CC BY
61
ИСТОРИЯ ЛИТЕРА ТУРЫ
В.Н. Шацев
«ТРИ РАССКАЗА» А.П. ЧЕХОВА И ОБЩЕРОССИЙСКИЕ ЧЕСТВОВАНИЯ БЕЛИНСКОГО
Некогда самостоятельные, но тематически близкие произведения: «В бане» (1885), «Оратор» (1886), «Неосторожность» (1887) - в 1898 г. объединенные в единый опус (трилогию) были предложены Чеховым для сборника «Памяти В.Г. Белинского», опубликованного в марте 1899 г.1 «Посылаю для Сборника в память Белинского три рассказа. Если найдете их подходящими, то благоволите напечатать их под общим заглавием "Три рассказа" или "Мелочи" и в таком порядке: 1) Оратор, 2) Неосторожность и 3) В бане. Не откажите прислать корректуру, по возможности до 10-ого августа; очень меня обяжете», - писал Чехов П.А. Ефремову 24 июня 1898 г.2.
Эти миниатюры - об иронии судьбы: надгробная речь по ошибке посвящается здравствующему человеку; вместо водки в рюмке, жадно выпитой впотьмах и впопыхах, оказывается керосин; подозреваемый в опасном вольнодумстве на самом деле - респектабельный священнослужитель. Рассказы образуют насыщенную сатирическим презрением трилогию о пустоголовых верноподданных простаках и пошляках.
Но, кроме вышеизложенного и лежащего на поверхности, открываются и другие обстоятельства, если начать рассматривать «Три рассказа» не отдельно, а в контексте солиднейшего юбилейного издания. Здесь, за несколько страниц до чеховского триптиха, публикуются «Материалы для
биографии Белинского», среди них «Записки и письмо Белинского к
A.П. Ефремову » и «Письма Белинского к жене, 1846 г.». Главное в письме к Ефремову, отправленном из Петербурга 23 августа 1840 г., - оплакивание смерти Станкевича. Это письмо сближается по своей тональности с многочисленными адресами и приветствиями от обществ распространения народной грамотности, драматических кружков, от жителей станции Рти-щево, от общества пензенских врачей и т.п. - адресованных редакции Сборника, который посвящен 50-летию смерти Белинского, «одного из великих сынов России»4. Тексты от почитателей, выдержанные в духе некрасовской гражданственности, определяют и невероятно серьезный, вплоть даже до некоторой неосознаваемо пародийной мрачноватости, настрой всей более чем 600-страничной книги, в которую включены научные, эпистолярные и художественные тексты шестидесяти четырех авторов.
Сборник состоит из предисловия и двух отделов, в первом из которых представлены тексты речей Н.И. Стороженко, И.И. Иванова,
B.Е. Якушкина, А.Н. Веселовского, Г.А. Джаншиева, В.П. Острогорского, Н.К. Михайловского, Д.Н. Овсяннико-Куликовского, М.М. Филиппова, А.Н. Пыпина5, а также «Материалы для биографии Белинского».
На этом сурово-торжественном академическом фоне удивительным диссонансом звучат помещенные почти в самом начале второго отдела легкомысленные «Три рассказа».
В первом из них («Оратор») на похороны «коллежского асессора Ва-вилонова, умершего от двух болезней, столь распространенных в нашем отечестве: от злой жены и алкоголизма» (V, 431) приглашен за выпивку и скромный гонорар популярный молодой оратор Запойкин - «сказать на прощание какую-нибудь чепуховину <...> поцицеронистей» (V, 431). Пьяный Запойкин, не разобравшись, кто лежит в гробу, произносит скорбный монолог об усопшем Прокофии Осиповиче, в то время как Прокофий Осипович, вполне даже здравствующий, присутствует тут же, на кладби-
ще: «...наподобие неутомимой пчелы, носил свой мед в общий улей государственного благоустройства, тот, который. этот самый обратился теперь в прах, в вещественный мираж. Неумолимая смерть наложила на него коснеющую руку. <...> Незаменимая потеря!» (V, 431). Шутовская псев-до-скорбь Запойкина по усопшему заставляет вспомнить слова Белинского о Станкевиче, «божественной личности»6: «Мысль о том, что все живет одно мгновение, что после самого Наполеона осталось только несколько костей <...> Смерть, смерть! Вот истинный Бог мира!» . Кости, прах, в которые превращается каждый, всемогущество смерти — эта гамлетовская («Poor Yorick!») риторика, вполне возможная в любом надгробном словотворчестве, здесь, в контексте сборника, звучит серьезно по отношению к Станкевичу и вызывает в памяти то многое, что сказано в панегирических эссе о Белинском, но также вдруг обнаруживает свое отражение в комическом зеркале «осколочного» Чехова.
