CC BY
21К. П. Обозный
Точка бифуркации: православная церковь в советской России на историческом переломе 1940-х гг. (на примере северо-западных областей)1
Доклад на Актовом дне Свято-Филаретовского института 2 декабря 2010 года
В статье ставится задача демифологизации «нового курса» сталинской церковной политики в 1943-1949 гг. Используя естественнонаучные концепции синергетики, автор на основе архивных документов и опубликованных источников пытается проанализировать переломный момент в истории православной церкви в СССР. Точкой бифуркации, т. е. событием кардинально изменившим дальнейший ход исторического развития РПЦ МП, стал собор епископов 8 сентября 1943 года и второе восстановление патриаршества. С этого момента начинается не только внешнее церковное возрождение, но и активное использование церкви во внутри- и внешнеполитических замыслах Сталина и советского руководства.
ключевые слова: точка бифуркации, синергетика, флуктуации, обер-прокурор Святейшего Синода, Патриарх Московский и Всея Руси, Совет по делам Русской православной церкви, уполномоченный Совета по делам Русской православной церкви.
Начать мне хотелось бы цитатой из замечательной статьи русского мыслителя Г. П. Федотова «Россия и свобода»: «Ныне, когда после революционного полета в неизвестность Россия возвращается в свои исторические колеи, ее прошлое более, чем это казалось вчера, чревато будущим. Не мечтая пророчествовать, можно пытаться разбирать неясные черты грядущего в тусклом зеркале истории» [Федотов, 59].
1. Источники цитируются с сохранением орфографии и пунктуации оригинала. — Прим. ред.
10
ТРУДЫ ПРЕПОДАВАТЕЛЕЙ СВЯТО-ФИЛАРЕТОВСКОГО ИНСТИТУТА
В каком-то смысле я попытаюсь вслед за Федотовым, рассказывая о прошлом, заглянуть в будущее. Историки, в том числе церковные, культурологи, философы и многие другие специалисты говорили о XX столетии как о переломном времени — в разных контекстах — и с разных позиций его оценивали. Можно сказать, что для Русской православной церкви начало XX века было переломным и знаковым — как потом и 1927 год, и начало войны СССР с нацистской Германией.
Впрочем, слово «перелом» слишком резкое, здесь просится другой термин, который позволит лучше исследовать эту проблему. В синергетике — науке, которая появилась в середине XX века, есть любопытный термин: «точка бифуркации». «Бифуркус» по-латыни означает «раздвоенный» или «вилка». Огромный вклад в развитие синергетики, в том числе в популяризацию этого термина, сделал наш соотечественник, лауреат Нобелевской премии академик И. Р. Пригожин.
Бифуркация одновременно является показателем нестабильности и жизнеспособности какой-либо системы (в нашем случае общества). Точка бифуркации, если коротко, — это резкая смена привычного режима работы системы. До какого-то времени она функционирует стабильно, но вдруг происходит нечто, что заставляет ее двигаться в ином направлении. Причем этот сдвиг возникает не совсем случайно, этому способствуют некоторые колебания системы внутри заданных параметров (описываемые термином «флуктуация»). Эти флуктуации как бы исподволь готовят «раздвоенность», вернее, серьезные изменения системы.
Точке бифуркации всегда предшествует некоторое критическое состояние системы. А церковная институция и сама православная церковь в СССР накануне 1940-х годов действительно находились в крайне тяжелом, кризисном состоянии.
Есть несколько характерных свойств точки бифуркации. Прежде всего, это непредсказуемость, невозможность точно предугадать, по какому из возможных сценариев будут развиваться события. До последнего момента это остается загадкой, и в этом, может быть, и состоит все богатство и красота земной жизни, неповторимость и тайна исторического факта. При этом существует несколько устойчивых траекторий движения системы, которые физики называют «аттракторами», и только одна из них будет задействована.
Неотъемлемое свойство точки бифуркации — ее очень непродолжительный характер, она разделяет более длительные устойчивые режимы системы.
Теория точки бифуркации во второй половине XX века стала активно использоваться в гуманитарных дисциплинах, в том числе в исторической науке. Например, этот подход начинает творчески применять более молодое поколение французской исторической «школы анналов». Известно знаменитое выражение одного из представителей этой школы Фернана Броделя: «События — это прах истории» [Бродель, 16]. Все, что происходит в «большой истории»: дипломатические пакты, заключаемые «сильными мира сего», какие-то международные движения, интриги, усилия политиков и дипломатов, — это все, в конце концов, ничто перед тем, что готовится и происходит неприметно, когда соединяются вещи, может быть, не очень принципиальные и важные, на которые в повседневности мы не обращаем внимания, — во что люди одеваются, как ведут сельское хозяйство, на каком языке общаются, какой валютой расплачиваются и многое другое, — все это в итоге складывается воедино и неожиданно готовит точку бифуркации.
Пригожин в своем послании будущим поколениям активно использует понятие точки бифуркации и пишет о том, что есть некоторая непредсказуемость, сюрприз, который готовит нам будущее. Затем он добавляет, что, несмотря на это, во многом от будущих поколений зависит, какие флуктуации будут определяющими, а значит, важно, какие усилия мы будем прикладывать [Пригожин]. Здесь, с одной стороны, присутствует здоровый оптимизм, что общество и мир будут более гуманными, а с другой стороны — уверенность в том, что мы не совсем пассивные зрители, которые просто ждут, что же в итоге случится. Это очень близко к подлинному христианскому пониманию активного сотрудничества с Творцом.
