CC BY
25
3. Slovar' sovremennogo literaturnogo russkogo yazyka - Dictionary of the modern Russian literary language: in 17 vol. Vol. 10. (M.; L., 1948-1965). BAS. M. 1960. P.6.
4. Russkaya grammatika - Russian grammar. Vol. 2. M., 1980. P.160.
5. Iomdin L. L.Slovarnaya stat'ya predloga PO [Dictionary article for pretext PO] // Semiotika i informatika. Vyp. 32: materialy k Integral'nomu slovaryu sovremennogo russkogo literaturnogo yazyka (obrazcy slovarnyh statej) - Semiotics and Informatics. Vol. 32: materials for Integrated dictionary of modern Russian literary language (sample entries). M. 1991. P. 96.
6. Rozental' D. EH. Upravlenie v russkom yazyke: slovar'-spravochnik [Management in the Russian language: the dictionary reference]. M. 1997. P. 255.
7. Slovar' sovremennogo literaturnogo russkogo yazyka...- Dictionary of modern literary Russian language... P. 6.
8. Iomdin L. L. Op. cit. P. 98.
9. Rozental D. E. Op. cit. P.9.
10. Slovar' sovremennogo literaturnogo russkogo yazyka. - Dictionary of modern literary Russian language... p.6.
11. Ibid.
12. Iomdin L. L. Op. cit. P. 97.
13. Ibid.
14. Rozental D. E. The Op. cit. P. 255.
15. Slovar' sovremennogo literaturnogo russkogo yazyka..- Dictionary of modern literary Russian language... p.7.
16. Iomdin L. L. Op. cit. P. 116.
17. Russkaya grammatika - Russian grammar. Vol. 2. M. 1980. P. 181.
18. Rozental D. E. Op. cit. P. 256.
19. Slovar' sovremennogo literaturnogo russkogo yazyka..- Dictionary of modern literary Russian language... p. 6.
20. Iomdin L. L. Op. cit. M. 1991. P. 100.
21. Ibid.
22. Rozental D. E. Op. cit. P. 255.
23. Russkaya grammatika - Russian grammar. Vol. 2. M. 1980. P. 265.
24. Ibid. Pp. 317-318
25. Prokopovich N. N. Slovosochetanie v sovremennom russkom literaturnom yazyke [The phrase in the modern Russian literary language]. M. 1966. P. 288.
26. Ibid. P. 303.
27. Slovar' sovremennogo literaturnogo russkogo yazyka..- Dictionary of modern literary Russian language... P. 6.
28. Iomdin L. L. Op. cit. P. 99.
29. Slovar' sovremennogo literaturnogo russkogo yazyka..- Dictionary of modern literary Russian language... P.6.
30. Iomdin L. L. Op. cit. P.99.
31. Slovar' sovremennogo literaturnogo russkogo yazyka..- Dictionary of modern literary Russian language... P.6.
32. Russkaya grammatika - Russian grammar. Vol. 2. M. 1980. P. 180.
33. Iomdin L. L. Op. cit. P.114.
34. Rozental D. E. Op. cit. P. 256.
35. Vinogradov V. V. Russkij yazyk: grammaticheskoe uchenie o slove [Russian language: grammatical teaching of the word]. M. 1986. P. 562.
36. Slovar' sovremennogo literaturnogo russkogo yazyka.- Dictionary of modern literary Russian language... P.7.
37. Iomdin L. L. Op. cit. P. 115.
УДК 82.09
Д. А. Клековкин
Традиции Ф. М. Достоевского в рассказе А. С. Грина «Повесть, оконченная благодаря пуле»
В настоящей статье дана оценка ранних реалистических рассказов А. С. Грина о революционерах-эсерах и проанализирован рассказ «Повесть, оконченная благодаря пуле» как окончательный вывод писателя о революционном подполье. Автор статьи затрагивает актуальную проблему литературных предшественников А. С. Грина и приходит к выводу, что на ранее реалистическое творчество А. С. Грина оказали
© Клековкин Д. А., 2017 84
влияние идеи Ф. М. Достоевского. В статье предпринята попытка сопоставительного анализа героев романа Ф. М. Достоевского «Бесы» и рассказа А. С. Грина «Повесть, оконченная благодаря пуле». Автор отмечает сходство в образной системе двух писателей. В заключение автор приходит к выводу, что Ф. М. Достоевский был идейным предшественником А. С. Грина.
