CC BY
109
РОССИЯ ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА
Р.Х. Симонян, Т.М. Кочегарова
ТРАВМАТИЧЕСКИЙ ОПЫТ 1990-х
КАК УРОК ДЛЯ РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА
Симонян Ренальд Хикарович - доктор социологических наук, главный научный сотрудник Института социологии РАН.
Кочегарова Тамара Михайловна - кандидат экономических наук, старший научный сотрудник Института социологии РАН.
Время осуществления российских экономических реформ воспринимается сегодня как «лихие девяностые». После ордынского нашествия в истории нашей страны был только один период, получивший собственное имя - начало XVII в. - «Смутное время». Смута - это хаос, раздоры, беспорядок. «Лихо» в российском просторечье имеет и более конкретное, и более негативное содержание: оно означает «зло». В словаре русского языка С. Ожегова «лиходей» означает «злодей», «мучитель», а «лихоимец» - «вымогатель», «взяточник». Там же приведены примеры: «хлебнуть лиха - узнать горе, беду», «почем фунт лиха - узнать горе сполна» [22, с. 328-329, 735]. В этом смысле понятие «лихие», по-народному кратко и глубоко характеризующее период реформ, является архетипическим.
Во время Второй мировой войны валовой внутренний продукт в СССР сократился на 24%, в период Великой депрессии в США ВВП сократился на 29, в период с 1992 по 1998 г. ВВП в России сократился на 47, а промышленное производство на 59%. Масштабы «лиха» в 1990-е годы оказались уникальными в мировой истории.
«Падение выпуска продукции в России квалифицируется в учебниках экономики, - констатируют директор института исследований Европы и России Карлтонского университета (Оттава) П. Дуткевич и профессор Российской экономической школы В. Попов, - как самый крупный в истории человечества рукотворный экономический кризис, сфабрикованный творцами экономической политики» [12, с. 43]. 108
Разрушение производственного потенциала великой страны, происходившее на глазах всего мира, вызывало глубокое недоумение у представителей научного сообщества. «Проблема России состоит в беспрецедентно всеобщей экономической катастрофе в экономике мирного времени, - писал С. Коэн через шесть лет после начала реформ в статье, озаглавленной "И это называется реформой?" - Катастрофа настолько грандиозна, что мы должны говорить о не имеющем прецедента процессе деиндустриализации живущей в ХХ веке страны» [18, с. 3].
Разгром производства предопределил в стране тяжелую социальную ситуацию. Цены на основные продукты разово в одну ночь взлетели в 10 раз, пенсии были проиндексированы лишь в 2 раза, а о зарплатах граждан правительство вообще забыло. Половина населения страны опустилась за черту бедности, у городских помоек скопились голодающие, на улицах городов появились сотни тысяч беспризорников, общество накрыл мощный вал преступности. Началось вымирание нации: в 1992 г. население РФ впервые с 1945 г. не увеличилось, а сократилось - на 220 тыс. человек. В 1993 г. естественная убыль населения России уже составила более 750 тыс. человек, в 1994 -900 тыс. человек, а в 2000 г. - 970 тыс. человек.
Начавшиеся в январе 1992 г. российские экономические реформы нынешний помощник президента России академик РАН С. Глазьев, определил как «политику саморазрушения экономической системы государства, проводившегося в России под видом либеральных экономических реформ. Это была политика, которая вышла за рамки законности и приобрела характер экономического геноцида широких слоев населения» [9, с. 11].
Но если так, то почему страна сумела избежать масштабных социальных потрясений?
В зарубежном обществоведении поиску ответа на это вопрос был посвящен целый ряд исследований. Так, в труде американских экспертов-славистов «Россия в новом столетии: Стабильность или беспорядок?» Дж. Бреслауэр дает этому парадоксу четыре достаточно аргументированных объяснения. «Во-первых, население выживает за счет теневой экономики, которая и спасает людей от голода и крайней нужды, а правящую верхушку -от постоянной угрозы тяжелейших социальных потрясений. Во-вторых, жизненные силы и психологический тонус значительной части населения подорваны настолько, что оно не только не способно ни на какое сопротивление (кроме разве что единичных спонтанных акций), но и, смирившись заранее с любым развитием событий, просто обреченно ждет конца. В-третьих, высокая готовность конструктивно участвовать в социальных преобразованиях, которая была у многих в конце 1980-х - начале 1990-х годов, после первых двух-трех лет реформ сменилась глубокой апатией и массовой ностальгией по советским временам. В-четвертых, процесс социально-экономических
перемен разрушил основы коллективной солидарности, не породив новых» [33, p. 53].
В нашем обществоведении причины отсутствия протеста почти не анализировались, в то время как они являются теоретически и практически актуальными для социально-экономического развития страны.
