CC BY
67
References
1. Ivashov L. G. Rossiia ili Moskoviia? Geopoliticheskoe izmerenie natsionalnoi bezopasnosti Rossii [Russia or Moskovia? Geopolitical measurement of national security of Russia]. Moscow, Eksmo Publ., 2002. 416 p.
2. Il'in I. A. O russkoi idee [About the Russian idea]. Vozvrashchenie [Return]. Minsk, Belarusian Ekzarkhat Publ., 2008. 480 p.
3. Kara-Murza S. G., etc. Revoliutsii na eksport [Revolution for export]. Moscow, Eksmo Publ., Algorithm Publ., 2006.
4. The message of the Russian President V. V. Putin to Federal Assembly of the Russian Federation of December 4, 2014. Available at: http://www.kremlin.ru/news/47173
5. Tikhonova V. A. Idei universalizma v ideologii globalizatsii: raznoobrazie podkhodov [Ideas of universalism in ideology of globalization: variety of approaches]. KuPtura i obrazovanie [Culture and education]. 2014, No. 1.
6. Toynbee A. J. A study of history, 1934—1961. Moscow, Progress Publ., Culture Publ., 1996. 607 p.
7. shukhua Chzhan Global'nyi mir i missiia kitaiskikh i rossiiskikh obshchestvovedov [Global peace and mission Chinese and Russian social scientists]. Vestnik Moskovskogo Universiteta, seriia 18: Sotsiologiia i politologiia [Bulletin of Moscow State University. Series 18: Sociology and political science]. 2013, No. 3, pp. 11—18.
8. Iakovets Iu. V. Istoriia tsivilizatsii [History of civilizations]. Moscow, VLADOS Publ., 1997. 352 p.
УДК 009
Н. И. Неженец
Московский государственный институт культуры
Статья посвящена культурфилософскому осмыслению русской истории, основополагающим началам национального менталитета русских людей. Автор подчёркивает, что в душе русского человека всегда доминировало начало высокодуховное, божественное, аскетичное, жертвенное. Русским людям на протяжении веков были чужды рационализм и меркантильность, составляющие основу мировоззрения западного человека. В статье отмечается, что обращение Руси к восточному христианству, православию было обосновано тем, что в православии, в отличие от католичества, дух преобладает над плотью. Выделяется история взаимоотношений России с западным миром, определяются три особо значимых момента, названные автором тремя хождениями русского в Европу. Эти события связаны с принятием русскими землями христианства, культурными процессами XVIII века и глобальными войнами, когда Россия объективно становилась спасительницей всего мира. Подчёркивается, что для преодоления сложившегося в последние десятилетия духовного и социального кризиса, прежде всего, необходимо возвращение к исконным национальным ценностям.
Ключевые слова: Россия, Европа, духовность, традиция, идея.
НЕЖЕНЕЦ НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ — доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой литературы факультета медиакоммуникаций и аудиовизуальных искусств (МАИС) Московского государственного института культуры
NEZHENETS NIKOLAI IVANOVICH — Full Doctor of Philology, Professor, Head of Department of literature, Faculty of Media and Audiovisual Arts (MAIS), Moscow State Institute of Culture
РИ ХОЖДЕНИЯ РУССКОГО В ЕВРОПУ
e-mail: detbiblioteka_777@mail.ru © Неженец Н. И., 2015
N. I. Nezhenets
Moscow State Institute of Culture, Ministry of Culture of the Russian Federation (Minkultury), Bibliotechnaya str., 7, Khimki city, Moscow region, Russian Federation, 141406
THREE RUSSIAN WALKING IN EUROPE
This article is devoted philosopho-culturological understanding of Russian history, the fundamental principles of the national mentality of the Russian people. The author points out that in the soul of the Russian people have always prevailed beginning highly spiritual, divine, austerity, sacrifice. Russian people for centuries were alien rationalism and commercialism, forming the basis of ideology of Western man. The article notes that the treatment of Russia to Eastern Christianity, Orthodoxy, was justified by the fact that in Orthodoxy, unlike Catholicism, the spirit prevails over the flesh. Distinguished history of Russia's relations with the Western world, identifies three particularly significant moment, called the author of three Russian circulation in Europe. This event associated with the adoption of Russian lands of Christianity, cultural processes of the XVIII century and the global war, when Russia became objectively savior of the world. Emphasizes that in order to overcome the prevailing during the last decades of spiritual and social crisis, you must first return to the primordial national values. Keywords: Russia, Europe, spirituality, tradition, idea.
