Трясина времени: неопубликованная биография Петра Петрова Текст научной статьи по специальности «История и археология»

УДК 947(092) ББК 63.3-8

ТРЯСИНА ВРЕМЕНИ: НЕОПУБЛИКОВАННАЯ БИОГРАФИЯ ПЕТРА ПЕТРОВА [1]

Перевод с английского Любови Александровны Кац.

Кевин Морган,

доктор, профессор политики и современной истории,

Манчестерский университет (Манчестер, Великобритания)

Аннотация. Петр Петров (1884-1947) на протяжении всей жизни оставался верен принципам социализма. Его большой политический опыт охватывает участие в нелегальной деятельности РСДРП, работу на важных постах в первые годы Советской власти, а также длительные периоды пребывания в изгнании, как в Великобритании, так и в Веймарской Германии. Именно благодаря своим связям в Великобритании имя Петрова попало в историографические источники. Так, его совместная деятельность с революционером Клайдсайда Джоном Мак-лином дала повод рассматривать Петрова в качестве проводника ленинских идей среди британских левых, в частности, это относится к его концепции роли партии. Написанная в Великобритании во время второго периода изгнания в середине 1930-х годов, недоступная до недавнего времени автобиография Петрова дает основание считать, что подобные предположения имеют под собой меньше оснований, чем казалось ранее. Автобиография, которая представляет собой документ объемом примерно в 1100 страниц, ярко воспроизводит историю жизни Петрова от его вступления в РСДРП в 1904 году до окончательного разрыва с большевизмом в конце 1920-х годов. Самая большая часть повествует о деятельности Петрова в различных регионах России и на разных политических постах в период военного коммунизма (1918-1921). По сути, это история зарождения опасений Петрова относительно превращения большевистского режима в полицейскую диктатуру. В представленной последовательности -депортация с запада, первоначальная приверженность режиму и последующие разочарования - его история напоминает свидетельства анархистов Эммы Гольдман и Александра Беркмана. Если автобиографию рассматривать еще и как политическое свидетельство, то скорее с точки зрения социал-демократического или европейского рабочего движения, что роднит Петрова с меньшевизмом. В автобиографии такую связь можно проследить, начиная с первоначального неприятия Петровым идей, высказанных Лениным в работе «Что делать?». Петров не был в первых рядах революционных деятелей, однако его автобиография была написана в обстановке, которую он справедливо отождествляет с раздачей фальшивых революционных регалий. Жизнеописание Петрова достойно внимания хотя бы за то, что оно отличается политической честностью.

Ключевые слова: Петр Петров, Русская революция, Британия, Германия, большевизм, меньшевизм.

IN AND OUT THE SWAMP: THE UNPUBLISHED AUTOBIOGRAPHY OF PETER

PETROFF

Kevin Morgan,

Dr., Professor of Politics and Contemporary History, University of Manchester (Manchester, United Kingdom)

Abstract. Peter Petroff (1884-1947) was a lifelong socialist whose experience extended from the illegal RSDLP and important positions in the early years of Soviet power to extended periods of exile in both Britain and Weimar Germany.

38 -

It is mainly through his British connections that Petroff has registered historiographically. In particular, his association with the Clydeside revolutionary John Maclean has led to his being regarded as a proto-Leninist influence on the British left, particularly in his conception of the role of the party. Written during his second British exile in the mid-1930s, Petroff's hitherto inaccessible autobiography suggests that such conjectures have less foundation than once seemed likely. A document of some 1100 pages, the autobiography provides a vivid reconstruction of Petroff's life history from his joining the RSDLP in 1904 through his definitive break with Bolshevism in the late 1920s. Its longest section tells of his experience in diverse regions and political capacities in the period of war communism (1918-21). Essentially it is the story of mounting misgivings regarding what Petroff describes as the Bolsheviks' police dictatorship. In the sequence of deportation from the west, initial attachment and disillusionment, his story bears comparison with the anarchist testimonies of Emma Goldman and Alexander Berkman. If Petroff's is also a political testament, it is nevertheless one conveying the social-democratic or European labour movement perspective that links him with Menshevism and is traced in the autobiography from his initial rejection of Lenin's What Is To Be Done? Petroff was not in the front rank of revolutionary figures but his autobiography was written in a climate he rightly identifies with the manufacturing of faked revolutionary pedigrees. If for nothing else, his own account can therefore be recommended for its political honesty.

Key words: Peter Petroff, Russian revolution, Britain, Germany, bolshevism, menshevism.

«Кто такой Петр Петров, и чем он занимается?» Пресловутый вопрос, поставленный в одной из статей прово-енной социалистической газеты «Justice» в декабре 1915 года, получил ответ только отчасти. Редакторам «Justice» было хорошо известно, что Петров (1884-1947) был ведущей фигурой в интернационалистическом крыле Британской социалистической партии (БСП) и что Джон Маклин недавно пригласил его в Глазго от имени партийного совета. В то время Клайдсайд был охвачен бурными событиями, и власти получили чрезвычайные полномочия для урегулирования ситуации. Вот тогда Маклин и назначил Петрова вторым организатором БСП в Глазго (сам же Маклин был вышужден покинуть место собыггий). Это был необычный выбор. Будучи беженцем из России, Петров еще в большей степени был неугоден правительству, а нападки на него в «Justice» совпали с его арестом по дороге в графство Файф на встречу с шахтерами. Арестован Петров был якобы за то, что не зарегистрировался согласно Приказу от 1914 года об ограничении въезда иностранцев. У него был большой и безупречный опыт активиста социалистического движения, и протесты соратников по партии Маклин энергично отверг. Несмотря на это, отказ некоторых членов БСП признать Петрова своим способствовал тому, что власти завели на него официальное дело, и к первоначальному приговору был добавлен неопределенный срок интернирования, который закончился только с его возвращением в Россию после большевистской революции. Лев Троцкий, возглавлявший новый Народный комиссариат иностраннык дел (или Наркоминдел), лично оказал давление на британские власти. Хорошо известно, что в то же самое время Петров предложил назначить Маклина Советским консулом в Шотландии [2].

Его контакты с Маклином стали причиной дальнейших грубых инсинуаций, но уже с другой стороны. В первой части своей автобиографии, опубликованной вскоре после избрания членом парламента от Западного Файфа в 1935 году, коммунист Уильям Галлахер изобразил Петрова во времена событий в Клайдсайде как чужеродную фигуру не только в политическом, но даже физическом и расовом смысле. Заговорщик, говоривший свистящим шепотом, действовавший тайком, Петров изображен как

образ «революционера из мелодрамы», как стереотип, к которому можно теперь отнести самого Галлахера. «Остролицый человек со смуглой кожей, черными бегающими глазками, крючковатым носом и черными усиками над маленькой верхней губой, которая не скрывала ряд белоснежных блестящих зубов, придавая лицу выражение постоянной ухмылки» [3]. Тот же образ всплывает снова в «Последних мемуарах» Галлахера, опубликованных примерно три десятилетия спустя. В них пугающие истории про шпионов и агентов-провокаторов представлены в виде зловещего влияния Петрова на Маклина, что якобы и явилось ключом к предполагаемой психической неуравновешенности последнего [4].

Эти истории о Маклине и Клайдсайде военного времени постепенно утратили клеветнический характер. Еще в 1965 году Кейт Мидлмас просто перефразировала описание Галлахера, представив Петрова как фарсовую фигуру [5]. Тем не менее, четыре года спустя Уолтер Кендалл впервые дал серьезную оценку роли Петрова в БСП; а в 1984 году вышла в свет статья Мердока Роджерса и Джеймса Дж. Смита, посвященная деятельности Петрова в Великобритании и основанная на тщательном изучении документов [6]. В 2000 году эти материалы были дополнены еще одним биографом Маклина Джоном Макхью, который, наконец, смог получить доступ к делу Петрова в Министерстве внутренних дел и найти более полную информацию о годах его интернирования [7]. Контакты с Маклином всегда были в центре внимания всех авторов, и хотя Петров провел в Шотландии всего несколько месяцев, в словаре Шотландских лейбористских лидеров и журнале Общества шотландской лейбористской истории ему (хотя и запоздало) отдано должное внимание [8].

Как отмечали Роджерс и Смит, «основной объем» частной истории Петрова только предстоит написать. О прежней деятельности Петрова в русском революционном движении и на заре советской власти в литературе имеются только некоторые детали [9]. То же самое относится и к двенадцати годам, которые Петров провел в Германии, прежде чем вернуться в Великобританию после прихода Гитлера к власти. Как оказалось, даже в описании его первого пребывания в Великобритании никто не ссылался на

регулярные публикации Петрова в эмигрантских русских газетах. Создание биографии такой личности, как Петров, который был изгнанником во времена царизма, а затем большевизма и гитлеризма, и чьи работы должны быть прочитаны на русском, немецком, а также английском языках, подчеркивает важность транснациональной истории рабочего движения и не может быть ограничена только британской или шотландской частью этого движения. С другой стороны, такой подход может создать проблемы, связанные с переводом материалов с других языков, а также с финансированием поездок для знакомства с многочисленными государственными и политическими архивами.

А пока всем тем, кто интересуется личностью Петра Петрова, будет интересно узнать, что существует замечательный документ, а именно, неопубликованная автобиография, которая до сих пор не была доступна исследователям [10]. Шотландским историкам лейбористского движения известно как никому, что для любого активиста нет ничего уникального в том, чтобы посвятить часть жизни описанию своего личного вклада в историю движения. Однако, повествование Петрова объемом в 1100 страниц машинописного текста (более четверти миллиона слов) имеет такой масштаб и такое количество деталей, что с ним могут сравниться лишь несколько подобных описаний. Хотя на рукописи нет ни даты, ни названия, факты, приведенные в ней, свидетельствуют о том, что она писалась в течение года или около того после возвращения Петрова в Великобританию из Германии и была завершена в конце 1930-х годов [11]. К концу 1934 года он закончил три или четыре главы, а к началу 1936 года около двенадцати или тринадцати, которые, если бы они писались последовательно, охватили бы период до его депортации в Россию в 1918 году. Несмотря на то, что Петров собирался предоставить свой текст на английском языке, оказалось, что эти главы на тот момент не были переведены [12]. Хотя Oxford University Press сделало запрос на законченный вариант, нет никаких доказательств, что рукопись была когда-либо представлена в издательство [13].

Решительный антисталинист, в дальнейшем примкнувший к Лейбористской партии, Петров в свое время описывал советский коммунизм в статьях, которые были одними из самых острых, выходивших под эгидой лейбористов, и которые непосредственно касались тем и персоналий, фигурирующих также и в автобиографии [14]. Их можно рассматривать как свидетельство разочарования Петрова в коммунизме. Впоследствии такого рода материалы были широко распространены, но масштаб их охвата и сила убедительности не могут сравниться с публикациями никакого другого британского автора. Даже в Великобритании Петров считал себя жертвой «преследований и мелких интриг», направленных на то, чтобы не допустить публикацию его воспоминаний [15]. Любопытно, что комментарий к рукописи указывает на то, что главы, посвященные ранним годам Коминтерна, были «изъяты» из нее как раз тогда, когда Сталин распустил эту организацию в мае 1943 года. Но если предположить, что они могли быть использованы своевременно, нет никаких доказательств -ЯМ

- 40 -ЯР-

того, что какая-либо существенная часть биографии Петрова просочилась в общественное сознание к моменту его смерти в 1947 году.

