CC BY
142
27. Гершензон М.О. История молодой России. М., 1908. С. 2.
28. Цявловский М.А. Гершензон-пушкинист // РГАЛИ. Ф. 2558. Оп. 2. Ед. хр. 236. Л. 14.
29. Гершензон М. О. Литературное обозрение // Научное слово. 1904. № 9. С. 140.
30. Рашковский Е.Б. Историк Михаил Гершензон // Новый мир. 2001. № 10. С. 128-138.
31. Гершензон М. О. Ответ П. Струве // Русская мысль. 1910. № 2. С. 170.
32. ГершензонМ.О. Видение поэта М., 1919. С. 11.
33. Гершензон М.О. Северная любовь Пушкина // Вестн. Европы. 1908. № 1.
34. Евлахов А.М. Гергарт Гауптман. Ростов н/Д, 1917. С. IV.
35. Айхенвальд Ю.И. Силуэты русских писателей. М., 1905. С. 97.
36. Гершензон М.О. Литературное обозрение // Научное слово. 1904. № 3. С. 165.
37. Гершензон М.О. Очерк развития немецкой художественной литературы в 19 веке // Русская мысль. 1902. № 1. С. 1-19.
38. Герцык Е.К. Воспоминания. Париж, 1973. С. 60.
39. Гершензон М.О. Литературное обозрение // Научное слово. 1903. № 10. С. 143.
40. Без подписи. [Рецензия]. Н. Котляревский. Старинные портреты // Вестн. Европы. СПб., 1907. № 9. C. 366.
41. Виноградов П.Г. Villainage in England. N. Y., 1966.
42. Бахрах А.В. По памяти, по записям: литературные портреты. Париж, 1980. С. 81.
43. Хализев В.Е. Интерпретация и литературная критика // Проблемы теории литературной критики: сб. ст. / под ред. П. А. Николаева, Л.В. Чернец. М., 1980. С. 91-92.
Поступила в редакцию 5.12.2008 г.
Khrastaleva A.V. Gershenzon’s slow reading: at the sources of method. The article is dedicated to the urgent problem of methodology in the modern literary criticism. It is shown that despite the alleged independence of the method, in practice, M.O. Gershenzon fractionally used the approaches of the existing schools, i.e. the approach of the cultural-historical school, comparative literary studies, psychological trend, etc. It is argued that slow reading is a predominantly biographical method, as it was always formed on a biography studying. It is suggested to differentiate the method itself and its educative appeal to “read slowly” addressed to a new reader.
Key words: method; M.O. Gershenzon; slow reading.
УДК 882
«ТОСКУ РАСКУРИВАТЬ»: МОТИВНЫЙ КОМПЛЕКС ТОСКИ ПО ЛЮБИМОМУ В ПОЭЗИИ М.И. ЦВЕТАЕВОЙ ПЕРИОДА ЭМИГРАЦИИ
© С.А. Старостина
В статье рассмотрен мотивный комплекс тоски по любимому человеку как составляющий элемент концепта ‘тоска’. Выявлены основные образы (слезы, одиночество, плачь), с помощью которых этот мотив выражен в поэзии М.И. Цветаевой периода эмиграции.
Ключевые слова: концепт; мотивный комплекс; тоска по любимому.
Революционные события 1917 г., гражданская война, драматические события личной жизни М.И. Цветаевой стали причиной ее отъезда из России. Весной 1922 г. поэт вместе с дочерью покинула родину. В эмиграции Цветаева создавала произведения, в которых нашли выражение самые разные эмоции: любовь, ревность, страсть, восхищение и др. Однако одной из наиболее ярких является эмоция тоски, проявившаяся через уникальную цветаевскую чувственность и экспрессию. Емкое понятие тоска в лирике поэта подвержено делению на отдельные элементы, которые возможно определить как
мотивные комплексы тоски. Они включают в себя множество составляющих, в частности мотивный комплекс тоски как состояния души, мотивный комплекс тоски по родине.