Кажется, никогда ещё Россия не была так близка к пучине своего небытия, как в недавние 90-е годы XX века... В связи с этим отечественное философское слово, которое прежде всегда выступало наставником нации и которое должно было бы теперь употребить все свои умственные и художественные силы на самое что ни на есть жизненное дело, не только не выработало какого-либо спасительного плана в этом отношении, но даже не сформулировало и не поставило по-настоящему вопроса о необходимости такого спасения. А между тем русский человек стремительно приблизился к пропасти и, быть может, вот-вот сорвётся вниз и рухнет на дно, с которого ему уже не встать. Но писательские умы лишь заняты осмыслением подступов к самой теме: как же все это произошло? Кто виноват в этом? Что же подвигло русского к яме? И почему он не оказал достойного сопротивления, когда его стали подталкивать к ней? И в этом вопросе не только заключён весь ужас произошедшей катастрофы, но и чудится тайна спасения нашего. Тайна чудодейственная, историческая.
Вспомним незабываемое: когда состоялось хождение нашего сознания на Запад? Первый раз это произошло на исходе десятого столетия, когда многокняжеский славянский мир
нуждался в едином духовном пространстве. Тогда русская душа сходила за Верою. Существовавшее дотоле язычество превозносило плоть в ущерб Духу. Это дробило земли и людей, на них живущих. Православие, ставшее на путь аскетизма и ограничения плоти, призвано было исправить сложившийся миропорядок; три великих таинства, основанные на единстве тела и духа, явились откровением русскому сознанию: воплощение Бога во Христе (слово обретало плоть); причащение Святых Христовых Тайн, освящение плоти и крови (евхаристия); воскресение плоти (последняя становилась вечной).
То, что вошло в русскую душу тогда, на исходе первого тысячелетия, навсегда осталось в ней самой драгоценной — Божественной — думой. Жажда мистического познания вызвала в славянском поэтическом воображении немалое количество самостоятельных картин, сцен и эпизодов, которые в греко-византийской мифологии отсутствовали. Русский безошибочно уловил суть новой религиозной веры: тут красота становилась более горней, а вера — глубокой, совесть — чуткой, а сострадание — искренним.
Владимир Красное Солнышко не принял магометанства не потому, что в нём было мало Бога, а оттого, что Он слишком далеко отсто-
ял от человека. Тут между человеком и Аллахом вставал сам человек, пусть исключительно мудрый и гениальный, но в конечном счёте плотски осязаемый и смертный. А русскому нужны определённость и близость; ему мало Магометовых семисот лет; ему подавай вечность. Его душа жаждет непосредственного общения с Господом, с глазу на глаз, а не через разум умнейшего предсказателя-пророка. Русский с уважением относится к расстояниям на земле, но не терпит их на небесах.
Но великий князь отверг и мирские посулы «латинствующих» жрецов. В них действительно недоставало Бога, поскольку Дух Его вытеснялся за пределы земные и в жизни сущей все отдавалось материальной выгоде и плоти. Русский же хотел жить с Богом на земле; он страстно желал нового сошествия с небес, чтобы в обществе Сына Его подготовиться к вечному бытию и блаженству там. Он по природе своей — аскет; в нём дух всегда поднимается в ущерб плоти. Летописцы писали, что Владимир купился на красоту храмового оформления православной веры; а он видел ещё чудо нового религиозного начала, способное собрать воедино разрозненные княжеские земли. Ибо мудрый князь знал не только тайны русской души, но и её страсть к общеземельному единению.
Позднее, когда из славянских княжеств составилось мощное государство, русская мысль снова наведалась в западный мир — на этот раз за техническими знаниями и мирским опытом, и в течение нескольких десятилетий смекалисто усвоила все, что там копилось веками. Почти одновременно, начиная с Ломоносова, она сама стала подпитывать Европу своими научными открытиями и опытом; однако полного сближения национальных интересов на этой почве так и не произошло.
Русский человек разошёлся с западным, потому что последний отгородился от Неба стеною плоти, взращённой в мире повседневных соблазнов и искушений. Он взял из Христовой истории рыбу, которую учитель наловил в озере, приютил Магдалину, которая предавалась утехам жизни, а затем возложил крест
Спасителя на плечи слабого соседа, повелев ему подниматься с тяжестью в гору. Он стал извлекать из трагедии пользу, но отверг красоту.