Вернемся, однако, к переломному моменту российской церковной истории.
Такой момент для истории церкви в СССР — это не Октябрьский переворот 1917 г. и не Декларация о лояльности 1927 г. Настоящая точка бифуркации — 8 сентября 1943 года. Напомню, в этот день состоялся собор православных епископов в Москве, на котором прошли выборы патриарха Московского и Всея Руси Сергия (Страгородского). Собственно, с этого момента начинается «новая» церковная политика в советском государстве.
Все, что происходило до этого, можно расценивать как флуктуации: и обновленческий раскол, и уход части Российской церкви в эмиграцию, и появление «непоминающих» и катакомбной церкви, и начало Великой отечественной войны, и мощное возрождение
церковной жизни на оккупированных территориях в 1941-1944 гг. Все это подготавливало точку бифуркации 8 сентября 1943 года. Даже историческая встреча 4 сентября 1943 года в Кремле, на которой Сталин принимал православных иерархов, — это тоже флуктуация (вероятно, последняя), после чего начинается совершенно новое развитие системы. Никто в тот момент не мог до конца с точностью сказать, каков будет итог разворачивающихся событий.
Интересно, что прмц. Мария (Скобцова) предвидела эту точку бифуркации уже в 1936 г. и, выступая на собрании духовенства и монашества в Париже с докладом о настоящем и будущем нашей церкви [Мария (Скобцова)], предупреждала о том, что скоро в СССР начнутся серьезные изменения в церковно-государст-венных отношениях, которые в то время наметились и уже были видны из-за границы. Было очевидно, что все разговоры и лозунги о всемирной революции, об интернационале и пр. постепенно уходят в прошлое. Сталин все больше задумывался о своем всенародном признании в советской России, о возрождении великой империи. Теперь его привлекало не разжигание мирового пожара революции, а укрепление собственной власти в конкретном государстве. Чтобы получить всенародное признание, необходимо было действовать не только с помощью террора и репрессий, но и посредством некоторых «подачек», в том числе в области религиозной жизни.
Мать Мария тогда отмечала: «Мы знаем, что разрешен колокольный звон, а рождественская елка, ранее запрещенная, была на это Рождество почти обязательной. Конечно, елками и колокольным звоном вопрос не будет исчерпан. Можно думать, что вскоре некая мера терпимости станет официальным курсом сталинской политики» [Мария (Скобцова), 50]. В этих условиях и настоящее покровительство со стороны советского правительства в отношении церкви не казалось невозможным. «Но какова будет цена этого покровительства?» — с тревогой вопрошала мать Мария.
Перемены, начавшиеся с осени 1943 г., на первый взгляд могут показаться искренним стремлением Сталина и советского правительства фактически восстановить «константиновский» порядок отношений церкви и государства. В этой византийской модели, как известно, есть две ключевые незаменимые фигуры — император и патриарх. Правда, именно на православном Востоке эта модель церковно-государственных отношений складывалась при значительном преобладании светской, императорской власти над властью духовной. Отсюда происходит ее название — «цезаре-
папизм». В отдельные периоды истории Византийской империи власть императоров простиралась так далеко, что они становились инициаторами созыва поместных и даже вселенских соборов, активными участниками богословских споров; по их личной инициативе производились поставления епископов на кафедру, в том числе на кафедру патриаршую.
Знаменательны в этой связи решающая роль И. В. Сталина и его личное участие в созыве архиерейского собора 8 сентября 1943 года и второго восстановления патриаршества в советской России. Здесь сталинская политика соотносима с деятельностью византийских наследников великих ромеев. Однако, по всей видимости, роль просто императора была недостаточной для властелина советской страны; он, как известно, претендовал на более харизматичный статус «отца народов». Сталин понимал: если уж быть «отцом народов», то необходимо вернуться к опыту империи. «Отец» — это не просто глава государства и коммунистической партии, не только генералиссимус, т. е. руководитель всей армии, но это прежде всего серьезная претензия на духовное руководство страной, на лидерство, выходящее за рамки только административно-приказного характера. При таком видении перспектив развития советского государства «возрожденная из пепла» фигура патриарха, казалось бы, излишняя и даже в некоторой степени опасная для безраздельного господства «отца». Однако в той ситуации (в сентябре 1943 г.) Сталин прекрасно знал, кто именно станет патриархом. Кандидатура митр. Сергия (Страгородского) вполне устраивала и нисколько не пугала вождя, поскольку весь опыт отношений предыдущих пятнадцати лет показывал, что тот вполне лоялен к режиму, послушен и предсказуем — это, вероятно, было самым ценным для советского правительства.
Понятно, что «второе восстановление патриаршества» было необходимо прежде всего для международных проектов Сталина: православная церковь в СССР не должна была уступать в этом плане восточным патриархиям, дабы в перспективе иметь все шансы на ведущую роль среди православных поместных церквей в мировом масштабе. Кроме того, восстановление патриаршества и возвращение к некогда популярной идеологеме «Москва — Третий Рим» должны были стать идеологической приманкой для эмигрантских церковных кругов в процессе возвращения зарубежных православных епархий и приходов под власть Московского патриархата.
