CC BY
111
УДК 323
DOI: 10.21209/2227-9245-2016-22-10-73-82
ТРАНСФОРМАЦИЯ «ПОЛИТИКИ ИДЕНТИЧНОСТИ» В ПОСТСОВЕТСКОЙ
РОССИИ (1992-2015)
TRANSFORMATION OF «IDENTITY POLITICS» IN POST-SOVIET RUSSIA
(1992-2015 BIENNIUM)
В. В. Титов, Московский педагогический государственный
университет, Москва titov-msu@mail.ru
V. Titov, Moscow Pedagogical State University, Moscow
Дан анализ специфики, основных направлений и этапов трансформации «политики идентичности» в постсоветской России. В рамках структурно-функционального осмысления автором вызделены три уровня организации «политики идентичности»: контекстуальный, системно-практический и символический. Предложена новая периодизация трансформации данной политики в постсоветский период. Первыш этап (1992—1994) характеризуется системным кризисом национально-государственной идентичности и отсутствием внятных государственных приоритетов в данной сфере. Второй этап (1995—1999) — фрагментарными попытками государства выстроить конвенциональные основы российской идентичности. На третьем этапе (2000—2008) в целом продолжает реализовыгваться конвенционально-примирительная стратегия, направленная на интеграцию темпорального и символического «пространств памяти» российского общества. Четвертый этап (с 2009 г.) характеризуется интенсификацией деятельности государства в указанной сфере, попытками выработать институциональные основы «политики идентичности»
Ключевые слова: национально-государственная идентичность; кризис идентичности; «политика идентичности»; политические символы; историческая память; периодизация; структурно-функциональный аспект; контекстуальный уровень; системно-практический уровень; символический уровень
This article analyzes specificity, basic directions and stages of «identity politics» transformation in post-Soviet Russia. According to the structural and functional view, the author identifies three levels of organization of «identity politics»: contextual, systemic (practical) and symbolic. The author offers a new periodization of transformation of this policy in the post-Soviet period. The first phase (1992—1994) is characterized by a systemic crisis of the nation-state identity and the lack of clear government priorities in this area. The second phase (1995—1999) can be described as fragmentary state attempts to build conventional foundations of Russian identity. In the third phase (2000—2008) there is implementation of conventionally and conciliatory strategy for integration of temporal and symbolic «memory spaces» of Russian society. The fourth stage (from 2009) is characterized by the intensification of the activities of the State in this area, attempts to develop institutional frameworks of «identity politics»
Key words: national and state identity, crisis of identity, «policy of identitypolitical symbols, historical memory; periodization; structural and functional aspect; contextual level; systematic and practical level; symbolic level
Проблема становления и последующих трансформаций «политики идентичности» в постсоветской России занимает одно из значимых мест в широком диапазоне
исследований, посвященных российской национально-государственной идентичности. Предметное поле российской «политики идентичности» представляет собой
множество специфических проблемных ниш — знаковых событий, символов, стереотипов и социальных представлений, находящихся в центре научных и политических дискуссий, а также многообразия их интерпретаций, контекстов их восприятия, ценностно-смысловых преломлений, сквозь призму которых российское общество предпринимает попытку ответить на вопрос «кто мы?».
Следует отметить, что «политика идентичности» в целом и российский опыт ее реализации, в частности, на протяжении последних двух десятилетий привлекают пристальное внимание ученых. Так, теоретические аспекты формирования национальной идентичности в мультикультур-ных обществах нашли отражение в работах С. Хантингтона, В. А. Тишкова, Л. М. Дро-бижевой и др. [11; 10; 3]. Взаимосвязь «политики идентичности» с исторической памятью исследовалась такими авторами, как А. И. Миллер, В. В. Бушуев, И. С. Се-мененко, И. Н. Тимофеев [5; 2; 8; 9]. Роль символов в процессах трансформации российской идентичности получила освещение в трудах О. Ю. Малиновой и Т. В. Евгенье-вой [4; 6]. Однако наименее изученными являются структурно-функциональные аспекты «политики идентичности» в постсоветской России.