Как любил говорить Маркс, «Habent et sua fata libelli»: и книги тоже имеют свою судьбу [16]. В рукописи говорится, что Петров, начиная с 1913 года, делил свою личную жизнь и политическую судьбу со своей женой и соратницей немкой Ирмой Гельрих-Петровой. Единственный раз, когда они расставались (и это было для них унизительно), - период их раздельного интернирования в 19161918 годах. Роджерс и Смит справедливо замечают, что Ирма заслуживает отдельного внимания, и в автобиографии ее мужа есть достаточно материала для такой работы. Пережив Петра на двадцать один год, перед самой своей смертью в 1968 году, Ирма, тем не менее, вступила в Британскую коммунистическую партию и доверила рукопись мужа своему другу и соратнику по партии Лавендеру Ароновичу. Теперь сын Лавендера, журналист Давид Аронович, должен поместить рукопись в соответствующий государственный архив. Здесь представлено только краткое содержание рукописи, к тому же выборочное по характеру. Однако оно может служить введением к тому, что читатель сможет найти в самой рукописи.

В данной статье рассматривается политическая траектория Петрова, и именно в этом свете должны быть пересмотрены предыдущие утверждения и предположения. Особенно предвзято трактовались ранее такие темы, как зарождение коммунистического движения и первые годы его развития. Личность самого Петрова толковалась в контексте прямолинейного рассмотрения сталинизма, которое резко отделяет революционные ожидания ленинских лет от того разложения, которое последовало за уходом Ленина с политической сцены из-за болезни и ранней смерти. Для Роджерса и Смита значение Петрова в британском контексте определяется тем, что он вместе с Маклином пытался превратить БСП в «более дисциплинированную и политически более ответственную партию ... которую можно было бы назвать «ленинской» партией». Подразумевается, что его прибытие в Германию в 1921 году связано с распространением мировой революции, а выход из Российской коммунистической партии (РКП) четыре года спустя со «смертью Ленина и движением против левой оппозиции» [17]. Кендалл не разделял точку зрения на позитивное влияние Ленина. Тем не менее, он особенно подчеркивал, что отношения между русскими и британскими левыми подобны одностороннему движению с востока на запад. Таким образом, Кен-далл также, хотя и с меньшим одобрением, высказывал мнение, что представления Петрова о партии в 1913 году «непосредственно предвосхитили концепцию коммунистической партии, какой она стала семь лет спустя» [18]. Уильям Нокс называет ее «британским вариантом того, что позже стало известно как марксизм-ленинизм» [19].

Как бывает с любым новым источником информации, многие факты теперь можно уточнить. Однако значение метода, основанного на частной истории (в особенности, на таком объемном личном документе, каким

является автобиография Петрова), состоит в том, что он расширяет общие предположения относительно хронологии и политических пристрастий, на которых обычно строятся такие тенденциозные описания [20]. То мнение, что Петров, в его первый период изгнания, выступил в качестве проводника большевистских идей в Великобритании, невозможно совместить с его собственным описанием. По этому вопросу его автобиография однозначна: до 1917 года он не был в партии как ленинец, при этом уже как ленинец он не мог порвать с ней в 1925 году.

Ранней деятельности Петрова в Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП) по праву отводится важная роль во всех трудах; тот факт, что он «знал Ленина и Троцкого лично», по-видимому, ставит его фигуру, в политическом смысле, внутри партии [21]. Однако, РСДРП состояла как из большевиков, так и меньшевиков, а также таких людей, как Троцкий, который лавировал между ними. Хотя отношение к частным подробностям по-прежнему зависит в некоторой степени от выводов, автобиография Петрова служит доказательством того, что по существу он был меньшевиком. Действительно, в язвительной, но фактически точной атаке на него в коммунистической газете «Daily Worker» в 1934 году Петрова окрестили «экс-меньшевиком». Однако до настоящего времени на эти слова не обращали внимания, по-видимому, из-за понятных опасений относительно источника [22]. В 1918 году Петров принял большевиков как партию революции, хотя и с критическими оговорками, правда, к Троцкому они не относились. Если Петров и привнес уроки своего российского опыта в Великобританию, то также можно сказать, что у него был откровенно европейский взгляд на борьбу рабочих в самой России. Даже у меньшевика чувство партии было сильнее, чем у среднего британского социалиста, и именно такое отношение Петров постарался утвердить в Великобритании. Его автобиография также показывает, каким образом он использовал свои знания и опыт западного рабочего движения в критике ленинской организаторской политики в России.

В целом, автобиографии не являются неоспоримыми свидетельствами, поскольку их необходимо соотносить с иными мнениями. Подлинность разочарования Петрова в большевизме не подлежит сомнению. С другой стороны, подобно чартистам, которые превратились затем в либералов, и изо всех сил старались оправдать свою бурную молодость, воспоминания Петрова о прошлых событиях также несут на себе отпечаток времени и политического окружения; именно в этом контексте их и надо рассматривать [23]. Повествование Петрова согласуется с другими источниками британской лейбористской истории, что внушает уверенность в правдивости Петрова. Поэтому скорее всего также правдиво описание тех эпизодов из истории России, в которых он, по его утверждению, играл важную роль. С другой стороны, наличие в повествовании длинных диалогов, которые всплывают в памяти через двадцать, а то и тридцать лет, предполагает некоторый элемент творческой реконструкции в интересах воздействия на читателя. В данной статье не предпринимаются попыгтки проверять факты или критически перечитывать рукопись.

Трехчастная структура статьи соответствует оригиналу, заголовки разделов взяты из названий индивидуальных глав рукописи. Невозможно в каждом предложении писать «согласно Петрову», однако именно это относится ко всей предоставленной информации; в противном случае делаются специальные оговорки.

Машинописный текст представляет собой беловой экземпляр с рукописной правкой. Большинство поправок - опечатки или незнакомые случаи употребления английских слов, хотя некоторые исправления указывают на то, что рукопись обновлялась в какой-то момент после 1945 года. В нескольких главах есть только частично заполненные страницы или непоследовательная нумерация страниц, так что на данный момент исключенные части оригинальной рукописи недоступны. Например, в главе «В рядах британского лейбористского движения» имеются две большие недостающие части и общее несоответствие в шестнадцать страниц. В другом месте описание съезда РСДРП в 1907 году также выглядит урезанным; еще одна страница отсутствует в том месте, где описывается группа «Искра»; некоторые страницы были перепечатаны на другой бумаге и снова вставлены в рукопись [24]. Нет никаких указаний о том, когда и кем были сделаны эти правки. То же самое относится и к вопросу о переводе. Другие книги Петрова были написаны в соавторстве с Ирмой; в автобиографии тоже есть воспоминания, по всей видимости, написанные ею, а также образцы ее поэзии в оригинале на немецком языке. Действительно, трудно себе представить, чтобы она не принимала непосредственное участие в том, что часто сводится к реконструкции совместного опыта супругов. Можно только предполагать, дала ли Ирме совместная работа ощущение права собственности на текст, которое позволило бы внести дальнейшие правки в него после смерти Петрова. Любопытно, что в одной из аннотаций предполагается, что разделы, касающиеся России, просматривались или, возможно, исправлялись в марте 1956 года, спустя месяц после XX съезда КПСС, когда споры о Сталине начались в британской коммунистической прессе. Так что история текста, теперь доступного нам, в некоторой степени остается предположительной.

Автор данной статьи пользуется отредактированной версией текста. Прямые цитаты, таким образом, включают в себя правки и изменения в нумерации страниц в соответствии с оригиналом; расхождения указываются только в тех случаях, когда они кажутся значительными. Автор самостоятельно исправил странности правописания и употребления знаков препинания.

В подполье (1901-1907)

Во многих мемуарах лейбористов детство и непосредственное домашнее окружение описываются лишь мимолетно, если только семья не имела отношение к политике. Петров, возможно, в качестве образца более полного повествования видел трилогию своего старшего современника и коллеги социал-демократа Максима Горького [25]. Тем не менее, личная история такого плана не была целью Петрова, и первые годы своей жизни он рас-

41

сматривает бегло в самом начале повествования. Даже название его родины, Новоторжск на юге Украины, и дату рождения, 1 мая 1884 года, пришлось почерпнуть из других мест в тексте или из других источников. Отец Петрова был кровельщиком; он умер, когда Петрову было одиннадцать лет. О своей матери он тепло вспоминает, но сказать точно, умела ли она читать, не может. Он был младшим в большой семье, и отношения с родными, возможно, не были очень близкими. Тем не менее, мать поддерживала его «необъяснимую тягу «узнавать что-то новое»», а также «стремление вдаль», за пределы окружающего его маленького городка [26]. Мать снова поддержала его, когда в возрасте четырнадцати лет Петров решил уехать в ближайший крупный город Одессу.

Здесь его жизнь начинается как будто заново. В Одессе существовала большая еврейская община, которая подвергалась страшным погромам. Один из таких погромов был жестоким последствием революции 1905 года [27]. Меньшевик Юлий Мартов, который в политике значил для Петрова значительно больше, чем Ленин, называл свою память о тех событиях «спасительной ненавистью» [28]. Петров, напротив, мало пишет о своем еврействе или о политической привлекательности партии Бунд. Как любой социал-демократ он выфажает свое общее отношение к обманной идеологии антисемитизма, выфажавшейся в формуле «разделяй и властвуй» [29]. Из повествования неясно, насколько его воспитание было религиозным. Можно только предположить, что, поскольку его отец работал еще и сторожем в синагоге, формальные обряды в семье соблюдались. Как бы то ни было, расширить горизонты образования и познакомиться с социалистическими идеями Петрову помогли радикальные и интеллектуальные круги Одессы, взявшие его под свое крыло. Посещая занятия в университете в качестве вольнослушателя, он организовал свой первый рабочий кружок, а осенью 1901 года вступил в ряды РСДРП.

Партия как источник власти и идентичности отныне всегда была в центре его политического мировоззрения. Рабочее движение по западному образцу находилось под запретом. Несмотря на то, что РСДРП также находилась на нелегальном положении, формы ее организации были адаптированы к местным условиям, и ее ключевая роль в качестве координирующей силы позднее описывалась Петровым в британской социалистической прессе. Действительно, Роджерс и Смит считают, что Петров описал ту концепцию партийной организации, которая была разработана Лениным в основополагающей статье авангардизма «Что делать?» (1902) [30]. Петров в этих статьях в значительной степени опирался на свой российский опыт. Дезорганизованное состояние английского социалистического движения он называет, тем не менее, «континентальным», и только немецкую СДПГ считает ne plus ultra (фр.), верхом совершенства партийной организации [31]. Приверженность Петрова социалистическим идеалам предвосхитила раскол между большевиками и меньшевиками, и когда этот раскол случился в 1903 году именно из-за этого вопроса, он без колебаний принял сторону меньшевиков [32]. -ЯМ

- 42 -ЯР-

Действительно, он приписывает основной недостаток «всей коммунистической идеологии» «ошибочной, немарксистской теории», изложенной в работе «Что делать?» Такая формулировка, по-видимому, была настолько радикальной, что она была жирно вычеркнута, возможно, Ирмой после ее примирения с официальным коммунистическим движением. Это одно из очень немногих изменений в рукописи, которые можно идентифицировать таким образом [33].

Только на Пятом съезде РСДРП в Лондоне в 1907 году Петров воочию смог наблюдать соперничество между Мартовым и Лениным по поводу партийных концепций. Его описание дает представление о преданности Петрова своим идеалам после разрыва с большевизмом:

Оба были совершенно искренни ..., но их методы, привычки и представления очень разнились. Мартов был абсолютным европейцем, типичным представителем богемы, блестящим публицистом, остроумным в своих выступлениях (хотя и не был великим оратором), не любил демагогию, всегда выжазытал широкие взгляды, быш справедливым и честным по отношению к друзьям и врагам. Ленин, наоборот, был типичный русский, педант в личных привычках, мог быть очень убедительным в своих мощных речах благодаря железной логике, блестяще писал актуальные статьи, хотя и отличались они своеобразным тяжелым стилем. У него был железный характер; он упрямо шел к поставленной цели и в выборе средств порой не был особенно щепетилен ...