Внутриполитическая стратегия Сталина диктовала необходимость обратиться к образцам церковно-государственных отношений, установившихся в России после реформ Петра Великого, пример которых в историческом прошлом России для вождя советской империи был наиболее привлекателен. Как однажды точно отметил видный историк и деятель православной церкви А. В. Карташев, «общеизвестным симптомом поглощения в императорской России церковной власти властью государственной всегда считался институт синодальной обер-прокуратуры» [Карташев, 369]. Некоторое подобие этого контролирующего органа требовалось воссоздать и в СССР.
Можно сказать, что во внутренней церковной политике советского правительства все более четко просматривалась линия синодального устройства, которое одновременно с патриаршеством было восстановлено осенью 1943 г. Сталин пытался выстраивать свою империю по классическим историческим образцам и понимал, что при этом без церкви обойтись невозможно, но церкви — как части империи, прагматически действующего механизма, который будет безотказно функционировать, послушно исполняя свою «партитуру», задуманную партийным и политическим руководством страны. Это подтверждается тем фактом, что уже 4 сентября 1943 года Сталин представил новый контролирующий орган власти, придаточный механизм — Совет по делам Русской православной церкви при СНК СССР, руководство которым было поручено полковнику госбезопасности Г. Г. Карпову. Здесь мы видим попытку восстановления если уж не в точности константинов-ской модели отношений церкви и государства, то как минимум синодальной. А должность председателя Совета по делам РПЦ во многом напоминает статус обер-прокурора Священного Синода.
Правда, по воспоминаниям очевидцев встречи с митрополитами, Сталин сразу же предупредил Карпова: «...помните: во-первых, что вы не обер-прокурор, во-вторых, своей деятельностью больше подчеркивайте самостоятельность церкви» [Карпов. Записка о приеме иерархов, 311].
Нужно отметить, что и в дореволюционной России обер-прокурор и его ведомство официально не рассматривались как орган, руководящий всей церковью, однако его особый статус фактически не оставлял иллюзий в отношении независимости всей церковной структуры в империи. Карташев, анализируя синодальную систему, справедливо подчеркивал указанную двойственность сложившейся ситуации: «По своему началу синодская обер-прокуратура
не имела в виду возглавлять и направлять церковное управление. Это был только орган надзора и контроля, как и во всех коллегиях (министерствах) петровской административной системы. Но поскольку этот скромный чиновник заменял "око Наше", т. е. власть реального Главы церковного управления, таившиеся в нем потенции власти были для Синода неодолимы» [Карташев, 370].
Реальным главой церковного управления по законам Российским являлся император, а обер-прокурор при этом оставался «оком Государя». Так, например, в своде «Основных законов» 1832 г. сказано:
Ст. 42. Император, яко христианский Государь, есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры и блюститель правоверия и всякого в церкви святой благочиния. В сем смысле император в акте о наследии престола 1797 апр. 5 именуется Главою Церкви.
Ст. 43. В управлении церковном Самодержавная Власть действует посредством Святейшего Правительствующего Синода, Ею учрежденного 2.
Сегодня трудно сказать, изучал ли Сталин эти законодательные акты и думал ли о новом титуле. Однако в случае осуществления его замыслов по созданию идеологически единого православного фронта под непререкаемым руководством Москвы, устами Московской патриархии «отца народов» вполне могли провозгласить «главою церкви» при «единодушном согласии» всей церкви.
В 1945-1946 гг. культ Сталина был в зените, и подобное «прославление» вождя СССР не кажется чем-то необычайным и несбыточным.
Так, например, в 1945 г. в ноябрьском номере «Журнала Московской Патриархии» (возрожденном по распоряжению Сталина) была опубликована приветственная телеграмма главе советского государства от патриарха Алексия I:
Встречая 28-ю годовщину нашего советского государства в условиях мира, достигнутого величайшим подвигом нашего доблестного воинства, Русская Православная Церковь усердно молится о благословении Божием на мирный созидательный труд народов нашего Союза и с любовью приветствует Вас, дорогой Иосиф Виссарионович, великого вождя народов наших, приведшего страну нашу к победе и вдохновляющего ее в мирном труде [Алексий. Телеграмма, 3].
2. Цит. по: [Карташев, 368].
В начале 1946 г. еще одно подобное послание патриарха было отправлено в Кремль; в нем, в частности, говорилось:
.От лица Православной Русской Церкви шлю Вам, высокочтимый Иосиф Виссарионович, самые сердечные пожелания неизменных успехов, и как благословил Бог Ваши необъятные труды в минувшую грозную годину войны, так да благословит Он и настоящий мирный труд нашей Родины, победоносно водимой Вами к величию, славе и благоденствию [Алексий. Председателю, 5].
После неудавшегося замысла о «всеправославном единстве» и последовавшего за этим охлаждения Сталина к церковной проблематике в целом о подобном провозглашении начиная с 1948 г. не могло быть и речи. Однако председатель Совета по делам РПЦ и его ведомство весь послевоенный период (вплоть до хрущевских реформ) оставались неусыпным «кремлевским оком», тем самым недвусмысленно давая понять, кто фактически управлял церковной жизнью в СССР. Все очередные заседания Синода, их вопросы и тематику патриарх в обязательном порядке обсуждал с Карповым. Подобному согласованию с Советом по делам РПЦ подлежали вопросы кадровой политики, переводы и назначения епископов на кафедры, совершение хиротоний и рукоположений. На местах контроль и проведение в жизнь инструкций и постановлений правительства осуществляли уполномоченные Совета по делам РПЦ.
