положения. Так, например, очень интересна 48-я статья, регламентирующая вопросы канонической территории и запрещающая священнику совершать требы в чужом уезде. Употребление термина «уезд» указывает на возможность позднего появления этой етатьи. Однако интересно иное: для разрешения противоречий среди духовенства не было достаточно одного епископского авторитета и требовалось вмешательство князя, авторитетом которого закреплялся порядок совершения церковных треб. 84
Как мы думаем, до сих пор не получили достаточного истолкования некоторые нормы древнерусского церковного права. Так, требует разъяснений употребление ряда терминов. Например, что следует понимать под «церковным домом», в который ссылаются провинившиеся? — Тюрьму, исправительное учреждение, или нечто иное? Впрочем, если допустить, что под «церковным домом» понимались некие богадельни или монастырские учреждения, то это могло означать следующее: во-первых, монастырские и церковные помещения могли использоваться в качестве места заключения. Во-вторых, церковь пользовалась не только иммунитетами, позволявшими ей подвергать аресту провинившихся, но и покровительством государства, вероятно, поддерживавшего церковные суды (иначе как объяснить тот факт, что христиане позволяли подвергнуть себя таким прещени-ям, как заключение, со стороны церкви в условиях, когда власть духовенства едва ли выходила за пределы городских укреплений?). В-третьих, церковная благотворительность в лице монастырского попечения о церковных людях, по-видимому, имела иное значение, чем простое вспомоществование нуждающимся. Здесь же следует задать вопрос: какой статус приобретали попадавшие в «церковный дом»? Они оставались в прежнем звании или же начинали считаться церковными людьми? Пока мы не готовы прояснить эту сложную ситуацию.
Не менее интересно отношение древнерусского общества к женщине. Я. Н. Щапов отмечает то обстоятельство, что в древней Руси применявшиеся прещения были «дифференцированы в зависимости от социального положения потерпевшего»19. И здесь мы должны признать, что церковь была не выше своего времени. Оскорбления в адрес представителей высших слоев были оценены несоизмеримо выше, чем такие же оскорбления рядового населения. А в определённых случаях возмещение за нанесение обид против женщин, принадлежавших к более низким социальным слоям, вообще не было предусмотрено (ст. 2, 3, 4). К тому же сомнительно, чтобы такой штраф, как гривна серебра, не говоря о гривне золота (или нескольких гривнах) мог быть выплачен обычным жителем Руси. Естественно, в таких случаях вступал в силу принцип коллективной ответственности, которую несли все члены общины. В итоге возникает вопрос: молено ли вообще считать такие громадные
штрафы христианским милосердием?
Любопытны и иные положения Устава. Так, кошер православных был очень похож на еврейский20. Правда, тема нечистых животных будет активно использоваться в антилатинской полемике Феодосия и посланиях времени Владимира Мономаха21. Чем можно это объяснить? Здесь мы неминуемо приходим к выводу об укоренённости в древнерусском сознании многих бытовых законоположений
иудаизма, пришедшего на Русь с хазарами.
Необходимо признать, что процессуальная сторона церковных судов, получивших жизнь во времена Ярослава, темна. Как мы уже отметили, до нашего времени практически не Дошло ни одного документа, подтверждавшего практическую или какую-либо иную значимость древнейших русских уставов и проводившихся церковных судов, и лишь наличие поздних редакций Устава Ярослава даёт основание предположить, что он мог использоваться в практических целях вплоть до XIV в.
Таким образом, перед нами открывается очень сложная картша социально-политической, этнической и религиозной жизни раннефеодального Киевского го-
85
сударства, в котором существенное место отводилось церкви. Не стремясь дать всеохватывающий анализ статей Устава Ярослава, мы постарались обратить своё внимание на наиболее интересные с нашей точки зрения проблемы соотношения норм христианской жизни и тех реальных исторических условий, в которых эти нормы должны были действовать. Между тем детальная разработка древнерусского церковного законодательства ещё впереди.