Следует согласиться с мнением американского аналитика о высокой адаптивной способности россиян, об атомизации общества как следствия борьбы за физическое выживание и с тем, что скоропалительная приватизация и ее итоги застали общество врасплох. Для россиян экономические реформы 1990-х годов не были шоковой терапией, они были просто шоком. К психологической травме распада Советского Союза добавилась еще одна -криминальная приватизация. Люди внезапно обнаружили, в каком положении и в каком мире они очутились. Психологи определяют это состояние как «социальный ступор» [15, с. 197-199], блокирующий волевые установки общества. Послешоковая апатия - малопригодная основа для массовых протестов, она усугублялась сознанием того, что создали эту власть своими собственными руками. Население России в значительной степени израсходовало свой социально-психологический заряд, или, по терминологии Льва Гумилёва, свой ресурс пассионарности в 1988-1991 гг. - на свержение тоталитарного режима и приведение к власти Б. Ельцина. Даже многомесячные задержки заработной платы, ставшие практически нормой после начала реформ, не смогли вывести на улицу людей, деморализованных происходящим.
Но помимо отмеченных американскими аналитиками факторов, существуют и другие, определившие слабую реакцию общества на происходящие в 1990-х годах события. Выявление и анализ этих факторов даст возможность расширить наши представления о российской реформации.
С самого начала экономических преобразований реформаторы и их апологеты усиленно пропагандировали тезис: их способу приватизации в России нет альтернативы. Ошибка лишь в том, признали они после проведения приватизации и часто повторяют это сегодня, что не объясняли населению, каким образом она осуществляется, и что вообще происходит в экономике. Дружное признание post factum своей вины в том, что народ держали в неведении о методах и ходе приватизации, рождает естественный вопрос: Почему? Из-за чего было так много тайн и так много ложных обещаний? И почему механизм социального контроля, активно работающий во всех постсоциалистических странах Европы, в России бездействовал?
В отношении первого вопроса достаточно резонный, а, главное, исчерпывающий ответ дает Е. Ясин: «Бывают ситуации, когда вам просто нечего
сказать»1. И не только населению. В планы реформаторов не были посвящены даже члены их правительства. «Не очень-то они желали распространяться о том, что задумали», - свидетельствует министр информации в правительстве Е. Гайдара М. Полторанин [23, с. 240]. Далее он приводит перечень вопросов к реформаторам и их ответы. «Намечается ли завершить инвентаризацию (реестр) имущества России, начатую еще правительством Силаева до начала реформ?» - «Нет!» «А тогда по каким параметрам будет устанавливаться очередность выставления на торги государственной собственности?» - «Это определим по ходу реформ!» «Будет ли до старта реформ проводиться оценка рыночной стоимости приватизируемого имущества?» (эту акцию начинал прежний председатель Госкомимущества Михаил Малей, но его остановили)? - «Нет!» «А тогда как определить - "как", "что" и "почём"?» - «Реформы покажут!» «Готова ли у нас основная правовая база для запуска приватизации?» - «Нет!» «А как же быть?» - «Будем готовить по ходу дела!» И еще много вопросов и много таких же ответов [24, с. 241]. М. Полторанин пишет о своем непонимании этой стремительности. «Тогда я не мог взять в толк, зачем Ельцину такая невероятная спешка. И как он додумался просить себе чрезвычайные полномочия на год? Ради чего, что можно сделать за такой срок? Бредни экономистов из ватаги Гайдара, будто Россия стояла на каком-то краю, опровергается самой жизнью» [24, с. 243].
Российские СМИ того периода активно обсуждали тему ваучерной приватизации. В прессе и на телеэкранах выступали молодые, энергичные, образованные, свободно владеющие английским языком российские реформаторы, что рождало ощущение выгодного контраста на фоне малообразованных и косноязычных деятелей советского партийного руководства. Доверие к ним и к президенту Б. Ельцину - борцу с тоталитарным режимом, было необычайно высоким.
В нашей периодике все чаще высказывается суждение о завышенных ожиданиях россиян в начале 1990-х годов. Этот тезис сформулировали российские реформаторы в разгар своих преобразований. Но это ложный тезис, ибо надежды общества были вполне обоснованными. Для оптимизма в реализации замыслов политической модернизации и экономического рывка в российском обществе тогда были веские основания. Директор Института проблем рынка академик Н. Петраков подчеркивает, что, «несмотря на нараставшее отставание от наиболее развитых государств, из 40 макротехнологий, обеспечивающих в мировых экономических сетях производство наукоемкой продукции, СССР в конце 1980-х годов обладал 19, причем не только ядерными, космическими, авиационными, нефтегазовыми, но и в области энерге-
1. Московский комсомолец, 25.01.2010. — С. 5.