Однако особое место в эмигрантской поэзии Цветаевой занимает мотивный комплекс тоски по любимому. В лирику поэта этого периода проникает мотив одиночества и женского горя, которые тесно переплетаются между собой. Ее постоянно гнетет чувство непонимания, физическая оторванность от мужа не столь значима, как душевная и духовная. Не случайно в июне 1922 г., практически сразу после приезда из России, автор
пишет стихотворение «В пустынном храмине...». В этом произведении возникает образ пустынного храмина (храма), в котором когда-то жила вера, проводились службы, «троилась» икона Отца, Сына и Святого Духа, слышался запах благовоний, однако сейчас вместе с утратой веры все это потеряло свое предназначение, как душа поэта опустошена и потеряна без собственной «веры» -понимания любимого:
В пустынной храмине Троилась - ладаном.
Зерном и пламенем На темя падала... [1].
Лирическая героиня готова многим пожертвовать, положить половину собственной жизни на алтарь семейного счастья и благополучия: «Пол-жизни? - Всю тебе! / По-локоть? - Вот она!» [1, с. 130].
Для поэта бытовое устройство дома всегда занимало далеко не первое место в жизни. Цветаева не питала душевной приязни к кристальной чистоте, а хлопоты по дому казались бесполезной тратой сил и времени, которые можно посвятить намного более важным и значимым делам. Об этом свидетельствуют многочисленные воспоминания ее родных. Приехавшая после нескольких лет разлуки в гости к сестре А.И. Цветаева «ужаснулась тому запустению, беспорядку и грязи, которыми зарос дом сестры. Воспользовавшись ее отсутствием, она начала приводить все в порядок; мыть, чистить, гладить. И вместо благодарности услышала от вернувшейся домой Марины: «Мне это совершенно не нужно!.. Не трать своих сил!» [2]; или хотя бы тот факт, что «год чешской жизни кончился тихо и мирно, если не считать, что хозяин дома, где жили Эфроны, подал на них в суд за плохое содержание комнаты» [2, с. 275]. Все это красноречиво свидетельствует о том, с какой силой ей хотелось обрести триединство - моральное, духовное и физическое - с любимым, если она готова стать его «жаровнею», центром уюта в доме со всем потоком хлопот и тягот, «научиться» управляться с домашней утварью, долгими ночами согревать его руки своим теплом:
Домашней утварью:
Тоску раскуривать,
Ночную скуку гнать,
Земные руки греть! [1, с. 130].
Однако, находясь в рамках быта, давящей «домашней утвари», тоска Цветаевой, которая отчасти и составляет ее внутреннее пространство, не пропадает, но она не станет пылать огромным всепоглощающим пламенем, вырывающимся наружу, а будет тихо раскурена в глубине души. Она готова любить бессловесно, беззвучно, не требуя безумных поступков, своей уже зрелой, мудрой любовью, которая, пройдя вместе с ней жизненный путь с ранней юности, не требует ночных серенад и пылких возлияний, ее душе нужно просто парить в мире ласточкой.
Стихотворение написано классическим хореем, который создает спокойную, убеждающую интонацию. Мотив одиночества, попытка противостоять этому состоянию и сделать все возможное, чтобы помешать увеличению пропасти, возникшей между любящими людьми, выражается через ряд приемов, присущих исключительному синтаксическому строю поэзии Цветаевой. Обилие восклицательных знаков, тире, многоточий позволяет привлечь внимание адресата, остановить его, подтолкнуть к осмыслению сложившейся ситуации.
Однако чувство одиночества было сопряжено не только с постоянными разлуками и возрастающим отчуждением между супругами, но и «одиноким» положением ее как художника слова, поэтому мотив одиночества находит свое выражение и в стихах, адресованных собратьям по перу.