Предполагая, что «политику идентичности» необходимо рассматривать как структурированный комплекс взаимно обусловленных политических решений, практик (и, что крайне важно, ресурсов, обеспечивающих их реализацию), необходимо определить четыре ведущих компонента анализа ее проблемного поля:
— макрополитические контексты (совокупность условий) становления «политики идентичности» в постсоветской России, оказавшие существенное влияние на ее проблематику, содержательную и институциональную эволюцию;
— «узловые» проблемы, вокруг обсуждения которых государство пытается форматировать «политику идентичности», а через нее — национальную историческую память, образы «мы», образ будущего и
представления о национальном геополитическом пространстве;
— ключевые этапы становления и трансформации «политики идентичности» в РФ в постсоветский период в ракурсе институциональной и социокультурной эволюции российской политической системы;
— базовые направления и мероприятия (policy actions) «политики идентичности» в Российской Федерации на современном этапе развития российского общества, коэволюции его институциональных и социокультурных составляющих.
Таким образом, проблемное поле «политики идентичности» в современной России может быть структурировано как трехуровневая композиция, интегрирующая контекстуальный, системно-практический и символический уровни.
Контекстуальный уровень проблемного поля исторической политики в Российской Федерации отражает специфику влияния разнородных факторов (глобальных, макрорегиональных, внутриполитических и др.) на становление постсоветской модели «политики идентичности» как разветвленного и противоречивого по своему содержанию набора властных действий в сфере конструирования национальной исторической памяти, представлений о российской государственности, национальных символов и т.д.
В настоящее время «политика идентичности» в РФ представляет собой динамичную подсистему комплекса государственной политики, логика трансформаций которой обусловлена как ситуационными факторами (сменой текущей повестки дня), так и глубокими идейно-политическими изменениями в российском обществе 1990-2000-х гг. В частности, одним из таких ведущих факторов явился переход от массовых запросов на политическую демократизацию (которые являлись одним из лейтмотивов социальных настроений в начале 1990-х гг.) к социально-политическим ценностям стабильности и предсказуемости.
Системно-практический уровень проблемного поля государственной «политики идентичности» в современной России
отражает содержание политических практик, реализуемых властью и сотрудничающими с ней негосударственными организациями в данной сфере [2. С. 82—85]. При этом особый акцент, как представляется, должен быть сделан на анализе практик конструирования национальной исторической памяти российского общества, позитивного образа будущего посредством систем образования, культуры, СМИ и некоммерческих организаций. Одной из составляющих данного уровня является проблема формулирования стратегических приоритетов «политики идентичности» в Российской Федерации, переход к долгосрочным интегрированным стратегиям ее реализации в контексте и внутриполитических задач, и внешнеполитических целей РФ, особенностей ее позиционирования на международной арене в контексте глобальных изменений начала XXI в.
Символический уровень «политики идентичности» в РФ отражает сложные процессы формирования «символического пантеона» национальной исторической памяти: прежде всего, ключевых символов-событий, исторических персонажей, культурных и географических объектов («мест памяти»), призванных служить социокультурными «скрепами» — опорными точками национальной политической культуры [4. С. 119—120], а также способствовать консолидации российского общества на основе поиска интегрирующих ценностно-смысловых начал, содействовать становлению национально-государственной идентичности полиэтнического социума Российской Федерации в условиях глобальной информационно-политической конкуренции, существенно усилившейся в начале третьего тысячелетия.
Отметим, что формирование контуров «политики идентичности» в РФ в 1990-е гг. происходило в условиях социально-политической дестабилизации, охватившей различные сферы российского общества. В сложившейся ситуации наиболее востребованным оказался «реактивный» тип государственного управления, основанный на попытках эпизодического, несистематизи-
рованного решения наиболее существенных текущих, а не перспективных социально-политических задач. Эти задачи на тот момент (начало и середина 1990-х гг.) преимущественно были связаны с необходимостью стабилизации социально-экономической ситуации, попытками снизить этнополити-ческую напряженность в стране, выстроить нормативную базу постсоветской государственности Российской Федерации. Проблемы национальной исторической памяти, исторического образования и формирования национально-государственной идентичности оказались вытеснены на второй план более насущными социально-политическими вопросами, от решения которых во многом зависела не только устойчивость политической системы «новой России», но и жизнеспособность РФ как территориально-политического образования в целом.
