CC BY
351
М.В. Антонов*
ТОЛКОВАНИЕ И ПРИМЕНЕНИЕ ПРАВА КАК ТВОРЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС**
В статье рассматриваются особенности правоприменительной деятельности, позволяющие, по мнению автора, характеризовать эту деятельность в качестве творческой. Автор делает акцент на творческом характере толкования права, который проявляется в том, что на практике интерпретатор имеет дело с множественностью значений толкуемых им фраз и выбор подходящего значения требует оценки социальных интересов, учета различия контекстов на момент создания и на момент применения правовой нормы. То же касается и деятельности по применению права — это следует из невозможности дать юридическую квалификацию той или иной ситуации, не обращаясь к ее социальному смыслу. С точки зрения автора, изучение творческого характера правоприменения и толкования права — актуальная задача современного российского правоведения.
8 Толкование права, применение права, судейское усмотрение, дедукти-визм, нормативность.
В наши дни нередко приходится встречаться с инструментальным пониманием правоведения (не путать с «инструментальным подходом» и иными разработками некоторых отечественных правоведов, которые используют термин «инструментальный» для описания своих теоретических конструкций), которое в этом смысле сводится к набору готовых к употреблению схем и определений, тогда как философское осмысление тех посылок, на которых строятся эти схемы и определения, представляется избыточным. Практикующие юристы могут предполагать, что любая теория является излишней, поскольку настоящему праву, праву в жизни, а не праву в книгах (если обратиться к противопоставлению, введенному известным американским юристом Р. Паундом1) можно научиться только на практике. «Суха, мой друг, теория везде, но древо жизни пышно зеленеет», — говорил Мефистофель гетевскому Фаусту.
* Доцент кафедры теории и истории права и государства НИУ ВШЭ (Санкт-Петербург), кандидат юридических наук, доцент (e-mail: [email protected]).
** Исследование выполнено при финансовой поддержке научного фонда НИУ ВШЭ в рамках гранта № 16-01-0119.
1 См.: Pound R. Law in Books and Law in Action // American Law Review. 1910. No. 44. P. 12—36.
Но этот кажущийся убедительным аргумент логически несостоятелен. Ведь из того, что практика важна, не следует, что теория не имеет значения: теория и практика — не взаимоисключающие (как горячее и холодное, ложное и истинное), а взаимодополняющие понятия. Действительно, можно заниматься практической деятельностью, не зная теории. На практике путем подражания можно выучить простые алгоритмы, освоить элементарные приемы работы. Но в сложных ситуациях такой самоучка останется беспомощным — в лучшем случае он сможет только подражать другим, следовать чужому примеру, но не способен принять самостоятельное решение, которое требует творческого мышления в нестандартных ситуациях (что совсем не редкость для юристов), ввдения вещей и процессов в их совокупности и взаимосвязи. Каково было советским юристам, когда нормы, с которыми они работали на протяжении многих лет, в одни момент времени исчезли почти полностью, уступив место совершенно иным по содержанию и смыслу? Для того чтобы адаптироваться к новой ситуации и ориентироваться в ней, требовалось понимание того, что есть право вообще и как оно действует, а не того, из каких конкретных статей законов состояло существовавшее в СССР право. Примерно то же самое можно сказать и в отношении меняющегося российского законодательства. Как выразился немецкий юрист XIX в. Ю. Кирхман, «один росчерк пера законодателя — и целые библиотеки превращаются в макулатуру»2.
Каждый раз, когда меняются базовые законы, юрист оказывается лишенным прочной почвы, которую для него представляли сложившаяся практика, привычки, определенный менталитет. Чтение нового текста не может помочь сориентироваться, поскольку для этого необходимо понимать его связь с правом в целом и с социальным содержанием, лежащим в основе права. По меньшей мере следует соотнести и сравнить основные понятия и принципы нового и старого текстов, обстановку, в которых они действовали. Поэтому теория не мешает, а наоборот, способствует практике, особенно если юрист стремится к тому, чтобы его практика была успешной. В свое время И. Кант сравнивал целостное знание
2 В оригинале эта фраза звучит иначе: «Три формальных слова законодателя — и целые библиотеки превращаются в макулатуру» (Kirchmann J.H., von. Die Wertlosigkeit der Jurisprudenz als Wissenschaft: ein Vortrag, gehalten in 1848 in der Juristischen Gesellschaft zu Berlin. Dornbirn, 1999. S. 20).