Цветаева на протяжении всей своей жизни вела непрерывную переписку, а в нередких случаях была лично знакома со многими литературными деятелями (О. Мандельштам, М. Слоним, Б. Пастернак, Р.М. Рильке и др.). «Эпистолярные романы» заняли значимое место в зарубежной жизни поэта. Цикл стихотворений «Провода» (1923) являет собой калейдоскоп чувств и эмоций, которые волновали душу поэта во время ее «заочных» и «заоблачных» отношений с Б. Пастернаком. Их переписка продолжалась многие годы, но именно «Провода», написанные в самом начале их дружбы, раскрыли суть того, что значит любить, мечтать, провожать, страдать по-цветаевски. Главным, что имело значение для нее в Пастернаке, был Поэт, именно собрат по ремеслу, тонко чувствовавший каждое колебание струн ее души. Но это стихотворение, написанное о нескорой, но неми-
нуемой разлуке, выражает пророческие мысли автора. Она тоскует по родственной, всецело понимающей ее душе. Крик ее внутренней надорванности безграничен. Его вместилищем может быть только огромное всеобъемлющее сердце поэта:
Чтоб высказать тебе... да нет, в ряды
И в рифмы сдавленные... Сердце - шире!
Боюсь, что мало для такой беды
Всего Расина и всего Шекспира! [1, с. 175].
При создании произведения поэт прибегает к образам мифологических героев, которые в веках прославились своей безграничной любовью, ставшей символом верности. Именно ее Цветаева боится утратить с потерей «родного» поэта:
“Все плакали, и если кровь болит...
Все плакали, и если в розах - змеи”...
Но был один - у Федры - Ипполит!
Плач Ариадны - об одном Тезее! [1, с. 175].
Возникает образ Стикса - реки мертвых, символизирующей крайнее отчаяние лирической героини. Она ощущает в себе «мертвую» кровь, которая, как мертвый Стикс, будет течь по венам, где раньше струилась алая, соленая «жизнь». Остается уповать на поддержку телеграфного столба-гиганта, подставившего ей свое «могучее плечо» для слез и обнявшего своими «проводами», которые отчасти утолят боль проводов «души»:
О, по каким морям и городам
Тебя искать? (Незримого - незрячей!)
Я проводы вверяю проводам,
И в телеграфный столб упершись - плачу
[1, с. 176].
В последнем отрывке цикла, не найдя в себе сил поверить в окончательную и безвозвратную утрату человека, который был лирической героине не только другом, собратом по творческой деятельности, но и источником жизненных и творческих сил, она выражает свое стремление ждать, верить и надеяться на неминуемую встречу. Уверенность в принятом решении подчеркивается определенной стилистической фигурой -рефреном, усложненном анафорой:
Терпеливо, как щебень бьют,
Терпеливо, как смерти ждут,
Терпеливо, как вести зреют,
Терпеливо, как месть лелеют -<.. .>Терпеливо, как рифмы ждут,
Терпеливо, как руки гложут [1, с. 180].
Однако долгожданная встреча произойдет уже в ином мире, в «вечном доме», что подчеркивается звуковым омонимом: «И домой: / В неземной - / Да мой» [1, с. 180].
При написании «Проводов» автор использовал разные стихотворные размеры, создавая впечатление прерывистой речи человека, спешащего поделиться своим отчаяньем и предвидением неминуемой утраты. Лирическая героиня кричит, срывая голос, затем тихо, еле слышно шепчет. В этом произведении представлен колоссальный диапазон эмоций: от бури неприятия к тихому смирению и безропотному ожиданию. Необходимый эмоционально-экспрессивный эффект в стихотворении создают выразительный образ лирической героини, обилие разнообразных стилистических фигур, интонационных и смысловых акцентов.
Отношения с единомышленниками, с собратьями по перу, как и с другими окружающими ее людьми, строились у Цветаевой по-особенному, они выходили за рамки общепринятых понятий, что давалось нелегко объектам ее интереса: «Боюсь, что беда (судьба) во мне, я ничего по-настоящему, до конца, т. е. без конца, не люблю, не умею любить, кроме своей души. Мне во всем - в каждом человеке и чувстве - тесно, как во всякой комнате, будь то нора или дворец. Я не могу жить, т. е. длить, не умею жить во днях, каждый день, - всегда живу вне себя. Эта болезнь не излечима и зовется: душа» [2, с. 290].
