CC BY
47
УДК 101. 1
В. А. Щученко *
ЦЕРКОВЬ И КУЛЬТУРА В ПОСТСОВЕТСКИЙ ПЕРИОД: ПРОГНОЗЫ И. А. ИЛЬИНА И Г. П. ФЕДОТОВА **
В статье сопоставляются воззрения И. А. Ильина и Г. П. Федотова на проблему отношений между культурой и Церковью в постсоветский период. Предложенные мыслителями прогнозы сравниваются с социокультурными реалиями современной эпохи (религиозная и светская культуры, воспитательно-образовательная система, государство, Церковь и культура, творческая элита и народ и др.).
Ключевые слова: Церковь, культура, постсоветский период, христианская философия культуры.
V. А. Schuchenko
Church and culture in the post-Soviet period: the forecasts of I. A. Ilin and G. P. Fedotov
In the article are compared the views of I. A. Ilin and G. P. Fedotov to the problem of the relations between the culture and the church in the post-Soviet period. By thinkers the forecasts proposed are compared with the sociocultural realias of contemporary epoch (religious and secular cultures, educational- educational system, state, church and culture, creative elite and people and of others).
Keywords: Church, culture, post-Soviet period, the Christian philosophy of culture.
1
Любое социокультурное исследование выполняется в настоящем, и уже поэтому укоренено в прошлом, но вместе с тем всегда в той или иной мере нацелено на будущее, в постижении которого остро заинтересованы исторические субъекты. Корни будущего в настоящем, да и само это настоящее увядает в прошлом и прорастает в будущее. Высказанные вчера прогнозы сопоставляются с осуществившейся сегодняшней действительностью, что
* Щученко Владимир Александрович — доктор философских наук, профессор, Русская христианская гуманитарная академия.
** Публикация подготовлена в рамках научного проекта РГНФ № 15-33-12016.
218
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2016. Том 17. Выпуск 3
всегда поучительно и актуально. Тем самым вырисовываются два временных плана, относящихся к прогнозированию. Во-первых, это современная авторам прогнозов действительность и обусловленные этой действительностью, ее конкретно-историческими факторами прогнозы. Во-вторых, это значимый современный план, когда вчерашние прогнозы исследуются на предмет того, сбываются ли они, либо сбываются отчасти, либо не сбываются вовсе.
Вообще любой социокультурный анализ, что важно подчеркнуть, про-гностичен. В том смысле, прежде всего, что он выполняется в настоящем, которое не только причинностно, генетически восходит к преходящему прошлому, но и смотрится в будущее, нацелен на понимание и планирование этого будущего. Написанные в изгнании работы двух известных мыслителей русского зарубежья И. А. Ильина и Г. П. Федотова, особенно в 30-50-е гг. XX в. носят прогностический характер, направлены, во-первых, на критическое отношение к современной им советской действительности, и прежде всего к духовно-мировоззренческим основоположениям большевизма (атеизм, причудливо сочетающийся с коммунистической парарелигиозностью, идео-логизаторское усечение высших этажей культуры, гностический по своим истокам дух классовой вражды, гонения на Православную Церковь и др.), а во-вторых, на выдвижение образа постсоветского будущего, а тем самым и прогнозируемых путей продвижения к этому будущему.
Более того, один из названных авторов, а именно Г. П. Федотов, рассматривал прогноз как один из существенно важных методов исторического познания. Свою статью «Проблемы будущей России (первая статья)» (1931) он начинает с рассуждения не просто о возможности, но и о социально-исторической, практической значимости прогнозирования. Прогноз не есть предсказание («видение», по выражению Г. П. Федотова) и тем более не является пророчеством. Прогноз рационален, а не иррационален, не романтичен, как «говорящий сердцу пленительный образ России». Прогноз в таком его понимании — при всей его вариативности и гипотетичности — есть план, программа, вырастающая из реалий анализируемого дня.
И еще одно: экскурсы в будущее, быть может, не бесполезны и для борьбы сегодняшнего дня — подчеркивает он. — Живучесть большевиков, конечно, зависит от того, что Россия не видит людей, которые могут сменить их. Но еще и от того, что Россия не видит той ясной программы, во имя которой надо свергать большевиков. Туманность послебольшевистского «завтра» парализует энергию «сегодня». И если нам не дано знать, кто придет после большевиков, то мы может гадать о том, что придет. Здесь гадать значит хотеть, хотеть значит строить, и это отнимает у гадания элемент произвольности и безответственности [8, с. 230].
Актуальность выдвинутых к середине прошлого века прогнозов, надо заметить, не угасла, а скорее усилилась. Не потому только, что российское общество уже четверть века находится в постсоветских реалиях, а еще и потому, что сравнение некогда выдвинутых прогнозов с действительностью сегодняшнего дня позволяет глубже понять истоки вчерашних и сегодняшних процессов, присмотреться к предостережениям мыслителей прошлого,
а может быть, и увидеть то, что не вполне различимо в идейной и культурной сумятице дня сегодняшнего.
Тема культуры оказалась в центре внимания русских христианских мыслителей еще до революции 1917 г. (В. С. Соловьев, В. Ф. Эрн, Н. А. Бердяев и др.). А после победы большевиков эта тема, взятая в том числе в ее отношениях с христианством и Церковью, получила, уже за рубежом, системную, фило-софско-теоретическую проработку. Причин тому было немало. Во-первых, обнажились социальные и культурные противоречия, в том числе усилилось наступление на вековые христианские ценности. Идейная борьба не просто смещалась в религиозную плоскость, она пронизывала всю сферу духовного творчества и в явной форме выразилась в борьбе христианских мыслителей против национально препарированного марксизма с его причудливыми «сростками» — материализма с парарелигиозностью, научного рационализма с примитивным идеологизаторством, высших целей и высших ценностей с абсолютизацией экономического фактора и др. Во-вторых, секуляризация протекала в России послереволюционного периода специфическим образом. И главное здесь то, что она была сопряжена с реанимацией просветительско-материалистических идейных и социально-практических установок и с давней утопией земного рая как один из источников революционного переворота. К тому же такие интеллектуально и духовно бедные, исторически отсталые ценностные установки были доступны — на ментальном уровне — и поддержаны прежде всего крестьянской массой, вчера еще неграмотной, а сегодня, после революционной бури, поднимающейся к культуре.