о праве и знание отдельных статей законов, проводя аналогию между головой живого человека и головой статуи — эта последняя, какой бы красивой она ни была, всегда останется безмозглой3. Поэтому право всегда предполагает мыслящую личность, способную связать безжизненные тексты между собой и с окружающим миром. Этот тезис оказывается особенно значимым в такой творческой по своей сути деятельности, как толкование (интерпретация) права. Недаром в ряде языков толкование обозначается тем же словом, что и исполнение музыкальных произведений или постановка драматургом некоего классического произведения. Именно в этом смысле, например, во французском языке может быть использован термин «interprétation».
С точки зрения классической позитивистской концепции права (Дж. Остин, К. Бергбом, Г.Ф. Шершеневич и др.) юридическое регулирование осуществляется путем применения деонтических конструкций — правовых норм — к фактическим ситуациям, с выведением из нормы следствий для поведенческого акта и совершившего его субъекта. В классической юридической догматике континентального права этот процесс представляется как субсумция — подведение фактической ситуации под общие условия нормы. Если А без разрешения берет вещь у В, то согласно статье уголовного закона (скажем, ст. 158 УК РФ) он совершает кражу и должен быть наказан так, как предписано уголовным законом. В обратной перспективе данный процесс предстает как дедукция — некое отношение считается правовым, если из нормы для него можно вывести юридические следствия4. Предполагается, что правоприменитель здесь должен установить фактический состав ситуации и «подвести» его под наиболее подходящую норму права.
Но подобный дедуктивный образ правоприменения подвергается критике в западной правовой науке уже достаточно давно5. Такие столпы юридического позитивизма, как Г. Кельзен или Г. Харт, сделали много, чтобы развенчать правовой дедуктивизм и стоящую за ним идею о том, что юридические нормы содержат все свои возмож-
3
«Чисто эмпирическое учение о праве — это голова (подобно деревянной голове в басне Федра), которая может быть красива, но, увы, безмозгла» (Кант И. Метафизика нравов в двух частях//Кант И. Собр. соч. В6т. Т. 4. Ч. 2. М., 1965. С. 139).
4 См.: Михайлов А.М. Генезис континентальной юридической догматики. М., 2012. С. 349.
5 См.: там же.
ные следствия и что любая фактическая ситуация может быть формализована. В частности, Г. Кельзен указывал на динамическую структуру правопорядка, где юридическая норма является лишь «рамкой», формой, которую судья или иной правоприменитель заполняет по своему усмотрению в каждом конкретном деле, будучи ограниченным только пределами своих полномочий6. В этой перспективе применение права является одновременно созданием права, и наоборот. Для другого известнейшего позитивиста Г. Харта механическое применение права возможно лишь в очень ограниченном количестве ситуаций. В большинстве случаев правовые нормы оставляют правоприменителю простор для усмотрения: наиболее обширный — в случаях полутени; ограниченный текстуальным смыслом правовых предписаний — в случаях, когда термины уже получили достаточно определенное значение в сообществе7.
Нет ничего удивительного в том, что дедуктивизм подвергался нещадной критике и со стороны представителей непозитивистских подходов к праву. Вспомним, к примеру, Р. Дворкина и его образ правоприменения как «письма по цепочке», т.е. как ситуации, в которой каждый правоприменитель является как бы соавтором романа под названием «Право», в котором он дописывает свою главу, посвященную правовой квалификации той или иной жизненной ситуации. Судья (другой правоприменитель) переосмысливает эту ситуацию и создает для нее разумное и справедливое (с его субъективной точки зрения) правило, связывая свою аргументацию с тем, как разумное и справедливое понимается в его юридическом сообществе (системе права). Так же действуют и обычные субъекты права, и субъективные права в этом ракурсе предстают как политические козыри в руках людей8. Можно обратиться к такому направлению, как «Право и литература», где эта идея творчески развивается до уровня методологического подхода9, либо к нарративной юриспруденции10.
