ТЩАТЕЛЬНОЕ КОЛЛЕКЦИОНИРОВАНИЕ И СТРОГАЯ ГРУППИРОВКА: ИСТОРИЯ УСТРОЙСТВА ТУРКЕСТАНСКОГО ОТДЕЛ В ПОЛИТЕХНИЧЕСКОМ МУЗЕЕ (1872-1900) Текст научной статьи по специальности «История и археология»

Анна Анатольевна Котомина

ТЩАТЕЛЬНОЕ КОЛЛЕКЦИОНИРОВАНИЕ И СТРОГАЯ ГРУППИРОВКА: ИСТОРИЯ УСТРОЙСТВА ТУРКЕСТАНСКОГО ОТДЕЛ В ПОЛИТЕХНИЧЕСКОМ МУЗЕЕ (1872-1900)

Аннотация. В статье изложены результаты исследования 28 лет истории Туркестанского отдела в московском музее Прикладных знаний (Политехническом). Отдел существовал в музее с самых первых дней и был упразднен около 1901 г. Источники позволили проследить этапы становления коллекции предметов, собранных для отдела в ходе выставок, экспедиций и военных компаний. Меняющиеся политические и культурные контексты заставляли сотрудников музея неоднократно переосмыслять концепцию отдела. Отчеты музея и протоколы заседаний его Комитета дают возможность узнать, как отдел, «не соответствующий систематизации», был включен в музей, в каких словах были сформулированы цели его создания и мотивы участников процесса, на какие образцы ориентировались его создатели, представляя публике новые территории и их жителей. Насколько нам удалось проследить, меняющиеся поколения членов Комитета оставляли прежним подход к принятию решений относительно коллекций, изменились только внешние обстоятельства, в которых приходилось действовать.

Ключевые слова: Политехнический музей в Москве, политика Российской империи в Центральной Азии, Императорское общество любителей естествознания, антропологии и этнографии, история приемов создания музейных экспозиций, материальная история знания.

Об авторе: Котомина Анна Анатольевна - кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник ФГБУК «Политехнический музей», 101000, Москва, Новая площадь 3/4. акойтша@ yandex.ru

В ноябре 1872 г. музей Прикладных знаний (Политехнический) открыл свои двери для посетителей во временном помещении на улице Пречистенка в Москве. Быстро расту -

щий промышленный и торговый центр империи нуждался в общеобразовательном научно-техническом публичном музее, и на новое учреждение «были возложены определенные ожидания». Известное здание на Лубянской площади еще не было построено, но коллекции для него уже были собраны. Горячо обсуждалась «программа музея», то есть общий план его устройства в будущем. Были сомнения и относительно того, соответствуют ли имеющиеся коллекции этому плану. Несмотря на тесноту арендованного здания, там были представлены 13 отделов - геологический и горнозаводской; механический; технологический; сельскохозяйственный; лесоводства; промысловый (шелководства и пчеловодства); строительный и архитектурный; судостроения и судоходства; почтовый; прикладной физики; учебный; графических искусств (печатный) и Туркестанский. Туркестанский отдел с большой картой русских владений, восковыми фигурами «туземцев» в полосатых халатах и чалмах, образцами полезных ископаемых и домашней утварью был мало похож на остальные, которые представляли посетителям достижения науки или техники. По мнению, высказанному секретарем музея Н.К. Зенгером, отдел «не входил в общую систему», но был «вызван жизнью музея, явившись вследствие обстоятельств, сложившихся по мере развития учреждения» [41:89-90].

Обстоятельства, о которых говорил Н.К. Зенгер, были связаны с военными действиями, которые с 1860 г. российские отряды вели против Кокандского ханства в Центральной Азии. Под руководством полковников Н.А. Ве-ревкина и М.Г. Черняева в 1864-1865 гг. были завоеваны несколько крупных городов, включая Ташкент. В 1867 г. на землях, попавших под контроль России, было образовано Туркестанское генерал-губернаторство. Руководить был назначен Константин Николаевич фон Кауфман. «Твердою рукою, властно и смело принялся он за управление вверенным ему краем» [42:14]. Выпускник Николаевского инженерного училища пользовался особенным доверием

и поддержкой Александра II. Подчиненные лестно отзывались о генерале: «Это был человек просвещённый, глубокого ума, с широким государственным взглядом, твердой воли и стойкого характера, смелый и решительный, и при этом человек общительный, доступный и добрый». [42:14]. К 1872 г. русская армия под руководством К.Н. фон Кауфмана и его сподвижников политически подчинив Коканд-ское ханство, вела военные действия против Бухарского эмирата и Хивинского ханства, на берегу Каспийского моря был создан форпост для наступления на туркменские оазисы. Сопротивление местного населения еще не было полностью сломлено. Военные действия сопровождались интенсивной дипломатической активностью, военно-научными разведывательным экспедициями, компанией в российской прессе и дискуссиями в министерствах о наилучшем устройстве налогообложения и администрирования новых территорий. Историки конфликта полагают, что военная активность России в регионе была частью политического противостояния с Британией. [5:64-66]. С экономической точки зрения новые территории в 18601880-х гг. [1] приносили казне убыток. Бедное местное население выплачивало не так много налогов и было не слишком привлекательным рынком сбыта российских товаров из-за значительных транспортных расходов. Содержание воюющей армии, затраты на чиновников, строительство городов, поддержка переселенцев съедали немалые суммы. Политические амбиции генералов, аппетиты местных администраторов нуждались в расширении общественной поддержки. Генерал-губернатор Туркестана видел своей задачей рассказывать населению центральной России о новых территориях в выигрышном свете, чтобы обеспечить одобрение своим инициативам. Одним из действий в этом направлении было создание Туркестанского отдела в музее Прикладных знаний.

Организацией музея Прикладных знаний занималась группа молодых ученых из Императорского московско-

го университета (ИМУ), сложившаяся вокруг зоолога А.П. Богданова и геолога Г.Е. Щуровского. Известно, что все они «серьезно относились к научным основаниям» своей деятельности и стремились «не идти на поводу у «общества» и «властей»» [26:47]. Почему они согласились включить отдел, «не соответствующий систематизации», в музей? Как они формулировали цели создания отдела и свои мотивы? На какие образцы они ориентировались? Как именно были представлены новые территории и их жители?

Туркестанский отдел просуществовал в музее 28 лет, и был упразднен в 1901 г. За это время создавшие его люди состарились и передали управление музеем в руки учеников и последователей. В Туркестанском крае за эти годы завершились военные действия, началось его хозяйственное освоение. Отношения с метрополией стали теснее, и приняли более рутинный характер. Архивы Политехнического музея сохранили отчеты отдела, его описания в путеводителях, некоторые изображения экспонатов, комментарии и записки членов правления музея о текущих делах. На основании документов можно проследить изменение экспозиций и поставить вопрос о причинах закрытия. Были ли они связаны с личными пристрастиями, со случайным стечением обстоятельств? Как изменились мотивы принятия решений у нового поколения профессиональной интеллигенции, к которой перешло управление музеем? Повлияли ли на закрытие отдела изменение ожиданий от музея со стороны общества и власти? Музей и его отделы появились на волне роста поддержки «общественной науки», ученых обществ, масштабных выставок. Возможно, закрытие отдела указывает на спад поддержки?

Поиски следов туркестанских коллекций в толще музейных документов сопровождались в данной статье попытками разобраться, как менялись смыслы, которые видел коллективный владелец этих вещей в хранении и приумножении собрания. Подход, ориентированный на

тексты, организованные вокруг предметов, можно назвать «материальной историей знания». Он позволяет различать больше нюансов в мотивах действий людей, имена которых хорошо известны в истории науки. Исследователи сходных сюжетов традиционно уделяют внимание заметным и ярким событиям, которыми были большие научные выставки. Исследование истории одного музейного отдела, который существовал три десятилетия, позволят проследить, как изначальные намерения, «системы» и «программы» выдерживали изменчивость многоплановых жизненных обстоятельств.

Создание туркестанской коллекции

Основа коллекций музея Прикладных знаний, в том числе и Туркестанского отдела, была собрана в процессе подготовки Политехнической выставки в память о 300-летии со дня рождения императора Петра I. Инициатива принадлежала Императорскому обществу любителей естествознания, антропологии и этнографии (ИОЛЕАЭ). Оно было создано при ИМУ в 1864 г. единомышленниками А.П. Богданова и Г.Е. Щуровского сразу после принятия нового университетского устава 1863 г., который дозволил открытие научных обществ при университетах. Программа общества включала содействие естественным наукам, путем создания музеев, устройства выставок и публичных лекций. Спустя четыре года, в 1868 г. был официально утвержден и устав нового объединения профессионалов и любителей. Общество получило право именоваться «Императорским».

Политехническая выставка была запланирована на лето 1872 г., местом проведения выбрали московские Кремлевские сады. Готовить ее начали осенью 1869 г. При обсуждении идеи А.П. Богданов подчеркивал, что пришло время показать, «насколько отдельные отрасли знания о природе принесли свои выводы на пользу человека», предъявить

публике «разнообразие научных применений к тому или иному производству». Задуманная выставка должна была состоять из двух частей, «на отдел политехнический [...] с основанием наук опытных [...] и отдел прикладного естествознания, то есть отдел наук наблюдательных». [4:19]. Уверенность профессоров в возможности организовать столь масштабное событие подкреплялось успехом Этнографической выставки, которую они провели в петербургском Манеже в апреле-июне 1867 г. Там можно было увидеть 288 манекенов в характерной одежде, предметы быта, орудия, модели жилищ. По распоряжению правительства местные чиновниками по всей стране собирали предметы для выставки. «Всему делу устройства и проведения выставки была придана вполне официальная окраска [...] Правительственные круги стремились сделать выставку демонстрацией мощи и величия царской империи [...], но, вопреки этому нарочито казенному лицу выставки, она объективно имела большое научное значение», - пишет о достижениях 1867 г. историк этнографии С. А. Токарев. [40:400]. М. Могильнер подчеркивает политический характер первого организованного ОЛЕАЭ мероприятия, которое «показывало человеческое разнообразие, которое преломлялось в оптике имперского многообразия и одновременно - колониального доминирования». [26:43].

В 1867 г. в «имперском многообразии» народы Центральной Азии не могли быть представлены в большом масштабе. В Манеже появились лишь восковые фигуры жителей Ташкента, который в 1865 г. был занят после длительной осады войсками под командованием М. Г. Черняева. К.Н фон Кауфман посетил Этнографическую выставку вскоре после открытия. Его только что назначили руководить недавно образованным генерал-губернаторством. Он по достоинству оценил успех мероприятия у публики и осознал возможности, которые новая форма публичности открыла для обеспечения общественной поддержки его ближайших инициатив. Знакомя генерала с экспозицией,

члены ИОЛЕАЭ предложили ему содействие. Они сообщили о своем желании «принимать участие в изучении страны» и просили «доставить Обществу возможность командировать одного из своих членов для ученых исследований в Туркестанский край» [14:2]. За год до этого разговора московские ученые уже имели возможность получить первое профессиональное представление о регионе. Вскоре после взятия Ташкента, зимой 1865-1866 гг., М.Г Черняев отправил в Москву с купцом Хаджи Юнусо-вым живых животных для зоосада и коллекцию «промышленных, сельскохозяйственных и естественных предметов». Городские власти передали коллекцию для изучения ОЛЕАЭ. В заседаниях 2 и 8 апреля 1866 г. были зачитаны при большом стечении людей подготовленные ими результаты исследований образцов минеральных богатств, сельскохозяйственных продуктов, мануфактурных изделий, шелков, красителей и лекарств, поступивших из края. Отдельно был представлен доклад об «имевшем живой интерес» вопросе о путях сообщения.

В конце 1867 г. К. Н. фон Кауфман ответил официальным письмом на обращение ОЛЕАЭ. Он сообщал, что готов выплатить «ученому, заслуживающему доверия» годовое содержание в 1500 рублей и содействовать ему в изучении производительных края по академической программе. Круг единомышленников решил послать в Туркестан зоолога Алексея Павловича Федченко. Двадцатитрехлетний выпускник ИМУ преподавал естествознание в Екатерининском институте благородных девиц. В ОЛЕАЭ он занимал пост председателя энтомологической комиссии и секретаря отдела антропологии. Для подготовки к путешествию было решено отправить А.П. Федченко на четыре месяца «за границу, с тем чтобы усовершенствоваться в некоторых приемах естественнонаучных исследований и просить советов и указаний известных заграничных ученых, практически знакомых с условиями научных путешествий» [14:2]. Для этого ему выдали 400 рублей,

на которые он приобрел «снаряды и руководства» для исследований. В поездках Алексея Павловича сопровождала жена, Ольга Александровна, дочь профессора ИМУ А.О. Армфельда. Профессиональная подготовка О.А. Фед-ченко и ее собственные научные интересы в области ботаники способствовали успеху начинания.

