CC BY-NC
58Толстовский миф в творчестве В.В. Маяковского
Курьянова Валерия Викторовна
кандидат филологических наук
доцент кафедры русской и зарубежной литературы Крымского федерального университета им. В.И.
295053, Россия, республика Крым, г. Симферополь, уп. Мате Залки, 7Б
Статья из рубрики "Литературоведение"
Аннотация.
Предметом статьи является изучение биографического мифа в творчестве В. Маяковского. Исследование биографического мифа, не осмысленного пока в должной мере теоретически, является одной из важных проблем современного литературоведения. Настоящая статья также не претендует на теоретическое осмысление данного явления. Она нацелена на рассмотрение генезиса и оформления толстовского биографического мифа в творчестве В. В. Маяковского. Толстовский миф -сложное явление в русской литературе и культуре XX века, представленный в различных вариантах у разных авторов. В исследовании используются методологические принципы, выработанные в работах посвященных сверхтексту и его мифологической основе. Лев Николаевич Толстой - одна из самых мифогенных личностей, породившей легенды о себе при жизни, порождающей легенды после смерти и закрепившейся в мифологизированном виде в творчестве поэтов и писателей ХХ-ХХ1 веков. В творчестве В. В. Маяковского мифологизируется личность Л.Н. Толстого и его учение (толстовство), но не его произведения или персонажи.
Ключевые слова: Лев Толстой, биографический миф, Маяковский, толстовство, вегетарианство, футуризм, мифологема, соцреализм, юбилей, непротивление злу
DOI:
10.25136/2409-8698.2018.4.27927
Дата направления в редакцию:
13-11-2018
Дата рецензирования:
12-11-2018
Дата публикации:
14-11-2018
Каждая эпоха рождает личностей, безусловно привлекающих или безусловно
отталкивающих современников. Такие личности существуют в коллективном сознании в качестве неких мифологизированных героев, а это приводит к тому, что генезис биографического и традиционного древнего мифа совпадает. Во второй половине XIX -начале XX века фигурой, безусловно привлекающей внимание России и мира, становится Лев Николаевич Толстой - одна из самых мифогенных личностей, породившей легенды о себе при жизни, порождающей легенды после смерти и закрепившейся в мифологизированном виде в творчестве поэтов и писателей XX-XXI веков.
Исследование теоретически, Настоящая статья также не претендует на Она нацелена на рассмотрение генезиса мифа в творчестве В. В. Маяковского.
в должной мере литературоведения. теоретическое осмысление данного явления. и оформления толстовского биографического
биографического мифа, не осмысленного пока является одной из важных проблем современного
В автобиографических заметках «Я сам» В. Маяковский вспоминал свои одиннадцать месяцев в Бутырской тюрьме, где написал первую тетрадку стихотворений. Тогда, навёрстывая упущенное, он много читал: «Отчитав современность, обрушился на классиков. Байрон, Шекспир, Толстой. Последняя книга - «Анна Каренина». Не дочитал. Ночью вызвали "с вещами по городу". Так и не знаю, чем у них там, у Карениных,
история кончилась» [7, с 17]. Последняя ироническая фраза поэта только подчеркивает тот факт, что, по собственным его суждениям, в современной и классической литературе его ничего не устраивало, но и свое, к слову, тоже пока не складывалось. Судя по всему, с творчеством Толстого до этого он знаком не был: поэта в большей степени привлекала фигура Толстого, чем его произведения. Так продолжалось вплоть до формирования собственной его поэтической и духовной зрелости.
Первоначальный интерес В. Маяковского к Толстому связан безусловно с вовлеченностью поэта в идеи кубофутуризма. «Будетлянам» необходимо было свергнуть «отцов» литературы, чтобы создать литературу свою, новую, оригинальную. Поэтому нападкам прежде всего подвергались именитые классики, «бросить... с парохода современности» предполагалось Пушкина, Достоевского, Толстого. Именно это должно было привлечь особенное внимание к молодым реформаторам искусства. К тому же футуристы делали большую ставку на эпатаж, для них эпатирование публики становится ключевым моментом, желание привлечь к себе внимание любыми способами соответствует поэтической доктрине и стратегии развития популярности. А что могло более всего раздражать публику, как ни поставленные в положение отвергаемых громкие имена? Поэтому Маяковскому нужно было использовать то, что вызывало больший интерес, то, что модно и популярно здесь и сейчас.
Так Маяковским была ангажирована фигура Толстого (подчеркнём: прежде всего именно фигура!). Причин, по-видимому, в таком выборе было несколько, но главными, на наш взгляд, явились следующие: во-первых, Л. Н. Толстой еще при жизни приобрёл мировую известность, во-вторых, неожиданная и во многом трагическая смерть Толстого не ослабила, а только увеличила интерес к его личности в обществе и, в-третьих, смерть эта была недавней и обсуждаемой - событием, которое всколыхнуло не только всю Россию, но и без преувеличения весь мир, что не могло ни обратить на себя внимание стремящегося к известности молодого ниспровергателя традиционных ценностей.
Поэтому в раннем творчестве Маяковского Толстой приобретает свойства некоего знака, с которым связано много смыслов: Толстой - популярное явление, Толстой - объект поклонения, Толстой - символ уходящего отвергаемого мира, Толстой - божество на
небосклоне не только литературы, но и общественной жизни.
