CC BY
54
14. Сакова РТ. Человек и природа в словесной культуре хакасов. Вопросы развития хакасской литературы. Абакан: Хакасское книжное издательство, 1990: 58 - 66.
15. Перехвальская Е.В. Этнолингвистика: учебник для академического бакалавриата. Москва: Издательство Юрайт, 2016.
References
1. Arutyunova N.D. Yazyk iznanie. Moskva: Yazyki slavyanskoj kul'tury, 2004.
2. Zaliznyak Anna A., Shmelev A.D. Vremya sutok i vidy deyatel'nosti. Klyuchevye idei russkoj yazykovoj kartiny mira: sbornik statej. Moskva: Yazyki slavyanskoj kul'tury, 2005: 39 - 51.
3. Napol'nova E.M. Ciklicheskie prirodnye yavleniya v tureckoj yazykovoj kartine mira. Uralo-altajskie issledovaniya. 2010; 2: 47 - 52.
4. Bardamova E.A. Vremya v yazykovoj kartine mira buryat. Ulan-Ud'e: Izd-vo Buryatskogo gosuniversiteta, 2011.
5. Salimova D.A., Danilova Yu.Yu. Vremya iprostranstvo kak kategorii teksta: teoriya i opyt issledovaniya (na materiale po'ezii M.I. Cvetaevoj i Z.N. Gippius): monografiya. Moskva: Flinta: Nauka, 2009.
6. Nadel'-Chervinskaya M. Strukturno-semanticheskie modelirusskoj fol'klornojskazki. Ternopol': Krok, 2011.
7. Kuzhuget Sh.Yu. Leksiko-semanticheskoe pole «Prirodnoe vremya» v proze K.-'E. K. Kudazhy. Avtoreferat dissertacii ... doktora filologicheskih nauk. Moskva, 2014.
8. Taskarakova N.N., Chugunekova A.N. Prostranstvo i vremya v rasskazah I.M. Kostyakova. Filologicheskie nauki. Voprosy teorii i praktiki. Tambov: Gramota, 2017. № 8 (74): v 2-h ch; Ch. 1: 138 - 140.
9. Taskarakova N.N., Chugunekova A.N. Otrazhenie vremeni v hakasskih fol'klornyh tekstah. Tomskij zhurnal lingvisticheskih i antropologicheskih issledovanij. 2017. № 4 (18): 112 - 119.
10. Ondar M.V. Standarty, otrazhayuschie vremya, v tuvinskih geroicheskih skazaniyah. Filologicheskie nauki. Voprosy teorii i praktiki. Tambov: Gramota, 2017; 1 (67): v 2-h ch. Ch. 2: 157 - 163.
11. Kosheleva A.L. Po'eziya Valeriya Majnasheva. Po'eticheskoe slovo Sibiri. uchebnoe posobie. Abakan: Hakasskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1996: 47 - 67.
12. Karamasheva V.A., Majnashev V.G. (1948 - 1992). Tvorchestvo hakasskih pisatelej v shkole. Abakan, 1995: 151 - 193.
13. Taskarakova N.N. Hakasskaya literatura. Literaturnyj portret V. Majnasheva. Uchebnoe posobie (na hakasskom yazyke) dlya studentov, obuchayuschihsya po special'nosti 033000.00 - Hakasskij yazyk i literatura. Abakan: Izd-vo HGU im. N.F. Katanova, 2002.
14. Sakova R.T. Chelovek i priroda v slovesnoj kul'ture hakasov. Voprosy razvitiya hakasskoj literatury. Abakan: Hakasskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1990: 58 - 66.