После получения письма от генерала-губернатора ИОЛЕАЭ собрало Комиссию, задачей которой была подготовка инструкции для исследования Туркестана. В Комиссию вошли крупные ученые с разнонаправленными интересами. Программа исследований получилась предельно широкой. Кроме составления коллекций «местных естественных произведений и продуктов», «изучения беспозвоночных животных», «краниологических исследований туземцев» они включали «изучение фауны Аральского моря», «раскопки курганов», «по возможности разностороннее изучение местностей, еще не посещенных другими путешественниками» [14:3]. Все поставленные задачи едва ли могли быть реализованы одним человеком даже при основательной поддержке местных властей и при деятельном участии таких преданных помощников как Ольга Александровна. Инструкция носила преимущественно декларативный характер, давая возможность большому кругу академических ученых выразить поддержку идее исследования окраин империи.

В сентябре 1869 г. К. Н. фон Кауфман приехал в Петербург. Он ознакомился с академической инструкцией и послужным списком А. П. Федченко и распорядился добавить к ежегодному содержанию 1400 рублей на инструменты и книги, 1000 рублей «на подъем», «двойные прогонные на тройку лошадей до г. Ташкента». Генерал-губернатор предложил ученому не дожидаться командировки от военного министерства, а отправляться в путь, через Ташкент в Самарканд, который только летом 1868 г. был тяжелыми боями отбит у Бухарского эмира. Константин Николаевич «полагал необходимым» начинать исследования с только

что отвоеванного Зеравшанского округа [14:4]. Он предоставил в распоряжение супругов Федченко «казака, знавшего туземный язык» и вооруженную охрану.

С января по август 1869 г. супруги Федченко, как этого от них и хотели власти, исследовали окрестности Самарканда и долину реки Зеравшан, в октябре они вернулись в Москву для разбора собранных коллекций. Изучать гербарии пригласили директора Петербургского ботанического сада Э.Л. Регеля. Зоологическими находками занялись А.А. Штраух, Н.А. Северцов и другие. В мае 1870 г. супруги снова поехали в Туркестан, чтобы присоединиться к военному походу генерал-майора А.К. Абрамова в гористые верховья реки Зеравшан. В июле и августе из-за жары полевые исследования были невозможны. А.П. Федченко приступил к программе Туркестанского отдела для Политехнической выставки, подготовка которой полным ходом шла в Москве. После сентябрьской поездки в Магиан всю осень, зиму и весну супруги Федченко при помощи русских сотрудников администрации в Ташкенте готовились к выставке. Они планировали экспозиции, составляли объяснительные тексты, собирали, упаковывали и отправляли в Москву экспонаты. Люди, объединившиеся вокруг А.П. Федченко для подготовки к выставке этой зимой, образовали Туркестанское отделение ИОЛЕАЭ. В него, в частности, вошел сосланный в военную службу студент ИМУ Дмитрий Львович Иванов, выпускник того же университета, аптекарь и ботаник Иероним Иванович Краузе, выпускник Горыгорецкого земледельческого института агроном Михаил Иванович Бродовский, педагог и писатель Юрий Дмитриевич Южаков.

Практический опыт, накопленный супругами Федченко к последнему экспедиционному сезону, позволил им весной и летом 1871 г. перейти к «изучению местностей, еще не посещенных другими путешественниками», предписанному инструкцией ИОЛЕАЭ. В апреле они отправились в пустыню Кызылкум в среднем течении Амударьи. В ию-

не-августе было предпринято путешествие к неизученному Заалайскому хребту и к предгорьям Памира. В октябре, завершив последние приготовления, супруги вернулись в Москву для непосредственного участия в устройстве отдела. В ноябре на заседании Комитета выставки А.П. Фед-ченко представил подготовленную в Ташкенте программу. Она была принята без обсуждения. Четыре больших ящика с естественноисторическими коллекциями для выставки доставили в Москву месяцем раньше. В ящиках прибыли образцы полезных ископаемых - руд, бирюзы, угля, торфа. Там же были гербарии из последних поездок по пустыне Кызылкум и по Алаю. Сотрудники местной администрации прислали скелеты, черепа, шкуры и животных. Для антропологической части экспозиции из гробниц в Самарканде и Ташкенте были «добыты» черепа и скелеты «туземцев». А.П. Федченко приступил к составлению каталога, который был опубликован перед открытием выставки.

Каталог, как и инструкция для исследования, был не просто руководством к осмотру павильона, но и декларацией научного сообщества о намерениях. В данном случае она была обращена к широкой публике и подкреплялась предъявлением коллекции вещей, объявленных ценными. Риторика введения передает азарт первопроходцев, готовых на риск, чтобы ознакомить «русскую публику и специалистов с краем, сделавшимся так недавно вполне доступным для исследований». В самом начале названа цель устройства отдела - «ознакомление с краем и его производительными силами может быть приведет в край новых предприимчивых деятелей и, самое главное, даст русской публике основание для суждения о значении новых приобретений русских в Средней Азии» [16:1]. Каталог использует аргументы К.Н. фон Кауфмана, высказанные в переписке с ИОЛЕАЭ: «Настоящая администрация Туркестанского края полагает совершенно для себя необходимым изучение производительных сил Сырдарьинской и Семиреченской областей с тем, чтобы эти страны мог-

ли бы с течением времени принести возможно большую пользу России» [14:2]. «Признавая такое изучение совершенно необходимым и для административных целей, а также желая возможно скорее сделать этот край, до сих пор еще малоисследованный, известным России, я со своей стороны изъявил согласие доставить необходимые к тому материальные средства ученому» [14:4]. В каталоге представлены результаты объединения усилий ради общей цели. Константин Николаевич обеспечивал материальную поддержку и безопасность, ученые рационально упорядочивали неизвестную, дикую и новую природную и «инородческую» стихию.

В основе каталога - пронумерованные списки экспонатов, распределенных по тематическим разделам. В первом из них, географическом, были представлены 15 карт, планов и листов топографических съемок, составленных с 1868 по 1871 гг. путешественниками и военно-топографическим отделом Туркестанского военного округа. Географические сведения были настоящими трофеями военных компаний, и добывались с трудом и риском. Они закрепляли власть чужестранцев, давая возможность самостоятельно передвигаться по местности. Население препятствовало их получению. Страсти, кипевшие в те годы вокруг уточнения географических сведений, отображены в приключенческом романе Р. Дж. Киплинга «Ким». Сюжет авантюрного романа для мальчиков родился у автора, когда он в начале 1880-х гг. работал журналистом на севре Британской Индии [18]. Каталог вынес коллекцию карт на первое место, чтобы подчеркнуть важность и ценность добытых географических сведений для текущего момента освоения территорий. Самым заметным экспонатом раздела была карта крупного масштаба (в 1 см - 30 км) «Русский Туркестан (по новейшим сведениям)», вычерченная межевым инженером Е.М. Тарасовым в Москве. Карта собрала воедино все данные, доступные русским на момент открытия выставки. Маршруты экспедиций ботаника

Н.А. Северцова и супругов Федченко были изображены на отдельных листах.

Географический раздел Туркестанского отдела украшали 16 видовых живописных картин, большая часть которых была исполнена А.К. Саврасовым по эскизам О.А. Федченко. Три картины были нарисованы с натуры. В этюдах принимал участие Д.Л. Иванов. На картинах запечатлены живописные озера, горные хребты, пустыня, «религиозные и бытовые постройки». Фотографий было выставлено 19, на них - современные «туземные» и европейские дворцы, медресе, мечети, крепостные ворота. В географическом отделении можно было осмотреть небольшую коллекцию древних монет, собственность Туркестанского отдела ИОЛЕАЭ.

В естественноисторическом разделе было 1408 экспонатов. Его устройством заведовал А.П. Федченко. Открывали раздел 176 образцов угля, торфа, руд, мрамора и других минералов. Нефть, под наименованием «горное масло» была помещена рядом с мылом и сальными свечами в техническом разделе. Она в те годы еще не рассматривалась как ценное и важное полезное ископаемое, и значилась в каталоге как сырье для получения керосина, одного из видов освещения наряду со свечами. Каталог пояснял назначение нефти - «сарты употребляют ее как лекарство от чесотки, а асфальт употребляют для своих сапожных изделий» [16:46]. Изначально планировалось показать в разделе «образцы золота, намытого г. А.П. Колесниковым» и воды из разных местностей и источников. Демонстрация образцов воды, видимо, была сочтена недостаточно занимательными для публики. Золото в экспозицию также не попало, и любопытство посетителей могла удовлетворить только статья А.П. Колесникова «Золотопромышленность в Туркестане», опубликованная к выставке [9:82-83; 22].

Следом за полезными ископаемыми в каталоге шли ботанические коллекции, в основном собранные во время походов О.А. и А.П. Федченко весной летом 1871 г. в пусты-

ню Кызылкум и по Заалайскому хребту. Было выставлено 350 трав, кустарников, частей деревьев. Наиболее характерные экспонаты были помечены в каталоге звездочкой, их выставляли под стеклом. Для «лиц, специально интересующихся ботаникой», была возможность, обратившись к дежурному по отделу, осмотреть новые, еще не описанные виды. Их не было в зале, но в опись предметов отдела их включили. В таких случаях каталог был первой научной публикацией результатов экспедиции.

Кроме академических коллекций экспедиции ИОЛЕАЭ в ботаническом подразделе были представленные местные растения, любопытные для широкой публики. В их подготовке принял участие И.И. Краузе. Были выставлены «красивые растения», «растения, дающие какие-либо продукты», живописные снопы злаков и трав, спилы стволов деревьев. Таких экспонатов было 321, то есть почти столько же, сколько и в гербариях, собранных с исследовательскими целями. На радость садоводам и рукодельницам планировали показать пророщенные семена и клубни, и «искусственные цветы, сделанные госпожой А.П. Харламовой по сухим экземплярам из гербария Ольги Федченко» [16:11]. А вот «копрологическую коллекции», собранную все той же дотошной четой Федченко, учитывая чувствительность публики, решили не выставлять, хотя и обсуждали такую возможность при подготовке [9:82]. Представители фауны в зоологическом подразделе каталога перечислялись по размеру от крупных - зверей, к мелким - паразитам человека и животных, насекомым и слизнякам. Всего в подразделе было 519 экспонатов. Для ценителей Д.Л. Ивановым был собрана коллекция «принадлежностей» с различными «туземными» приспособлениями для ястребиной и ружейной охоты и для ловли птиц [16:12]. Каталог анонсировал возможность увидеть в отделе живых животных из Семи-реченской области. Генерал Г.А. Колпаковский отправил в Москву верблюдов, яков, рысей. После закрытия выставки звери должны были поступить в Зоологический сад. Завер-

шала естественноисторический раздел небольшая антропологическая коллекция черепов с кладбищ, приобретенных докторами И.П. Суворовым и И.И. Моревым и востоковедом А.Л. Куном. Черепа дополнялись фотографиями антропологических типов представителей разных местностей Туркестана. Фотографии позднее вошли в парадный альбом, подготовкой которого А.Л. Кун был занят по заданию губернатора в это время. «Мумифицированных голов, слепков и образцов волос» достать к выставке не удалось, имелся «только один» мозг, доставленный из Самарканда лично А.П. Федченко [9:82].

Разделы сельского хозяйства и технологический были полностью новаторскими, показывая возможности производительных сил региона. Для подготовки этих разделов «в первый раз были подвергнуты подробному изучению сельскохозяйственная промышленность в крае и большая часть существующих технических производств. В этих исследованиях, вызванных выставкой, видна уже прямая польза ее», говорится во введении каталога [16:1]. Сельскохозяйственным разделом занимался М.И. Бродовский. Из 147 экспонатов, собранных им и генералом Г.А. Колпа-ковским для выставки, только 13 были орудиями труда, 4 -образцами почвы. Остальные позиции этого раздела каталога представляли злаки, семена и плоды. Их проще было выслать на выставку с мест. Кроме того, продукты сельского хозяйства региона были потенциальными товарами на всероссийском рынке и объектами возможного экспорта в метрополию. Акцент на продуктах в разделе был сделан в расчете возбудить интерес московских купцов и «привести в край новых предприимчивых деятелей» [16:1].