В этой связи несомненный интерес представляет сравнение документов государственных структур, контролировавших и направлявших деятельность православной церкви в петровской России и в советской империи Сталина.
Вот, например, что говорится о правах и обязанностях обер-прокурора в «Памятной обер-прокурорской инструкции» (от 13 июня 1722 г.):
Ст. 1. Обер Прокурор повинен сидеть в Синоде и смотреть накрепко, дабы Синод свою должность хранил. по Регламенту и Указом отправлял. также накрепко смотреть, чтоб в Синоде не на столе только дела вершились, но самым действом по указам исполнялись.
Ст. 2. Также должен накрепко смотреть, дабы Синод в своем звании праведно и нелицемерно поступал. А ежели что увидит противное сему, тогда в тот же час повинен предлагать Синоду явно, с полным изъяснением, в чем они, или некоторые из них, не так делают, как надлежит, дабы исправили. А ежели
не послушают, то должен в тот же час протестовать и иное дело остановить и немедленно донесть Нам, если весьма нужное. А о прочих в бытность Нашу в Синоде, или помесячно, или понедельно, как указ иметь будет. <...>
Ст. 9. Обер Прокурор ничьему суду не подлежит, кроме Нашего. <...>
Ст. 11. И понеже сей чин, яко око Наше и стряпчий о делах государственных, того ради надлежит верно поступать, ибо перво на нем взыскано будет [Кар-ташев, 370].
Спустя более двухсот лет после процитированного документа выходит Положение, в котором представлены полномочия Совета по делам РПЦ при Совете Министров СССР:
П. 3 А) Предварительное рассмотрение вопросов, возбуждаемых патриархом Московским и Всея Руси и требующих разрешения Правительства СССР; Б) разработка проектов законодательных актов и постановлений по вопросам Русской православной церкви, а также инструкций и др. указаний по их применению и внесение их на рассмотрение Совнаркома СССР; В) наблюдение за правильным и своевременным проведением в жизнь на всей территории СССР законов и постановлений Правительства СССР, относящихся к Русской православной церкви;
Г) представление Совнаркому СССР заключений по вопросам Русской православной церкви;
Д) своевременное информирование Правительства СССР о состоянии Русской православной церкви в СССР, ее положении и деятельности на местах; Е) общий учет церквей и составление статистических сводок по данным, представляемым местными органами власти [Положение, 82-83].
В этом же документе четко прописаны основные обязанности уполномоченных Совета по делам РПЦ при Совете министров СССР:
A) Установление связей с епархиальными архиереями и благочинными;
Б) регистрация духовенства, церковнослужителей и др. обслуживающего персонала;
B) рассмотрение заявлений верующих об открытии (закрытии) культовых зданий и регистрации религиозных общин и подготовка необходимой документации в центральный аппарат Совета;
Г) учет и регистрация всех действующих и недействующих православных церквей и молитвенных домов;
Д) информирование Совета о деятельности религиозных объединений и местных органов власти по соблюдению законодательства о религиозных культах;
Е) реализация и контроль за исполнением принимаемых Советом решений [Положение, 86-87].
Эти документы — при всем различии в стилистике языка и терминологии — сходны в желании контролировать и направлять церковную жизнь в русле, необходимом для интересов империи. Именно поэтому годы «нового курса» с некоторой долей условности можно назвать «неоконстантиновским» периодом церковно-государственных отношений в СССР. В это время начинают действовать процессы, на которые с тревогой указывала прмц. Мария (Скобцова). Покровительство со стороны советского государства содействует проникновению в церковную жизнь нецерковных понятий, нецерковных ценностей, формирует целый слой качественно нового клира, епископата и мирян. Это в свою очередь приводит к тому, что при внешних изменениях и поверхностном оживлении внутри церкви постепенно происходит «на долгие годы замирание свободы. Это значит — новые Соловки, новые тюрьмы и лагеря для всех, кто отстаивает свободу в церкви. Это значит — новые гонения и новые мученики и исповедники» [Мария (Скобцова), 52]. То, что не удалось сделать Сталину в 1930-е годы огнем и мечом, в 1940-1950-е годы свершается через «приручение» церкви и ее жесткое ориентирование на государственные интересы. По сути, Декларация 1927 г. начинает реали-зовываться именно с момента бифуркации сентября 1943 г.
Мы действительно попадаем в ситуацию выбора, разветвления исторических путей православия. Что же произошло той осенью? Несомненно, это коренное изменение, которое по-новому определило развитие внешней жизни православной церкви в СССР. Это почувствовали в том числе и за границей. Уже в октябре 1943 г. в Вене собирается архиерейское совещание Карловац-кого синода Зарубежной церкви. РПЦЗ активно выступила с критикой выборов патриарха Московского и Всея Руси и пыталась скомпрометировать наметившийся в Москве ход событий, который был задан руководством Московской патриархии по указанию советского правительства. Иерархи РПЦЗ увидели здесь некоторую опасность: оказывается, тот идеал, который для многих из них был близок и дорог, идеал империи — императорской России XIX века, синодального устройства православной церкви
и ее безусловной приверженности интересам государства — может быть воплощен в советской России, но в карикатурном виде. Конечно, представители зарубежной церкви забили во все колокола и начали открыто и беспощадно критиковать происходящее в Москве.