The article estimates early realistic short stories by Grin about social revolutionaries and analyses "The story finished due to a bullet" as a final writer's conclusion on the revolutionary underground. The author explores the actual problem of literary predecessors of A. Grin and comes to the conclusion that the realistic works of A. Grin were influenced by the ideas of F. Dostoevsky. The article presents a comparative analysis of characters in «The Possessed» by F. Dostoevsky and "The story finished due to a bullet" by A. S. Grin. The author notes the similarity in the system of images of the two writers. In conclusion the author states that Dostoevsky was the ideological forerunner of A. S.Grin.
Ключевые слова: Верховенский, Коломб, идейный предшественник, вымышленный мир, утопические идеи, Евангелие, «Бесы», революционеры, образная система.
Keywords: Verkhovensky, Colombes, conceptual predecessor, fictional world, utopian ideas, the Gospel, "The Possessed", revolutionaries, imaging system.
Исследуя реалистические рассказы А. Грина, принадлежащие к раннему дореволюционному периоду творчества (1907-1917 гг.), нельзя не отметить среди них «Повесть, оконченную благодаря пуле» как произведение, которое подвело итог изучению писателем жестокого мира эсеров-подпольщиков. Вывод, сделанный в конце этого рассказа, характеризует отношение писателя к своим бывшим единомышленникам, в деятельности которых он принимал активное участие. Этот вывод многократно обдуман и выстрадан, еще до написания рассказа, когда писатель отказался от сотрудничества с эсерами. До издания рассказа «Повесть, оконченная благодаря пуле» Грином было написано несколько произведений, показывающих внутренний мир революционеров достаточно глубоко и подробно. Характеры героев этих рассказов во многом похожи на характеры героев-социалистов, описанных Ф. М. Достоевским в романе «Бесы».
Революционеры Грина оказываются глубоко несчастными. Ян из рассказа «Марат» - от природы добрый и чуткий человек, хотя и заразился идеями террора, тем не менее до конца не утратил свои душевные качества, но несмотря на внутренние переживания и борьбу с самим собой остался верен идеалам своих соратников по борьбе с самодержавием. Подобно герою Достоевского Кириллову он идет на смерть, думая, что этим делает жизнь человечества более счастливой, но в результате умножает только печали и скорбь. В рассказе «Приключения Гинча» показан «бледный малокровный юноша» из среды революционного подполья, ратующий за всемирную гармонию и справедливость. Своей страстью к полной и всеобщей справедливости любой ценой он похож на персонажа Достоевского Шигалева. В «Маленьком заговоре» главный герой Геник восстает против террористических замыслов своих товарищей, но, подобно герою Достоевского из романа «Бесы» Шатову, не хочет открыто выступить против них и погибает - кончает жизнь самоубийством.
Мы видим, что отношение автора к героям вышеперечисленных произведений не является положительным или отрицательным, но по некоторым едва заметным намекам в тексте можно понять, что планы насильственного свержения существующей власти, воодушевляющие этих борцов с самодержавием, не находят одобрения у писателя. Так, в рассказе «Марат», когда террорист, от лица которого ведется повествование, проводит томительные часы, ожидая своего друга Яна, который должен подойти к нему после убийства крупного чиновника, видит: «Ожидание победы боролось где-то далеко, внутри, в тайниках сознания с тяжестью больной, бьющей тоски. Она росла и крепла, и тяжелые, кровяные волны стучали в сердце, тесня дыхание» [1]. «Кровяные волны» предвещают кровавое дело, а оно, как известно, не может быть правым и справедливым. Пролитие крови отталкивает как Грина, так и Достоевского. В рассказе «Приключение Гинча» отношение автора к описываемому подпольщику проводится через впечатление главного героя рассказа Лебедева:
«Не верю в людей. Из этого ничего не выйдет.
- Выйдет.
- Я не думаю этого.
- А я думаю, что выйдет справедливость.