Для организации списка экспонатов технологического раздела было выбрано деление производств и ремесел на группы по типам используемого сырья. В каталоге раздела были перечислены 1023 экспоната, он был самым обширным из всех. Предметы были собраны, в основном, М.И. Бродовским и И.И. Краузе. В дополнение они запи-

сали в популярной манере подробные сведения о том, как именно «туземцы» обрабатывали или добывали те или иные виды сырья. Список экспонатов открывали шёлк, шерсть и хлопок, представлявшие наибольший интерес для русских промышленников. Очень тщательно составлен Д.Л. Ивановым раздел строительных материалов. Металлические изделия как продукты кустарных промыслов следовали в каталоге на 8 и 9 месте. Далее перечислены типы ресурсов, которые можно есть и пить - различные масла, мука, мед. Не обойдены вниманием наркотические вещества и алкоголь, «фармацевтические средства, встречающиеся в Туркестанском крае». Коллекцию лекарств собрал и написал пояснения И.И. Краузе, владевший аптекой в Ташкенте. Кожи, косметика, меха, и другие предметы «показательного потребления» размещены ближе к концу раздела. В самом конце списка упомянуты экзотические вещества: «таранджобин», используемый «для приготовления разных конфет» и «ширяш» из корней растений, который «обладает свойствами превосходного клейстера» [16:52].

Сразу за технологическим разделом следовал этнографический. Такая последовательность была вызвана влиянием популярной в те годы русской интеллигентной среде экономической теории Дж. С. Милля. Перевод «Очерков из политической экономии» Дж. С. Милля, сделанный золотым пером русской публицистики Н.Г. Чернышевским, был опубликован в читаемом журнале «Современник» в начале 1860-х гг. Русская интерпретация теории Дж. С. Милля, подчеркивала, что производство - сфера отношения человека к природе, и что хозяйственная деятельность приводит окружающую среду в соответствие с потребностями человека, и поэтому именно материальные условия быта играют главную роль в общественной жизни [7]. В контексте популярной в те годы экономической теории вполне логичным было показать публике не только природные условия региона, особенности его хозяйствен-

ного уклада, но и условия быта, «домашнюю и общественную жизнь» «различных народностей Туркестана». За этот раздел отвечал Ю.Д. Южаков. Он отобрал 303 экспоната. С опорой на уже имеющийся положительный опыт петер-буржской Этнографической выставки в разделе планировалось выставить несколько десятков восковых фигур в национальных костюмах сартов, киргиз, цыган, евреев, индийцев и персов, представили модели домов, музыкальные инструменты, игрушки, кибитки. Все экспонаты составляли систему вещей, позволявшую посетителям выставки, в основном жителям больших городов, сравнить то, что они видели в отделе, с собственной повседневной привычной материальной средой.

О военном характере присутствия русских в регионе напоминали последние разделы каталога. В военном разделе 184 экспоната демонстрировали обеспечение довольствия русских войск в Туркестане - образцы тканей для обмундирования, еду, фураж, палатки и транспортные средства. Эта часть экспозиции была задумана как «наглядный отчет» о том, на что тратились деньги из государственной казны. В последний момент в каталог были включены 216 разнородных экспонатов, присланных генералом Г.А. Колпаковским из Кульджинского района, «бывшей Илийской провинции Китайской империи» [16:75]. В 18621866 гг. в Илийской провинции шло восстание дунган и уйгуров против китайского наместника, по его просьбе в 1871 г. Россия ввела войска. В 1876 г. территории были возвращены Китаю, за исключением земель, где расселились мусульмане, пожелавшие остаться под защитой русского царя. Линия разграничения с Китаем в этой местности была окончательно установлена только в 1881-1884 гг. [5:82]. Предметы из «кульджинской коллекции» были сами по себе не так оригинальны на фоне остальных вещей, собранных для отдела. Они представляли интерес для посетителей как трофеи, материальные свидетельства текущих политических событий.

Тщательность, основательность и «строгость» в составлении каталога, обеспеченного более чем тремя тысячами собранных предметов, были заслугой и гордостью ИОЛЕАЭ. Для «наблюдательных наук», к которым тогда относили естествознание, коллекционирование и каталогизация были основным методом познания окружающего мира. Наблюдения с целью выделить необычные предметы из естественной природной и бытовой среды при беглом знакомстве с новым регионом требовало особенных навыков - деятельного любопытства, остроты зрения и дотошности. Добытые предметы препарировались, консервировались и засушивались. За сбором и консервацией коллекций следовала их систематизация и объяснения наблюдений, которые предпринимались коллективно и уже в метрополии. ИОЛЕАЭ вовлекли в разбор коллекций ботаника Э.Л. Ригеля, зоолога Н.А. Северцова, А.А. Штрауха, энтомологов В.Н. Ульянина, С.М. Сольского. Все они работали на добровольных основаниях. В результате собранные в Туркестане образцы флоры и фауны получили наименования в соответствии с общепринятой научной классификацией. В естественнонаучном разделе каталога даже шкуры тигров, рога и черепа горных баранов, охотничьи трофеи К.Н. фон Кауфмана и Г.А. Колпаковского, и искусственные восковые цветы мастерской А.П. Харламовой обозначены латинскими названиями [16:12]. Неожиданно для А.П. Федченко оказалось, что для разбора предметов коллекций по технологии гораздо труднее привлечь специалистов из научной среды. Сохранилось несколько его писем с просьбами к профессору И.И. Архипову на эту тему. Последнее из них от 29 апреля 1872 г. содержит предложение заняться этим за гонорар в 600 рублей [29]. В среде ученых-технологов еще не сложилась в то время общепринятая система классификации материалов и объектов, и задача представлялась для них трудно осуществимой. И.И. Архипов и М.Я. Киттары так и не справились с ней до издания каталога. Она была отложена на будущее.

Туркестанский павильон: премьера коллекции

Осенью 1871 г. К.Н. фон Кауфмана пригласили стать одним из почетных членов Комитета Политехнической выставки. Этим званием удостаивали тех, кто оказал финансовое или административное содействие. Благодаря энергичной поддержке генерала-губернатора в марте 1872 г. в Первом Кремлёвском саду началась постройка павильона для туркестанских коллекций. По проекту главного архитектора выставки Д.Н. Чичагова он должен был занимать 100 кв. сажень (455 кв. м) и расположится между центральным павильоном геолого-минералогического отдела и мануфактурным павильоном. Комитет по подготовке отдела во главе с А. П. Федченко решили придать постройке внешнее сходство с самаркандским медресе XVII в. Шир-дар. Для этой цели Д.Л. Иванов скопировал орнамент изразцовой облицовки фасада медресе из геометрических фигур, листьев, цветов и упрощенных «куфийских арабских надписей». Рисунки с изразцов вошли в коллекцию строительных материалов технического раздела экспозиции. Орнаменты повторили маслом на полотне с соблюдением пропорций. Полотно было натянуто на деревянную постройку, фасад которой в общих чертах напоминал медресе в пропорции «уменьшенной в 2 и 2/3 раза против настоящей величины Ширдара» [16:1]. Сочетание расписанного полотна и деревянных конструкций напоминало театральную декорацию. Сохранилась стереофотография с фронтоном павильона [35]. На ней остроконечная арка, которая образовывала нишу. На площадку перед нишей вела лестница в пять ступеней. У входа в кадр попали четыре «туземца», сидящие в непринужденных позах. Это не люди, как может показаться на первый взгляд, а восковые куклы в национальных костюмах. Манекены у входа усиливали театральный эффект.

Из каталога отдела мы узнаем, что левый вход в здание вел во внутренний двор с цветником, откуда был проход в

большой зал с картами, гербариями, препаратами, минералами, сельскохозяйственными и ремесленными орудиями. Правая часть павильона была отведена под площадку с группами манекенов этнографического раздела, далее посетитель попадал в небольшие комнаты с экспонатами военного и кульджинского разделов. Одна из стереофотографий была сделана в большом левом зале за цветником [36]. Благодаря неизвестному фотографу, мы видим, что предметы в экспозиции были расставлены не в полном соответствии со стройной системой, заданной каталогом. Каталог распределил собранные в путешествии предметы по логичным разделам и рубрикам. В зале павильона они вновь слились в единую, но уже искусственную среду. Почти всю заднюю стену большого зала занимала карта «Русский Туркестан». Ниже были укреплены листы с растениями гербария. По правой стороне у муляжа горного склона выставили чучело кабана и хищных птиц, на стене развесили охотничьи трофеи - рога и черепа баранов и маралов из Тян-Шаня. Там же на горизонтальной витрине -«черепа с кладбищ Самарканда и Ташкента, из коллекций Туркестанской ученой экспедиции и докторов И.П. Суворина и И.И. Морева». В центре зала - колонна из «снопов дикорастущих злаковых растений туркестанской флоры, собранных И.И. Краузе», по периметру ее окружают бочонки с семенами. Стереофотография передает почти материальное ощущение плотности заставленного предметами пространства. Эта часть экспозиции воплощала идею богатства и изобилия приобретенных территорий.

Постройка и отделка павильона Туркестанского отдела в Кремлёвском саду, обошлась в шесть тысяч рублей. Изготовление манекенов для этнографического раздела также обошлось в круглую сумму. Манекены или восковые фигуры как тип зрелища распространился в Европе с конца ХУШ в. Пока не была изобретена фотография, искусные мастера с медицинской подготовкой изготавливали их, имея перед глазами живые, либо недавно умершие моде-

ли. Восковые куклы приобрели особенную известность, благодаря доктору Филиппу Кёртису из Берна, открывшему в конце 1760-х гг. при поддержке принца Конти, либерального брата Людовика XV две коммерческие галереи восковых фигур в Париже. Моделями Ф. Кёртиса согласились быть следом за принцем Конти и юной Жанной дю Бари, любовницей короля, многие представители высшего общества, писатели и политики последовали их примеру. Предприимчивый антрепренёр показывал в своих галереях и восковые фигуры известных преступников и убийц, снятые с их тел сразу после казней. Манекены Ф. Кёртиса образовывали сцены частной жизни аристократии, например, «обед в Версале» или «Мария Антуанетта готовиться ко сну» [43:156-157]. 12 июля 1789 г. разгоряченная толпа вынесла на улицу из галереи Ф. Кёртиса восковые бюсты только что уволенного популярного швейцарского министра финансов Жака Неккера и герцога Орлеанского. Отказ драгун на площади Конкорд салютовать восковым бюстам привело, как считает исследователь Д. Макколам, к первым открытым уличным столкновениям в ходе Великой Французской революции [43:162]. В этом происшествии проявились специфические свойства восковых фигур -фотографическая верность натуре, портативность и эмоциональная сила воздействия на зрителей, превосходящая эффекты театральных представлений. Легендарные манекены доктора Ф. Кертиса были унаследованы дочерью его экономки, Марией Тюссо, и вывезены ей в Лондон в 1802 г. Галерея М. Тюссо в Лондоне стала частью «одной из самых впечатляющих империй развлечений современности» [43:153]. Почти полвека спустя восковые фигуры галереи М. Тюссо мог видеть А.П. Богданов. Он дважды в 1859 и 1868 г. ездил в этот город для ознакомления с местными музеями и ботаническими садами.

Во всех трех больших выставках, предпринятых по инициативе А.П. Богданова, разнообразие «этнографических типов» воплощали восковые фигуры. После Ан-

тропологической выставки 1879 г. А.П. Богданов пояснял потенциал этого типа зрелища для решения выставочных задач: «Манекены с представителей изучаемых племен [...] лучше всяких фотографий знакомят с характеристическими чертами и их особенностями; кроме того, они особенно останавливают на себе внимание массы посетителей и служат лучшим пособием для передачи цельного, законченного впечатления, как по ним, так и по сгруппированным около них вещам, для которых они являются естественным центром... Конечно, количество бюстов и манекенов, сделанных с антропологической целью, крайне ограничено по трудности добывания их и по стоимости» [2:28]. Если восковые куклы М. Тюссо и Ф. Кертиса волновали зрителей сходством с известными людьми, то манекены этнографических отделов изготавливались по «характеристическим» фотографиям, и передавали не индивидуальные портреты, а обобщенные «типы». Привычная и одобренная культурой зрелищная форма приспосабливала внешние особенности населения «диких» и «неведомых» регионов к восприятию неподготовленного зрителя.

А.П. Федченко, младший коллега Анатолия Петровича, имел, как видно из его подхода к формированию экспозиций Туркестанского отдела, больше интереса к непосредственным проявлениям жизни, чем к модным формам ее представления публике. Вспомним его радость от возможности представить на выставке живых животных, настоящий мозг или копрологическую коллекцию. По замыслу А.П. Федченко в павильоне должны были показывать себя публике «живые представители здешних ремесел», «два ткача, гончар, токарь, ювелир» [9:84]. В смете расходов отдела были заложены 2000 рублей на «прогоны» для них, и их дальнейшее устройство в Москве. Зимой 1870 г. он хлопотал об устройстве жилого помещения, где будут жить ремесленники из Туркестана. Оплачивались услуги «толмачей», которые вели переговоры. К зиме следующего года выяснилось, что «население Туркестана [.] в этот раз не

смогло принять самостоятельное участие в выставке». [(9:84]. Из Ташкента для участия в выставке приехал только один «юрмадус» (вышивальщик) по имени Мир Сафар. Он привез и продавал свои товары на импровизированном «восточном базаре».