тического, химического, транспортного машиностроения, где он был или лидером, или находился в числе лидеров» [22, с. 188-189]. Страна располагала достаточным для начала модернизации и производственным, и научным потенциалом. Советская система образования была еще не разрушена, а ее высокое качество даже сегодня, много лет спустя, никем в мире не оспаривается.
Особо подчеркнем наличие уникальных запасов минерального и энергетического сырья. Не существует в мире государств, которые имеют столь масштабные сокровища: почти 30% разведанных богатств земных недр принадлежат России (при 2% мирового населения).
Немалое значение имело и потепление международного климата, окончание холодной войны. Но, главное, необходимо вспомнить о готовности, можно даже сказать жажде, россиян к кардинальным переменам. К началу 1990-х годов она захватила значительную, если не большую часть населения, причем, самую созидательную ее часть. То есть в российском обществе возникла широкая социальная и психологическая основа для модернизационного прорыва. Осенью 1991 г. известный публицист Юрий Карякин выразил мнение большинства, когда сказал: «Впервые в этом столетии Бог улыбнулся России».
Можно критиковать россиян за их национальную черту - излишнюю доверчивость. И все же надо было быть закоренелыми скептиками, чтобы в тот период отказать «младореформаторам» в доверии. Ибо логика, по которой Россия должна была начать стремительный рывок, была очевидной. Предстоящая приватизация и появление в ее результате многочисленного (так постоянно утверждалось!) слоя акционеров вызывали в новой демократической России оправданный общественный энтузиазм.
Реальность оказалось иной. Воспользовавшись доверием народа, реформаторы его ограбили. Но отсутствие протеста только лишь психологическим состоянием общества объяснить нельзя. Это объяснение будет неполным, так как оно превращает реформаторов после ловко проведенной операции в пассивных получателей национальных богатств. В отличие от общества, они пассивными не были. Деятельность реформаторов по идеологическому обеспечению их методов проведения реформ была не только активной, но и продуктивной. Были использованы старые и созданы новые мифы.
Члены правительства Гайдара называли свои реформы «пожарными», а себя сочувственно «командой смертников», «камикадзе», определив, таким образом, в массовом сознании россиян свою роль как жертв, осуществляющих высокую, на грани подвига, функцию «спасения нации». Первым в ряду «подвигов», совершенных реформаторами, был отпуск цен, произведенный с января 1992 г. «Главный, поистине геракловый подвиг Гайдара должен
быть оценен по достоинству. Не кто иной, а именно он, Гайдар, выпустил на свободу рубль»2. Степень восторженности оценки продиктована датой ее обнародования - это был канун 20-летия реформ, когда в связи с этой годовщиной в российской периодике стали появляться материалы, показывающие глубину их драматических последствий для страны. Надо было напомнить обществу о заслугах реформаторов.
Однако либерализация цен как озвучный акт разгосударствления происходила во всех постсоциалистических странах, но никому из руководителей соответствующих правительств постсоциалистических стран - ни Назарбаеву, ни Гавелу, ни Бразаускасу, ни Тер-Петросяну, ни Мазовецкому, ни Шуш-кевичу, ни Алиеву - не пришло в голову обязательную процедуру возвести в ранг заслуг, и тем более подвига. Н. Щербинина справедливо замечает по этому поводу, что «политический арсенал новой постсоветской номенклатуры продемонстрировал в этом эпизоде свой старый советский фарисейский ритуал "подмены статуса", когда декларируемые "лишения" верхов воплощаются в символических "житиях страдальцев за народное дело"» [29, с. 135].
Эпизоду с героизацией отпуска цен стоит уделить внимание, ибо с него берет начало мифология успехов российских реформаторов, сформированная по известному алгоритму, продемонстрированному еще римским сатириком Лукианом в его знаменитой панегирике «Похвала мухе». Свое нарочито многословное усердие в восхвалении «заслуг мухи» автор прерывает по одной лишь причине: «Чтобы не подумал кто-нибудь, что я делаю из мухи слона» [1, с. 187-190]. Античная пародия на безудержные декламации доказать правоту того, что заведомо ложно, удивительно точно приложима к стараниям и самих реформаторов, и их апологетов во внедрении темы «подвига» в общественное сознание.
Парадокс героизации «освобождения рубля» заключается в том, что эта процедура была проведена реформаторами крайне жестоко и непрофессионально и поэтому нанесла огромный вред и обществу, и государству.
Советские руководители, проводя денежные реформы в 1947 и 1956 гг., обеспечили компенсацию потерь для наименее состоятельных вкладчиков. Российские младореформаторы превзошли в большевизме и Хрущёва, и Сталина, отняв у стариков последние крохи, отложенные на «черный день». Только спустя много лет это вызвало обращение части населения в судебные органы. В сентябре 2003 г. Страсбургский суд по правам человека признал на международном уровне законность требований российских граждан на полное восстановление дореформенных вкладов и обязал российское прави-
2. Российская газета, 18.11.2011. — С. 3.