Кровавая, изматывающая мировая война, ожесточенные схватки революции 1917 г. и Гражданской войны, установление советской власти с ее полувоенными, командно-администивными институтами, репрессивная политика по отношению к русской православной Церкви, утверждение новых культурных ориентаций — атеистических, гностических, утопических, замешанных зачастую на псевдонаучных идеологемах, — все это понуждало идейных противников большевизма к осмыслению духовной природы культурных процессов, а в связи с этим и роли Церкви в текущей и будущей культурной истории России. Это стало актуальнейшей задачей еще и потому, что в духовной жизни постреволюционного советского общества складывались опасные для духовного здоровья народа симбиозы научного рационализма (в естественных науках и технике прежде всего) и наукообразных утопий (политэкономия социализма, научный атеизм, научный коммунизм). В гуманитарных науках наступило господство идеологии, которая существенно потеснила теоретические подходы к осмыслению духовных процессов. Культурное наследие в своей основной части сохранялось, но препарировалось в соответствии с концепциями партийности, классовости, атеизма. На Церковь обрушились репрессии, что крайне болезненно отразилось на духовно-нравственном состоянии российского общества.
После 1917 г. многим стало ясно, что в эпоху коренного поворота в российской жизни нельзя оставаться в церковных и монастырских стенах и, отрекаясь от земного мира во имя небесного, вечного, ограничивать себя при-уготовлением к Царству Божьему, молитвенным служением, что необходимо
активнее работать в тех сферах, где абсолютное, безусловное и непреходящее встречается с исторически относительным, обусловленным и временным, в том числе в сферах культурного творчества и культурологической мысли.
Русские религиозные идеалисты резко выступили против атеистической и материалистической установки марксистов-ленинцев. Историческое бытие человека, утверждали они, не может быт редуцировано к каузальным детерминациям, что культура, как и жизнь в целом, определяется также и абсолютными, безусловными, телеологическими началами, задающими высшие ценностные иерархии, какими они явлены в том числе и в Писании и в Предании.
Революция «обнажила проблему отношения к религиозной традиции», а тем самым и к ее древней хранительнице — Церкви. Если всем врагам Советов было более или менее ясно, что идейное господство большевиков есть явление временное, то не все они были согласны друг с другом в том, какой будет постсоветская действительность, как сложатся отношения между Церковью и культурой, будет ли постсоветское будущее социокультурной реставрацией или это будет некий новый, небывший социокультурный синтез, в состав которого войдут и «древние пласты» веры, разума и духа, которые веками хранила православная Церковь, и исторический опыт великой российской революции, выдвинувшей на авансцену истории прорвавшихся к культуре рабочих и крестьян, — опыт противоречивый, тяжелый, сопровождающийся ошибками, срывами, но в то же время опыт, который в конечном итоге сделает невозможной реставрацию как попятное движение к изжившим себя дореволюционным формам.
2
И. А. Ильин и Г. П. Федотов, видные русские теоретики и историки культуры, тонкие аналитики христианско-православных истоков русской культуры опубликовали в 30-50-х гг. ХХ в. ряд нисколько не утративших своей актуальности выводов по проблемам развития в постсоветской России, касающихся прежде всего отношений между христианской религией и светской культурой; церковью как институтом, государством и обществом; церковной общественностью, культурной элитой и народными массами в деле воспитания и образования и др.
Ильин и Федотов были более или менее едины в том, что отношение православной Церкви к культуре в России постсоветского периода должны измениться. Но чтобы подготовиться к этим будущим изменениям следовало, во-первых, определиться в отношении принципов христианского подхода к культуре, а во-вторых, понять, как относиться к постреволюционной ситуации вообще и к культуре постсоветской эпохи, в частности.
В условиях секуляризации, сформировавшейся светской культуры, утверждали как Ильин, так и Федотов, Церковь будет оставаться попечительницей культурного наследия — христианского по слову и духу, а равно и светского, созвучного христианскому ценностному миру, генетически к нему восходящему, выступающему в формах светской сублимации христианских ценностей.
Культура, по емкому определению Ильина, есть наследие, т. е. след «духовных обликов людей», оставленный в «материальных обликах вещей»,
в «мире вещественном». Близкое «Христову Духу», «родственное», «близкое "христианам по духу", все глубокое, благородное и художественное» существовало в истории человечества и до Христа. Поэтому было бы неправильно говорить сегодня о том, что ближайшие поколения должны, подчеркивает он, «создать» христианскую культуру. Не создавать заново, а продолжать процесс одухотворения жизни.
Нельзя подвергать осуждению всю современную «секуляризированную» и «нехристианскую» культуру. Нельзя подходить к культуре дохристианского прошлого и к современной нехристианской культуре с «буквоедческой прямолинейностью» и «разрушительным изуверством», сводить искусство к уставной иконописи и храмовому искусству или принимать каноническое искусство в качестве образца для любого законодательства. Процесс приобщения жизни и культуры к духовным источникам христианства будет свободным и творческим, будет опирать на «сердечное» созерцание Христа. Церковь — «творческая хранительница христианского духа», «сила водительная и пророческая» [3, с. 317-319].
Снова и снова повторяет Ильин тезис о том, что ни Церковь, ни государство не должны и в будущем «предписывать созидание христианской культуры». Они только «содействуют» культурному творчеству. Свободное творчество совершается, конечно, и в Церкви, но Церковь нельзя вовлекать в хозяйственные и политические распри, в ученые споры и художественные блуждания. «Церковь не может идти по линии принуждения» и «регулирования» культуры. Церковь не способна и не должна «поглощать» всю жизнь и всю культуру. Задача Церкви — «блюсти веру, таинства, чиноначалие и Дух Христов». Мысль Ильина устремлена к постсоветскому будущему, когда падет безбожное государство и прекратятся атеистические поползновения в культуре. Он предвидит опасность приспособления Церкви к целям тех или иных партий, что прямо относится и к культуре вообще, и к христианской культуре как ее одухотворяющему центру. «Государство, пытающееся присвоить себе силу и достоинство Церкви, — пишет он, — творит кощунство, грех и пошлость». Церковь призвана учить, вникать во все явления жизни и культуры. Церковь имеет свои ценностные меры — «закон Божий и Царство Божие». Но в проведении христианских ценностных ориентаций Церковь не имеет права навязывать верующим программу культурного творчества, во-первых, и тем более опираться на силу светской государственности или той или другой партии [3, с. 320-323].
Время подтвердило прозорливость подходов Ильина к проблематике будущей культурной политики православной Церкви. Поставленные им задачи теперь осознаны, хотя и далеко еще не решены. Сегодняшняя Церковь все решительнее и настойчивее выдвигает инициативы организационного и духовно-просветительского характера, направленные на укрепление отношений между Церковью и культуротворящей деятельностью народа, между религиозно ориентированной культурой и светской культурой. Церковь не отворачивается от мира и его культуры, поддерживая в первую очередь те ценностные миры, в том числе и светской культуры, которые генетически восходят к высшим, традиционным, заданным на века установкам христианского вероучения.
Культура исторична, в ней — приметы «века сего». Но ее плоды тем весомее, чем ярче, полнее выражены в них высшие, духовные («предметные», по выражению Ильина) начала.
