CC BY
32
УДК 122
DOI: 10.17726^ШТ2018.2.15.3
Трансформация субъективности в коммуникативном пространстве информационного конфликта
Зубков Николай Андреевич
Аспирант кафедры гуманитарных и общественных наук1, ФГБОУ ВО МИРЭА - Российский технологический университет,
Москва, Россия
Zubkov.official@gmaiLcom
Аннотация. В статье представлена интерпретация информационного конфликта в рамках модели «субъект-полисубъектного» коммуникативного взаимодействия. Рассмотрены коммуникативные системы информационного конфликта - линейные и мультилинейные, которые в коммуникативном пространстве конфликта создают единую саморазвивающуюся систему. Обосновано положение о том, что трансформация субъективности, приводящая к изменению деятельности субъекта, является целью информационного конфликта и достигается методом многоуровневого коммуникативного воздействия.
Ключевые слова: коммуникация; информационный конфликт; субъект; трансформация; манипуляция; коммуникативное воздействие.
Transformation of subjectivity in the communicative space of information conflict
Zubkov Nikolay Andreevich
Postgraduate student of the Department of Humanitarian and Social Sciences, MIREA - Russian Technological University, Moscow, Russian Federation
Zubkov. official@gmail. com
Abstract. The article presents the interpretation of the information conflict in the framework of the model "subject-polysubject" of communicative
1 Научный руководитель - Никитина Е.А., д. филос. н., доцент, профессор кафедры гуманитарных и общественных наук, [email protected]
interaction. The communicative systems of information conflict are considered: linear and multilinear, which in the communicative space of the conflict create a single self-developing system. It is substantiated that the transformation of subjectivity, which leads to a change in the activity of the subject, is the target of the information conflict and is achieved by the method of multi-level communicative influence.
Key words: communication; information warfare; subject; transformation; manipulation; communicative impact.
Введение
Процессы трансформации субъективности в современном коммуникативном пространстве проявляются в наиболее выраженной форме в информационном конфликте как особом состоянии коммуникативной системы. В исследовании этих процессов важно учитывать, что взаимодействие субъекта со сложными саморазвивающимися, человекоразмерными, открытыми системами с разными уровнями организации [1, с. 19] предполагает, что деятельность субъекта по отношению к системе не является внешним импульсом, источник которого находится за границами системы [2, с. 14]. Деятельность субъекта есть часть системы и поэтому она носит именно характер взаимодействия субъекта и системы, а не воздействия субъекта на систему.
Соответственно при описании трансформации системы как познаваемого объекта мы должны учитывать взаимодействие между изменениями субъективности и динамикой системы. Само исследование информационного конфликта как момента перехода от стабильного состояния коммуникативной системы к хаотичному создает условия для трансформации субъективности и, как следствие, приводит к изменениям направленности и границ деятельности субъекта.
Субъект, субъективность и информационный конфликт
Сложность изучения коммуникации и, в частности, коммуникативного пространства и происходящих в нем информационных конфликтов, обусловлена особенностями этой человекоразмерной
самоорганизующейся системы и методологическими проблемами, возникающими в процессе реализации междисциплинарного подхода [3, с. 9] в исследовании систем данного типа. Необходимо выделить детерминанты этого процесса и маркеры, свидетельствующие о трансформации субъективности.
Очевидным условием информационного конфликта является коммуникативное взаимодействие между заинтересованной стороной влияния и субъектом как предполагаемым объектом информационной манипуляции. Вместе с тем изолированные акты коммуникации, познания и деятельности не могут являться самодостаточными свидетельствами процесса трансформации субъективности. Объективно оценить изменения, происходящие в субъективности, а также динамику деятельности, можно лишь на основе анализа целостного процесса, состоящего из органично взаимосвязанных коммуникации, познания, деятельности, т.е. с позиций деятельностного подхода, включающего в себя «момент трансформации внешнего предмета или ситуации и момент коммуникации» [4, с. 164].
Существуют, как представляется, достаточные основания полагать, что именно анализ информационного конфликта принципиально важен для исследования трансформации субъективности.
Об этом свидетельствует, прежде всего, традиция осмысления в социально-гуманитарном знании влияния внешних факторов на деятельность субъекта. В политологии - теория масс Г. Лебона [5] и политический психоанализ Гарольда Д. Лассуэлла [6]; в психологии - теория бихевиорихма Б. Скинера и теория функциональных систем П. К. Анохина [7]; в социологии - теория фреймов И. Гофмана [8] и теория формирования и функционирования общественного мнения У. Липпман [9]; в экономике - поведенческая экономика Р. Тайлера [10].