Важной особенностью развития постсоветской России явился масштабный социокультурный кризис российской национально-государственной идентичности, в полной мере проявившийся в 1990-е гг. и продолжающий инерционно воздействовать на современное состояние российского общества [4. С. 119]. Ценностный и смысловой вакуум, спровоцированный распадом политической системы СССР, затронул не только вопросы, связанные с текущим самоопределением российских граждан (в одночасье переставших быть гражданами СССР) в новой системе идейно-политических координат («коммунист», «демократ», «либерал» и т.д.), но и серьезным образом трансформировал историческую память российского социума, различных политических поколений, его составляющих.
Как подчеркивают исследователи проблемы российской идентичности И. С. Се-мененко и Т. В. Евгеньева, кризис самоидентификации постсоветского общества, резко усилившийся с распадом СССР, с одной стороны, стимулировал «поиск себя» и собственного места в истории (что, в частности, выражалось в обострении общественных исторических дискуссий в первой половине 1990-х гг.) [8; 4], а с другой — уже в середине 1990-х гг. обозначились две
параллельные тенденции, способствовавшие установлению фактического моратория на государственную политику в сфере формирования российской идентичности. Первая тенденция связана с поэтапной «деполитизацией» социальной повседневности, ростом абсентеистских настроений российских граждан, стремлением дистанцироваться от участия в политическом процессе в каких бы то ни было формах. Она будет носить нарастающий характер и достигнет своего пика к середине 2000-х гг. Вторая тенденция — «переконцентрация» ресурсов системы государственного управления на решение краткосрочный и отчасти среднесрочных задач, преимущественно не связанных с социогуманитарными проблемами (включая формирование исторических основ российской идентичности гражданского типа), а лежащих в социально-экономической и административно-политической плоскости.
Следующей особенностью, существенным образом сократившей «пространство для маневра» политических элит РФ на «поле» исторической памяти в 1990-е гг., стала стремительная социокультурная, идеологическая, и этнорегиональная фрагментация российского общества, которое превращалось в поле многочисленных политических расколов, вертикальных и горизонтальных конфликтов, включая наиболее острые этнополитические противостояния. В этих условиях попыггки сформулировать любую «национальную идею» (о необходимости которой, в частности, говорил Президент РФ Б. Н. Ельцин во второй половине 1990-х гг.), основанную на консолидирующей исторической платформе, автоматически нивелировались ростом общей социальной конфликтности.
Одной из производных системного кризиса начала и середины 1990-х гг. явилась дисфункция институциональной подсистемы государственного управления (прежде всего, отсутствие четкого распределения полномочий между органами государственного управления, открытость вопроса о структурах, ответственных за выработку и реализацию «политики идентичности»
на государственном уровне). Более того, и сегодня, в середине 2010-х гг., институциональное обеспечение государственной «политики идентичности» в РФ остается на недостаточном уровне. В частности, заметным является отсутствие государственной или мощной некоммерческой (общественной) структуры, призванной содействовать формированию исторической памяти молодых россиян и озвучивать российскую «версию» истории в глобальном информационно-политическом пространстве. Так, К. Бенедиктов отмечает: «ничего подобного восточноевропейским Институтам национальной памяти в современной России нет ... Задачей Институтов памяти стран ЦВЕ является «позитивное рессентименто» и оправдание темных страниц собственной истории.» [1].
О. Неменский также акцентирует внимание на принципиально нестратегическом «ретроспективном» характере «политики идентичности» в РФ: «новая Россия вообще не предлагает своего осмысления прошлого, она лишь выражает готовность защищать старое советское историописание, которое, кстати, еще совсем недавно сама же и осуждала» [7].
