CC BY
173
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2008. № 2
Т.Ф. Иванова
ТРАДИЦИИ ЕВРОПЕЙСКОЙ
СРЕДНЕВЕКОВОЙ ПОЭЗИИ В ЦИКЛЕ А.А. БЛОКА
«СТИХИ О ПРЕКРАСНОЙ ДАМЕ»
Рождение модернистского искусства в русской литературе на исходе XIX в. предопределило принципиальную новизну литературно-художественного сознания XX в., во многом подготовленную «художественной революцией» рубежа XIX—XX вв. Но вместе с утверждением принципиально новой художественной эстетики русский модернизм и в первую очередь символизм в своем развитии и становлении опирался не только на широкие традиции русской классики предшествующих эпох, но и на западноевропейское искусство в целом. Так, Эллис в статье «О современном символизме, о "чорте" и о "действе"», опубликованной в «Весах» за 1909 г., приходит к следующему выводу: « <...> постепенно растущее осознание его <т.е. символизма>, точнее — самосознание, приводит его теоретиков к неожиданным выводам, основная тенденция которых — убеждение в его глубокой, преемственной связи с самим существом прежних литературных "школ", ощущение глубоких идейных корней в прошлом»1.
Русские символисты обладали энциклопедическими знаниями. В.Я. Брюсов прекрасно разбирался в ассирийских, византийских, римских сюжетах и символике, переводил Э. Верхарна. А. Белый увлекался Востоком, антропософией. «Безудержный мировой "аппетит", — пишет Л.А. Колобаева, — движет поэзией Бальмонта. Его лирический герой — некий блуждающий дух, который стремится заговорить на всех языках, увидеть все города земли, все страны, приблизиться к тайне разных культур»2. В сознании А. Блока понятие «дом», по замечанию З.Г. Минц, было тесно связано с русской культурой: уклад бекетовского дома, в котором поэт провел детские и юношеские годы, вобрал в себя все богатство культурных традиций русской интеллигенции. «<...> в нашей среде, — пишет Е.Ю. Караваева-Кузьмина, — сосредоточилась вся мировая культура: цитировали наизусть греков, увлекались французскими символистами, считали скандинавскую литературу своею, знали философию и богословие, поэзию и историю всего мира, в этом смысле были гражданами вселенной, хранителями великого культурного музея человечества»3. И потому закономерно одновременное присутствие и сочетание архетипов, мифологем, кодов самых разных культур в художественно-эстетической практике символистов, что позволяет обозначить символистское искусство
рубежа веков как диалог культур, как поликультурное искусство. Подобная многоаспектность искусства в наибольшей степени проявляется в пограничную ситуацию, динамика развития которой отличается тотальным изоморфизмом всего целого культуры; «принципиальная итеративность, — констатирует Э.В. Сайко, — становится главным свойством перехода»4.
Актуальна ситуация перехода и для эстетики русского символизма конца XIX— начала XX в., в которой ощущение «начал и концов», канунов и рубежей приобретает вполне осознанный характер, что придает новому искусству мозаичный характер. Удивительно верно в этом отношении наблюдение А. Белого: «Новизна современного искусства лишь в подавляющем количестве всего прошлого, разом всплывшего перед нами; мы переживаем ныне в искусстве все века и все нации, прошлая жизнь проносится мимо нас»5. Об этом пишет и Александр Блок в письме к отцу от 30 декабря 1903 г.: «Мои главные "впечатления" сосредоточивались за этот период на настоящем литературы, и лично, без оговорок, могу констатировать в ней нити истинного Ренессанса»6. Таким образом, русские символисты вырабатывали универсальную синтетическую эстетику, уникальность которой состоит в том, что она усваивала открытия предшествующих литературных школ и традиций. Установка же на одновременность культур в XX столетии сделала возможным понимание каждой культуры — античной, средневековой, нововременной — как собеседника, обнаруживающего в общении с наличными образами культур свои потенциалы, ранее не реализованные смыслы.