В настоящее время сформировалось представление об информационном конфликте как совокупности коммуникативных средств воздействия двух и более противоборствующих систем на субъекта (индивидуального или коллективного) с целью изменения его поведения необходимым для манипулятора образом [11, с. 95]. Описание данного феномена осуществляется с помощью категорий «информационно-коммуникативные сети» [12, с. 22], «массированная психологическая обработка» [13, с. 378], которые, в общем и целом, сходятся в одном: задача коммуникативного воз-
действия - трансформировать поведение субъектов методом манипуляции. Практика показала, что существует и эффективно применяется целый комплекс технологий трансформации сознания.
Выделяют два противоположных подхода к трактовке сущности информационного конфликта. В соответствии с первым подходом информационные манипуляции есть такой же инструмент реализации интересов, как и военное (силовое) вмешательство. Информационный конфликт есть ситуационное проявление политической воли в форме информационных кампаний с разными целями, сроками и задачами [14, с. 42] или активность (агрессивность) масс-медиа в тот или иной период [15, с. 106-110]. Второй подход трактует сущность информационного конфликта с позиции теории «культурно-идеологической гегемонии» А. Грамши [16] и концепции «мягкой силы» Дж. Ная [17] и подчеркивает, что информационный конфликт - это перманентный процесс. Информационное противоборство, в соответствии с данным подходом, идет постоянно и никогда не прекращается. Поэтому информационный конфликт необходимо рассматривать как «бесконечный информационно-энергетический обмен» между соперничающими системами [18, с. 14], причем этот обмен происходит в контексте глобальных процессов трансформации сфер общества [19]. Оба подхода едины в том, что существуют ситуации, когда противоборство систем обостряется и актуализируется. Именно поэтому информационные конфликты, как правило, сопряжены с конкретными событиями типа Грузино-Осетинского конфликта 2008 г., крымским кризисом 2014 г., войной в Сирии и др. Соответственно, при исследовании трансформации субъективности целесообразно выделять два состояния субъекта: «до» информационного воздействия и «после» информационного воздействия.
Исходя из этого, можно констатировать, что на протяжении определенного хронологического периода субъект находился в состоянии «до» и «после» информационного воздействия. Именно сравнение этих состояний, выраженное в изменении поведенческих моделей, позволяет сделать вывод о трансформации субъективности. Благодаря тому, что мы можем сравнивать несколько поведенческих трансформаций в различных информационных конфликтах, становится возможным анализировать коммуникативное воздействие и описывать его влияние на деятельность.
Следующее, что необходимо отметить, - это тот вызов, который информационная эпоха XXI века бросает классическим подходам к пониманию процессов познания. Это связано с несколькими взаимообусловленными факторами: бурное развитие информационных технологий, всеобщая компьютеризация и виртуализация социальной и иных сфер общества, мозаичная культура, «информационный взрыв». Формируются представления о новом субъекте социальных отношений - Homotechnologicus [20]. В первую очередь это находит выражение в импрегнации естественных познавательных способностей субъекта возможностями информационных технологий. Формируется «человеко-машинный познавательный инструментарий» [21, с. 50], который существенно трансформирует познание.
Виртуализация социальных отношений поставила принципиально новые проблемы перед философией и, в частности, эпистемологией. Необходимо отметить, что коммуникационное давление, реализующее себя при помощи техновиртуальности, продолжает увеличиваться [22; 23]. Естественно, что технологии информационных конфликтов активно адаптируются к данным изменениям, тем самым вовлекая в свою сферу всё большие слои населения и превращаясь в неотъемлемый компонент виртуальности. Только комплексный анализ компонентов техновиртуальности (распространение информационных технологий и частота их использования, уровень вовлечения и доверия субъектов к коммуникации подобного рода, общий контент, каналы передачи и распространения информации) и технологий информационного конфликта позволит предметно выявлять и фиксировать изменения субъективности в информационную эру.
Список приведенных аргументов показывает значимость анализа информационных конфликтов для понимания процессов трансформации субъективности в современном мире.