Стихотворение поэта «Попытка ревности» (1924) не имеет прямого адресата. Можно лишь предполагать, что оно посвящено либо М. Слониму, либо К. Родзевичу, либо обоим, поскольку Цветаева активно общалась с ними в период создания произведения. Косвенное подтверждение этого может заключаться в том, что личное местоимение «вы», выступающее обращением, написано с маленькой буквы, тогда как «Вы» употребляется автором в произведениях, имеющих определенного адресата. Произведение, начинающееся вопросом-обращением «Как живется вам с другою,- / Проще ведь?» [1, с. 242], несет печать боли от потери близкого человека и попытку переосмыслить в
себе причину утраты. Однако, несмотря на расстояние и потерю любви, душа поэта не теряет родственной связи с дорогим ей человеком: «Души, души! быть вам сестрами, / Не любовницами - вам!» [1, с. 242].
«Попытка ревности» пропитана иронией, презрительным унижением «простой», «стотысячной» женщины, отнявшей у поэта любимого. Цветаева иронизирует и над самим адресатом, который для нее теперь «бедняк», отдавший предпочтение возможности сойти с любовного алтаря, дарованного ему «божества», в обыденный мир «земной женщины, без шестого чувства». Однако Цветаевой приходит осознание, что любые отношения с ней ложатся тяжелой ношей на плечи близких людей, но она не в силах заставить себя спуститься на «несвойственный» ей уровень. Это и приводит к неимоверным душевным страданиям, которые оборачиваются болью и одиночеством: «Судорог да перебоев - / Хватит! Дом себе найму» [1, с. 242].
Последними строками Цветаева делится с читателями шаткостью своего душевного состояния. Несмотря на появление «другого», она не может обрести легкость и внутренний покой, не может избавиться от гнетущей тоски и в самых потаенных уголках своего сердца надеяться, что «новая», «земная» любовь такими же путами сдавливает ее «бедняка»: «Как живется, милый? Тяжче ли -/ Так же ли - как мне с другим» [1, с. 249].
Стихотворение «Вьюга наметает в полы.», несущее в себе настроение разверзнувшейся пропасти, было написано в один день с «Попыткой ревности». Это произведение заключено в статичную форму, в отличие от динамичного строя предыдущего. Тоска соотносится с образом вьюги, непрошено проникшей не только в дом, но в душу поэта, окутав их ледяным саваном одиночества. Героиня страдает от бесконечных разрывов и разломов, которые непосильной тяжестью легли на «хрупкие» плечи «непонятого» гения, от несовместимости собственных мыслей с убеждениями окружающих. Из глаз ее струятся не слезы, а жемчужные капли «острого» прошлогоднего «рассола»:
Вьюга наметает в полы.
Все разрывы да расколы! -И на шарф цветной веселый -Слезы острого рассола,
Жемчуг крупного размола [1, с. 249].
В рассматриваемом мотивном комплексе также интересен момент введения поэтом собственного имени, которое авторски интерпретируется как знак судьбы. Возможно, истоки этого находятся в самосознании и са-мовосприятии автора. Имя Марина означает «морская», но в лирике поэта к этому добавляется дополнительная семантика «соленая», «слезная». Поэт думает, что человеку имя даровано свыше, в нем заложена индивидуальная линия судьбы. «Морское» имя поэта, переполненное соленой водой, создает ощущение печати горечи, раскрывая причину того, почему печаль, грусть, тоска идут рядом с поэтом на протяжении всей жизни. Цветаева не сдерживает напора бушующего в ее душе океана чувств и эмоций, который стремительными солеными волнами выплескивается на страницы ее творений. Поэт, «как дети, вплакивается в плачь», слезы приходят избавлением от тяжелых душевных мук. Герои плачут, когда нет сил терпеть боль, когда душа рвется от горя, когда единственный способ не умереть от тоски - выплеснуть ее из себя потоками соленой воды. Образ слез выражается через различные формы: соленый дождь, «исструение» -сплошное переплетение волос и слез как олицетворение слияния душевного и телесного.