Второй текст в триптихе - «Неосторожность», «рассказ о чиновнике, который по ошибке вместо водки выпил керосину» (П VII, 193) . В письме к сестре Чехов точно ошибся в названии рассказа9, а Л.Н. Толстой, который, по свидетельству его дочери Т.Л. Толстой, считал эту «мелочишку» лучшей из всех трех помещенных в сборнике «Памяти Белинского», называл ее «Керосин»10. В предназначенной для мемориального Сборника трилогии рассказ этот, при всей его внешней незамысловатости, является центральным и хотя бы потому значительным. Значение его в том, что «Неос-торожность»/«Ошибка»/«Керосин» повествует о сокрушительной неожиданности: «.произошло нечто вроде чуда. <...> Ему показалось, что вместо водки он проглотил кусок динамита, который взорвал его тело, дом, весь переулок. Голова, руки, ноги - все оторвалось и полетело куда-то к черту, в пространство.» (VI, 64). В некотором смысле чудесной неожиданностью в сборнике предстает и коллекция миниатюр «Три рассказа», которые определенно являются чужеродным взрывным материалом по от-
ношению ко всему корпусу печальных и торжественных текстов, составляющих сборник.
Третий рассказ «В бане» - о том, как цирюльник Михайло заподозрил в одном из мужчин, хлещущих себя веником в парилке, социального радикала, с «идеями». Подозреваемый, который, по мнению Михайлы, опасными речами «народ смущает», оказывается почтенным служителем церкви. Но сатира на глупенького доносчика оказывается не единственным смыслом рассказа, если рассмотреть его в связи с фигурой Белинского в контексте сборника его памяти.
Критик предстает в статьях сборника как «бедняк, зарабатывающий свой хлеб журнальной работой»11, как писатель и редактор, который «получал очень мало, сильно нуждался в средствах даже для самого необхо-12
димого» . Эта репутация находит свою параллель в рассказе Чехова: «Беден, да честен! - донесся с верхней полки хриплый бас. - Такими людьми гордиться нужно. Образованность, соединенная с бедностью, свидетельствует о высоких качествах души. Невежа!» (III, 180).
Как и все части «Трех рассказов», гневные реплики голого дьякона приобретают какое-то особенное - пародирующее - значение после па-фосных характеристик, данных Белинскому в статьях прославленных профессоров и литературных критиков.
«.Наша критика должна быть учителем общества и на простом
13
языке высказывать высокие истины» . «Исчезли давно все те, которых Белинский считал тормозами нашего общественного развития и которые своими нападками и преследованиями отравили его недолгую жизнь. Но, забывая по-христиански все содеянное ими, мы не должны забывать, что тем подъемом общественного сознания, той массой света и тепла, которые пролились с тех пор на русскую землю, мы обязаны, главным образом, людям сороковых годов и стоявшему во главе их Белинскому»14. «Вы видите, какая сравнительно сложная задача - понять настоящую цену просвети-
тельной работы писателя <... > связи всех живых сил русского народа с Белинским»15. Этот почтительный восторг перед просвещением и обличение невежества отзываются в следующем диалоге, происходящем в парилке:
«Писатели были в России многие и пользу принесшие. Они просветили землю, и за это самое мы должны относиться к ним не с поруганием, а с честью. Говорю я о писателях как светских, так равно и духовных.
- Духовные особы не станут такими делами заниматься.
- Тебе, невеже, не понять. Димитрий Ростовский, Иннокентий Херсонский, Филарет Московский и прочие другие святители церкви своими творениями достаточно способствовали просвещению» (III, 181).
Наличие отцов церкви в списке просветителей неожиданно перекликается с некоторыми мотивами мемориального сборника, где врагов, «тормозящих просвещение», предлагается простить по-христиански. Первая из трех фототипий, та, что на титульном листе, сделана с рисунка И.А. Астафьева «Белинский в гробу»: профиль покойного стилизован под традиционные изображения лика Христа, а лавровый венок, обрамляющий голову, напоминает терновый венец.