Еще и сегодня далеко не все поставленные Ильиным и другими христианскими мыслителями задачи решены. Причин тому немало. И Ильин указывал на целый ряд таких причин: жестокие репрессии большевиков против Церкви, атеизация населения, давление материалистической и революционаристской идеологии с ее разрушительными догматами классовости и партийности, недостаточное внимание церковных кругов (по крайней мере, в недалеком прошлом) к социокультурным вопросам, к тому, что Ильин называл христианским миро-приятием, острый кадровый голод и др. Далеко не преодолены и по сей день последствия советской эпохи, нарастает, углубляется мировой духовный кризис (о чем много лет назад писал и Ильин). Проблемой является в особенности то, что образованные слои сегодняшней России не освободились от атеистических и позитивистско-материалистических предрассудков, не в состоянии осмыслить животворный ценностный мир религиозной культуры, не понимают того, что сегодня, также как и в прошлые эпохи, духовный кризис может быть преодолен не только или даже не столько на основе узко понятой прогрессивной эволюции, т. е. цивилизационно-технологических усилий, сколько на обновленном духовном фундаменте культурного переворота. Церковь, скажем прямо, будет решительнее и тверже служить творческим усилиям народа, а не отдельных партий или государственных деятелей, выступающих от лица этих партий или государственных институтов, когда предостерегающий, осуждающий голос Церкви громче зазвучит в экономической, политической, художественной, воспитательно-образовательной и других сферах народной жизни.
Роль религии и Церкви будет завтра ведущей, если не сказать решающей. Церкви предстоит пройти большой и трудный путь. Вехи этого пути и были обозначены русскими религиозными философами первой половины XX в. Церковная служба не может быть редуцирована к мироотвержению, молитве, приуготовлению к жизни вечной. Эта служба — и для мира сего, для народа. Сегодня Церковь призвана решительнее и тверже, опираясь на накопленную столетиями мудрость и на глубокое проникновение в духовную ситуацию современного мира, служить духовному творчеству, духовному очищению народной жизни.
Ильин настаивал на том, что задача «оцерковления» российской жизни будет трудной. В одной из своих последних статей («Церковь и жизнь») он называет ряд трудностей, даже опасностей, которые могут угрожать Православной Церкви как в условиях советской власти, так и после ее крушения. Будущее Православия будет зависеть от осознания возможных ошибок и слабостей церковной жизни. Во-первых, было бы иллюзией добиваться «единого оцерковления», ибо реально многообразие Церквей, религиозного опыта, форм духовной жизни, и потому следует сосредоточиться на оцерковлении православных народов. Во-вторых, Церковь должна «обретаться на высоте» Духа, хранить «чистоту сердца», избегая губительных, ведущих к упадку склонностей к пороку, продажности, лжи и др. Наконец, в-третьих, особо опасны поползновения к тому, что Ильин называет «церковным тоталитаризмом». Его
проявления многообразны. Нельзя ставить в положение изгоев «нецерковных и иноцерковных людей». Церковь не может брать на себя «бремя государственности, ибо по закону ответственности она будет отвечать и за упадок, и за хаос, и за разложение в духовной жизни общества, более того, рискует «окунуться с головой в тот поток мирских соблазнов и мирской грязи, в которых плывет человеческая жизнь» [4, с. 59-61]. Русская культура, русская литература, русское искусство вырастали «из корней Православия», но не под институциональным руководством Церкви [4, с. 61-64].
Культура, по мысли Ильина, общечеловечна — и в том смысле, что в ее созидании участвуют все народы, и в том смысле, что ее истоки коренятся в вере, питаемой «духом совершенствования», и в том смысле, что при всех своих исторически конкретных формах культурное творчество устремлено к высшим, «родным» для всех людей, всех времен ценностям. Культура мощно подпитывается вертикальными взлетами Духа, отталкиваясь от горизонтали конкретно-исторического многообразия форм.
Ильин предвидел обострение борьбы Духа против бездуховности, угроз религиозного экстремизма, националистических поползновений в сфере культуры, духовной стереотипизации. Церковь, а равно и телесно явленная культура хранят в тоже время память о личностном и индивидуальном, в том числе и об индивидуальных ценностных мирах своего народа, а также и других народов прошлого и настоящего.
Сегодня, подчеркнем, в большей мере, чем вчера, необходимы объединяющие усилия религиозных и культурных деятелей. Встает вопрос, на какой же духовно-критериальной основе должно идти и реально идет уже сегодня объединение? На духовной основе, точнее, на основе способности человека к осознанию миров иных, где властвуют ценностные установки абсолютного, безусловного, идеального порядка, где в свои права вступает религиозный в своих корневых началах присущий человечеству дух совершенствования. Но также и на основе уважения и бережного отношения к унаследованным конкретно-историческим, национальным в том числе, формам — к тем, в особенности, в которых являет себя высшее, абсолютное, а в культурном смысле классическое наследие.
Сказать, что религиозная в своей основе установка на духовное совершенствование, а в жизни личности — самосовершенствование пронизывает всю ткань культурной жизни современной России, было бы большой натяжкой. Нельзя, конечно, сказать и того, что эта вертикальная установка ушла, «выпарилась» в горячечной атмосфере горизонтального, цивилизационного прогресса, экономического рационализма и политической целесообразности. Но она звучит как-то приглушенно, выступает в туманной мгле и хаотическом разброде, затемнена нижними планами материально-экономической жизни, утилитаристскими моральными ориентациями, стихией развлекательно-на-слажденческого отношения к жизни и культуре, разлитом в общественном сознании неверии в гармонизирующую, упорядочивающую, насыщенную высшими смыслами силу Духа, не говоря уже о влиятельных атеистических предрассудках. Ослабление религиозно-духовной иерархизации ценностей, а значит и духа совершенствования — прямой пусть к сползанию в животно-подобное состояние, где царствуют нажива, жестокость и гедонизм.
Христианское совершенствование не есть процесс исключительно созерцательный, созерцательно-мистический; это процесс, который начинается и протекает в земном, посюстороннем мире и уже поэтому являет себя в самых разных социальных и институциональных формах, включая, в том числе, и сферу воспитания и образования.
В постсоветский период необходима полная перестройка воспитательно-образовательной системы. Эта тема не ускользнула и от Ильина.
Проблемы воспитания и образования в постсоветской России рассматриваются в его программной и не утратившей своей актуальности статье «О воспитании в грядущей России». Ильин выдвигает здесь целый ряд программных задач. Он настаивает на том, что образование невозможно без воспитания и культуры. Это в «Советии», иронически замечает он, утвердилось пошлое и постылое слово «учеба». В действительности же знание как память, смекалка и практика не должно быть «беспредметным», т. е. существовать в отрыве от духа, совести, веры и характера. Образование без воспитания «разнуздывает» человека, ибо он начинает злоупотреблять жизненно выгодными возможностями, техническими умениями, а также ведет к «разврату пошлой цивилизации». Элитарное, по его мысли, есть, прежде всего, духовно-предметная характеристика [2, с. 143].