Мартов как первый среди равных полагался на силу аргументов, и в меньшевиках Петров увидел республику свободного духа. Ленина же сравнивали с Папой во главе церкви, ведущим за собой слепых последователей [34]. По тактическим вопросам, таким как участие в выборах в первую Думу, на которые режим был вынужден пойти во время революции 1905 года, Петров также принял позицию явно отличную от большевистской [35].

Вэл Ханнингтон считает, что те, кто позже был знаком с русскими эмигрантами в Великобритании, хорошо понимали, чем отличались большевики от меньшевиков [36]. На самом деле, чтобы разбираться в этих различиях, надо было быть исключительно хорошо информированным британским социалистом. После поражения революции 1905 года внутри РСДРП были колебания, но еще не произошло окончательного раскола по вопросу о государстве и революции. Только после Первой мировой войны и падения царизма позиции определились. По сравнению с традициями пропаганды, против которых Петров выступал в Великобритании, и большевики и меньшевики, по его мнению, поддерживали форму массовой политической агитации под активным руководством партийных кадров.

Такой подход предусматривал также активную личную позицию, которая в британском контексте не могла быть незамеченной. В рукописи ничего не говорится о том, что Петров был ранен в ходе революции 1905 года, или что его ссылали в Сибирь, как считалось раньше [37]. Тем не менее, его участие в нелегальной работе означало частые переезды из одного центра в другой, недолгое тюремное заключение, интернирование, а также отбывание

наказания в дисциплинарном батальоне. Только после своего отъезда из России Петров нашел в Ирме, прежде всего, товарища, готового разделить с ним все трудности, или, возможно, смог позволить себе пойти на такие отношения. Таким образом, в первых главах автобиографии возникает ощущение, что революционер по призванию отказывает себе в сегодняшних «маленьких радостях» домашней жизни и отрицает комфорт ради светлого будущего. Он ставит риторический вопрос: «Как можно было ... думать только о самом себе, когда надо было вести борьбу против главного зла, против системы, основанной на социальном и политическом угнетении?» Петров, готовый «выпить чашу до дна» в уверенности будущей победы, излагает свое кредо, вспоминая фрагмент одной беседы: «Кто не готов пожертвовать всем, обычно не жертвует ничем» [38].

В силу этого Петров не мог недооценивать роли партии как таковой. Он подчеркивал ее особую ответственность в такой стране, как Россия, «где нет никаких политических свобод и ... профсоюзов в их европейском смысле» [39]. Он также высоко ценил активные элементы, которые составляли пока меньшинство (в этом вопросе Мартов и Ленин были согласны). Отправка Петрова в дисциплинарный батальон последовала за неудачной попыткой побега после ареста в Киеве 1 мая 1904 года, после чего он был перевезен в Новоград-Волынский. Он описал этот приговор как более серьезный, чем каторжные работы, хотя лично он оказался в относительно привилегированном положении - ответственным за школу при одном из местных производств. По мере того, как массовые волнения прокатились по всей России в течение 1905 года, изолировать дисциплинарный батальон стало уже невозможно. Так как и среди «пассивного элемента», солдат-крестьян, влияние независимых умов было достаточно распространено, Петров отважился на то, чтобы возглавить восстание. 18 ноября батальон направился в областной столичный город Воронеж, но там, встретив вооруженное сопротивление, «пестрая толпа» по большей части разбежалась, упиваясь новообретенной свободой. Здесь, таким образом, молодой революционер получил свой первый урок: только «более или менее сознательные элементы» в тот момент могли бороться за великие идеи всеобщего освобождения [40].

Второй урок Петров получил после неудачных революционных выступлений, которые последовали за восстанием в Москве в начале декабря. Эти выступления произошли во всех крупных городах на юго-западе России, и Петров сам участвовал в вооруженных демонстрациях в Харькове. Однако все эти выступления носили спонтанный характер; в масштабах всей страны никаких действий организовано не было; никто, размышляет Петров, не подумал о недовольных армейских подразделениях в Сибири. «Если бы была проведена хорошая организационная работа, эти силы можно было бы легко привести в центр России и использовать их в интересах революции ... Но на нашей стороне не было дальновидного военного руководства ... и многие благоприятные для нашего дела факторы использованы не были» [41].

Поэтому Петров хорошо знал, что проведение открытой социал-демократической политики западного типа было в то время в России невозможно. Действительно, его известное серьезное отношение к «мерам конспирации» уже давало повод для, как он признавал, частых крупных ссор [42]. Так что не по этой причине Петров возражал против влияния Ленина внутри РСДРП. Петров отвергал идею формирующего влияния интеллигенции, без которой, как утверждал Ленин, рабочие могли достичь только профсоюзной формы сознания. Описывая такой подход как игру интеллектуалов в няню, Петров вспоминает, как использовал учение Маркса против Ленина и его концепции партии, которую считал регрессивной по сравнению с идеями утопических социалистов прошлого столетия [43]. В этом слышатся отголоски нападок Троцкого на «замещение» в его брошюре «Наши политические задачи» (1904). Приверженность Петрова классовой активности связана в его мемуарах также с отвращением к догматизму, политическому кумовству и стремлению к превосходству при выборе непосредственных форм борьбы. В одном из абзацев он описывает представителя Ленинского центрального комитета в Киеве как «тип «революционера» в кавычках», который отдавал приказы только на том основании, что ему покровительствовал Ленин [44]. В другом, описывая создание активной солдатской организации, он вспоминает, как несогласные интеллектуалы - члены Одесского комитета партии не поддержали вопрос о непосредственных требованиях, а стали подробно обсуждать проблему демократического централизма [45].

В описаниях Галлахера Петров, которого он впервые встретил в 1912 году, предстает как человек, одержимый шпиономанией, видевший повсюду агентов-провокаторов и отвратительные маневры властей. По сравнению с биографией среднего британского лейбориста, конспирация в автобиографии Петрова, безусловно, занимает большое место. Также присутствуют факты применения физической силы и не только в моменты восстаний, но в отношении подозреваемых информаторов; так, например, одного из них Петров избил «настолько сильно, что вывихнул руку» [46]. Второй арест Петрова, 10 июля 1906 года, тоже не способствовал смягчению его подозрительности. Накануне царь распустил Думу; Петров, который смог укрепить свою секретную военную организацию, считал, что достаточно будет только одного его слова, чтобы Одесский гарнизон поднял восстание. Свой арест в тот момент он приписывает «грязному предательству» [47].

Однако той одержимости, о которой писал Галлахер, в тексте не чувствуется. Петров описал одесскую тюрьму, в которой он провел пять месяцев, как современное здание, сохранившее «последнее дуновение «либеральной эпохи»». Хотя влияние столыпинской реакции становилось все более ощутимым, тем не менее, существовали широкие возможности для политического образования и дискуссий. Можно сказать, что и общение с внешним миром было достаточно свободным, если уловка Петрова удалась, и он был выпущен из тюрьмы под чужим именем. Особо следует отметить отсутствие в мемуарах всякого упоминания о пищевых отравлениях. Галлахер считал это навяз-

чивой идеей Петрова, которой тот, якобы, заразил Макли-на. Маклин был уверен в том, что ему в пищу добавляли наркотические вещества. Эта его убежденность воспринималась как признак психической неуравновешенности [48]. Однако общение Петрова с Маклином не было, как мы увидим, таким продолжительным, чтобы подобное влияние имело место. Единственное упоминание Петровым таких опасений относится к более позднему периоду, когда он подозревал коммунистов в желании отравить его. Возможно, Галлахер упорно передавал эти слухи, потому что ему больше всего хотелось убедить всех в психической неуравновешенности самого Петрова. Скорее всего, Галлахер пытался представить как фантастические те истории, которые рассказывали о ЧК или ГПУ; иначе трудно понять, как коммунист в 1936 году мог так умалить опыт царской охранки и представить жертву преступником.

Кем бы Петров ни был - образцом ленинца или интриганом, как у Конрада, экзотичность его политики в любом случае не стоит преувеличивать. Если меньшевизм рассматривать как западническое течение в русской социал-демократии, то в Великобритании Петров встретился с такой формой рабочего движения, которую скорее обстоятельства, чем убеждения мешали ему принять. Изначально к идее социализма он пришел через чтение трудов, посвященных британскому и французскому рабочему классу. С немецким рабочим классом он познакомился благодаря социалисту Лассалю [49]. Когда Петров сидел в киевской тюрьме, его соседом по камере был меньшевик Колокольников, впоследствии историк российского профсоюзного движения. Петров дает ему положительную оценку, отмечая нелюбовь Колокольникова к фразерству и «кричащим» ленинским лозунгам [50]. В одесской тюрьме Петров изучал анархо-синдикалистскую литературу, а также историю французского рабочего движения [51]. Таким образом, он познакомился с разными социалистическими течениями, которые не всегда ограничивались национальными границами. Утверждение о том, что в тот период он испытывал только русское влияние - во благо или во зло - явно телеологическое, чтобы быть убедительным.

Изначально направляясь в Женеву, Петров впервые оказался в Лондоне в апреле 1907 года на съезде РСДРП. «Я много читал об Англии, - вспоминает он. - Ее сильное и зрелое рабочее движение, которое, тем не менее, революционным не называли, представлялось мне увлекательной загадкой; меня притягивали к себе массовые демонстрации и борьба трудящихся». Загадка стала вдвойне увлекательной, когда утром своего первого дня в Лондоне он наткнулся на памятник цареубийце Кромвелю перед зданием парламента. «Что, это страна, где революционерам возводятся памятники? Теплое чувство к этой чужой земле и к ее пока еще совершенно незнакомым мне жителям поднялось в моей груди» [52]. Несмотря на почти полное отсутствие взаимности, это чувство Петров, очевидно, сохранил.

Жизнь и борьба в изгнании (1907-1917)

Благодаря своим контактам с Маклином, Петров более всего известен как один из радикальных членов БСП, -ЯМ

- 44 -Яр-

который отстаивал принципы международного социализма на протяжении всей Первой мировой войны. Этим он навлек на себя гнев газеты «Justice» и Министерства внутренних дел Великобритании. В январе 1918 года под давлением со стороны нового Большевистского режима он вместе с Ирмой и Георгием Чичериным был репатриирован в Россию еще и как интернационалист. В своей статье, написанной до интернирования, Петров предупреждал о тщетности благочестивых надежд на возрождение интернационала теми, кто опустился до «патриотической брани» [53]. Сохранившаяся переписка с Ирмой подтверждает, что они немедленно встали на сторону революции, повинуясь основному социалистическому инстинкту [54]. Прибыв в Петроград, возвращенцы сразу же заняли ответственные посты в Наркоминделе.

Тем не менее, можно сказать, что Петров, приобретя опыт работы в Великобритании, вернулся в Россию еще меньшим ленинцем, чем когда оставлял ее. Для меньшевиков открытое рабочее движение было идеалом, даже если не всегда на практике это было возможно. Как только такая возможность представилась, Петров немедленно ухватился за нее. Еще в Женеве он видел, какое ничтожное количество русских эмигрантов участвовало в местном рабочем движении, чтобы отстаивать свои политические взгляды [55]. Затем в Париже Петров испытывал отвращение к «надоедливым пустяковым ссорам между большевиками и меньшевиками» и к деморализующим их группкам, которые он назвал, соответственно, богостроители и ликвидационисты [56]. После волнений 1905 года среди многих изгнанников ощущалось настроение «послереволюционного декаданса» [57].Участвуя в деятельности низовых организаций в Великобритании, Петров, таким образом, смог сохранить свою политическую позицию на фоне того, что жена Ленина Крупская назвала «мертвым морем эмигрантской жизни, которая тащит человека на дно» [58].