Проведенный анализ позволяет рассматривать становление «политики идентичности» в постсоветской России как эволюционный, противоречивый по своей логике, смысловой и символической направленности процесс. Представляется возможным выделить четыре этапа данного процесса. Первый этап (1992—1994) характеризуется «уходом» государства из сферы исторической памяти и спонтанными попыгтками различных акторов (прежде всего, СМИ, политические организации «демократической» направленности, ряд общественных организаций, культурные элиты) элиминировать «остатки» советского исторического нарратива путем формирования выраженного негативного образа советского прошлого. Второй этап (1995—2000) характеризуется попыгтками государства (главным образом, опираясь на ресурсы федеральных СМИ) выстроить основания конвенциональной модели
российской истории через реконструкцию преемственности с досоветским (имперским) периодом и идейно-политическую «реабилитацию» отдельных событий советского времени (прежде всего, памяти о Великой Отечественной войне). На третьем этапе (2000—2008) в целом продолжает реализовываться конвенционально-примирительная стратегия, направленная на интеграцию темпорального и символического «пространств памяти» российского общества и формирования на этой основе общероссийской национально-гражданской идентичности. Четвертый этап (2009 гг. — настоящее время) ознаменовался интенсификацией деятельности государства в сфере конструирования национально-государственной идентичности, попыткой выстроить ее институциональные основы, использовать механизмы культуры, массмедиа и образования для формирования полномасштабного образа «мы» в политическом сознании различных сегментов российского общества.
Говоря об особенностях «политики идентичности» на первом этапе развития политической системы постсоветской России, важно признать, что сразу после распада СССР обозначился всеобъемлющий разрыв между реальной проблемой кризиса массового исторического сознания и ее репрезентацией в представлениях новых российских элит. Проблемная ситуация, в которой оказалось российское общество, очевидно, была связана с масштабным кризисом национально-государственной идентичности, советской версии прошлого, девальвацией ценностно-смысловых основ исторической памяти граждан [1; 2; 4]. При этом взгляд элитарных групп на данную проблему отличался крайне низким уровнем ее структуризации. В силу этого выбрана тактика дальнейшей негативизации исторической памяти о советском периоде, целенаправленной «деса-крализации» ключевых событий и персоналий советской истории. Правящие элиты, фактически утратившие в начале 1990-х гг. управление информационным и культурно-образовательным пространством страны, оказались неспособны осуществить
системное прогнозирование, выработку механизмов, рекомендаций и действий, направленных на становление полноценной государственной исторической политики.
В этих условиях инициатива по де-структуризации советского исторического нарратива и формированию западно-ориентированного («жить как в Европе») образа будущего переходит в руки многочисленных СМИ, политических и общественных организаций. Действия этих структур в сфере исторической памяти, хотя и имели общий «антисоветский» стержень, но были лишены координации, системности, серьезных нормативно-институциональных основ (включая отсутствие необходимых для оценок эффективности таких действий механизмов мониторинга и обратной связи).
В этот период информационно-политическое пространство России испытывает острое отсутствие позитивных интерпретаций прошлого, доминирование негативных аргументов в оценках российской истории, многочисленных деструктивных, лишенных когнитивного фундамента «конспирологических» ее версий (Ленин был германским агентом, Сталин — агентом «царской охранки», СССР готовил нападение на Германию в июле 1941 г., Хрущев, Берия и Каганович, сговорившись, осуществили убийство Сталина, Гагарин на самом деле не летал в космос и т.п.).