Не таков русский человек. Он пришёл на свои равнины из духовной стороны; в нём больше от прародины Индии, нежели от чужого Запада; он нутром почувствовал, что мир во всей полноте доступен лишь целостному Духу, при обязательном участии воли и любви, и потому с доверием воспринял все чудо и всю трагедию, происшедшую с Сыном Божьим на Земле. Он не только себя, но и лик христа напитал поэзией совести, красоты и драмы. В русском очень много воистину детской непосредственности. В сущности, он так и остался ребёнком в истории — доверчивым, простодушно-милосердным, легко склонным к чуду и радостям жизни, жалостливо отзывающимся на все беды и страдания людей. В отличие от западного человека, русский и крест, и Голгофу, а перед этим доброе Слово и доброе дело Иисуса взвалил на себя, оставив рыбу, хлеб, Магдалину и прочие сласти жизни другим народам, а сам, обременённый тяжестью, пошатываясь, побрёл на высокую гору, чтобы оттуда жертвенно оглядеться на мир, а затем принять кару за прожитое своё и чужое с надеждой, что ему, воспринявшему путь христа ещё на Земле, все зачтётся там, в лоне духовного Отца. Он очень совестлив, русский человек; он сострадателен к чужому горю и как-то равнодушен к себе; он сам хочет нести крест, а рыбу, хлеб, вино и Магдалину отдаёт другим народам и племенам, которые тащатся, бредут по обеим сторонам, едят, пьют и от-странённо поглядывают, как русский пошатывается под непомерной ношей. Как бы осмысливая горемычную русскую судьбу уже в XX столетии, Василий Шукшин, этот сердечный мудрец, вызванный в мир народной сострадательной жизнью, незадолго до смерти заметил с горечью: «Вот какая штука: важно ещё беречь себя!..»
Но было ещё одно — третье — хождение Русского Духа на Запад. Оно состоялось по необходимости, в XIX и XX столетиях. Осе-
нённый величественным воинским духом Кутузова и Александра I, Иосифа Сталина и Георгия Жукова, наш солдат через всю Европу погнал прочь от отеческой Земли лютых ворогов из франции и Германии, неся порабо-щённым ими народам исполненные славянского бескорыстия и милосердия национальное спасение и волю.
Россия — это Бог, и природа, и человек. Но Бог убывает из русской души, так что её все более одолевает сомнение, а есть ли он на самом деле; а природа все чаще становится в миру «кладовой солнца» (Пришвин), куда люди обращаются разве что за разной снедью да по любовным утехам; а в человеке совесть год от года слабеет и душа не взывает к жизни вдохновенной и благостной.
Из жизни мирской выпал Бог. Его имя не слышится более в голосе совести душевной; оно ушло из поговорочных выражений, изгладилось из чувств и переживаний людей. Природа перестала быть Богом, каким она была для человека в древности. Шумеры, жившие в долине между реками Тигр и Евфрат около семи тысяч лет назад, получали, если верить Геродоту, невиданные урожаи ячменя, оттого что почитали природу великой и живородящей силой, основой всего сущего — света, воздуха, подземных и морских вод. Теперь же она сделалась воистину общей «кладовой солнца», куда в любой час каждый может наведаться за разной снедью.
Человек захотел себе свободы больше, чем её могла дать природа. На исходе XVIII века кёнигсбергский мудрец Кант, полемизируя с «сыном земли», попытался показать ему формулу вселенского равновесия: если он часть чувственно воспринимаемого мира, то должен быть свободен лишь в той мере, в какой это допускается извечной гармонией единого миропорядка. Но явился романтически мыслящий ум, который в жанре библейской мистерии опроверг это хрупкое построение. Поэт выставил в человеческом облике «духа изгнанья», который цинично объявил: «Я зло природы». Тогда человек живой, как бы вдохновлённый мифической поэзией Лермонтова, на-
чертал свою формулу: «Я царь природы». Отворотившись от Бога и принимая лик дерзкого демона, он схватился за топор и направился в лес. И вот по вырубленным без разбора просекам хлынул с «арктического пупка» студёный холод. «И поползла тундра по сухим сосновым борам, и ржавая болотина, остужая земли, погнала прочь зверя и птицу.» [4, с. 234].