Контроль над коммуникацией и технологии
массовой коммуникации
Общество всегда обладало технологиями массовой, транскультурной коммуникации типа мифов, верований, религии, легенд, слухов, традиций, культов, ритуалов и т.д., благодаря которым выстраивалось миропонимание субъекта. Но, в большинстве
своём, данные коммуникативные каналы выполняли образовательную, мировоззренческую функции и функцию социализации. Их основная цель заключалась не в информировании общества о происходящих событиях, а в объяснении устройства мироздания. Исключение составляла личностная коммуникация субъектов, а также распространяемые слухи, которые и были основными агентами информирования.
С общеисторическим прогрессом совершенствовались и технологии передачи информации. Наиболее важная веха - распространение технологии печати (станок Гутенберга): впервые у человечества появилась возможность тиражировать информацию для масс. Важную роль в этом процессе играла урбанизация, благодаря которой происходила концентрация значительного числа людей на небольшой территории, расширялся доступ к образовательным технологиям, т.е. происходил общий рост грамотности. Начинается развитие СМИ в форме газет. Однако даже несмотря на то, что именно в XIX в. появляются многие известные информационные издания, например, газета «Таймс», охват аудитории средствами массовой информации остается достаточно низким. Например, в середине XIX в. в Великобритании проживало порядка 20 млн человек [24], а тираж самой популярной газеты «Таймс» был около 60 тыс. экземпляров [25]. Однако именно на этом этапе происходит институционализация средств массовой информации: «газеты, родившиеся первоначально как способ передачи информации, в ходе своего развития стали социальным институтом по её производству» [26, с. 97].
В первой половине XX в. произошло массовое распространение СМИ, во-первых, в связи с появлением радио, во-вторых, благодаря росту уровня грамотности населения. В СССР, в частности, благодаря политике ликбеза к середине 1920-х гг. впервые общее количество грамотного населения превалировало над неграмотным [27, с. 19-21]. Именно массовое распространение СМИ позволило широким социальным слоям преодолеть географический и социальный разрыв между познаваемым и познающим, тем самым произведя революцию в «расширение тела вовне» [28, с. 56]. Во второй половине XX в. был достигнут эффект: «устранение малейшего намека на дистанцию достигается телевизионной аппаратурой, которая скоро пронижет и скрепит собой всю многоэтажную махину коммуникации» [29, с. 316].
Итак, в ходе XIX и XX вв. общество постепенно делегировало (сознательно добровольно или мягко принудительно) познание социального средствам массовой коммуникации и информации: ме-диареальность и виртуальная реальность получили столь же легитимный статус, как и реальность объективная. «Конечные области смысла» [30, с. 18] происходящих событий стали формироваться вне пределов человеческого сознания, и произошел «коммуникативный надлом» в цепочке «познающий-коммуникация-познаваемое». Возник парадокс: социальный институт стал в большей степени субъектом коммуникации, чем сознательные реципиенты, получающие информацию. Это хорошо понимали постмодернисты, в частности Ж. Бодрийяр писал следующее: «Массы не выражают себя - их зондируют» [31]. Потеря контроля индивидом, участвующим в коммуникативном акте, над процессом коммуникативного акта во многом предопределила становление информационных конфликтов.
Однако в XXI в. ситуация радикально меняется. Это связано с появлением сети Интернет, а также её активным распространением в обществе. Феномен социальных сетей стал шоком для СМИ, поскольку оказалось, что виртуальность стала платформой, способной аккумулировать огромное количество информации, но, что самое важное, обрела над ней контроль. СМИ, долгое время исполняющие роль окна Овертона для информационных потоков, внезапно оказались противопоставлены полисубъектному виртуальному пространству. Это совершенно не значит, что отдельный субъект смог преодолеть «коммуникативный надлом», но появился информационный канал, который не контролируется СМИ и создает альтернативный контент.
Информационные конфликты и модели коммуникации
Одновременно с развитием средств массовой информации и коммуникации шел процесс развития военной мысли и техники. Сначала данные процессы шли параллельно, но в настоящий момент, подобно прямым Лобачевского, пересеклись и сплелись в историческом континууме.
С появлением оружия массового уничтожения принципиальным образом изменилось понимание военно-политического конфликта. Но только в конце XX в. - начале XXI вв. концепт «достижения доминирования без силового воздействия» стал возможен
в области конкретного политического применения. Несмотря на то, что коммуникация всегда играла значительную роль в вопросах политического противостояния, до настоящего времени она была лишь поддерживающим, но не основным элементом конфликта. В настоящий момент, в рамках теории информационного конфликта, мы говорим об использовании коммуникации как самостоятельного автономного инструмента, который способен достигать необходимых результатов, что хорошо прослеживается, в частности, на примере событий «арабской весны» [32].