Особенно интересна третья фототипия с портрета О.М. Языковой (С. 157), помещенная всего за четыре страницы до «Трех рассказов». Она изображает великого критика именно так, как у Чехонте описан отец дьякон: «Длинноволосый <... > Худенький такой, белобрысенький... Бородка чуть-чуть... Всё кашляет» (III, 181-182). Фототипия, разумеется, не передает хронический кашель, «не грудной и не желудочный, а происходит от расстройства всего организма, преимущественно же нервной системы»16. О нем, о кашле, в письмах Белинского к жене на 27-ми страницах есть 12 упоминаний. Болезнь, погубившая Белинского, конечно, была известна Чехову, который не мог не отдавать себе отчета в портретном сходстве собственного персонажа с великим критиком.
Рассказ, выбранный Чеховым для сборника, в новом контексте обретает новый смысл. Удивительным образом тень Белинского как будто нисходит с литературного Олимпа в провинциальную баню и ложится на верхнюю полку парилки, откуда уже в образе дьякона хрипло и страстно критикует невежество. В виднеющемся сквозь волны пара дьяконе, который обмахивается веником, а затем наливает себе в банную шайку воды, узнается воитель за просвещение, страшный в гневе неистовый Виссарион, торжествующий над скудоумным врагом.
«Отец дьякон! - обратился к нему Михайло плачущим голосом. -Простите меня, Христа ради, окаянного!
- За что такое?
Михайло глубоко вздохнул и поклонился дьякону в ноги.
- За то, что я подумал, что у вас в голове есть идеи!» (III, 182).
Этому финальному во всем триптихе диалогу предшествуют рассуждения о Белинском, который в письме к Боткину признавался, что соци-
17
альная идея стала для него «идеей идей» , который, по словам И.И. Иванова, генерировал «идеи совершенно бесспорные»18 и повлиял на содержание учебников, «основанных на его литературных идеях»19.
Каждый из персонажей «Трех рассказов» - будь то до безобразия красноречивый и знаменитый в своем городе оратор Запойкин или хлебнувший керосина добродетелями обремененный Стрижин, не умерший только оттого что, по его словам, вел «правильную и регулярную жизнь» (VI, 68), или бдительный ловец инакомыслящих в бане «цирюльник-с» Михайло - мог бы быть охарактеризован мнением Белинского о его тесте:
«Почтенный человек! Вот истинный-то представитель отсутствия добра и
, 20
зла, олицетворенная пустота!» .
Выбирая рассказы для мемориального сборника, Чехов не мог заранее познакомиться с другими включенными в него текстами. И все же «странные сближения», которых даже значительно больше, чем перечис-
лено выше, объяснимы не отнюдь случайностью, а другим обстоятельством.
Лично знакомый Чехову бывший редактор «Северного вестника» Б.Б. Глинский выпустил в свет обзорный труд «Виссарион Григорьевич Белинский и чествование его памяти, с пятью иллюстрациями и приложением его юношеского "Журнала поездки в Москву и пребывания в оной"» (СПб: Типография А.С. Суворина, 1898). Эта книга описывает посвященные Белинскому общественные чествования в столицах и провинции: возложение венков на постамент его бюста, заседания, театральные представления и (как это было, например, в Пензе) обеды с предложением почтить
21
вставанием «память отсутствующего Афитриона и виновника торжества» с тостами за Государя Императора, за августейшего покровителя местного Лермонтовского общества великого князя Константина Константиновича и других, уже местных, меценатов и общественников («Тост в честь городского головы был покрыт громкими и продолжительными рукоплескания-ми»22). Очерки Б.Б. Глинского насыщены его собственным восторженными оценками и пересказами многочисленных статей и докладов, произнесенных как раз упомянутыми и цитированными выше Н.И. Стороженко, И.И. Ивановым, В.Е. Якушкиным, А.Н. Веселовским, Г.А. Джаншиевым, В.П. Острогорским, Н.К. Михайловским, Д.Н. Овсяннико-Куликовским, М.М. Филипповым, А.Н. Пыпиным и многими другими. Здесь «славный
23
покойник» , «светоч, зажженный рукою творца в сумерках человеческой жизни!..»24, «сам воздвигал себе несокрушимый памятник в летописях русской художественной мысли»25; здесь не было предела в славословии «учителю правды, добра и красоты»26, а интеллигенцию призывали быть
27
достойной «памяти своего выдающегося вождя и учителя» и т. д.
«Три рассказа» были отосланы П.А. Ефремову в июне 1898 г., в середине июля того же года выходит в свет обзорный труд Б.Б. Глинского, пафос и стилистка которого позволяют судить о той атмосфере, которую
Чехов должен был неминуемо почувствовать, возвратившись из Франции. В мае 1898 г. писатель попадает в обстановку всероссийских чествований Белинского, бурная подготовка к которым и освещение которых весной 1898-го велась во всех заметных литературно-общественных и политических периодических изданиях.