Примечания
1 См.: Литаврин Г. Г., Иванова О. В., Наумов Е. Я и др. Принятие христианства народами Центральной и Юго-восточной Европы и крещение Руси. М., 1988. С. 249.
2 Каченоеский М. Т.О Русской правде // Умбрашко К. Б. «Скептическая школа» в исторической науке России первой половины XIX века / Отв ред. А. Я Сахаров. М,: ИРИ, 2006. Т. 2, С. 377.
3 См.: Хлебников Я Общество и государство в до-монгольский период русской истории. СПб., 1872. С. 171.
4 Лаврентьевская летопись // Полное собрание русских летописей. М., 2001. Т. I. Стб. 153.
5 Гайденко Я Я Место Киевского митрополита в системе политических отношений Киевской Руси (988-1037 гг.): Дис.... канд. ист. наук. Казань, 2005. С. 197-199.
6 Безвестный «христолюбец» рисует нелицеприятную картину жизни духовенства, обвиняемого ревнителем благочестия в потворстве язычникам, совершавшим жертвы своим богам: «иже в вере и во крещеньи тако творятъ. не токмо невежи но и вежи, попове и книжницй. ащели не творять того вежи да пьють и ядять маленое то брашно. ащели не пьють ни ядять да видять деяния их злая, ащели не пьють ни видять да слышать и не хотять ихъ поучитн» (Слово некоего христолюбца-ревнителя по правой вере / Вступ. ст. П. В. Владимирова И Памятники древне-русской церковво-учительной литературы / Под ред. А. Я Пономарева. СПб., 1897. Вып. 3. С. 222).
7 ПСРЛ, Т. 1. Стб. 153.
8 Справедливости ради следует признать, что число процессуальных памятников византийского суда также ограничено. И. П. Медведев, характеризуя ситуацию, пишет: «Хотя процесс судебного разбирательства носил бюрократический, отличавшийся обязательным требованием письменной документации на всех его этапах характер, ни в законодательстве, ни в правовых документах нет точного описания порядка процесса. Мы не располагаем протоколами судебных процессов, и все наши познания о практике византийского суда <.. > мы получаем из дошедших до нас постановлений судов по тому или иному делу» {Медведев И. Я Очерки византийской дипломатики (частноправовой акт) / Отв. ред. В. К Рутенбург. Л.: Наука, 1988. С. 183).
9 Намёк на участие священнослужителей в сборе полюдья мы можем найти в сообщении ПВЛ о гибели некого священника, бывшего в дружине Яня Вышатича (ПСРЛ. Т. I. Стб. 175-176; См.: Гайденко Я Я Очерки истории церковно-государственных отношений в Киевской Руси: Становление высшего церковного управления (1037-1093) / Под ред. Я Я. Ермолаева. Казань: Тоис, 2006. С. 153).