Я пожал плечами. Я чувствовал себя старше этого наивного человека с печальным ртом. Он вынул портсигар, закурил смятую папироску и выжидательно смотрел на меня.
- Я тоже не люблю людей, - сказал он, прищурившись, точно увидел на моем воротнике паука. - И не люблю человечество. Но я хочу справедливости».
«Печальный рот» - это деталь портрета героя, передающая усталость от повседневной обыденной жизни и стремление найти ей замену в полной опасностей судьбе служителя революции. Такая деталь портрета вызывает не восхищение «героем», а только жалость, как у читателя, так и у автора.
Более категорично и ясно Грин и Достоевский высказываются о показанных ими на страницах своих повествований «радетелях» за благо общества в монологах Стефана Трофимовича Верховенского из романа «Бесы» и Коломба из рассказа «Повесть, оконченная благодаря пуле». Эти монологи подводят итог размышлений писателей о революции и её последователях.
У Грина в рассказе повествование ведется от имени главного героя - европейского писателя, предположительно француза. О его национальности и о названии страны, где происходит действие, ничего не говорится, да это и не так важно. Главную сюжетную линию составляет история духовного перелома, произошедшего с героем рассказа Коломбом, - именно изменение его души и ума становится основной движущей силой сюжета этого произведения. Главным действующим лицом рассказа является писатель, что позволяет автору с большей наглядностью передать свои мысли и чувства. Не вмешиваясь в жизнь, которая неудержимо течет мимо него, Ко-ломб остается только наблюдателем, всецело сосредотачиваясь на проблемах творческого процесса и придумывании вымышленных, психологически не реалистичных персонажей. «Это был магический круг, осиное гнездо души, полагающей истинную гордость в черствой замкнутости, а пороки - неизбежной тенью оригинального духа, хотя это были самые обыкновенные, мелкие пороки, общие почти всем, но извиняемые якобы двойственностью натуры. Его романы тщательно проводили идеи, в которые он не верил, но излагал их потому, что они были парадоксальны, как и все его существо, склонное к выгодным для себя преувеличениям» [2].
Практически он живет в мире своего воображения, не имеющем ничего общего с действительностью. На наш взгляд, в этом плане уместно сравнить его со Степаном Трофимовичем Вер-ховенским, героем романа Ф. М. Достоевского «Бесы». Степан Трофимович, подобно Коломбу, живет в выдуманном мире, только вместо написания сочинений лелеет для себя фантастическую идею, способную, по его мнению, изменить и улучшить Россию. Думая, что служит ей, постоянно занимается только одним - пустопорожней, никому не нужной болтовней, хотя восторженность и вера в идеалы свободы и равноправия у него совершенно искренни. «Даром никогда ничего не достанется. Будем трудиться, будем и свое мнение иметь. А так как мы никогда не будем трудиться, то и мнение иметь за нас будут те, кто вместо нас до сих пор работал, то есть всё та же Европа, все те же немцы - двухсотлетние учителя наши. К тому же Россия есть слишком великое недоразумение, чтобы нам одним его разрешить, без немцев и без труда. Вот уже двадцать лет, как я бью в набат и зову к труду! Я отдал жизнь на этот призыв и, безумец, веровал! Теперь уже не верую, но звоню и буду звонить до конца, до могилы; буду дергать веревку, пока не зазвонят к моей панихиде!» [3]
Несмотря на очевидную утопичность своих речей и мыслей, герои Достоевского и Грина не лишены острого ума, аналитического склада и тонкой наблюдательности, помогающих им глубже видеть и понимать людей. Так, Степан Трофимович видит духовное несовершенство окружающих его единомышленников и относится к ним весьма иронически. «Все вы из "недосижен-ных", - шутливо замечал он Виргинскому, - все подобные вам, хотя в Вас, Виргинский, я и не замечал той ограниченности, какую встречал в Петербурге chez ces séminaristes, но все-таки вы "недосиженные". Шатову очень хотелось бы высидеться, но и он недосиженный» [4].