«Чванливый» и «каверзный» человек упорно устремился тропою свободы против Природы. Он не стал по-шумерски прилежно работать в поле, чтобы собирать геродотову дюжину тонн ячменя с гектара. Его, вопреки песенному Петруше, все реже видели за околицей на тракторе; и уж, конечно, никому в голову не могло прийти, что он, как это случалось в былое время с шолоховским героем, отправится «ночью пахать при фонаре десятину с четвертью». Сын Адама нашёл себе другое, очень простое и «естественное» дело: он стал поедать то, что в каждое новое время года давала сама природа: летом — рыбу, грибы, ягоды, а осенью и зимою — мясо птицы и лося.
Ни бездны небесной глуби, ни остро колющего звёздного света, ни земной шири, раздольно развёрнутой под покровом необъятного купола на сотни вёрст окрест... На земле кажется тихо: тут давно не случается буревых всплесков ветра; и в самой человеческой общности живётся необычайно скучно: люди, отчуждённо ссорясь и схватываясь друг с другом, обыкновенно пытаются выяснить, кто из них чище и кто отважнее, но совсем не допускают мысли о том, как сделаться отважнее и чище. Посланцы неба, будь то солнце, ветер или луна, если и приглядываются к мирской жизни, то только затем, чтобы задеть её лишь каким-то малым образным дыханием и светом. Они органично связываются с человеческим сердцем, чутко улавливают его мельчайшие переживания; им легко догадаться о частном и невероятном в тех происшествиях и случаях, в которые попадает человек; но им не хватает широкой предсказательной функции. И солнце, и ветер равнодушно-глухи в большом и важном, когда хочется предугадать судьбоносные извивы всей драматической
жизни. Природа как будто лишена способности составить обобщающую, символическую формулу, которая могла бы единым метафорическим движением охватить и опрокинуть несостоявшееся её счастье в реальность. Кажется, человечество смирилось здесь со своей извечной готовностью добровольно пойти за той вечностью, что начинается после смерти.
Русь деревенская убывает самим духом ми-ростроя. Не слышно на улицах звонкого ребячьего гомона, и юные девушки не хвастаются по весне разноцветьем своих нарядов, и женщины-пересмешницы не усаживаются в кружок на зелёной лужайке, не перемывают досуже косточек замшелому мужику-недотёпе. Жизнь течёт глухо и вяло, словно в сумрачном лесу: ни скрипа вечерней калитки, ни всхлипа весёлой гармони, ни голосистых распевов протяжной песни. Сама сельская жизнь осознается как верный признак неудавшейся человеческой судьбы.
Это всеобщее уничижение привычных норм жизни случилось ранее всего в семье. Оно и впрямь оказалось ниже традиционных эстетических границ и представлений. Такое прежде когда и происходило, то разве что в узком, дворянском кругу, где мораль, если сопоставить её с народной, заметно хромала вперемежку с известными требованиями; тут наблюдалась даже некая временная эволюция в нарушении священных семейных связей. Наташа Ростова, героиня начала XIX века, только в девичестве могла мечтать о двух мужьях сразу (Болконском и Курагине), но выйдя замуж за благодушного и мудрого Пьера Безу-хова, она сделалась верной и добродетельной женою, родила ему четверых ребятишек. Но Анна Каренина, жившая уже в новом полустолетии и родившая сына от нелюбимого мужа-министра, а дочь от возлюбленного графа, пришла в ужас, когда почувствовала, что не может добиться развода и что теперь у неё два мужа и двое детей.
Вряд ли молодая иерихонская блудница Ра-хава, если верить библейской легенде, была столь откровенна со старым пришельцем евреем Соломоном, хотя отдавалась ему сначала
«по своей профессии» и только потом скрепила свою связь с ним искренней «верою в силу нового Бога и желанием его покровительства для себя и для своих близких» [5, с. 128]. В свою эпоху Достоевский искал поэзию там, где страшно, а современный писатель ищет и находит её на грани безнравственного.
Разбожествленный человек разошёлся с разбожествленной историей. Казалось, время утратило общее смысловое «поле», и жизненный поток, расслабленный и малопредсказуемый, стал неудержимо распадаться на множество частных событий. Высшая идея, оставаясь непостижимой загадкой, более не притягивала к себе мирскую волю и разум; её все чаще воспринимали в толпе с грустной и иронической усмешкой. Люди равнодушно отдавались тому пограничному состоянию духа, когда сердцу легко устраниться «от своего» и замкнуться «в себе».
