CC BY
1279
М.В. Антонов
ОБ ОСНОВНЫХ ЭЛЕМЕНТАХ ЧИСТОГО УЧЕНИЯ Г. КЕЛЬЗЕНА О ПРАВЕ И ГОСУДАРСТВЕ**
Разработка чистого учения о праве - по сути, учения о правовых нормах - была центральной темой творчества Г. Кельзена, хотя и не единственной1. Научную программу деидеологизации знания о праве, изучения права как самозаконного регулятивного механизма, разграничения сфер нормативного и фактического, преодоления дуализма права и государства он обозначил уже в своем первом крупном исследовании 1911 г. «Основные проблемы учения о государственном праве, развитого с точки зрения учения о юридическом правиле» - в «критическом исследовании, нацеленном на важнейшие проблемы государственного права»2. Уже после его публикации стали ясны основные очертания критической программы правового учения Г. Кельзена, направленной на развенчание идеологических догм и предрассудков относительно права3. Промежуточный итог реализации этой программы
* Доцент кафедры теории и истории права и государства юридического факультета НИУ - Высшей школы экономики (Санкт-Петербург), кандидат юридических наук.
** Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ (грант 11-03-00637а).
1 В настоящей статье мы принципиально не будем останавливаться на тех многочисленных и интересных идеях и концепциях, которые Г. Кельзен развивал в области международного и государственного права, на его теориях демократии, справедливости, конституционного правосудия, социологии знания, а также на других важных, но напрямую не связанных с чистым учением о праве моментах.
2 Kelsen H. Autobiographie (1947) // Hans Kelsens Werke. Tübingen, 2007. Bd. 1. S. 37.
3 Именно такая критика была главным содержанием «Основных проблем...» 1911 г. Кельзен находил в науке государственного права того времени «ужасную путаницу различных вопросов, постоянное смешение этих вопросов, отождествление вопроса том, что есть позитивное право, с вопросом о том, каким оно должно быть с той или иной мировоззренческой позиции. увязывание вопроса о том, как должны действовать субъекты позитивного права, с
Труды Института государства и права Российской академии наук № 4/2013
подвело первое издание в 1934 г. «Чистого учения о праве»4. С течением времени Г. Кельзен пересмотрел отдельные элементы своего учения о праве; наиболее значительными результатами такого пересмотра являются второе издание «Чистого учения о праве» 1960 г.5, а также наброски новой теории норм, которые были опубликованы в 1979 г., уже после его смерти, под названием «Общая теория норм»6.
Суть этой научной программы заключалась в последовательном очищении правоведения от элементов фактичности при помощи неокантианского деления между науками о природе и науками о духе, причинно-следственными науками и нормативными (идеографическими) науками, нормами и ценностями7. В основе данной программы лежала неокантианская убежденность Г. Кельзена в том, что разные методологические подходы приводят к конструированию разных предметов научного исследования - право как предмет юриспруденции будет содержательно отлично от права как предмета социологии или психологии. Эти предметы не имеют точного коррелята в реальной действительности - это лишь научные конструкции, вводящие единство в процесс познания; значения, приписанные предметам со стороны субъекта познания8. Ученый не отрицал фактическое измерение права9 и не объявлял исследование этого измерения антинаучным - его идея заключалась в создании отдельной прикладной дисциплины, которая за-
вопросом о том, как они ведут себя в действительности» (Kelsen H. Hauptprobleme der Staatsrechtslehre, entwickelt aus der Lehre vom Rechtssätze // Hans Kelsens Werke. Tübingen, 2008. Bd. 2. S. 62).
4 Kelsen H. Reine Rechtslehre. Leipzig; Wien, 1934.
5 Kelsen H. Reine Rechtslehre. Wien, 1960.
6 Kelsen H. Allgemeine Theorie der Normen. Wien, 1979.
7 См.: Paulson S. L. Faktum/Wert-Distinktion: Zwei-Welten-Lehre und immanenter Sinn. Hans Kelsen als Neukantianer // Neukantianismus und Rechtsphilosophie. Baden-Baden, 2002. S. 223-251.
8 См.: Kelsen H. Der soziologische und der juristische Staatsbegriff. Tübingen, 1922. S. 124.
9 Возможность изучения такого измерения права была, в частности, обоснована в социологическом исследовании Г. Кельзена о происхождении научного мышления (см.: Kelsen H. Vergeltung und Kasualität: Eine soziologische Untersuchung. Chicago, 1941; расширенный английский перевод: Kelsen H. Society and Nature. A Sociological Inquiry. L., 1946), хотя в общих чертах она была сформулирована еще в 1911 г. в «Основных проблемах учения о государственном праве».
нималась бы последовательным описанием права «таким, каково оно есть» с точки зрения специфической методологии юриспруденции.
Здесь Г. Кельзен придерживался позиций правового позитивизма XIX в., направленного против естественно-правового взгляда на право, развивая и радикализируя позитивистские установки. Чем рассуждения об идеальной природе права (как выражения справедливости) отличаются от рассуждений о праве как механизме социального контроля или как психологической проекции? Все эти подходы к праву грешат эссенциализмом, который не годится для строгой науки о праве. Разумеется, сам Г. Кельзен, как и любой другой исследователь, подходил к праву с уже заданной системой представлений о его сущности и природе (в целях юридической реконструкции права понимаемого как нормативный порядок принуждения, в общем и целом обладающий действенно-стью10). Такая система постигается не интуитивно, а рационально, путем выдвижения, проверки, принятия или опровержения гипотез; более того, эта система необходимым образом основана на неких исходных аксиомах. Чистота кельзеновского учения о праве означает не отсутствие таких аксиом (что невозможно для научного знания), а критическое отношение к ним - не возведение их в ранг необходимых условий существования права, а рассмотрение в качестве возможного, альтернативного способа обоснования и объяснения права.
Методологическую основу для такого проекта Г. Кельзен видел в особой связке между фактами, которую устанавливает наука о праве - вменение или приписывание (Imputierung, 1шскгеЛи^). Это - характерная только для правоведения нормативная гипотеза о связи между нарушением правил и последствием, которое должно последовать в силу нормы. Вменение связывает между собой два акта человеческого поведения, это - «связь некоторого поведения с правовым последствием через особую систему правовых смыслов»11. Собственно нормой (в отличие от факта) является «смысл акта вменения, которым нечто предписывается и, следовательно, которым между фактами впервые устанавливается функциональная связь, описываемая правовым высказыванием
10 См.: Чистое учение о праве Г. Кельзена. Сб. переводов. Вып. 1. М., 1987. § 4.
11 Там же. С. 50.
(юридическим правилом. этом важно, что такой
смысл не является некоей трансцендентной вещью в себе, он раскрывается исследователю, юристу в системе права, в правопорядке. Речь идет о сугубо инструментальном понимании права, об описании права таким, каким его видят юристы, а не философы13, об изучении права в его конкретике, в процессах создания и применения, а не с точки зрения идеалов и идеологий.