В то же время следует признать, что обозначенная ситуация фактического распада пространства исторической памяти российского общества (при отсутствии внятной «политики идентичности» со стороны государства) была во многом обусловлена «рамками» происходящего, тем социально-политическим контекстом, который определял динамику массового исторического сознания россиян. В связи с этим, следует упомянуть и острейший идейно-политический кризис, конфликт между антисоветски-ориентированными политическими силами (на тот момент консолидировавшимися вокруг фигуры Президента РФ Б. Н. Ельцина) и их оппонентами. В условиях раскола политического простран-
ства России не одна из сторон конфликта не могла предложить позитивной исторической повестки дня, механизмов решения ключевой на тот момент задачи преодоления кризиса национально-государственной идентичности [4; 6]. Негативная политическая динамика дополнялась и социально-экономическим кризисом (падением уровня жизни населения, гиперинфляцией, ростом преступности), что только усиливало процесс атомизации общества и разрушения политической «картины мира» российских граждан.
Изменения 1995—2000 гг. (второй этап становления исторической политики в Российской Федерации) связаны, прежде всего, с частичной переоценкой правящими элитами проблемного содержания российской идентичности, попыткой использовать символические ресурсы прошлого в целях легитимации сложившейся властной конфигурации. Это привело к началу целенаправленного форматирования массового сознания, которое происходило двойственным путем. Во-первых, сделан явный акцент на выстраивание ценностно-смысловой (а не только поверхностной символической — на уровне основныгх государственных символов) преемственности между «новой Россией» и досоветским периодом российской истории, начинает конструироваться и в некоторой степени идеализироваться образ империи XVIII — начала XX вв. («России, которую мы потеряли»).
Данная тенденция получила наиболее широкое развитие на общефедеральныгх телеканалах, в сфере массового искусства, архитектуре, кинематографе, выразилась в признании исторической значимости военного прошлого России (введение «дней воинской славы», героизация российских и советских полководцев), полноценной государственной «реабилитации» многих исторических фигур Российской империи (прежде всего, Петр Великий, в меньшей степени — Александр II, С. Ю. Витте, П. А. Столыпин и др.).
С другой стороны, изменились оценки ряда знаковых событий и персоналий со-
ветского прошлого, что выразилось, прежде всего, в торжественном праздновании 50-летия Великой Победы (сопровождавшемся героизацией Г. К. Жукова), попытках частичного восстановления системы военно-патриотического воспитания (создание Росвоенцентра), в отказе от дальнейшей «десоветизации» символического пространства России («затухание» волны смены советского топонимического наследия на «исконное»).
Вместе с тем указанная двойственность неизбежно порождала и противоречивость контуров формирующейся «политики идентичности», и появление новых идейных конфликтов (власть стала объектом атаки как «левых» сил, так и радикальных «либералов», требовавших от нее дальнейших мер по борьбе с советским наследием). И хотя правящие элиты, опираясь на поддерживающие Кремль федеральные СМИ, предпринимают попытки консолидации социокультурного пространства России (стремясь в первую очередь ограничить центробежные тенденции в «этнических» и окраинных субъектах Федерации), в этот период сохраняется негативный социально-политический контекст: высокий уровень конфликтности, фактическая административная и правовая автономизация ряда российских регионов, экономический кризис 1998 г., справоцировавший резкое обострение политической ситуации в РФ, военный конфликт на Северном Кавказе.
Представляется, что именно в этот период (1996—1999) происходит качественный перелом в массовом сознании, связанный с психологическим «принятием» подавляющим большинством граждан РФ невозможности реставрации системы советского типа как исторического факта. Такое изменение может рассматриваться как один из важнейших социальных эффектов постсоветской трансформации, обусловленный в том числе и стремлением государства расширить пространство диалога, не ограничиваясь созданием негативного образа советского прошлого и стремясь актуализировать позитивные фрагменты национальной памяти [4. С. 120].
Однако говорить о формировании некого системного вектора государственной исторической «политики идентичности» во второй половине 1990-х гг. не представляется возможным по целому ряду причин. Во-первых, деятельность государства в данной сфере носила непоследовательный характер. Во-вторых, не была сформирована долгосрочная стратегия образовательной политики Российской Федерации, которая могла бы содержать и государственное видение российской идентичности. В-третьих, на региональном уровне протекали латентные процессы культурно-психологического обособления от России, сопровождаемые «архаическим ренессансом» — конструированием собственных исторических мифов, негативных установок по отношении к российской государственности и русскому населению.