15. Perehval'skaya E.V. 'Etnolingvistika: uchebnik dlya akademicheskogo bakalavriata. Moskva: Izdatel'stvo Yurajt, 2016.
Статья поступила в редакцию 19.03.19
УДК 908 (470)
Timakova A.A., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Penza State University (Penza, Russia), E-mail: anna.a.timakova@gmail.com
THE TRAGIC PAGES OF RUSSIAN HISTORY OF THE 1920S IN THE WORKS OF V. ZAZUBRIN. The article analyzes stories of V. Zazubrin "The Pale Truth" and "Sliver" from the position of the reflection the events of the post-revolutionary years and the period of the beginning of the NEP in them. The conclusion is made about the originality of the artistic display by the author of the specified historical period, as well as forming normativism elements in the story "Pale truth" and the canon of socialist realism in the story "Sliver". The author shows that the image of the protagonist of the story "The Pale Truth" illustrates the beginning of the formation of the artistic canon of a new aesthetic system - normativism. The theorist of this system M.M. Golubkov indicates the presence of normative characters in normative circumstances as a defining feature (from the standpoint of a certain social ideal). The article shows how V. Zazubrin creates an image of a new man of the new time - a straightforward, convinced of the expediency of radical changes and ruthless towards the "atavisms" of the past. His death is due to the lack of proper conditions for productive service for the benefit of the revolution, and this is the ideological and artistic peculiarity of the story by V. Zazubrin. In the story "Sliver", V. Zazubrin work continues on the image of the "ideal" (committed) servant of the revolution. The author of the article notes, the words of the critics (V. Pravdukhin) contemporaries of the V. Zazubrin that Srubov "could not stand the exploit" and therefore goes crazy, now we can explain that story "Sliver" is a low corresponded to the "rituals" of formula literature. Special attention in the article is drawn to the image of the Revolution itself: it is alive, omnipotent, omnipotent. Her fatal role in the fate of the heroes is noted - and Nikolai Averyanov, and Andrei Srubov too, who chose serving her as the meaning of life and subordinate all to her laws, was perish. The author believes that it is precisely this discrepancy between the specified works of V. Zazubrin and the canon of the literature of socialist realism was adversely affected to the creative fate of the writer. However, it is obvious the formation of a "ritual" (C. Clark) in this story, when the components of history - political events, social and political rhetoric, and biographies of specific people - are stacked up to the fabula of Soviet literature. The work concludes that the author has a distinctive artistic displaying of the specified historical period, as well as about crystallization the elements of normativism in the story "The Pale Truth" and the formation of certain canons of formula literature in the story "Sliver".
Key words: normativizm, formular literature, aesthetic system, literary study of local lore.
А.А. Тимакова, канд. филол. наук, доц., ФГБОУ ВО «Пензенский государственный университет», г. Пенза, E-mail: anna.a.timakova@gmail.com
ТРАГИЧЕСКИЕ СТРАНИЦЫ РУССКОЙ ИСТОРИИ 20-Х ГОДОВ XX ВЕКА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ В. ЗАЗУБРИНА
Публикация подготовлена в рамках поддержанного РФФИ научного проекта № 18-412-580005.
Анализируются рассказ «Бледная правда» и повесть «Щепка» В. Зазубрина с позиции отражения в них событий послереволюционных лет и периода начала НЭПа. Автор доказывает, что образ главного героя рассказа «Бледная правда» иллюстрирует начало формирования художественного канона новой эстетической системы - нормативизма. Теоретик этой системы, М.М. Голубков, в качестве определяющих её признаков указывает наличие нормативных (долженствующих быть с позиций некоего социального идеала) характеров в нормативных обстоятельствах. В статье показано, как В. Зазубрин создаёт образ прямолинейного, убежденного в целесообразности коренных изменений и безжалостного к «атавизмам» прошлого нового человека нового времени. Его гибель обусловлена отсутствием должных условий для продуктивного служения во благо революции, и это составляет идейно-художественную особенность рассказа В. Зазубрина. В повести «Щепка» продолжается работа В. Зазубрина над образом «идеального» (идейного) служителя революции. Как отмечает автор статьи, слова современных автору критиков (В. Правдухин) о том, что Срубов «не выдерживает подвига» и потому сходит с ума, в настоящее время можно объяснить нестрогим соответствием повести «ритуалу» формульной литературы. Отдельное внимание в статье обращается на образ самой Революции: она одушевлена, всемогуща, всевластна. Отмечается её фатальная роль в судьбе героев - и Николай Аверьянов, и Андрей Срубов, выбравшие служение ей смыслом жизни и все подчинившие её законам, гибнут. Автор полагает, что именно это несоответствие указанных произведений В. Зазубрина канону литературы социалистического реализма пагубно повлиял на творческую судьбу писателя. Однако в повести очевидно формирование «ритуала» (К. Кларк), когда компоненты истории - политические события, общественно-политическая риторика, биографии конкретных людей - складываются в фабулу советской литературы. Таким образом, в работе делается вывод о своеобразии художественного отображения автором указанного исторического периода, а также кристаллизации в рассказе «Бледная правда» элементов нормативизма и формировании в повести «Щепка» некоторых канонов формульной литературы.