Прием, который предлагал Г. Кельзен, был неоригинален в контексте современного ему правоведения. Он заключался в условном разделении нескольких методов познания права - умозрительного теоретизирования о сути и модусах бытия права (теория и философия права), эмпирического исследования конкрет-
12 Чистое учение о праве Г. Кельзена. Вып. 1. С. 53. В скобках дан вариант перевода автора статьи. Предложенный в русском издании «Чистого учения о праве» 1987-1988 гг. перевод Rechtsatz как «правовое предложение» (иногда также «правовое высказывание») следует признать безусловно правильным с филологической точки зрения, но по существу Г. Кельзен здесь имел в виду совершенно иное. Как он неоднократно указывал (см., например: Kelsen H. Reine Rechtslehre. S. 24-27), этим термином обозначается специфическая нормативная связка между условием и следствием. Представляется, что для характеристики этой связки гораздо лучше подходит термин «правило», а не «предложение» - последний указывает только на синтаксическую единицу, для которой наличие такой связки не является существенным признаком. Необходимо отметить, что С. Полсоном в английском переводе первого издания «Чистого учения...» (Kelsen H. An Introduction to the Problems of Legal Theory / Ed. by S. L. Paulson. Oxford, 1992) предложен вариант перевода Rechtsatz как «реконструированная норма». Но с учетом того, что в последующих работах Г. Кельзен проводил четкую грань между нормами права и правилами (противопоставление, ставшее классическим для философии права XX в.), более уместно переводить эти термины (Norm и Satz) по-разному, соответственно как «норма» и «правило». Другой вариант перевода, использованный в более ранних английских переводах (Kelsen H. General Theory of Law and State. Cambridge, 1945. Р. 45ff.; Kelsen H. Pure Theory of Law. Berkeley; Los Angeles, 1967. P. 71 ff.), выглядит более убедительным (rule of law in descriptive sense - юридическое правило в дескриптивном смысле), тем более что оба перевода одобрены Г. Кельзеном. Мы предпочитаем следовать этой традиции перевода данного термина как «юридическое правило», но при этом дополнение «в дескриптивном смысле» кажется излишним.
13 Г. Кельзен любил подчеркивать, что его чистое учение лишь переводит на научный язык то, что о праве думают обычные юристы, и описывает то, как они с ним работают: «Это учение лишь хочет довести до сознания то, что все юристы делают зачастую бессознательно» (Kelsen H. Reine Rechtslehre. S. 67).
ных форм проявления права в социальной жизни путем применения к праву категорий причинно-следственной связи (социология права), выбора и критики идеалов и ориентиров развития права (политика права или правовая идеология), изучения нормативного устройства и механизма правового порядка через категорию вменения как особой формы долженствования (учение о нормах права, Rechtslehre). Разумеется, водораздел между этими методами условен и никак не совпадает с эмпирическими границами права как фактического социального явления. Своеобразие позиции ученого заключается разве что в ригоризме проводимого им деления - в полном абстрагировании этих методов изучения права друг от друга. И именно с этим ригоризмом (а не с целесообразностью обособления и конкретизации разных методов познания права, выделения для этого нескольких научных дисциплин) связана большая часть критики его позиции. Вопрос здесь, стало быть, в мере, а не в принципе. Спор идет о том, до какой степени допустима автономизация наук о праве, а не о том, что сугубо догматическое, юридико-техническое описание норм права требует другого методологического и концептуального инструментария, чем, скажем, социологическое исследование относительной эффективности правовых норм.
При этом Г. Кельзен никогда не предполагал возможности самоизоляции чистого учения о праве от данных других наук о праве - это достаточно четко проявляется хотя бы в том, что бытие права для него связано с минимумом действенности правопорядка, которую возможно установить лишь социологическими методами (об этом ниже). Он допускал также исследование взаимосвязи между отдельными политическими режимами и эффективностью, гарантированностью правового порядка, доказательством чему служат его пространные рассуждения о демократии14. Ученый задумывался и об общественных идеалах (справедливости и проч.), об их влиянии на развитие правовых порядков - этому вопросу он также посвятил объемное исследование15. И, конечно, этому правоведу не были чужды философские вопросы о сущности права, о его отличии от других социальных регуляторов, о природе нормативности. Позиция мыслителя относительно авто-
14 См., например: Kelsen H. Verteidigung der Demokratie. Tübingen, 2006.
15 См., например: Kelsen H. What Is Justice? Justice, Law, and Politics in the Mirror of Science. Berkeley; Los Angeles, 1957.
номии учения о праве может быть понята в правильном, а не карикатурном виде, только с учетом положения посылок этого учения в общей системе представлений Г. Кельзена о праве как об
особом социальном методе контроля человеческого поведения пу-
16
тем нормированного применения принуждения .
В качестве методологической основы чистого учения о праве изначально выступали четыре основные посылки: неокантианское учение о двух мирах (непересекающихся между собой сферах долженствования и бытия); ценностный релятивизм17; постулат о невозможности объективного обоснования значения нормативных текстов; рассмотрение права в качестве принудительного нормативного порядка. Отсюда выводились три ключевые задачи: очищение науки о праве от идеологии, борьба против методологического синкретизма (смешения юридического метода познания права с методами других социальных наук) и выведение за пределы предмета науки о праве всего того, что с правом в юридическом смысле не связано.
16 Г. Кельзен неизменно выделял два основных признака, отличающих право от морали и других социальных регуляторов. Во-первых, реакция правопорядка на определенные поведенческие акты с помощью запрета таких актов под угрозой наказания; во-вторых, связь такой реакции и соответствующих санкций с основанием действительности всего правопорядка - основной нормой.
17 Этот момент кельзеновского учения зачастую встречал непонимание и вызывал безосновательную критику за аморализм. Моральный скептицизм Г. Кельзена означал не отрицание существования ценностей, а лишь сомнение в существовании абсолютных ценностей. Точнее, этот скептицизм выражался не в утверждении о невозможности абсолютных ценностей как таковых, а в отрицании общезначимости за попытками возвести чьи-либо суждения и высказывания о ценностях в ранг абсолютной, объективной истины. В этом смысле освобождение права от необходимой связи с моралью, наоборот, налагало на человека большую ответственность за свои поступки - если право может быть не только моральным, но и аморальным, то человек не может устраниться от нравственного выбора при выполнении правовых предписаний. Он морально ответствен и за те поступки, которые он совершает в формальном соответствии с законом, и может нести моральную обязанность воздержаться от формально разрешенных или даже обязательных, но несовместимых с нравственностью поступков (ср.: Kelsen H. Was ist Gerechtigkeit? Wien, 1975; см. также: «Проблема справедливости», которая стала приложением ко второму изданию «Чистого учения...» (Чистое учение о праве Ганса Кельзена. Вып. 2. М., 1988. С. 156-209).
Отделение мира должного от мира сущего в ракурсе чистого учения о праве18 позволяло выделить две базовые категории в описании правового порядка: действительность (валидность, Geltung) и действенность (эффективность, Wirksamkeit) права. Под действительностью правовых норм Г. Кельзен понимал их специфически обязывающий характер, вводимое ими нормативное долженствование (вменение)19, тогда как действенность - это фактическая эффективность норм права в социальной жизни, их сила как фактора, обусловливающего поведение людей. Раздельность этих двух сфер права (но не сводимость всего права только к одной из них) означает, что действительность правовой нормы не выводима из сущего, из фактического состояния общества -она может вытекать только из более высокой нормы, из должного. Из этого Г. Кельзен делал вывод о динамическом характере права и о ступенчатом устройстве (Stufenbau) правового порядка. Это
учение, заимствованное мыслителем у своего ученика А. Мерк-
20
ля , предполагает рассмотрение правопорядка не как совокупности правовых норм, а как многоуровневой системы создания и применения права. Концептуальной основой учения о динамическом устройстве правового порядка является идея о способности права создавать и уничтожать себя через самореферентную структуру связей между правовыми нормами. В этой перспективе создание права представляется как последовательная индивидуали-
18 В этом делении Г. Кельзен исходил из аналитического, а не фактического деления сфер бытия и долженствования - это лишь эпистемологический прием, но не реальное противопоставление двух сфер, что часто забывается критиками. Говоря в 1911 г. в «Основных проблемах учения о государственном праве» о «непреодолимой пропасти», отделяющей мир Должного от мира Сущего, он подчеркивал, что это - «формально-логическое противопоставление, которое может быть проведено только постольку, поскольку соблюдаются границы формально-логического исследования» (Kelsen H. Hauptprobleme der Staatsrechtslehre, entwickelt aus der Lehre vom Rechtssätze. S. 29).