В этом «параде культур», составляющем содержательную основу символистского искусства, явственнее всего обнаруживаются Средние века. А. Белый, в чьем многогранном творчестве вопросы теории символизма имеют едва ли не первостепенное значение, провозгласивший, что «<...> в европейское замкнутое в себе искусство XIX столетия влилась мощная струя восточной мистики; под влиянием этой мистики по-новому воскресли в нас Средние века»7, видит корни символизма в Средневековье. Такого рода заявление имеет реальные основания: символисты, категорически настаивая на принципиальной новизне эстетики символистского искусства в русской литературе конца XIX в., тем не менее явились глубоко органичными продолжателями всех прежних литературных традиций — и в первую очередь, без сомнения, продолжателями романтизма, генеалогические истоки которого следует искать в эпохе Средних веков. В.Г. Белинский во второй статье пушкинского цикла приходит к выводу, что романтизм был порожден Средними веками: «Хотя романтизм есть общее духу человеческому явление, во все времена и для всех народов присущее, но он считается какой-то исключительною принадлежно-
стью Средних веков и даже носит на себе имя народов романского происхождения, игравших главную роль в эту великую и мрач-
о
ную эпоху человечества»0.
Наиболее чутким к дыханию средневековья в XX в. стал Н.А. Бердяев: «В истории, как и в природе, существует ритм, ритмическая смена эпох и периодов, смена типов культуры, приливы и отливы, подъемы и спуски <...> Нам суждено жить в историческое время смены эпох. Эпоху нашу я условно обозначаю как конец новой истории и начало нового средневековья. все категории мысли новой истории, все ее направления кончены и начинается мышление иного мира, мира нового средневековья»9. Оценивая подобным образом специфику ситуации рубежа веков, Н. Бердяев тем самым определяет духовную составляющую своей эпохи как конец безрелигиозного периода жизни Нового времени и начало иной — религиозной — эпохи: «Новым средневековьем я называю ритмическую смену эпох, переход от рационализма новой истории к иррационализму или сверхрационализму средневекового типа»10.
Интенсивные поиски нравственных ориентиров и плодотворное развитие религиозно-философской мысли в России на рубеже XIX—XX вв. обусловили общую устремленность всех сфер духовной жизни к постижению вечных проблем бытия. Религиозное понимание действительности стало доминантой для русского символизма, поскольку в нем художественно-эстетическими поисками его теоретиков и практиков было выработано представление, что искусство по своему содержанию в принципе не может не быть религиозным. Особенно плодотворно эти идеи разрабатывались А. Белым, в чьей теории символизма лейтмотивом звучит мысль: «Искусство не имеет никакого собственного смысла, кроме религиозного»11. Именно в этом тяготении к вечному Н.А. Бердяев видит наступление нового средневековья. Более того, он приходит к выводу о том, что «Россия никогда не выходила окончательно из Средневековья, из сакральной эпохи, и она как-то
почти непосредственно перешла из остатков старого средневе-
12
ковья, от старой теократии к новому средневековью»12.
Русских символистов, ощущавших себя в первую очередь «создателями, творцами и пророками новой религиозности будущей культуры»13, привлекал опыт религиозного сознания Средних веков. Они рассматривали Средние века как время, близкое им по духу, интимно-родственное, как время, явившее свету образ грядущего мира, глубоко прочувствованного и осмысленного средневековыми мистиками в образе Града Божьего. Средневековый образ Царствия Небесного привлек к себе самое пристальное внимание нового искусства: «. смысловым центром напряженной, бурлящей в своей живой неоформленности религиозной и духов-
7 ВМУ, филология, № 2
ной жизни человечества, с точки зрения символистов, оставалась все же эпоха Средневековья, где сталкивались как идеи предыдущих эпох (Платон, Плотин), так и новые, собственно христианские, смысл которых будет жить, то затухая (как в эпоху Возрождения), то вновь разгораясь (как в эпоху немецкого романтизма) вплоть до XX в.»14. Иными словами, романтики Средневековья, переживая положительное чувство присутствия Божественного во всем конечном, открывая таинственные связи между «там» и «здесь», наметили путь к спиритуализации бытия для русских символистов в начале XX в., уверовавших в возможность символистского искусства, религиозного и теургического по своей природе, пресуществить земную жизнь в творческой воле. Поэтому символистское теургическое искусство рубежа XIX—XX вв. в своей глубинной духовной основе являет собой одно из убедительнейших доказательств наступления «нового средневековья», когда «область духовного была выделена и освобождена»15.