Ключевые слова: нормативизм, формульная литература, эстетическая система, литературное краеведение.
Творчество В.Я. Зазубрина знакомо в наше время немногочисленному кругу читателей. Им интересуются пензенские и красноярские краеведы (историки, литераторы) и исследователи литературы соцреализма. Недолгий период его известности пришелся на двадцатые годы XX века: о романе про разгром
колчаковцев «Два мира» (1921) положительно отозвались В.И. Ленин и М. Горький. При жизни автора эта книга была издана десять раз. Далее творческая деятельность Зазубрина развивалась по двум направлениям - в качестве редактора журнала «Сибирские огни» и руководителя Сибирского союза писателей (Канск,
Новосибирск долгое время были местами его жительства) и автора неоднозначных, непринятых властью рассказов и повестей о цене революции. В антологии Зазубрина, кроме романа «Два мира», есть и еще одно эпическое плотно - роман «Горы» о разгроме на Алтае белогвардейской банды и периоде коллективизации. Однако решающее значение в творческой и человеческой судьбе писателя сыграли именно произведения о трагических страницах русской истории конца 20-х годов XX века, в числе которых рассказ «Бледная правда» и повесть «Щепка».
Название рассказа «Бледная правда» (1923) можно считать ключом к его идейному звучанию: ситуация послереволюционных лет в стране сложилась парадоксальным образом - «бледная» правда фактов не важнее ценности высокой «истины» революции. Это понял Николай Аверьянов, главный герой рассказа, беллетрист Зуев, участвовавший в судебном процессе над Аверьяновым, это, как данность, признает и сам автор, подробно описывая почти классическую трагедию гибели оклеветанного героя.
Николай Аверьянов, в мирное время кузнец, затем командир партизанского отряда, после войны - начальник дома лишения свободы, назначен комиссаром уездного продовольственного комитета. Комиссары Упродкомов занимались проведением в жизнь хлебной и торговой монополий, карточной системы, следили за исполнением всеобщей трудовой повинности, содействовали экспроприации крупных землевладений, устанавливали товарообмен между городом и деревней. Эта работа требовала внимания к отчетным цифрам, кропотливой проверки всех сопровождающих грузы документов и прочей бумажной работы, вести которую Аверьянов не умеет и не хочет В помощники себе он берет Латчина, которого спас в тюрьме от расстрела, и погружается в хозяйственную деятельность - занимается строительством складов, готовит к запуску элеватор. Работа отнимает все его силы, и он благодарен Латчину, который максимально освобождает его от присутствия в конторе. Документы Аверьянов подписывает не глядя. Супруги Латчины уговаривают его переехать к ним, и бытовая сторона жизни Аверьянова налаживается - он начинает хорошо питаться, одеваться. И хотя по городу ползет «воруют... воруют...воруют...», комиссар Упродкома не обращает внимания на слухи, делом доказывая свою верность революции и новой власти: «Схема работы Аверьянова была такова: тысячи тысяч пудов, штук, аршин, тысячи бумаг, циркуляров, телеграмм, запросов, отношений, тысячи людей. Склады, ссыппункты, мясопункты, бойни, мельницы, элеваторы» [1].