Привыкание к новой жизни было облегчено тем, что в Восточном Лондоне Петров обнаружил все разнообразие еврейского радикализма, которое позже отразилось в трудах Билла Фишмана [59]. Поверхностное впечатление от грязи и нищеты не помешало Петрову рассмотреть в жителях еврейской общины новое чувство надежды. Он обнаружил, что эмигранты, которых он встречал в этом районе, больше не были «безнадежными, забитыми, всегда дрожащими от страха» людьми, как в Восточно-Европейских гетто. Это было население с возрастающим чувством самоуважения и с быстро растущим культурным уровнем. Пульсирующая культурная жизнь, так не похожая на английскую, находила свое выражение в еврейских союзах, театрах, клубах и библиотеках. Тон в ней задавали отнюдь не социал-демократы, а такие личности, как Рудольф Рокер, старейшина лондонского анархизма, или Арон Зун-делевич, ветеран террористической «Народной воли» [60]. Именно Зунделевич, которого Петров вспоминал как человека, светящегося добротой, и чрезвычайно терпимого, нашел для него жилье в доме на Харрингтон стрит недалеко от станции метро Юстон [61]. Зунделевич также ввел Петрова в Коммунистический клуб на Шарлотт стрит,

который был центральным местом встреч социалистов в изгнании. Здесь можно было встретить представителей старык политических групп, «сохранившихся ... будто замороженными»; современные же социал-демократы явно были в меньшинстве [62]. То же самое можно сказать и о кружке Герцена, «межпартийном центре» русской эмиграции, в котором собирались «либералы, эсеры, социал-демократы и анархо-синдикалисты, скрещивая мечи в оживленной дискуссии или объединяясь для дружеских чаепитий» [63]. Для активиста-подпольщика, не знавшего свободы, такая атмосфера была чрезвычайно стимулирующей. Петров цитирует с явным одобрением послание анархиста Кропоткина, обращенное к РСДРП, в котором говорилось, что революционная цель важнее партийного флага [64]. Но необходимо также отметить, как впоследствии он сравнивает «едва уловимые различия между правыми, левыми, полуцентристами и три четверти центристами» в раннем Коминтерне с этими лондонскими группами беженцев. Петрову хотелось сбежать от них в «живое, хотя и «нетеоретизированное» британское рабочее движение» [65].

Таким образом, Петров попал в Лондон не через Лейт и Глазго, как думали исследователи раньше. И английский язык он начал изучать в Ист-Энде, а не с Макли-ном [66]. Впервые Петров оказался в Шотландии благодаря эсеру-ветерану Теплову, фанатичному главе колонии эмигрантов. По словам Петрова, Теплова прозвали «генерал-губернатором Ист-Энда» [67]. В 1908 году Теплов обратился к Петрову с просьбой провести политработу среди русских матросов на крейсере «Рюрик», стоявшем на ремонте в Барроу.

Когда на следующий год Петров оказался с крейсером в Глазго, он отметил, насколько более организованной стала социал-демократическая партия, бывшая социал-демократическая федерация. Особо выделил он Лори Андерсона, Роберта Инглиса и Маклина, которые укрывали его с учетом всех правил конспирации. Их имена приводятся именно в таком порядке. Яркие портреты даны таких фигур как Роберт Блэтчфорд, Г. М. Гайндман и Зунде-левич. Отдавая должное Андерсону и Инглису, следует обратить внимание на контраст с биографиями Маклина. В них подчеркивается исключительно личная ответственность Маклина за благополучие Петрова; более широкий партийный круг практически остается в тени [68]. Однако в последующих главах повествования Петрова роль Маклина отнюдь не преуменьшается. В них он представлен героической, неукротимой фигурой и «единственным настоящим революционером, выдвинутым английским рабочим движением в пост-чартистские времена» [69]. Исходный текст рукописи быш явно отредактирован, но почему это сделано за счет Маклина, сказать трудно [70]. Таким образом, повествование Петрова подкрепляет взгляды Рипли и МакХью, считавших, что значение политических контактов между Петровым и Маклином было сильно преувеличено [71].

После дальнейшего недолгого пребывания в Париже Петров снова поселился в Лондоне и вступил в члены СДП (отделение Кентиш Таун). Это бышо одно из крупней-

ших, оживленных и самых радикалыных партийный отделений. Среди его двух сотен членов быши и другие русские в изгнании, как, например, болышевик Литвинов и мены-шевик Чичерин. Приспосабливая^ к местным партийным методам, Петров начал участвоваты и в уличных мероприятиях, которые он окрестил «солнце, луна и булыжники». Он также вспоминает с теплом и уважением забыпых ныне активистов, которые не толыко выступали перед мало что понимающими прохожими, но и принимали активное участие в работе своих союзов или в организации хорошо посещаемых Социалистической воскресной школы и школы «Юнык социалистов-скаутов». То, что Петров понимал значение этой деятелыности, возможно, лучше, чем Мак-лин, проявляется в его панегириках движению «Clarion» Блэтчфорда [72]. Более всего Петрова интересовала реакция прохожих на уличные выступления. Личный опыт и желание расшириты его рамки привели к первой стыгчке Петрова с одним из членов СДП по вопросу, перерастет ли «секта» в «партию», чтобы «освещаты ежедневную борыбу рабочего класса» на основе социалистических принципов [73].

На этом основании Петрова всегда изображали как про-ленинца, или даже просто как ленинца. Если Западная Европа началасы с менышевиков, как позднее выфазился Радек, то тогда Петров быш именно менышевиком [74]. После непродолжителыной торговли фортепиано он стал за-рабатываты себе на жизны журналистикой и переводами. Это дало ему возможносты изучаты рабочее движение в Британском музее, где произошла его дружеская встреча с немецким историком чартизма Германом Шлютером. Петров активно поддерживал деятелыносты профсоюзов и, проживая в районе вокзала Сент-Панкрас, «чувствовал себя как дома среди железнодорожников», участвуя с ними в неформалыном стачечном комитете во время железнодорожной забастовки 1911 года [75].

В период с 1910 по 1915 гг. Петров быш делегатом всех, кроме одной, общенационалыных партийных конференций. Исключением явиласы объединителыная конференция 1911 года, которая и положила начало БСП. Тогда он отказался от мандата, потому что «настоящее социалистическое объединение было возможным толыко при объединении с Независимой лейбористской партией (НЛП), а ... это могло бы произойти толыко внутри самой лейбористской партии» [76]. Петров положителыно оценивает дея-телыносты ведущего парламентария от НЛП Рамсея Мак-доналыда [77]. Внутри СДП/БСП уже происходили конфликты с Гайндманом как с фактическим лидером партии. Первый имел место в 1911 году из-за скептического отношения Гайндмана к профсоюзам. Еще один - в 1913 году по поводу активного вмешателыства в вопросы профсоюзов, когда Петров выдвинул свою концепцию партии взамен секты. Петров добавляет, что «Justice» запрещала все упоминания об этих дебатах; цензура в этой газете описана в Истории СДП/БСП, опубликованной в 1935 году, ее авторами Ли и Арчболдом. «Фалысификация истории исходит не от Сталина; сторонники Гайдмана уже тогда знали, как исполызоваты этот трюк, и ... даже после их смерти мастерство это продолжало совершенствоватыся» [78].

45

«Работа и учеба на английском и русском языках», как он выразился, требовали от Петрова времени и энергии [79]. С одной стороны, он писал в «Justice» о «русской революции и контрреволюции» и регулярно публиковался в еженедельнике Люсьена Вольфа «Darkest Russia» (Темная Россия). С другой стороны, он читал лекции русскоязычной аудитории о «Новых тенденциях в британском профсоюзном движении», в которых он дистанцировался от Веббса, а также писал статьи на подобные темы в качестве лондонского корреспондента Санкт-Петербургских еженедельников «Наша заря» и «Луч» [80]. Петров называет эти журналы социал-демократическими. На самом деле, они были печатными органами меньшевиков, а «Наша Заря» представляла интересы «практических людей», чья легальная деятельность в профсоюзах и кооперативах вызывала нарекание даже от Мартова [81]. Единственным недостатком, пишет Петров, было то, что за статьи ему не платили. Можно предположить, что у него были другие мотивы в отличие от «небольшого, но стабильного дохода», какой он имел от публикаций в либеральном «Русском слове» [82]. Было ли это русское влияние на британца или наоборот? Когда Теодор Ротштейн написал об образовании БСП в большевистской газете «Просвещение», Петрову захотелось осветить тот же вопрос в «Нашей заре». В целом он оценил политическую проницательность Ленина; в то же время он чувствовал, что английское рабочее движение оставалось для большевистского лидера «книгой за семью печатями» [83].

По поводу краха Интернационала в 1914 году Петров пишет, что прежние политические разделительные линии оказались стерты. Радикальные марксисты сплотились вокруг флага; бывшие умеренные - он упоминает Макдо-нальда и Бернштейна, а также Харди и Жореса - стали решительными противниками войны. Петров также описывает дальнейшее различие между пацифистами и революционными противниками войны, и к последним он относит Мартова, а также Ленина и Маклина [84]. Именно в этот момент Маклин впервые занимает центральное место в повествовании Петрова. К общим взглядам они пришли в некоторой степени независимо друг от друга; их сотрудничество началось с появлением новой газеты Маклина « Vanguard», а затем Маклин пригласил Петрова стать членом редакции газеты в Глазго и помогать ему в просветительской работе.

Глава Петрова, посвященная его шотландской деятельности и последующему интернированию, самая большая из всех двадцати девяти. Многое из его очерка о событиях радикального характера в Клайдсайде хорошо знакомо, а определенная известность Петрова позволяет широко цитировать современные ему печатные источники. Как очевидец Петров ярко описывает знаменитую встречу с Ллойд-Джорджем в Сент-Эндрю Холле и свои впечатления о воинственных настроениях на угольных залежах в областях Файф и Ланаркшир. Он также отмечает напряженные отношения между Маклином и создателями Британской коммунистической партии. Петров описывает, как Галлахер, который «колебался между анархизмом и дог-№Ж '

- 46 -ЯР-

матизмом СЛП», требовал исключения Петрова как иностранца из комитета рабочих Клайда [85].

Зловещей фигурой предстает Артур Макманус, впоследствии первый председатель Коммунистической партии, которого Петров вспоминает как человека, предлагавшего применить террористические меры против Ллойд-Джорджа. Петров называет это попыткой «уничтожения нашего движения с помощью провокации». Он также пишет, как использовал свой русский опыт, призывая Маклина и Джеймса Макдугала к постоянной бдительности в отношении агентов-провокаторов [86]. Поэтому именно Макмануса он считает ответственным за дело о несчастной Алисе Уилдон в Дерби. Когда Петров встретился с ним благодаря Коммунистическому Интернационалу, он еще раз убедился, что Макманус был беспринципным авантюристом [87]. Возможно, именно эти подозрения имел в виду Галлахер, когда говорил о чрезмерной озабоченности Маклина возможными заговорами. Но, по иронии судьбы, в контексте раннего периода деятельности Коммунистической партии никто не был так критичен в отношении безответственного личного поведения Макма-нуса, как сам Галлахер [88].

Когда Петрова перевели из Эдинбургского замка в лагерь для интернированных на Корнуоллис роуд в Ислингтоне, он не так тяготился условиями содержания, как тем, что был отрезан от внешнего мира и ограничен в возможности принимать посетителей и получать корреспонденцию. Особенно он негодовал из-за разлуки с Ирмой, которую содержали в Эйлсбери, очевидно, в худших условиях. Важно отметить, что Петров также упоминает как дополнительную психологическую нагрузку тот факт, что к своим демократическим тюремщикам он не испытывал «ту же дикую, но придающую силу, ненависть», какую он питал к царским тюремщикам [89]. И снова здесь нет упоминания о страхе быть отравленным, который Петров якобы внушил Маклину.