Духовно богатой личностью, потрясающей современников глубиной духа, был А.А. Блок, о ком М.М. Пришвин в своем дневнике за 1926 г. скажет: « Блок для меня — это человек, живущий в "духе", редчайшее явление. Мне также неловко с ним, как с людьми из народа: сектантами, высшими натурами. Это и плюс аристократизм стиха, в общем, какая-то мучительная снежная высота, на которой я не бывал, не могу быть, виновачусь в этом себе и утешаюсь своим долинным бытием без противопоставления»16. Именно А. Блок, несмотря на то что все символисты в равной степени претендовали на нечто большее, чем только желание утвердить новую художественную эстетику, все же ярко выделяется на общем фоне: жизнетворчество настолько прочно укоренилось в его сознании, что стало личностной позицией, неким императивом, определяющим отношение поэта к бытию вообще. Но этот императив выразился не столько на уровне деклараций и пассивного отрицания уже сложившихся форм бытия, сколько вылился в реальное, действенное стремление «воплотить в жизни "создания игры" своего воображения посредством воли и энергии»17. И именно поэтому поэт воспринял идею пресуществления мира как личную религиозную задачу: софийное начало ощущалось им не как умозрительное построение религиозно-философской мысли, но как начало, исходящее от живого, любимого им человека — Л.Д. Менделеевой. В письме от 23 декабря 1902 г. поэт пишет: «Ты — вся женственность, не оставившая женщины, и женщина, не возмущающая женственности. Верь мне, что этого таинственного и редкого в мире сочетания почти никогда нельзя встретить»18. Певец Прекрасной Дамы, ослепленный юной Л. Менделеевой, испытывая чувство всепоглощающей любви, увидел в
ней божественное начало, ощутил дыхание Женственной Тени: «Предчувствую Тебя. Года проходят мимо — / Все в облике одном предчувствую Тебя»19.
А. Блок в контексте вселенского ожидания грядущего преображения на рубеже веков, познакомившись с поэзией и философией Вл. Соловьева, сразу и всецело был захвачен его софиологи-ческими идеями. А. Блок вслед за своим «властителем дум» уверовал в то, что только в силах Софии как Мировой Души, являющей собой потенции абсолютного единства, возможно соприкосновение идеального и реального миров, и через то — пресуществление последнего на духовных началах: «На темной основе разлада и хаоса, — пишет русский философ, — невидимая сила выводит светлые нити всеобщей жизни и слаживает разрозненные черты вселенной в стройные образы»20. Плененный мистическим опытом и философскими умозрениями Вл. Соловьева А. Блок создает в 1901—1902 гг. «Стихи о Прекрасной Даме» как «особый психологический комплекс религиозно-мистических переживаний духовного единения человека с божеством, религиозного взаимоотношения с миром, сформировавшегося в рамках христианской парадигмы и достигшего расцвета в период Средних веков»21.