Так разум разошёлся с волей, живая истина была подменена отвлечённой, рассудочной мыслью; личностное «я», вобравшее «конкретные желания, усмотрения и хотения», вступило в противоборство с господствующей идеей [2, с. 95]. Оно объявило последнюю чужеродным явлением и поторопилось освободиться от её воздействия. Передовые умы, отказываясь от собственных воззрений, стали активно противостоять давлению власти и напористо бранить народ, живущий цельной, органической жизнью. В общественной среде созрел разрыв между «надындивидуальными идеалами» и «внутренне обоснованными потребностями» личности; партийно-бюрократическая элита барственно отстранялась от масс и тем нарушала всю атмосферу миро-строя. Разлом такого рода вызвал крен в истории, что привело к непоправимой катастрофе в начале 90-х годов ХХ века.
Революции и войны, обожествившие русскую историю в первой половине XX века, увенчались величайшей Победой сорок пятого года. Это вызвало в мире всеобщее потрясение и зависть; враги, явные и скрытые, переживали страстное желание мести простодушной России за её недюжинные и
дерзкие подвиги. И дождались-таки своего срока. Отеческая история, поднявшаяся на катастрофических всплесках, стала внезапно задыхаться в последующие, относительно мирные, десятилетия, когда ей пришлось сосредоточиться на бытовой, материальной стороне дела. Верховные правители, руководившие её внутренними токами, не смогли наполнить эпоху новым, высоким содержанием; события, которыми они попытались взвихрить мирскую дорогу (подавление пражского мятежа, кабульский переворот, заселение казахской степи, строительство БАМа), оказались ниже наших национальных надежд и национальной пользы. Русское славянство, составлявшее главный нерв державного духа и желавшее жизни возвышенной и достойной, зазывалось двигаться вширь, обустраивать неведомые земли, вглядываться в интернациональные дали, прикармливать полуголодных арабов и негров. А тем временем история равнодушно обходила его естественные чаяния, но заботливо пыталась умилостивить своим вниманием инородца. В то время как чукчу обучали музыке, казаха — физике, азербайджанца — медицине, а еврея — музыке, физике и медицине, русского ничему основательно не учили, никакой областью науки и искусства особенно не баловали; его просто считали старшим братом чукчи, казаха и еврея, а чтобы он, о боже, не взбунтовался и не устранился от своего житейского дела, ему разрешили мелкие бытовые шалости — питие водки и отсидку в тюрьме. История, подмявшая русских людей ещё в пору революции, так до конца века и не дала им подняться и выпрямиться в полный рост. И они, обиженные прошлым, недовольные сущим, почти сплошь выкрошились из её строя.
Итак, своё хождение против Истории русский человек начал с того, что выставил ей счёт за «невинные жертвы» прежних десятилетий, а затем стал говорить, что весь державный путь и сама идея, положенная в его основу, в корне неверны и что правильно и хорошо можно жить совсем по другой идее, которая
сложилась не у нас, а где-то в Европе. И люди, очарованные обманчивыми слухами, принялись дружно сказывать на эту тему всякие небылицы и тешить себя миражами. Политический дальтонизм, сместивший национальное сознание, упростил величественные события эпохи до заурядного бытового происшествия.
Русский простодушно-доверчиво оговорил собственную Историю, и она, оболганная и отданная в руки иноземцев, почти в одночасье свернулась. Ларионов, говоря о начале трагической смуты, писал в романе «Рок», что приговор, вынесенный русским славянином своему соплеменнику, обозначил ту зловещую трещину, которая, кажется, вот-вот раздвинется в целую пропасть, куда затем начнёт сползать «заплутавшая» Империя [4, с. 420].
Наполеон заметил: «Предают свои». Россия советская пала не потому только, что этого хотели предавшие её правители, а оттого, что человек схватился с человеком, русский принялся изничтожать русского и, изничтожая, стал истреблять русское «в себе и вокруг себя» (Бердяев); как творец большой Истории, он не поберёг её даже самых святых, судьбоносных событий и вех, так что предательство правителей легло на благодатно ухоженную почву. История великой Руси ранее всего умирала в душе русской.