Как некогда министра финансов Франции заменили в революционной толпе восковая кукла работы Ф. Кертиса, так и «живых туземцев» в толпе посетителей выставки заменили манекенами. На предварительных обсуждениях А.П. Федченко, как театральный режиссер, говорил о «постановке» многофигурных сцен из восковых фигур. По изначальному замыслу 25 манекенов должны были быть показаны за игрой в мяч, 27 изображать восточный базар с «кукнарханой», 18 - перекочевку у богатых и бедных киргиз, 6 фигур были нужны для представления сцены суда, 5 фигур - обед у сартов, еще 7 - женскую половину дома. Еще 41 фигура должны были объединиться в сцены «утро и вечер у киргизов». В небольшом павильоне планировали разместить 11 групп из 143 манекенов. Реализация столь масштабного замысла привела бы к созданию зрелища, напоминающего многоактный спектакль или документальный фильм о бытовой жизни региона. Как и при кинопроизводстве, «постановка» групп манекенов начиналась с натурных съемок в Туркестане. Приготовление экспозиции этнографического раздела обошлась организатором значительно дороже участия «живых туземцев». Ташкентским фотографам Н.Н. Нехорошеву и Г.И. Кривцову было ассигновано 500 рублей на «разъезды» для «тщательной и отчетливой» подготовительной съемки моделей. Изготовление 69 восковых кукол по фотографиям стоило 2000 рублей. Покупка одежды, украшений, сбруи и оружия для оформления фигур, а также шкур животных, юрты, мебели, ковров, музыкальных инструментов и весов для обстановки потребовало значительных сумм. Например, 3 халата стоили 150 рублей, большая юрта - 200 рублей, оружие обошлось в 605 рублей.

Теснота павильона, нехватка денег, сложности с получением фотографий достаточной для мастеров в Москве степени подробности, промедления со сбором и отправкой реквизита приостановили полет фантазии организаторов. После прений, упреков и сожалений полностью отказались от сцен игры в мяч, суда, утренней жизни киргизов. «Восточный базар», перекочевка, женская половина дома, обед были реализованы в несколько видоизменённой и сокращенной форме. От большинства групп остались, в основном, отдельные «типичные» фигуры в статических позах. Различия между «типами» передавались костюмами и атрибутами. Более широко публике представили бытовые сцены, смысл которых было легче понять без подготовки. Сохранилась стереофотография «площадки с группами манекенов этнографического раздела» [37]. Существенную часть занимала самая большая из реализованных «групп» «перекочевка киргизов». Каталог дополнял зрелище научно-популярным текстом о подробностях «этого характерного явления из жизни киргизов». [16:57]. Сопоставление текста с фотографией позволяет понять, что на одном из двух чучел верблюдов на вьючном седле сидит «киргизка, хозяйка аула» в рубахе и характерной белой повязке. Верблюда держит в поводу работник-байгуш, сидящий верхом на чучеле быка. Второе чучело верблюда покрыто бухарским ковром, на котором водружён ящик для украшений «карагул», орнаментированный костью и увенчанный фазаньими хвостами. Это приданое киргизской девушки. Еще на стереофотографии видна установленная у колонны павильона кукла базарного поливальщика с мешком из бараньей кожи для воды за спиной. Из каталога мы узнаем, что «поливальщик есть на всяком туземном базаре; обязанность его ежедневно поливать базар, за что он получает известную плату с хозяина каждой лавки» [16:56]. Еще 5 манекенов, попавших в этот кадр, представляют еврея, индуса, сарта и двух сартянок в «характерных» костюмах с этикетками на груди. Базар с пельменной и мелочной лав-

кой попал в кадр последней из имеющихся в нашем распоряжении стереопар из туркестанского отдела [38]. Эта часть экспозиции была предметом особой гордости организаторов отдела. В мелочной лавке на стереопаре видны мешки с сухофруктами и сладостями, бобины с нитками. Вдоль балки крыши лавки развешанные арканы, ногайки, уздечки, чубуки для трубок; у входа лежат зеркала и нарды. Среди разнообразных товаров разместилась кукла мелочного торговца в чалме и полосатом халате. «Они всегда оканчивают свою жизнь тем же, чем и начали, просиживая в своих лавочках» [16:60]. В соседней лавке «мантузы-дук-хана» помещена модель печи с казаном для кипящей воды и тремя деревянными решетами для их приготовления на пару, на втором плане - манекен сарта, раскатывающего стоя тесто для пельменей. В объектив фотографа не попали, к сожалению, цирюльник и его посетитель, кибитка и ее обитатели, а также женщины-сартянки, занятые обыденными делами на своей половине дома. Одна из них укачивает ребенка, служанка помогает госпоже одеваться перед зеркалом. Последняя группа напоминает классическую восковую фигуру Ф. Кертиса, изображающую вечерний туалет Марии Антуанетты.

Восковые куклы женщин в нарядной необычной одежде с украшениями должны были нравиться не только дамам. Группы манекенов удовлетворяли понятное любопытство посетителей к «домашней жизни» других людей. В данном случае это были не представители высшей аристократии, как в коллекции Ф. Кёртиса, а «инородцы». Эта часть экспозиции открывала им то, что было закрыто не только благодаря существующим социальным нормам, но и дальностью и опасностью путешествия. Восковые фигуры «туземцев» больше всего напоминали неподготовленной публике привычные манекены из магазинов платья. Тратя немалые деньги на манекены для Туркестанского павильона, К.Н. фон Кауфман стремился наверстать упущенное на Этнографической выставке 1867 г. Там население Турке-

стана было скромно представлено. В этнографическом разделе павильона при помощи своих штатных фотографов и А.П. Федченко он добился места для населения, вверенного ему края в «имперском многообразии» народов, мобилизовав все возможные ресурсы.

После выставки: новый хозяин коллекции.

Выставка продолжалась 97 дней, и за это время ее посетили 750 тысяч человек. Туркестанский отдел, как вспоминал тремя годами позже декан физико-математического факультета ИМУ А.Ю. Давидов, «был истинным украшением выставки и возбуждал всеобщее внимание». «Мы живо помним, с каким любопытством посетители толпились в помещении отдела, с каким вниманием они знакомились с предметами, поражавшими их своею новизной» [32:29]. 1 сентября, когда выставка закрылась, А.П. и О.А. Федченко находились на пути в Лейпциг - ИОЛЕАЭ и туркестанский генерал-губернатор командировали их на год в Европу для подготовки материалов экспедиции к публикации. Правительство в июле 1872 г., выделило на издание материалов 15 тысяч рублей. Разборкой павильона, упаковкой и вывозом коллекций занимался по поручению Алексея Павловича друг семьи и участник военно-исследовательской экспедиции генерала А.К. Абрамова к верховьям реки Зеравшан Д.Л. Иванов. Под наблюдением Дмитрия Львовича полотно с имитацией изразцов было продано. Вещи, выставлявшиеся в павильоне, были приобретены и перевезены на выставку на средства Туркестанского генерала-губернатора, и с юридической точки зрения они были его собственностью. Он безвозмездно передал их ИОЛЕАЭ, а общество на тех же основаниях передало их Комитету музея Прикладных знаний, который был учрежден при Московской городской думе 23 сентября.

Комитет музея принял решение выставить технические коллекции и манекены во временном помещении на

Пречистенке. Их разместили «изолированно» на третьем этаже арендованного Комитетом дома Степанова. Многие экспонаты, знакомые по каталогу, можно заметить на фотографии экспозиции отдела, сделанной в этот период. Теснота временного помещения не давала возможности расставить там многофигурные группы. Кибитка с семьей, всадница на верблюде и торговцы восточного базара были помещены на складе в бывшем павильоне Морского отдела выставки на Кремлевской набережной. Все манекены отдела весной следующего года по воле К.Н. фон Кауфмана и под наблюдением Д.Л. Иванова были отправлены в Вену на Всемирную выставку. Туркестанские коллекции принесли владельцам медаль, но пострадали от перевозки. Из протоколов заседаний Комитета мы узнаем, что экспонаты получили повреждения, нуждались в мелком ремонте. Начиная с демонтажа Венской выставки, заботу о физической сохранности туркестанских экспонатов взял на себя помощник А.П. Богданова Н.Ю. Зограф. Он был знаком с коллекцией, так как помогал А.П. Федченко с устройством Туркестанского павильона в Кремлёвских садах будучи еще студентом. Более 1000 ботанических и зоологических предметов, собранные в экспедиции, были собственностью супругов Федченко и не были переданы Комитету музея. Ученые забрали их для дальнейшего изучения и подготовки публикации. В дальнейшем эти предметы, как говорил А.Ю. Давидов в 1875 г., «обогатили кабинеты Московского университета» [32:29]. Ни в одном из путеводителей по музею мы больше не встречаем упоминания о туркестанских гербариях или коллекциях змей, жуков, червей из этой местности.

После отъезда супругов Федченко из Ташкента К.Н. фон Кауфман поддержал следующую инициативу по «ознакомлению России с новым, неизвестным ни для кого явлением» [28], то есть с вверенным ему краем. Как он писал в 1874 г. в письме к председателю ИОЛЕА Г.Е. Щуровскому, эту работу он «считал одной из главных

обязанностей первой администрации в наших Средне Азиатских владениях». [28]. Он доверил чиновнику для особых поручений своей канцелярии, выпускнику восточного факультета Санкт-Петербургского университета Александру Людвиговичу Куну «составление [.] этнографического, исторического, археологического и промыслового альбома при помощи фотографа [Н. В.] Нехорошева» [15:176]. Для альбома делал фотографии и подпоручик Г.И. Кривцов. Оба фотографа фигурируют и в сметах подготовки туркестанского отдела Политехнической выставки. По мнению коллеги А.Л. Куна Н.П. Остроумова, «этот дорого стоивший казне альбом не имел особых технических и научных достоинств (какими отличался индийский альбом), потому что [альбом А. Куна] не имел описания. Когда я в 1877 г. увидел этот альбом, то он был значительно потрепан любителями картинок - фотографий. Для позднейших научных исследований Туркестана альбом Куна оказался устаревшим». [15:176]. В альбоме 1400 фотографий были распределены по четырем томам, тематика которых названа Н.П. Остроумовым. К.Н. фон Кауфман писал в письме к Е.Г. Щуровскому, что, «не стесняясь качеством работы фотографических снимков», полученных в результате «трудных странствий по малоустроенным местностям в течение двух лет», он счел возможным подарить по одному экземпляру царю и наследнику престола. [28]. Один экземпляр альбома через О.А. Федченко был передан в Москву осенью 1874 г. для пополнения коллекции музея Прикладных знаний.

К этому времени Ольга Федченко была уже вдовой. Алексей Павлович погиб во время горной экскурсии в Альпах в окрестностях Шамони в августе 1873 г. На протяжении нескольких лет она при поддержке ИОЛЕАЭ прилагала массу усилий для анализа и публикации результатов путешествия, но дело шло тяжело. Задуманное А.Л. Куном и К.Н. фон Кауфманом описание к составленному им альбому снимков тоже так и не было, как мы

знаем из воспоминаний редактора «Ташкентского вестника» Н.П. Остроумова, реализовано в полном объеме. Эти затруднения указывают на существование институционального и интеллектуального барьера межу практиками, способными собирать материалы в путешествии, и кабинетными учеными, способными систематизировать и описывать их результаты. Людей, которые как А.П. Фед-ченко имели вкус и к тому, и к другому типу деятельности, было не много. К тому же, как показывает переписка с К.Н. фон Кауфманом, изученная О.А. Вальковой, местные власти охотнее выделяли деньги на собирание коллекций, на рисунки и снимки, чем на академические публикации [6:64-114]. Борьба за право считаться первооткрывателем того или иного вида, важная для научного мира, оставляла местную администрацию полностью безучастной.

С февраля 1873 г. три колонны русских войск под руководством К. Н. фон Кауфмана наступали на Хивинский оазис, хан оставил свою столицу неприятелю и бежал в пустыню. По заключенному в августе 1873 г. мирному договору хан признал себя вассалом русского царя и обязался уплатить контрибуцию более двух миллионов рублей [5:75]. По воспоминаниям Н.П. Остроумова, А.Л. Кун участвовал в Хивинском походе, чтобы «собирать» в ханских дворцах редкие рукописи и «этнографические предметы» для «препровождения» в Императорскую Публичную библиотеку и Царскосельский музей [15:177]. Музей прикладных знаний тоже получил в дар часть трофеев. В мае 1875 г. Константин Николаевич лично прибыл в Москву, чтобы передать Комитету музея «костюмы, украшения и другие вещи», «конфискованные во дворце Хивинских ханов». Они составляли гордость коллекции отдела вплоть до его ликвидации в 1901 г. В конце 1875 г. поступили шесть ящиков и два пакета от капитана К.А. Ларионова. Во время картографической поездки «для съемки горных проходов» он собрал «минералы и горные породы, гербарий и орнитологическую коллекция» в Кульжинском районе [32:33].