В перестройке воспитательно-образовательного процесса роль Церкви остается важнейшей. Это относится, прежде всего, к совершенствованию богословского образования. Здесь нельзя ограничиться изучением Писания и Предания, тут мало «отвлеченного, сухого, логически умствующего рассудка, „знания", „умения". Здесь вступает в свои права религиозная аксиология, мистическая прозорливость пастыря — „молитвенная сила", „любящее сердце", „живая христианская совесть"» [5, с. 226-228].
Российский кризис может быть преодолен только и исключительно на основе трех религиозных основ Духа: свободы, любви и предметности. Исток кризиса в том, что культура свободы не была поддержана культурой верующего сердца и культурой предметности как духовно осмысленной, духовно легитимизированной деятельности, практики. Беспредметная, т. е. бездуховная свобода породила беспринципность и нравственное «разнуздание», яркое следствие которых — «государственно-партийные, диктаториальные тиски» — и не только коммунистические, но и «буржуазно-националистические». Несомненна и желательна взаимосвязь и взаимоположенность названных трех основ Духа.
Если бессердечная свобода ведет к несправедливости и эксплуатации, то беспредметная свобода — к духовному разложению и социальной анархии. Но бессердечная и беспредметная несвобода ведет к еще более тяжкой рабской несправедливости и глубокой деморализации [2, с. 144].
«Бессердечная и беспредметная несвобода» утвердилась в большевистской доктрине. Большевизм и его идейное ядро — марксизм — бездуховны, в том смысле, в каком его приверженцы отвергают самобытие Духа, признают «только материю и не признают ни Бога, ни духа». Ее идейная доктрина опирается на принципы экономического материализма, классовой зависти и ненависти. Марксисты дышат «классовой идеей, классовой завистью, местью и расправой».
Социализм объявляется Ильиным «тоталитарным» и «террористическим» строем. Представитель этой новой элиты — «полуинтеллигент», который не ведает Духа, над «религией посмеивается, в совесть не верит», а уважает только технику и власть, опирающуюся на «холопское подчинение» и страх [1, с. 68-70].
Понятие Предметности имеет для Ильина ключевое, принципиальное
значение, включая и осмысление духовных основоположений педагогической деятельности, притом не только в религиозной сфере. Предметность — это тот духовный компонент, который придает «высший», «общий» смысл любой без исключения сфере жизнедеятельности. В этом контексте становится понятным, почему философ предостерегал против гипертрофии «мироотреч-ной» традиции в христианстве («Царствие Божие не только не от мира сего, но и не для мира сего»), высоко оценивая в то же время «очистительную», «неотмирную» миссию Церкви, и в особенности монашества. Аскетическое «мироотрешение» — это не единственная тенденция в христианстве; другая тенденция здесь — предметное, т. е. пронизанное не только практически-прагматическими целеустановками, а и духовно легитимизированное религиозное в своих истоках мироприятие.
А что же сегодня видится в области воспитания и образования? Надо прямо сказать, что искомые Ильиным целеустановки на будущую «предметную» переориентацию воспитательно-образовательной системы не стали реальностью дня текущего. Постсоветский период длится четверть века. Материализм и атеизм явно отступают. Церковь и культура двинулись навстречу друг другу. Растет влияние Церкви в образовательных учреждениях.
Встречное движение Церкви и культуры в то же время сталкивается с серьезными трудностями. Часть политических и даже властных структур пытаются использовать Церковь в своих узкопартийных или даже корыстных интересах, в т. ч. и в сфере образования. Надо идти в глубину: активизировать историософские и культурологические исследования в рамках теологии образования, во-первых, и в создании «предметной» педагогики, т. е. педагогики, где образование и профессиональная подготовка были бы органично увязаны с духовно-нравственным воспитанием.
Сегодня хуже всего то, что высокие руководители от образования начиная с 90-хгг. проводят курс на отсечение воспитания от образования. К тому же поле гуманитарного образования сужается. Технология и наука при всей их экономической целесообразности не могут сами по себе определить смысло-жизненные цели воспитуемого.
Профессиональные компетенции, необходимые сами по себе (любимые Минобром), могут становиться демобилизирующей и деструктивной силой, если они оторваны от целеполагающих «предметных» установок религиозного, нравственного, эстетического характера. Похоже, что многим власть имущим нужен информатизированный робот, а не духовно развитая личность, способная каждым актом своей жизнедеятельности утверждать благое, справедливое, истинностное, прекрасное. Там, где ослабевает влияние духовных факторов, нарастают дисфункции и в экономике, и в политике, и в научно-технологической сфере.
Выстраивая свои прогнозы, Ильин и Федотов исходили из того, что именно православная Церковь хранит ценностную парадигматику, определявшую и определяющую аксиологический строй русской культуры. Темы Богочелове-чества, Боговоплощения христианского Логоса ставились уже в конце XIX в. (у В. Соловьева) и в начале XX в. (у В. Ф. Эрна) именно в культурологическом контексте. И связано это было с усиливающейся направленностью православных мыслителей на социально активное отношение к общественной и культурной жизни российского общества переломной эпохи. Христианство, утверждали они, изначально заключало в себе явно выраженные историоцентрические и культуросозидающие начала (явление Бога в мире, богоподобие человека, дар духовной свободы и творчества в человеке; духовно-нравственное значение божественного Слова, выступающего как высший критерий оценивания, как источник блага любви и упорядочивающей силы; аксиологический иерархизм и связанная с ним ориентация на духовное совершенствование; преодоление языческих представлений о роковой предопределенности и фатальной циклической повторяемости в историческом развитии и др.).
3
Будучи Христианским мыслителем, Г. П. Федотов в целом разделяет подходы И. А. Ильина к тому кусту проблем, которые вырисовываются перед Церковью в связи с культурными процессами в советской и постсоветской России — таких как отношение Церкви к нехристианскому культурному наследию, к государственной культурной политике, к творческой интеллигенции и задачам воспитательно-образовательного характера. Вместе с тем подходы Федотова по сравнению с подходами Ильина были по целому ряду вопросов специфическими, и анализ этой специфики имеет не только академический интерес, но и практически актуален для сегодняшних реалий постсоветского культурного развития и роли Церкви в этом развитии.
Культура, согласно Федотову, есть мир ценностей. Это подвижный, исторически изменчивый мир конкретного исторического оценивания явлений общественной жизни. Культурное творчество представляет собой всечеловеческий феномен; оно рождается вместе с человеком, с самыми ранними формами его религиозности мышления и культуры. В культуре были и будут антагонизмы, даже борьба между отдельными религиозными и культурными сферами. Но христианство призвано к собиранию творческих свершений человека. Притом не на путях «аскетического отвержения культуры», а на путях движения к совершенству в рамках всей полноты исторической жизни [7, с. 230].