19 При этом долженствование для мыслителя означало сразу несколько модальностей - не только обязывание или запрещение, но и дозволение, правомочие, утрату юридической силы (ср.: Kelsen H. Allgemeine Theorie der Normen. S. 76ff.).
20 Это заимствование не было полным. Г. Кельзен переработал учение А. Меркля, подстроив его под свою правовую теорию (ср.: Behrend J. Untersuchungen zur Stufenbaulehre Adolf Merkls und Hans Kelsens // Schriften zur Rechtstheorie. Berlin, 1977. Bd. 65).
зация и конкретизация правовых норм - «общие правовые нормы» (законодательные предписания) конкретизируют свое содержание применительно к отдельным ситуациям через «индивидуальные правовые нормы» (судебные и правоприменительные акты), через сделки, через акты использования права.
По мысли ученого, как правоприменители, так и обычные субъекты права, заключающие между собой сделки, участвуют в создании права. Степень такого участия может варьироваться в зависимости от меры автономии, предоставляемой вышестоящей нормой, из которой выводится компетенция правоприменителей или сторон сделки. Подобная автономия является неотъемлемой чертой права, поскольку содержание индивидуальной нормы не может быть полностью определено общей нормой, которая есть лишь рамка, заполняемая конкретным содержанием на стадии правоприменения. А это означает, что нормативные тексты (законы и т.п.) не обладают заранее заданным, фиксированным значением, которое судье предстоит логически «вывести» из нормы и применить к конкретному делу. Конструирование индивидуальных норм не есть результат знания о некоем объективном содержании вышестоящих правовых норм, оно не есть также результат логических операций (сходство формы механизма вменения с логическим силлогизмом есть лишь поверхностное, поскольку эти формы выполняют различные функции21). Г. Кельзен утверждал, что «конкретное действие получает свой специфически юридический смысл, свое собственное правовое значение в силу существования некоторой нормы, которая по содержанию соотносится с этим действием, наделяя его правовым значением, так что акт может быть истолкован согласно этой норме. Норма функционирует в качестве схемы истолкования»22. Для Г. Кельзена это подтверждается еще и тем, что судья (иной правоприменитель) всегда сохраняет свободу решить, подходит ли общая рамка правовой
21 Здесь следует учитывать, что силлогизм, дедукция и другие методы логики, с точки зрения Г. Кельзена неприменимы для объектного языка права - норм, устанавливающих обязательное поведение, но вполне могут использоваться в метаязыке, т.е. в теории права (учении о праве) - при описании права, норм и других элементов правовой реальности. Поэтому, описывая правопорядок в виде логически последовательной системы и в то же время говоря о невозможности применения логики для объяснения механизма применения и создания права, ученый не впадал в противоречие.
22 Чистое учение о праве Г. Кельзена. Вып. 1. С. 8.
нормы для данного конкретного факта - иными словами, может ли этот конкретный факт быть квалифицирован в качестве юридического со ссылкой на ту или иную норму права. В любом случае (находит ли судья такую правовую норму подходящей или неподходящей для данного факта) имеет место процесс правоприменения - само то, что судья расценивает некий факт как не связанный с условиями действия некоей правовой нормы, означает применение этой нормы. С этой точки зрения содержание решения суда невозможно дедуцировать из закона, равно как содержание конкретного закона - из конституции; на каждой ступени правоприменения продолжается творческое конструирование норм права, причем акторы остаются свободны в конкретизации содержания норм. Так замыкается циркулярная схема описания действия права - в силу своей нормативной структуры право постоянно порождает себя само.
Учение Г. Кельзена о норме преследует цель не описания права таким, каким оно находится в фактически существующих правовых текстах, - его задачей является конструирование схемы, позволяющей обособить нормы от самих текстов23. Право для позитивной науки дано только в социальной практике. В этой социальной практике наблюдатель может заметить, что люди рассматривают свое поведение как связанное с правом по той причине, что такое поведение имеет определенное значение (смысл), отражающее порядок долженствования. Здесь можно проводить различие между субъективным смыслом (Sinn) и объективным значением (Bedeutung) правовых норм. Цель любого акта правотворчества мыслится его авторами в создании предписания, которое будет устанавливать юридически обязывающие правила поведения для определенных лиц. Объективное (т.е. не зависящее от усмотрения его авторов) значение акта правотворчества заключается в том, что этот акт приписывается, вменяется материальной конституцией в качестве правового. Что касается индивидуальных норм, то здесь также следует различать субъективный смысл (решение правоприменителем конкретного правового спора) и объективное значение (юридическая невозможность пересмотра такой нормы в рамках данного правопорядка). Особый случай пред-
23 Cm.: Kelsen H. Hauptprobleme der Staatsrechtslehre, entwickelt aus der Lehre vom Rechtssätze. S. 258ff.
ставляют сделки, условия которых также создают индивидуальные нормы. В отличие от правоприменительных актов юридическая сила вытекающих из сделок индивидуальных норм зависит не от объективного значения воли совершивших этот акт лиц, а от связки между этими индивидуальными нормами и предписаниями позитивного права, которые устанавливают санкции за нарушения таких норм (условий договора).
Эта динамичная черта любого правопорядка означала для Г. Кельзена единство процессов правотворчества и правоприменения - любой акт применения вышестоящей общей нормы одновременно означает создание нижестоящей индивидуальной нормы, и так далее вплоть до последнего акта фактического принуждения (к примеру, опись имущества приставом или заключение преступника в тюрьму). Если принять кельзеновское видение этого процесса, то нет существенной разницы между законодатель-ствованием и судоговорением: эти виды деятельности образуют элементы единого процесса. Различие между ними лишь количественное, а не качественное: законодатель имеет большую свободу усмотрения, чем правоприменитель24. Относительное значение этих видов деятельности в данном процессе зависит от степени централизации правового порядка. Возможны централизованные правопорядки, в которых законодатель стремится максимально ограничить свободу судейского усмотрения и прописывает общие нормы материального права с высокой степенью детализации. Возможны и децентрализованные правопорядки, где законодатель ограничивает себя указанием на процессуальные правила и общие принципы материального права, оставляя правоприменителю конкретизацию этих правил и принципов. Большинство же развитых правопорядков представляют собой нечто среднее между этими двумя типами.
С учетом того, что нормы не являются высказываниями, а выражают смысл актов человеческой воли, они принадлежат к сфере долженствования, а не бытия; они могут быть действительными или недействительными, но к ним не могут быть применены логические критерии истинности (закон логического непротиворечия, исключения третьего и т.п.). Таким образом, общая форма
24 Правоприменитель должен принимать во внимание нормы, созданные законодателем, - у самого законодателя такой позитивно-правовой обязанности нет.