Таким образом, далекий от патетики Чехов мог легко представить себе общий тон сборника, издаваемого Ефремовым, и предложить свои «Три рассказа», вполне умышленно стремясь понизить градус мемориальной восторженности и высокопарности. Здесь можно было бы вспомнить заметку Пушкина о пародии «Англия есть отечество карикатуры»: «Всякое замечательное происшествие подает повод к сатирической картинке: всякое сочинение, ознаменованное успехом, подпадает под пародию. <...> Сей род шуток требует редкой гибкости слога.»28. Замечательное общероссийское помпезное мероприятие вызвало затаенную на него пародию Чехова. Недоверие Чехова к любым юбилейным торжествам и восторгам не связано с его отношением к Белинскому. Чехов оставил о нем и его трудах несколько беглых упоминаний, доброжелательную интонацию которых вряд ли могло поколебать даже раздраженное отношение к великому
29
критику А.С. Суворина . Желание дистанцироваться от легко предугадываемой патетики большинства авторов сборника - вот что могло побудить Чехова предложить откровенно сатирические «Три рассказа» П.А. Ефремову. В этой связи уместно привести наблюдение современного исследователя: «Вопреки вере самого Чехова в науку, прогресс и факты, доброжелательное просветительство или научный интерес у его героев не бывает полностью позитивен. Человек, выступающий в любом из субжанров информативного сообщения, излагающий нужные, полезные или занимательные факты, - всегда оказывается по какой-то причине не безупречен»30. Страстно преподнесенные полезные и занимательные факты, изложенные в довольно похожих друг на друга публицистических и поэтиче-
ских текстах памяти Белинского благодаря «Трем рассказам», введенным в сборник, оказываются не то чтобы небезупречными - скорее здесь возникает еще одно измерение, еще одна возможность: взглянуть на ораторов и стихотворцев немного иронично. Три чеховские рассказа - карикатурное зеркало торжественности, помпы, парадности с привкусом мертвечины, обожествления некогда бывшего не только величайшим («His name became
31
the greatest Russian myth in the nineteenth century.» ), но все-таки еще и по-человечески слабым, ранимым, смешным, эгоистичным - всяким -Виссарионом Белинским. Публикация «Трех рассказов» в сборнике происходит в важный для жизни Чехова момент. Как 1888-ой с публикацией повести «Степь» стал для Чехова переломным годом, так и десять лет спустя, в период между «Чайкой», «Дядей Ваней», с одной стороны, и «Тремя сестрами», с другой, происходит новый творческий подъем, выход на иной, особенный, уровень миропонимания. «После восьми месяцев, проведенных во Франции, в возбуждении от дела Дрейфуса, Чехов вернулся на родину, и результатом этого нового возмужания, и гражданского, и худож-
32
нического, стал "Человек в футляре"» , написанный в мае-июне 1898 г.
Этот важный момент характеризуется еще и тем, что здесь по-своему сводятся счеты с критиком А.М. Скабичевским, который в давней рецензии на «Пестрые рассказы» не без некоторых на то оснований ядовито заметил про Антошу Чехонте, что тот « записался в цех газетных клоунов
33
<.> увешавшись побрякушками шута» . Этот отзыв, в целом достаточно все же сочувственный, как известно, сильно и надолго обидел Чехова, который вполне мог предполагать, что его рассказы окажутся в сборнике «Памяти Белинского» под одной обложкой с текстом Скабичевского. Основания для такого предположения были: Скабичевский принимал активное участие в чествованиях «неистового Виссариона» и в майском номере читаемой Чеховым «Русской мысли» (1898) поместил статью с популярным в ту весну стандартным названием «Памяти Белинского». Здесь, как и
в прочих подобных статьях, биография великого критика излагалась в сопровождении цитат из Некрасова; сам же Белинский был представлен общественным светочем в ночи невежества: «Эта редкая великая нравственная сила влияла столь же неотразимо не на одних друзей Белинского: просвечивая в каждой строке горячих и увлекательных статей, она увлекала все русское общество, раздвигая перед ним широкие и далекие перспективы умственного и нравственного прогресса и призывала на смертельную борьбу с мраком невежества и зверства»34.
Однако Скабичевский не опубликовался в ефремовском сборнике, и тем не менее встреча Чехова с обличителями «шутовской» юмористики состоялась. Вот что совершенно в духе Скабичевского писал публицист Л.З. Слонимский: «Господство формы над содержанием, доведенное до крайности, создает особый тип писателей, у которых нет ничего за душой, кроме бойкого пера, свободно гуляющего по бумаге. Поворотливый острый язык действует без всякого контроля; он не нуждается ни в знаниях, ни в логике, ни в здравом смысле и подчиняется исключительно стремлению к дешевым внешним эффектам. Такие писатели могут легко приобрести популярность; но эта популярность остается столь же мимолетною, как и те остроты и словечки, на которых она держится.