Стремление к аксиологическому иерархизму, являясь общечеловеческим началом, роднит религию и культуру. Можно без натяжки утверждать, что иерархизм светской культуры генетически восходит к религиозному иерархиз-му. На это обстоятельство Федотов, как впрочем, и Ильин, обращает особое внимание.
Ценности культуры иерархичны. Но иерархии эти не статичны; в совершенных творениях всечеловеческой культуры — оформление пути к совершенству. В связи с этим Федотов намечает своеобразную иерархию «ступней боговдох-
новенности человеческого творчества». На самой вершине — «творчество святых», нацеленное на «стяжание Духа Святого». Этот процесс протекает как бы вне культуры, если, поясняет он, «не считать культурой аскетического очищения личности». Ниже находится творчество, наполняющее жизнь Церкви и направленное на «богочеловеческий мир откровения и святости». Творчество здесь объективируется «в формах, красках и звуках, в идеях и словах». Еще ниже — христианское творчество, которое обращено к миру и душе человека, творчество не святое, но «освещающееся и освещающее творчество», где чистое встречается с греховным и где есть «возможность падения, подмены, искажения».
Федотов выделяет и «секуляризированное», оторванное от Церкви творчество, где отсутствует «признанный критерий», но которое может быть «чистым» и «животворящим». Ниже следует творчество «языческого человека», не знающего Христа, но причастное «божественным вдохновениям», которое все-таки выше «нашего обезбоженного и обездушенного творчества» [7, с. 228-229].
Навязываемая большевиками культурная программа совершенно неприемлема для Федотова, так же как и для Ильина. Ибо это программа «бездны падения», программа самых низких иерархических ступеней, программа «воинствующего атеизма», неоязыческой парарелигиозности с ее антихристианским культом «вражды», неизбывной борьбы «темных» и «светлых» сил. Однако Федотов провидит то, что не видел и не хотел видеть Ильин, а именно то, что большевистская культурная политика была противоречивой, что культура советской эпохи далеко не тождественна догматам марксистско-ленинского подхода к культуре, что советское общество быстро эволюционировало, что большевики при всех их идеологизаторских перегибах так или иначе понимали значение культурного наследия, необходимость в ликвидации безграмотности, индустриализации, сохранения государственности и другое.
В статьях Федотова написанных в 30-е гг. ХХ в. рисуется многоаспектная картина прогнозов на будущее культурно-историческое состояние постсоветской России и предлагается в т. ч. программа взаимодействия между Церковью и культурой («Проблемы будущей России», «Письма о русской культуре», «Завтрашний день», «Создание элиты»).
Церковь, по убеждению Федотова, — это источник творчества. Вместе с тем в реальной исторической жизни российского народа она все еще находится «по ту сторону всякой культуры». Будущая постсоветская жизнь Церкви будет определяться в значительной мере именно движением к культуре, одухотворяющем влиянием на нее. В Церкви даже в самые тяжелые для нее времена хранятся культуротворящие предпосылки, ибо, во-первых, в религиозном акте всегда заключена энергичная сила как источник всякого творчества, во-вторых, Церковь по своей сокровенной сути всегда есть память, и каждый прошлый день сохраняется ею для вечности», в-третьих, именно Церковь особенно в переживаемый в советской России период, обеспечивает непрерывно воссоздающееся духовное единство прошлого и настоящего, представая тем самым «носительницей духовного преемства — тем ковчегом, на котором спасается все живое (но только живое) в потоке революции [6, с. 227].
Культура, по твердому убеждению Федотова, есть «творческая аскеза, учительство, предание, иерархия». В этих словах мыслителя слышится отзвук религиозно-духовных традиций, воспринятых и развитых христианством. Ими будет жить и завтрашняя Россия.
«Организация культуры» в постсоветский период столкнется с целым рядом трудно разрешимых задач. В условиях уничтожения «старого образованного класса», «искусственной выгонки целого поколения в марксистском парнике» надо будет упорно работать над воссозданием нового культурного слоя и преодолением марксистско-ленинского «духовного вывиха» нации [10, с. 270-271].
Духовно-иерархическое начало несут в своем ценностном содержании и культура, и отечественное и мировое наследие, а так же и субъекты культурного творчества, интеллигенты дореволюционной формации и их высший слой — элита. Православие, замечает мыслитель, также жаждет творчества, но поднять на себе всю русскую культуру Церковь какое-то время не сможет. Тормозить дело духовного возрождения будут два фактора: радикализм (ре-волюционаризм) возвращающейся в Церковь интеллигенции и «упаднический обскурантизм старой церковности» [10, с. 272-273]. Потребуется время и для формирования новой элиты из осколков старой и выдвинувшейся из среды поднявшихся из низов масс.
В 1939 г. Федотов публикует статью «Создание элиты (Письма о русской культуре)». Статья эта в точном смысле слова прогностична. Федотов предвидит сложные перипетии формирования новой элиты будущей России. Может исчезнуть «Империя — Союз», и страна может быть отброшена к границам Великороссии. Возможны разные формы идеократии и тоталитаризма от марксизма до «новой чекистской формы организации культуры». Но все эти формы и разновидности будут иметь случайные характер. Цель — реальная и достижимая — «трудовая демократия» и новая русская культура — «всенародная» и «демократическая» [11, с. 206].
Возникнет, доказывает он, новая элита, которой и придется идти к этой цели, опираясь на ценностные миры прежней элиты, христианские традиции и постреволюционный, советский, культурный опыт.
Кого же, по мысли Федотова, следует считать элитой? Это не властвующие круги, не образованные представители потребительской цивилизации, не те, кто понятен «простому народу», не «успешные господа», поправшие мораль, веру и справедливость. Элита — это те, кто поднимается на высшие уровни духовного творчества, творит свободно от внешнего Духа, опираясь на способность земного человека к восприятию голоса трансцендентного. Она не властвует над народом как государственная законодательная сила, ибо ее власть — от Духа. Она, эта элита, служит прежде всего не целям «жизнеобеспечения», но высшим требованиям веры, культуры и науки (истине, красоте и правде). Элита кровно связана со своим народом, его нуждами, страданиями, планами на будущее. Народность элиты выражается как в высветлении его духовно-нравственных устремлений, так и в истинностном изучении конкретно-исторического момента.
Элита не думает о личном успехе, не приспосабливается к своему социальному окружению и ориентируется на высшие бескорыстные ценности. В этом смысле она аскетична служит Богу и правде, а тем самым и народу.