долженствования может быть заполнена любым мысленным содержанием, путем толкования общей нормы может быть создана любая индивидуальная норма. Юридическая действительность такой индивидуальной нормы (скажем, судебного решения) будет зависеть от компетенции судьи, а не от правильности или неправильности процесса его логической аргументации, от соответствия или несоответствия судебного решения тексту закона, на который ссылается это решение25. Правовая наука может лишь описать конфликты между нормами, указать на дефекты тех или иных правоположений. Но она должна воздержаться от суждения о действительности или недействительности норм в зависимости от своего понимания логики норм, оставив такое суждение право-применителям26. Как видим, возможность оценки соответствия или несоответствия низшей нормы по отношению к высшей не исключается в чистом учении о праве, но лишается объективной основы - решение правоприменителя о таком (не)соответствии будет актом воли, влекущим юридические последствия, а мнение правоведа - лишь неверифицируемым предположением. При этом не следует забывать, что нормативно-правовая система у Г. Кель-зена была лишь интеллектуальной конструкцией, описывающей связи между нормами в перспективе их подчиненности гипотетической основной нормой, а единство правопорядка означало
27
единство процесса познания права .
Любая жизненная ситуация, любой факт потенциально урегулированы правопорядком. Такое регулирование может быть позитивным (если есть норма, устанавливающая более или менее широкие рамки для квалификации таких фактов) либо негативным (если такой нормы нет). Судья, руководствуясь нормой, определяющей его компетенцию, может разрешить любое дело, независимо от урегулированности спорного отношения нормой
Ср.: Varga C. Hans Kelsens Rechtsanwendungslehre. Entwicklung, Mehrdeutigkeiten, offene Probleme // Archiv für Rechts- und Sozialphilosophie. 1990. № 76.
26 См.: Kelsen H. Allgemeine Theorie der Normen. S. 179.
27 «Постулат единства познания безоговорочно применяется в нормативной сфере, находя здесь свое выражение в единстве и исключительности системы норм» (Kelsen H. Problem der Souveranität und die Theorie des Völkerrechts. Beitrag zu einer reinen Rechtslehre. Tübingen, 1920. S. 105). Поэтому «единство системы является фундаментальной аксиомой любого нормативного познания» (Ibid. S. 111).
материального права. С этой точки зрения ученый отвергал традиционную концепцию «пробелов в праве» - таких пробелов в действительности нет и быть не может, поскольку правовые нормы по определению не претендуют на регламентацию всех фактических обстоятельств. Могут быть случаи плохо написанных законов, могут встречаться неразумные нормы, в социальной жизни могут возникнуть новшества, которые не были изначально предусмотрены законодателем, - все это может создавать проблемы для правоприменителей; но ни то, ни другое не должно обозначаться термином «пробел». Г. Кельзен был убежден, что в случаях, когда судья не находит подходящей нормы, он может «применить правопорядок в целом», т.е. решить дело через отсылку к некоему общему коллизионному правилу, которое не закреплено в действующем праве и представляет лишь волеизъявление судьи, но в силу его особой компетенции влечет юридические последствия. В качестве типичного примера такой нормы он рассматривал правило «разрешено все, что не запрещено законом».
По мнению ученого, за концепцией «пробелов в праве» стоит юснатуралистическая идеология, которая позволяет суду рассматривать неурегулированность некоего отношения в качестве политически нежелательного и поэтому требующего «заполнения» судебным решением (от такого пробела следует отличать «технические пробелы» - случаи, когда законодатель намеренно оставляет некое отношение неурегулированным либо делегирует нормативное регулирование правоприменителям). Но строгий юридический анализ позволяет только определить то, что предусмотрено (урегулировано) законодателем (в широком смысле), и то, что предусмотрено не было. Если судья считает, что в силу логики правопорядка для разрешения конкретного спора нужно ввести некую норму, которой ранее не было в правопорядке, то он не «заполняет пробел» (поскольку суждение о том, что законодателю следовало урегулировать, является идеологическим, а следовательно, недопустимым для чистого учения о праве), а своей волей создает новую индивидуальную норму точно так же, как он поступает в других случаях. Только здесь в качестве нормативной отсылки он использует не материально-правовую норму, а процессуальную норму, управомочивающую суд разрешать дело при отсутствии применимой нормы материального права. В этом ракурсе рушится и учение о субъективном праве, как о субстанции,
противостоящей объективному праву: субъект может быть свободен в выборе действий либо в том смысле, что в правопорядке нет запрещающей это действие нормы (но тогда данная свобода не является правовой), либо в том смысле, что субъект вправе действовать определенным образом и имеет право потребовать от третьих лиц обеспечения возможности такого действия (в этом случае данное право есть лишь отражение установленной объективным правом обязанности третьих лиц).
Если все нормы права абстрактно можно поделить на те нормы, что предписывают некое поведение, и те, которые устанавливают порядок создания первых, то вопрос здесь касается источника полномочий тех лиц, которые устанавливают нормы второго вида. В юридической перспективе полномочие любого органа государства производно от некоей нормы права, компетенция создающего эту норму органа, в свою очередь, производна от компетенции, предусмотренной в некоей вышестоящей норме и т.д. Г. Кельзен ввел конструкцию основной нормы, чтобы аналитически замкнуть эту череду компетенций гипотезой о существовании нормы, которая не создается и для которой, соответственно, не релевантен вопрос о компетенции вводящего такую норму органа. Это - конституция в материальном смысле слова, «первая конституция», т.е. та аксиоматическая основа, на которой возможно «нормативное понимание» процесса правогенеза и правоприменения в данном правовом порядке. Такая «конституция» может быть выражена нормами обычного права, обычных законов (к примеру, закон о выборах в парламент), священными писаниями и любыми иными источниками. Но подобная основная норма есть лишь гипотетическое допущение в сугубо гносеологических целях и она априори не может получить адекватного выражения в правовых текстах, действительность которых никоим образом не зависит от их содержательного соответствия гипотетической Grundnorm. Она есть лишь мысленное условие для описания такого порядка под определенным углом зрения, т. е. с точки зрения непрерывной цепи создания правовых актов.
Существование этой нормы допускается в качестве гипотезы (или фикции, как в позднем учении Г. Кельзена) и не нуждается в доказательстве (соответственно, не может быть опровергнуто). Следует отметить, что в своих первых работах Г. Кельзен обходился вообще без этой конструкции, говоря о том, что норматив-
ный порядок представляет собой «логически незавершаемую цепочку»28. Позднее под влиянием неокантианства он пришел к мысли о необходимости замыкания нормативно-правового порядка гипотетической категорией «исходной нормы» (Ursprungsnorm) для обоснования центрального для чистого учения постулата о единстве знания о праве29. Во втором издании «Основных проблем учения о государственном праве» (1923 г.) ученый ввел категорию основной нормы, обосновывая ее в первом издании «Чистого учения о праве» (1934 г.) как трансцендентально-логическое условие познания права. И уже в «Общей теории норм» переосмысливал основную норму, рассматривая ее как фикцию30.