Орнитологическую часть взял для изучения Н.А. Север-цов, гербарий был отправлен Э.А. Ригелю в Петербург. В 1876 г. Кульджинская провинция была возвращена Китаю, и предметы из этой местности стали представлять меньше интереса для Туркестанского отдела.

В знак благодарности за «то добро, которое постоянно оказывается нам со стороны главного Туркестанского управления» ИОЛЕАЭ и Комитет музея провели «экстро-ординароное совместное заседание» заседание 7 мая 1875 г. Выступали товарищ почетного председателя общества Г.Е. Щуровский, вице-президент А.Ю. Давидов и Н.А. Попов, председатель отделения этнографии общества и зять ректора ИМУ С. М. Соловьева. Ученые в своих речах выразили благодарность за поддержку исследований в регионе, восхищались успехом Туркестанского отдела Политехнической выставки, напоминали о готовящемся издании материалов экспедиции. Н.А. Попов говорил о том, что завоевания в Азии «ввели нас в область всемирной конкуренции между образованными народами», и привел примеры в равной мере из области столкновения торговых интересов и из области борьбы за первенство в научных открытиях. В свете соперничества «образованных народов» поддержка усилий ученых приобрела политическую окраску [32:31]. После заседания почетного гостя пригласили положить камень в основание фундамента строящегося здания музея. В следующем 1876 г. К.Н. фон Кауфман прислал свой портрет работы фотографа М.М. Полякова в дар музею. Его разместили в зале, где заседал Комитет. Музей давал возможность генералу-губернатору Туркестана «ознакомлять Россию с неизвестным регионом», «энергичный радетель за дело музея», в свою очередь, поддерживал деятельность Комитета. Внимание и энтузиазм именитого сановника, судя по почестям, которые ему оказывали, были важны для усиления авторитета масштабного начинания московских профессоров в среде чиновничества.

Внутри музея не утихали споры о том, каким ему быть в будущем. В начале 1873 г. город безвозмездно выделил под

музей участок земли в 2500 кв. сажень (11 375 кв. м.) на Лубянской площади, а император передал в пользование музея «на все время его существования» «для устройства естественноисторических отделов» «часть Кремлевских садов, находящихся под Арсеналом». Отведенные участки в людных местах обещали приток посетителей, но и накладывали определённые обязательства на сообщество, так как интересовали многих предпринимателей. Комитет музея планировал начинать строительство одновременно в двух местах. Технические отделы хотели разместить в каменном здании на площади. Естественноисторические отделы, в отличие от технических, «требовали простор», для них в садах них планировали возвести «музей павильонной системы». Туркестанскую коллекцию было решено размещать «обособленно» в садовых павильонах, что снимало проблему сложностей его включения в общую систему музейных отделов. Во время заседания ИОЛЕАЭ и Комитета музея 7 мая 1876 г. К.Н. фон Кауфману показали варианты здания для Туркестанского отдела в Кремлевском саду, спроектированные Н.А. Шохиным и Н.В. Никитиным. Н.А. Попов на этом заседании говорил о том, что «важность среднеазиатского вопроса должна будет побудить москвичей последовать примеру Англии, имеющей в Лондоне музей для своих колоний, и обратить небольшое Туркестанское отделение в обширный отдел, который мог бы служить пособием для изучения всего русского востока и стран с ним сопредельных» [32:32]. А.Ю. Давидов на том же заседании говорил о том, что Туркестанскому отделу «предстоит раздаться вширь и вглубь и быть, на сколько это возможно, выражением цивилизации России», озвучивая классическую для колониального дискурса идею о роли образованных народов по отношению к «туземным». Видимо, мысль о создании вокруг туркестанского «ядра» обширной коллекции колоний достаточно прочно утвердилась в умах членов Комитета музея. В 1877 г. его секретарь Н.К. Зенгер в записке о дальнейшей

программе развития музея еще раз озвучил мысль о «широкой будущности перейти в последствие в ядро Азиатского Музея или Музея колоний» [41: 92].

В ходе строительства грандиозные планы Комитета музея столкнулись с реальностью. Стало понятно, что строить одновременно и каменное здание для технических отделов на Лубянской площади и музей павильонной системы в Кремлевских садах они не смогут. Выделенная на стройку правительством сумма в 500 тысяч рублей была явно недостаточной. К сожалению, А.П. Богданова, Комитет принял не без внутренней борьбы решение отложить реализацию уже готовых архитектурных проектов садовых павильонов на неопределенный срок. К концу 1876 г. центральная часть здания на Лубянской площади была достроена, в январе 1877 г. туда были перевезены коллекции. На заседании Комитета музея в январе 1877 г. Н. К. Зенгер указывал на то, что «название нашего музея [...] достаточно широко, чтобы сохранить за ним в значительной степени свободу различных комбинаций» [41:90]. При расстановке экспонатов в новом здании он предлагал подумать о комбинации коллекций, которая могла бы внести «правильную систему» и позволила бы в дальнейшем «заполнять пробелы» и «выдвигать на первый план составные части, заслуживающие особого внимания» сообразно требованиям времени. Через несколько месяцев автор этой стратегии внезапно умер, однако музейное сообщество действовало в намеченном русле. В новом здании манекены туркестанской коллекции были размещены на площадках лестничных пролетов второго и третьего этажей. В том числе, «группа» манекенов киргизки на верблюде и работника на быке разместилась между вторым и третьим этажом, а мелочный торговец со своей лавкой и пельменщик с казанами - этажом выше. Шкафам с вышитой одеждой, обувью, украшениями и сбруей из «ханских дворцов» нашлось место там же. Расстановка столь ценных экспонатов на лестницах между этажами указывает на неопределен-

ность статуса коллекции и на отсутствие в Комитете музея постоянного директора отдела, который бы волновался об их сохранности. Даже при гибком подходе к системе расстановки, никто не знал, к какой части музея отнести эти предметы.

Туркестанская коллекция и отдел Промышленной этнографии

В мае 1876 г., накануне закрытия экспозиции музея Прикладных знаний на Пречистенке, ИОЛЕАЭ подал прошение министру народного просвещения о проведении Антропологической выставки в 1879 г. В 1877 г. после получения разрешения, был собран Комитет выставки, приняты первые пожертвования от банкиров и предпринимателей. Выставка была задумана, в первую очередь, для поддержки профильной кафедры ИМУ через популяризацию новой дисциплины. Кафедра была только что основана на физико-математическом факультете ИМУ на деньги, пожертвованные К.Ф. фон Мекком. Ученик А.П. Богданова Д.Н. Анучин был отправлен во Францию для подготовки к профессорскому званию, а для обеспечения кафедры учебными пособиями и сбора научного материала была задумана выставка. Планировалось собрать, например, «снаряды, употребляемые в краниометрии, собрания волос различных цветов, серии каменных орудий различных местностей, коллекции антропологических журналов» [3:4]. Для А.П. Богданова было важно, чтобы «эта наука не явилась с полулитературным и полупублицистическим содержанием, а установилась как строго серьезная есте-ственноисторическая» [13:181]. Программные заявления А.П. Богданова отделяют новую инициативу от того «бытописательного» и «колониального» содержания, которое представление народов империи приняло на Этнографической и частично Политехнической выставках под воздействием ожиданий публики. Н.А. Попов, речь которо-

го на чествовании К.Н. фон Кауфмана в мае 1875 г. была характерным образцом «публицистической этнографии», вскоре был заменен в отделении этнографии ИОЛЕАЭ на В.Ф. Миллера. Антропологию А.П. Богданов предлагал понимать, как «естественноисторическое монографическое описание рода «Человек»» [3:4]. Не желая следовать сложившимся ожиданиям публики, Комитет выставки решил направить свои усилия не столько на привлечение «большего числа экспонентов» и на общее администрирование выставки, сколько на «заботу о своих собственных собраниях», на обеспечение их систематичности и научной новизны [3:5]. Была составлена подробная инструкция по сбору материала с обоснованием научных критериев. Этим занимались, в частности, сотрудники статистических комитетов и административных учреждений на местах. Сотрудники музея Прикладных знаний получили возможность отправится «на раскопки и в поездки в целях содействия устройству выставки», их отчеты были опубликованы. Среди командированных был хранитель туркестанской коллекции и отдела прикладной зоологии Н.Ю. Зограф. Вместе с хранителем учебного отдела А.И. Кельсиевым «по почину и на средства» Комитета они отправились для «изучения северных окраин». Николай Юрьевич и Александр Иванович собирали черепа самоедов и лопарей, вели курганные раскопки доисторических людей. [3:5].

Выставка открылась в апреле 1879 г. в московском Манеже. Там были и экспонаты из Туркестана. В краниологический отдел, который готовил сам Анатолий Петрович, вошла коллекция черепов, собранная на иранском кладбище близ Ташкента и в Афросиабе, древней крепости Самарканда. Черепа вывез в Москву в 1871 г. А.П. Федченко. В Туркестанском павильоне Политехнической выставки была показана только незначительная их часть. В Ферганской области, где летом 1875 г. русские войска вели боевые действия против Кокандского ханства, собирал черепа для

Антропологической выставки доктор С.И. Моравицкий. С 1870 г. на службу в администрацию К.Н. фон Кауфмана поступил вернувшийся со стажировки в Германии ученик А.П. Богданова, зоолог и путешественник А.И. Вилькинс. Его стараниями был подготовлен материал о «племени люли», самаркандских цыганах, к выставке были изготовлена группа восковых фигур представителей этого племени. А.П. Богданов писал, что ИОЛЕАЭ «на Этнографической выставке собрало уже значительное число манекенов представителей различных племен и поэтому оно сочло лишним новое воспроизведение их: все могут видеть их в этнографическом отделении Публичного музея», куда поступили экспонаты выставки 1867 г. На выставке 1879 г. было решено ограничить их число, теми «кои представляют дополнение к уже имеющимся или полезны по новой обстановке» [3:7]. Тем не менее, туркестанская администрация, помня об успехе своих манекенов на Политехнической выставке, настояла на размещении двух групп и модели могилы самаркандского воина. В этот раз организаторам удалось привезти нескольких жителей Туркестана, чтобы представить их ученым участникам Антропологического конгресса, проходившего в дни выставки. Во многих отношениях новая выставка ИОЛЕАЭ воспринималась организаторами как возможность довести до реализации некоторые замыслы, которые остались за рамками прежних мероприятий или дополнить то, что казалось достойным дополнения. Члены общества в очередной раз демонстрировали последовательность решений и устойчивость их мотивов.

Накануне открытия выставки А.П. Богданов жаловался, что Комитету не удалось «провести на сколько возможно систематических порядок» в размещении предметов, «при всем желании Комитет не смог подготовить ко дню открытия обстоятельный путеводитель». Экспоненты до последних дней не были уверены в том, какие именно предметы и в каком количестве выставлять, многие экспонаты были

доставлены в последний момент перед открытием выставки. Задуманный порядок был нарушен, Комитет вновь был вынужден проявлять гибкость в системе расстановки. Они не хотели откладывать открытие, которое было намечено на пасхальные каникулы. В каникулы легче было привлечь внимание университетского сообщества, которому, в первую очередь, была адресована выставка. Организационные сложности А.П. Богданов объяснял внешними обстоятельствами: «и Россия и Западная Европа почти до самых последних дней устройства выставки находилась в напряженном состоянии вследствие Восточной войны и под опасением чумы» [3:6]. Действительно, мероприятие готовилось в те годы, когда внимание русского общества было полностью приковано к военным действиям, которые с апреля 1877 по январь 1878 гг. Россия вела против Османской империи на Балканах и на Кавказе. Летом 1878 г. в Астраханской губернии разгорелась эпидемия чумы. Благодаря сбоям в организации, не воплощенной осталась идея представления на выставке «систематики ныне живущих племен». Этнографическое отделение получилось несколько пестрым, так как туда определяли то, что не знали где разместить. После окончания выставки осталось более 7 тысяч предметов, они были переданы, как и планировалось, ИМУ. Предметы из этнографического отдела Антропологической выставки поступили в музей Прикладных знаний.