Ещё Гоголь с грустью упрекал своего соотечественника за то, что он «не видел добра в добре» [3, с. 83]. Позднее, развивая эту мысль, Бердяев пришёл к заключению, что трагизм человеческой морали состоит не в противоборстве добра и зла, а в столкновении одной ценности с другой. Как он писал: зло появилось потому, что «добра (стало) мало в добре»; и далее советовал: «Поступай так, как будто бы ты слышишь Божий зов и призван в свободном и творческом акте соучаствовать в Божьем деле»; но, борясь со злом, не следует вытеснять его из мира земного и по ту сторону «создавать адское царство» [1, с. 252]. Ибо тайна жизни сокрыта в любви жертвующей, дающей, творческой; нравственная цель сущего заключается в преображении злого в доброе.
Эстетика русского этична; она связана с поисками положительного смысла жизни, вселенской истории. Тысячелетия, ещё со времён Спартака, человечество шло к своему справедливому миропорядку и, кажется, очень близко подступило к его очертаниям. Оно уже попробовало себя в строительстве «единого и согласного муравейника» (Достоевский). Это вовсе не было повторение «вавилонской башни»; там, в древности, брала верх наивная фантазия, чудилась башня-лестница «до неба». А здравому русскому уму виделись палаты земные, царство сущее; он собрал разноязыкое племя для жизни естественной и плотской, которая бы только овевалась Духом высшим, небесным, а соки физические черпала из недр Матушки-природы. И что-то хорошее и доброе уже составилось в творческом замысле мудрого славянина; на скрижалях его Нового государства было начертано заветно-гордое: «От каждого — по способности, каждому — по труду».
Но тут открылись обстоятельства, разом поломавшие общее дело. Оказалось, что человеку нелегко отойти от своих вековечных привязанностей; он эгоист по натуре: ему хочется взять больше, чем отдать. Однако при всей разнохарактерной нескладице русский человек показал себя ещё и расточительно добрым. Он так щедро одаривал своими жизненными богатствами иноплеменный мир, что скоро сам стал испытывать нужду.
Возникни социалистическая государственность во франции или Англии, она бы не рассыпалась, сохранилась бы во всей своей крепнущей полноте и силе; там тысячи воль, слившись в единую, однокровную волю, принялись бы защищать и увеличивать пользу для себя. Собственно, строй, державшийся на равенстве, только потому и появился у нас, что русская натура, доверчивая и благодушная, испокон веков грезила о братстве высоком и чистом. Это германцу Бисмарку — близкому родственнику Николая II, сама идея «вавилонского царства» на Земле казалась неосуществимой фантазией. «Найдите для социализма страну, которую не жал-
ко», — сказал он своему визирю, который принёс ему известие о призрачном явлении, быстро распространявшемся в умах европейцев. Немецкий канцлер не допускал саму мысль, что подобное событие, случись оно в реальности, могло увенчаться успехом. Но нашлась кучка картавомыслящих людей, которые азартно стали доказывать, что такая страна существует и что на эту роль вполне можно попробовать Россию. Так последняя и была избрана опытным полем, где испытания революцией пришлись на начало ХХ века, а затем проводились снова и снова и последний раз состоялись в 1991 году, когда власть русского человека над родною державой была полностью потеряна.
Вечная боль, вечная неудовлетворённость миром и собою в мире: ах, отстали! ах, в Париже иначе!.. А может, там черт знает что творится, в этом самом Париже! Но нам больно, но нам стыдно, но мы тоже хотим все делать и все иметь, как в Париже. А нам лучше бы замкнуться в себе лет этак на тридцать — на сорок и отстраниться полностью от Европы!.. Чтобы сил накопить да умом пораскинуть, что к чему. А они пусть эти сорок лет поживут в одиночку, без России — и суетливая Польша, и высокомерная Литва, и расчётливая Германия с безалаберной францией, и, конечно, дерзкая Америка. Пусть они понюхают да поедят друг друга; а мы отдышимся и посмотрим, останутся ли они в живых без нас. Мы сил накопим, порядок в доме наведём, а затем покажем кукиш миру: что, каково? а этого не хотите? у нас у самих ума палата и чувство высокое есть; мы умеем переживать утончённее и поэтичнее, чем в Лондоне или Париже... Но нас либо совесть заедает, либо и того хуже — на лоб беспамятство накатывается. Нам скучно без Парижа и Нью-Йорка, нам тоскливо без Рима и Мадрида; нас непременно тянет в Тель-Авив. Отчего же мы так приросли к ним? Так ли уж все хорошо у немцев и евреев с их умом и расчётом?! Неужели там звёзды ближе сложились к Земле и Солнце огнистое светит каждому? Зачем нам, славянам, нужны неславянские идолы?!