Теория коммуникации включает множество классификационных параметров и группобразующих принципов. В нашем случае считаем релевантным применить наиболее общую таксономическую модель, основывающуюся на двух базовых подходах к передаче информации, а именно, группе линейных (трансляционных) и нелинейных/мультилинейных (интеракциональных) моделей коммуникации [33]. Этой же парадигме подчиняется и коммуникативное воздействие в условиях информационного конфликта.
Ярким представителем группы линейных коммуникаций является модель К. Шеннона [34, с. 64], которая включает в себя шесть элементов: отправитель, кодирующее устройство, сообщение, канал, декодирующее устройство и приемник. Естественно, что данная модель была ориентирована, в первую очередь, на техно-математическую передачу информации, поскольку К. Шеннон интересовался «построением теоретической основы для криптографических и криптоаналитических алгоритмов» [35, с. 66]. Идеи К. Шеннона легли в основу лингвистических моделей коммуникации, и, как представляется, данная модель обладает объяснительным потенциалом при её использовании для объяснения коммуникации между индивидами и СМИ. Психоаналитик Ж. Лакан, переосмысляя идеи Ф. де Соссюра, ввёл понятия «означаемое» и «означающий» и представил их в известной формуле «S/s», где «S» - «означающий», а «s» - означаемое». Согласно его утверждению, «субъект может показаться, конечно, рабом языка, но еще больше рабствует он дискурсу» [36]. Таким образом, СМИ не являются транслятором информации, они означают мир посредством кодирования сообщений определенным способом и введения их в общественный дискурс, а субъекты способны воспринимать данные сообщения и декодировать их с помощью когнитивного инструментария.
В случае информационного конфликта существует несколько конфликтующих между собой коммуникативных потоков сообщений, которые кодируют мир посредством лингвистических, визуальных, графических, психологических и иных средств. Цели данной манипуляции могут быть различны, но, поскольку мы говорим о возможных противниках, важным фактором станет темпораль-ность коммуницируемых сообщений. Конфликтующим сторонам принципиально важно опередить потенциального соперника, поэтому линейная однонаправленная коммуникативная манипуляция тесно связана со временем появления и скоростью распространения сообщения. Получатель сообщения не в состоянии предопределить «повестку дня», которую задают СМИ для общества. Субъект вынужден либо воспринимать информацию (даже в том случае, если мы говорим о процессе отрицания/опровержения информации, он вынужден её изначально воспринять), либо игнорировать оную.
Соответственно, если мы построим графическую, математическую или гуманитарную модель соотношения кодирования сообщения СМИ и декодирования его субъектом с поправкой на временные промежутки, мы можем судить об эффективности/неэффективности информационной манипуляции. И, как следствие, о трансформации субъективности и сознания субъекта. Вопрос о том, какими научными и субдисциплинарными методами будет установлен факт кодирования и декодирования сообщения, какие семиотические элементы продуцируются для этого, используется ли эмоциональное воздействие или рационально-логическая аргументация, что игнорируется сознанием, что фиксируется в памяти - остается открытым. В качестве примера мы можем привести методологию отечественного исследователя И. А. Николайчука -политическая медиаметрия [37].
В случае нелинейной/мультилинейной коммуникационной модели отправитель и получатель сообщения находятся в отношениях «субъект-субъект» и влияют как на характер коммуникации, так и на смысл сообщения. Н. Винер отмечал, что «человек участвует в цепи прямой и обратной передачи информации, в цепи, которую мы далее будем называть цепью обратной связи (feedback)» [38]. Идея однонаправленной коммуникации трансформируется в идею обратной связи сначала в кибернетике, а затем и в социально-гуманитарных науках. Особая роль в данном процессе принадлежит
Р. Барту, который отстаивал идею, что текст (сообщение) - лишь возможность передачи информации, но не её конечный смысл, который формируется в процессе взаимодействия субъекта и текста (сообщения) [39].