Но свое духовное несовершенство и оторванность от людей Верховенский, как и Коломб, не видит, и прозрение для него и героя Грина наступает только в финале произведений. Оба они находятся в поисках пути к умственной и эмоциональной гармонии с самими собой, окружающим миром и людьми, и каждый из них напрягает ум, душу и отметает все лишнее, наносное, поверхностное, будь то свои или другие ошибочные мнения и взгляды. Так, Коломб, исследуя мысли героини своей повести - террористки, исповедующей анархические взгляды, девушки по имени Фай, проходит через череду тяжких сомнений, не зная, как объяснить её внутренний душевный переворот, причины, побудившие её отказаться от массового убийства и даже помешать проведению террористического акта. «Коломб писал повесть, взяв центром ее стремительное перерождение женской души. Анархист и его возлюбленная замыслили "пропаганду фактом". В день карнавала снаряжают они повозку, убранную цветами и лентами, и, одетые в пестрые праздничные костюмы, едут к городской площади в самую гущу толпы. Здесь, после неожиданной, среди веселого гула, короткой и страстной речи, они бросают снаряд, - месть толпе, - казня её за преступное развлечение, и гибнут сами. Злодейское самоубийство их преследует двойную цель: напоминание об идеалах анархии и протест буржуазному обществу. Так собираются они поступить. Но таинственные законы духа, наперекор решимости, убеждениям и мировоззрению, приводят 86
героиню рассказа к спасительному отступлению перед задуманным, наступившим в последний момент... Похитив снаряд, она прячет его в безопасное для жизни людей место и становится из разрушительницы человеком толпы, бросив возлюбленного, чтобы жить обыкновенной, простой, но, в сущности, глубоко человеческой жизнью людских потоков, со всеми их правдами и неправдами, падениями и очищениями, слезами и смехом. Коломб искал причины этой благодетельной душевной катастрофы, он сам не принимал на веру разных "вдруг" и "наконец", коими писатели часто отделываются в трудных местах своих книг. Если в течение трех-четырех часов взрослый, пламенно убежденный человек отвергает прошлое и начинает жить снова - это совсем не "вдруг", хотя был срок по времени малым. Ради собственного удовлетворения, а не читательского только, требовал он ясной динамики изображенного человеческого духа и был в этом отношении требователен чрезмерно. И вот, с вечера пятого дня работы, стал он, как сказано, в тупик перед немалой задачей: понять то, что еще не создано, создать самым процессом понимания причины внутреннего переворота женщины по имени Фай» [5].
Все версии произошедшего изменения писатель, созданный Грином, отвергает. «Он стал писать, зачеркивать, вырывать листки, курить, прохаживаться, с головой, полной всевозможных предположений относительно героини, представив ее красавицей, он размышлял, не будет ли уместным показать пробуждение в ней долго подавляемых инстинктов женской молодости. Веселый гром карнавала не мог ли встряхнуть сектантку, привлечь ее, как женщину, к соблазнам поклонения, успехов, любви? Но это плохо вязалось с ее характером, сосредоточенным и глубоким. К тому же подобное рассеянное, игривое настроение немыслимо в ожидании смерти» [6].
«Соблазн любви», «чувство жалости», «страх» - эти и множество других причин проносятся в его голове и признаются психологически не достоверными, не соответствующими внутренней логике развития душевного мира загадочной девушки. Мы видим в сомнениях и муках творчества главного героя рассказа непосредственное влияние романа «Бесы» Достоевского. Так же, как и Коломб, Верховенский мечется в поисках истины, уходя от мелкого и повседневного, обманываясь, тем не менее, не успокаиваясь, но страдая от непонимания и грубости в силу крайней впечатлительности, чувствительности, а так же слабости воли и характера. «Он не выдержал и стал заявлять о правах искусства, а над ним стали еще громче смеяться. На последнем чтении своем он задумал подействовать гражданским красноречием, воображая тронуть сердца и рассчитывая на почтение к своему "изгнанию". Он, бесспорно, согласился в бесполезности и комичности слова "отечество"; согласился и с мыслию о вреде религии, но громко и твердо заявил, что сапоги ниже Пушкина, и даже гораздо. Его безжалостно освистали, так что он тут же, публично, не сойдя с эстрады, расплакался. Варвара Петровна привезла его домой едва живого» [7]. Можно согласиться с Н. И. Пруцковым, назвавшим Верховенского «большим ребенком»: «Степан Трофимович, как и многие другие люди его поколения. По суждению автора, всего лишь взрослый ребенок, суетный и тщеславный, но при этом бесконечно добрый, благородный и беспомощный Дон Кихот» [8].