Вопреки распространенному убеждению, концепция основной нормы была необходима мыслителю не для увенчания пирамиды норм безусловным основанием их действительности. Г. Кельзен понимал, что от наличия или отсутствия этой полностью гипотетической нормы в плане обоснования действительности других, нижестоящих норм правопорядка ничего не меняется - ведь, чтобы предположить высшую юридическую силу этой гипотетической нормы, потребуется еще одна гипотетическая норма, и так до бесконечности. Осознание этих трудностей в конечном итоге
31
привело его к неожиданному отказу от концепции основной нормы как мысленной гипотезы, следствием чего стала попытка мыслителя наделить основную норму исключительно волевым содержанием32, одновременно подчеркивая ее фиктивный харак-
28 Kelsen H. Hauptprobleme der Staatsrechtslehre, entwickelt aus der Lehre vom Rechtssätze. S. 9.
29 См.: Kelsen H. Problem der Souveranität und die Theorie des Völkerrechts. Beitrag zu einer reinen Rechtslehre. S. 93.
30 О различных вариантах формулировки основной нормы см.: Paulson S. L. Die unterschiedlichen Formulierungen der «Grundnorm» // Rechtsnorm und Rechtswirklichkeit. Festschrift für Werner Krawietz zum 60. Geburtstag / Aarnio A. et al. (hrsg.). Berlin, 1993. S. 53-74.
31 Правда, эта неожиданность лишь относительна - она предугадывалась уже в тексте второго издания «Чистого учения». См. об этом: Duxbury N. The Basic Norm: An Unsolved Murder Mystery // LSE Law, Society and Economy Working Papers. 2007. № 17.
32 «Предположение об основной норме не только противоречит реальности, поскольку такая норма не только не может существовать как значение некоего акта воли, но и содержит противоречие само в себе: такая норма представляет собой акт управомочивания некоей высшей морали или некоей правовой власти, и этот акт исходит от некоей другой власти, которая носит полностью
тер и ее внутреннюю противоречивость - циркулярность обоснования и регресс в бесконечность при постулировании правопоряд-
33
ка .
Тем не менее такая конструкция, - а для Г. Кельзена она являлась не философской спекуляцией, а мысленной посылкой, из которой исходит любой юрист в своей практической деятельности, - позволяла мыслителю уйти от сложнейшего вопроса об источнике обязательности правовых норм. Нормы обязательны не потому, что исходят от суверена, воплощают идеал справедливости, отражают фактические социальные отношения или совпадают с особыми психологическими эмоциями. Их обязательность не обосновывается и не доказывается, а лишь постулируется, предполагается в рамках той «схемы истолкования» (Deutungsschema), через которую юрист описывает лежащий перед ним правопорядок. Впрочем, сам этот правопорядок не есть некая объективная данность, а лишь «мысленная вещь» (Gedankending), с помощью которой наблюдатель собирает и выстраивает в определенной последовательности некое множество норм. В этом смысле основная норма есть лишь чисто гипотетический критерий для отграничения норм правового порядка от норм других порядков: «Основная норма может быть всего лишь вымышленной нормой, быть значением лишь фиктивной, а не реальной воли... но нам не стоит недооценивать полезность такой нормы как когнитивного приема, который только и может нам позволить отличать действительные
~ 34
нормы правового порядка от других типов предписаний» .
Связывание нормы с конкретными ситуациями традиционная догматика обозначала как юридическую квалификацию фактических обстоятельств. Для Г. Кельзена фактические обстоятельства в нормативном плане оставались неизменными; квалификация
надуманный характер» (Kelsen H. The Function of Constitution // Essays on Kelsen. Oxford, 1986. P. 117). Ошибочность теории основной нормы Г. Кельзен признавал еще в 1962 г.: «В моих более ранних работах я характеризовал всю мою доктрину основной нормы в том смысле, что эта норма не является актом воли, а представляет собой постулируемую норму. Но, уважаемые господа, я должен признать, что я более не могу поддерживать эту доктрину и должен отказаться от нее... Я должен модифицировать характеристику моей доктрины основной нормы» (Kelsen H. Diskussionsbeitrag // Das Naturrecht in der politischen Theorie. Wien, 1963. S. 119).
33 Ср.: Kelsen H. Allgemeine Theorie der Normen. S. 211ff.
34 Ibid. S. 256.
означает не нахождение некого юридического свойства в фактах, а истолкование как конкретизацию содержания самой нормы, что позволяет включить в это конкретизированное содержание некую фактическую ситуацию и разрешить ее при помощи отсылки к данной норме. Постулат о невозможности объективного обоснования содержания нормативного долженствования давал мыслителю возможность выделять в нормативно-правовом материале те конструкции, которые имеют прескриптивный характер (правовые нормы), и те, которые имеют дескриптивный характер (Rechtssätze, юридические правила, описывающие правовые нормы). Характеристика природы этих правил представляла для мыслителя особую трудность. Поначалу, даже в первом издании «Чистого учения.» мыслитель использовал термины «норма» (Norm) и «правило» (Satz) как взаимозаменяемые, не различая между самим долженствованием и тем высказыванием, с помощью которого это долженствование выражается. До 1940-х гг. норма была для него лишь продуктом научной реконструкции правовых текстов, при помощи которой правовед связывает условия и санкции, конструируя тем самым нормы, не существующие в правовых текстах. Но в «Общей теории права и государства» (1945 г.)35 и в последующих работах он пришел к выводу о необходимости более «реалистического» взгляда на нормы, признавая их реальное существование в правовых текстах, и попытался в данном ракурсе разграничить правила и нормы с тем, чтобы подчеркнуть различие между правовыми текстами и нормами права, которые представляют собой объективное значение этих текстов.
Поскольку Г. Кельзен четко разделял две функции: мышления, описывающего факты, и воли, чьим содержанием является долженствование, согласно этой логике он попробовал отнести юридические правила к области сущего и не колебался применять к ним критерии истинности и ложности. Однако такая характеристика подрывала концепцию логического единства правопорядка, поскольку в этом ракурсе юридические правила могли вступать между собой в противоречие. А если данная юристу система нормативных текстов внутренне противоречива, то вера в то, что это противоречие иллюзорно, сама по себе оказывается никого не убеждающей иллюзией. Единство процесса познания права и
35 Cm.: Kelsen H. General Theory of Law and State. Cambridge, 1945. P. 45ff. 184
нормативное единство права как предмета познания при такой постановке вопроса еще не означало реального единства системы права, которая представлена правовыми текстами и изложенными в них правилами. Чтобы выйти из этого затруднения, Г. Кельзен впоследствии попытался охарактеризовать эти правила как принадлежащие и к миру должного (называя их «дескриптивным должным»). После убедительной критики Г. Харта36 он вновь пересмотрел свои взгляды в «Общей теории норм», соглашаясь с тем, что юридические правила имеют истинностно-значную ха-рактерис-тику (могут быть ложными или истинными в аспекте верности выражения ими содержания норм) и что в этом смысле они противоположны нормам. Но различие между актом воли, имеющим своим содержанием долженствование (норма), и актом мышления (который одновременно является и речевым актом), описывающим это содержание (высказывание), оставалось в кель-зеновской правовой теории основополагающим, а правовой текст (юридическое правило) занимал промежуточное положение между ними.