Мы видим честного, наивного в своей безоговорочной вере в высшую справедливость, трудолюбивого и чистого душой человека. Образ Аверьянова иллюстрирует формирование новой для литературы начала XX века эстетической системы - нормативизма, где, как пишет ее теоретик М.М. Голубков, «трансформируются реалистические принципы типизации: это уже не исследование типических характеров в их взаимодействии с реалистической средой, но нормативных (долженствующих быть с позиций некоего социального идеала) характеров в нормативных обстоятельствах» [2, с. 139]. Обнаружив систематические хищения Латчина и раскрыв их механизм, Аверьянов сообщает об этом в ГПУ, совершенно не понимая, что тем самым губит и себя - на всех документах его подписи. На суде Аверьянов «с уверенностью думал, что Латчину никто не верит, что для всех его ложь ясна, что все уверены в его, Аверьянова, невинности». Приговоренный к расстрелу Аверьянов рычит «по-звериному» и теряет сознание.
Образ Аверьянова подходит под определение «нормативного», идейного. Он - человек дела, не слова, не умеет себя защитить, верит в то, что правда не нуждается в аргументах. Такими людьми строится новая жизнь. Однако трагедия ситуации в том, что они и гибнут первыми. Финальные слова рассказа принадлежат Зуеву, поверившему в невиновность осужденного им же Аверьянова и болезненно переживающего чувство вины, но тем не менее смиряющегося перед необходимостью подобных жертв: «...Революция - мощный, мутный, разрушающий и творящий поток. Человек - щепка. Люди - щепки... Через человека-щепку, через человеческую пыль, ценою отдельных щепок, иногда, может быть, и ненужных жертв, ценою человеческой пыли, к будущему прекрасному человечеству!..» [1]. Противоречие, которое современный читатель может увидеть в этих строчках, исследователи объясняют антиномичностью двух систем - нормативной (формульной) и реалистической. Однако современные автору критики увидели в обнажении этических противоречий действительности угрозу формированию образа новой жизни. Рассказ подвергся «разгромной критике за натурализм и бытовщину» [3]. Мысль о человеке, который гибнет в водовороте грозных исторических событий, не коррелирует с идеей «образцового сверхтекста» [4, с.140] (за что и пострадал автор), но дает истории канонический образ Героя, что является безусловным вкладом в формирование современной своему времени эстетической системы.
Продолжением размышлений В. Зазубрина о цене утверждения революционного идеала становится повесть «Щепка» (1923), объектом повествования в
Библиографический список
которой является обыденный ужас будней начальника губернской чрезвычайной комиссии Андрея Срубова. Открывает повествование сцена удушения поручика Снежницкого прапорщиком Скачковым - приговоренные к расстрелу так решили избежать позора казни и непредсказуемости собственного поведения перед лицом смерти. Первая глава посвящена описанию казни более ста человек -подробному, с отталкивающими натуралистическими подробностями и психологическими деталями поведения осужденных и чекистов. Под знаком этой главы воспринимается дальнейшее - доносы, прошения о помиловании, размышления Срубова о сути революции - все окрашено багровым. И хотя Срубов убежден в необходимости подобной «хирургии», сам он постепенно начинает чувствовать определенную условность, подвижность границ «хорошо/плохо», «можно/нельзя», «правда/ложь», оттого и сходит с ума. «Не выдерживает подвига революции», - так пишет о главном герое в предисловии к повести Валериан Правдухин [5], объясняя слабость Срубова «атавистическими понятиями», «исторической занозой», приведшей героя к гибели.
Неоднозначность образа Андрея Срубова, тем не менее, не лишает повесть одного из ведущих признаков метода социалистического реализма -идеалистичности образа главного героя, человека нового типа, обращенного в будущее. В повести В.Я. Зазубрина истинным «героем» является ОНА - революция, «великая беременная баба», «бесплотная, бесплодная богиня с мертвыми античными или библейскими чертами лица» [6]. Для Срубова и большинства прочих чекистов она - живой организм, прекрасный в своей мощи, ясности целей, прозрачности методов их достижения и отсутствии разрушительной «философии»: «Соломин знал, что они (расстреливаемые. - А.Т.) враги революции. А революции он служил охотно, добросовестно, как хорошему хозяину. Он не стрелял, а работал» [6]. Ради неё Срубов и прочие жертвуют жизнью, семьей, душевным покоем. Подвиг, отказ от всего «мещанского» ради новой жизни, великого изменения в стране является признаком литературы соцреализма, элементом ее формулы. Цель превыше всего, поэтому Срубов достаточно быстро справляется с болью от непонимания женой его роли в происходящем: «Палач. Не слово -бич. Нестерпимо, жгуче больно от него. Душа нахлестана им в рубцы. Революция обязывает. Да. Революционер должен гордиться, что он выполнил свой долг до конца. Да. Но слово, слово» [6]. Автор противопоставляет сильного идейного борца за новую жизнь, готового пожертвовать ради революции своим душевным покоем, комфортом, и «ограниченную мещанку», стыдящуюся репутации своего мужа. Факту ухода Валентины с сыном в мыслях Срубова почти нет места, герой поглощен размышлениями о Революции.