Вопреки организационным сложностям, Антропологическая выставка в Манеже запомнилась не только специалистам. Модели плезиозавра, ихтиозавра и других ископаемых ящеров, препараты человеческих органов и патало-гические черепа, восковые фигуры карликов, «знаменитых волосатых людей Андриана Евтихеева и его сына», «казанской бородатой женщины Юлии Пастраны» произвели впечатление на широкую публику и на антрепренёров. В распоряжении музея по-прежнему находился участок земли в Александровском саду, предназначенный под по-

стройку павильонов для естественноисторических отделов музея. Обнесенный ветшающим деревянным забором, участок пустовал с 1873 г. Комитет музея тратил ежегодно 1168 рублей из своего скромного бюджета на жалование сторожам, садовнику, который стриг траву, и на выплату аренды Дворцовому ведомству. На участке со времен Политехнической выставки работала кофейня, хозяин которой выступал субарендатором части земли. Содержание сада отягощало музей, Дворцовая контора регулярно выражала недовольство запущенностью участка, городские власти раздражал ветхий забор. После Антропологической выставки городские антрепренёры обратились в Комитет музея с предложениями об устройстве в пустующих садах «зрелищного предприятия». В июне 1880 г. Н.К. Миляев, управляющий делами бельгийского акционерного общества «Société Anonyme de Panoramas de la Russie», предложил арендовать у музея 400 кв. сажень (1820 кв.м.) земли на 15 лет за 2000 рублей в год. Общество планировало построить на этом участке «круглое здание из камня, кирпича, железа и дерева», диаметром в 20 саженей (42 м) и «устроить в нем панораму и диораму исторического содержания, преимущественно из минувшей Турецкой войны» [33:52]. По истечении срока панорама должна была бы перейти в собственность музея. В августе того же года свой проект использования земли в саду представил Комитету А.Ф. Федотов. Александр Филиппович был хорошо знаком членам ИОЛЕАЭ. В 1872 г. он организовал на Политехнической выставке во временном деревянном помещении народный театр, который успешно работал все три месяца. Театр на выставке был построен при поддержке московского генерала-губернатора В.А. Долгорукова и Комиссии по улучшению быта рабочих и ремесленников на деньги, собранные по подписке. В России тех лет частные театры были запрещены в столицах. Проекты А.Ф. Федотова, нацеленные на то, чтобы сделать театральные зрелища более доступными простым горожанам, находили поддерж-

ку у губернатора. Александр Филиппович, отчисленный студент медицинского факультета ИМУ, стал заметным актером Малого театра. Летом 1880 г. актер-антрепренёр предлагал Комитету музея выстроить в Кремлёвском саду каменный теплый театр «предназначенный для исторических, бытовых и образовательных представлений» и для публичных народных чтений с проекционным фонарем. В фойе и коридорах планировалось отвести место для «выставок художественных и технических произведений». В здании предусматривалось помещение с отдельной платой за вход для устройства «неподвижной и движущейся панорам», «чтобы популяризировать флору и фауну различных местностей России и других государств, их образ жизни, обычаи, сооружения» [34:54]. «Рядом со зданием театра я обязуюсь выстроить здание для этнографического отдела музея ценою от 30 до 40 тысяч рублей, которое, по отстройке его, прямо перейдет во владение музея» [34:54]. Зрелищное предприятие должно было перейти в собственность музея через 24 года. Одновременное представление более привычных публике манекенов в музейном павильоне и образа жизни, обычаев и сооружений при помощи при новой технологии проекции А.Ф. Федотов считал удачным решением, способным привлекать зрителей на протяжении четверти века. Он подчеркивал новизну этой «формы популяризации знания, возникшей от Жюля Верна» [34:54]. Комитет музея благосклонно принял оба проекта, с оговорками о том, что хотел бы контролировать не только архитектурный проект, но и репертуар театра, и программу чтений и лекций. Через несколько месяцев в Петербурге был убит Александра II. В напряженной политической обстановке министерство Императорского двора, собственник земли в Кремлёвских садах, отклонило оба проекта. В 1885 г. директор архитектурного отдела и член Комитета музея Н.А. Шохин оставил должность старшего архитектора московской Дворцовой конторы, которую занимал 45 лет. Выйдя на пенсию, Николай Александрович боль-

ше не имел возможности отстаивать интересы музея перед чиновниками. После его смерти музей вынужден был вернуть участок в Кремлевском саду собственнику.

Образовательный этнографический театр так и не был построен, но в предложениях предпринимателей проявился характер интереса общества к этнографическим собраниям музея.

В мае 1882 г. умер Константин Николаевич фон Кауфман, «энергичный радетель за дело музея» и Туркестанского отдела. В результате военных компаний 1882-1884 гг. были завоеваны земли, населенные туркменами. Российская армия вышла на линию разграничения с Персией, в декабре 1881 г. была заключена российско-персидская пограничная конвенция. Наступательные действия русских закончились в марте 1884 г. присоединением Мервского оазиса [5:77]. Период установления контроля над новыми территориями закончился, начался период освоения. Члены Комитета все чаще стали оценивать туркестанскую коллекцию как «тщательно собранную», «строго систематизированную» и полностью «законченную». А.П. Богданов, хоть и отказавшийся в середине 1870-х гг. от прямого руководства музеем, все еще имел существенное влияние на его жизнь. Как вспоминали его коллеги, он «всегда был поборником того, чтобы коллекции музея не были безжизненным материалом, стоящим в шкафах и охраняемом от пыли и моли» [10:70]. Между тем, туркестанская коллекция утратила актуальность и связь с «общим интересом». Чтобы привлечь к ней внимание, предметы из нее в октябре 1881 г. показали на регулярных и популярных «воскресных объяснениях коллекций», которые музей проводил с 1873 г. Для объяснения предметов Н.Ю. Зограф прочитал лекцию «Жители Туркестана».

Вопрос о том, как вернуть актуальность устаревающей коллекции, возвратил музейное сообщество к размышлениям о пути ее включения в общую систему музейных отделов. При подведении итогов деятельности музея в связи

с десятилетием его существования Н.Ю. Зограф вновь озвучил идею сделать ее «ядром», но уже не целого музея колоний, а отдела Промышленной этнографии русских окраин [12:60]. Сообщество музея пристально следило за организацией близких по теме экспозиций в европейских столицах. Николай Юрьевич напомнил коллегам о выставке колоний в Париже во Дворце промышленности на Ели-сейских полях, Кенсингтонском музее в Лондоне, «музее Азиатской этнографии» в Вене, «Колониальной выставке в Амстердаме». В отделе Промышленной этнографии предполагалось показывать «жизненную обстановку русских народов и наших азиатских соседей», чтобы предприниматели, планирующие торговать с «экзотическими потребителями», лучше представляли их «вкусы и требования» [11:15]. Н.Ю. Зограф дистанцируется от гуманитарных аспектов изучения народов. Он пишет, что «духовная жизнь народа [...] интересует музей менее, чем жизненная». [11:15]. В этом отношении он воспроизводит позицию своего товарища А.П. Богданова, недвусмысленно выраженную при подготовке Антропологической выставки. Коллекционирование бытовых предметов для изображения «имперского многообразия» было проверенной стратегией, которая открывала перспективу неограниченного приращения коллекции. Проверенный временем подход к этнографическому коллекционирования освежили актуальной прагматической риторикой, напомнив о растущей внутренней торговле и индустриализации производства предметов потребления.

Туркестанская коллекция должна была быть в новом отделе объединена с предметами, поступившими после Антропологической выставки. Новые поступления разместили на первом этаже в двух комнатах, прежде занятых книжным складом. Создание нового отдела началось с инвентаризации поступивших предметов. В 18811882 гг. Н.Ю. Зограф описал расположение предметов этнографического собрания для второго издания путеводи-

теля по музею. Новая экспозиция была «открыта для лиц, интересующихся специально этнографией», но «еще не доступна для публики». В центре первой комнаты находились 14 манекенов «северных инородцев», самоедов (ненцев), лопарей (саамов), тунгусов (эвенков) и «финно-татарских народностей», мещеряков, татар, черемисов (марийцев), остяков (хантов). На стенах этой комнаты висели три щита с одеждой, утварью, моделями домов северных русских из Архангельской, Вологодской и Олонецкой губерний. По углам стояли манекены двух московских цыган и белорусской женщины. Во второй более просторной комнате выставили шесть манекенов людей «с уродливыми отклонениями» и восемь манекенов «вне-европейских народностей», японца, негров, готтенота, австралийцев. Ниже висели щиты с предметами, утварью и одеждой белорусов, и «случайными» предметами «сибирских инородцев Китайской цивилизации» (монголов и бурят), а также айнов, чукчей, гиляков (нивхи), вогулов (манси). У противоположной стены были размещены шкафы с костюмами разных народов - от китайцев, вогулов, бурятов до могилевских евреев и латышей. Там же были развешены головные уборы россиянок, и расставлена коллекция детских люлек «от среднерусских до калмыцких и лопарских». Ниже были щиты с оружием и орудиями с Кавказа [20:77-78]. Ученик А.П. Богданова и магистр зоологии, привычный к точности языка своей дисциплины и к внимательному наблюдению, составил обстоятельный и подробный текст. Пытаясь обобщать предметы в группы, он опирался попеременно на их географические, этнические и антропологические характеристики. Шаткость принципа группировки затруднила решение задачи внести порядок в большое и стихийно сложившееся собрание разнородных вещей. В 1883 г. для обзора о деятельности музея за истекший год он подготовил еще одно описание отдела, в котором объединил предметы исключительно по географическому признаку: Туркестанский край, Сибирь, Кав-

каз, северные окраины, северо-западный край. При такой группировке стали заметны пробелы: коллекции «южных окраин», Финляндии «совершенно отсутствуют в отделе» [11:16]. Некоторые проблемы для концепции нового отдела прибавили щедрые дарители музея. Например, К.В. Струве, бывший русский посланник в Токио, пожертвовал «прелестный идол Будды», адмирал А. Б. Асланберг, госпожа О. О. Дюбуа подарили «три предмета из Сиама», позже в отделе появились «кустарные изделия из Индии» от Н.И. Лыжина. Индию, Китай и Японию только с большой натяжкой можно было отнести к «окраинам», с которым России предстояло налаживать регулярную торговлю. Поскольку новый отдел, вопреки усилиям, никак не обретал ясных очертаний, туркестанская коллекция оставалась на своем месте, украшая лестничные пролеты музея.

Туркестанская коллекция обретает место

Осенью 1882 г. Комитет музея пригласил на пост директора отдел Промышленной этнографии 33-летнего В.Ф. Миллера. Владимир Федорович, ученик основателя «русской мифологической» школы в лингвистике и истории литературы Ф.И. Буслаева, занимался теорией языкознания и санскритологией. В 1879 г. он увлекся историей и культурой осетин, и совершил три поездки на Кавказ. В 1881 г. были опубликованы его «Осетинские этюды», в которых он исследовал язык осетин, и их верования, предания и традиции, записанные в поездках. Ученого интересовали их связи с арийской мифологией, которая была предметом его магистерского исследования. По результатам исследований на Кавказе В.Ф. Миллеру в 1883 г. присвоили докторскую степень. Члены ИОЛЕАЭ, не дожидаясь защиты, пригласили его сначала возглавить этнографическое отделение общества, а потом и войти в Комитет музея в качестве директора отдела Промышленной этнографии.

Весной 1883 г. музей закрывался на капитальный ремонт здания и коллекций. В том числе, были отремонтированы туркестанские манекены. Для нового отдела отвели три комнаты на первом этаже. Одну из которых ранее Комитет музея сдавал в аренду под торговые помещения. Туркестанские коллекции заняли две из трех комнат. Последняя комната была оставлена для этнографического собрания. Музей открылся для посетителей осенью. В 1884 г. В.Ф. Миллер занял пост заведующего Дашков-ским музеем, этнографическим отделением Публичного (Румянцевского) музея. В том же году он выступил с докладом о необходимости серьезных преобразований отдела Промышленной этнографии на заседании Правления музея Прикладных знаний. Правление собиралось по мере необходимости принятия решений по текущим делам, и было исполнительным органом Комитета музея. Владимир Федорович предложил изменить «слишком широкое и неопределенное название» на более точное: «отдел кустарной промышленности окраин России». Директор не только хотел внести систему в коллекцию, но и, вопреки тесноте помещения, расставить предметы так, чтобы общая идея собрания была более понятна для посетителей. Он говорил, что экспозиция отдела распадается на две части -«полный и ценный отдел Туркестанского края» и «склад всяких этнографических курьезов». Среди этих «курьезов» он упомянул «египетскую статуэтку, голову и ногу мумии», «гипсовую фигуру каменной бабы из Испании», «манекен татуированного японца», «металлический сосуд времен Алексея Михайловича». Эти предметы профессор предлагал передать в другие музеи - они не относились к окраинам России.