10 А. П. Доброклонский с искренностью церковного учёного признавал, что бывшие на Руси «митрополиты-греки, как нельзя лучше, могли вводить на Руси греческое просвещение и греческие формы церковного управления, суда, богослужения и семейной жизни». Однако неудачу в «видоизменении» жизни и деятельности церковного быта Руси прославленный историк объяснял «условиями русской жизни» и «язычеством», а не особенностями жизни самих иерархов, какими в большинстве случаев, по замечанию самого же прославленного профессора церковной истории, очень трудно было характеризовал, «со стороны их практической деятельности» (СмДоброклонский А. Я Руководство по истории Русской Церкви. М.: Крутицкое патриаршее подворье, 2001. С. 36-37). Можно только удивляться тому, как церковным историкам приходилось примирять нужды церковной идеологии и принципы веры с упрямыми фактами истории,
Так, Е. Э. Липшиц, характеризуя византийское судопроизводство, писал: «Византийское процессуальное право с самого начала шло по линии выработки форм либеллярного процесса. Его характерной чертой являлось, как уже было отмечено, пристрастие к письменному оформлению всех этапов судопроизводства и то первостепенное значение, которое приобрели в смысле доказательности письменные документы. Возросшая роль письменной документации с полной отчётливостью проявляется и в Эклоге» (Эклога: Византийский законодательный свод VIII века/ Встул. ст. Е. Э. Липшиц. М.: Наука, 1965. С, 28-29). Что касается влияния этого законодательного сборника на русское право, в том числе и на порядок решения межкняжеских противоречий (случай с Василием Теребовльским), то отрицать это воздействие никак нельзя. Вместе с этим возникает вопрос иного плана: было ли это византийское влияние? Дело в том, что в самой Византии Эклога была официально отменена ещё во второй половине 70 гг. IX в. изданием Прохирона. В предисловии к новому своду «имеется лишь указание на то, что, создавая этот свод, авторы ставили своей задачей заменить тот, который был издан под названием «Эклога» и который является, по их мнению, «не столько избранием законов, сколько их извращением»« {Липшиц В. Э, Законодательство и юриспруденция в Византии в IX-XI вв.: Ист.-юрид. этюды / Под ред. В. И. Рутенбурга. Л.: Наука, 1981. С. 49, 51). Любопытно, что в болгарских монастырях текст Эклоги переписывался и в более позднее время, не теряя своей актуальности. Наэто указывает один из таких списков XIV-XV вв. (См.: Там же: С. 51). Не было ли появление норм отменённого законодательного сборника влиянием болгарского присутствия в епископских а княжеских канцеляриях и судах?
См.: УдалъцоваЗ. В. Киев и Константинополь—культурные связи до XIII века //Как была крещена Русь. М.: Политиздат, 1990. С. 276-277.
См.: Знаменский П. В. История Русской Церкви. М.: Крутицкое патриаршее подворье, 2000. С. 30-31.
Никольский Я М. История русской церкви. М., 1985. С. 31.
См.: Гайденко П. К Очерки истории церковно-государствеиных отношений в Киевской Руси: Становление высшего церковного управления (1037-1093). Казань, 2006. С. 56-83. При том что Устав, с точки зрения официальной церковной науки, различал понятия «греха» и «преступления», всё же допускается рассматривать Устав «как нравственный катехизис, переложенный в дисциплинарно-юридическое предписание» (Николин А. Церковь и государство: история правовых отношений. М., 1997. С. 56).
: Хлебников Я Общество и государство в до-монгольский период русской истории. СПб., 1872. С. 172.
' Щапов Я. Я Церковь в Древней Руси (до конца XIII в.) // Русское православие: вехи истории. М., 1989. С. 36.
> Аналогичная ситуация хорошо прослеживается и в посланиях преподобного Феодосия
князю Изяславу. , ,
Так, например, в письмах к Владимиру Мономаху епископ Нифонт, «изобличая» «жидов-ство» латинян, которые «уклонились явно в иудейство», утверждал, что те служат на облатках и «едят нечистых и запрещённых животных» (Послание Владимиру Мономаху о вере латинской. Послание Никифора, митрополита Киевского, князю всея Руси Владимиру, сыну Всеволодову, внуку Ярослава // Понырко Я В. Эпистолярное наследие древней
Руси: исследования, тсты, переводы. СПб.: Наука, 1992. С. 87). Правда, при этом совер-
j нздшкюп , ' ппРТ1ГТЯТшение о «нечистых» животных было наследием
щенно игнотшоовалось то, что представление и
щ nnv Ш ниририндли в , к-лтлоого в Христианском сознании произошло
Моисеева законодательства, преодоление которого в хри^ г
на осно®ании видения
в «иудействе» могли быть тексты Священного Писания, го-
родокий епископ легко использ^^ в Дшибкой. однако что стоит за явно
ворить о «некомпетентности» архипастьфя оьг ^ ^^
надуманными обвинениями Нифонта, сказать трудно, тем жидовстве латинян
добного Феодосия к Изяславу также был необычайно силён акцент на жидовстве латинян,
основанный на том же тезисе о нечистых животных.