Повесть была написана в самом начале формирования идейно-содержательного канона соцреализма, и прямолинейность автора, построившего образ Срубова по рассказам бесед с сотрудниками сибирского ЧК, усугубила и без того сложное положение автора (в 1937 году В.Я. Зазубрин был расстрелян, повесть считалась потерянной до 1982 года). И хотя черты образа Срубова противоположны стереотипным для героя его уровня, в образ добавлены рефлексия и стремление спрятаться, скрыться от всех, это не меняет структуру повествовательной модели произведения. В «Щепке» не показан идеальный мир, которого ждут от формульной литературы [7], и сам автор говорил о «художественной правде» в литературе [8], но стержневым в повести является утверждение величия Революции. Мы видим процесс кристаллизации «ритуала» [5], когда компоненты истории - политические события, общественно-политическая риторика, биографии конкретных людей - складываются в фабулу советской литературы.
Финальные строки повести, как и в рассказе «Бледная правда», посвящены Революции: «. оборванная, в серо-красных лохмотьях, во вшивой грубой рубахе, крепко стояла Она босыми ногами на великой равнине, смотрела на мир зоркими гневными глазами» [9]. Она - над всем. Неизвестно, сколько жертв потребует она во имя себя, какие методы изобретет, на сколько задержится на «великой равнине», но дидактический пафос понятен: человек в революции, в любой должности, не более чем щепка, и лишь приняв величие этой стихии, ее неизбежность и катастрофическую мощь, можно отдаться великому потоку, став его частью.
Своеобразное воплощение в повести «Щепка» формулы литературы соцреализма подтверждает мысль Дж. Кавелти о том, что «конкретное произведение и формула соотносятся примерно так же, как вариация и тема» [7]. У произведений В.Я. Зазубрина сложная судьба отчасти и потому, что сложное время 20-30-х гг XX века вариаций не терпело, «ритуал» должен быть соблюден, что поднимало бы идеологическую значимость текста. Однако даже в общем идеологическом и художественном направлении развития литературы того периода автор шел собственной дорогой, с болью от потерь и осознанием громадной значимости происходящего, изображая трагические страницы русской истории 20-х годов XX столетия.
1. Зазубрин В.Я. Бледная правда. Available at: http://az.lib.rU/z/zazubrin_w_j/text_1923_blednaya_pravda.shtml
2. Голубков М.М. Русская литература XX века после раскола. Москва: Аспект Пресс, 2001.
3. Красноярское общество «Мемориал». Available at: http://www.memorial.krsk.ru/Public/10/20100528.htm
4. Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий. Москва: Изд-во Кулагиной; Intrada, 2008.
5. Правдухин В. Повесть о революции и о личности. Предисловие к повести В.Я. Зазубрина «Щепка». Сибирские огни. 1989; 2. Available at: http://www.lib.ru/RUSSLIT/ ZAZUBRIN/shepka.txt
6. Зазубрин В.Я. Щепка. Сибирские огни. 1989; 2. Available at: http://www.lib.ru/RUSSLIT/ZAZUBRIN/shepka.txt
7. Кавелти Джон. Приключение, тайна и любовная история: формульные повествования как искусство и популярная культура. Cawelti J.G. Adventure, mystery and romance: Formula stories as art and popular culture. Chicago, 1976: 5 - 36 (в переводе А.И. Рейтблат). Available at: http://culturca.narod.ru/Cavelty1.htm
8. Мужщинский А. Хроника террора. Служить революции и стать её жертвой. Городские новости. 2007; 107 (1619). Available at: http://www.memorial.krsk.ru/ Public/00/20070731.htm
9. Кларк К. Советский роман: история как ритуал. Издательство Уральского ун-та, 2002.