тельство пересмотреть свою политику судебного блокирования исков по этим делам.
В постсоциалистических странах Европы отпуск цен происходил постепенно (например, в Польше - практически на протяжении всех 1980-х годов), смягчая соответствующими компенсаторными, сдерживающими механизмами денежные потери населения, в первую очередь его малообеспеченных слоев [28, с. 149].
Наши соседи по Восточной Европе перед либерализацией цен провели демонополизацию производства товаров массового спроса. «В России в условиях монополизированной экономики либерализация цен фактически привела к смене органов, контролирующих цены: вместо государства этим стали заниматься сами монопольные структуры, что привело к резкому повышению цен и снижению объемов производства» [7, с. 131].
Почему бы не воспользоваться опытом соседей? У российских реформаторов было время - полных четыре месяца (сентябрь-декабрь 1991 г.), чтобы предусмотреть создание таких механизмов, на чем настаивал С. Глазьев, входивший тогда в правительство. С. Глазьев потом напишет, что «не сопровождавшаяся созданием сдерживающих механизмов либерализация цен привела вовсе не к созданию механизмов рыночной конкуренции, а к установлению контроля над рынком организованных преступных групп, извлекающих сверхдоходы путем взвинчивания цен, что привело к гиперинфляции издержек. Такая либерализация цен не только дезорганизовала производство, но и привела к обесцениванию доходов и сбережений граждан» [10, с. 176]. То есть деятельность реформаторов, подаваемая обществу как «подвиг», в реальности означала преступление.
Зло подающее себя как добро - банальный сюжет мировой истории. Директор института психологии РАН, специалист по психологии мышления А.В. Брушлинский подчеркивает, что «установка личности на антисоциальное поведение заставляет ее инстинктивно искать опору в той же самой системе норм, с которой личность вступает в противоречие. В этом случае ослабление антисоциальности, а еще лучше перевод отрицательного в общественной оценке поступка на его положительную оценку - задача, выполнение которой требует определенного потенциала. Вероятность такого перевода зависит от умения воздействовать на общественное мнение» [4, с. 241]. В работах российского криминолога Г. Шиханцова показано, что «организовать исполнителей можно только имея соответствующую анестезирующую человеческую совесть идеологию, которая оправдывает совершаемые ими преступления "самыми благородными целями"» [31, с. 198]. Американский психолог К. Бартола приводит различные способы осуществления перехода деяний личности из категории «преступление» в категорию «подвиг» [2, с. 201]. 114
В начальный момент проведения реформ тезис о героике первого либерального правительства новой России казался убедительным для значительной части российского общества, и прежде всего для интеллигенции. Ожидания давно назревших кардинальных перемен были настолько велики, что даже изъятие денежных сбережений населения России без каких-либо компенсаций, произошедшее в результате отпуска цен в 1992 г., не вызвало в обществе серьезного протеста.
Чтобы максимально нейтрализовать общественное мнение или свести к минимуму протестные настроения, необходимо было сформировать благоприятный «образ будущего», ради которого стоит пройти через трудности. Начиная реформы, Е. Гайдар и члены его правительства убеждали россиян в равных возможностях участия в распределении общенародной собственности, в появлении в результате реформ многочисленного слоя акционеров. Контент-анализ шести наиболее популярных газет («Известия», «Московские новости», «Общая газета», «Комсомольская правда», «Московский комсомолец», «Аргументы и факты»), проведенный в период с января по июнь 1992 г., показал, что слова и фразеологемы - «справедливость», «общество равных возможностей», «равный доступ», «справедливое распределение», «массовый слой акционеров», «участие в распределении прибыли предприятий» и т.п. были доминирующими в газетных материалах, посвященных реформации. В этот период реформаторы не скупились на выступления по радио, телевидению и интервью с корреспондентами газетной и журнальной периодики.
Спустя 15 лет реформаторы и их апологеты могли уже говорить откровенно. 12 июня 2007 г. в передаче радиостанции «Эхо Москвы» Е.Г. Ясин так разъяснил итоги приватизации: «Даже хорошо, что самых способных оказалось немного, ибо большое количество собственников является препятствием к эффективному управлению экономикой». Акционеров в нынешней России всего около 850 тыс., т.е. 0,6% населения.
Напомню читателю, что в январе 1992 г. Б. Ельцин торжественно обещал россиянам лечь на рельсы, если к осени их положение не улучшится. К осени оно резко ухудшилось. Но главное заключается в том, что через год-полтора стала проясняться суть происходящего3. Уже в 1993 г. начался отъезд высококвалифицированных специалистов за границу, вскоре ставший массовым. Среди 60 тыс. российских инженеров и ученых, работающих сегодня в Сили-
3. Это наглядно показали результаты выборов в Государственную думу в декабре 1993 г. Правительственная партия «Выбор России» потерпела сокрушительное поражение, набрав всего 15,5% голосов избирателей.