С появлением сети Интернет принципиальным образом изменился характер мультилинейной коммуникации, т.к. появилась надгосударственная и наднациональная виртуальная реальности. Виртуальность, создаваемая коммуникативными связями её агентов, где каждый обладает потенциальной возможностью распространения сообщения, демонтировала понятие вертикальных связей - все связи сети горизонтальные. В виртуальности «цепь обратной связи» Н. Винера стала инструментом, который в состоянии изменять смысл сообщения: мультинаправленная коммуникация создает возможность реализовать уникальную коммуникативную модель «субъект-полисубъект» [40, с. 394]. Виртуальность создает условия, когда каждый вынужден взаимодействовать с репрезентативным множеством, и репрезентативное множество взаимодействует с каждым. Знаковая система сообщения более не является возможностью его осмысления, смысл будет сформирован виртуальной интенцией множества пользователей. Н. Луман выдвинул тезис о том, что медиа являют собой коммуникативную систему «наблюдателя наблюдателей» или «наблюдения второго порядка» [41: 13], которые создают аутопойетичную систему самореференции методом специфического кодирования информации. С учетом того, что виртуальное коммуникативное пространство демонстрирует устойчивую тенденцию к расширению, о чем свидетельствуют эмпирические данные [42], можно утверждать, что виртуальность конструирует свою уникальную реальность.
Мультилинейная коммуникация в условиях виртуального пространства ещё не в полной мере осмыслена теоретиками и инженерами информационных конфликтов. Очевидно, что прогно-зируемость трансформации субъективности в условиях, когда контролировать смысл передаваемого сообщения представляется сложной задачей, значительно падает. Однако виртуальность обладает важным качеством - огромной памятью, т.е. сохраняет все коммуницируемые сообщения. Виртуальность позволяет исследователю провести процедуру сравнительного анализа сообщения и того смысла, который присваивает ему виртуальность. Именно
этот факт дает возможность оценивать генезис информационного сообщения в момент внедрения и после изменения его первоначального смысла, а также анализировать процесс ликвидации «суверенитета смысла» сообщения.
Заключение
Резюмируя вышесказанное, выделим несколько наиболее важных положений о коммуникативном пространстве информационного конфликта.
1. В условиях информационного конфликта происходит сложное и многослойное комбинирование моделей линейной и нелинейной коммуникации, которое осложняется самим фактом конфликта, т.е. наличием нескольких противоборствующих сторон. В этих условиях субъект одновременно находится на разных уровнях организации нескольких коммуникативных пространств. Поэтому в случае анализа информационных конфликтов мы должны учитывать не просто единичное информационное воздействие, а комплексный эффект от полученной информации. Конечный результат такого воздействия сложно прогнозировать, поскольку он не сводится «к сумме слагаемых» коммуникативных моделей.
2. Система виртуального коммуникативного пространства и СМИ находятся в комплементарных отношениях. В период конфликта обе системы активно заимствуют контент друг у друга, поэтому саморазвитие коммуникативных систем происходит не отдельным, а совокупным образом. Особенности коммуникативного пространства одной системы прямым и косвенным образом зависят от другой, поэтому при анализе информационного конфликта важно учитывать параметр обусловленного коммуникативного симбиоза.
3. Трансформация субъективности в условиях информационного конфликта есть не единичный акт, а постоянный процесс. В конечном итоге исследователей интересуют конкретные точки бифуркации субъективности, в которых когнитивная сфера субъекта из одного качественного состояния переходит в другое, и возможности их эмпирической фиксации. Интерес представляют также конкретные коммуникативные и познавательные процессы, являющиеся триггерами трансформаций подобного рода.
Литература
1. Степин В.С. Типы научной рациональности и синергетическая парадигма // Сложность. Разум. Постнеклассика. 2013. № 4. С. 45-59. (Stepin V.S. Types of scientific rationality and synergistic paradigm // Slozhnost'. Razum. Postneklassika. 2013. № 4. P. S. 45-59.)
2. Степин В.С. Типология научной рациональности и синергетика // Фiлософiя освгги. Philosophy of Education. 2017. № 1 (20). С. 6-29 (Stepin V.S. Typology of scientific rationality and synergetics // Filosofiya osviti. Philosophy of Education. 2017. № 1 (20). S. 6-29.)
3. Лепский В.Е. Технологии управления в информационных войнах (от классики к постнеклассике). М.: «Когито-Центр», 2016. 160 с. (Lep-skij V.E. Management technologies in information wars (from classics to post-non-classics). M.: «Kogito-Centr», 2016. 160 s.)
4. Лекторский В.А. Человек и культура. Избранные статьи. СПб.: СПб-ГУП, 2018. 640 с. (Lektorskij V.A. Man and culture. Izbrannye stat'i. SPb.: SPbGUP, 2018. 640.)
5. Лебон Г. Психология народов и масс. М.: АСТ, 2017. 384 с. (Lebon G. Psychology of nations and masses. M.: AST, 2017. 384 s.)