Именно таким Толстой впервые появляется в произведениях молодого Маяковского - в стихотворении «Ещё Петербург» (1914). Приводим его полностью, чтобы был понятен контекст, в котором Толстой оказывается едва ли не центральной фигурой:
В ушах обрывки тёплого бала,
а с севера - снега седей -
туман, с кровожадным лицом каннибала,
жевал невкусных людей.
Часы нависали, как грубая брань,
за пятым навис шестой.
А с неба смотрела какая-то дрянь
величественно, как Лев Толстой с- 34]
Серый, унылый, туманный городской пейзаж Петербурга, поглощаемые туманом люди, звучащие сквернословия, а с неба на всё это взирает «какая-то дрянь», жалкая и беспомощная (свойственное раннему творчеству Маяковского кощунственно-пренебрежительное отношение к Богу - «Я думал - ты всесильный божище, а ты недоучка, крохотный божик», как это запечатлено в «Облаке в штанах»), зато «величественная, как Лев Толстой». Причём несомненно, что в данной поэтической зарисовке писатель поставлен выше Господа Бога, поскольку именно Бог сравнивается с Толстым (можно даже сказать, что Господь становится величественным именно благодаря этому сравнению), а не наоборот. В то же время Толстой здесь упомянут несомненно с иронией. Его «величественность» не принимается поэтом и является объектом явной насмешки. Но при этом фигура Толстого оказывается для Маяковского ближе, понятнее и значительно выше, чем Бог - объект постоянной издёвки молодого поэ та .
Примечательно, что в первой публикации этого стихотворения в «Первом журнале русских футуристов» в 1914 году под названием «Утро Петербурга», по-видимому, из-за цензурных требований изменена предпоследняя строка: «а с крыш смотрела какая-то дрянь» (курсив наш. - В. К. ). В этом варианте «величественность» Толстого заметно снижена (если вообще не уничтожена!) за счёт отсутствия сравнения с Богом. Какая «дрянь» может смотреть с крыши? Жалкая облезлая бездомная кошка? Понятно, что в таком случае и всё стихотворение, и особенно Толстой оказываются в совершенно ином пафосном контексте.
Интересно также, что в том же 1914-м году в статье «Два Чехова» (1914) Маяковский как раз рассуждает о том, как и кого «лепит» из писателей современная ему критика, чрезмерно акцентируя внимание на идейной стороне их произведений (и эта проблема в недалёком будущем, в советское время, станет только острее), но абсолютно не задумываясь о том, что смысл и цель творчества в самом творчестве, что для писателя главное слово, а не идеология. А учитывают только последнее, и получается, что «Некрасов, как вкусные сдобные баранки, нанизывал строчки на нитку гражданских идей, Толстой от «Войны и мира» лаптем замесил пашню, Горький от Марко ушел к программам-минимум и максимум» [7, с- 295"1. Для Маяковского в десятилетнюю годовщину
смерти Чехова оказывается важным донести тот факт, что не нужно воспринимать классику только с гражданских позиций, чтобы произведения не остались в рамках школьной программы, а приносили удовольствие и эстетическое наслаждение, причём разное: это и эстетика И. С. Тургенева, который «всё, кроме роз, брал руками в
перчатках», и эстетика Л. Н. Толстого, который «зажавши нос, ушёл в народ» [7, с- 298"", и, наконец, эстетика А. П. Чехова, который очень хорошо понимал, что «каждый
безымянный факт можно опутать изумительной словесной сетью» [7, с 299"". Рассуждения Маяковского весьма показательны, поскольку иллюстрируют своеобразную эволюцию эстетики пушкинского направления в русской литературе: от эстетики аристократической к эстетике разночинской; и нужно заметить, что Толстому отведена роль посредника в этой эволюции. Показательно также, что Толстой в данном контексте показан критически - аристократом, который, производя над собой усилие, старается сродниться с низшими сословиями, делая это по надуманным нравственным соображениям, а не по непосредственному желанию. Расхожее представление об опрощении писателя в таких суждениях очень хорошо просматривается.
Таким образом, уже в начале творчества поэта, в 1914-м году, Толстой является для Маяковского, с одной стороны, личностью, стоящей выше Бога, а с другой - объектом насмешки, основанной на уже достаточно мифилогизированных представлениях о нравственных основах толстовства. Для футуристов последнее суждение по отношению к Толстому становилось традиционным, поскольку между Толстым и толстовством они совершенно в духе времени ставят знак равенства.
К примеру, В. Хлебников в манифесте «!Будетляне», цитируя рассматриваемое стихотворение Маяковского и продолжая отрицать авторитет классика, «подключает» в виде несомненного доказательства своей правоты нравственное толстовское положение (а по сути уже вполне сформированный миф) о непротивлении злу насилием:
«Помните про это! Люди.
Пушкин - изнеженное перекати-поле, носимое ветром наслаждения туды и сюды.
Первый учитель Толстого - это тот вол, который не противился мяснику, грузно шагая на бойню » (курсивом выделено нами. - В. К. ) [14, с- 227"".