коновой долине, те, кто эмигрировал из России в начале 1990-х годов, составляют более 80%4.
По мере осознания происходящего масштабы эмиграции возрастали. К 2007 г. только в странах Евросоюза, по данным директора фонда «Русский мир» В. Никонова, количество эмигрантов из России достигло 10 млн человек [21, с. 95]. Это позволяет сделать печальный вывод: реформы 1990-х создали несопоставимо более мощный импульс бегства из России, чем даже Октябрьская революция и Гражданская война.
Можно указать на историческую аналогию. Эмиграция еврейского населения из Германии началась уже через год-полтора после победы национал-социалистов на выборах в рейхстаг. Но сначала уезжали только наиболее дальновидные, причем не только из Германии - бежали из Европы. Оставшиеся не могли себе представить то, что произошло позже. На обыденном уровне им невозможно было допустить мысль, что великая христианская нация, внесшая огромный вклад в мировую культуру, давшая миру Лейбница, Гёте, Баха, Гегеля, Бетховена, Канта, может создать сеть концентрационных лагерей с газовыми камерами и уничтожить там 6 млн мирных граждан -мужчин, женщин и детей.
Возможно, так же трудно было поверить, что сменившие не очень грамотных партийных бюрократов новые руководители великой России - молодые, энергичные, образованные, облеченные доверием народа, - сразу же начнут лихорадочно, по очень точному выражению Е. Гайдара, «распихивать по карманам» [8, с. 193] общенародную собственность.
Начавшийся дележ, или, по нынешней терминологии, «распил» государственной собственности, потребовал найти объяснения этому «распилу», чтобы если и не заставить население принять новые «правила игры», то хотя бы смягчить реакцию общественного мнения, побудить россиян «философски» относиться к происходящему. Лучший способ воздействия на массовое сознание оказался традиционным: «неевропейская ментальность», «особый путь» и все последующее из этого ряда, который в общем виде определяется как «российская специфика». Используя эту если и далеко не бесспорную, то, по крайне мере, распространенную характеристику русского этноса, массмедиа стали убеждать общество в извечной безнравственности российской власти, внедряли в общественное сознание тезис о предопределенности злоупотреблений в высших эшелонах российской власти, исторической фатальности российского лихоимства.
Тезис о «неевропейскости» русского народа, его «азиатской» ментально-сти - наиболее частый сюжет газетных и журнальных материалов тех лет.
4. Аргументы и факты. — 2010. — № 14. — С. 9. 116
Постоянно навязывалась мысль, что преступное поведение во власти не зависит от персоналий, ибо оно традиционно на Руси для высокопоставленных чиновников. То обстоятельство, что повседневность предоставляла многочисленные случаи лихоимства новой бюрократии, должно было убеждать население в неодолимой силе традиций.
Периодика тех лет целенаправленно настраивала массовую аудиторию на неизбежность материальных и моральных потерь при проведении реформ, независимо от того, кто их будет проводить. В массовое сознание внедрялся тезис: «Молодые реформаторы действуют неправедно, возможно, даже преступно, но те, кто их сменит, могут оказаться еще хуже». В 1990-е годы российские СМИ часто упоминали старинную притчу о нецелесообразности отгонять мух с обнаженного тела наказанного, ибо на их место прилетят другие, голодные, а, следовательно, более злые. Постоянно твердили о господстве инстинкта грабить, пока не будет достигнуто состояние «сытости»; усиленно популяризировали обреченность «голодных людей, оказавшихся во власти, на казнокрадство» и т.п. Тогдашняя российская пресса пестрела историческими аллюзиями на тему аморальности государственных деятелей. «Российская специфика» торжествовала в этой массированной атаке на общественное сознание россиян. Ее шлейф в виде обреченно-успокоительных - «все воруют» и «везде воруют» - тянется до сих пор.
Если «российская специфика» была призвана покрывать взрыв лихоимства новой бюрократии, то в не меньшей мере она использовалась в сфере нового предпринимательства. В общественное сознание усиленно внедрялись представления о русских купцах как нравственно нечистоплотных, малообразованных людях, бессовестных обманщиках и ворах, что обобщалось и декларировалось как качество, заложенное в национальном характере. Навязанные ложные стереотипы о русском купечестве являются, по существу, оскорбительными для национального достоинства России. На самом же деле первые поколения российского предпринимательского сословия заслуживают более справедливой и уважительной оценки со стороны своих потомков.