Федотов делает в связи с этим странное на первый взгляд заявление о том, что элита не просвещает и не воспитывает в точном смысле слова. Просвещение — это предназначение тех, кто осваивает выращенные элитой творческие плоды, несет эти плоды широким народным массам. Путь культуры — от элиты к народу, от творчества к просвещению, от Академии к школе. Революция, с одной стороны, утолила культурный голод масс, а с другой — привела к «выбиванию» старой элиты, к большевистскому «народничеству», а тем самым — к понижению культурного уровня, опасному уже в силу ослабления духовно-нравственной подпитки, так необходимой в исторической жизни народа.
Беда советской культурной истории в том, подчеркнем, что место духовной элиты занимают теперь идеологи и технократы; в том, что вместе с большевистской идеократией приходит всевластие низших стихий жизни (господство материализма и экономического детерминизма тут не случайны). Техницистский прагматизм опирается на полувоенные формы управления и сопрягается с полурелигиозными утопиями, тщательно прикрытые флером научности.
Элита, народ и религиозные круги объективно взаимосвязаны. И если их глубинное родство ослабевает, все они терпят ущерб. Федотов предупреждает, и это его предупреждение очень актуально, и не только для России:
Культура должна быть понята религиозно или она будет растоптана тяжелым сапогом демагога. На уважение не может претендовать ни легко продающаяся, скептическая буржуазная интеллигенция, ни раболебствующая интеллигенция тоталитарных народов [11, с. 225].
Другими словами, культурная элита — художественная интеллигенция, ученые, преподаватели — не должна и не будет заискивать перед народом, веря в него и осознавая свою ответственность перед ним. Элита выживет и будет осуществлять свою творческую функцию в том только случае, если она не утратит своей родовой связи с религией, с ее духовно-иерархическим строем, во-первых, а затем уже, во-вторых, будет упорно и настойчиво работать над созданием соответствующих этому ценностному строю социальных организаций воспитания, образования и культуры.
Духовная аристократия, уточняет Федотов, не противостоит народу. «Перо и кисть не должны противополагаться серпу и молоту». Элита, тем не менее, должна хранить свое достоинство, защищать его от «народнических» и тота-литарских уклонов, опасность которых может проявиться и в будущем [11, с. 221]. Это относится и к Церкви, которая не безучастна, и к светской культуре и ее элите. С точки зрения духовной иерархии «место мыслителя и художника вслед за святым», а в иерархии социальной место культурной элиты рядом со священником [11, с. 222].
Федотов вскрывает глубинные религиозные истоки отношений между духовной аристократией (элитой) и народом. Проницательна, а сегодня полузабыта его мысль о кенотической традиции русской культуры, о культурно-политическом кенозисе русской интеллигенции, за которым скрывается религиозный кенозис. Русский народ хранил и хранит в своем религиозном сознании «образ убогого смирения». Кенотично русское юродство. Кенотич-
но и современное народничество. Без кенотического начала, нравственного нисхождения к низшему, убогому не было бы и великой русской культуры. Но в христианстве, добавляет он, есть и другая тенденция, а именно «Эрос, любовь восходящая, творческая, радостная». Символ Эроса, как его понимает Федотов, также выражает культуросозидающее начало — творческое, радостное восприятие истины и красоты. Но и Агапе как нисходящее, сострадательное, жертвенное начало живет в культуре. Агапе и Эрос — две стороны в христианстве и в культуре как земнородном, человеческом творчестве. Одна не может существовать без другой. «Чистый Эрос — уточняет он — приводит к язычеству, чистая кенотическая Агапе — к моральному атеизму». И все-таки если будущая творческая элита и должна бороться за достоинство своего служения, она не имеет права замыкаться «в гордом самодовлении», она и в будущем должна будет «склоняться перед нищим и страдальцем», что значит склоняться «перед Тем, Кто один может искупить все страдания мира и превратить в чудесные сокровища его нищету» [11, с. 226-227].
Задача будущей постсоветской элиты — не только творчество — религиозно-духовное, научное, художественной и другое, но и социально активная борьба, нацеленная на защиту народных интересов, а вместе с тем и того, что Федотов называет «достоинством Духа».
Духовную свободу и достоинство Духа можно и нужно защищать. И своим творчеством, и своим социальным действием, отстаивая свои ценностные установки, защищая свои корпорации от воинствующего невежества, властвующих полузнаек, политической диктатуры — всех тех, кто свои недалекие вульгарные суждения, а также корыстные интересы, ставит выше классических традиций учительства, пастырей, творцов. «Сапожники», заявляет Федотов, не имеют права учить «художников», а «вахмистры — писателей».
Интеллигенция должна оградить свою духовную свободу от всех покушений, откуда бы они ни исходили, снизу или сверху, от рабочего, крестьянина или солдата, от партийного, государственного и даже — случай, конечно, для России фантастический, — клерикального вмешательства [11, с. 223-224].
Корпоративная организация интеллигенции необходима для защиты, во-первых, от грубого давления на культуру склонных к тоталитаризму политиков, а во-вторых, от тех служителей Духа, которые сами готовы соблазниться, служить за деньги. Культура, как и Церковь, должна стремиться не к богатству и комфортабельной жизни, но к «орденской суровости» и «строгому служению» Духу, творчеству и своему народу.
Желаемое Федотовым будущее еще и сегодня не наступило. Конечно, диктат советского сапога в целом ушел в прошлое. Но интеллигенция и ее элита не смогли — и это грустное заключение — создать своих влиятельных корпораций, способных противостоять (и теоретически, и духовно, и политически) тем силам из прошлого которые ментально завязаны на полувоенные методы управления культурой и исповедуют вульгарный экономический материализм — теперь в капиталистической оболочке. Конечно, ситуация быстро меняется к лучшему. Культурная элита объединяется во все более влиятельные общественные корпорации. Церковь усиливает свое духовное влияние
в среде интеллигенции, художественной, научной, и интеллектуальной элиты. В современном российском обществе непопулярны любые тоталитаристские тенденции, попытки либо купить тех или иных представителей элиты, либо, используя большие и не очень властные полномочия, «строить» ученого, педагога, творческого работника, изощренно преследуя несогласных, придавливая творческие слои нелепыми законами, регламентами, инструкциями. Предстоит обострение борьбы за автономию творческих и образовательных учреждений. Те ретроградные силы, у которых ускользают власть и богатство, будут сопротивляться Духу, совести и свободе, которые защищает элита. Однако на дворе не 30-е гг. прошлого века, когда элита была разгромлена, а народ политически и культурно не был готов к свободе, а XXI столетие, где духовная зрелость народа существенно выросла, а элита, поднявшаяся из среды этого народа, ведет упорную борьбу за корпоративные интересы культуры и Духа. Выстраданный российским народом и его элитой духовный опыт полностью подтверждает многие прогнозные ожидания Федотова.