В. Шершеневич в воспоминаниях о Маяковском объясняет такой интерес футуристов к Толстому следующими факторами: произнесение имени великого русского писателя всегда в любом зале было точным попаданием в цель, публика остро реагировали на слова «Лев Толстой», произнесённые иронически или же в негативном контексте; писатель был отличной мишенью. Маяковский на возмущение толпы даже апеллировал к церкви, недоброжелательно относившейся к Толстому, на что как-то раз возмущенный пристав, следивший за порядком в зале, ответил ему: «То, что допустимо для церкви, то
недопустимо для футуристов» [16, с- 162-163"". Шершеневич утверждает, что имя Льва Толстого было выбрано осознанно, потому что в то время Толстой был иконой, его нельзя было походя трогать, тем более упоминать в неуважительном тоне. На этом и строили свой расчет футуристы: «Были темы, которых нельзя было касаться. Зритель спокойно слушал отрицание всей классики, но имя Льва Толстого было окружено для
него ореолом борьбы с церковью. Толстого не столько читали, сколько уважали» [15, сВ этой насмешке над Толстым, использование его имени в провокационных целях не столько личное отношение Маяковского к Толстому, сколько дань футуристической позе,
желание выделиться за счёт Толстого, отстоять идеологические принципы футуризма. И только тогда, когда со временем Маяковский поэтически вырастет, отношение к Толстому изменится, придёт понимание заслуг писателя перед русской литературой, культурой, философской мыслью.
А пока, продолжая использовать образ Толстого с седою бородой как мастодонта от литературы, не противящегося злу, поэт настаивает на том, что пришло время другой литературы - кричащей, борющейся, ломающей, а не созидательной. В 1914 году Маяковский берётся за цикл статей «Штатская шрапнель», в которых будет утверждать несовременность, отсталость классического искусства, порочность его небунтарской сути тогда, когда толпе нужен протест: «А ну-ка возьмите вашу самую гордящуюся идею, самую любимую идею вас, ваших Верещагиных, Толстых - не убивай человека, -выйдите с ней на улицу к сегодняшней России, и толпа, великолепная толпа, о камни мостовой истреплет ваши седые бороденки» [7, с 309"".
Похожее отношение В. Маяковского к писателю прочитываем в поэме «Война и мир» (1916), но отношение это уже претерпевает существенную корректировку. Название -безусловная аллюзия к Л. Н. Толстому, хотя слово «мир» написано через «р> десятеричное - <^ръ» (не покой, как у Толстого, а Вселенная). В идейном смысле эти два произведения роднит не только название, но и авторские позиции. Так, у Толстого в романе еще нет непререкаемого пацифизма, который будет прослеживаться в его работах после 1880-го года, и Маяковский еще далек от пропаганды насилия во имя революционных изменений. Поэтому защита родной земли для поэта - несомненная необходимость:
Их шёпот тревогу в груди выселил,
а страх,
под черепом,
рукой красной
распутывал, распутывал и распутывал мысли,
и с та ло не в ынос имо я с но :
если не собрать людей пучками рот,
не взять и не взрезать людям вены, -
зараженная земля
сама умрет -
сдохнут Парижи,
Берлины,
Вены! 17^2181
Показательно, что Россия в ряду охваченных Первой мировой войной стран названа вовсе не первой - она одна из многих: в этом планетарность мышления Маяковского, изображение <^ра»-Вселенной. Пора, утверждает поэт, взяться за оружие и отбросить любовный шепот Франции, скакать, как на лошади, на Канте студентам Германии,
всколыхнуться оскорблённой Италии, подняться Англии, Турции. А у России в крови -зной разбойной Азии, не устоит и она.
Именно здесь возникает в поэме образ позднего Толстого, утверждая и поддерживая миф о Толстом-непротивленце:
Россия!
Р а з б о йно й ли Аз ии з ной ос тыл ?! В крови желанья бурлят ордой.
Выволакивайте забившихся под Евангелие Толстых! За ногу худую!
По камню бородой! [7, с- 219"".
Картина несомненно обличительно-сатирическая, как и в случае с разоблачением воинственности других европейских государств, но. Россия для Маяковского не чужая, поэтому в строки вложен не один, а сразу несколько смыслов, которые при первом знакомстве с текстом могут и не быть воспринятыми. Причем антитетичных смыслов. Здесь и жажда битвы - и неприятие её, иначе не было бы сравнений с монгольской ордой, которая и у А. Блока вскоре будет означать и воинственность, и жажду мира одномоментно. Здесь и неприятие толстовства как нравственной позиции с его следованием доктрине непротивления злу - и неприятие официальной церкви, развенчание Евангелия как носителя официальной идеологии. Здесь и неприятие позиции «Толстых» как «истасканных, истеричных хлюпиков, называемых русскими
интеллигентами» [3, с 209"", спрятавшихся под Евангелие - и понимание того, что именно Россия с её «Толстыми» и благодаря им, может быть, самая миролюбивая держава из всех европейских государств. Поэтому протаскивание, ухватив за худую ногу, Толстого бородой по камням выглядит, скорее, как безумие мира, готового к войне, нежели в качестве явного неприятия со стороны автора последователей доктрины непротивления злу.
И Вселенная (<^ръ») совершенно в духе Толстого понимает, что нет в войне ни победителей, ни побежденных, а есть тысячи пострадавших людей:
Никто не прос ил, ч то б б ыла по б е да родине начертана. Безрукому огрызку кровавого обеда на черта она?! [7, с 237"".