References
1. Zazubrin V.Ya. Blednaya pravda. Available at: http://az.lib.ru/z/zazubrin_w_j/text_1923_blednaya_pravda.shtml
2. Golubkov M.M. Russkaya literatura XX veka posle raskola. Moskva: Aspekt Press, 2001.
3. Krasnoyarskoe obschestvo «Memorial». Available at: http://www.memorial.krsk.ru/Public/10/20100528.htm
4. Po'etika: slovar'aktual'nyh terminoviponyatij. Moskva: Izd-vo Kulaginoj; Intrada, 2008.
5. Pravduhin V. Povest' o revolyucii i o lichnosti. Predislovie k povesti V.Ya. Zazubrina «Schepka». Sibirskie ogni. 1989; 2. Available at: http://www.lib.ru/RUSSLIT/ZAZUBRIN/ shepka.txt
6. Zazubrin V.Ya. Schepka. Sibirskie ogni. 1989; 2. Available at: http://www.lib.ru/RUSSLIT/ZAZUBRIN/shepka.txt
7. Kavelti Dzhon. Priklyuchenie, tajna i lyubovnaya istoriya: formul'nye povestvovaniya kak iskusstvo i populyarnaya kul'tura. Cawelti J.G. Adventure, mystery and romance: Formula stories as art and popular culture. Chicago, 1976: 5 - 36 (v perevode A.I. Rejtblat). Available at: http://culturca.narod.ru/Cavelty1.htm
8. Muzhschinskij A. Hronika terrora. Sluzhit' revolyucii i stat' ee zhertvoj. Gorodskie novosti. 2007; 107 (1619). Available at: http://www.memorial.krsk.ru/Public/00/20070731.htm
9. Klark K. Sovetskij roman: istoriya kak ritual. Izdatel'stvo Ural'skogo un-ta, 2002.
Статья поступила в редакцию 09.03.19
УДК 81.2
Tomilova T.P., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Theory and Methods of Language Education and Speech Therapy of Tuva State University
(Kyzyl, Russia), E-mail: tomilova.tatyana@list.ru
STATUS AND MODAL QUALIFICATION OF A WORD IN COMPLEX EXPLANATORY SENTENES. The status of a word is interpreted differently. According to the author, the specificity of this word is the combination of the functions of particle and union in it. However, allied properties are not recognized by all linguists, since they rely on dictionaries that qualify as an amplifying and interrogative particle. Whether the explanatory meaning is not reflected in the dictionaries, as they are oriented on the functioning of the word or in simple sentences, where, indeed, allied properties are not found. The author believes that within the framework of explanatory complex sentences, not only performs the functions of a union, but also acts as a special means of expressing modal values, combining such aspects of the modal specificity of a complex sentence, both functional and subjective.
Key words: particle unions, complex explanatory sentences, contact words, communicative modality, objective modality, subjective modality, meaning of assumption.
Т.П. Томилова, канд. филол. наук, доц. каф. теории и методики языкового образования и логопедии, Тувинский государственный университет,
г. Кызыл, E-mail: tomilova.tatyana@list.ru
СТАТУС И МОДАЛЬНАЯ КВАЛИФИКАЦИЯ СЛОВА ЛИ В СЛОЖНОПОДЧИНЁННЫХ ИЗЪЯСНИТЕЛЬНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЯХ
Статус слова ли трактуется по-разному. По мнению автора, спецификой этого слова является совмещение в нём функций частицы и союза. Однако союзные свойства ли признаются не всеми лингвистами, так как они опираются на словари, которые квалифицируют ли как усилительную и вопросительную частицу. Изъяснительное значение ли в словарях не получило отражения, так как они ориентируются на функционирование слова ли в простых предложениях, где, действительно, не обнаруживаются союзные свойства. Автор считает, что в рамках изъяснительных сложноподчинённых предложений ли не только выполняет функции союза, но и выступает особым средством выражения модальных значений, соединяя в себе такие стороны модальной специфики сложноподчинённого предложения, как функциональная и субъективная.
