CC BY
386
С.В. Беспалов
ТРАНСНАЦИОНАЛЬНЫЙ ИСЛАМИСТСКИЙ ТЕРРОРИЗМ -ГЛОБАЛЬНАЯ ПРОБЛЕМА
Аннотация:
На рубеже ХХ - XXI веков проблема, именуемая международным терроризмом, вошла в число глобальных проблем человечества. В то же время, несмотря на активную теоретическую работу в данной сфере, до настоящего времени не выработано общепризнанного определения терроризма. По мнению автора, терроризм является ничем иным, как тактикой, используемой разнообразными движениями экстремистской направленности, созданными, как правило, по религиозному или этническому принципу. При этом в современном мире террористическая угроза исходит прежде всего со стороны транснациональных организаций и сетевых структур, идейной основой деятельности которых является радикальный исламизм, преимущественно салафитского толка.
Ключевые слова:
международный терроризм, радикальный исламизм, салафизм, транснациональные террористические организации, сетевые структуры
S.V. Bespalov
TRANSNATIONAL ISLAMIC TERRORISM - GLOBAL PROBLEM
Abstract:
At a turn of the XX-XXI centuries the problem which is usually called by the international terrorism, was included into number of global problems of mankind. At the same time, despite active theoretical work in this sphere, so far it isn't developed the conventional definition of terrorism. According to the author, the terrorism is anything other, as tactics used by various movements of an extremist orientation, created, as a rule, by the religious or ethnic principle. Thus in the modern world terrorist threat proceeds first of all from outside transnational the organizations and network structures, an ideological which basis of activity is radical Islamism, mainly such direction in Islam, as a salafizm.
Key words:
international terrorism, radical Islamism, salafizm, transnational terrorist organizations
Проблема противодействия террористической угрозе, приобретшая значительную актуальность во второй половине ХХ века, на протяжении последних полутора десятилетий стала вопросом первостепенной важности как для политических кругов и общественности целого ряда государств, включая, разумеется, и Россию, так и для важнейших международных организаций - глобальных и региональных. Закономерно, что она находится в центре внимания многих учёных-обществоведов (юристов, политологов и т.д.).
Действительно, на рубеже ХХ - XXI веков стало очевидно, что проблема, обычно именуемая международным терроризмом, по некоторым параметрам вошла в число глобальных проблем человечества. Ю.В.Косов относит к числу таких параметров планетарные масштабы
проявления проблемы; крайне высокую её остроту; «негативный динамизм, когда отрицательное воздействие на жизнедеятельность человечества возрастает; потребность неотложного решения». Кроме того, проблема эта «связана с основными сферами жизнедеятельности мирового сообщества и социумов отдельных стран: политикой, национальными отношениями, религией, экологией, преступными сообществами и т.п.» [4]. Для того, чтобы подчеркнуть масштаб проблемы, а также новое качество современного транснационального терроризма, некоторые исследователи говорят даже о появлении глобального терроризма в начале XXI века [15, р. 57-58].
В то же время, несмотря на активную теоретическую работу в данной сфере, до настоящего времени не выработано общепризнанного определения терроризма. Кроме того, на наш взгляд, многими политиками и учёными до сих пор не осознано, что сформулированная идеологами Администрации Дж. Буша в 2001 г. доктрина «войны с международным терроризмом», быстро и практически безоговорочно поддержанная европейскими союзниками США, а также некоторыми другими странами, включая Россию, изначально являлась скорее инструментом геополитической экспансии в новых условиях, чем попыткой найти ответ на реально существовавшие вызовы.
Необходимо отметить, что в условиях постоянно раздающихся со стороны представителей властных элит различных государств призывов обеспечить, наконец, подлинное единство действий международного сообщества в борьбе с глобальной террористической угрозой серьёзные, порой концептуальные различия в определении терроризма и, соответственно, в отнесении тех или иных режимов, организаций, группировок сетевого типа к числу террористических становятся довольно важной проблемой.
Налицо не только существенно разнящиеся определения терроризма, предлагаемые представителями различных государств или разных научных школ, - это достаточно легко объяснимо, учитывая, что в фокусе их внимания оказываются порой различные проявления террористической деятельности, кажущиеся им ключевыми. Так же просто объяснить и различия в понимании терроризма представителями СМИ, властных структур и академических кругов, Но, как это ни парадоксально, даже представители различных ведомств одного и того же государства порой используют отличные друг от друга дефиниции. Так, например, Государственный департамент США определяет терроризм как преднамеренное политически мотивированное насилие, осуществляемое преимущественно против мирного населения, как правило, с целью повлиять на массовое сознание. В то же время в документах ФБР терроризм характеризуется как противозаконное применение на-
силия против граждан и их собственности с целью запугивания, оказания давления на правительство, гражданское население или его отдельные группы ради реализации террористами своих политических, а также социальных целей [10; 8]. Как видим, различия достаточно существенные - и это в стране, бросившей на борьбу с терроризмом колоссальные ресурсы, не только финансовые и военные, но и интеллектуальные.