И Маяковский, отказавшись от насмешек над Толстым с его принципами, всем строем поэмы поддерживает гуманистические идеи писателя. В последней части поэмы поэт, опираясь на толстовскую традицию, пишет пусть не совершенную и во многом фантастическую, но свою философию истории, рисует тот мир («^ръ»), который сложится после войны: покается Вселенная перед людьми («Господи, / что я сделала!» [7, с 234""), поднимутся мертвые («Земля, / встань / тыщами / в ризы зарев разодетых Лазарей!»
с 2341 - «Это встают из могильных курганов, / мясом обрастают хороненные кости» Г7, с-
^З61), все простят друг друга, любовь и гармонии воцарятся на Земле («День раскрылся
такой, / что сказки Андерсена / щенками ползали у него в ногах» Г7, с 237]), планета будет в руках свободного, примирившегося с самим собой человека («И он, /свободный,
/ ору о ком я, / человек - / придет он, / верьте мне, / верьте!» Г7, с- 242]). Любопытно, что толстовское представление о народе как основной движущей силе истории в последней части поэмы воплощена вполне: тут и коллективная вина за все беды человечества («Может быть, / дымами и боями охмеленная, / никогда не подымется земли голова» Г7, с- 234]), и вера в человеческий разум («Мозг мой, / веселый и умный строитель, / строй города!» ^———2341). К тому же поэтическая гиперболизация, планетарный размах художнической фантазии также сближают поэму Маяковского с эпопеей Толстого.
С отказом от футуристических отрицаний культурного наследия, в период зрелого творчества поэта значительно меняется его отношение к Л. Н. Толстому. Апеллирование к имени великого писателя происходит теперь либо в связи с пониманием его безусловного литературного авторитета, либо в комико-сатирических ситуациях, в которых высмеивается традиционное обывательское мифологизированное представление о Толстом. Причем даже в тех случаях, когда Маяковский явно выказывает своё неприятие взглядов и утверждений Толстого-идеолога, писатель по оценке Маяковского в сравнении со своими «последователями» (которые чаще принимают его сторону из-за выгоды, а не по убеждениям) находится на недосягаемой высоте.
Так, Толстой становится одним из героев пьесы Маяковского «Мистерия-буфф», где он отнесен к разряду «святых». Правда, поэта прельщает прежде всего «декоративный» облик знаменитого писателя, тот образ Толстого, который прочно закреплен в читательском сознании. Но не случайно Толстой отнесен к разряду находящихся в раю -он гений, поэтому достоин рая, правда он не нужен нечистым, нашедшим землю обетованную. В ранней редакции пьесы был еще образ Соглашатая, который прельстился раем и решил остаться со Львом Толстым, а не двигаться дальше в поисках осязаемого, реального:
Пускай идут, ежели не лень им,
(машет рукой вослед уходящим нечистым)
а я вернусь
к Толстому.
Туз!
Займусь
не против ле ние м
злу-с.
Г8. с. 3291
В 1925 году в стихотворении «Мелкая философия на глубоких местах», написанном по дороге в Мексику, когда Маяковский на пароходе пересекал Атлантический океан и океанические просторы располагали к философствованию, появляются строчки:
Превращусь
не в Толстого, так в толстого, -
ем,
пишу,
от жары балда.
Кто на д мо ре м не фило софс тв о в а л?
Вода.
Г5. с. 171!
И Толстой в этих строчках уже тот Толстой, который со всеми своими заблуждениями превратился в общественном сознании в недосягаемую величину, стал синонимом писательского успеха, популярности, художественного величия и в то же время синонимом высоты философской мысли, и даже для Маяковского в каком-то смысле учителем жизни.
Показательно, что, используя иронию, поэт направляет её уже вовсе не в сторону Толстого, а как раз в свою сторону. Самоиронией он достигает эффекта контрастного подчеркивания того факта, что Толстой недосягаем. И не важно, объемен ли ты, как идущий из Мексики встречный пароход, массивен ли, как кит, мелок ли, как рыбёшка или Демьян Бедный, - всё одно. И вслед за великим писателем, лирический субъект утверждает, что нет смысла в подобных рассуждениях, что эта «мелкая философия» ничего не стоит в сравнении с самой жизнью, которая проходит мимо.
Эталонным писателем, с которым мало кого можно сравнить, Толстой представлен в стихотворении «Четырехэтажная халтура» (1926). Критикуя состояние современной ему литературной продукции, поэт сравнивает предшествующие поколения писателей с современным ему поколением.
Раньше
маленьким казался и Лесков -рядышком с Толстым почти не виден. Ну скажите мне, в какой же телескоп
в те недели
был бы виден Лидин?! Г5, с- 255""
Если Н. С. Лесков при всём его художественном даровании оказался мелок рядом с Толстым, что же можно говорить о современных Маяковскому поэтах и писателях, к примеру, что можно сказать о «попутчике» В. Г. Лидине, пишущем небольшие рассказы в духе русской классической литературы, рассказы, которые, по мнению Маяковского, мало заметны сегодня, а в XIX веке вообще бы затерялись?
В сатирических произведениях второй половины 1920-х годов Толстой в основном появляется в связи со всевозможными критическими упоминаниями толстовства.
Так, в сатирическом стихотворении «Лев Толстой и Ваня Дылдин» (1926), направленном на отказывавшихся служить в рядах Красной Армии молодых людей, некий Ваня Дылдин, известный своим скандальным поведением, Ваня, который на любые слова собеседника готов отвечать зуботычиной, прикидывается непротивленцем злу:
- Убежденьями -
Толстой я.