Московская патриархия не оставалась безгласной и парировала выпады Зарубежной церкви. В 1946 г. вышло официальное обращение РПЦ МП к главе РПЦЗ митр. Анастасию (Грибановско-му) с призывом покаяться в грехе раскола и вернуться на родину:
Мы же будем верить, что Господь в своей неизреченной благости вразумит заблудшую. Может быть, Савл станет Павлом и из гонителя святого дела объединения станет его ревностным поборником. Может быть, вспомнит митрополит Анастасий, что он русский православный архиерей, и возвратится в объятия Матери-Церкви Русской. Она же ныне свободная от всяческих пут, с радостью великою примет его, как и всех заблудших. Буди, буди! [Сергий (Ларин), 31].
Подобно зарубежным православным иерархам, о якобы изменившейся сталинской политике в отношении церкви довольно резко заявил в Риге экзарх Прибалтики митр. Сергий (Воскресенский). Однако он, в отличие от епископов Карловацкого Синода, на протяжении 1943-1944 гг. неоднократно лояльно высказывался в адрес церковного руководства РПЦ и одобрял церковные перемены в Москве. С одной стороны, он поддерживал избрание патр. Сергия и указывал на то, что церковь сильна в Советском государстве и еще очень многое может сделать, с другой стороны, подчеркивал, что ни единому слову Сталина доверять нельзя. Его знаменитые слова: «Сталин — не Савл, и Павлом не станет!» — облетели все оккупированные области Прибалтики и России [Воззвание, 3]. Он предупреждал свою паству о том, чтобы она не попала под влияние советской идеологии и не доверяла пропагандистским обещаниям, которые активно транслировались из Москвы:
Пусть слова большевиков звучат иногда по-новому — дела их остаются прежними. <...> Лишь напоказ для успеха своей заграничной пропаганды они водружают на развалинах Церкви какую-то картонную декорацию, чтобы она прикрыла разрушенное ими здание, вновь отстроить которое они не позволяют. Чтобы жила свободная Россия, большевизм надо уничтожить! Только тогда будет свободна Церковь [Воззвание, 3].
Если версия о трагической гибели митр. Сергия (Воскресенского) от рук советских диверсантов верна, то не покажется странным, что его ликвидировали через три с половиной недели после этого обличительного антисоветского воззвания.
Действительно, православная церковь на советской территории (вслед за тем, как это уже стихийно произошло в оккупированной немцами зоне) получила некоторую долю свободы. Стали открываться храмы (не столь интенсивно и в меньшем количестве, чем на оккупированных территориях), началось возрождение духовной школы. Даже возвращавшиеся из тюрем и лагерей или вынужденной эмиграции епископы и священники — не все, не всегда легко, после длительных выматывающих проверок, но все же получили возможность продолжать служение в церкви в СССР.
С другой стороны, церковь оказалась на службе у государства. С этого момента она начала выполнять различные задания и внешнеполитического, и внутриполитического характера. Эти задачи зачастую решались руками церковной власти и подчас требовали опасных компромиссов. Например, митр. Николай (Ярушевич), выступая перед русской эмиграцией в Париже, призывал к возвращению на родину в СССР, давая обещания от лица РПЦ МП, которые заведомо не могли быть выполнены. Вот как сам митрополит рассказывал об этой поездке:
После приветственного слова Митрополита Евлогия я сделал доклад о взаимоотношении церкви и государства в Советском Союзе, о религиозной свободе, о Совете по делам Русской Православной Церкви, о наших духовных учебных заведениях, монастырях, храмах и жизни нашей Церкви в целом. И когда я закончил свою речь словами: «Русская Православная Церковь, как мать, широко раскрывает свои объятия и с горячими материнскими чувствами зовет и всех вас, детей своих, под свои крылья...» — то сразу почувствовал, что слова эти были долгожданными, нашедшими самый горячий отклик в сердцах всех присутствовавших [Николай (Ярушевич), 20].
Подобные заграничные поездки по собиранию «отпавших» частей православной церкви предпринимали и другие православные иерархи советской России в страны, где компактно располагались церковные общины русской диаспоры, — Финляндию, Германию, Австрию, Китай. Например, руководитель делегации РПЦ МП в Харбине обратился с призывом о возвращении на родину к епископам, клиру и мирянам Дальневосточной православной эмигрантской церкви:
...Я рассказал, как покойный Патриарх Сергий со слезами увещания призывал их вернуться в дом отчий и как не смог Патриарх Алексий вытерпеть дальнейших тягостных страданий своих детей, затерянных на чужбине, и поспешил послать нас возвратить их в лоно Матери-Церкви [Разумовский, 16].
Сегодня хорошо известно, что судьба вернувшихся на родину епископов, клириков и мирян нередко складывалась трагически. Кто-то оказывался в сталинских лагерях (например, митр. Нестор (Анисимов), архиеп. Даниил (Юзвьюк), архим. Исаакий (Виноградов)), кого-то отправляли за штат или на покой в монастырь фактически в условиях домашнего ареста (архиеп. Димитрий (Вознесенский), митр. Вениамин (Федченков)). Кто-то позже (таких, по вполне понятным причинам, было меньшинство) возвращался в Европу, на собственном горьком опыте убедившись в несостоятельности тезиса о религиозной свободе в СССР (например, архиеп. Павел (Голышев)).