На уровне ООН, прежде всего в резолюциях Совета безопасности, понятие «терроризм» использовалось многократно, однако чёткого определения так и не было сформулировано; в результате, например, в резолюции СБ ООН № 1566 от 8 октября 2004 г. использована достаточно расплывчатая формулировка: под терроризмом здесь понимаются «преступные акты, в т.ч. против гражданских лиц, совершаемые с намерением причинить смерть... или захватить заложников с целью вызвать состояние ужаса у широкой общественности., запугать население или заставить правительство или международную организацию совершить какое-либо действие.и представляющие собой преступления по смыслу международных конвенций и протоколов, касающихся терроризма» [11]. В России в 2006 г. была предпринята попытка дать определение терроризму на законодательном уровне (Федеральный закон № 35 «О противодействии терроризму»), что само по себе было достаточно важно; однако закреплённое законом понимание терроризма не только как «практики воздействия на принятие решений органами государственной власти», связанной с устрашением населения, но и как «идеологии насилия» привело к определённому размыванию понятия [6]. Расширительные трактовки терроризма достаточно распространены и в российской научной литературе. Так, Ю.И.Авдеев считает необходимым включить в структуру терроризма как социального явления, наряду с собственно террористической деятельностью, ещё и такие элементы, как экстремистская террористическая идеология и комплекс организационных структур для осуществления терроризма [1, с. 40].
Указанные сложности в определении терроризма и, соответственно, формулировании универсальной стратегии борьбы с ним, на наш взгляд, обусловлены в значительной степени тем, что от внимания и политиков, и журналистов, и многих представителей академического сообщества ускользает простой факт: терроризм является ничем иным, как тактикой, используемой разнообразными движениями экстремистской направленности, созданными, как правило, по религиозному или этническому принципу. Отметим, что подобный подход нашёл своё отражение в «Декларации о мерах по ликвидации международного терроризма», принятой Резолюцией 49/60 Генеральной Ассамблеи ООН от
9 декабря 1994 года, в которой неоднократно повторяется формулировка «акты, методы и практика терроризма» [3].
В отдельных случаях, правда, высказываются принципиально иные суждения относительно природы терроризма: в Белой книге правительства Франции по вопросу противодействия терроризму использовано понятие «идеологического терроризма», выражающего «экзистенциальное отречение от мира», единственной целью которого является сам террор; однако такого рода характеристики терроризма, представляющиеся нам не вполне адекватными, встречаются всё же достаточно редко.
Провозглашение Администрацией США в 2001 г. «международного терроризма» в качестве врага, с которым всему цивилизованному миру следует вести войну, было, по всей видимости, обусловлено не только и не столько нехваткой времени для поиска точных в содержательном отношении и юридически корректных формулировок, а также желанием добиться максимальной поддержки своего курса со стороны как американского населения, так и международной общественности [14, р. 216], сколько стремлением априори легитимировать использование как спецслужб, так и вооружённых сил против организаций и -прежде всего - политических режимов, реально или якобы поддерживающих в организационном и финансовом отношении террористов, устранение которых Вашингтон считал своей насущной задачей. Российские же власти поддержали идею «войны с террором» как глобального проекта не только ради улучшения отношений с США, но и для того, чтобы представить свою борьбу с чеченскими сепаратистами и поддержавшими их представителями международных исламистских группировок в качестве одного из «фронтов» в этой «войне» и, соответственно, снизить остроту критики в отношении своей политики в Чечне со стороны западных политических и интеллектуальных элит.