Кроме того, А. Блок в «Стихах о Прекрасной Даме», создавая образ главной героини, продолжает традиции средневековой поэзии в ее в основных образах и мотивах (ожидания, мечты, служения, рабства, помутнения разума, бесконечного преклонения лирического героя перед Дамой сердца и т.д.). Но А. Блоку вместе с тем удалось раскрыть и «ранее нереализованные смыслы» образа Прекрасной Дамы. Если для средневековых поэтов Прекрасная Дама была идеальной, не знающей изъянов земной женщиной («Как совершенна голова! / Смотрю — и небо я постиг. / Лицо — таких найдешь ли два? / То херувима нежный лик./ И две звезды на нем блестят...»22), которая является «смыслом всей жизни», то А. Блок увидел в своей любимой нечто большее — свет, божественное начало: «Вхожу я в тёмные храмы, /Совершаю бедный обряд. /Там жду я Прекрасной Дамы / В мерцаньи красных лампад»23. В письмах же поэта к невесте лейтмотивом звучит мысль о своей бесконечной недостойности Ее: «Я клянусь Тебе, что любовь к Тебе больше моей жизни и моей смерти, больше всего во всей вселенной, звенящая и ликующая, что мне мало трех жизней, мало вечности, мало человеческой силы, чтобы выразить Тебе, высказать хоть ближе к Вечной Неподвижной Правде все, чем Ты была, есть и будешь для меня. И песен мне моих мало, и часто я жалею о них, о их бледности, о самой невозможности языка человеческого сказать все, что бессильно вырывается и не может прорваться. Нужны церковные возгласы, новые храмы,
небывало целомудренные, девственные одежды, неслыханные,
24
нездешние голоса и такие своды, которым и конца нет»24.
Прозрев в смертной святой лик, земное воплощение Вечной Женственности, высшее начало, А. Блок «продолжает» во многом традицию романтизма Средних веков: провансальцы и миннезингеры, воспев чувство идеальной рыцарской любви к совершенной земной женщине, куртуазной Прекрасной Даме (domina) («... в мыслях — лишь она одна, / И до других мне дела мало. / Лишь от нее — моя опала. / Погибель с нею не страшна. / Одна мне только и нужна, / Конец мой и мое начало / Днесь и в любые времена»25), сделали возможным ее обожествление в последующем. И уже начиная с XIII в., века страстных исканий религиозной и нравственной правды, когда единственно естественным влечением всего существующего признавалось влечение к Богу, любовь земная и любовь небесная более не противопоставляются, а, наоборот, сопоставляются: «.в них открывается что-то сродное, какая-то глубокая внутренняя связь. По ту сторону чувственного мира обращается теперь взор истинного любовника, и перед ним уже начинают вырисовываться вдали светлые очертания "новой жизни"»26. Иными словами, напряженная идеализация любви к domina средневековыми поэтами стала предощущением любви небесной: идеальная земная любовь, воспетая провансальцами и миннезингерами, постепенно превращаясь в мистический экстаз, поднимая любящего выше жизни, протянула неуловимые нити между небом и землей, приоткрыв завесу неведомого.
Ощущение Божественного во всем конечном, этот мистический союз небесного и земного, был с новой силой глубоко восчувствован на рубеже Х1Х—ХХвв., в эпоху «нового средневековья»: «Новое учение о любви, связанное с новым религиозным сознанием, — констатирует Н. Бердяев, — может искать свои истоки не в родовой любви и не в безличном аскетизме, а в романтизме <...> В рыцарском культе Прекрасной Дамы, в любви к Деве Марии прекраснейшей, как бы является уже в мире Афродита Небесная, и восстает личность в своей сверхприродной и внеприрод-ной сущности, зародилась новая, невиданная еще, лишь предчувствуемая любовь.»27. И первым увидел Прекрасную Даму Средних веков в Л.Д. Менделеевой Е.П. Иванов, написавший в письме от 23 декабря 1940 г. Р.В. Иванову-Разумнику: «<...> в Любе была сфера, которая вызывала в сфере Блока образ Прекрасной Дамы»28.
В духе этой мистической любви были переосмыслены и собственные чувства, ставшие призывами и молитвами, обращенными к божеству. Отныне поэт видит себя в образе отрока, давшего обет вечного служения божеству: «Я, отрок, зажигаю свечи, / Огонь кадильный берегу. / Она без мысли и без речи / На том смеется берегу»29. Неслучайно Эллис в письме А. Блоку восклицает:
«В Ваших стихах о Пр<екрасной> Даме есть нечто средневековое <...> Может ли современная душа молиться образам ср<едне>ве-ковья?.. Да!»30.
Само любовное чувство, дотоле юношески непосредственное, приняло иной, новый характер: «.влюбленность стала меньше призвания более высокого, но объектом того и другого было одно и то же лицо.»31. Поэтому любовь, в которой поэт видит начало, соединяющее его с божеством, ныне принимает иные — грандиозные и вселенские — масштабы, чуждые обычных измерений: «В моём забвеньи без печали / Я не могу забыть порой, / Как неутешно тосковали / Мои созвездья над тобой!»32.