Русское предпринимательство в основном вышло из старообрядческой среды, которая дала России большинство купеческих династий. В нашей стране еще в XVII в. появились хозяйствующие люди, не уступавшие западноевропейцам, с тем же специфическим отношением к труду как к обязанности, долгу и призванию человека. Церковный раскол ускорил развитие частной инициативы в России, а старообрядцы стали образцом созидательной энергии и культурной инициативы. Умеренные во всем, старообрядцы славились в России умением упорно, почти без отдыха, трудиться - и что немаловажно -абсолютным трезвенничеством. Моральные ценности и требования этой среды были не только не ниже, но во многом и выше императивов западной протестантской этики. Один из крупнейших русских предпринимателей
В.П. Рябушинский справедливо заметил: «Родовые фабрики были для нас то же самое, что родовые замки для средневековых рыцарей» [5, с. 87].
В начале ХХ в. две трети российского промышленного капитала было старообрядческим. Абрикосовы, Алексеевы, Бахрушины, Гучковы, Корзин-кины, Мамонтовы, Морозовы, Прохоровы, Путиловы, Рябушинские, Смирновы, Солдатенковы, Строгановы, Третьяковы, Филатовы, Щукины, Якунчиковы и многие сотни других, менее известных, семей русских предпринимателей не только высокопрофессионально вели свои коммерческие дела, но и отличались образованностью и исключительной нравственной чистотой.
Для своих рабочих они строили бесплатные больницы, дома престарелых, школы, детские сады, приюты, церкви, делали значительные общественные взносы, активно благотворительствовали, с огромным размахом меценировали отечественную науку и культуру. А российское купеческое слово обладало в Европе не меньшей надежностью, чем документ с гербовой печатью. Заслуженно оценивая протестантскую трудовую этику, не следует игнорировать ее российский аналог. Как справедливо отметил М. Кастельс, «веберовский анализ корней капиталистического развития впоследствии был поставлен под вопрос учеными, которые убедительно указывали на альтернативные исторические формы, поддержавшие капитализм столь же эффективно как англосаксонская культура, хотя и в иных институциональных формах» [15, с. 194]. Традиции российского предпринимательства, стремительно оформившегося ко второй половине XIX в. в один из самых передовых в Европе социальных слоев активных собственников, являют собой как раз такую интересную и продуктивную альтернативную форму.
Тем не менее население России через ангажированные СМИ всячески убеждали в том, что исторически накопление капитала в нашей стране не могло избежать воровского пути. Учитывая склонность русских к самобичеванию, процесс индоктринирования массового сознания не был трудновыполнимой задачей. «Наше российское неизбывное, почти сакраментальное, что Запад - это одно, а Россия - совсем другое, сидит в нас уже едва ли не на уровне инстинкта. Причем, как многие свято веруют, Россия - это настолько другое, что и ПУТЬ у нее, как нам внушают какое уж столетие, совершенно свой. Особый. И стать тоже своя, особенная. И умом ее тем более не понять, как и аршином общим не измерить, - описывает этот механизм И. Виноградов. - От этих священных коров нашей российской "особости" действительно никуда не денешься - они так давно уже пасутся на полях нашего национального сознания и молочко их так въелось всей своей отравой в наш духовный мир, что мало кто уже способен отделить этот комплексно-патриотический невроз от того зерна истины, на котором он паразитирует» [6, с. 58].
К сожалению, субъективный фактор в проведении экономических реформ в России оказался основополагающим для их итогов [25, с. 45-53]. Образы ловкого вора, умелого афериста, безжалостного бандита должны были символизировать «естественные» общественные представления о социальном составе новых собственников. «Иначе не бывает», - вбивалось в головы людей. Срочно востребованная расхожая марксистская фразеологема «первоначальное накопление капитала» приобрела в 1990-е годы особо торжественный, почти сакральный характер. В лексиконе реформаторов это словосочетание получило не только статус универсального ultima ratio, артикулирование этого довода стало для них чем-то вроде священного ритуала египетских жрецов. Эти три слова - «первоначальное накопление капитала» -произносятся как знаменитое библейское заклинание «мене, текел, фарес», стоит только коснуться социально-экономических, демографических или нравственных итогов российских реформ. А олигархический капитал, обнищание народа, миллионы беспризорных детей, депопуляция и деградация населения и т.п. - все это внедрялось в общественное сознание как фатальная неизбежность хозяйственной реформации, как обязательная плата за освобождение от планово-распределительной экономики. И здесь диалог с российскими реформаторами не предусмотрен: «Вы спрашиваете, могло ли быть иначе?» - «Нет! Ибо - первоначальное накопление капитала. Точка».