Отметим, что оригинальные суждения по обозначенной проблеме были высказаны в одной из последних работ выдающегося российского теоретика международных отношений М.А.Хрусталёва, сформулировавшего концепцию диверсионно-террористической войны как одного из трёх возможных типов войн, наряду с регулярной и партизанской (хотя границы между партизанской и диверсионно-террористической войной, по словам самого Хрусталёва, на практике нередко оказываются размыты). При этом М.А.Хрусталёв подчёркивал необходимость отграничивать диверсионно-террористическую войну от терроризма вообще и политического терроризма в частности, несмотря на их очевидное родство: «Политический террор - это всегда явление сугубо индивидуально-избирательное, а любая война - это явление массовое. Индивидуальный террор может быть и, как правило, бывает состав-
ляющей диверсионно-террористической войны, но не доминирующей. Акт политического террора (убийство государственного или политического деятеля) и даже серия актов - ещё не война» [12, с. 120-121]. Кроме того, Хрусталёв считал необходимым подразделять диверсионно-террористические войны, ведущиеся разного рода политическими движениями, на внутренние, идущие в пределах своей страны с целью свержения существующего правительства либо ликвидации иностранного господства, и внешние, ведущиеся за пределами собственной страны с целью (как правило) изменения внешнеполитического курса правительства иностранного государства. При этом М.А.Хрусталёв утверждал, что, несмотря на определённые успехи, чеченские сепаратисты «не смогли превратить локальную диверсионно-террористическую войну в крупномасштабную» [12, с. 124-125]. Несмотря на то, что предложенные Хрусталёвым определения и классификации не бесспорны, его суждения о принципиальных различиях между различными формами террористической деятельности и недопустимости отождествления терроризма и диверсионно-террористической войны представляются вполне обоснованными. То, что террористическое насилие не равнозначно «классически» военному, подчёркивают и другие исследователи. Так, С.А.Старостина отмечает, что «террористы рассчитывают главным образом на психологический эффект своих действий, а не на военностратегический. У военных стратегов и стратегов терроризма разные цели-задачи, хотя методы могут часто быть общими» [9, с. 8].
Проблема определения терроризма носит отнюдь не только терминологический, академический, но и вполне практический характер. На наш взгляд, определение терроризма не как тактики врага, а как самого врага и обусловленная этим ориентация на поиск универсальных методов борьбы с ним, равно как и разговоры о необходимости создания глобальной антитеррористической коалиции, на практике нередко препятствуют выявлению национальной, региональной, религиозной специфики конкретных организаций и сетевых структур, избравших террор в качестве метода достижения своих целей. Априорное позиционирование их в качестве одного из отрядов «террористического интернационала» в ряде случаев затрудняет адекватную оценку соответствующих экстремистских движений и выработку эффективной стратегии противодействия им. Коль скоро различны социальные условия, порождающие их возникновение, цели, которые преследуют экстремистские структуры, их социальная база и т.п., то и стратегия противодействия им должна быть различной. Наконец, заявления о международном терроризме как общем враге со временем порождают и неизбежные обвинения несостоявшимися партнёрами по мифической «антитеррористической коалиции» друг друга в следовании практике
«двойных стандартов» в отношении различных экстремистских организаций. На это обращал особое внимание и М.А.Хрусталёв, указывая, что разногласия между членами ООН по поводу того, что следует, а что не следует считать терроризмом, «имеют глубинную идеологическую основу и, в частности, принятие или непринятие принципа: «цель оправдывает средства»» [12, с. 128]. Ярчайшим тому подтверждением явился опыт противодействия российских властей северокавказским сепаратистам, пользовавшимся значительной международной поддержкой (и не только со стороны исламских стран); как известно, использование противниками федеральной власти откровенно террористических методов борьбы рассматривалось и официальными кругами, и - в ещё большей степени - общественным мнением ряда государств в качестве приемлемых методов национально-освободительного движения, партизанской борьбы и т.д.
Принятие в 2006 г. «Глобальной контртеррористической стратегии ООН», на наш взгляд, не привело к принципиальному изменению ситуации. Достаточно отметить, что участие в антиправительственных действиях в Ливии в 2011 г. и в Сирии в 2011-12 гг. многочисленных боевиков, не отрицающих своих связей с Аль-Каедой и иными террористическими группировками и использовавших открыто террористические методы борьбы, не только не заставило западных лидеров пересмотреть своё отношение к вооружённой оппозиции в этих странах, но, как правило, даже не побуждало их осудить совершавшиеся террористические акты в отношении представителей «антинародных» режимов и поддерживающей их части населения. Более того, после начала «арабской весны» упоминания о глобальной террористической угрозе раздаются в западных столицах всё реже, несмотря на то, что использующие террористическую тактику радикальные исламисты в ходе событий в Тунисе, Египте, Ливии и Сирии существенно упрочили свои позиции в регионе.