В.Ф. Миллер более последовательно, чем Н.Ю. Зограф сгруппировал предметы. Он выделил группы - манекены и предметы быта северных инородцев; манекены татар, цыган, мещеряков (и.т.д.); коллекцию кавказских предметов; коллекцию предметов с севера России и из Белоруссии. Он

предложил оценить каждую из групп по тому, какое место в торговом обороте с центром России занимают регионы, представленные ее экспонатами. Поволжье, север, запад и юг России имели развитые современные производства и сельское хозяйство. Эти регионы трудно было назвать «промышленными окраинами». Предметы быта мещеряков, татар, цыган, белорусов, крестьян Вологодской и Архангельской губерний предлагалось передать в Дашковский музей. По мнению В. Ф. Миллера «сибирские и северные инородцы» покупали в центральной России «главным образом водку». Их ремесло находилось в «начальном состоянии». По расчетам директора «две трети залы для них достаточно». Благодаря освободившемуся месту появлялась возможность более подробно показать предметы народов Кавказа, которые были объектом научных исследований директора. В этнографическом собрании были восковые фигуры «лопарей, самоедов, тунгусов». Они вполне вписывались в новую концепцию отдела, но вызвали критику, как устаревший способ представления этнографических предметов посетителям. Их сходство с манекенами из магазинов платья вызывало у В.Ф. Миллера скорее иронию, чем одобрение: «Очевидно, в музее Промышленности манекены не могут иметь такого значения, как в полном этнографическом музее, имеющем целью представить можно более полно и наглядно типы народностей. Роль манекенов в музее Промышленности может быть та, что они заменяют вешалки для костюмов, и в этетическом отношении предпочтительнее шкафов и рам. [.] Но в таком случае их должно быть больше, и манекены должны быть защищены стеклами от пыли и моли» [8:5]. В.Ф. Миллер стремился к тому, чтобы привести способы представления экспонатов отдела в соответствие со специализацией коллекции. Для этого он предлагал передать все манекены отдела в коллекцию вверенного ему Дашковского музея. Там они могли быть присоединены к тем 270 манекенам, которые поступили в Дашковский музей, после Этнографический

выставки, чтобы давать посетителям широкий обзор типов народов. В докладе вопрос с дорогими и привлекательными для публики манекенами был дипломатично оставлен «на усмотрение Правления».

План В.Ф. Миллера по обмену и передаче экспонатов был осуществлен в 1885 г. Освободившееся место заняли «предметы быта остяков и самоедов северо-западной Сибири от Н.Л. Гондатти», коллекция из 200 «кавказских кустарных предметов от С.В. Лепешкина». До 1887 г. в отделе Промышленности окраин стояла небольшая коллекция люлек, игрушек и других предметов, связанных с уходом за детьми, собранная для Антропологической выставки доктором Е.А. Покровским. Она имела статус подотдела Физического воспитания детей. В 1887 г. коллекцию Е.А. Покровского перенесли на третий этаж в Учебный отдел, а на освободившемся месте расставили новые предметы, привезенные В.Ф. Миллером из Крыма и с Кавказа специально для пополнения отдела. Это был последний вклад В.Ф. Миллера в развитие вверенных ему Комитетом музея коллекций. Специалист по «не-европейским» культурам и теории языкознания провел анализ разнообразия этнографических предметов, накопившихся за годы в музее. В результате он смог выстроить жизнеспособную и понятную посетителям систему представления экспонатов. Его подход был основан на представлении публике «кустарной техники», то есть ремесел, и «художественного вкуса инородцев окраин и населения соседних с Россией малокультурных стран» [25:56]. До этого посетителям, при помощи почти тех же предметов показывали «жизненный уклад» или быт. Этот принципиальный поворот можно связать с проникновением в Россию идей британского движения «Искусств и ремесел». Под влиянием работ Дж. Рёскина и У. Морриса сформировалось представление об эстетической ценности ремесленных изделий, и их превосходстве над продуктами индустриального производства. Концепция В.Ф. Миллера наиболее полно изло-

жена в описании отдела, которую он подготовил к двадцати пятилетию музея. В ней прагматические и политические обоснования актуальности собрания уступили место эстетическим. В рамках, заданных В.Ф. Миллером, отдел Промышленности окраин сохранялся в неизменном виде 10 лет.

Последние годы туркестанской коллекции

К началу ХХ в. экономическая деятельность метрополии изменила образ жизни людей, населявших Туркестан. Были ввезены новые сельскохозяйственные и огородные культуры, вводились новые приемы разведения шелковичных червей. Были прорыты ирригационные каналы, построены Закаспийская и Среднеазиатская железные дороги. Началось массовое переселенческое движение из центральной России. Примерно в это же время правительством были приняты налоговые льготы для хлопкоробов, и непомерно высокие пошлины на хлопка-сырца из США. С начала 1890-х гг. в Туркестане начался хлопководческий бум, земля освобождалась от зерновых культур ради разведения хлопка. На внутренний рынок региона стали завозить дешевые индустриальные потребительские товары, которые полностью вытеснили изделия кустарной промышленности [1]. Тот Туркестан, который был показан в отделе Промышленности окраин музея, уходил в прошлое. Слово «сарты» стали все реже использовать для обозначение крупной этнической группы, проживавшей в регионе, так как его происхождение вызвало острую дискуссию в академических кругах. А ведь оно было написано на эти-кетах шести манекенов отдела.

Новое положение дел было представлено москвичам на Среднеазиатской выставке в Императорском историческом музее в 1891 г. Начиная с обозначения региона, использованное вместо заимствованного у британцев «Туркестана», все на выставке указывало на поворот от политики

конкуренции с соседом к озабоченности собственными интересами. Выставка была богато обставлена, ее проводили промышленники, торговавшие с регионом и заинтересованные в рекламе своих предприятий. Можно сказать, что цель «привести в край новых предприимчивых деятелей», которая декларировалась при устройстве павильона Политехнической выставки, была на тот момент достигнута. Темы отделов в Императорском историческом музее были выбраны такие - «картографический и экспедиции по исследованию старого русла Амударьи», «сырье Средней Азии», «ввозный отдел», «военно-исторический отдел», «самаркандский базар», «зал кустарно-заводской промышленности», «железнодорожный и этнографический». Организация экспонатов по отделам напоминала Туркестанский павильон Политехнической выставки 1872 г. Раздел карт и экспедиций, и военный остались без изменений. Технологический разделился на сырьевой и кустарный отделы. Как и при постройке павильона в 1872 г., устроители уделили особенное внимание воспроизведению обстановки самаркандского базара. Для создания атмосферы были использованы не манекены, а задник из увеличенной панорамной фотографии базарной площади с видом на соборную мечеть Биби-Ханум. Самым крупным и подробным был ввозной отдел, где были представлены товары предпринимателей, финансировавших выставку. В этнографическом отделе были выставлены не только восковые фигуры жителей в характерной одежде, но и макет железнодорожного полотна с локомотивом и грузовыми вагонами. Группы «перекочевка киргиз» и «цирюльник с клиентом» представляли отдел Промышленных окраин Политехнического музея. При подготовке Среднеазиатской выставки председатель ее Комитета А.А. Майков обращался за содействием в Политехнический музей. Он попросил предоставить на две недели комитету выставки фотографии Туркестанского отдела для ознакомления [30]. На основании фотографий Комитет выставки давал

указания архитекторам, разрабатывавшим новую экспозицию. Туркестанская коллекция политехнического музея в 1890-е гг. воспринималась в профессиональных кругах как эталон, в котором зрелищность формы сочеталась с рациональной интерпретацией местного материала.

Манекены туркестанской коллекции в последний раз представляли свой край на Всероссийской промышленной и художественной выставке в Нижнем Новгороде в 1896 г. В том же году было закончено правое крыло музейного здания на Лубянке, обращенное к Ильинскому скверу. У музея появились дополнительные помещения. Экспонаты готовили к перестановке и переезду. В 1895 и 1896 гг. умерли А.П. Богданов и председатель Правления музея директор сельскохозяйственного отдела Д.А. Наумов. Они были почти сверстниками, одновременно учились в ИМУ, и были соратниками по многим начинаниям в музее и вне него. Место председателя Правления занял химик-технолог Петр Петрович Петров. Он работал в музее с дня его основания, начав с должности хранителя Технического отдела. С приходом в Правление музея нового поколения он стал менять профиль. Все реже в документах его называли «музеем Прикладных знаний», все чаще - «Политехническим». Большую часть отделов возглавили инженеры-технологии и люди с техническими интересами. В 1896 г. В.Ф. Миллер предложил передать все экспонаты отдела Промышленности окраин России, кроме туркестанской коллекции, в Этнографическое отделение Публичного музея. Сам он уже не был его заведующим, приняв предложение возглавить Лазаревский институт восточных языков. В освободившейся от этнографического собрания комнате открыли отдел Новостей промышленности, который возглавил ученик П.П. Петрова В.Р. Вильямс. После закрытия отдела Промышленности окраин туркестанская коллекция опять стала самостоятельным отделом.

В путеводителе по музею 1901 г. было в последний раз опубликовано описание экспонатов Туркестанского отде-

ла. На его страницах мы обнаруживаем знакомую группу «перекочевка киргиз» с верблюдом и слугой на быке, а также пельменную и мелочную лавки. Спустя почти 30 лет после выставки в Кремлевских садах, манекены, изготовленные по проекту А.П. Богданова и А.П. Федченко украшали залы 21 и 22 на втором этаже в «новом» правом крыле здания с видом на Ильинский сквер. В обновленном музее Туркестанский отдел разместили рядом с Учебным. К началу ХХ в. сведения о рельефе, флоре и фауне, ремесле, жилищах одежде и внешности местных жителей вошли в популярные путеводители и школьные учебники. Знания, накопленные научным сообществом о Туркестане, стали основой общепринятой картины мира, распространяемой через систему начального образования. Место рядом с Учебным отделом проясняет роль коллекции в изменившемся мире. В последние годы своего существования туркестанская коллекция все в большей степени выступала как наглядная иллюстрация к курсу отечественной географии.

В отчете о деятельности музея за 1899 г. В.Ф. Миллер последний раз упоминается как директор Туркестанского отдела. К началу нулевых годов член-корреспондент Императорской академии наук выбыл из состава должностных лиц музея. Признавая его заслуги перед учреждением, за ним оставили почетную, но формальную роль «непременного члена Комитета музея». Туркестанский отдел «как несоответствующий прикладным потребностям» был упразднен.

К началу ХХ в. «характерные» виды ландшафтов и городов Туркестана, портреты населявших его народностей в национальных костюмах, виды жилищ, храмов, мостов, животные и растения были много раз сфотографированы любителями и профессионалами. Фотографии печатали в журналах, на открытках. В форме диапозитивов на стекле их показывали детям и заинтересованным взрослым в ходе лекций, уроков и популярных чтений. «При помощи

волшебного фонаря и теневых картин, можно дополнить то, что не передано коллекциями», - писал большой поклонник этого типа работы с посетителями Н.Ю. Зограф в 1897 г. [10:70]. После 1895 г. при Учебном отделе силами добровольцев был создан абонемент диапозитивов для внешкольного образования подростков и взрослых. Школьные учителя, лекторы могли брать на время диапозитивы из богатой коллекции, насчитывающей тысячи наименований и сотни тем. К 1910-м гг. в абонементе собралась солидная коллекция диапозитивов по теме «Средняя Азия». Часть из них были пересняты сотрудниками музея с фотографий туркестанской коллекции, некоторые были принесены в дар Борисом Алексеевичем Федченко, сыном основателей отдела, который тоже стал путешественником по Азии [17]. Материальные предметы Туркестанского отдела исчезли из музея, но созданный и проверенный временем образ региона продолжал существовать в других формах музейной работы. Усовершенствовавшаяся технология фотографии показала свою способность не хуже манекенов «передавать характристические черты и особенности» Туркестана, вытеснив их из музея.

История коллекция как история ее владельцев

Ретроспективный обзор истории туркестанской коллекции в музее Прикладных знаний показал, как менялся ее статус и смыслы, которые вкладывали в эту систему вещей ее владельцы. На первых этапах в далеком и опасном Туркестане были собраны природные и «туземные» предметы, они были систематизированы и описаны, и представлены широкой публике в Москве в соответствии с приемами экспонирования, принятыми в европейских столицах. Власти, заинтересованные в одобрении столичными жителями своих инициатив в регионе, поддерживали усилия ученых по сбору и систематизации предметов, перевозке их в Москву. Генерал-губернатор не поскупился на финансиро-

вание оформления коллекции по вкусу широкой публики. Сотрудничая с властью, ученые руководствовались интересами своего сообщества. Они проявляли здоровый прагматизм, ради успеха задуманного предприятия, цитируя идеологически окрашенные заявления политиков. Задача приспособить коллекцию, собранную с научной целью, к интересам широкой публики, не всегда легко давалась ученым.