Внешне совершенно не похожий на Верховенского, герой Грина обладает умением сохранить мужество в момент опасности, имеет твердый характер, сильную волю, всегда выглядит вполне уравновешенным, уверенным в себе человеком. Переживания и чувства он прячет от всех под маской бесстрастного эстетствующего джентльмена. Но главная черта, объединяющая двух героев Грина и Достоевского, делающая их собратьями по духу, - то, что они живут выдуманной жизнью, но хотят вырваться из замкнутого круга фантазий и ощутить себя как одно целое с человечеством, о котором столько думают, но совсем не знают. Выход из круга для героя Грина -решение загадки перевоплощения Фай. Именно тогда, когда загадка таинственного переворота в мировоззрении девушки будет решена, герой Грина и сам поймет о себе то, о чем раньше не догадывался, и такой же переворот произойдет и в нем самом. Для Степана Трофимовича выход -это осознание, что он, хотя и верующий, но по взглядам своим стоит далеко от Бога и христиан, и соединиться, почувствовать себя вместе с народом российским можно, только придя сначала к Богу и поверив не только разумом, но и сердцем в евангельскую истину, о том, что Бог и любовь одно и то же. «Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все Ангелы с Ним, тогда сядет на Престоле славы Своей, и соберутся перед Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов - по левую. Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: "приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне"».
Тогда праведники скажут Ему в ответ: «Господи! Когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? Или жаждущим, и напоили? Когда мы видели Тебя странником, и приняли? Или нагим, и одели? Когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе? И Царь скажет им в от-
87
вет: "Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне"» [9].
Роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?» был настольной книгой маленького кружка провинциальных социалистов, которому принадлежал Степан Трофимович - их «Библией», их катехизисом. Прийти от романа-утопии Чернышевского к Евангелию - этот долгий путь предстояло пройти Степану Трофимовичу. Как верно заметила Л. И. Сараскина, «в контексте "Бесов" социальная утопия, обещавшая счастье в виде колонн из алюминия и поющих тружеников на тучных полях, является революционной Библией, каноном смуты, ее философской базой и политической платформой. "Их катехизисом" называет Степан Трофимович роман-утопию и подчеркивает, что учебник не так и прост - в нем "приемы и аргументы", практика, может быть и умеренная, но все равно опасная. "О, как мучила его эта книга! Он бросал иногда ее в отчаянии и, вскочив с места, шагал по комнате почти в исступлении. - ...Как все это выражено, искажено, исковеркано! - восклицал он, стуча пальцами по книге. - К таким ли выводам мы устремлялись? Кто может узнать тут первоначальную мысль?" Мечта Степана Трофимовича выйти из уединения и дать последний бой "катехизису" терпит крах именно потому, что главный вывод из книги в глазах ее поклонников носит не дискуссионный характер. "Бесы" как бы фиксируют моменты, когда социальная утопия с прихотливыми фантазиями и чисто романическими ситуациями обретает статус "учебника жизни" и становится своеобразным указующим перстом для "деятелей движения"» [10].
Выступая против диктатуры самодержавия, Степан Трофимович не понимал, что зовет к другой диктатуре, диктатуре анархии. Как сказал русский философ Д. С. Мережковский, «анархия и монархия - два различные состояния одной и той же prima materia, "первого вещества" - насилия как начала власти: насилие одного над всеми - монархия, всех над одним - анархия. Постоянный и узаконенный ужас насилия, застывший "белый террор", обледенелая, кристаллизованная анархия и есть монархия; расплавленная монархия и есть анархия. Мы это видим на опыте, в том, что перед нашими глазами теперь происходит: тающая глыба самодержавия течет огненной лавой революции» [11].
Безусловно, жаль, что Слово Божие открылось Верховенскому только в конце жизненного пути, когда до смерти осталось совсем немного.
«- Теперь прочитайте мне еще одно место, о свиньях, - произнес он вдруг.
- Чего-с? - испугалась ужасно Софья Матвеевна.