Но сама по себе эта категория «первоначальное накопление капитала» характеризует процесс, т.е. капитализацию, развернутую во времени. Первоначальное накопление капитала - это определенный этап, за время которого создается объем финансового и материального ресурса, необходимый для начала частного (капиталистического) производства. В России XVIII-XIX вв., как и в других странах Европы, капитализм рождался и развивался органично в течение многих десятилетий, что так же органично включал процесс его накопления, более быстрый или менее быстрый. Но все это не имеет никакого отношения к событиям начала 1990-х годов в России. Здесь не было никакого накопления, ни первоначального, ни второначального... Накопления не было как такового. Была единовременная раздача финансовых и материальных ресурсов для частного (капиталистического) производства. Никакого процесса, раздача была по существу одномоментной. Точнее, она занимала столько времени, сколько его требуется для подписи нового владельца на приватизационных документах [см.: 28, с. 209-210].
Но еще важнее было заставить общество признать необходимость скоропалительного проведения приватизации. Активно использовалась угроза «коммунистического реванша». Эта надуманная опасность нагнеталась по мере возникновения острых ситуаций. Ее особенно удачно разыграли в период президентской избирательной кампании 1996 г. Следует отметить, что методы воздействия на общественное сознание были психологически обоснован-
ными. Например, утверждение о негуманности «рубить кошке хвост по частям». Этот популярный в 1990-х годах аргумент недавно воспроизвел Е. Ясин, оправдывая стремительность российской приватизации5.
В качестве характерного примера индоктринирования в тот период массового сознания россиян можно также указать на образ, долго эксплуатируемый в российских СМИ: «Через пропасть невозможно перепрыгнуть в два прыжка». Пропаганда этого образа должна была внедрить в общественное сознание россиян ту мысль, что реформы должны проводиться в максимально быстром темпе. Обман заключался в том, что этот действительно весьма выразительный и психологически эффективный пропагандистский образ был ложен по существу. «Люди и страны - не козы. И не должны прыгать через пропасти. Нормальные люди строят через них мосты», - резонно заметили по этому поводу петербургские социологи А. Бороноев и П. Смирнов. (К этому можно добавить, что нормальные люди не рубят кошкам хвосты. - Авт.) Но в тот период любой публичный намек, любое движение общественной мысли в сторону обоснованности этапного проведения приватизации, целесообразности постепенного процесса реформации резко пресекалось обвинениями в консерватизме, в стремлении к возврату старых порядков и т.п. [3, с. 78].
Никакая сверхобоснованная прагматика в 1990-е годы в расчет не принималась. Пропагандистский напор, направленный на поддержку тезисов о российской фатальности воровства и необходимости максимально быстрого проведения приватизации, был тогда организован реформаторами, надо им воздать должное, практически безупречно. Сочетание двух факторов - апелляция к «российской специфике» и шоковое состояние общества удержало общественное недовольство. Как точно подметил первый российский постмодернист Венедикт Ерофеев, «народ должен быть затемнен и обескуражен» [4, с. 4].
Помимо идеологического воздействия в погашении протестной волны сыграли определенную роль и экзистенциальные мотивы состояния массового сознания. При анализе морального состояния российского общества середины 1990-х годов возникает аллюзия с ситуацией, обозначаемой психологами как идентификация жертвы с преступником. Многократно описанный зарубежными психологами механизм этой идентификации имеет в нашем случае существенную особенность, заключающуюся в более тесной их связи и сложном взаимодействии: жертва осознает или, по крайней мере, ощущает свою причастность к порождению преступника - «мы сами привели их к власти».
5. Московский комсомолец, 25.01.2010. — С. 5. 120
Разумеется, возникновение чувства близости пострадавшего со злодеем, ограбленного с грабителем как своего рода психологическая аберрация свойственна далеко не всем, но, как утверждают психологи, значительному количеству людей.
Если реформаторам удалось воспользоваться доверием народа, то сегодня в анализе произошедшего нас поджидает другая опасность - то, что глубокий исследователь нашей национальной психологии П. Чаадаев называл отсутствием исторического мышления. «Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем без прошедшего, среди плоского застоя, - писал он в своих "Философических письмах". - Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы как бы чужие для себя самих. Мы так удивительно шествуем во времени, что по мере движения вперед пережитое пропадает для нас безвозвратно... нам не хватает какой-то устойчивости, какой-то последовательности в уме, какой-то логики» [Чаадаев, с. 97]. В этом бегстве от предыдущего опыта проявляется традиционная опасность повторять одни и те же ошибки.
Деятельность по извлечению урока подталкивает к осмыслению всего постсоветского периода, но главный вопрос - как общество могло допустить произошедшее в 1990-х годах? - еще долгое время будет оставаться актуальным.
24 сентября 2011 г., выступая на Х съезде партии «Единая Россия» премьер-министр В. Путин подчеркнул «беспрецедентное разграбление» страны в 1990-е годы. «Такого вообще в истории не было - по сути, "убили" и промышленность, и сельское хозяйство, и социальную сферу. В самое сердце России вонзили нож гражданской войны, довели до крови на Северном Кавказе, по сути дела подвели страну к катастрофе, к пропасти»6.