Ключевые слова: союзы-частицы, сложноподчинённые изъяснительные предложения, контактные слова, коммуникативная модальность, объективная модальность, субъективная модальность, значение предположения.
Сложноподчинённое предложение с союзом-частицей ли представляет собой весьма специфическую структурно-семантическую разновидность в системе сложных предложений изъяснительного тип благодаря своеобразию его средства связи, совмещающего в себе свойства союза и частицы, обладающей существенными потенциями в выражении модальных квалификаций.
Слово ли характеризуется обязательной прикреплённостью к определённому компоненту предложения, что говорит о своеобразной грамматической оформленности. Союз-частица ли в сложноподчинённом предложении стоит не в начале придаточной части, а после слова, к которому относится по смыслу: «Безразлично мне даже, есть ли на свете Оксана, самая красивая со всего курса синеглазая девчонка» (В. Солоухин. Каравай заварного хлеба). Актуализированное же слово выдвинуто на первое место в придаточной части, то есть структурно стабилизировано. Постпозиция ли объясняется потребностью актуализации данного слова.
Придаточная часть с ли относится к одному из слов главной части: «Каждый день захожу в посольство взглянуть, нет ли писем» (К. Сэридзава. Умереть в Париже). Слова с лексическим значением созерцания, информирования, мысли, чувства, волеизъявления, бытия вступают в связь с придаточной частью, формируемой союзом-частицей ли. В лингвистической литературе особая синтаксическая категория контактного (или опорного) слова, характеристика контактного слова как структурообразующего и разновидности контактных слов с точки зрения возможности-невозможности вступать в связь с определёнными типами придаточных частей описаны С.Г. Ильенко, которая подчеркнула, что «семанти-чески-обуславливающий характер связи изъяснительных союзов с контактными словами имеет две стороны своего проявления. Прибегая к обобщению, можно установить основные семантические группы контактных слов, вступающих в связь с соответствующими союзами. Но вместе с тем выделение общих семан-
тических групп не означает, что любое слово соответствующей семантики будет обладать данной грамматической валентностью» [1, с. 99]. Полный список контактных слов, вступающих во взаимодействие с союзом-частицей ли представлен в Словаре [2].
Особо следует оговорить возможность осложнения союза-частицы ли частицей не, теряющей своё собственно отрицательное значение: «Я хочу знать, не придёт ли сегодня врач». Неслучайно частица не в подобных примерах может быть опущена. Но подобное опущение возможно не всегда: «Мне неприятно вспоминать ночной разговор, так как я боюсь, не поняли ли вы меня превратно» (А.Грин. Бегущая по волнам); Частица не является наиболее употребительной в том случае, когда в качестве контактных слов Выступают глаголы со значением сомнения (1) или глаголы мысли, приобретающие в соответствующем контексте сему «предположение» (2): 1) «Через несколько дней Певцов встретил меня и сказал, что он с удовольствием читал бы этот отрывок, но сомневается, не получится ли это чтение испытанием терпения публики» (И.Ильинский. Сам о себе); «Мать сначала сомневалась, не вредно ли будет мне это чтение» (С.Т. Аксаков. Детские годы Багрова-внука); 2) «Я подумал, уж не ревнует ли она Дэви к этой девочке» (Р. Макдональд. Не буди зверя); «Я познакомилась с ним первым и стала думать, уж не подбирают ли мужчин для работы в «Уолл-стрит» исходя из требований по минимальному росту и весу» (М.Х. Кларк. Оставь для меня последний танец).
Особый интерес представляют контактные слова, обладающие семой «опасение», так как эти слова имеют чаще других придаточную часть, оформленную при помощи не..ли: «Мне неприятно вспоминать ночной разговор, так как я боюсь, не поняли ли вы меня превратно» (А.Грин. Бегущая по волнам); «А я всё боялся, не наделал ля я тебе неприятных хлопот» (И.А. Гончаров. Обыкновенная история); «Он отступил на два шага и вылупился на меня так,