6 См.: Кельзен Г. Чистое учение о праве. СПб., 2015. С. 424.
7 См.: Харт Г.Л.А. Понятие права. СПб., 2007. С. 128.
8
См.: Дворкин Р. О правах всерьез. М., 2004. С. 53.
9 См.: Ост Ф. Право в зеркале литературы // Право и литература: Материалы восьмых философско-правовых чтений памяти академика В.С. Нерсесянца / Отв. ред. В.Г. Графский. М., 2014. С. 229-243.
10 См.: Самохина Е.Г. Право и нарратив: предисловие к лекции Дж. Элкинса«В чем суть нарративной юриспруденции?» // Известия вузов. Правоведение. 2011. № 6. С. 186—193.
Выведение норм права из правовых текстов или, точнее, реконструкция норм на основании текстов (поскольку с точки зрения деонтической логики нормы не выводимы напрямую из текстов11) не является автоматическим, механическим процессом и допускает известную свободу усмотрения для юриста. Одна из стадий этого процесса — толкование (интерпретация) — заключается в установлении (выявлении) смысла правового текста (высказывания) и конструировании нормы права (элементов ее логической структуры) на основании выявленного смысла. Решающим моментом здесь остается усмотрение субъекта, толкующего право, поскольку «воля законодателя», которую некоторые юристы продолжают некритично использовать в своих интепретативных конст-
12 и и
рукциях , в юриспруденции является лишь идеальной категорией, не отражающей какое-либо реальное содержание (волю неких лиц). Как продемонстрировано Г. Кельзеном, «воля законодателя» является презюмируемым основанием обязывающей силы правопорядка, т.е. основной нормой, которая постулирует обязанность всех субъектов подчинить свою волю гипотетической воле законодателя. Эта последняя представляет собой лишь фикцию, с помощью которой юристы описывают механизм правового регулирования.
В тех ситуациях, когда судья или другой правоприменитель ссылается на «действительную волю законодателя» для расширительного истолкования текста закона или для заполнения пробела, речь идет об идеологическом прикрытии свободы судейского усмотрения, когда судья по тем или иным причинам не хочет прибегать к буквальному смыслу нормы и считает необходимым выйти за ее пределы и разрешить дело исходя из своих представлений о задачах правового регулирования, о справедливости, конституционных ценностях и т.п.13 Не только толкование, которое дает судья в случаях «молчания закона» или «узости» законодательных формулировок, но и любой акт истолкования, по Кельзену, является актом создания смысла и выстраивания логической цепочки, по которой этот
11 Ср.: Лисанюк Е.Н. Развитие представлений о нормах в деонтической логике // Вестник НГУ. Серия «Философия». 2010. Т. 8. Вып. 1. С. 147-152.
12
См., например: Вопленко Н.Н. Толкование права. Волгоград, 2007. Ср. с более широким подходом к предмету толкования: Ромашов Р.А., Ветютнев Ю.Ю., Тон-ков Е.Н. Право — язык и масштаб свободы. СПб., 2015.
13 См.: Кельзен Г. Указ. соч. С. 421-430.
смысл будет связан с основной нормой как исходным смыслом данного правопорядка и источником его обязывающей силы. В этом плане толкование права как один из этапов правоприменения, несомненно, представляет собой творческий процесс, поскольку здесь, с одной стороны, обнаруживается реальная, почти безграничная свобода интерпретатора (для Г. Кельзена норма — смысл волеизъявления, и поэтому истолкование суть одновременно создание и применение нормы), с другой — становится очевидной та огромная ответственность, которая лежит на правоприменителе.