В стихотворении «Магдалина» (1923), посвященном юному критику А. Бахраху, переписка с которым полностью поглотила Цветаеву, она воспевает светлый, прекрасный образ проповедницы. Мироносица стала для лирического героя центром существования, одарив его материальными и душевными благами. Вера, наполняющая ее, осветила светом истины и благодати жизнь героя:
. Я был бос, а ты меня обула Ливнями волос -И - слез.
<.>Я был наг, а ты меня волною Тела - как стеною Обнесла [1, с. 221-222 ].
Цветаева в своих произведениях всегда четко прорисовывает глаза героев. Многие образы обладают «плачущими», «страдальческими глазами», в которых всегда присутствуют нотки грусти, одиночества и тоски. Свои печальные глаза Цветаева подарила
созданным ею героям, которые теперь смотрят на мир через зеркало ее души.
Образы, навеянные произведениями древности, в частности мифами Древней Греции, встречаются в произведениях Цветаевой на протяжении всего творческого пути, поэзия периода эмиграции не стала здесь исключением. Весной 1923 года поэт создает «Федру». Ее первая часть полностью посвящена выражению тоски лирической героини по своему безвременно утраченному возлюбленному Ипполиту. Произведение начинается призывом к тому, которого не вернуть. Лирическая героиня кричит о боли душевной, сердечной, которая рвет ее изнутри, причиняя тем самым и физические страдания, от которых хочется кричать еще сильнее. Образ Ипполита, как кошмар, преследует Федру, сковывая ее сердце ледяным ужасом. Вся жизнь героини проходит, как в страшном сне, от которого не проснуться и который воспламеняет ее кровь. Федра, подобно волне, набирающей мощь в водах океана и с неистовой силой разбивающейся о скалы, бьется о несокрушимую стену глубокого горя, тоски и одиночества:
Ипполит! Ипполит! Болит!
Опаляет... В жару ланиты...
Что за ужас жестокий скрыт
В этом имени Ипполита! [1, с. 172].
Отчаявшись, героиня готова врываться в землю, стирать твердь камня в пыль и тем самым выпустить на свободу удушающие ее «темные» чувства. Воспаленный ум отторгает попытку осознать происшедшее. При одном воспоминание об Ипполите тоска накрывает все ее существо плотной пеленой, сотканной из песка и пепла, которые проникают «в ноздри и губы», не давая сделать ни малейшего вздоха.
Сердце Федры - «красную рану» - автор олицетворяет с запаленной кобылицей, которая будет скакать, пока не иссякнут жизненные силы и она не обретет тишину и покой в лучшем мире, где сможет воссоединиться с любимым. Неимоверная тоска, страдание и одиночество лейтмотивом проходят сквозь все произведение. Эффект наивысшей экспрессии вносит повтор имени Ипполита в первой строке отдельных строф вместе с призывами: «Болит!», «Спрячь!», «В плен!». Федре смерть кажется теперь наслаждением,
избавлением: «Ипполит, утоли...» [1, с. 173]. Этой строкой автор завершает произведение. Многоточие в конце дает надежду на то, что крик несчастной женщины услышан, она избавилась от мучительной, обжигающей душу и сердце боли, от гнетущего одиночества и обрела успокоение.
Мотив тоски, в частности тоски по любимому и близкому, стал неотъемлемой частью смыслового узора лирических произведений Цветаевой. Стихотворение «Расщелина», написанное в 1923 г., открывает нам видение автором своей собственной души. Поэт искусно и точно показывает суть своего внутреннего состояния, олицетворяя душу с «ледяной, бездонной расщелиной», с «хрустальным гробом», в котором, погрузившись в мир сновидений, «живет» ее дорогое и желанное «сокровище». Неминуемая утрата любимого, горькое чувство тоски и одиночества сузили огромную, вселенских размеров душу лирической героини до «тесной ледяной прорези» в груди, где господствуют холод и мрак:
Ты во мне как в хрустальном гробе
Спишь, - во мне как в глубокой ране
Спишь, - тесна ледяная прорезь! [1, с. 201].