А вот депортацию обратно в Россию, «чтобы скрепить своей кровью дружбу английской буржуазии с царем», Петров действительно боялся [90]. Но на деле кровь царя закрепила победу рабочих, о которой Петров и его окружение мечтали так долго. После февральской революции 1917 года кампания за освобождение Петрова и его жены усилилась, а условия их содержания заметно ухудшились. Только Октябрьская революция оказала более убедительное давление на власти и решила их участь. По крайней мере, на тот момент Петров воспринимал свое личное освобождение и освобождение своей страны как единое целое.

Годы разочарований (1918-1929)

По материалам «Daily Worker», по возвращении в Россию Петров занимал множество постов, но не совсем успешно [91]. Первая часть заявления, безусловно, точна. Троцкий ушел с поста главы Наркоминдела, чтобы не брать на себя ответственность за захватнический Брест-Литовский договор с Германией. Несмотря на свое меньшевистское прошлое, Чичерин возглавил Наркоминдел, а Петров в качестве помощника комиссара курировал

ратификацию договора в Берлине. Ирма, тем временем, вела пропагандистскую работу среди немецких военнопленных в качестве редактора газет «Die Voelkerfriede» (на этом посту она сменила Радека) и « Weltrevolution» [92]. Петров, недолго проработав в Нар-коминделе, также участвовал в этой работе. Затем он выполнял государственные или партийные поручения в Волжском, Белорусском и Сибирском регионах. Ранние его интересы возродились в работе по социалистической пропаганде в железнодорожных союзах. Петров утверждает, что прочитал более ста лекций в партийной школе в Омске [93]. Британские власти запретили ему повторно появиться в Лондоне в качестве Советского представителя, а в качестве эмиссара Коминтерна Петров сам отказался туда вернуться [94]. Однако он быш в составе комиссии, которая принимала Британскую лейбористскую делегацию, прибывшую в Россию в мае 1920 года [95]. Петров также присутствовал в качестве наблюдателя на некоторых решающих мероприятиях при создании Коминтерна, а также на съезде народов Востока в Баку в сентябре 1920 года. Несмотря на то, что он провел в России менее четырех лет, описание этого периода занимает более половины рукописи Петрова, и именно здесь ясно выражены политические мотивы его дальнейших действий.

Траектория коммунистической карьеры Петрова шла по существу от центра к периферии и в конечном итоге привела к окончательному отъезду из России. Начиная со своего первого отказа работать в Наркоминделе с Львом Караханом, которому он не доверял, Петров описывает свой путь как процесс постепенного самоисключения. Вначале верность революции сдерживала этот процесс, но затем эта сдерживающая сила стала уменьшаться по мере уменьшения влияния и силы самой революции. К моменту III конгресса Коминтерна в июне-июле 1921 года Петров так характеризовал установившийся в России режим в беседе со шведским коммунистом Зета Хёглундом: «Экономически - это государственный капитализм. Политически - это варварская азиатская полицейская диктатура под соусом из красных лозунгов» [96].

Вторая часть этого высказывания и есть объяснение постепенного разочарования Петрова. «Государственный капитализм» означал Новую Экономическую Политику, введенную в начале того года, а она, по мнению Петрова, принесла необходимое облегчение населению в целом. Возобновление деятельности Петрова в России совпало с «продовольственной диктатурой» военного коммунизма, и описание обязательных поборов и криминализации жизни является одним из самых язвительных во всей рукописи. «Мы жили за границей и участвовали в социалистическом и профсоюзном движении высокоразвитых стран», - писал он.

Мы анализировали и критиковали ... экономическую систему тех стран, стремясь заменить классическую капиталистическую систему социалистической системой более высокого уровня. В России же все казалось нам примитивным и допотопным; мы смеялись или возмущались, когда эту запятнанную красную отсталость нам представляли как «социализм» [97].

Петров оставался сторонником НЭПа и после разрыва с коммунистами. Особое отчуждение он испытывал именно к «азиатской» партийной диктатуре, рассматривая ее с точки зрения международных социалистических и профсоюзных ценностей [98].

Более сильные критические замечания Петрова известны из других источников; в документе же 1930-х годов трудно отличить его непосредственную реакцию на режим от размышлений по поводу прочитанного впоследствии. После того, как первоначальный революционный «фанатизм равенства» быстро рассеялся, Петров описывает дифференциацию привилегированного бюрократического слоя, а в рамках этой новой правящей элиты дальнейшую дифференциацию «нового класса хозяев», доминировавшего внутри правящей партии [99]. И хотя Петров принял необходимость и неизбежность революционного насилия, он осуждает институционализацию аппарата террора. Он выражает особое несогласие с преследованием интеллигенции [100]. Его повествование говорит о том, что перед нами фигура, наделенная достаточными полномочиями, чтобы бросить вызов злоупотреблениям ЧК и указать на сворачивание, как партийной, так и советской демократии, хотя, в конечном итоге, его вмешательство имело лишь временный и локальный эффект. Будучи членом правительства Белорусской советской республики, Петров описывает его как шайку грабителей и убийц, которых надо поставить к стенке и расстрелять, что, к счастью или к несчастью, было не в его полномочиях [101]. «Яростные революционеры 1917 года, - обобщает он, - превратились в господствующий класс ... навязывающий свою волю пассивной массе. Государство становится «централизованной машиной угнетения», а сама партия ее «военизированным органом господства» [102].

Петров описывает ключевые фигуры революции -от венгерского авантюриста Белы Куна до белорусского руководителя партии Александра Мясникяна - исключительно в недоброжелательных тонах. Однако сила повествования Петрова заключается в том, что представление основных действующих лиц сделано с учетом всей сложности политического выбора, с которым они столкнулись. Из британских социалистов выигрывают от такого подхода Блэтчфорд и Гайндман. Среди большевиков Троцкий и первый президент СССР Свердлов изображены как честные, но заблуждающиеся люди, и даже будущий закадыга-ный друг Сталина Мануильский вполне дружелюбен. Однако колеблющиеся элементы в Коминтерне таких эпитетов не заслужили [103].

Основой двойственного отношения Петрова к правящей большевистской партии является фигура Ленина. Петров несколько раз ссылается на хорошие взаимные личные отношения, и далее в тексте упоминания о Ленине, как правило, более доброжелательные, чем в контексте описания довоенной РСДРП. Действительно, воспоминания о попытке покушения на Ленина Фанни Каплан в августе 1918 года носят характер панегирика. «Сама мысль о том, что Ленин может уйти от нас ... была почти невыносимой», - так Петров вспоминает настроение того времени:

Никто из других лидеров не дорос даже до колен Ленина, и никто не смог бы заменить его. Популярность его имени, его влияние на массы, политическая гибкость, способность разрешать споры, разводить воюющие стороны делали Ленина незаменимым [104].

Спустя несколько лет после смерти Ленина Петров снова пишет, что Ленин был на голову выше любого возможного преемника, и приводит большую цитату из своего панегирика, опубликованного ранее [105]. На первый взгляд, эти оценки трудно сопоставить с его рассуждениями в предыдущем контексте, когда Петров писал о Ленине, что не лидер делает революцию, а наоборот [106]. Бышо бы очень интересно узнать, в каком порядке писались главы, и отражают ли они смещения в оценке Ленина с течением времени.

Тем не менее, даже когда Петров превозносит Ленина как государственного человека, а также ценит широту и ясность его марксистского мышления, он не забывает упомянуть «своеобразную азиатскую ограниченность» Ленина и считает, что именно это и сделало его прирожденным лидером русских [107]. Петров был не просто меньшевик, оказавшийся участником революции. По его собственным словам, он был в то время ярый большевик, чья оппозиция была бессознательной. Он сильно переживал из-за политического отчуждения от Мартова [108].Тем не менее, в политическом смысле автобиографию Петрова лучше всего рассматривать как критическую историю большевизма с позиций европейского социализма.

С экономической точки зрения, мы сталкиваемся с классически меньшевистской позицией, которая заключалась в том, что промышленный запад быш, возможно, ближе к социализму, чем Россия, потому что в то время, прежде чем совершить революцию, России надо было бы, по крайней мере, иметь такую техническую базу, на которой может быть построен социализм [109]. С политической точки зрения, показательно, что Петров подчеркивал свои разногласия с идеями, изложенными в работе Ленина «Государство и революция» (1917). Теми, кто оспаривает неизбежность последующего сползания в сталинизм, ленинская концепция «государства-коммуны» в этой фундаментальной работе была расценена как выражающая нераскрытый освободительный потенциал революции [110]. Петров, однако, расценил ее как отклонение от демократической концепции Маркса о диктатуре пролетариата, и он с опаской наблюдал за злоупотреблением практикой непрямык или показательных выборов. Он решительно поддерживает то, что Ленин назвал бы «оппозицией ради оппозиции», и распространяет этот принцип на такие группы как «Рабочая оппозиция», хотя может и не принимать ее взгляды [111].

Природа этих разногласий сама по себе многое разъясняет. В контексте споров о профсоюзах в 1920-1921 гг. Петров подвергает острой критике позицию Троцкого по вопросу милитаризации труда; в подчинении профсоюзов государству он увидел овечью шкуру, которой «коммунистический волк» стремился заманить рабочих. Тем не менее, Петров также выступал против «профсоюзо-низации государства» в синдикалистском духе; эту идею

-ЯМ ' '

- 48 -ИР-

он отождествлял с «Рабочей оппозицией». Таким образом, его позиция была ближе всего к тому, что он справедливо характеризовал как «меньшевистские отклонения», то есть он выступал за независимость профсоюзов. По словам Петрова, это означало «настоящие профсоюзы в европейском смысле», или, ссылаясь напрямую на свой британский опыт, «в английском» смысле. Такую форму организации он считал более высокой, чем большевистская диктатура [112].

В этом есть нечто общее с Маклином, который не одобрял идеи рабочего контроля. Тем не менее, имеются и различия. Петров пренебрежительно относился к возрождению «революционного» принципа малых народностей», с которым можно сравнить поиск Маклином шотландской идентичности. Петров считает, что Ленин позаимствовал этот принцип у Луи Наполеона с помощью Уильяма Гладстоуна [113]. Что касается Поволжья, то он с Ирмой отдает должное идее автономной республики немцев Поволжья, которые давно там проживали. Петров считает, что спокойный, свободный и менее произвольный способ управления этой республикой - это заслуга «опытных немецких социал-демократов», а не «новоиспеченных русских коммунистов» [114]. Тем не менее, социалист -еврей Петров, который только словом обмолвился о Бунде, не формулирует общего национального принципа. Он пренебрежительно отзывается о «диалект-мании» и языковом партикуляризме, влияние которого на советскую политику в области образования он находит достойным сожаления [115]. У него даже есть любопытный намек на «полиглот-бессмыслицу» раннего Коминтерна [116].

В сентябре 1920 года Петров поехал в Баку на съезд народов Востока, который должен был продемонстрировать поддержку большевиков движения национального освобождения. По поводу энтузиазма, с которым с трибуны съезда произносились приветствия в адрес делегатов, он заметил цинично: «можно было сразу заключить, что советская власть здесь практически не существовала» [117]. Хотя на него и произвели впечатление некоторые признаки эмансипации, выраженные, прежде всего, в том, что среди делегатов и их сторонников были женщины, Петров признался, что он никогда не верил в деколонизацию как в общий принцип, независимо от обстоятельств:

То, к чему стремился я, было демократическое самоуправление, социальное и культурное развитие всех колониальных народов; я считал, что немедленная полная независимость не всегда была желательна, поскольку во многих случаях местные рабочие, которые должны иметь право создавать профсоюзы и быть защищенными социальным законодательством, больше пострадают от местной касты эксплуататоров, чем от эксплуатации со стороны какой-либо прогрессивной европейской страны с влиятельным рабочим движением. Для меня свобода и благосостояние рабочего класса, а не интересы зарождающейся националистической колониальной буржуазии всегда были единственным критерием [118].