- О свиньях. это тут же. ces cochons. я помню, бесы вошли в свиней и все потонули. Прочтите мне это непременно; я вам после скажу, для чего. Я припомнить хочу буквально. Мне надо буквально.
Софья Матвеевна знала Евангелие хорошо и тотчас отыскала от Луки то самое место, которое я и выставил эпиграфом к моей хронике. Приведу его здесь опять:
"Тут же на горе паслось большое стадо свиней, и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло. Пастухи, увидя происшедшее, побежали и рассказали в городе и в селениях. И вышли видеть происшедшее и, пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме, и ужаснулись. Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся".
- Друг мой, - произнес Степан Трофимович в большом волнении, - savez-vous, это чудесное и. необыкновенное место было мне всю жизнь камнем преткновения. dans ce livre. так что я это место еще с детства упомнил. Теперь же мне пришла одна мысль; une comparaison. Мне ужасно много приходит теперь мыслей: видите, это точь-в-точь как наша Россия. Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, - это все язвы, все миазмы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века! Out, cette Russie, que j'aimais toujours. Но великая мысль и великая воля осенят ее свыше, как и того безумного бесноватого, и выйдут все эти бесы, вся нечистота, вся эта мерзость, загноившаяся на поверхности. и сами будут проситься войти в свиней. Да и вошли уже, может быть! Это мы, мы и те, и Петруша. et les autres avec lui, и я, может быть, первый, во главе, и мы бросимся, безумные и взбесившиеся, со скалы в море и все потонем, и туда нам дорога, потому что нас только на это ведь и хватит. Но больной исцелится и "сядет у ног Иисусовых". и будут все глядеть с изумлением. Милая, vous comprendrez après, а теперь это очень волнует меня. Vous comprendrez après. Nous comprendrons ensemble» [12].
Если бы Верховенский остался жив, то это был бы уже другой человек - все высокопарные фразы и ложные верования перед смертью, как шелуха, слетели с него.
Коломб после опасного пулевого ранения, думая, что может умереть, пережил такое же переосмысление духовных ценностей, но, в отличие от Степана Трофимовича, остался жить. Пере-88
жив этот момент, он стал счастливее и нравственно чище, а отношение к людям, которых он считал раньше всего лишь материалом для творчества, наполнилась любовью. Ему остается только со стыдом вспоминать, что раньше «жизнь в том виде, в каком она представилась ему теперь, казалась нестерпимо, болезненно гадкой. Не смерть устрашала его, а невозможность, в случае смерти, излечить прошлое. "Я должен выздороветь, - сказал Коломб, - я должен, невозможно умирать так". Страстное желание выздороветь и жить иначе было в эти минуты преобладающим.
И тут же, с глубоким изумлением, с заглушающей муки души радостью, Коломб увидел, при полном освещении мысли то, что так тщетно искал для героини неоконченной повести. Не теряя времени, он приступил к аналогии.
Она, как и он, ожидает смерти; как он, желает покинуть жизнь в несовершенном ее виде. Как он - она человек касты; ему заменила живую жизнь привычка жить воображением; ей -идеология разрушения; для обоих люди были материалом, а не целью, и оба, сами не зная этого, совершали самоубийство» [13].
Вывод, который делают герои Достоевского и Грина, один и тот же - любить сначала людей и все прекрасное вокруг, потом себя, перестать всматриваться в маленький внутренний мирок, занимаясь рефлексией, открыть удивительный и восхитительный мир вокруг них и понять, что он прекрасен, чудесен и достоин удивления и восхищения. Как только они это поняли, тайна душевного и умственного сознания революционеров была ими раскрыта. Ясно стало, что социалисты и анархисты, прикрываясь красивыми словами, в тайне даже от самих себя хотят только разрушения и хаоса, хотят перемен не для других, а для удовлетворения своей страсти к насилию. Верховенскому открылись по-новому давно известные строки из Евангелия о бесах, вошедших в свиней, как образ демократического движения в России. Коломб за каких-то полчаса, готовясь, казалось бы, к неизбежной смерти, изменил свое мировоззрение и вдруг сразу понял причину перевоплощения Фай. «Наконец-то, - сказал Коломб вслух пораженному Браулю, - наконец-то я решил одну психологическую задачу - это относится, видите ли, к моей повести. В основу решения я положил свои собственные теперешние переживания. Поэтому-то она и не бросила снаряд, а даже помешала преступлению» [14].