Аллюзии на греческую мифологию прослеживаются в пятой строфе произведения. Гомеровская Елена олицетворяет собой объект всеобъемлющей, вечной тоски всех женщин «красной Трои», которые потеряли своих мужей на полях жесточайшей войны, длившейся не одно десятилетие. Однако не одна лишь Елена является виновницей «великого» горя. Вдовьи души и сердца, объединенные общей бедой, постепенно стали единым целым, превратившись в огромную ледяную расщелину, на дне которой почивает безвременно и навеки ушедшая армия их «любовий» и «тоск»:
Зря Елену клянете, вдовы!
Не Елениной красной Трои
Огнь! Расщелины ледниковой
Синь, на дне опочиешь коей... [1, с. 201].
Одиночество, боль от потери, бездонное море слез - все это неотъемлемые составляющие мотива тоски по любимому в лирических произведениях поэта периода эмиграции. Цикл «Надгробие», написанный в нояб-
ре 1935 г. в память о безвременно ушедшем
Н. Гронском, с которым Цветаева была дружна, являет собой выражение скорбного душевного плача от невосполнимой утраты. Гронский поклонялся Цветаевой как женщине и как поэту, посвящал ей свои поэтические творения. Однако их дружба постепенно исчерпала себя, время и пространство легло между ними. Но память поэта по прошествии нескольких лет была растревожена вестью о трагическом несчастном случае, внезапно и нелепо оборвавшем юную жизнь. «Надгробие» возникло как посвящение над свежей могилой утраченного друга, в сырую, черную глубь которой она всматривается в поисках прошлого, но мысль о невозможности возврата пульсирует в воспаленном сознании поэта:
Напрасно глазом - как гвоздем, Пронизываю чернозем:
В сознании - верней гвоздя:
Здесь нет тебя - и нет тебя [1, с. 325].
Когда Цветаева скорбела по покинувшему ее Р.М. Рильке, ее не покидало ощущение, что он постоянно находится рядом, продолжает парить в высоте нашего мира и «что единственное место, где его точно нет, - это могила» [2, с. 350]. Однако Гронского она не чувствует рядом, не может отыскать его и в небесах: «Там нет тебя - и нет тебя» [1, с. 325].
Пелена горечи, «черная» скорбь потери полностью застлали ее сознание, однако, пока любящие сердца будут помнить человека, тоненькая связующая ниточка не оборвется:
И если где-нибудь ты есть -Так - в нас. И лучшая вам честь,
Ушедшие - презреть раскол:
Совсем ушел. Со всем - ушел [1, с. 326].
Глубочайшая душевная тоска в этот период творчества достигает своей кульмина-
ционной точки, она настолько сковывает душу поэта, что все чувства и мысли притупляются, теряется временной и пространственный ориентир, и Цветаеву все чаще посещают мысли о никчемности и бессмысленности собственного существования:
Дней сползающие слизни,
... Строк поденная швея...
Что до собственной мне жизни?
Не моя, раз не твоя [1, с. 256].
Тоска по любимому в произведениях Цветаевой периода эмиграции представлена через систему различных образов, среди которых герои древних мифов, библейских писаний. Отдельно выделяются образы плача и слез как выразителей наивысшего душевного напряжения. Внутреннее смятение, глубокое одиночество, горечь потери прописаны поэтом при помощи индивидуальных синтаксических конструкций и стилистических приемов, придающих необычайную экспрессию авторскому выражению своего внутреннего мира.
1. Цветаева М.И. Собр. соч.: в 7 т. Т. 2: Стихотворения; Переводы / сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц, Л. Мнухина. М., 1997. С. 130.
2. Швейцер В.А. Марина Цветаева. М., 2007. С. 224.
Поступила в редакцию 10.05.2009 г.
Starostina S.A. «Smoking the melancholy»: the motive complex of longing for the loved one in the emigration period poetry of M.I. Tsvetaeva. In the article the motive complex of longing for the loved one is examined as an element of the concept of “melancholy”. The main images (tears, loneliness, crying) with the help of which this motive is expressed in the emigration period poetry of M. I. Tsvetaeva are determined.
Key words: concept; motive complex; longing for the loved one.