Третий этап (2000—2008) характеризуется выстраиванием основополагающих приоритетов «политики идентичности» в Российской Федерации, актуальных в контексте обозначившихся геополитических вызовов начала XXI в. Важным отличием данного этапа от политической ситуации 1990-х гг. явилась высокая электоральная легитимность правящих политических элит (обусловленная, главным образом, электоральными результатами В. В. Путина в 2000 и 2004 гг., его устойчиво высоким рейтингом доверия со стороны граждан РФ), поддерживаемая позитивной социально-экономической динамикой, прежде всего, ростом реальных доходов значительной части населения, его выходом из «парадигмы выживания».
В этих условиях кардинального изменения контекста («рамок» реализации политики) произошла реструктуризация ключевой проблемы «политики идентичности». Выработана и реализована система мер административного (например, принятие программы патриотического воспитания на 2001—2005 гг.), символического (учреждение нового гимна России, Дня народного единства, мероприятия по празднованию 60-летия Победы, учреждение звания «город воинской славы»), об-
разовательного, культурного характера. В то же время активное развитие получает и дуалистическая линия консолидации российской истории — отказ от публичных противопоставлений советской и досоветской исторических эпох.
В условиях резкого снижения уровня внутриполитической конфликтности, обусловленного доминированием в политическом пространстве РФ Президента В. В. Путина, начинает поэтапно выстраиваться модель исторической консолидации общества, мобилизации молодежного сегмента на основе патриотических и традиционалистских (уважение к военной истории России, этатизм и т.п.) ценностей.
Можно констатировать, что в 2000—2008 гг. «политика идентичности» в России приобретает контуры целенаправленности и системности, начинает охватывать различные сферы государственного управления (информационная политика, молодежная политика, культурная политика) и все более проявляет конвенциональные черты. В 2000—2003 гг. происходит поэтапное изменение и набора исторических аргументов, используемых всеми основными акторами политического процесса: правящие элиты отказываются от элементов «демократической» (антисовет-ской по своему содержанию) риторики, позиционирования «новой России» как антипода советскому проекту [8]. В основу «исторического облика» правящих элит помещается ценность патриотизма, преемственности всех этапов российской истории. Ключевыми социальными эффектами такой политики явились: высокий уровень консолидации российского общества вокруг правящих элит, достигший максимума к 2007—2008 гг., преодоление конфликтной детерминанты в политическом сознании россиян; мобилизация существенного сегмента российской молодежи вокруг патриотических ценностей.
Тем не менее в этот период сохраняется и ряд нерешенных задач: в частности, отсутствие концептуально сформулированной государственной политики в сфере исторического образования; недостаточ-
ный уровень развития нормативно-институциональных механизмов, призванных обеспечить реализацию инициатив органов власти Российской Федерации в сфере конструирования национально-государственной идентичности.
На четвертом этапе (2009 г. — настоящее время) в целом сохраняется конвенционально-примирительная стратегия формирования установок национально-государственной самоидентификации российского общества. Однако в содержании, системе приоритетов и в механизмах реализации государственной «политики идентичности» происходят существенные изменения, которые вызваны изменением внешнего и внутреннего социально-политического контекста: обострением «конкуренции за историю» на постсоветском пространстве и ростом про-тестных настроений среди молодежи и жителей крупных городов (которые ретранслировались в акции протеста, проходившие в ходе электорального цикла 2011—2012 гг.). В этих условиях ключевой проблемой становится не только окончательное преодоление кризиса идентичности, формирование общероссийской идентичности гражданского типа через механизмы массмедиа, образования и сотрудничество с некоммерческими организациями, но и интенсификация внешней исторической политики [2; 5; 6]. Нам представляется, что особую значимость приобретает мобилизация исторических аргументов для защиты геополитических и геокультурных интересов Российской Федерации на постсоветском пространстве.