Петров вспоминает, как в свое время заявил председателю Коминтерна Зиновьеву, что «мы смотрим на Запад, и вы в сторону Азии» [119]. Хотя он называет такие

взгляды еретическими, в них было много общего с меньшевистской критикой Бакинского съезда. Петров считает, что благодаря своему неформальному влиянию на делегатов, ему удалось сорвать план Зиновьева, который хотел, чтобы к съезду обратился панисламист Энвер-паша [120]. Здесь можно еще раз отметить отличие его взглядов от взглядов Маклина на перспективу распада Британской империи.

Работа «Государство и революция» была не просто абстрактным заявлением о принципах построения государства. Ее также можно рассматривать как кульминацию «безжалостной полемики», направленной против общественной демократии, которой большевики придали институциональное выражение через однопартийное правление и раскол международного рабочего движения [121]. Следовательно, отождествление с европейским рабочим движением было не только вопросом об альтернативных ценностях, которые могли служить мерилом деятельности большевиков в правительстве. Речь также шла о независимом принципе организации, которому большевизм угрожал как изнутри, так и извне. Это, конечно, ключевой мотив автобиографии Петрова. Он разочаровался не в принципе построения социализма в одной стране, но в принципе социализма одной партии, или однопартийной модели, которая во многих отношениях не была в состоянии обеспечить построение социализма.

Первым крупным поручением, которое Петров получил от большевиков, была ратификация Брест-Литовского договора. Этот факт не нашел отражения в описании истории этого договора, в частности, у Э.Х. Карра. То, что такую обязанность возложили на второстепенную фигуру Петрова, не вполне подтверждает его утверждение, что он был уполномочен решать очень важные вопросы. Более правдоподобным объяснением может служить тот факт, что желающих ассоциировать себя с этим договором было довольно мало. Как бы то ни было, утверждение Петрова, что удалось добиться «трудно завоеванный мирный протокол, содержащий много важных уступок, вырванных силой у немцев» нужно оставить для оценки компетентным историкам [122]. Для данного обсуждения более актуальной является та роль, которую он отводит центристам из Независимой социал-демократической партии или НСДПГ. Созданная на Пасху в 1917 году, НСДПГ включала в себя такие фигуры, как Бернштейн и Каутский на правом фланге, и спартакистов - на левом. В этом отношении она напоминала РСДРП до ее раскола. Так как Люксембург и Либкнехт были в тюрьме, а Франц Меринг серьезно болен, единственно с кем из спартакистов Петрову удалось встретиться, был публицист Юлиан Борхардт. Петров описал его как «типаж властного, самоуверенного комиссарчика, который потом для России стал чумой». Это было несколько несправедливо, так как после 1918 года Борхардт уже никак не был связан с этим движением [123]. А вот с центристами Петров установил тесные отношения: в частности, с Карлом и Луизой Каутскими и левым центристом Гуго Гаазе, который консультировал его по вопросам права.

Все это читается теперь как воспоминания об уже забытом дискурсе социалистического интернационализ-

ма. Будучи противником войны, Петров решительно критиковал Второй Интернационал и считал его «окончательно умершим» [124]. За десять дней пребывания в Германии он, тем не менее, не ощущал себя во «вражеской стране», а также не чувствовал «страшную пропасть», разделявшую рабочих по национальному признаку. «Как в старые времена, я встретился с товарищами, которые разделяли мои идеалы» [125]. Даже провоенное большинство социалистов казалось менее ура-патриотическим, чем британские социалисты, такие как Гайндман и Бен Тиллет [126]. Отчитываясь перед Лениным, Петров заметил, что высказываемые предположения о том, что в Германии развивается революционная ситуация, действовали на лидеров большевиков «как тоник» [127]. Здесь можно провести сравнение с заявлением Ричарда Пайпса, основанным на очень скудных доказательствах, о том, что Ленин предсказывал скорую победу Германии [128].

Ленин не отреагировал бы так положительно на восторженные похвалы «ренегату» Каутскому [129]. В самой же России все, что осталось от большевистского инстинкта социалистического единства, было быстро уничтожено. Петров часто отмечает подавление оппозиционных течений, которые либо выступали за независимые профсоюзы, либо критиковали власти с позиций социал-демократии. Он придает особое значение исключению из Советов меньшевиков, а также правых эсеров 14 июня 1918 года. После «оскорбительной истерики» отступивших меньшевиков возглавил Мартов, которого Петров описывает как «благороднейшую фигуру» в революционном движении России в ХХ веке». Несмотря на исключение меньшевиков из Советов, Мартов заявил о своей неизменной поддержке революции, и меньшевики оставались конституционной, хотя и сильно ограниченной в правах оппозицией, пока не были окончательно подавлены в 1920-1921гг. Тем не менее, именно это первое изгнание из Советов, которые он и Ирма наблюдали с галерки, Петров описывает как событие, вызвавшее «чувство глубокого стыда; впервые нам стало действительно стыдно за нашу партию» [130]. Однако, любопытно, не стало ли значение этого эпизода для Петрова яснее только с годами, и не испытывал ли он также некоторое чувство личной вины за происходящее?

Что касается международных вопросов, то Петров признал принципы нового Рабочего Интернационала, и считал естественным, что инициатива исходила из Москвы [131]. Тем не менее, его рассказ о раннем Коминтерне содержит явную двойственность, или даже некоторые несоответствия, которые, возможно, возникают из сложности построения текста повествования. Петров пишет, что когда состоялась «предварительная конференция» нового Интернационала в Наркоминделе 6 февраля 1918 года, он считал бессмысленным создавать «сектантский Интернационал», из которого исключались центристы и даже в то время находящиеся в большинстве сторонники войны [132]. Когда спустя год состоялся учредительный съезд Коминтерна, Петров отказался от сомнительного мандата БСП; на него также не произвели впечатления полномочия других, так называемых, делегатов с совещательным голосом [133]. Второй Конгресс Коминтерна в июле-авгу-

49

сте 1920 года быш несравненно более представительным по своему характеру. Тем не менее, даже его Петров описывает как «пропахшего» самозванцами, и «когда он смотрел в конференц-зал», а он не участвовал в работе Конгресса, все происходящее напоминало «пруд карпов во время кормления ... открытые рты, пытающиеся поймать кусочки брошенной пищи» [134].

Удивительно, но Петров не упоминает о появлении Галлахера в Москве, а его рассказ о Втором Конгрессе не свидетельствует о его активном участии в работе Конгресса. К членам - авантюристам Коминтерна Петров относит членов Социалистической Рабочей партии Макмануса и Дж. Т. Мерфи; ни тот, ни другой не принимали участие в работе Конгресса. Вместе с тем, Сильвия Панкхерст и член БСП Том Квелч описываются как представители «настоящих левых организаций» [135]. И снова упоминается Мак-лин, который хвалил Петрова перед Лениным как консультанта по вопросам Великобритании, и который одновременно был замешан в коррупции в ранние годы существования КПВ.

Большинство членов Британской рабочей делегации, прибывшей в Москву, Петров относит к тем, кто «честно стремились докопаться до истины»; некритически настроенными сторонниками большевиков он назвал А.А. Пер-селла и Роберта Уильямса. Особую ненависть он испытывал по отношению к члену Независимой лейбористской партии Клиффорду Аллену, который сам называл себя «двухсотпроцентным коммунистом», а затем стал одним из стойких последователей лагеря Рамсея Макдональда [136]. Ближе всех Петрову было «честно ищущее истину меньшинство социалистов»; чтобы исключить их из общих рядов, были специально разработаны знаменитые «двадцать одно условие» Коминтерна. «На послушного иностранного шпиона полиции, - заключает цинично он, - смотрят куда более благодушно, чем на честного социал-демократа, у которого есть свое мнение». Петров особенно сожалел о расколе СДПГ в Галле в октябре 1920 года. Он также пишет только теперь, что Зиновьев оказывал на него давление с целью вести работу в «английской секции» Коминтерна. Этот факт предполагает, что Петров, возможно, не был ранее вполне откровенен [137].

Кульминацией двадцать шестой главы автобиографии Петрова «Восстание пролетариата» является жестокое подавление Кронштадтского мятежа на флоте в марте 1921 года. Следующая глава «Разочарование ...» начинается с описания дальнейшего сворачивания советской демократии, что проявилось в фальсификации выборов в Москве в следующем месяце. Именно в это время Петровы официально оформили свой брак, чтобы обеспечить себе правовой статус в случае отъезда из России. Третий конгресс Коминтерна, который состоялся летом 1921 года, Петров описывает, с одной стороны, как кульминацию деятельности международного коммунистического движения, а, с другой, как событие, обнаружившее бесстыщную коррумпированность. Москвичи жили трудно и не могли не поражаться на ряды автомобилей у гостиницы «Люкс», подвозивших делегатов до Кремля [138]. Споры на Конгрессе шли вокруг Мартовского восстания в Германии, кото-

50

рое Петров назвал «сумасшедшим путчем» и в котором Бела Кун снова сыграл свою плачевную ролы [139].

Последней каплей для Петрова стала циничная попытка Ленина умалиты разгорающийся голод на Волге, чтобы не проситы помощи извне [140]. Тогда же Анжелика Балабанова, бытшая одно время секретарем Коминтерна, обнаружила, что выехаты из России становилосы так же сложно, как и въехаты. Тем не менее, у Петровых еще ос-тавалисы друзыя в верхах: Чичерин, который возглавлял Нар-коминдел, и старый знакомый Ирмы по Бреслау, Паулы Лебе, социал-демократ, в то время председателы Рейхстага. За месяц или два до отъезда Балабановой им удалосы покинуты Россию по немецкой визе в сентябре 1921 года [141].

Процесс разрыва с коммунизмом был затяжным. Встретившисы с немецкими социал-демократами, Петровы быстро поняли, что не толыко болышевики преследовали «чуждые элементы» [142]. Также они не были готовы приняты и антисоветские позиции своих старых соратников, таких как, например, Зунделевич, и, следователыно, в конечном итоге, оказатыся в лагере белых [143]. Как бы то ни было, наличие работы у них зависело от Торгового представителыства России, где они курировали издание экономического журнала «Aus der Volkswirtschaft der RSFSR», а в 1924 году они опубликовали свою первую книгу, посвященную экономическому возрождению России в условиях НЭПа. Несмотря на то, что было непросто сохраняты баланс между пропагандой режима и предоставлением точной информации, это, очевидно, была близкая им по духу работа. Оставив редакционные обязанности, Петровы взялисы за болышой труд по советской экономике и опубликовали книгу в 1926 году после полутора лет усердной работы. Предназначенная для европейских читателей и лишенная явных политических комментариев, книга, полная сравнителыных экономических данных, тем не менее, давала явно позитивный взгляд на советское экономическое развитие [144].

Наблюдения Петрова, относящиеся к лидерам немецкого коммунистического движения, почти всегда носят неизменно критический характер. Он описывает свою особую тревогу по поводу неправилыно истолкованного «немецкого октября» 1923 года и пропаганды Карлом Радеком формы «национал-болышевизма». Он также рассказывает о серии конфликтов внутри партийного ядра в Торговом представителыстве, где Петров был членом партийного бюро. Именно в Берлине Петров возобновил контакт с Мартовым и обнаружил, как много теперы у них общего. Мартов во многом является героем его рукописи, человеком, которого, по описанию Петрова, нелызя было не лю-биты и уважаты. Петров описывает его как одного из величайших сынов России. Тот факт, что болышевики вышуди-ли Мартова уехаты в изгнание, рассматривается Петровым как обвинение в адрес режима. И то, что в 1923 году они подослали «обычных шпионов» на похороны Мартова, Петров воспринял с чувством отвращения [145]. Тем не менее, прошло еще два года, прежде чем он и Ирма вышли из рядов партии, которая теперы была переименована в Российскую коммунистическую партию.