В то же время в годы так называемого «нового курса» советское правительство всячески демонстрировало, что пальма первенства, духовная гегемония в Советском Союзе принадлежит прежде всего РПЦ МП. Любая активность или усиление униатской, католической, протестантских общин в СССР очень жестко подавлялись карательным аппаратом светской власти, а сами они в этот период расценивались официальной идеологией как инородные или даже враждебные. Одновременно с этим в СССР прекратились массовые репрессии в отношении православной церкви, в обществе снижался накал антицерковных настроений, характерных для 30-х годов. Правда, многие священнослужители и некоторые епископы, участвовавшие в церковном возрождении на оккупированных территориях Прибалтики, Северо-Запада России, Белоруссии и Украины и оставшиеся на них после освобождения от немецких войск, были осуждены на длительные сроки каторжных работ в сталинских лагерях. Среди них были не только руководители Псковской православной миссии во главе с протопр. Кириллом Заецом, но и, например, практически все епископы и многие клирики Автономной Украинской православной церкви — несмотря на то, что в годы немецкой оккупации они придерживались «промосковской» линии церковной политики.
Итак, несмотря на внешние позитивные изменения, все было не так просто, как могло показаться на первый взгляд. В отчетах председателя Совета по делам Русской православной церкви
Г. Г. Карпова неоднократно отмечалось: ленинский Декрет об отделении церкви от государства оставался в силе, поэтому среди верующих, некоторых церковнослужителей и даже епископов проявлялись две крайности. Одна группа верующих считала, что начавшиеся изменения позволяют предъявлять довольно серьезные претензии и якобы законные требования советскому государству, что на самом деле не соответствовало действительности:
Некоторые группы верующих до настоящего времени не уяснили в полной мере незыблемости закона об отделении церкви от государства и полагают, что происходящие изменения в жизни церкви означают, что церковь стала составной частью государства и на этой почве предъявляют ряд незаконных притязаний [Карпов. Записка о деятельности Русской церкви, 454].
Другая точка зрения, которой придерживались более реалистично и даже пессимистично мыслящие верующие, состояла в том, что происходящие перемены в церкви нужны советскому правительству до определенного времени: либо для того, чтобы успешно закончить войну, либо выполнить некие стратегические задачи, которые Сталин и советское правительство ставили в области внешней политики.
Поместный собор января 1945 г., по воспоминанию одного из его участников, впоследствии епископа Херсонского Михаила (Рубинского), проходил в трудной атмосфере:
.Подавляющее большинство духовенства и мирян, в недалеком прошлом почти поголовно репрессированных, отнеслись ко всему этому очень критически, с большой осторожностью, с большим сомнением и даже полным недоверием, считая, что все это вызвано к жизни какими-то неясными еще моментами политической необходимости [Карпов. Записка о деятельности Русской церкви, 455].
Это обстоятельство не помешало Карпову произнести на Соборе блестящую речь, в которой он с жаром утверждал:
В нашей великой стране, с победой нового, невиданного еще в мире, социалистического, самого справедливого строя, установились и новые взаимоотношения между Церковью и государством. Великая Октябрьская революция, раскрепостившая и освободившая наш народ, освободила и Русскую православную церковь от тех пут, которые сковывали и стесняли ее внутри-церковную деятельность [Карпов. Речь, 414].
* * *
Думается, утверждение о точке бифуркации в церковной истории в середине 1940-х годов необходимо подкрепить конкретными фактами из жизни отдельно взятой епархии РПЦ МП. Вот некоторые примеры из отчетов уполномоченного Совета по делам Русской православной церкви Псковской области.
С 1944 г. в каждой области СССР при областном исполнительном комитете находился специальный представитель Совета по делам Русской православной церкви. Был такой представитель и в Пскове. Начиная с 1945 г. уполномоченный Александр Лузин ежеквартально отправлял в Москву отчеты, где в том числе описывалось религиозное состояние области, статистика и зарисовки из жизни Псковской епархии. Эти факты, с одной стороны, свидетельствуют о том, что изменения в церковной жизни — как бы всерьез и надолго, а с другой стороны, они в ярких красках подтверждают правоту пессимистов и скептиков.
В частности, Лузин писал, что настоятель Псково-Печерского монастыря архим. Агафон (Бубиц) принимал активное участие в агитации за кандидатов, выдвинутых в Верховный Совет, причем делал это не по собственной инициативе, а по предложению руководителя Печорского района Пичугиной. Лузин сделал ей замечание, она его резко осадила, чтобы чиновник не вмешивался в их отношения с наместником монастыря, заявив, что они сами все решат наилучшим образом. Кроме того, во время торжественного празднования Дня Победы в 1946 г. архим. Агафона пригласили на городской митинг, и он выступал вторым после секретаря партии Печорского района, что Лузину показалось возмутительным и он был вне себя от негодования [Отчеты 1946, л. 10 об.]. И в других районах в качестве агитаторов использовались служители культа, которые призывали прихожан активно участвовать в выборах, сами приходили на выборные участки, кстати говоря, с крестами на груди и в подрясниках, что само по себе тоже было не очень правильно с точки зрения уполномоченного [Отчеты 1946,л. 10 об.].