Этот горький вывод обращен ко всему российскому обществу. Россияне должны увидеть, что произошло со страной за последнее 20-летие. Великий мыслитель эпохи Возрождения Леонардо да Винчи писал, что «есть три разновидности людей: те, которые видят; те, которые видят, когда им показывают; те, которые не видят» [18, с. 377]. Если не видящие составляют большинство, то государство обречено. Задача ученых обществоведов показывать тем, которые не видят: историческая память сохраняется посредством передачи пережитого травматического опыта очевидцами последующим поколениям и формирования защитных механизмов от его повторения. Люди, пережившие травматический опыт, становятся особенно значимыми для российского общества [13, с. 62]. Их память поддерживает осознание актуальности того, что произошло и что еще может повториться. Вопрос состоит только в том,
6. Российская газета, 25.09.2011. — С. 2.
каким образом будет рационально оформлен этот опыт, и каким образом он будет интерпретирован.
Литература
1. Античная литература. Хрестоматия. - М., 1978. - 532 с.
2. Бартола К. Психология криминального поведения. - СПб., 2004. - 336 с.
3. Бороноев А.О., Смирнов П.И. Россия и русские. Характер народа и судьбы страны. -СПб., 2001.
4. Брушлинский А. В. Проблемы психологии субъекта. - М., 1994. - 488 с.
5. Бурышкин П. А. Воспоминания о московском купечестве. - М., 1994. - 192 с.
6. Виноградов И.И. Христианская интеллигенция России перед лицом исторического вызова // Континент. - 2013. - № 1.
7. Волконский В.А., Корягина Т.И. Современная многоярусная экономика и экономическая теория. - М., 2006. - 256 с.
8. Гайдар Е. Государство и эволюция. - М., 1994. - 208 с.
9. Глазьев С. Геноцид. - М., 1998. - 240 с.
10. Глазьев С. Уроки очередной российской революции: Крах либеральной утопии и шанс на экономическое чудо. - М., 2012. - 312 с.
11. Гудков Л. Негативная идентичность. - М.: НЛО, 2004. - 284 с.
12. Дуткевич П., Попов В. Худшее, может быть, уже позади? // Современная Европа. -2004. - № 4.
13. Емельянова Т.П. Социальное представление как инструмент коллективной памяти (на примере воспоминаний о Великой Отечественной войне) // Психологический журнал. - 2002. -№ 4.
14. Ерофеев В. Москва-Петушки. - М., 1994. - 136 с.
15. Журавлёв А. Л., Купрейченко А.Б. Нравственно-психологическая регуляция экономической активности. - М., 2003. - 416 с.
16. Кастельс М. Информационная эпоха. Экономика, общество и культура. - М., 2000. -288 с.
17. Ключевский В.О. Сочинения в 8 т. - М., 1988. - Т. 3. - 384 с.
18. Коэн С. И это называется реформой? // Независимая газета, 27.08.1998. - С. 3.
19. Леонардо да Винчи. Избранные произведения в 2 т.: Т. 2. - Москва-Ленинград, 1935. -408 с.
20. Народное хозяйство СССР в 1990 г. Статистический ежегодник. - М., 1991. - 706 с.
21. Никонов В. Кто же такие русские? // Этнодиалоги. Альманах. - 2009. - № 1.
22. Ожегов С.И. Словарь русского языка. - М., 1990. - 918 с.
23. Петраков Н.Я. Инновационный путь развития для новой России / В кн.: Трансформация отношений собственности в России и модернизация подходов к инвестиционной политике. -М., 2005. - 536 с.
24. Полторанин М. Власть в тротиловом эквиваленте. Наследие царя Бориса. - М., 2011. -512 с.
25. Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 2. - М., 1992. - 528 с.
26. Симонян Р.Х., Кочегарова Т.М. Российские реформаторы 1990-х годов: Общественно-политический портрет // Россия и современный мир. - 2014. - № 2.
27. Стрижов Е.Ю. Психодиагностика нравственных детерминант мошенничества / В кн.: Психологические исследования духовно-нравственных проблем / Отв. ред. А.Л. Журавлёв, А.В. Юревич. - М., 2011. - 480 с.
28. Уроки социально-экономических преобразований в странах Центральной и Восточной Европы / Под ред. академика О.Т. Богомолова. - М., 1996. - 256 с.
29. Хаттон П. История как искусство памяти. - СПб., 2003. - 422 с.
30. Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранные письма в 2 т. - М., 1991. Т. 1. -456 с.
31. Шиханцов Г.Г. Юридическая психология. - М., 1998. - 292 с.
32. Щербинина Н.Г. Архаика в российской политической культуре // Политические исследования. - 1997. - № 5.
33. Breslauer G.W. Personalism Versus Proceduralism: Boris Yeltsin and the Institutional Fragility of the Russian System / Russian in the New Century Stability or Disorder? - N.Y., 1997.