6. Лассуэлл Д. Гарольд. Психопатология и политика. М.: РАГС, 2005. 352 с. (Lassuehll D. Garol'd. Psychopathology and politics. M.: RAGS, 2005. 352 s.)
7. Анохин П.К. Кибернетика функциональных систем / Избранные труды; под ред. К.В. Судакова, сост. В.А. Марков. М.: Медицина, 1998. 400 с. (Anohin P.K. Cybernetics of functional systems // Izbrannye trudy / Pod red. K.V. Sudakova Sost. V.A. Markov. M.: Medicina, 1998. 400 s.)
8. Гофман И. Анализ фреймов. Эссе по организации повседневного опыта; пер. с англ. Р.Е. Бумагина, Ю.А. Данилова, А.Д. Коваленко, О.А. Обременко; под ред Г.С. Батыгина и Л.А. Козловой. М.: Институт социологии РАН, 2003. 752 с. (Gofman E. Frame Analysis. An Essay on the Organization of Experience / Per. s angl. R.E. Bumagina, YU.A. Danilova, A.D. Kovalenko, O.A. Obremenko; pod red G.S. Baty-gina i L.A. Kozlovoj. M.: Institut sociologii RAN, 2003. 752 s.)
9. Липпман У. Общественное мнение. М.: Институт Фонда «Общественное мнение», 2004. 384 с. (Lippman U. Public Opinion. M.: Institut Fonda «Obshchestvennoe mnenie», 2004. 384 p.)
10. Талер Р. Новая поведенческая экономика. Почему люди нарушают правила традиционной экономики и как на этом заработать. М.: Экс-мо, 2017. 368 с. (Taler R. New behavioral economics. Why people break the rules of the traditional economy and how to make money on it. M.: Eksmo, 2017. 368 p.)
11. Коцюбинская Л.В. Понятие «информационная война» в современной лингвистике: новые подходы // Политическая лингвистика. 2016. 4 (54). С. 93-96. (Kocyubinskaya L.V. The concept of "information war" in modern linguistics: new approaches // Politicheskaya lingvistika. 2016. 4 (54). P. 93-96.)
12. Небренчин С.М. Информационное измерение «мягкой силы». М.: АНОЦСОиП, 2017. 228 с. (Nebrenchin S.M. Information dimension of "soft power". M.: ANO CSOiP, 2017. 228 p.)
13. Студниев И.Ю., Смирнов А.А. Теории и технологии социальной деконструкции (на примере «Цветных революций»). М.: Русский биографический институт, Институт экономических стратегий, 2016. 433 с. (Studniev I. Yu., Smirnov A.A. Theories and technologies of social deconstruction (on the example of "Color Revolutions"). M.: Russkij bi-ograficheskij institut, Institut ehkonomicheskih strategij, 2016. 433 s.)
14. ПочепцовГ.Г. Информационные войны. М.: Рефл-бук, К.: Ваклер, 2000. 576 с. (Pochepcov G.G. Information Wars. M.: Refl-buk, K.: Vak-ler, 2000. 576 s.)
15. НиколайчукН.Н., ЯнгелеваМ.М., Якова Т.С. Крылья хаоса. Масс-медиа, мировая политика и безопасность государства. М.: Издательство ИКАР, 2018. 352 с. (Nikolajchuk N.N., Yangeleva M.M., Yako-va T.S. Kryl'yahaosa. Wings of chaos. Mass media, world politics and state security. M.: Izdatel'stvo IKAR, 2018. 352 s.)
16. Грамши А. Избранные произведения. Том 3. Тюремные тетради. М.: Издательство иностранной литературы, 1959. 570 с. (Gramshi A. Selected Works. Volume 3. Prison Notebooks. M.: Izdatel'stvo inostrannoj literatury, 1959. 570 s.)
17. Nye J.S. Soft power. URL: https://www.wilsoncenter.org/sites/default/ files/joseph_nye_soft_powerjournal.pdf (Дата обращения 20.01.2018)
18. Рудаков А.Б. Стратегия информационного противоборства на современном этапе / Предисловие и общая редакция Тулаев П.В. // АНТЕЙ. М., 2003. 148 с. (Rudakov A.B. Information confrontation strategy at the present stage Predislovie i obshchaya redakciya Tulaev P.V. // «ANTEJ». M., 2003. 148 s.)