Таким образом, представляется, что непосредственно «терроризму», являющемуся, повторим, всего лишь тактикой, используемой национальными и религиозными (прежде всего - исламистскими) экстремистами, можно противопоставить также лишь тактику - эффективные механизмы проведения контртеррористических операций и предотвращения террористических актов. В этой сфере обмен опытом и поиск более или менее универсальных методов возможен и даже необходим, равно как и объединение усилий спецслужб, а в ряде случаев - и армейских подразделений при проведении операций против экстремистских группировок, деятельность которых носит трансграничный или международный характер.
Всё сказанное выше, конечно, не является основанием для отрицания факта существования или принижения опасности транснациональных организаций и сетей, активно использующих террористическую тактику. Однако необходимо чётко зафиксировать, что в современном мире (в отличие от 1950-70-х гг., когда «международный терроризм» ассоциировался главным образом с революционными и антиимпериалистическими движениями [13, р. 425-427]) источником такой угрозы является прежде всего (а может быть, и исключительно) радикальный исламизм. Как неоднократно отмечалось в научной литературе, из трёх мировых религий именно ислам ещё на рубеже 1920-30-х гг. выдвинул из своей среды идеологическую доктрину, обосновывающую необходимость ведения диверсионно-террористической войны, - речь идёт о концепции, сформулированной лидерами движения «Братья-мусульмане». Именно на этой идейной основе в 1960-70-х гг. на Ближнем Востоке получило своё развитие движение исламских фундаменталистов, изначально взявшего «курс на вооружённый политический террор, а затем и диверсионно-террористическую войну» [12, с. 134].
Впрочем, к 1980-м гг., по мнению некоторых специалистов, радикальный арабский исламизм оказался в состоянии кризиса. Как полагает Й. Бодански, фиаско палестинской революции и отсутствие нового поколения харизматичных лидеров привели к тому, что радикально настроенная арабская молодёжь в значительной степени разочаровалась не только в прежних вождях (этому же, на наш взгляд, способствовало начало мирного диалога между руководством Израиля и Организацией освобождения Палестины), но и в арабских националистических движениях (палестинском прежде всего) в целом. Но эти же обстоятельства способствовали переориентации многих молодых мусульман на радикальный исламизм. Это подразумевало, в частности, что главным уровнем самоидентификации для нового поколения исламской молодёжи стал наднациональный, т.е. идентификация себя с единой общностью - «мусульманской нацией». Этот поворот стал, кроме того, закономерным следствием, защитной реакцией исламского мира на усиливавшееся всестороннее (прежде всего культурноидеологическое) давление со стороны европейской цивилизации, что привело «к появлению воинственного авангарда, безоговорочно преданного делу возрождения традиционного ислама» [2, с. 68].
Именно во второй половине 1980-х гг. лагеря афганских моджахедов в Пакистане (а затем и в самом Афганистане), пользовавшиеся покровительством местных спецслужб, при финансовой и идеологической поддержке Саудовской Аравии стали главным мировым очагом радикального исламизма и в значительной степени остаются таковым до настоящего времени. Учитывая же, что исламистские лидеры «счи-
тали полуавтономию своих лагерей - что-то вроде государства в государстве - идеальным условием» для подготовки боевиков [2, с. 77-78] и, в целом, ведения диверсионно-террористической деятельности, по-видимому, именно на рубеже 1980-90-х гг. складывается сетевая структура транснационального исламистского движения.
Как отмечает С.А.Старостина, исламский экстремизм в современном мире представлен примерно 150 разного рода неправительственными организациями клерикально-политического профиля, имеющими три основных направления: суннитские группировки, известнейшей среди которых являлась созданная в Египте в 1920-х гг. и в ходе недавних событий, по сути, пришедшая к власти в этой стране ассоциация «Братья-мусульмане», традиционно тяготевшие к Саудовской Аравии; шиитские, преимущественно проиранские, группировки типа «Хезболлы» или «Исламского джихада», выступающие с позиций исламской революции; палестинские, курдские и другие группировки националистического и сепаратистского характера. При этом большинство исламских экстремистских организаций имеют трансграничный характер. Так, организация «Хамас» действует не только на территории Палестинской автономии; её структуры находятся в Сирии, Ливане и Иордании, а нити управления ведут в Тегеран. Кроме того, «экстремисты переплетены с разного рода "фондами", благотворительными обществами мусульманского мира, представителями государственных структур, политических партий, ... бизнеса» [9, с. 26].