Мне война
ч то но ж ко з лу. Я -
не против ле не ц з лу. По с ла б о с ти по свойской я
кровь
не в силах вынести Г5, с 334"".
Маяковский поддерживает существующий в литературе миф о «непротивлении злу насилием», связанный с идеями Л.Н. Толстого. Естественно Толстой вовсе не говорит о страхе идти воевать, для него война в принципе противна высшему предназначению ч е лов е ка . Э ти мыс ли пис а те ля , с ло ж ив шие с я в пе рв ые в К рыму в о в ре мя К рымс ко й кампании, вовсе не отвергали патриотические чувства, но лишь официальную доктрину патриотизма. По Толстому, отвечая злом на зло, человек только множит горе и бедствия в мире. А смысл человеческая жизнь может приобрести только тогда, когда люди не будут отвечать злом на зло, что в той или иной мере изложено писателем в трактатах, статьях и художественных произведениях, написанных после духовного перелома, таких, как «Исповедь» (1879-1881), «В чем моя вера?» (1884), «Смерть Ивана Ильича» (1886) и др.
Миф о непротивлении злу Маяковский развивает в духе современной ему советской идеологии, считавшей пацифизм Толстого неприемлемым для строящегося советского государства, для революционных действий, что было сформулировано в статье В. И. Ленина «Лев Толстой как зеркало русской революции» (1908): «Толстой отразил накипевшую ненависть, созревшее стремление к лучшему, желание избавиться от прошлого, - и незрелость мечтательности, политической невоспитанности, революционной мягкотелости. Историко-экономические условия объясняют и необходимость возникновения революционной борьбы масс и неподготовленность их к борьбе, толстовское непротивление злу, бывшее серьезнейшей причиной поражения
первой революционной кампании» Р, с- 212-213"".
Маяковский вслед за революционными вождями и в русле своего собственного имиджа «горлопана-главаря» критиковал идею Толстого о непротивлении злу насилием, но при
этом он отдавал должное величию и искренности Толстого. В 1929 году, выступая на Втором всесоюзном съезде Союза воинствующих безбожников, Маяковский говорил: «К сожалению, товарищи, наша антирелигиозная литература еще слаба. У нас были величайшие богоборцы, скажем, как Достоевский, величайшие богоискатели и богостроители, скажем, Толстой, у нас были просто величайшие богодураки, огромное
количество мелких лирических подпевал...» Г13, с- 3761, Деление Маяковским писателей на богостроителей, богоборцев и богодураков здесь очень субъективно, но каждому отводится достойное место в русской культуре даже на Съезде безбожников.
Характерно, что и величие Толстого Маяковский нередко употребляет в сатирическом духе. В первой картине пьесы «Клоп» (1928) продавец книг выкрикивает рекламу своей продукции, в том числе «105 веселых анекдотов бывшего графа Льва Николаевича Толстого». Маяковский, с одной стороны, подчеркивает величие и как следствие популярность писателя, поскольку интересными могут быть только те исторические персонажи, которые у всех на слуху, а с другой стороны, выпячивает анекдотичность «бывшего» графа, поскольку графов в советской действительности нет и быть не может.
Продолжает миф о величии Толстого Победоносиков - герой пьесы «Баня» (1929-1930), который в своих длинных речах регулярно ссылается на авторитет Толстого как «величайшего и незабвенного художника пера». Сатирический эффект (по отношению к герою пьесы, а не писателю) достигается тем, что Победоносиков запутывается в своих собственных сравнениях, и Толстой в конце концов из «художника пера» и
«величайшего созвездия» превращается в «величайшую медведицу пера» Г12, с 2961. Интересно, что комичность сравнений не умаляет фигуры великого писателя, а даже явно поднимает её над обыденностью.
100-летний юбилей Толстого, широко отмечавшийся в Советском Союзе, дал Маяковскому новый материал для любопытных сравнений и ассоциаций.
В стихотворении-сатире «Сердечная просьба» (1928) поэт критикует пустословие многочисленных лекторов, разъезжающих по стране с просветительскими лекциями. Герой стихотворения лектор Лукомашко (фамилия, созданная соединением фамилий трех политических и культурных деятелей советского государства, с удовольствием выступавших перед различными аудиториями, - наркома просвещения А. В. Луначарского, президента Государственной Академии художественных наук П. С. Когана и наркома здравоохранения Н. А. Семашко [2, с 5441), убеждая публику, состоящую в основном из комсомольцев, утверждает, «что курить / ужасно вредно, // а читать - / наоборот», и, чтобы занять скучающих комсомольцев, рассказывает «о наших юбилярах, / о Шекспире, / о Толстом», о современных литературных событиях. А поскольку в сознании коммунистической молодёжи Толстой прочно связан с мифологизированными представлениями о толстовстве, у молодого человека, слушающего лекцию, возникает вопрос: «Кто же я теперь - / марксист //или / вегетарианец?!» Г6, с 2381, - и видит, как «На стене / росла / у Маркса // под Толстого / борода» Г6, с- 2381.