Как представляется, следует констатировать, с одной стороны, что толкование состоит в установлении смысла применяемой нормы, а с другой — что применяемая норма оставляет множество вариантов толкования, в основном по причине неоднозначности ее лингвистического смысла. Иногда субъект законодательной деятельности может намеренно оставить в тексте закона такую формулировку, которая допускает несколько вариантов истолкования, для обеспечения большей гибкости правового регулирования. Акт толкования вскрывает различные возможные значения применяемой нормы и заключается в выборе между множеством возможных значений, выявляемых в ходе научного толкования. Такое толкование творит право, даже если оно приводит только к созданию индивидуальных норм. Поэтому данное толкование суть одновременно и акт познания, и акт волеизъявления. С этой точки зрения интерпретатор реконструирует нормы на основании выявления смысла толкуемых им правовых текстов. Его власть толковать тексты и реконструировать из них нормы может прикрываться некими идеологическими тезисами (например, принятое в континентальных правопорядках воззрение о том, что судья только толкует, но не создает нормы), однако в действительности суд связан лишь границами компетенции и фактическими ограничениями: возможность отмены судебного решения в вышестоящей инстанции, дисциплинарного взыскания, критики со стороны юридического сообщества, конфликта с представителями других ветвей власти и т.п.14
В этом плане полезно делать различие между тем, чем согласно тому или иному правопорядку должно быть толкование — только уяснением смысла норм в аспекте классической догматики континентального права, и тем, чем фактически является толкование —
14 См.: Тропер М. Реалистическая теория толкования // Российский юридический журнал. 2006. № 2. С. 7-19.
наполнением правовых текстов тем или иным субъективным смыслом. Иным смысл и не может быть — ведь если предположить, что есть некий «объективный смысл» законов, то тогда следовало бы предположить, что существует и некий субъект (коллективное сознание, общественное сознание и т. п.), который является хранителем такого смысла15. Если такого предположения мы не делаем, то необходимо признать и творческий характер деятельности по толкованию16.
Р. Дворкин в этом отношении заходил еще дальше, считая право своего рода искусством обретения объективных ценностей и отрицая по этой причине судейское усмотрение, которое допускал Г. Кельзен. У судьи нет возможности выбирать между конкурирующими интерпретациями и нормами — правильное моральное чутье, знание истории развития правопорядка (законодательной и судебной истории) и его философии всегда приводит к одному и единственному варианту решения дела с точки зрения подлежащего применению принципа. Иными словами, правильное и адекватное понимание логики своего правопорядка дает судье «единственно верное решение» для любой ситуации. Как опытный искусствовед сумеет отличить произведение искусства от ремесленной поделки, так и хороший судья не ошибется в понимании правильного и справедливого.
Вместе с тем деятельность интерпретатора подобна работе скульптора или художника. Нет такой нормы права, которая была бы готова к применению, и любую норму судья должен прежде творчески интерпретировать в свете моральных принципов и защищаемых ими субъективных прав. И здесь он должен полагаться, в первую очередь, на свое «творческое чутье», находя и выражая в своем решении смысл права.
То же самое следует сказать и о следующем этапе — квалификации фактической ситуации с точки зрения правовой нормы.
15 Такой методологический прием, конечно, возможен; на самом деле, он лежал в основании марксистской концепции правосознания. Ср.: Малахов В.П. Правосознание: природа, содержание, логика. М., 2001.
16 В обратной перспективе, если мы исходим из ленинского постулата о сознании как отражении и обращаемся к категории правосознания как «формы общественного сознания» (см., например: Фарбер И.Е. Правосознание как форма общественного сознания. М., 1963), то места для творческой свободы правотворца и правоприменителя будет значительно меньше.