В отчетах, направляемых в Совет, Лузин досадовал, что хотя, с одной стороны, он выступает как блюститель советских законов и Конституции, с другой стороны, так или иначе нередко церковная ситуация на местах выходит из-под его контроля. Прежде всего он выражал свое недовольство тем, что в то время в области не было Псковского епископа и полноценного епархиального
управления [Отчеты 1946, л. 12]. Действительно, правящий архиерей в Пскове появился только в 1954 г., до этого делами местной епархии управлял митр. Ленинградский и Новгородский Григорий (Чуков). Контролировать же ситуацию через благочинных уполномоченному было очень сложно, тем более что они очень часто саботировали распоряжения Совета по делам РПЦ или без должного усердия относились к своим обязанностям и в этом смысле были неважными помощниками для советского чиновника по церковным вопросам. Именно поэтому Лузин в своих отчетах в Москву неоднократно спрашивал, когда же в Пскове появится епархиальное управление и епископ. Митр. Григорий (Чуков) находился далеко — в Ленинграде, кроме того, был фигурой независимой, очень сложной для Лузина, и, конечно, был ему «не по зубам». Уполномоченный с неудовлетворением отмечал: «С момента назначения Григория митрополитом Ленинградским, последний с холодком стал относиться к руководству епархии, и назначение настоятелей иногда производит без предварительного согласия со мной». Вновь и вновь Лузин настойчиво указывал Совету на эту проблему: «Считаю своевременным поставить вопрос о назначении епископа в город Псков, тем более что кандидатура для посвящения есть в Псковской области» [Отчеты 1946, л. 4 об.]. Однако из Москвы пришел лаконичный и недвусмысленный ответ: «Вы преждевременно ставите вопрос о назначении епископа в г. Псков» [Отчеты 1946, л. 7 об.].
Любопытными представляются зарисовки из города Печоры в период пасхальных торжеств (особое внимание к этому городу Псковской области у уполномоченного было неслучайным). Директор кинотеатра в пасхальную ночь закрыл клуб и ушел на службу в монастырь, т. е. никаких культурных программ, альтернативных религиозным культовым традициям, в эту ночь не происходило. Это, по мнению Лузина, было серьезным пробелом в культурно-воспитательной работе в Печорском районе. Печорская электростанция, которая обычно работала только до 12 часов ночи, а потом отключалась для экономии, в пасхальную ночь проработала целые сутки. Примечательно, что многие ответственные лица района, в том числе руководители и представители советских и партийных органов, оказались в монастыре на пасхальной заутрене. Это, по мнению Лузина и с точки зрения партийных принципов, было неверным решением [Отчеты 1946, л. 20].
В 1946 г. уполномоченный по приглашению местных рыбаков приехал на остров Залит на Псковском озере (советское название
острова — по фамилии эстонского коммуниста, прежнее название — Талабский остров). Поездка была вызвана тем, что на имя Лузина пришло заявление от группы верующих об открытии на острове храма, который действовал до 30-х годов, а потом был закрыт. Он был восстановлен в годы немецкой оккупации, но после освобождения области в храме размещались семьи рыбаков, поскольку большая часть жилых домов была сожжена во время военных действий весной-летом 1944 года. Лузин провел собрание вместе с председателем этого рыболовного совхоза при живом участии самих рыбаков, которые заявили о том, что им обязательно нужна церковь. Однако действовала специальная инструкция по регулированию процесса открытия храмов, за соблюдением которой уполномоченные очень жестко следили. Согласно одному из ее пунктов, если местные граждане не были обеспечены жильем, то прежде всего решалась жилищная проблема, а уже потом могла идти речь о ремонте или постройке храма. Лузин сослался на это требование, но рыбаки ответили, что они готовы жить в землянках и очень быстро построят себе дома, но до этого по выходным дням будут добровольно выходить на промысел и заработанные средства передавать в фонд для ремонта храма. Лузина очень обеспокоило такое категоричное заявление; правда, он побоялся об этом сказать рыбакам, но когда собрание закончилось и рыбаки разошлись, он сделал устное замечание председателю совхоза, отметив, что такие инициативы недопустимы и со стороны советских и партийных органов они будут неукоснительно пресекаться [Отчеты 1947, л. 2]. Это замечательная иллюстрация церковной жизни послевоенной Псковщины: простые рыбаки были не только верующими и жаждущими церковной жизни, но они были готовы ради этого пойти на серьезные жертвы.
Благочинный Псковского округа свящ. Василий Иванович Павлов был активным и независимым священнослужителем — фигурой крайне неудобной для Лузина. В свое время Павлов обратился к Лузину за разъяснением, может ли он обучать детей Закону Божьему, ссылаясь при этом на Конституцию СССР, ст. 124 «Право свободы антирелигиозной пропаганды». Павлов аргументировал свою позицию так: если есть свобода антирелигиозной пропаганды, значит, должна быть свобода и религиозной пропаганды — ведь мы живем в свободной стране? Лузин был озадачен подобной постановкой вопроса и обратился в Совет. Из Москвы пришел ответ, что само по себе публичное проведение богослужения — очень важный и мощный фактор религиозной пропаганды
и этого вполне достаточно. Религиозное обучение детей можно проводить, но только по домам по приглашению прихожан. В конце концов Лузин сделал все возможное, чтобы выжить Павлова из Пскова, и митр. Григорий (Чуков) вынужден был отозвать того в Ленинград [Отчеты 1947, л. 4].