Последняя картинка, связанная с разнообразными преображениями К. Маркса, нередкая у Маяковского. В «Сердечной просьбе» лектор своими разговорами доводит слушателей до того, что деятельный Маркс в их головах начинает превращаться в безвольного вегетарианца Толстого. Маяковский говорит о вегетарианстве (которое также является частью мифа о Толстом, поскольку с его статьи «Первая ступень» (1891) начинается развитие вегетарианства в России), но тем самым добавляет материал в толстовский миф о непротивлении злу насилием. Для Маяковского вегетарианцы равны травоядным
животным, то есть безобидным и безвольным существам (читай - пацифистам), созданным для питания мощных, быстрых, ловких хищников. При этом мысли поэта вполне совпадают с официальной идеологией. Советская власть именно в это время начинает преследование вегетарианцев, причём еще с большим усердием, чем это делалось царским правительством: в 1929 году многие сторонники вегетарианства были арестованы и сосланы. Обычно негативное отношение советского правительства к вегетарианцам в это время связывают с началом подозрительного отношения к любым общественным объединениям, кроме провластных
То же читаем в стихотворении «Вегетарианцы» (1928):
Обликом
своим
белея,
Лев Толстой
заюбилеил.
Травояднее,
чем овцы,
собираются толстовцы. В тихий вечер льются речи с Яснополянской дачи: «Нам против на
солдатчина» Г10, с 309"".
Стихотворение было опубликовано в «Комсомольской правде» в подборке «Уроки толстовских празднеств. Кого мы чествуем - Толстого или толстовцев? Вегетарианское меню "по-братски"». Маяковский, согласный с официальной идеологией, критикует толстовцев с их приверженностью к пацифизму, тем более, что они, собравшись в Политехническом музее 14 сентября 1928 года, призывали упразднить Красную Армию
Г10, с—585", и это в тот момент, когда Советская страна находилась во вражеском окружении.
Упрек в травоядности звучит в стихотворении «Непобедимое оружие» (1928), смелый и гордый пролетарий должен взяться за оружие, а не обращать внимание на «призывы Толстых».
Возвращаясь к приёму «превращения» Маркса, добавим, что, например, в пьесе «Клоп» («стригли Толстого под Маркса» Г12, с- 272"", вариант - «переделывали скульптуры с Толстого на Маркса» Г12, с- 554"") описан, так сказать, обратный процесс: пользуясь похожестью окладистых бород из толстовца делали марксиста, то есть идейно соответствующего текущему моменту, хотя, по Маяковскому, Толстой, как его облик ни
переделывай, оставался Толстым, а следовательно вовсе не полностью подходящим для строительства социализма. Приём для Маяковского не новый. Сатирическое обличение обывателей, извращающих идеи марксизма, встречается в лирике Маяковского часто, начиная со стихотворения «О дряни» (1920-1921). Там Маркс сам обличал нарождавшееся советское мещанство: «Маркс со стенки смотрел, смотрел... // И вдруг // разинул рот, // да как заорет: // "Опутали революцию обывательщины нити. // Страшнее
Врангеля обывательский быт."» Г8, с- 74-751.
Вообще подвергшаяся в общественном сознании мифологизации толстовская борода в качестве художественного приёма встречается у Маяковского нередко.
Помимо уже упомянутых пьесы «Клоп» и стихотворения «Сердечная просьба», она играет определённую роль в стихотворении «Рабочим Курска, добывшим первую руду, временный памятник работы Владимира Маяковского» (1923), причём опять в иронико-сатирическом контексте, но не по отношению к Л. Н. Толстому, а по отношению к только что вернувшемуся из эмиграции «советскому графу» А.Н. Толстому:
Я считаю,
обходя
бульварные аллеи,
скольких
наследили
юбилеи?
Пушкин,
Достоевский,
Гоголь,
Алексей Толстой в бороде у Льва. Не з а в идую -у нас
бульваров много, каждому на йде тс я
бульвар. Г9 с- 1631.
В 1923 году Льву Толстому исполнилось бы 95 лет, а Алексею Толстому исполнялось 40. На этом и построено ироническое утверждение Маяковского с намёком, что нынешний Толстой настолько мелок, что может быть запросто покрыт бородой старшего собрата по перу. Большой Хамовнический переулок был переименован в улицу Льва Толстого к 10-летию со дня кончины писателя в 1920-м году, а именем Алексея Толстого улица Спиридоновка была названа только после его смерти - в 1945-м году (в 1994-м прежнее
название возвращено). Тогда, в 1923-м, малейший намёк на наименование какой бы то ни было улицы именем А. Н. Толстого должен был вызывать усмешку, что и было отмечено Маяковским соответствующей поэтической иллюстрацией.
Борода Толстого упоминается и в сценарии кинокомедии «Слон и спичка»: «У зава борода Толстого» Г12, с- 53]. Упомянута борода абсолютно нейтрально, и единственная её особенность - борода узнаваема! К этому моменту в сознании поэта она полностью мифологизирована: достаточно её назвать - и всем понятно, о чём идёт речь.
В конце 1920-х годов совершенно отчетливо литературная критика делает ставку на эстетику Толстого, на что повлияло как минимум два фактора - 100-летний юбилей писателя (и отклики Ленина с статьях о Толстом, и прежде всего отклик, зафиксированный М. Горьким в очерке «В. И. Ленин», написанном в 1924-м году) и публикация романа А. А. Фадеева «Разгром», в котором современники увидели непосредственное продолжение толстовской традиции. Авторитет Толстого становится безоговорочным в советской литературе, и формирующийся соцреализм во многом опирается на Толстого. «Через Толстого, а не через Бабеля, пролегает наше завтра», -заявляет в 1927 году журнал «На литературном посту», орган так называемого «напостовского руководства» ВАПП-РАПП Гцит. по: 17, с. 23].