19. Лепский В.Е. Технологии управления в информационных войнах (от классики к постнеклассике). М.: «Когито-центр», 2016. 160 с. (Lep-skij V.E. Management technologies in information wars (from classics to post-non-classics). M.: «Kogito-centr», 2016. 160 s.)
20. Емелин В.А. Технологии как фактор трансформации идентичности: становление HOMOTECHNOLOGICUS // Национальный психологический журнал. 2016. № 1 (21). С. 9-18 (Emelin VA. Technologies as a factor of identity transformation: formation of HOMO TECHNOLOG-ICUS // Nacional'nyj psihologicheski zhurnal. 2016. № 1 (21). P. 9-18.)
21. Никитина Е.А. Проблема формирования сознания и бессознательного в условиях техносоциализации // Вестник гуманитарного факультета Ивановского государственного технологического университета. 2014. Т. 7. С. 45-51 (Nikitina E.A. The problem of formation of consciousness and the unconscious in the conditions of technical socialization // Vestnik gumanitarnogo fakul'teta Ivanovskogo gosudarstvennog otekh-nologicheskogo universiteta. 2014. T.7. P. 45-51.)
22. Никитина Е.А. Проблема субъекта в современной эпистемологии // Перспективы науки и образования. 2015. № 2 (14). С. 16-24. (Nikiti-
na E.A. The problem of the subject in modern epistemology // Perspektivy nauki i obrazovaniya. 2015. № 2 (14). P. 16-24.)
23. Никитина Е.А. Субъект познания, когнитивная культура личности и образование как Hi-hume // Ценности и смыслы. 2011. № 7 (16). С. 94-108. (Nikitina E.A. The subject of knowledge, cognitive culture of the individual and education as Hi-hume // Cennosti i smysly. 2011. № 7 (16). P. 94-108.)
24. Дэвис С. Урбанизация как спонтанный порядок. URL: http://www. inliberty.ru/library/457-urbanizaciya-kak-spontannyy-poryadok (Дата обращения: 10.01.2018) (Davis S. Urbanization as a spontaneous order. URL: http://www.inliberty.ru/library/457-urbanizaciya-kak-spontan-nyy-poryadok (Data obrashcheniya: 10.01.2018)
25. Лучинский Ю.В. Очерки истории зарубежной журналистики: учеб. пособие / Кубан. гос. ун-т. Краснодар, 1996. 140 с. (Luchinskij Yu.V. Essays on the history of foreign journalism. Ucheb. posobie / Kuban. gos. un-t. Krasnodar, 1996. 140 s.)
26. Федотова Л.Н. Социология массовой коммуникации. 4-е изд. М.: Издательский дом Международного университета в Москве, 2009. 832 с. (Fedotova L.N. Sociology of mass communication. 4-e izd. M.: Izdatel'skij dom Mezhdunarodnogo universiteta v Moskve, 2009. 832 p.)
27. Народное образование, наука и культура в СССР. Статистический сборник М.: Изд-во «Статистика», 1971. 404 с. (Public education, science and culture in the USSR. Statisticheskij sbornik M.: Izd-vo «Statis-tika», 1971. 404 s.)
28. Маклюэн Г.М. Понимание медиа: Внешнее расширение человека / Пер. с англ. В. Николаев; Закл. ст. М. Вавилова. 4-е изд. М.: Кучково поле, 2014. 464 с. (McLuhan H.M. Understanding Media: The Extensions of Man / Per. s angl. V. Nikolaev; Zakl. st. M. Vavilova. 4-e izd. M.: Kuchkovo pole, 2014. 464 s.)
29. Хайдеггер М. Время и бытие: статьи и выступления / Пер. с нем. М.: республика, 1993. 447 с. (Heidegger M. Time and Being: Articles and Speeches / Per. s nem. M.: respublika, 1993. 447 p.)
30. Шюц А. О множественности реальностей / Пер. с англ. Корбута А.М. // Социологическое обозрение. 2003. Том 3. № 2. С. 3-34. (Sh^tz A. On the multiplicity of realities / Per. s angl Korbuta A.M. // Sociolog-icheskoe obozrenie. 2003 Tom 3. № 2. S. 3-34.)
31. Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства или конец социального. URL: http://bookscafe.net/read/bodriyar_zhan-v_teni_molchalivo-go_bolshinstva_ili_konec_socialnogo-6162.html#p1 (Дата обращения: 10.01.2018.) (Bodriyyar Zh. In the shadow of the silent majority or the end of the social. URL: http://bookscafe.net/read/bodriyar_zhan-v_teni_ molchalivogo_bolshinstva_ili_konec_socialnogo-6162.html#p1 (Data obrashcheniya: 10.01.2018.)