Черты системности государственной «политики идентичности» в 2009—2015 гг. связаны с процессами институционализа-ции ее механизмов, попытками предания ей характера стратегического приоритета развития общества (что выразилось, в частности, в объявлении 2012 г. «годом истории» в России). В то же время наблюдается и активизация просветительской деятельности государства, попытки создания устойчивого, неконфликтного когнитивного и символического пространства
исторической памяти российского социума (прежде всего, через использование механизмов федеральных СМИ, кинематографа, интеллектуальных программ дискуссионного формата, например всероссийского медиапроекта «Имя России» и т.д.).
Говоря о социальных эффектах такой политики, следует учитывать, что они не могут быгть проанализированы в полной мере, поскольку указанная тенденция структуризации (включая выстраивание координирующих институциональные механизмов) и активизации государственной «политики идентичности» находится в стадии развития и, очевидно, не достигла своего максимума. Но, безусловно, первичные политические эффекты реализации данной политики — сохранение устойчивости общества и высокого уровня политической легитимности правящих элит в условиях геополитической нестабильности и кризисных явлений в социально-экономической сфере (2014-2015).
Следует учитывать, что существует и целый ряд факторов, не позволяющих говорить о «политике идентичности» в РФ начала 2010-х гг. как о системной деятельности. Прежде всего, это связано с тем, что формирование исторической памяти российского общества, которым активно занялось государство, слабо связано с тем аморфным образом коллективного будущего, который сложился в политическом сознании россиян, недостаточной проработкой образовательных механизмов реализации исторической политики.
В заключение отметим, что «политика идентичности» в постсоветской России представляла собой противоречивый многовекторный процесс, в рамках которого можно выделить четыре этапа. Первый этап (1992-1994) характеризуется системным кризисом национально-государственной идентичности и отсутствием внятных государственных приоритетов в данной сфере. Второй этап (1995-1999) — продолжением нарастания «кризиса идентичности», ростом межэтнической конфликтности и отдельными, неэффективными на этом фоне, попыгтками государства вы-
строить конвенциональные основы российской идентичности. На третьем этапе (2000—2008) начинает реализовываться конвенционально-примирительная стратегия, направленная на интеграцию темпорального и символического «пространств памяти» российского общества. Четвертый
Список литературы_
этап (с 2009 г.) характеризуется интенсификацией деятельности государства в сфере формирования «образов прошлого», попытками выработать полноценные институциональные основы российской «политики идентичности».
1. Бенедиктов К. Историки на тропе войны // МГИМО-Университет [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://old.mgimo.ru/news/press/document119157.phtml (дата обращения: 22.08.2016).
2. Бушуев В. В., Титов В. В. Национально-государственная идентичность в современном мире и роль исторической политики в ее формировании (теоретико-методологический анализ) // Вестник Московского государственного гуманитарного университета им. М. А. Шолохова. Сер. История и политология. 2011. № 4. С. 77-93.
3. Дробижева Л. М.7 Рыжова С. В. Российская идентичность и межэтническая толерантность // Социальные факторы консолидации Российского общества: социологическое измерение / под ред. М. К. Горшкова. М.: Новый хронограф, 2010. С. 116-135.
4. Евгеньева Т. В. Историческая память, национальное самосознание и политическая социализация / Современная теория политической социализации как инструмент политического познания: материалы круглого стола // Вестник Московского университета. Сер. Политические науки. 2013. № 1. С. 118-121.
5. Историческая политика в XXI веке: сб. ст. / под ред. А. Миллера, М. Липман. М.: Новое литературное обозрение, 2012. 648 с.
6. Малинова О. Ю. Конструирование макрополитической идентичности в постсоветской России // Политическая экспертиза: ПОЛИТЭКС. 2010. № 1. С. 5-28.
7. Неменский О. Памятник истории // Русский журнал [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.russ.ru/layout/set/print/pole/Pamyatnik-istorii (дата обращения: 22.08.2016).
8. Семененко И. С. Политика идентичности и идентичность в политике: этнонациональные ракурсы, европейский контекст // Политические исследования. 2016. № 4. С. 8-28.