На наш взгляд, Ф. М. Достоевский был одним из идейных предшественников А. С. Грина-реалиста. Сопоставительный анализ произведений этих писателей позволяет говорить об идейно-тематических перекличках в их творчестве. Несомненна параллель между образными системами романа Ф. М. Достоевского «Бесы» и реалистических рассказов А. С. Грина: Шатов - Геник («Маленький заговор»), Кириллов - Ян («Марат»), Шигалев - «бледный юноша» («Приключения Гинча»), Вер-ховенский - Коломб («Повесть, оконченная благодаря пуле»). Вывод, который делает Достоевский устами Степана Трофимовича об устроителях «счастливого будущего» российского государства, тождествен выводу Коломба о причинах, побудивших анархистку Фай предотвратить взрыв бомбы, -они оба поняли, что «люди были материалом, а не целью» для них и их соратников. Как Достоевский завершает монологом Верховенского повествование о «бесах» революции, так и Грин финальным монологом Коломба в рассказе «Повесть, оконченная благодаря пуле» завершает цикл повествований о нелегальной жизни эсеров и больше уже не возвращается к этой теме.
Примечания
1. Грин А. С. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 2 / [сост. В. Ковский и др.; под общ. ред. В. Россельса; ил. С. Бродского]. М.: Правда, 1980. С. 81.
2. Грин А. С. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 5. Сердце Пустыни. Екатеринбург, КРОК-Центр, 1994. С. 347.
3. Достоевский Ф. М. Собрание сочинений: в 15 т. Т. 7: Бесы; Глава «У Тихона» / [тексты подгот. и примеч. сост. Н. Ф. Буданова и др.; ред. В. А. Туниманов; АН СССР, Ин-т рус. лит. (Пушкинский дом)]. Л.: Наука: Ленингр. отд-ние, 1990. С. 36.
4. Там же. С. 31.
5. Грин А. С. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 5. Сердце Пустыни. Екатеринбург, КРОК-Центр, 1994. С. 335.
6. Там же. С. 336.
7. Достоевский Ф. М. Указ. соч. С. 24.
8. История русской литературы: в 4 т. Т. 3: Расцвет реализма / [Н. И. Пруцков, М. Т. Пинаев, Л. М. Лот-ман и др.]; ред. Ф. Я. Прийма, Н. И. Пруцков; редкол.: Н. И. Пруцков (гл. ред.) и др. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1982. С. 733.
9. Мф, 106 зач., 25, 31-46.
10. Сараскина Л. И. «Бесы», или Русская трагедия // Достоевский Ф. М. Бесы: роман в трех частях; антология русской критики / сост. Л. И. Сараскина. М.: Согласие, 1996. С. 445.
11. Мережковский Д. С. Пророк русской революции // Достоевский Ф. М. Бесы: роман в трех частях; антология русской критики / сост. Л. И. Сараскина. М.: Согласие, 1996. С. 478.
12. Достоевский Ф. М. Указ. соч. С. 610-611.
13. Грин А. С. Указ. соч. С. 348.
14. Там же.
Notes
1. Grin A. S. Sobranie sochinenij: v 6 t. T. 2 [Collected works: in 6 vol. Vol. 2] / [comp. V. Kowski and others; under the general editorship of V. Rossels; Il. S. Brodsky]. M. Pravda. 1980. P. 81.
2. Grin A. S. Sobranie sochinenij: v 6 t. T. 5. Serdce Pustyni [Collected works: in 6 vol. Vol. 5. The Heart Of The Desert]. Ekaterinburg. the KROK-Centre. 1994. P. 347.
3. Dostoevskij F. M. Sobranie sochinenij: v 15 t. T. 7: Besy; Glava «U Tihona» [Works: in 15 vol. Vol. 7: Devils; Chapter "At Tikhons"] / [texts and notes. Comp. by N. F. Budanova, and others; edited by V. A. Tunimanov; USSR Academy of Sciences, In-t of Rus. lit. (Pushkin house)]. L. Nauka: Leningrad. Dep. 1990. P. 36.