Федотов предвидит «серьезную, жестокую, длительную» борьбу между «традицией» с ее сложившимися формами государственно-политической, социокультурной и церковно-религиозной жизнью, и «революцией» с ее «героическим подвижничеством», но и во имя народа с ее «культурной бедностью», нечаевщиной и ленинизмом. Главное духовное содержание русского XX столетия будет определяться этой борьбой — во-первых, плодотворной для русской мысли и культуры, а во-вторых, готовящий «грядущий народный синтез» [9, с. 266-267].
Проблемам развития воспитательно-образовательной системы в постсоветский период Федотов уделяет особое место. Сегодня актуальна его мысль о том, что расцвет культуры определятся не только качественным школьным образованием, но и строительством тех высших этажей, которые может дать гуманитарное воспитание и образование в университетах и в Академии. Любое ущемление гуманитарной части воспитательно-образовательной системы, в том числе и высших религиозно-духовных этажей, ведет к утверждению культурного примитивизма, «Пошехонья». В России нужны «учителя учителей», те, кто в последнем счете «донесут плоды новой гуманитарной школы до деревенских изб» [9, с. 274].
Особо разбирает он и проблему религиозно-духовного ядра российской гуманитарной школы. Ориентированность российской школы — греческая.
Наше христианство, наше средневековье — подчеркивает он, — ответвляется от греческого ствола, как католический мир от Рима... Живой, неотвлеченной может быть в России лишь школа, построенная на Эсхиле и Платоне, с просветами в Визинтию и классиков христианской патристики. Латинский мир не исключается совершенно, но получает приличествующее ему вторичное значение [9, с. 274].
Выделяя значение христианского Востока, особенно в грядущих судьбах России, он резко выступает против евразийского проекта «ориентализации школы».
Нетрудно заметить, что мыслитель нацелен на системный и процессуально-генетический анализ религиозных и культурных сдвигов в России. Из-
живание «Советии» есть, как можно заключить на основе анализа его работ, не пустое, субъективно-ценностное отрицание современной действительности ради возврата к реалиям досоветского и советского прошлого, о чем кое-кто мечтает, но объективно-теоретический системный синтез элементов ставших в прошлом и становящихся в настоящем, т. е. и в советских, социально-культурных реалиях.
Г. П. Федотов использовал понятие синтеза в качестве ключевого, теоретически значимого, но так же и вполне сопоставимого с христианскими духовными традициями. Ибо синтез для него есть ценностная установка на упорядочивание, духовную гармонизацию бытия, на воссоединение традиций христианской духовности и инноваций, принесенных современными потоками, наконец, на соединение усилий ценности религиозной культуры и положительных ценностей советской культуры в борьбе против нигилистических, упаднических и антигуманных проявлений в общественной жизни.
4
Без труда обнаруживается общность подходов И. А. Ильина и Г. П. Федотова к проблематике отношений между православной Церковью и культурными процессами в России настоящего и будущего. Обоим аналитикам было предельно ясно, что Церковь остро нуждается в разработке новой культурной программы, главные элементы которой следующие: осмысление мирового и отечественного наследия, в том числе и светской культуры, под углом зрения христианских традиций; ориентация на мироприятие, в том числе на активное участие христиан в мирской, культуросозидающей деятельности; борьба против воспитательно-образовательных установок советских марксистов (идеологи-заторство, коммунистическая партийность, отрицание высших ценностных этажей культуры, религиозных в первую очередь, культ классовой вражды, вождизм и др.); развенчание материалистического и атеистического подхода к культуре как в основе своей бездуховного, ретроградного, порождающего экономические и политические идеологемы, приспособленные к задачам централизованной полувоенной системы.
Однако в подходах разбираемых авторах были и существенные различия, относящиеся к прогнозированию культурных процессов в постсоветской России. Разным было их отношение к факту революции и к наследию советской эпохи. Ильин, выделяет тут исторический тупик и проявление субъективизма и волютнатизма, Федотов — объективно обусловленный этап развития страны со всеми его противоречиями, со всем его трагизмом и жестоким противоборством социальных сил. Революция и последующий исторических процесс, полагает он, не были исключительно порождением злой воли большевиков, случайно явившей себя в российской истории. Эта революция была последним мощным аккордом европейских революций конца ХУ1-Х1Х вв., а победившие большевики предложили свой проект преобразования, с итогами которого — как бы к ним не относиться — придется считаться в постсоветский период.
Существенные различия в оценке революции и советской культуры остаются и сегодня, и они не только не притупились, но и выступили острее и рельефнее. Именно поэтому, повторим, так важно сопоставить идейные позиции И. А. Ильина и Г. П. Федотова.
Ильин резко выступал против советской власти, гонений марксистских безбожников на Церковь, идеократических «вывихов» социалистической культуры, советскую эпоху считал несчастьем, провалом, а выходом из этого тупика и провала — свержение большевистской власти и ее идеологической гегемонии в целом, тотально, не вдаваясь в анализ мощных социо-культурных сдвигов, выдвинувших на сцену общественной жизни народные массы. Народ отказался поддерживать прежний слой, потому что он был «соблазнен» посылами большевиков. Всей глубины российского разлома Ильин не увидел.
Революционная традиция, полагал в свою очередь Г. П. Федотов, не была выдумкой В. И. Ленина и его окружения; она была выражением (болезненным и во многих своих проявлениях антидуховным и антикультурным) острейших противоречий. В любых исторических событиях (в том числе и войнах, и революциях) всегда есть место проявлениям случайного и субъективного порядка. Однако эти события каузально обусловлены объективными факторами, они процессуальны, закономерны, генетичны.
Ильин понимал, как и Федотов, что православная Церковь должна повернуться лицом к культуре, включая и светскую культуру. Но его мало интересовали культурные процессы в «Советии». Он не хотел вглядываться в них, изучать их противоречивое развитие, их генезис. После краха «Советии» надо, полагал он, просто вернуться к дореволюционной ситуации. Он мечтал о монархии и ее духовной опоре — Церкви.
Ильин был прав, когда призывал вернуться к выкованным Церковью и классическим культурным наследием традициям. Но он не хотел видеть тех исторически неизбежных инноваций, которые определялись революционным поворотом, начавшимся в 1905 г. и завершившимся победой большевиков в гражданской войне. Он как бы не видел того, что Россия оказалась в ситуации перманентной войны (революционной, гражданской, отечественной), которая завершилась почти одновременно с его смертью. Он хорошо видел тот геополитический разлом, в который попала Россия, и предвидел его в будущем, но не хотел видеть внутреннего, социально-экономического, политического и культурного разлома. Большевики построили полувоенную, репрессивную систему, свою парарелигиозную веру, вполне понятную необразованному крестьянству. Но они же совершили многим казалось бы немыслимый, невозможный и крайне рискованный переворот в исторической жизни, переворот с духовной точки зрения, весьма эклектичный, перенасыщенный уродливыми «сростками», где утопии о земном рае — коммунизме, смешались с экономическим, политическим и социальным рационализмом. Но тут же явила себя установка на социальную справедливость и социальное равенство, на удовлетворение социокультурных интересов народа, на защиту геополитических интересов страны и др. Сила крестьянских утопий и рационально-прагматических установок на социализм оказалась на тот момент жизнеспособной.