Смерть Ленина в 1924 году также стала одним из решающих факторов. Троцкий и Зиновьев были в числе других «непогрешимых», в кого Петров продолжал верить. Троцкий, занявшийся вопросами внутрипартийной демократии, изображен как человек, который слишком поздно увидел, куда вела его собственная политика. Как бы то ни было, теперь уже Сталин вел к кошмарной развязке централизующую логику диктатуры. Уже в 1925 году изобретенные Лениным чистки все чаще используются в качестве инструмента централизованной дисциплины. Петров подробно описывает чистку в Торговом представительстве в Берлине, которая коснулась зловещим образом и безобидной сестры Зиновьева. Это были первые ходы Сталина против тех, кто позже стал жертвами террора. Петровы и к себе привлекли враждебное внимание из-за контактов с Лебе. Петров тепло вспоминает Лебе как политика, занимавшего умеренные позиции в СДПГ, как прирожденного лидера рабочих, неиспорченного своим положением («Лебе не превратился в комиссара», - шепнула мне Ирма), терпимого человека с широкими взглядами, «похожего на англичанина». Петров также пишет, что Лебе открыто ссылался на информацию, которую он получал от Петровых; отсюда и возник вопрос об их «дружеских отношениях с социал-демократами» [146]. Подробности этих отношений еще предстоит исследовать, но именно в этот момент Петровы выходят из рядов Российской коммунистической партии и отказываются вернуться в Россию.

Петров описывает их положение как политическую бездомность. С одной стороны, он не был «ленинцем» и в своем отрицании однопартийного государства пошел дальше, чем коммунисты-оппозиционеры. С другой стороны, он сказал, что назад к меньшевикам, тем, кто выступал против Октябрьской революции «как таковой», пути быть не может [147]. Общество пролетарских свободомыслящих («Gemeinschaft proletarischer Freidenker») предложило место встречи для всех независимо мыслящих людей и организовало школу, которая напомнила Петрову занятия по экономике под руководством Маклина. Но и эта школа стала жертвой «узких внутрипартийных разногласий», столь характерных для немецких левых, и была закрыта под давлением коммунистов [148]. Благодаря своим контактам в Торговом представительстве, Петровы продолжали помогать с переводами, составлением экономических меморандумов и даже организовывали работу технических консультантов в России. По его собственным словам, Петров в этой работе преуспел, и в конце 1920-х годов к нему даже обратились с предложением восстановиться в рядах партии и занять в ней высокий пост.

Продолжающиеся политические разногласия были одним из препятствий к этому. Инстинкт самосохранения, возможно, еще одним. Петров упоминает случай с левым коммунистом Мясниковым, чье возвращение в Россию было связано с арестом его семьи [149]. С другой стороны, Петров чувствовал себя почти таким же уязвимым и в Германии. Именно на данном этапе своего повествования он впервые упоминает о страхе быть отравленным, которому такое большое значение придавал

Галлахер, но на этот раз со стороны агентов ЧК. «Судилища ЧК» 1925 года в Лейпциге привлекли к себе огромное общественное внимание; и Петров не только подтверждает случаи насилия и политических убийств, но и считает, что такая практика становилась все шире [150]. В последних главах Петров описывает свой личный опыт: слежку, соседей-доносчиков, медсестру-шпионку, приставленную к его детям, кражу писем и других документов. Он также считает противоестественной смерть своего бывшего соратника Орлова [151]. Немецкие историки продолжают спорить между собой, насколько существенными являются утверждения такого рода; но именно в этот момент мы наконец видим того Петрова, каким его представляет Галлахер. «Война была объявлена, - завершает он свою историю,- и мы не питали иллюзий по поводу того, что нас ожидало. Мы понимали, что вездесущая межнациональная машина, имеющая в своем распоряжении огромные суммы, и полностью свободная от любых угрызений совести в отношении используемых средств, до тех пор, пока мы живы будет видеть в нас одну из своих многочисленных целей и пытаться уничтожить нас и наших детей экономически, политически и физически» [152].

Рукопись заканчивается словами Бакунина: «Трясину не осушить, прыгая в нее» [153]. Ирония заключается в том, что частная история Петрова, являясь крупицей истории марксистской социал-демократии, заканчивается упоминанием одного из ее наиболее решительных противников. Свою последнюю главу Петров назвал «Без страны», но переносить отсутствие «духовного дома» партии для него было тяжелее всего [154]. Возможно, решение можно было найти в последующем членстве в Британской лейбористской партии. Однако этого не последовало, и, вероятно, между ним и Ирмой усилились ранее малозаметные разногласия, так как в дальнейшем Ирма оставалась верной Коммунистической партии.

Однако именно отсутствие приверженности какой-либо одной партии делает повествование Петрова особенно ценным. Свою собственную роль в описываемых событиях Петров явно не занижает. По его словам, книга Троцкого «Моя жизнь» «полностью лишена самокритики». Можно сказать, что это качество объединяет двух бывших меньшевиков [155]. Не считая мемуаров Галла-хера, Петров не фигурирует в воспоминаниях тех, с кем он сталкивался, или в опубликованных трудах по истории описываемых событий; а его биографы, естественно, захотят проверить некоторые из его утверждений, воспроизведенных так, как он считал нужным. Тем не менее, в описании известных британских событий нет таких очевидных ошибок и искажений, какие легко просматриваются у Галлахера. Что касается советской истории, то, скорее всего, Петров прав, когда описывает ее как систематическую фальсификацию фактов и раздачу фальшивых революционных регалий [156]. Петров имел все основания беспокоиться о том, что его честный с политической точки зрения рассказ может никогда не увидеть свет. Это еще одна причина, по которой автобиография Петрова достойна должного внимания.

51

Примечания:

1. Автор выражает благодарность, в первую очередь, Дэвиду Ароновичу за предоставление рукописи Петрова и создание соответствующей базы для работы с ней; а также Майку Джонсу, Франсису Кингу и Джону Макхью за комментарии и информацию.

2. См.: McHugh, J. Peter Petroff: the view from the Home Office file // Scottish Labour History. - 2000. - Vol. 35. - P. 25-32; также см.: McHugh, J.; Ripley, B.J. Russian political internees in First World War Britain: the cases of George Chicherin and Peter Petroff // Historical Journal. - 1985. - Vol. 28, No. 3. - P. 727-738.

3. Gallacher, W. Revolt on the Clyde. - London, 1936. - P. 60, 122.

4. Gallacher, W. Last Memoirs. - London, 1966. - P. 72-73.

5. Middlemas, P.K. The Clydesiders. A left wing struggle for parliamentary power. - London, 1965. - P. 62.

6. Kendall, W. The Revolutionary Movement in Britain 1900-21.

- London, 1969; Rodgers, M.; Smyth, J. Peter Petroff // Scottish Labour Leaders 1918-1939. A biographical dictionary / Ed. By W. Knox. - Edinburgh, 1984. - P. 224-230.

7. McHugh, J. Op. cit.; также см.: Ripley, B.J.;McHugh, J. John Maclean. - Manchester, 1989;McHugh, J.; Ripley, B.J. Russian political internees ... .

8. Но см. также: Rodgers, M.; Smyth, J. Peter Petroff and the socialist movement in Britain 1907-1918 // From the Other Shore. Russian political emigrants in Britain 188-1917 / Ed. by J. Slatter. - London, 1984.

9. Последнее, однако, в центре одной из глав книги Генис, В. Неверные слуги режима: Первые советские невозвращенцы (1920—1933). Опыт документального исследования / в 2-х т. - М., 2009. Автор выражает благодарность за эту ссылку Скотту Риву, который пишет биографию Петрова, для публикации Социалистической Платформой.

10. На момент написания рукопись остается в распоряжении автора.

11. В первых главах есть упоминания о настоящем времени, нацистском режиме и советском писателе Максиме Горьком, скончавшемся в июне 1936 года. В разделе о его деятельности в Клайсайде Петров не соглашается с информацией, содержавшейся в изданных в 1928 году мемуарах Джорджа Лэнсбери и в военных мемуарах Ллойда Джорджа, первый том которых появился в 1933 году. Но это не относится к злобному описанию Ллойдом Джорджем восстания во главе Уильямом Галлахером на Клайде в мемуарах, изданных летом 1936 года. В заключительном разделе есть упоминание о «шестнадцати большевиках Старой гвардии, казненных по приказу Сталина в августе 1936 года» (ch. 14, p. 6), я предлагаю, что это было написано за некоторое время перед вторым публичным процессом в январе 1937 года. Если это так, дальнейшее упоминание об этом втором процессе двумя главами позже (ch. 16, p. 51) позволило бы довольно точно определить время написания.

12. Correspondence between William Gillies and Humphrey Milford, December 1934 and January-February 1935 in Labour Party archives (Labour History Archive and Study Centre, Manchester) WG/RUS/245-57.

13. Информация от архивиста д-ра Мартина Мау для Oxford University Press.

14. См. напр.: The plight ofthe honest left-winger // Labour. - 1935.

- September. - P. 15 (воспоминания о ранней деятельности Коминтерна) и George Tchitcherin // Labour. - 1936. - August.

- P. 306. Петров также делал доклады по аналогичным темам в местных организациях рабочего движения (см.: Daily

Worker. - 1934. - 21 September; Daily Worker. - 1935. -9 February).

15. Gillies to Milford, 31 January 1936.

16. Цит. по: Johnstone, M. Introduction // About Turn. The Communist Party and the outbreak of the Second World War / Eds. by F. King and G. Matthews. - London, 1990. - P. 44.

17. Rodgers, M.; Smyth, J. Peter Petroff ... - P. 229-230.

18. Kendall, W. Op. cit. - P. 60.

19. Knox, W. Entry on John Maclean // Scottish Labour Leaders ...

- P. 181-182.

20. См. об этом: Morgan, K. Parts of people and communist lives // Party People, Communist Lives / Eds. by J. McIlroy, K. Morgan and A. Campbell. - London, 2001. - P. 9-29.

21. Kendall, W. Op. cit. - P. 54.

22. Worker's notebook // Daily Worker. - 1934. - 15 September; также см.: McHugh, J. Op. cit. - P. 31, где я первоначально обнаружил ссылку на эту публикацию.

23. Ср. напр. с обсуждением чартиста Уильяма Эйткена: Hall, R.G. Visions of the People. Democracy and Chartist political identity 1830-1870, - London, 2007. - P. 140-158.

24. Petroff autobiography, ch. 8, pp. 18 and 22; ch. 10, pp. 4 and 8. Если не указано иное, вся последующая глава и ссылки на страницы на этот документ.

25. Трилогия Горького «Детство», «В людях» и «Мои университеты» впервые была опубликована на русском языке в России в 1913-1921 гг.

26. Ch. 1 passim and ch. 4, p. 4.

27. Pipes, R. The Russian Revolution 1899-1919. - Colins Harvill,

1990. - P. 46.

28. Getzler, I. Martov. A political biography of a Russian social democrat. - Cambridge, 1967. - P. 4.

29. Ch. 5, pp. 11-14.

30. Rodgers, M.; Smyth, J. Peter Petroff ... - P. 225. Это согласуется с ссылками к Петрову в письмах Маклина, см. напр.: John Maclean: In the Rapids of Revolution. Essays, articles and letters 1902-23 / Ed. by N. Milton. - London, 1978. - P. 72-73; также см.: Broom, J. John Maclean. - Loanhead, 1973.