Маяковский часто апеллирует к Толстому. Говоря о формирующемся методе советской литературы, Маяковский подчеркивает необходимость равняться на Толстого. И Толстой становится образцом во многом. Но говоря о писателе, Маяковский подчёркивает и то, что, по его мнению, невозможно взять с собой в светлое коммунистическое завтра. В 1925 году, выступая на Первой Всесоюзной конференции пролетарских писателей он заявлял: «И мы должны все усилия направить к тому, чтобы пустить работу пролетарских писателей не по линии копирования выражений и содержания Льва Толстого, а только по линии использования технических навыков старой, так называемой большой
литературы. Толстого-индивидуалиста, конечно, мы заменим коллективным Толстым» с 270]. Маяковский называет Толстого «величайшим богоискателем и богостроителем» Г13, с—376], а это, как понятно, неприемлемо для строящейся новой общественной формации.
И всё же к концу 1920-х годов Л. Н. Толстой в произведениях Маяковского -безусловный авторитет.
Так, в стихотворении «Смена убеждений» (1929), отразившем период чистки советского и партийного аппарата конца 1920-х годов, Маяковский критико-сатирически рисует поведение «вычищенного» героя, который ощущает враждебным весь мир, в том числе и обстановку в собственной квартире, где он, напившийся с горя, дебоширя, зажигает лампадку и сметает со стены портреты вождей и висящий рядом портрет Льва Толстого, который находится рядом с вождями - показательный факт:
Со всей
обстановкой
в ударной вражде,
со страстью
льва холостого
сорвал
с о с те ны
портреты вождей и кстати
портрет Толстого Г11, с 981.
А в стихотворении «Я счастлив!» (1929), реализуя миф об объемности творческого наследия Толстого, поэт заявляет:
В день
придумывает не меньше листа, хоть Толстому
ноздрю утри Г11, с- 1181.
Итожа сказанное, можно констатировать, что личность Л. Н. Толстого в разные периоды творчества В. В. Маяковского оказывалась в поле зрения поэта в основном в мифологизированном виде. Причём нередко одна и та же мифологема, связанная с Толстым, в разных контекстах «играла» у Маяковскому по-разному.
Так, самая распространённая мифологема «Толстой - самый крупный и самый известный русский писатель» уже в стихотворении «Ещё Петербург» реализована сразу в двух планах: в качестве безусловного признания величия писателя, и в то же время в ироническом контексте и с ироническими нотами. Тогда же в статье «Два Чехова» наблюдаем ту же двойственность в оценках: и признание, и принижение. То же наблюдаем в первой картине пьесы «Клоп». Двойственность эта в отношении Толстого прочно закрепилась в творчестве поэта.
Использование имени Толстого в ироническом (и даже уничижительном) контексте было связано у Маяковского поначалу с его футуристским мировидением, а затем просто закрепилось в его сознании и стало применяться в качестве узнаваемых мифологизированных формул. Во многом этому способствовало расхожее представление о том, что Толстой и толстовство - одно и то же. Отсюда проходящие через многие произведения мифологемы «Толстой - непротивленец злу насилием», «опрощение Толстого» и «Толстой-вегетарианец», часто у Маяковского нераздельные. Первая реализуется в поэме «Война и мир», пьесе «Мистерия-буфф», стихотворениях «Лев Толстой и Ваня Дылдин», «Вегетарианцы», «Непобедимое оружие». Вторая - в цикле статей «Штатская шрапнель», поэме «Война и мир» и в той или иной мере в уже упомянутых произведениях. Третья - в стихотворениях «Сердечная просьба», «Вегетарианцы», «Непобедимое оружие» и других.
Особое мифологизационное значение приобретает в творчестве Маяковского такая приметная деталь внешнего облика писателя, как борода. Мифологема «борода Толстого» встречается в поэме «Война и мир», в пьесе «Клоп», в стихотворении «Рабочим Курска, добывшим первую руду, временный памятник работы Владимира Маяковского», в сценарии кинокомедии «Слон и спичка».
Мифологема «Толстой-философ», нечастая у Маяковского, в несколько ироничном виде (при этом в большей мере в виде самоиронии, чем иронии) реализуется в стихотворении «Мелкая философия на глубоких местах».
Мифологема «Толстой - фундамент советской литературы» встречается в выступлениях поэта на Втором всесоюзном съезде Союза воинствующих безбожников, на Первой Всесоюзной конференции пролетарских писателей, в стихотворении «Смена убеждений».
Наконец, в чистом виде, без иронического подтекста или пафоса мифологема «Лев Толстой - великий писатель» прочитывается в стихотворениях «Рабочим Курска, добывшим первую руду, временный памятник работы Владимира Маяковского» и «Я счастлив!». В последнем также наличествует мифологема «Толстой - плодовитый автор».
То есть в творчестве В. В. Маяковского мифологизируется личность Л. Н. Толстого и его учение (толстовство), но не его произведения или персонажи. Исключением является только поэма «Война и мир», которая отсылает читателя к роману-эпопее Толстого и в изображении войны во многом повторяет отношение к войне писателя.