Само по себе познание не создает право (как полагали сторонники юриспруденции понятий) - право создается благодаря воле и через волю. При этом между правоприменением и толкованием права нет сущностного различия - каждый акт толкования одновременно является и актом воли, и актом познания. Различие между разными актами толкования заключаются в тех последствиях, которые эти акты порождают. Если правовой порядок связывает с актами толкования со стороны некоего правоприменительного органа определенные юридические последствия (к примеру, принудительное исполнение - с решением суда), то такое толкование является «аутентичным». Если же таких последствий не следует, то это простое «правоведческое» (rechtswissenschaftliche) толкование, в котором юристы логически перечисляют возможные варианты расширения, конкретизации общей правовой нормы применительно к тому или иному случаю, выражая (или не выражая) при этом свои идеологические предпо-
37
чтения .
36 Cm.: Hart G.L.A. Kelsen Visited // University of California Law Review. 1963. № 10.
37 Cm.: Kelsen H. Reine Rechtslehre. § 36.
Тут мыслителю нужно было решить вопрос «противоправности» (Rechtwidrigkeit) правовых установлений (имеются в виду случаи противоречия между нормами права, а не проблематика «неправового закона» в идеологии юснатурализма, которую Г. Кельзен решительно отвергал как надуманную). Как объяснить наличие неконституционных законов, незаконных указов и постановлений, судебных и иных правоприменительных решений (для Г. Кельзе-на они также являлись источниками правовых норм)? Здесь перед мыслителем, который помимо всего прочего имел почти 10-летний опыт работы конституционным судьей в Австрии, стоял нелегкий выбор - либо заклеймить учение о «противоправном праве» (rechtswidriges Recht) как очередную идеологическую уловку правовой теории, либо ввести в чистое учение о праве конструкцию, которая бы объясняла, как со строго формальной точки зрения можно давать содержательную оценку законам и другим правовым актам. Поскольку последнее было логически невозможно в рамках чистого учения о праве, Г. Кельзен довольствовался первым вариантом.
Он утверждал, что «противоправное право» не может существовать - логическое противоречие между нормами для Г. Кель-зена концептуально недопустимо, а нормативное противоречие невозможно ввиду единства правопорядка: норма, противоречащая другой норме, устанавливающей порядок ее создания, не была бы правовой нормой. По мнению ученого, такая норма есть ошибка юридического мышления либо со стороны лица, неправильно толкующего закон, либо со стороны законодателя, который вводит условно действительную норму (сохраняющую юридическую валидность вплоть до ее отмены в установленном порядке). Принадлежность нормы к правопорядку определяется по строго формальному критерию - издание в установленном порядке. Если порядок нарушен, то норма к правопорядку не принадлежит, если не нарушен, то любая норма позитивного правового порядка независимо от своего содержания сохраняет свое действие (и в этом смысле является правовой) до момента, когда она официально утратит силу (путем принятия нового закона или решения компетентного суда). То же самое происходит и с индивидуальными нормами, создаваемыми правоприменителями - в этом плане любое судебное решение независимо от своего содержания является законным, т.е. формально не может вступить в
конфликт с общими нормами права, конкретизацию (возможно, логически некорректную) которых оно представляет38. Более того, если содержательно соответствующее общей норме права решение отменяется вышестоящим судом, который принимает содержательно неправильное (противоречащее смыслу общей нормы) решение, то юридически действительным будет именно это второе решение.
Но такой подход не давал ответа на вопрос о природе незаконных (противоречащих более высокой норме) норм - какое место они занимают в правопорядке, обладают ли они юридической силой в той же мере, что и обычные, недефектные нормы? В конце концов, как объяснить, что на одной из ступеней динамического раскрытия правовая норма попросту исчезает (прекращает свое бытие по причине признания недействительной)? Г. Кельзен не нашел ничего лучшего, как ввести концепцию альтернативных положений, под которыми он понимал условно (до отмены в установленном порядке) действительные правовые нормы. Однако здесь оставался вопрос о том, как в отсутствие объективных критериев истинности отграничь альтернативные правоположения от всех остальных, на который у мыслителя так и не нашлось от-
39
вета .
Для Г. Кельзена было очевидно, что процесс создания индивидуальной нормы не протекает в некоем трансцендентном мире юридического долженствования, что на судью влияют множество факторов (мнение вышестоящих судей, сочувствие или антипатия к стороне процесса, религиозные и иные убеждения и др.), что судья не свободен от возможных логических и фактических ошибок при принятии решения (т.е., при создании индивидуальной нормы на основе общей нормы), в конце концов нельзя исключать и коррумпированности судей. Судьи могут решать по-разному однородные дела, под видом применения норм права могут эти нормы переиначивать - таким образом, результат судоговорения (применения права) никогда нельзя предсказать. В таком аспекте
38 Г. Кельзен здесь предпочитал говорить не о логическом конфликте норм, а о конфликте разных актов воли, «нормативных сил, усилие которых направлено на одну и ту же точку, но с разных направлений» (Kelsen H. Recht und Logik // Forum. 1965. № 12. S. 425).
39 Ср. критику: Bulygin E. An Antinomy in Kelsen's Pure Theory of Law // Ratio Juris. 1990. № 3. P. 29-45.
решение судьи могло быть полностью произвольным, не связанным с какой-либо нормой или же основанным на ее очевидно ошибочном толковании. Ученый прекрасно понимал эту проблему, особенно применительно к таким сложным вопросам, как неконституционность законов, но пытался последовательно провести разделительную линию между объективным описанием права (здесь подобное незаконное решение или неконституционный закон будут обладать юридической действительностью до момента их формальной отмены) и субъективной оценкой права (здесь человек нравственно свободен не исполнять антиконституционный, неправовой, аморальный закон, но юридически может быть подвергнут санкции за неисполнение).
Неизбежно возникает вопрос о том, какие акты и каких органов могут считаться правовыми. Если нормы права есть смысловое содержание этих актов, то кто же тогда авторитетно устанавливает это содержание? Г. Кельзен не мог допустить вторжения в свою систему элементов фактичности, отождествлять право и силу, и связывать право с велениями и санкциями наиболее сильной социальной организации (государства), как это было предложено Дж. Остином. Следуя принципу самореферентности (самозаконности, Eigengesetztlichkeit) права, Г. Кельзен предположил, что само право содержит в себе отсылку, указывающую на порядок создания и применения правовых норм. Эта отсылка позволила квалифицировать акты отдельных лиц и органов как правовые, а саму эту систему лиц, органов и их актов как правовой порядок. При этом не имеет значения объем власти, сила принуждения, которая фактически принадлежит тем или иным лицам в обществе. Квалифицирующим признаком права будет содержащаяся в самом праве отсылка (норма компетенции), а не относительная сила
40
принуждения .
После такого решения вопроса о соотношении права и силы перед ученым встала другая, не менее сложная проблема соотношения права и государства. Ее можно было решить двояко. Либо право предшествует государству и, соответственно, государством является лишь такой социальный союз, что создан и действует на основе права. Либо же право появляется после государства, является формой реализации государственной воли, есть закрепленная
40 Cp.: Paulson S. L. The Weak Reading of Authority in Hans Kelsen's Pure Theory of Law // Law and Philosophy. 2000. № 19. P. 131-171.