На следующем этапе коллекция стала собственностью Комитета музея, который не совсем понимал, как присоединить это собрание к другим коллекциям. Деятельное внимание генерала-губернатора только осложняло дело. Новые экспонаты, которые он дарил отделу, разрушали стройную классификацию и их некуда было ставить. Собранные экспонаты представляли положение в Туркестане на момент начала военных действий. С изменением ситуации в регионе коллекция стала меньше восхищать публику. Предметы уже не воспринимали как богатые, разнообразные и необычные военные трофеи. Новые войны отодвинули события 1870-х гг. на второй план. Однако само качество коллекции, ее подробность, связность и полнота гарантировали ей долгую жизнь в музее. Члены Комитета музея пристально следили за музейной конъюнктурой в Европе, пытаясь понять, как включить свою туркестанскую экспозицию в ряд музеев «колоний». Коллекцию планировали объединить с «образовательным театром», чтобы усилить зрелищную составляющую в подаче «туземной жизни». Н.Ю. Зограф, сохраняя верность «наблюдательному подходу» А.П. Федченко, тщательно описал и перегруппировал то, что увидел в разросшейся коллекции, и предложил для нее новое название. На этом этапе снизился интерес власти к делам музея. На трон взошел новый монарх с другими вкусами, привычками, окружением. Академическое сообщество музея, лишенное внимания властей, сосредоточилось на научных способах решения музейных задач. Одной из них было поддержа-

ние актуальности стареющих коллекций. Был приглашен В.Ф. Миллер, ученый-лингвист, меньше связанный с сообществом музея и его ментальными привычками. Он имел опыт анализа и систематизации культурных объектов. Он снова переименовал коллекцию. Внес в нее более строгий порядок, удалил «случайные предметы». В эти годы люди, включая политических и финансовых покровителей музея, стали больше путешествовать. Из поездок многие привозили фотографии и коллекции. Их сложнее стало убедить в уникальность собранных в отделе предметов. Для туркестанской коллекции музея осталась роль прототипа для всех подобных собраний вещей. На последнем этапе для широкой публики коллекция стала образцовым наглядным пособим для уроков географии и эталоном музейно-выста-вочных приемов представления региона.

М. Могильнер в книге по истории становления физической антропологии в России пишет о «проникновении практического знания, точного и универсального естественнонаучного языка, в сферу гуманитарных и формирующихся социальных наук, в область управления собственными и колониальными обществами, в массовую культуру и в новаторское осмысление политического процесса» [26:39]. Исследовательница обобщает несколько протекавших одновременно разнонаправленных процессов с многими участниками в схему, позволяющую ей развернуть драму рождения этой академической дисциплины. Анатолий Петрович Богданов и его ученики имели непосредственное отношение не только к появлению новаторской области науки, но и к созданию музея Прикладных знаний. Исследование той части их деятельности, которая касалась распоряжения материальными ресурсами, зданиями и ценными коллекциями вносит больше ясности в мотивы их поступков и решений, которые М. Могильнер кажутся противоречивыми. Представляется полезным рассматривать не только декларации, произносимые на заседаниях, и отпечатанные в журналах и брошюрах, но и результаты

попыток их воплощения в жизнь. История Туркестанского отдела дает нам такую возможность. В частности, мы видим, что сообщество ученых естественников интересовалось политическим процессом ровно в той мере, в которой можно было извлечь из него пользу, и вряд ли всерьез занималось его осмыслением. Отношение А.П. Богданова и его учеников к «массовой культуре» оставалось прохладным и прагматичным. Они учитывали моду и вкусы посетителей, но шаги по повышению зрелищности коллекций предпринимались медленно и неохотно. Проникновение практического знания в гуманитарную сферу не было однонаправленным процессом. В истории отдела был эпизод, когда «точный и универсальный естественнонаучный язык» не смог решить задачу описания и обновления концепции коллекции, и музейное сообщество пригласило ученого гуманитария, который справился с задачей, продлив жизнь коллекции на 15 лет.

Хотелось бы коснуться вопроса, в какой мере британская викторианская культура повлияла на те формы, которые приняла туркестанская коллекция. К поиску этого влияния подталкивает связь происхождения отдела с политическим противостоянием Российской и Британской империй в регионе. В нескольких решениях Комитета музея в отношении коллекций прослеживается воздействие популярных в среде русской интеллигенции политэкономиче-ских и эстетических теорий британского происхождения. Поскольку знание английского языка было в те годы редким навыком, восприятие этих идей членами Комитета музея происходило через общие интеллектуальные веянья в московской университетской среде. На решения по туркестанской коллекции влияло непосредственное знакомство членов Комитета музея с французскими, австрийскими, голландскими и английскими музейными практиками.

В данной статье была исследована история материальных следов проникновения «практического знания» в жизнь науки и общества, и рассматривались решения и

высказывания, появившиеся в результате взаимодействия конкретных людей в конкретных ситуациях под влиянием политического и культурного контекста. Полученные результаты дополнили и уточнили ряд положений обобщающих исследований, выдержанных в другой исследовательской оптике. Комплекс источников по истории Политехнического музея имеет свои ограничения. Так, о реакции публики на изменения в экспозициях мы можем только догадываться. Музейные документы приводят только самые обобщенные статистические данные. Также мы мало узнаем из музейных документов о личных моментах принятия тех или иных решений. Академическая среда была и остается закрытым сообществом. Н.Ю. Зограф все время существования в музее туркестанской коллекции, заботился о ней. Тем не менее, он был даже в зрелом возрасте только ее хранителем. В некрологе, написанном в память А.П. Богданова, он в очень размытой форме намекает на особенные навыки его учителя объединять «противоречивые интересы» и направлять «личные начинания» к общей цели. За фасадом коллективно принятых решений только угадывается борьба позиций и амбиций членов сообщества, которую хотелось бы более ясно представлять.

Литература

1. Абашин С. А. Социально-экономическое и демографическое развитие Центральной Азии в составе Российской империи. Центральная Азия в составе Российской империи. М. 2008. С. 132-169.

2. Богданов А. П. Антропологическая выставка. Т. I / Известия ОЛЕАЭ. М., 1878. Т. XXVII. С. 315.

3. Богданов А. П. Краткий обзор Антропологической выставки 1879 г. М. 1879. С. 17.

4. Он же. О цели и характере Политехнической выставки. / Протокол четвертого заседания Комитета Политехнической выставки января 3 дня 1869 г. // Политехническая

выставка ИОЛЕАЭ, состоящем при Московском университете. М. 1869. С. 18-22.

5. Боронин О. В. Завоевание Российской империи в Центральной Азии (вторая половина XIX - начало ХХ в.) // Центральная Азия в составе Российской империи. М. 2008. С. 62-86.

6. Валькова О. А. Ольга Александровна Федченко 1845-1921. М. 2006. С. 317.

7. Всемирная история экономической мысли. От Смита и Ри-кардо до Энгельса и Маркса. М. 1988. С. 574.

8. Доклад директора отдела промышленной этнографии Всев. Миллера правлению Политехнического музея. Рукопись. ГПМ. КП 16532/105. На 7 листах.

9. Доклад о ходе работ по устройству Туркестанского отдела Политехнической выставки от 18 сентября 1872 г. // Протоколы заседание Комитета по устройству Политехнической выставки ИОЛЕАЭ, состоящего при Московском университете. 3 выпуск. М. 1872. С. 81-86.

10. Зограф Н.Ю. Анатолий Петрович Богданов, инициатор и организатор музея Прикладных знаний. // Двадцатипятилетие музея Прикладных знаний в Москве. М. 1898. С. 6770.

11. Он же. Отдел Промышленной этнографии. // Годичное заседание высочайше учрежденного Комитета для устройства музея Прикладных знаний. М. 1884. С. 15-22.

12. 12 Он же. Отчет отдела Промышленной этнографии. // Десятилетие музея Прикладных знаний в Москве. М. 1883. С. 60-63.

13. Ефимова С.Г. Туркестанский край на I Антропологической выставке 1879 г. в Москве. // Вестник антропологии, 2010. Вып. 18. С. 180-188.

14. Инструкция для Туркестанской экспедиции, составленная Комиссией общества. // Известия ИОЛЕАЭ. Т. III, вып. 2. М. 1869. С. 43.

15. Исакова М.С. Вступительная статья, комментарии, подготовка текста к публикации. Воспоминания Н. С. Остроумова о А. Л. Куне. // Восток (Опеш), 2016, №4. С.172-191.

16. Каталог Туркестанского отдела Политехнической выставки. М. 1872. С.76.

17. Каталог Комиссии теневых картин при Учебном отделе музея Прикладных знаний. М. 1916. С. 211.

18. Киплинг Р.Дж. Ким. Пер. Клягина-Кондратьева М.И. М. 2018. С. 432.

19. Краткий указатель коллекций Московского музея прикладных знаний. М. 1880. С. 73.

20. Краткий указатель коллекций Московского музея прикладных знаний. 2-е изд. М. 1882. С. 79.

21. Краткий указатель коллекций музея / Московский музей Прикладных знаний (Политехнический). 6-е изд. М. 1901. С. 160.

22. Колесников А.П. Золотопромышленность в Туркестане. // Русский Туркестан. М. 1872. С. 245-258.

23. Левинский В.Д. Краткий обзор деятельности Политехнического музея в 1884-1885 году. // Годичное заседание высочайше учрежденного Комитета для устройства музея Прикладных знаний. М. 1886. С. 7-19.

24. Левинский В.Д. Краткий обзор деятельности Комитета московского музея Прикладных знаний в 1885-1887 годах. // Годичное заседание высочайше учрежденного Комитета для устройства музея Прикладных знаний. М. 1886. С. 1022.

25. Миллер В.Ф. Краткая историческая записка об отделах Туркестанском и Промышленности окраин России. // Двадцатипятилетие музея Прикладных знаний в Москве. М. 1898. С.55-56.

26. МогильнерМ. Homo imperii: История физической антропологии в России (конец -начало). М. 2008. С. 505.

27. Петров П.П. Отчет секретаря музея. // Десятилетие музея Прикладных знаний в Москве. М. 1883. Десятилетие музея Прикладных знаний в Москве. М. 1883. С. 5-30.

28. Письмо туркестанского генерал-губернатора К. П. фон Кауфмана Г. Е. Щуровскому по поводу составления им фотоальбома о Средней Азии и о его передаче в дар музею. Рукопись. ГПМ КП 16503/29.

29. Письмо председателя Комиссии по устройству Туркестанского отдела Федченко А. П. [председателю Технологического отдела Комитета по устройству Политехнической выставки Архипову] И.П. о расходах, связанных с устройством Технического отделения Туркестанского отдела. Рукопись. ГПМ. КП 16449/57.

30. Письмо председателя Комитета по устройству Среднеазиатской выставки А. А. Майкова в Правление политехнического музея. Рукопись ГПМ КП ...

31. Пятьдесят первое заседание. 7 октября 1881 г. / Московский музей Прикладных знаний. Заседания Комитета музея за 1877-82 года. // Известия ИОЛЕАЭ. Т. XXXVI, вып. 3. М. 1883. С.70-72.

32. Соединенное заседание ИОЛЕАЭ и высочайше учрежденного Комитета для устройства музея прикладных знаний 7 мая 1875 года / Протоколы заседаний ИОЛЕАЭ при Московском университете с сентября 1874 г. по октябрь 1876 г. // Известия Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. Т. XXIV, вып. 2. М. 1876. С. 27-33.

33. Сорок седьмое заседание Комитета и Правления 14 июня 1880 года. / Московский музей Прикладных знаний. Заседания Комитета музея за 1877-82 года. // Известия ИОЛЕАЭ. Т. XXXVI, вып. 3. М. 1883. С. 52-53.

34. Сорок восьмое заседание Комитета и Правления музея 22 августа 1880 г. / Московский музей Прикладных знаний. Заседания Комитета музея за 1877-82 года. // Известия ИОЛЕАЭ. Т. XXXVI, вып. 3. М. 1883. С. 53-56.

35. Стереопара «Туркестанский отдел». ГПМ КП 30652/54.

36. Стереопара «Туркестанский отдел» ГПМ КП 28139/34.

37. Стереопара «Внутренний вид Туркестанского отдела» ГПМ КП 20735/20.

38. Стереопара «Лавка восточного базара с образцами кустарного производства Туркестанского отдела выставки». ГПМ КП 20735/15.

39. Среднеазиатская выставка. Москва. Альбом фотографий, собственность Шерер, Набгольц и Ко. М. 1891, 10 л.

40. Токарев С.А. История русской этнографии. М. 2015. С. 656.

41. Тридцать шестое заседание Комитета музея 28 января 1876 г. / Протоколы заседаний ИОЛЕАЭ при Московском университете // Известия ИОЛЕАЭ. Т. XXXVI, вып. 3, М.1883 С. 9-10.

42. Южаков Ю.Д. Итоги 27-летнего управления нашего Туркестанским краем. СПб, 1891. С. 84.

43. MacCallam D. Waxing Revolutionary: Reflections on a Raid on a Waxworks at the Outbreak of the French Revolution // French History, 2002, № 16 (2). С. 153-173.