Библиография
1. Бранг, П. Россия Неизвестная: История культуры вегетарианских образов жизни с начала до наших дней ГТекст] / П. Бранг ; пер. с нем. А. Бернольд и П. Бранга. - М. : Языки славянской культуры, 2006. - 568 с.
2. Дувакин В. Примечания ГТекст] // Маяковский В. В. Полное собрание сочинений: В 13 т. - М.: Гос. изд-во худож. лит., 1955-1961. - Т. 9. Стихотворения 1928 года, и очерк «Рожденные столицы»] / ред. В. Дувакин. - 1958. - С. 535-602.
3. Ленин, В. И. Лев Толстой, как зеркало русской революции ГТекст] / В. И. Ленин // Ленин В. И. Полное собрание сочинений: Т. 17: Март 1908 - июнь 1909 / Ин-т марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. - Изд. пятое. - М.: Изд-во полит. лит-ры, 1968. - С. 206-213.
4. Маяковский, В. В. Полное собрание произведений ГТекст] : в 20 т. / В. В. Маяковский ; Гподгот.: Р. В. Дуганов и др.] ; Российская акад. наук, Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. - М. : Наука, 2013 - Том 1. Стихотворения 1912-1923. - 635 с.
5. Маяковский, В. В. Полное собрание произведений ГТекст] : в 20 т. / В. В. Маяковский ; Гподгот.: Р. В. Дуганов и др.] ; Российская акад. наук, Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. - М. : Наука, 2014 - Том 2. Стихотворения 1924-1926. - 659 с.
6. Маяковский, В. В. Полное собрание произведений ГТекст] : в 20 т. / В. В. Маяковский ; Гподгот.: Р. В. Дуганов и др.] ; Российская акад. наук, Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. - М. : Наука, 2013 - Том 2. Стихотворения 1927-1928. - 579 с.
7. Маяковский, В. В. Полное собрание сочинений ГТекст] : В 13 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. - М. : Худож. лит., 1955-1961. - Т. 1. Стихотворения, трагедия, поэмы и статьи 1912-1917 годов] / Подгот. текста и примеч. В. А. Катаняна; Ред. З. Паперный. - 1955. - 464 с.
8. Маяковский, В. В. Полное собрание сочинений ГТекст] : В 13 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. - М. : Худож. лит., 1955-1961. - Т. 2. Стихотворения, поэма и пьесы 1917-1921 годов] / Подгот. текста и примеч. Н. В. Реформатской; Ред. В. Перцов. - 1956. - 520 с.
9. Маяковский, В. В. Полное собрание сочинений ГТекст] : В 13 т. / АН СССР. Ин-т
мировой лит. им. А. М. Горького. - М. : Худож. лит., 1955-1961. - Т. 5. [Стихотворения 1923 года] / Подгот. текста и примеч. П. И. Агеева и Ф. Н. Пицкель; Ред. А. Февральский. - 1957. - 480 с.
10. Маяковский, В. В. Полное собрание сочинений [Текст] : В 13 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. - М. : Худож. лит., 1955-1961. - Т. 9. [Стихотворения 1928 года, и очерк «Рожденные столицы»] / Ред. В. Дувакин. -1958. - 611 с.
11. Маяковский, В. В. Полное собрание сочинений [Текст] : В 13 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. - М. : Худож. лит., 1955-1961. - Т. 10. [Стихотворения 1929—1930 годов, вступление в поэму «Во весь голос», стихи детям] / Подгот. текста и примечания С. А. Коваленко. - М.: Гос. изд-во художественной литературы, 1958. - 384 с.
12. Маяковский, В. В. Полное собрание сочинений [Текст] : В 13 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. - М. : Худож. лит., 1955-1961. - Т. 11. [Пьесы 1926-1930 годов и киносценарии] / Подгот. текста и примеч. А. В. Февральского. -1958. - 703 с.
13. Маяковский, В. В. Полное собрание сочинений [Текст] : В 13 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. - М. : Худож. лит., 1955-1961. - Т. 12. Статьи, заметки и выступления: (Ноябрь 1917-1930) / Подгот. текста и примечания В. Ф. Земскова, Ф. Н. Пицкель, А. М. Ушакова, А. В. Февральского. - 1959. - 716 с.
14. Хлебников, В. В. Собрание сочинений : в 6 т. [Текст] / Велимир Хлебников ; под общ. ред. Р. В. Дуганова ; [Рос. акад. наук, Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького, О-во Велимира Хлебникова]. - М. : ИМЛИ РАН, 2000. - Т. 6, кн. 1 : Статьи (наброски). Ученые труды. Воззвания. Открытые письма. Выступления, 1904-1922 / [сост., подгот. текста и примеч. Е. Р. Арензона и Р. В. Дуганова]. - 2005. - 446 с.
15. Шершеневич, В. Великолепный очевидец [Текст] / В. Шершеневич. - М. : Директ-Медиа, 2007. - 230 с.
16. Шершеневич, В. Из воспоминаний о Маяковском [Текст] / В. Шершеневич ; публ. и прим. Н. Реформатской // День поэзии 1968. - М. : Советский писатель, 1968. - С. 161-163.
17. Aucouturier, Michel. Модель Льва Толстого в эстетике социалистического реализма [Текст] / Michel Aucouturier // Revue des études slaves : tome 51 : fascicule 1-2, 1978. Communications de la délégation française au VIIIe Congrès international des slavistes (Zagreb, 3-9 septembre 1978). pp. 23-32.