32. Гоним В. Революция 2.0: Документальный роман / Пер. с англ. Т. Даниловой. СПб.: Издательская группа «Лениздат», «Команда А», 2012. 352 с. (Gonim V. Revolution 2.0: A Documentary Novel / Per. s angl.
T. Danilovoj. SPb.: Izdatel'skaya gruppa «Lenizdat», «Komanda A», 2012. 352 p.)
33. Большая российская энциклопедия. URL: https://bigenc.ru/psycholo-gy/text/2085652 (Дата обращения: 18.09.2018.) (Bol'shaya rossiyskaya entsiklopediya. URL: https://bigenc.ru/psychology/text/2085652 (Data obrashcheniya: 18.09.2018.)
34. Кашкин В.Б. Введение в теорию коммуникации: учебное пособие. 6-е изд., стер. М.: ФЛИНТА: Наука, 2016. 224 с. (Kashkin V.B. Introduction to Communication Theory: uchebnoe posobie. 6-eizd., ster. M.: FLINTA: Nauka, 2016. 224 s.)
35. Тисов В.В. Онтологические различия информации и данных // Философские проблемы информационных технологий и киберпростран-ства. 2008. № 2 (12). С. 63-73. URL: http://cyberspace.pglu.ru/upload/ iblock/613/tisov.pdf (Дата обращения: 10.01.2018) (Tisov VV Onto-logical information and data differences // Filosofskie problemy informa-cionnyh tekhnologij i kiberprostranstva. 2008. № 2 (12). S. 63-73. URL: http://cyberspace.pglu.ru/upload/iblock/613/tisov.pdf (Data obrashcheni-ya: 10.01.2018)
36. Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном или судьба разума после Фрейда. URL: http://filosof.historic.ru/books/item/f00/s01/ z0001008/st000.shtml (Дата обращения: 11.01.2018.) (Lakan Zh. Instance of the letter in the unconscious or the fate of the mind after Freud. URL: http://filosof.historic.ru/books/item/f00/s01/z0001008/st000.shtml (Data obrashcheniya: 11.01.2018.)
37. Николайчук И.А. Политическая медиаметрия. Зарубежные СМИ и безопасность России / Российский ин-т стратегических исследований. М.: РИСИ, 2015. 229 с. (Nikolajchuk I.A. Political mediametry. Foreign media and security of Russia / Rossijskij in-t strategicheskih issledovanij. M.: RISI, 2015. 229 s.)
38. Винер Н. Кибернетика, или управление и связь в животном и машине. М.: Наука, Главная редакция изданий для зарубежных стран, 1983. 344 с. (Viner N. Cybernetics, or control and communication in the animal and the machine. M.: Nauka, Glavnaya redakciya izdanij dlya zarubezhnyh stran, 1983. 344 s.)
39. Барт Р. Нулевая степень письма / Пер. с фр. М.: Академический проект, 2008. 431 с. (Bart R. Zero degree of writing / Per. s fr. M.: Akademi-cheskij proekt, 2008. 431 s.)
40. Лепский В.Е. Становление субъектно-ориентированного подхода в контексте развития представлений о научной рациональности // Наука и социальная картина мира. К 80-летию академика В.С. Степина; под ред. В.И. Аршинова, И.Т. Касавина. М.: Альфа-М, 2014. С. 392420. (Lepskiy V. Ye. The formation of a subject-oriented approach in the context of the development of ideas about scientific rationality// Nauka i sotsial'naya kartina mira. K 80-letiyu akademika V.S. Stepina; pod red. V.I. Arshinova, I.T. Kasavina. M.: Al'fa-M, 2014. S. 392-420.)
41. Луман Н. Реальность массмедиа / Пер. с нем. А.Ю. Антоновского.
М.: Праксис, 2005. 256 с. (Luman N. Mass media reality / Per. s nem. A. Yu. Antonovskogo. M.: Praksis, 2005. 256 s.) 42. Опрос Левада центра: каналы информации. URL: https://www.leva-da.ru/2018/09/13/kanaly-informatsii/ (Дата обращения: 12.09.2018) (Levada center survey: information channels. URL: https://www.levada. ru/2018/09/13/kanaly-informatsii/ (Data obrashcheniya: 12.09.2018)