4. Ibid. P. 31.
5. Grin A. S. Sobranie sochinenij: v 6 t. T. 5. Serdce Pustyni [Collected works: in 6 vol. Vol. 5. The Heart Of The Desert]. Ekaterinburg. the KROK-Centre. 1994. P. 347.
6. Ibid. P. 336.
7. Dostoevsky F. M. Op. cit. P.24.
8. Istoriya russkoj literatury: v 4 t. T. 3: Rascvet realizma - History of Russian literature: in 4 vol. Vol. 3: The Rise of Realism / [N. I. Prutskov, M. T. Pinaev, L. M. Lotman and others]; edited by F. J. Priyma, N. I. Prutskov; ed. board: N. I. Prutskov (ed.). Leningrad. Nauka. Leningr. Dep. 1982. P. 733.
9. MF 106, 25, 31-46.
10. Saraskina L.I. «Besy», ili Russkaya tragediya ["Demons," or a Russian tragedy] // Dostoevskij F. M. Besy: roman v trekh chastyah; antologiya russkoj kritiki - Dostoevsky F.M. Demons: a novel in three parts; the anthology of Russian criticism / comp. L. I. Saraskina. M. Accord. 1996. P. 445.
11. Merezhkovskij D. S. [Prophet of the Russian revolution] // Dostoevskij F. M. Besy: roman v trekh chast-yah; antologiya russkoj kritiki - Dostoevsky F.M. Demons: a novel in three parts; the anthology of Russian criticism / comp. L. I. Saraskina. M. Accord. 1996. P. 478.
12. Dostoevsky F. M. Op. cit. Pp. 610-611.
13. Green A. S. Op.cit. P. 348.
14. Ibid.
УДК 81'42
Д. Д. Сатина
Репрезентация художественного концепта gambling в цикле рассказов Р. Л. Стивенсона «Клуб самоубийц»
Понятие концепта используется множеством научных дисциплин, в том числе литературоведением. В данном случае, как правило, используется термин художественный концепт. Его природа в настоящее время не до конца изучена, и общепринятого определения художественного концепта, как и алгоритма его анализа, не существует. Кроме того, художественный концепт, как и художественный образ, способен отражать индивидуальное мировосприятие писателя, что осложняет разграничение этих понятий, однако не делает их равнозначными. Вероятнее всего, концепт следует считать более общим понятием, он не равен образу, но может быть реализован в тексте через образ или их совокупность. Художественный концепт как единица индивидуальной картины мира писателя, представленная в тексте, играет важную роль в раскрытии проблематики произведения. В данной статье анализируется структура и содержание концепта gambling (азартная игра) на материале цикла рассказов Р. Л. Стивенсона «Клуб самоубийц». Хотя данный концепт едва ли возможно назвать основным в обозначенном произведении, его репрезентация подтверждает некоторые положения творческой концепции автора. Кроме того, азартные игры - одно из древнейших изобретений человечества. Первоначально они имели сакральный смысл и, постепенно превратившись в средство развлечения, сохранили важное место в общественной жизни. Закономерно, что столь значимое явление нашло отражение в литературном творчестве.
The concept, one of the basic notions of cognitive linguistics, has become a matter of interest for many disciplines. Literary studies is one of them, because a literary concept as a part of the writer's individual world image, being represented in the text, can be helpful in revealing the main idea or ideas of the literary work.However, there is no generally accepted definition of the literary concept or the standard procedure of its analyses. The notion of a literary concept is interconnected with that of a literary image, but they can hardly be totally identified, though a literary concept may include an image or images and to be represented in the text by their means. In this article we make an attempt to analyze the structure and the contents of the concept gambling in the series of short stories by R. L. Stevenson "The Suicide Club". Although this concept can hardly be treated as basic in the mentioned literary work, its representation proves some points of the author's creative philosophy. Besides, gambling is one of the mostancient inventions of the humankind. It originated as a religious practice aiming to establish the contact with the supernatural and later became a popular entertainment. However, gambling remainedan important part of cultural and social life, and it is no surprise that this phenomenon has found its reflection in literature.
© Сатина Д. Д., 2017 90