Ежедневная печать предъявляет постоянный спрос на людей, умеющих лучше и живее писать, чем думать. Завлекая в свой круговорот молодые умы и таланты, она перерабатывает их в известном духе, разменивает на мелочи их творческую силу и постепенно обрекает их на бесплодие. Кто раз попал в газетную журналистику и увлекся ее соблазнами, тот редко уже сохраняет способность к самостоятельной умственной работе; он незаметно делается жертвою писательства, в котором слово предшествует
35
мысли» .
Это суждение основательно, но не безусловно. Ведь «осколочные» «Три рассказа», Чеховым подобранные для сборника в честь Белинского,
обнаруживают глубокие и подчас причудливые связи. Это связи зрелого писателя с литературной и общественной средой его времени, оглядывающейся на собственное культурно-историческое наследие.
1 Памяти В.Г. Белинского: Литературный сборник, составленный из трудов русских литераторов. С 3 фототипиями / Изд. Пензенской общественной библиотеки им. М.Ю. Лермонтова. М., 1899.
2 Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Письма: В 12 т. М., 1979. Т. 7. С. 227. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте, с указанием тома и страницы. Перед номером тома, относящимся к серии писем, ставится литера «П».
3 А.П. Ефремов - друг Белинского, Станкевича и Грановского, отец П.А. Ефремова, редактора сборника «Памяти В.Г. Белинского».
4 Памяти В.Г. Белинского. С. XXXIX.
5 Речи были произнесены 8 апреля 1898 г. на посвященном памяти Белинского торжественном собрании Общества любителей российской словесности.
6 Памяти В.Г. Белинского. С. 116.
7 Там же.
8 Из письма к М.П. Чеховой от 28 марта (9 апреля) 1898 г. из Ниццы.
9 «У меня в столе справа, в среднем ящике есть вырезка из "Осколков", рассказ "Ошибка" (кажется)» (Там же).
10 См.: П: VI, 636 (примеч. В.Б. Катаева).
11 Стороженко Н.И. Памяти Белинского // Памяти В.Г. Белинского. С. 1.
12 Якушкин В.Е. Белинский, его друзья и враги // Памяти В.Г. Белинского. С. 35.
13 Стороженко Н.И. Указ. соч. С. 2 (курсив мой - В.Ш.).
14 Там же. С. 7 (курсив мой - В.Ш.).
15 Иванов И.И. Белинский как русский культурно-исторический тип // Памяти В.Г. Белинского. С. 10-11 (курсив мой - В.Ш.).
16 Письма Белинского к жене. 1846 // Памяти В.Г. Белинского. С. 138.
17 Цит. по: Стороженко Н.И. Указ. соч. С. 2.
18 Иванов И.И. Указ. соч. С. 9-10.
19 Там же. С. 10.
20
Письма Белинского к жене. 1846. С. 121.
21
Глинский Б.Б. Виссарион Григорьевич Белинский и чествование его памяти, с пятью иллюстрациями и приложением его юношеского «Журнала поездки в Москву и пребывания в оной». СПб., 1898. С. 74.
22 Там же. С. 89.
23 Там же. С. 80.
24 Там же. С. 81.
25 Там же. С. 98.
26 Там же. С. 103.
27 Там же. С. 106 (курсив мой - В. Ш).
28 Пушкин А.С. Полн. собр. соч. [М.; Л.], 1949. Т. 11. С. 118.
29 Суворин А.С. «Горе от ума» и его критики // «Горе от ума», комедия в четырех действиях А.С. Грибоедова. СПб., 1886. С. XXXV, XLV, LI .
30 Степанов А. Д. Проблемы коммуникации у Чехова. М., 2005. С. 86-87.
31 Berlin I. Vissarion Belinsky // Russian Thinkers. London, 1994. P. 152.
32 Катаев В.Б. Чехов плюс. М., 2004. С. 45.
33 Скабичевский А.М. Новые книги. Пестрые рассказы. А. Чехонте // Ле Флеминг С. Господа критики и господин Чехов. СПб., 2006. С. 503.
34 Скабичевский А.М. Памяти Белинского // Русская мысль. 1898. № 5. С. 11.
35 Слонимский Л.З. Профессия писателя // Памяти Белинского. С. 393-394.