Оно действительно состоялось — хождение русского человека в Европу. Фёдор Достоевский, толковавший на эту тему в своей восторженной речи о Пушкине, и Гоголь, подсказавший ему самую суть в этой мысли, пророчески угадали даже время свершения такого события: середина XX века. И европейцы, потрясённые событиями сорок пятого года, сначала благосклонно восприняли простодушную славянскую жертвенность; однако очень скоро они спохватились и в спеси поторопились отшатнуться от своих невинных избавителей. А когда в конце столетия последние, по собственному недогляду и предательству своих правителей, попали в беду, то они и вовсе, окрылённые слабостью своих старых спасителей, стали дружно показывать на них пальцем и в гневе кричать: «Гони их вон, распни и гони!.. Они — варвары!». Так неверные израильтяне изгоняли в древности своего избавителя Иисуса Христа, и крик их: «Распни его, распни!» — слышится в ушах православного люда уже два тысячелетия. То, о чём в душевной надежде говорили Гоголь и Достоевский, оказалось не воспитательной миссией для заблудшего западного мира, а истинным бедствием
для нас самих. Европа с её короткой, барской памятью никогда не простит нам сорок пятого года, этого небывалого взлёта нашего славянского духа, нашей русской мощи, спасших её от неминуемого физического уничтожения вермахтом Гитлера...
Если на Западе вопрос о жизни, её смысле и ценности решается либо с оптимизмом, либо с пессимизмом, то русский ум ищет и находит третью возможность; покорный воле Божьей, он привычно терпит зло, но отнюдь не мирится с ним, не возводит в принцип и не оправдывает, а, напротив, упорно осуждает его, постоянно с ним борется и, одушевлённый верой в идеал грядущего Царства Небесного, хочет исправить, ибо ум русский, склонный к улучшению и преобразованию жизни земной, надеется приспособиться и к Вечности; и пока он добирается до неё, все пытается сделать открытым свой несовершенный и горестный мир для влияния со стороны Божества. Ему ведь нужно чудо, и его миросозерцание должно быть таким, чтобы в нём оставалось место Свободе и Провидению, светозарно окорм-ляющих триединое начало его животворящей русской идеи: Бог — Русь-Россия — Народ.
Примечания
1. Бердяев Н. А. О назначении человека. Москва : ACT : Хранитель, 2006. 480 с.
2. Гершензон М. О. Избранные труды : [в 2 ч.] / сост., авт. вступ. ст. и коммент.: Л. Г. Березовая ; Ин-т общественной мысли. Москва : РОССПЭН, 2010. Часть 1. 356 с. (Б-ка отечественной общественной мысли с древнейших времён до начала XX века).
3. Гоголь Н. В. Выбранные места из переписки с друзьями / [сост., вступ. ст., с. 3—8, и коммент. В. A. Воропаева]. Москва : Советская Россия, 1990. 428 с.
4. Ларионов А. В. Рок. Москва : Современник, 1990. 580 с.
5. Соловьёв В. С. Сочинения. Москва : Раритет, 1994. 448 с. («Библиотека духовного возрождения»).
References
1. Berdiaev N. А. О naznachenii cheloveka [About appointment of the person]. Moscow, AST Publ., Khranitel' Publ. [Guardian Publ.], 2006. 480 p.
2. Gershenzon M. O. Izbrannye trudy, v 2 chastiakh, chast 1 [Chosen works, in 2 parts, part 1]. Moscow, Publishing house of Russian political encyclopedia, 2010. 356 p.
3. Gogol N. V. Vybrannye mesta iz perepiski s druz'iami [The chosen places from correspondence with friends]. Moscow, Sovetskaia Rossiia Publ. [Soviet Russia], 1990. 428 p.
4. Larionov A. V. Rok [Rock]. Moscow, Sovremennik Publ. [Contemporary Publ.], 1990. 580 p.
5. Solov'ev V. S. Sochineniia [Works]. Moscow, Raritet Publ. [Rarity Publ.], 1994. 448 p.