Да, большевики действительно «соблазнили» народ. Однако они не смогли расправиться с Церковью и создать новую веру в «светлое будущее», в интернационал, в братство угнетенных, не смогли препарировать в идеократическом духе культуру, ибо культурное наследие оставалось как непоколебимая данность; они не смогли сломить вековые традиции гуманизма, заменить Евангелие моралью строителя коммунизма.
Ильин предвидел грядущий крах идей коммунизма, но его прогноз оставался обобщенным, односторонним, спраямленным. Он оставался скорее идеологом, чем социологом.
По иному смотрит на постсоветское будущее Федотов. Он нисколько не сомневается в том, что этот процесс обусловлен генетически. И уж во всяком случае, что культура постсоветской России будет отталкиваться не только от досоветского наследия, но и от наследия советской эпохи; не только, как он обобщенно выражается, от «традиции», но и от «революции». Так же, как Ильин, он исходит из того, что большевистский натиск на религиозную «традицию» — это трагический «духовный вывих», сопутствующий любой революции. Революцию нельзя отменить, как нельзя отменить действительное историческое событие, объективный исторический генезис. Революцию можно только изжить, следуя путями логики исторического развития. В статьях 30-х гг. он ищет эту логику, пытается понять экономическую политику большевиков, изменения в социальной структуре советского общества, значение выхода на историческую арену народных масс, политику новых «почвенников» — большевиков, трудный и болезненный процесс формирования новой культурной элиты, ситуацию в советской школе и советском университете, процессы культурной революции.
Наследие «революции» нельзя отменить контрреволюционными актами; рядом с ее ошибками, ее духовными «гримасами» стояли востребованные массами социальные и культурные задачи. Постсоветский духовный поворот невозможен без соединяющей, синтезирующей роли Церкви, ее культуросо-зидающих традиций. Трагическим заблуждением коммунистов была попытка построить псевдорелигиозную идеократию полуязыческого и полупантеистического толка, обосновать разделение «чистых» (пролетариев и примкнувших к ним) и «нечистых» (эксплуататоров), «наших» и «ненаших». Именно Церковь по самому своему существу не приемлет партийную односторонность, неизменно выступала и будет выступать как сила соединяющая, упорядочивающая, духовно-органическая, благотворная.
Мягко, но настойчиво он утверждает, что и Церковь должна меняться, а главное — обратить свое пристальное внимание на культурные процессы в мирской жизни. Церковь должна включаться в процесс изживания «Со-ветии» с ее духом вражды, харизмы, идеологического примитивизма, материалистической бездуховности, причудливо сросшейся с парарелигиозной мечтой о коммунистическом рае. И чтобы достичь своих целей, Церковь должна последовать примеру Спасителя, Богочеловека, т. е. обратиться и к делам мира сего, в том числе и к культурным процессам. И не только интеллигенция (старая, досоветсткая, и новая, поднимающаяся из низов интеллигенция) будет идти в направлении религиозного идеализма,
но и церковные круги, даже если они еще не очень готовы к культурной работе, должны идти навстречу ищущих высоких духовные идеалов, в том числе россиян советской эпохи.
Федотов остро критиковал советскую практику — атеистическое безумие, репрессии, авторитаризм, культ грубой силы, натиск на высшие этажи творчества. Он понимал значение проводимой большевиками культурной революции, но резко осуждал идеологическую нищету «сталинократии». Он оглядывался назад, всматривался в прошлое, искал до революции не вполне очевидные, а после нее вполне обнажившиеся следы православной Традиции и традиций, запечатленных в культурном наследии творческой элиты и народа (фольклор, психокультура). Но делал он это в том числе и для того, чтобы заглянуть в постсоветское будущее, где утвердятся народоправство, власть «демократического кесаря», обновленная церковная жизнь, духовное единство церковной и светской культуры; снова поднимается культурная элита, отвечающая народным чаяниям и доносящая плоды своего творчества до «деревенских изб».
Прогнозы И. А. Ильина и Г. П. Федотова более чем актуальны. Предложенные ими модели будущего в значительной своей части реализовались. Исключительно эвристична и поучительна даже и сама специфика их подходов, в том числе и теоретическое, и идеологическое противоборство этих подходов.
Вчерашнее прогнозы становятся сегодня, при свете наступившего дня, как поводом к сверке этих прогнозов с реальными процессами, так и методологической предпосылкой выстраивания новых прогнозов.
ЛИТЕРАТУРА
1. Ильин И. А. Зависть как источник бедствий // Ильин И. А. Наши задачи. Историческая судьба и будущее России. Статьи 1948-1954 годов: в 2 т. — Т. 2. — М., 1992.
2. Ильин И. А. О воспитании в грядущей России // Ильин И. А. Наши задачи. Историческая судьба и будущее России. Статьи 1948-1954 годов: в 2 т. — Т. 2. — М., 1992.
3. Ильин И. А. Основы христианской культуры // Ильин И. А. Собр. соч.: в 10 т. — Т. 1. — М., 1993.
4. Ильин И. А. Церковь и жизнь // Ильин И. А. Наши задачи. Историческая судьба и будущее России. Статьи 1948-1954 годов: в 2 т. — Т. 2. — М., 1992.
5. Ильин И. А. Чего мы ожидаем от наших пастырей? // Ильин И. А. Наши задачи. Историческая судьба и будущее России. Статьи 1948-1954 годов: в 2 т. — Т. 1. — М., 1992.
6. Федотов Г. П. Новая Россия // Федотов Г. П. Судьба и грехи России: в 2 т. — Т. 1. — СПб., 1991.
7. Федотов Г. П. О Св. Духе в природе и культуре // Федотов Г. П. Россия, Европа и мы. Сборник статей. — Т. II. — Paris, 1973.
8. Федотов Г. П. Проблемы будущей России (первая статья) // Федотов Г. П. Судьба и грехи России: избранные статьи по философии русской истории и культуры: в 2 т. — Т. 1. — СПб., 1991.
9. Федотов Г. П. Проблемы будущей России (вторая статья) // Федотов Г. П. Судьба и грехи России: избранные статьи по философии русской истории и культуры: в 2 т. — Т. 1. — СПб., 1991.
10. Федотов Г. П. Проблемы будущей России. Организация культуры // Федотов Г. П. Судьба и грехи России: избранные статьи по философии русской истории и культуры: в 2 т. — Т. 1. — СПб., 1991.
11. Федотов Г. П. Создание элиты (Письма о русской культуре) // Федотов Г. П. Судьба и грехи России: избранные статьи по философии русской истории и культуры: в 2 т. — Т. 1. — СПб., 1991.