Иногда высказывается ошибочное мнение, что в юридических текстах заложен некий объективный смысл, который юристу необходимо выявить с помощью некоторых формальных приемов и применить к соответствующему случаю. Законы сами дают ответы на вопросы юристов, нужно лишь открыть и прочитать их. Юрист не может быть неким подобием компьютера, который на запрос пользователя выдает автоматический ответ о том, какую норму следует применять следователю, какое решение должен принять судья, какой договор нужно составить юрисконсульту. Если дела обстояли бы так, то никто бы не готовил юристов — их работу выполняли бы юридические машины, действующие по заведенному алгоритму. Но этого не произойдет по той причине, что право всегда предполагает творческое понимание, «вчувствование» в ту сложную систему социальных взаимосвязей, в которую вплетена
17
та или иная норма1'.
Как применить норму: исходя из ее буквального смысла или принять при ее интерпретации во внимание цели законодательной деятельности, защищаемые правом ценности, международные стандарты и т.п.? Ответ зависит от исходной точки рассуждений юриста — создаются ли нормы права произвольно либо законодатель ограничен в своем произволе некими объективными началами, к примеру, целью общественного блага или соображениями справедливости. Это особенно касается норм, которые имеют более сложное социальное содержание, связывают условия своего действия со справедливостью, добросовестностью, разумностью и другими критериями, требующими оценки. Прежде всего это конституционные нормы, но не только — подобное взвешивание явно или скрыто присутствует в конституционном и гражданском пра-ве18, равно как и в других отраслях права. Нередко юристу приходится обращаться к правовым установлениям, которые, по выражению Г. Харта, имеют «открытую структуру»19, т.е. не дают четко-
17
См.: Овчинников А.И. Правовое мышление: теоретико-методологический анализ. Ростов н/Д, 2003.
18
См.: Белов С.А. Способен ли рациональный дискурс обосновать ценностный выбор в праве // Известия вузов. Правоведение. 2014. № 5. С. 224—237; Богданов Д.Е. Справедливость как основное начало гражданско-правовой ответственности в российском и зарубежном праве. М., 2013.
19 См.: Касаткин С.Н. «Открытая структура» юридического языка // Вектор науки ТГУ. 2010. № 2. С. 193-198.
го ответа на вопрос о юридической квалификации некоего случая. Особенно это очевидно в ситуациях «полутени», когда норма закона допускает множество вариантов интерпретации с учетом более широкого круга социальных ценностей. Разумеется, это с еще большей очевидностью относится к правовым принципам, применение которых предполагает их взаимную балансировку, оценку
20
их значимости в каждой конкретной ситуации20.
Не каждый закон может быть надежным ориентиром для юриста. Можно вспомнить о законах фашистской Германии: после падения режима судей, прокуроров, работавших в годы правления Гитлера, судили за то, что они применяли нормы этих законов, противоречащие справедливости, например обрекали на смерть по расовому признаку или заставляли людей доносить друг на друга21. Такие законы нередко были безупречными с формальной точки зрения — приняты парламентом, подписаны главой государства, опубликованы в официальном источнике и проч. Обратившись к оценке социальных настроений населения Германии в те годы22, можно, пожалуй, говорить и о легитимности подобных актов. Вместе с тем применение их может, с определенной точки зрения (к которой в немалой степени примкнул послевоенный Конституционный Суд Германии), рассматриваться как преступление против действующего права. Причем права не ретроактивного, а имевшего надзаконную силу, которое имплицитно действовало в тот период (1930-1940 гг.)23.
Если мы выйдем за пределы формально-юридического понимания права, свойственного западной правовой культуре, и посмотрим на другие цивилизации, то увидим, что, к примеру, в дальневосточных цивилизациях, несмотря на наличие формально действительных писаных законов (составленных по образцу западных кодексов), люди руководствуются в своей деятельности совсем другими правовыми нормами, считая обращение к государственному закону недостойным разумного и благородного человека,
20
См.: Алекси Р. Понятие и действительность права (ответ юридическому позитивизму). М., 2011.
21
См.: Радбрух Г. Пять минут философии права // Радбрух Г. Философия права. М., 2004. С. 225-227.
22
См.: Арендт Х.Эйхман в Иерусалиме. Банальность зла. М., 2008.
23
См.: Радбрух Г. Законное неправо и надзаконное право // Радбрух Г. Философия права. С. 228-238.