в законе воля. Г. Кельзен нашел смелое и вместе с тем элегантное решение: право и государство не есть различные вещи, они представляют собой разные стороны одного и того же явления. В данном контексте те лица и органы, акты которых квалифицируются в качестве правовых, и являются государством. Иными словами, государство есть централизованный правопорядок, органы которого могут осуществлять свою деятельность только через создание, применение или же соблюдение правовых норм. В этом смысле для мыслителя любое государство является правовым, т.е. основанным на праве и реализующим право институтом, монополизирующим функцию организованного принуждения в обществе. Но как тогда отличить от государства частных лиц, также создающих (в рамках сделок), применяющих или соблюдающих правовые нормы? Г. Кельзен и этот вопрос решал строго формально: государством будут признаны лишь те лица и органы, чьи действия или бездействия юридически квалифицируются в качестве действий государства; иными словами, те лица и органы, чьи действия и бездействия юридически приписываются (вменяются) государству в силу норм права41. Такая циркулярная модель объяснения государства и права не позволяет понять реальные механизмы правогенеза, но оказывается для мыслителя единственной возможностью сохранить самозаконность, автономию сферы права.
Казалось бы, при таком раскладе мы вновь приходим к традиционной волевой теории - если государство есть персонификация нормативного порядка, а нормы есть смысл волевых актов, то оно в конечном счете должно опираться на свои же волевые акты. Г. Кельзен осознавал возможность такой интерпретации своего учения и подчеркивал, что само государство не есть реальное, фактическое явление, которое обладает волей. Если воспользоваться термином А. Сомека, Г. Кельзен осуществил «деонтологи-зацию» государства, т.е. вывел из понятия «государства» все эмпирическое содержание42. Государство не есть союз людей, не
41 Иные фактические, ненормативные действия государственных чиновников, хотя бы и сопряженные с их профессиональной деятельностью (интервью, фуршеты, публицистика и т.п.), в силу норм права государству не вменяются и, по логике Г. Кельзена, остаются личными поступками индивидов, которые занимают государственные должности.
42 См.: SomekA. Stateless Law: Kelsen's Conception and its Limits // Oxford Journal of Legal Studies. 2006. № 4. P. 772-774. В связи с чем, как считает А. Сомек,
есть психологическое единство масс, не есть фактическая сила, не есть даже аппарат принуждения - все эти определения государства через отсылку к социальным реалиям Г. Кельзен решительно и безжалостно критиковал43, обвиняя господствующую юридическую доктрину в «гипостазировании единства мышления путем возведения такого единства в ранг реального, обладающего волей
44
и силой существа» . В терминах чистого учения о праве, государство как «мысленный образ»45 не есть факт естественного порядка, оно не может быть найдено в «мире естественных, психологических, каузально определенных объектов, вне связи с системой
46
норм, действительность которых должна постулироваться» .
государство как реалия исчезает, и по сути Г. Кельзен обосновывал право так как если бы за правом не стояла та реальная политическая сила, которую мы называем государством (Ibid. P. 753-774). Схожие аргументы против кельзе-новского учения о государстве использовал ранее Г. Геллер (см.: Heller H. Staatslehre. Leiden, 1934. S. 56ff.), упрекая своего оппонента в том, что последний перепутал идеальную систему норм с реальной организацией публичной власти.
43 Соотношение государства и права в современном ему правоведении Г. Кель-зен уподоблял учению о силе в физике или учению о душе в психологии, настаивая на том, что так же как в физике и психологии эти учения были превзойдены развитием науки, так и правоведению следует отказаться от рассмотрения права как субстанции, идейной основы государства (см.: Kelsen H. Der soziologische und der juristische Staatsbegriff. S. 206). Хотя, как считает А. Сомек, самому Г. Кельзену так и не удалось освободиться от метафизики в этом аспекте: отказываясь от гипостазирования государства через его персонификацию, Г. Кельзен «прибегает к наихудшему варианту гипостазирова-ния - к онтологическому аргументу в пользу существования царства норм» (SomekA. Stateless Law: Kelsen's Conception and its Limits. P. 773). В кельзенов-ской концепции бытие норм и правил ничем объективно не доказывается - ни социальной практикой, ни языковыми структурами, ни психологическими данными. Тем не менее Г. Кельзен останавливался перед последним агностическим выводом из своей концепции - нормы и правила не имеют никакого реального существования, являясь лишь продуктами индивидуального мышления, а их соответствие реальному миру, возможно, есть лишь иллюзия. Чтобы избежать этого вывода и доказать бытие (хотя бы специфически юридическое) норм, мыслитель пытался связать нормативную сферу с реальным миром через по сути метафизическую конструкцию основной нормы (Ibid. P. 753-774).
44 Kelsen H. Der soziologische und der juristische Staatsbegriff. S. 127.
45 Kelsen H. Der Staat als Integration. Eine prinzipielle Auseinandersetzung. Wien, 1930. S. 25.
46 Kelsen H. Der Staat als Integration. Eine prinzipielle Auseinandersetzung. S. 35. 190
Следовательно, государство для Г. Кельзена, по сути, такая же фикция юридического мышления, как и основная норма - она лишь предполагается, но в реальности ей не соответствует никакое конкретное явление. Нормы права приписывают централизованной правовой власти (государству) определенные поведенческие акты, совершаемые лицами, которые представляют (олицетворяют) государство - эту конструкцию мыслитель называл «центральным вменением» (в отличие от периферийного вменения, которое означает приписывание юридической действительности некоей норме через постулирование ее связи с основной нормой правопорядка).
Поэтому утверждение, что норма права имеет своим содержанием волевой акт государства, для Г. Кельзена есть лишь метафора, схема истолкования, из которой недопустимо делать вывод, что право есть продукт воли государства как реального социально-политического союза людей. Так, возражая социально-психологическому описанию государства в концепции немецкого правоведа Р. Зменда, он писал: «Государство есть действ итель-ность правового порядка, который представляет собой схему истолкования множества актов человеческого поведения; единство таких актов может быть обнаружено только в единстве системы
47
норм, которая наделяет эти акты значением актов государства» . С этой точки зрения государство есть «функция юридического мышления», используемая для обоснования единства правового
48 п
порядка . С помощью понятия государства юрист находит ту точку вменения, которая позволяет обозначать связанные с ней акты как правовые. Отсюда и известная гипербола ученого о том, что государство подобно царю Мидасу - все, к чему прикасается
49
государство, превращается в право .
По убеждению Г. Кельзена, государство не может быть описано иначе, как через использование норм права, что доказывает циркулярность процесса взаимного определения государства и права (Begründungszusammenhang) и в конечном счете тезис о тождестве этих двух юридических конструкций (но не реальных явлений, которые в обычном словоупотреблении обозначаются
47 Ibid. S. 34.
48 См.: Kelsen H. Der soziologische und der juristische Staatsbegriff. S. 212.
49 Впервые эта гипербола приведена в работе: Kelsen H. Justiz und Verwaltung // Zeitschrift fcr soziales Recht. 1928/1929. № 1. S. 80.
этими двумя понятиями). В этом отношении над государством не существует права как высшей инстанции - субстанции, способной легитимировать или ограничивать государственную власть (отсюда критика либеральной концепции правового государства). Но также и над правом не довлеет фактическая сила в виде системы органов государства: «Господствующая власть, которая характеризуется как государство в социологическом смысле, имеет возможность лишь прибегать к голому насилию, но не может юридически обязывать или управомочивать кого-либо. Власть может обязывать и управомочивать только в качестве юридического лица, являясь именно персонифицированным выражением единства
50 о
правового порядка» . В этой перспективе чистое учение о праве не является ни отрицанием государства, ни его апологией, ни принижением, ни возвышением права по сравнению с государством, но утверждением об их концептуальном и нормативном равноправии51. Эта позиция не исключает предпочтения той или иной правовой идеологии - авторитаризма или либерализма, но выводит вопрос о таком предпочтении и его обосновании за пределы науки о праве в область правовой политики.