9. Тимофеев И. Н. Российская политическая идентичность сквозь призму интерпретации истории // Перспективы. Фонд исторической перспективы [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://perspektivy. info/print.php?ID=64421 (дата обращения: 12.08.2016).
10. Тишков В. А. Российский народ: история и смысл национального самосознания. М.: Наука, 2013. 649 с.
11. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М.: АСТ, 2010. 603 с.
12. Smith A. National identity and idea of European unity // International Affairs. Cambridge. 1992. Vol. 68. No. 1. P. 67.
13. Tajfel H., Turner J. The social identity theory of intergroup behavior / / The psychology of intergroup relations. Chicago, 1986.
List of literature_
1. Benediktov K. MGIMO-Universitet (MGIMO-University) Available at: http://old.mgimo.ru/news/ press/document119157.phtml (accessed 22.08.2016).
2. Bushuev V. V., Titov V. V. Vestnik Moskovskogo gosudarstvennogo gumanitarnogo universiteta im. M. A. Sholohova. Istoriya i politologiya (Bulletin of Moscow State Humanitarian University named after M. A. Sholokhov. History and Political Science), 2011, no. 4, pp. 77—93.
3. Drobizheva L. M., Ryzhova S. V. Rossiyskaya identichnost i mezhetnicheskaya tolerantnost [Russian identity and inter-ethnic tolerance ]: Social factors of consolidation of the Russian society: sociological dimension / ed. M. K. Gorshkov. Moscow: The new chronograph, 2010, pp. 116—135.
4. Evgenyeva T. V. Vestnik Moskovskogo universiteta. Ser. Politicheskie nauki (Bulletin of Moscow University. Ser. Political science), 2013, no. 1, pp. 118—121.
5. Istoricheskaya politika v XXI veke [Historical policy in the XXI century]: Collected Art. Moscow: New Literary Review, 2012. 648 p.
6. Malinova O. Yu. Politicheskaya ekspertiza: POLITEKS (Political expertise: POLITEKS), 2010, no. 1, pp. 5-28.
7. Nemensky O. Russkiy zhurnal (Russian journal) Available at: http://www.russ.ru/layout/set/print/ pole/Pamyatnik-istorii (accessed 22.08.2016).
8. Semenenko I. S. Polis. Politicheskie issledovaniya (Polis. Political studies), 2016, no. 4, pp. 8-28.
9. Timofeev I. N. Perspektivy. Fond istoricheskoy perspektivy (Prospects. Historical Perspective Foundation) Available at: http://perspektivy.info/print.php?ID=64421 (accessed 12.08.2016).
10. Tishkov V. A. Rossiyskiy narod: istoriya i smysl natsionalnogo samosoznaniya [Russian people: history and sense of national identity]. Moscow: Nauka, 2013. 649 p.
11. Huntington S. Stolknovenie tsivilizatsiy [The clash of civilizations]. Moscow: AST, 2010. 603 p.
12. Smith A. National identity and idea of European unity // International Affairs. Cambridge. 1992. Vol. 68. No. 1. P. 67.
13. Tajfel H., Turner J. The social identity theory of intergroup behavior / / The psychology of intergroup relations. Chicago, 1986.
Коротко об авторе _ Briefly about the author
ТИтов Виктор Валериевич, канд. полит. наук, доцент, Московский педагогический государственный университет, г. Москва, Россия. Область научных интересов: политическая психология, политические коммуникации, национально-государственная идентичность, глобализация, политическая культура titov-msu@mail.ru
Viktor Titov, candidate of political sciences, associate professor, Moscow Pedagogical State University, Moscow, Russia. Sphere of scientific interests: political psychology, political communication, national-state identity, globalization, political culture
Образец цитирования _
Титов В. В. Трансформация «политики идентичности» в постсоветской России (1992—2015) // Вестн. Забайкал. гос. ун-та. 2016. Т. 22. № 10. С. 73—82. DOI: 10.21209/2227-9245-2016-22-10-73-82