а передачу дела в суд — чуть ли не оскорблением. Ориентируются ли граждане и юристы исключительно на нормы официального права? Антропологические исследования показывают, что то, что мы называем правом (официальным), имеет сравнительно малое значение для повседневной жизни людей и для практики разрешения конфликтов, где юристы руководствуются скорее конвенциональными соображениями о справедливости, принятыми в данном (со)обществе24. Рассматривая право примерно в таком же ракурсе, римские юристы определяли его как «искусство добра и справедливости».
Здесь возможно другое возражение: разумность, справедливость даны человеку его природой, он может интуитивно распознать, что справедливо, а что нет, где некое действие разумно, а где нет. Вопрос об интуитивной данности нормативных ценностей очень сложен, но для нас здесь он не так важен. Ф. Бэкон приводил в этом отношении пример, сравнивая двух людей, идущих в ночи, — одного хромого, с фонарем в руках, и другого, полностью здорового, но без фонаря. По убеждению этого философа, какхро-мой с фонарем дойдет до цели быстрее человека здорового, но не имеющего фонаря для освещения пути, так и рядовой человек, владеющий правилами мышления, быстрее разберется в сложных вопросах, чем необразованный гений25.
Но одно дело — интуитивно чувствовать справедливость, другое — обосновать, аргументировать свое чувство, связать его с существующими нормами права, практикой их применения и с мировоззренческой основой этих норм, убедить судью в том, что содержание того или иного закона должно быть истолковано согласно тому или иному пониманию справедливости этого закона, тем или иным стандартам разумности. Для этого потребуется увязывание в аргументации юриста социальной целесообразности, моральной справедливости, логической последовательности; нередко юристу придется также делать выбор между формальной законностью и содержательной справедливостью. Точно так же можно чувствовать красоту природы и восхищаться ею, но для того, чтобы описать эту красоту в стихах или на холсте, необходимо знать основы стихосложения и рисования. В этом плане мы мо-
24 См.: Рулан Н. Юридическая антропология. М., 1999.
25 См.: Бэкон Ф. Новый Органон // Бэкон Ф. Собр. соч. В 2 т. Т. 2. М., 1972. С. 12.
жем рассуждать о том, что право является искусством, творчеством, но не только. Важно и обучение тому «творческому чутью», которое необходимо юристу для правильной реконструкции правовой нормы, для выявления лежащих в основе правового регулирования в данном обществе соображений справедливости. Юридическая наука в этом отношении предлагает юристам богатую палитру методологических приемов.
История правовой мысли свидетельствует о том, что нет таких правил и определений, которые были бы бесспорными и могли бы служить надежным проводником для познания юридической материи. То, что очевидно с одной точки зрения, не принимается в рамках другой. Очевидные для нас вещи могут иметь совершенно иное содержание либо попросту отсутствовать в других правовых культурах. Так, привычное для континентальных юристов деление права на частное и публичное отсутствует в английском праве; в некоторых обществах нет такого термина, как «право». Практически все в профессии юриста зависит от умения аргументировать свою точку зрения, находить аналогии и взаимосвязи — именно в этом смысле мы говорим об относительности определений и категорий юриспруденции. Весь тот материал, с которым мы работаем — определение того, что есть право, деление права на частное и публичное, на отрасли (гражданское, уголовное и т.п.), схема правового регулирования, описание нормы права и т.д., — основан на определенных базовых посылках, в зависимости от выбора которых у юриста будут те или иные ответы на возникшие вопросы. Считаем ли мы, что право есть нормативное закрепление справедливости, мера формального равенства, либо же оно представляет собой наиболее значимые для интеграции общества правила, либо оно есть возведенная в закон воля государства, — в зависимости от этих исходных посылок мы отвечаем на дальнейшие вопросы о том, почему необходимо соблюдать право, как оно связано с принуждением, есть ли такие нормы права, которые не должны выполняться. В свою очередь, в зависимости от ответов на эти вопросы может быть сформировано мнение юриста о том, к примеру, в каких формах проявляется право. В конечном счете эти рассуждения могут понадобиться и при решении конкретных правоприменительных задач, когда судья предпочтет отказаться от дословного истолкования правовой нормы, которое приводит к несправедливому или неразумному исходу дела, либо наоборот, формально последует такому истолкованию.