В отношении данной концепции правового порядка высказывались и в настоящее время высказываются многочисленные критические замечания, которые можно свести к нескольким основным группам. Первый блок критики связан с рассмотрением кельзеновского учения о праве как чисто формалистской игры с понятиями, неспособной дать ответы на основные вопросы теории права (об отличии права от других регуляторов, о реальном основании действительности правовых норм и др.). Эти упреки в адрес Г. Кельзена и его теории выдвигались еще в 1920-е гг. такими известными немецкими теоретиками государства, как Г. Геллер или Р. Зменд. Вместе с тем между юриспруденцией понятий XIX в., которая ограничивала сферу изучения права областью юридической логики - выявления и анализа логических связей между пра-
50 Kelsen H. Der soziologische und der juristische Staatsbegriff. S. 121.
51 В связи с этим Х. Дрейер отмечает, что если правоведы нацистского режима (К. Шмитт, Г. Геллер и др.) осуждали учение Г. Кельзена как либералистское отрицание государства, то послевоенные немецкие правоведы с точностью до наоборот обвиняли мыслителя в возвеличивании авторитарных начал государственной власти (см.: Dreier H. Rezeption und Rolle der Reinen Rechtslehre // Festakt aus AnlaH des 70.Geburtstags von Robert Walter. Wien, 2001. S. 18).
вовыми понятиями, и кельзеновским чистым учением о праве огромное расстояние. Начать хотя бы с того, что Г. Кельзен не рассматривал правовые понятия как высказывания, способные быть истинными или ложными, и поэтому отвергал возможность применения логики к праву и вообще такую науку, как юридическая логика. В то же время «неспособность» чистого учения о праве ответить на фундаментальные вопросы теоретического правоведения связана с развиваемой философом методологической установкой - отказом от эссенциализма и последовательным релятивизмом, намеренным устранением от обсуждения тех вопросов, которые мыслитель считал идеологическими или метафизическими, и поэтому неразрешимыми. В этом плане кельзеновское учение выполняло в основном критическую, разрушительную роль, демонстрируя недостаточность и ущербность ответов, даваемых на такие «базовые» вопросы. Но при этом мыслитель намеренно не предлагал взамен какой-либо другой эссенциалистской схемы.
Другое направление критики связано с отказом Г. Кельзена от обсуждения в рамках чистого учения о праве вопросов о социальных источниках права и о взаимосвязи права и общества52. Впрочем, такой отказ можно трактовать двояко: и как доказательство ошибочности чистого учения, и как сознательную методологическую установку. Как было показано выше, Г. Кельзен, как и любой другой позитивист, и не думал отрицать важности социальных факторов для образования и развития права. Конкретный правовой порядок (как в общем и целом действенный порядок принуждения) для него, несомненно, был продуктом борьбы социальных сил, результатом политического компромисса, влияния идеологий, представлений о ценностях и идеалах, с этой точки зрения он без колебаний называл свою теорию реалистической и не собирался оспаривать значимость исследования социальных факторов правогенеза и бытия права53. В то же время та схема
52 См., например: Hart G.L.A. Kelsen's Doctrine of the Unity of Law // Hart G.L.A. Essays in Jurisprudence and Philosophy of Law. N.Y., 1983. P. 313ff.
53 См.: Kelsen H. Eine Realisische und die Reine Rechtslehre // Österreichische Zeitschrift für öffentliches Recht. 1959. № 10. Показательно, что при периодизации творчества Г. Кельзена К. Гейдеман в качестве одного из периодов развития чистого учения о праве выделяет реалистический - после конструктивистского, трансцендентального и перед аналитическим (см.: Heidemann C. Die
объяснения права, которая позволяла в рамках чистого учения конструировать самореферентный, независимый нормативный порядок, не включала методы причинно-следственного, каузального описания влияния различных факторов на право. Тезис Г. Кельзена заключался лишь в том, что для такого эмпирического исследования права нужно пользоваться не аналитическими, а социологическими методами, чем занимается социология права; и, наоборот, для понимания специфического бытия, действительности права следует использовать только и исключительно юридический нормативный метод.
В этой перспективе ясна неуместность утверждения о непоследовательности кельзеновской теории права, исходящей из дуализма должного и сущего, но вынужденной преодолеть этот разрыв, признавая фактическую действенность условием действительности права. Задачей чистого учения о праве не было обоснование действительности права, а лишь описание правового порядка в определенном ракурсе (как нормативного единства), и поэтому Г. Кельзен, не отходя от своей линии, допускал значимость социологического критерия действенности (эффективности) при оценке действительности права. В реальной социальной практике обязывающая сила правовых норм, несомненно, зависит от того, насколько последовательно они применяются (точнее, применяются акты принуждения за нарушение норм права) и сколь серьезная институциональная сила обеспечивает эффективное действие этих норм. И с этой точки зрения для ответа на вопрос о действительности права вполне логично дополнить нормативный критерий социологическим условием54. Другое дело, что изучени-
Norm als Tatsache. Zur Normentheorie Hans Kelsens. Baden-Baden, 1997). Данная периодизация не бесспорна (см. возражения С. Полсона и последующий спор: Paulson S. L. Four Phases in Hans Kelsen's Legal Theory? Reflexions on Periodiza-tion // Oxford Journal of Legal Studies. 1998. № 18 (1); Heidemann C. Norms, Facts, and Judgments. A Reply to S. L. Paulson // Oxford Journal of Legal Studies. 1999. № 19; Paulson S. L. Arriving at a Defensible Periodization of Hans Kelsen's Legal Theory // Oxford Journal of Legal Studies. 1999. № 19).
54 Г. Кельзен подчеркивал, что такой минимум фактической действенности является лишь условием действительности правопорядка. Эффективность не означает юридической действительности, поэтому он не смешивал эти два порядка - существования и долженствования: «Действенность всего правопорядка в целом есть необходимое условие действительности каждой входящей в него нормы. Это - необходимое условие, но это не есть достаточное условие.
ем права с позиций этих двух критериев должны заниматься две разные научные дисциплины - учение о праве и социология права. Чистое учение о праве поэтому не претендовало на то, чтобы дать единый и цельный образ права - для формирования такого образа необходимо использование результатов исследований пра-
55
ва в разных ракурсах и в рамках разных научных методов . В этом отношении учение Г. Кельзена представляется вполне совместимым с современными неклассическими представлениями о научном знании.
Действенность всего правового порядка есть лишь условие, но не причина действительности составляющих этот порядок норм» (Kelsen H. L'efficacité n'est pas une condition per quam de la validité // Le positivisme juridique. P., 1992. P. 326), причем лишь практическое условие, при соблюдении которого юрист будет более эффективно работать с правовым материалом, а не условие познания права.
55 Ср.: АнтоновМ.В. Социологические мотивы учения о праве Ганса Кельзена // Юридический позитивизм и конкуренция теорий права: история и современность (к 100-летию со дня смерти Г.Ф. Шершеневича). Материалы VI Международной научно-практической конференции. Ч. 2. Иваново, 2012. C. 184-198.