Во многом соглашаясь с оценками С.А.Старостиной, отметим в то же время, что основную опасность представляют не вписывающиеся в приведённую классификацию группировки салафитского толка, в силу специфики своего мировоззрения более всего склонные к транснациональному объединению усилий последователей этого наиболее агрессивного течения в современном исламе. Как известно, салафиты выступают за возвращение к исконному «чистому» исламу и отказу от необоснованных с их точки зрения нововведений, зачастую имеющих национальную либо региональную специфику, считая необходимым понимание всех вероучительных аспектов ислама в точном соответствии с традицией сподвижников (сахабов) пророка и последующим за ними поколением - табиунов. Единственным источником для постижения веры и извлечения правовых положений они объявляют Откровение, представленное Кораном и Сунной, при этом отрицая философские методы в вопросах толкования и трактовки текстов Божественного откровения. К этому следует добавить, что идеологи салафизма обвиняют представителей иных течений в исламе в искажении учения о джихаде и даже фактическом его забвении. Салафиты утверждают, что джихад - это стержень ислама, без которого религия подобна «безды-
ханному телу». Высшей формой джихада они считают не духовное совершенствование человека, а борьбу за распространение ислама во всем мире, которая может носить и вооруженный характер. При этом наиболее радикальные группы салафитов полагают, что вооруженный джихад следует вести не только в оборонительных целях, но и для преодоления тех препятствий, которые устанавливают «враги ислама» на пути его распространения мирными средствами [5]. Очевидно, что на такой идейной основе как противостояние внешней, преимущественно западной экспансии в исламский мир, так и объединение усилий радикальных традиционалистов из разных стран могут быть осуществлены и осуществляются наиболее естественным, «органичным» образом.
Подчеркнём в заключение, что, несмотря на значительную децентрализацию радикальных исламских движений, прежде всего салафит-ского толка, использующих террористические методы борьбы, их основным спонсором является королевская семья и близкие к ней круги Саудовской Аравии, поддерживающие также и традиционные суннитские течения; с этим политическим, идейным и финансовым центром современного исламизма так или иначе связаны большинство идеологов и организаторов террористических структур.
Литература
1. Авдеев Ю.И. Терроризм как социально-политическое явление // Современный терроризм: состояние и перспективы. М., 2000.
2. Бодански Й. Талибы, международный терроризм и человек, объявивший войну Америке. М., 2002.
3. Декларация о мерах по ликвидации международного терроризма.
Принята Резолюцией 49/60 Генеральной Ассамблеи ООН от 9 декабря 1994 г. [Электронный ресурс] иР1: http://www.un.org/ru/documents/
decl_conv/declarations/terrdec1.shtml (дата обращения: 15.10.12)
4. Косов Ю.В. Международный терроризм как глобальная проблема [Электронный ресурс]. иР1: http://anthropology.ru/ru/texts/kosov/terror.html (дата обращения: 08.10.12)
5. Макаров Д.В. Официальный и неофициальный ислам в Дагестане [Электронный ресурс]. и^: http://ansar.ru/library/18 (дата обращения: 02.10.12)
6. О противодействии терроризму. ФЗ № 35 от 06.03.2006. [Электронный ресурс]. и^: http://www.consultant.ru/popular/terror/ (дата обращения: 20.10.12)
7. Одергон А. Терроризм и государственный террор [Электронный ресурс]. и^: http://psyfactor.org/psyops/terror2-00.htm (дата обращения: 07.10.12)
8. Попович А. Определение понятия «терроризм» [Электронный ресурс]. иР1: http://fmp-gugn.narod.ru/pop3.html (дата обращения: 30.10.12)
9. Старостина С.А. Ислам в идеологии и практике терроризма. Калининград, 2009.
10. Терминология терроризма [Электронный ресурс]. URL: http://www.agentura.ru/press/about/jointprojects/terminology/?print=Y (дата обращения: 05.10.12)
11. Угрозы международному миру и безопасности, создаваемые террористическими актами. Резолюция Совета Безопасности ООН от 8 октября 2004 г. [Электронный ресурс]. URL: http://daccess-dds-ny.un.org/doc/UNDOC/GEN/N04/ 542/84/PDF/N0454284.pdf?0penElement (дата обращения: 11.10.12)
12. Хрусталёв М.А. Анализ международных ситуаций и политическая экспертиза: очерки теории и методологии. М., 2008.
13. Crenshaw M. Why America? The globalization of civil war // Current history. 2001. Vol. 100, №650.
14. Sicherman H. Finding a foreign policy // Orbis. 2002. Spring.
15. Tehranin M. Global terrorism: Searching for appropriate responses // Pacific rev. 2002. Vol. 14, №1.