31. Petroff, P. Some comparisons of methods of organization // SDP News. - 1911. - July and August.

32. Ch. 2, pp. 40-2.

33. Ch. 2, pp. 18-20.

34. Ch. 8, p. 19.

35. Ch. 6, pp. 5-6, 17-18.

36. Hannington, W. Never on Our Knees. - London, 1967. - P. 36, 49, 54. Ханнингтон был членом организации БСП Кентиш Тауна (о ней будет говориться дальше), в которой состояли меньшевик Чичерин и большевик Литвинов. Ханнингтон не уточняет этот момент и объясняет различий между ними. Книга Ханнингтона не содержит той враждебной характеристики Петрова, которую дал коммунист Галлахер.

37. Kendall, W. Op. cit. - P. 54.

38. Ch. 4, pp. 4-5, 48-9, ch. 5, p. 10.

39. Ch. 2, p. 21.

40. Ch. 4 посвящена дисциплинарному батальону и восстанию.

41. Ch. 5, p. 18.

42. Ch. 2, pp. 5-6. См. также: Gallacher, W. Revolt on the Clyde.

- London, 1936. - P. 60, 122.

43. Ch. 2, pp. 18-20.

44. Ch. 2, pp. 29-30; О Троцком см.: Deutscher, I. The Prophet Armed. Trotsky: 1879-1921. - Oxford, 1970 edn. - P. 88-97.

45. Ch 6, p. 10, also p. 23.

46. Ch. 4, pp. 16-17.

47. Ch. 6, p. 38.

48. Ripley, B.J.; McHugh, J. John Maclean. - P. 96-103.

52

49. Ch. 1, p. 13.

50. Ch 3, p. 16, also ch. 10, p. 6.

51. Ch. 7, p. 3.

52. Ch. 8, p. 13-14.

53. Petroff, P. Rebuilding the International // Vanguard. - 1915. -December. - P. 5-6.

54. Переписку между ними см.: http://www.marxists.org/archive/ petroff/1918/letters.htm.

55. Ch. 8, p. 8.

56. Ch. 8, p. 13.

57. Ch. 10, p. 9.

58. Krupskaya, N.K. Memories ofLenin. - London, 1942 edn. - P. 38.

59. Fishman, W.J. East End Jewish Radicals 1875-1914. - London,

1975.

60. Ch, 8, pp. 14-15.

61. Ch. 10, pp. 1-2.

62. Ch. 10, p. 2.

63. Ch. 10, pp. 16-17.

64. Ch. 8, p. 23.

65. Ch 27, pp. 14-15.

66. Ch. 8, p. 24.

67. Ch. 9, p. 1.

68. См. напр.: Broom, J. John Maclean. - Loanhead, 1973. - P. 28. Андерсон упоминается Галлахером как бесцеремонный судомонтажник (Gallacher, W. Last Memoirs. - P. 60), а Инглис упоминается Х.В. Ли как «один из лучших продавцов литературы и библиотекарей, которых могла иметь социалистическая организация» (Lee, H.W.; Archbold, E. Social Democracy in Britain. - London, 1935. - P. 142). Но, как и многие незамеченные социалистические активисты, они не занимают очень важного места в какой-либо учетной записи.

69. Ch. 13, pp. 45-6.

70. Четыре страницы в этом месте были перепечатаны на другой бумаге и почти четверть текста теряется.

71. Ripley, B.J.; McHugh, J. John Maclean. - P. 30.

72. Ch. 9, pp. 11-13.

73. Ch. 11, pp. 12-13.

74. Радек цит. по: Carr, E.H. The Bolshevik Revolution 1917-1923.

- Vol . 1. - Harmondsworth, 1966 edn. - P. 52.

75. Ch. 11, p. 13.

76. Ch. 11, pp. 12, 25.

77. E.g. ch . 8, p. 22, ch. 10, p. 15.

78. Ch. 11, p. 24.

79. Ch. 10, p. 14.

80. Ch. 10, pp. 17-19.

81. Getzler, I. Op. cit. - P. 134-135, 142.

82. Ch. 12, pp. 18-19.

83. Ch. 11, pp. 25-6.

84. Ch. 12, pp. 5-6.

85. Ch. 13, p. 16. Версия Галлахера состояла не в том, что он выразил предубеждение антииностранца, а в том, что он обвинялся в таких предубеждениях. Это несколько иной акцент.

86. Ch. 13, pp. 15-17.

87. О деле Уилдона см.: Rowbotham, S. Friends of Alice Wheeldon.

- London, 1976.

88. См.: Morgan, K. Labour Legends and Russian Gold: Bolshevism and the British Left part 1. - London, 2006. - P. 45-46.

89. Ch. 13, 50-51. Петров предполагает, что условия интернирования Ирмы были хуже, и что в какой-то момент в связи с этим он объявил голодовку.

90. Ch. 13, pp. 34-5.

91. Daily Worker. - 1934. - 21 September.

92. Ch. 14, pp. 31-32, ch. 16, pp. 5-6.

93. Ch. 24, p. 25.

94. Ch. 14, pp. 56-7; также см.: McHugh, J. Op. cit. - P. 29.

95. Другим британцем, вступившим в контакт, согласно данным из письма Маклина, адресованного Ленину, был шотландец Джеймс Клуни, затем член ШЛП. Он описал Петра и Ирму как «ярких и революционных личностей. Петр был большим говоруном, и казалось, жил на хлеб и сигареты». (Clunie, J. The Voice of Labour. The autobiography of a Dunfermline house painter. - Dunfermline, 1958. - P. 43-44.)

96. Ch 27, p. 21.

97. Ch. 22, p. 1. В этой главе наиболее подробно представлено враждебное отношение Петрова к политике «военного коммунизма»; также см. ch. 20, p. 6 о его попытках на посту политического комиссара Минска смягчить продовольственную диктатуру.

98. Ch. 16, p. 21.

99. Ch. 14, p. 27; ch. 26, p. 1.

100. Ch. 16, pp. 35-6; ch. 24, p. 1.

101. Ch. 20, p. 23.

102. Ch. 26, p. 25.

103. О Свердлове см.: ch. 20, pp. 9-11; о Троцком см.: ch. 16, pp. 1-2, 52; ch. 17 (о его роли в Гражданской войне), ch. 26, pp. 26-7 (о дискуссии о профсоюзах 1920-1921); о Мануильс-ком см.: ch. 19. p. 11.

104. Ch. 17, p. 47.

105. Ch. 27, pp. 47-8, also 28-31,

106. Ch. 6, pp. 39-40.

107 Ch. 17, pp. 47-48.

108. Ch. 28, pp. 8, 26; ch. 15, p. 18; ch. 16, p. 21.

109. Ch. 26, p. 8.

110. См. напр.: Harding, N. Lenin's Political Thought. Theory and practice in the democratic and socialist revolutions. -London,1983 edn. - Vol. 2. - P. 118-141.

111. Ch. 14, p. 54; ch. 26, pp. 11-12; Ленин цит. по: Liebman, M. Leninism Under Lenin. - London, 1980 edn. - P. 294.

112. Ch 24, pp. 18-20; ch. 26, pp. 24-30.

113. Ch. 20, p. 2.

114. Ch. 22, pp. 18-19.

115. Ch. 20, p. 8.

116. Ch. 25, p. 3.

117. Ch. 25, p. 12.

118. Ch. 25, p. 15.

119. Ch. 25, p. 10.

120. Ch. 25, p. 15.

121. Harding, N. Lenin's Political Thought. - Vol. 2. - P. 140.

122. Ch. 15, p. 16. Примечательна запись Петрова о том, что он имел возможность уступить немцам часть украинской территории, ограниченной только четырьмя областями.

123. Ch. 15, p. 24; Fayet, J.-F. Karl Radek (1885-1939): biographie politique. - Bern-N.Y., 2004. - S. 775.

124. Ch. 21, p. 2.

125. Ch. 15, p. 13.

126. Ch. 15, pp. 27-28.

127. Ch. 15, p. 36.

128. Pipes, R. Op. cit. - P. 603-604. Пайпс цитирует одну статью из газеты «Известия» Леонида Красина, которого Петров охарактеризовал как «псевдобольшевистское доверенное лицо германских промышленников» (ch. 16, p. 55). Беспокойство в связи с прогерманскими махинациями занимает значительное место в описании Петровым России в 1918 году.

129. Работа Ленина «Пролетарская революция и ренегат Каутский» была написана позже в этом же году. Петров освеща-

53

ет свое неудачное влияние на восприятие в советском обществе Каутского в ch. 23, pp. 25-26.

130. Ch. 16, pp. 37-39.

131. Ch. 21, p. 2.

132. Ch. 14, pp. 7-8. См. также: Carr, E.H. The Bolshevik Revolution 1917-1923. - Vol. 3. - Harmondsworth: Penguin edn, 1966. - P. 124.

133. Ch. 21. Джо Финеберг, другой возвратившийся эмигрант, принял участие в качестве члена с правом совещательного голоса, но Петров был только как гость, который не участвовал в официальных обсуждениях.

134. Ch. 25, pp. 1-4.

135. Ch. 25, p. 4. Маклин очевидно, не рассматривал Квелча таким образом (см. его последнее письмо Ленину: In the Rapids of Revolution ... - P. 226-229). О Социалистической лейбористской партии (СЛП), см.: Bullock, I. Romancing the Revolution. The myth of Soviet democracy and the British left. - Edmonton, Alberta, 2011. - Chs 1 and 10 (в этой работе содержатся новые оценки).

136. Ch. 24, pp. 24-34.

137. Ch. 25, pp. 9-10.

138. Ch. 27, pp. 12-13.

139. Ch. 27, pp. 15-19.

140. Ch. 27, p. 22.

141. Ch. 28 включает длинное описание. Балабанова более кратко описывает свой собственный опыт: Balabanov, A. My Life as a Rebel. - Bloomington & London, 1973 edn. - Ch. 22.

142. Ch. 28, pp. 5-6.

143. Ch. 28, pp. 6-7.

144. Petroff, P.; Petroff, I. Die wirtschaftliche Entwickelung der Sowjet-Union. - Berlin, 1926; также см.: ch. 28, p. 59.

145. Ch. 28, pp. 26-27.

146. Ch. 28, pp. 3-4, 46-47, 64-73; also ch. 29, pp. 13-14.

147. Ch. 29, pp. 6, 26-27.

148. Ch. 29, pp. 13-14.

149. Ch. 28, pp. 22-25.

150. Ch. 28, pp. 59-64, ch. 29, pp. 6-13.

151. Ch. 28, pp. 17-18.

152.Ch. 29, pp. 29-30.

153. Ch. 29, p. 30.

154. Ch. 29, p. 4.

155. Ch. 16, pp. 1-2.

156. Ch. 28, pp. 49, 58.

УДК 947(092) ББК 63.3-8

БОРИС ПАВЛОВИЧ КОЗЬМИН, КАКИМ Я ЕГО ПОМНЮ

Бороздина Полина Андреевна,

кандидат филологических наук, доцент Воронежский государственный университет (г. Воронеж)

Аннотация. Статья посвящена жизни и творчеству известного историка, литератора Б.П. Козъмина. Ключевые слова: история и современность, русское революционное движение, ГУЛАГ, наука, народническое движение, интеллигентность, снонизм, театр, литературная борьба, монополизм.

BORIS PAVLOVICH KOZ'MIN AS I REMEMBER HIM

Borozdina P.A.

Abstract. The article is devoted to the life and work of the famous historian, writer B.P. Kozmina. Key words: history and modernity, Russian revolutionary movement, the Gulag, science, populist movement, intelligence, theater, literary battle, the monopoly.

Мысль написать воспоминания о замечательном уче- щенную. Вышедшая в 2003 году в Москве под названием ном и человеке возникла у меня после того, как я внима- «Б.П. Козьмин. Историк и современность», она являет со-тельно прочитала монографию В. Твардовской, ему посвя- бой прекрасный образец исследования творческого пути

54 -I