Рассуждения о сути и назначении правового регулирования не являются абстракцией и, в свою очередь, требуют от юристов творческого мышления. На основе ответов на возникающие в рамках этих рассуждений вопросы юрист конструирует свое понимание того, какими нормами ему следует руководствоваться при рассмотрении конкретного дела (может ли он ссылаться на справедливость, на принципы права для того, чтобы просить суд не применять несправедливый закон), где заканчиваются возможности правовой регламентации, какую из конкурирующих между собой статей закона выбрать при юридической квалификации того или иного деяния. Из ответов на такие вопросы и состоит повседневный труд любого юриста. И в этом отношении толкование права представляет собой гораздо более сложный и творческий процесс, чем дедукция/субсумция фактических ситуаций под абстрактные нормативные формулировки (хотя и такая дедукция также имеет место в правовой науке).
БИБЛИОГРАФИЯ
Алекси Р. Понятие и действительность права (ответ юридическому позитивизму). М., 2011.
Арендт Х.Эйхман в Иерусалиме. Банальность зла. М., 2008.
Белов С.А. Способен ли рациональный дискурс обосновать ценностный выбор в праве // Известия вузов. Правоведение. 2014. № 5.
Богданов Д.Е. Справедливость как основное начало гражданско-правовой ответственности в российском и зарубежном праве. М., 2013.
Бэкон Ф. Новый Органон // Бэкон Ф. Собр. соч. В 2 т. Т. 2. М., 1972.
Вопленко Н.Н. Толкование права. Волгоград, 2007.
Дворкин Р. О правах всерьез. М., 2004.
Кант И. Метафизика нравов в двух частях // Кант И. Собр. соч. В 6 т. Т. 4. Ч. 2. М., 1965.
Касаткин С.Н. «Открытая структура» юридического языка // Вектор науки ТГУ. 2010. №2.
Кельзен Г. Чистое учение о праве. СПб., 2015.
Малахов В.П. Правосознание: природа, содержание, логика. М., 2001.
Михайлов А.М. Генезис континентальной юридической догматики. М., 2012.
Лисанюк Е.Н. Развитие представлений о нормах в деонтической логике // Вестник НГУ. Серия «Философия». 2010. Т. 8. Вып. 1.
Овчинников А.И. Правовое мышление: теоретико-методологический анализ. Ростов н/Д, 2003.
Ост Ф. Право в зеркале литературы // Право и литература: Материалы восьмых философско-правовых чтений памяти академика В.С. Нерсесян-ца / Отв. ред. В.Г. Графский. М., 2014.
Радбрух /.Законное неправо и надзаконное право // Радбрух Г. Философия права. М., 2004.
Радбрух Г. Пять минут философии права // Там же.
Ромашов Р.А., Ветютнев Ю.Ю., Тонкое Е.Н. Право — язык и масштаб свободы. СПб., 2015.
Рулан Н. Юридическая антропология. М., 1999.
Самохина Е.Г. Право и нарратив: предисловие к лекции Дж. Элкинса «Вчем суть нарративной юриспруденции? »//Известия вузов. Правоведение. 2011. № 6.
Тропер М. Реалистическая теория толкования // Российский юридический журнал. 2006. № 2.
Фарбер И.Е. Правосознание как форма общественного сознания. М., 1963.
Харт Г.Л.А. Понятие права. СПб., 2007.
Kirchmann J.H., von. Die Wertlosigkeit der Jurisprudenz als Wissenschaft: ein Vortrag, gehalten in 1848 in der Juristischen Gesellschaft zu Berlin. Dornbirn, 1999.
Pound R. Law in Books and Law in Action // American Law Review. 1910. No. 44.