Символисты (в частности, А. Блок, утверждавший божественное достоинство личности в «Стихах о Прекрасной Даме» и следовавший за традициями провансальцев и миннезингеров, впервые воспевших идеальную рыцарскую любовь к земной женщине) смогли раскрыть новые, нереализованные смыслы Средневековой поэзии на рубеже Х1Х—ХХвв., в эпоху «мышления иного мира, мира нового средневековья».
Примечания
1 Эллис. О современном символизме, о «чорте» и о «действе» // Весы. 1909. № 1. С. 77—78.
2 Колобаева ЛА. Русский символизм. М., 2000. С. 62.
3 Караваева-Кузьмина Е.Ю. Встречи с Блоком // Учен. зап. Тартусского ун-та. 1968. № 209. С. 267—268.
4 Сайко Э.В. Переход как феномен социальной эволюции (хаос и конструктивные характеристики) // Искусство и наука об искусстве в переходные периоды истории культуры. М., 2000. С. 74.
5 Белый А. Критика. Эстетика. Теория символизма: В 2 т. М., 1994. Т. 1. С. 143.
6 Письма А. Блока к родным / Предислов. и примеч. М.А. Бекетовой. Л., 1927. С. 96—97.
7 Белый А. Указ. соч. С. 169.
8 Белинский В.Г. Собр. соч.: В 3 т. М., 1948. Т. 3. С. 225—227.
9 Бердяев Н.А.. Новое средневековье. М., 1991. С. 5.
10 Там же. С. 8.
11 Белый А. Указ. соч. С. 169.
12 Бердяев Н.А.. Новое средневековье. М., 1991. С. 12—13.
13 Бычков В. 2000 лет христианской культуры sub specie aesthetica. Т. 2. Славянский мир. Древняя Русь. Россия. М.; СПб., 1999. С. 396.
14 Игошева Т.В. «Стихи о Прекрасной Даме» Александра Блока: поэтика религиозного символизма. В. Новгород, 2003. С. 10.
15 Бердяев Н.А. Русский духовный ренессанс начала XX в. и журнал «Путь». К десятилетию «Пути» // Философия творчества, культуры и искусства: В 2 т. М., 1994. Т. 2. С. 303.
16 Александр Блок. Новые материалы и исследования // Лит. наследство: В 4 кн. М., 1980—1987. Т. 92. Кн. 2. С. 331.
17 Быстров В.Н. Идея преображения мира в творческом сознании А. Блока // Литература и история (Исторический процесс в творческом сознании русских писателей XVIII—ХХвв.). СПб., 1996. С. 213.
18 Александр Блок. Письма к жене // Лит. наследство. М., 1978. Т. 89. С. 213.
19 Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1960-1963. Т. 1. С. 94.
20 Соловьев В.С. Духовные основы жизни. СПб., 1897. С. 19.
21 Игошева Т.В. Указ. соч. С. 11.
22 Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов. М., 1974. С. 323.
23 Блок А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 1. С. 97.
24 Александр Блок. Новые материалы и исследования... Т. 92. Кн. 2. С. 212.
25 Шишмарев В. Лирика и лирики позднего Средневековья. Очерки по истории поэзии Франции и Прованса// Петерб. ун-т. Истор.-филол. фак-т. Записки. Ч. 102. Париж, 1911. С. 312.
26 Бердяев Н.А. Метафизика пола и любви // Русский Эрос, или Философия любви в России. М., 1991. С. 247.
27 Александр Блок. Новые материалы и исследования // Лит. наследство: В 4 кн. М., 1980-1987. Т. 92. Кн. 4. С. 655.
28 Блок А. Указ. соч. Т. 1. С. 204.
29 Александр Блок. Новые материалы и исследования. Т. 92. Кн. 2. С. 283.
30 Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1962. Т. 8. С. 654.
31 Там же. Т. 1. С. 209.