В селении Мельницы произошел серьезный инцидент, который невозможно себе представить в довоенный период, всего пять-семь лет назад. В местной школе этого небольшого села действовал драмкружок. Силами его участников была поставлена пьеса «Хирург», где одним из действующих лиц был дьячок. Священник Иоанн Вознесенский, который служил в этом приходе, увидев представление, был очень возмущен, потому что оно, по его мнению, было настоящим кощунством по отношению к церкви и церковнослужителям. Он не стал скрывать своего возмущения и написал сначала благочинному Павлову в Псков, а потом обратился к митр. Григорию в Ленинград и в псковский облисполком. Таким образом, жалоба пошла по всем инстанциям, и уполномоченный вынужден был провести беседу с местными властями о необходимости разобраться в конфликте. В конце концов руководство областного отдела народного образования сделало замечание местным любителям драматического искусства и извинилось перед благочинным Павловым и священником за то, что «дьячок» несколько «пересолил» на сцене [Отчеты 1947, л. 4 об.].
Еще целый ряд интересных фактов помогает нам увидеть, что церковь действительно пользовалась некоторой свободой. Подобные свидетельства в свою очередь питали определенные надежды христиан. К уполномоченному неоднократно поступали заявки от верующих о необходимости открыть в Псковской епархии монастырь, так как одного Псково-Печерского монастыря было явно недостаточно. Такое заявление, в частности, написал архим. Агафон, бывший наместник Псково-Печерского монастыря, который был переведен на приход в Порховский район неподалеку от знаменитой Никандровой пустыни, давно закрытой советскими властями. В этом глухом местечке некогда подвизался знаменитый местночтимый святой, прп. Никандр Пустынножитель. Местные верующие по-прежнему хранили утварь и иконы из монастырских храмов, и даже мощи святого, судя по письму архим. Агафона, втайне сохранялись ими. К открытию монастыря все было готово, нужно было только разрешение властей, чтобы монастырь начал действовать [Отчеты 1947, л. 17].
Еще одно предложение об открытии монастыря в Псковской области поступило от «харбинцев», среди которых были архиепископ Хайларский Димитрий (Вознесенский), архиепископ Цицикар-ский Ювеналий (Килин) и другие монашествующие (игум. Петр, иером. Иосиф), после войны приехавшие из Китая в СССР и временно пребывавшие в Псково-Печерском монастыре. К сожалению, архиеп. Димитрий был доставлен из Пскова в Ленинград для срочной операции, где и умер 31 января 1947 года. Архиепископ Ювеналий оставался в Печорской обители и активно общался с верующими города, в том числе с монашествующими, бывшими насельницами некоторых давно закрытых псковских монастырей. Он также обратился к Лузину с просьбой об открытии женского монастыря в городе Острове. Точнее, речь шла о возрождении так называемого Симанского подворья, монастыря в честь Казанской иконы Божьей Матери, основанного предками патр. Алексия (Симанского) 3 [Отчеты 1947, л. 16]. Уполномоченный всячески «спускал на тормозах» эти ходатайства и ссылался на митр. Григория (Чукова) — якобы только он мог поставить подобный вопрос перед Советом по делам РПЦ. В итоге ни один православный монастырь в Псковской епархии в этот период так и не был открыт.
Еще один курьезный случай. Псково-Печерский монастырь, получив официальное разрешение Совета по делам РПЦ, купил в Ленинграде для хозяйственных нужд грузовой автомобиль. Когда грузовик привезли, его проверили псковские инспекторы ГАИ и разрешили подавать документы на регистрацию. Но затем оказалось, что машина числится в угоне и, естественно, подлежит изъятию и возвращению прежнему владельцу. Удивительно, что в этой ситуации Лузин, видимо, питавший особое расположение к наместнику монастыря еп. Владимиру (Кобецу), поддержал обманутых монахов. Он написал в Совет по делам РПЦ в Москве и попросил, чтобы грузовик оставили в обители, потому что это прежде всего недосмотр регистрирующих органов или даже, возможно, корыстный сговор инспектора с криминальными элементами, а не вина епископа и монашеской братии [Отчеты 1947, л. 40-41]. После долгих судебных разбирательств и тяжб грузовик в конце концов остался в монастыре, видимо, не без влияния Лузина.
Другие примеры свидетельствуют о том, что даже такие позитивные, радостные эпизоды в жизни православной церкви все-таки были временными. Лузин неоднократно указывал в отчетах,
3. Ныне этот монастырь снова действующий.
что иногда в церковных активах деятельное участие принимали представители партийного руководства, председатели местных колхозов. Другими словами, подчас происходило слияние церковного и советского или колхозного руководства, что тоже наводит на определенные размышления. Например, в Печорах, в Печорском и Качановском районах, которые в свое время относились к Латвийской и Эстонской буржуазным республикам, сохранилось много живых церковных сил. Лузин отмечал, что пожилые верующие люди пользовались там огромным авторитетом, и поэтому на выборах в колхозное правление именно их выбирали на ответственные должности. Они одновременно являлись членами церковной «двадцатки» и колхозного правления и сельских советов [Отчеты 1950, л. 22 об.]. Естественно, большинство решений в таких сельсоветах принималось в пользу церкви. Уполномоченный понимал, что необходимо что-то противопоставить такой ситуации. Иногда по разрешению лояльно настроенных представителей местных властей церковные службы проводились в недействующих, незарегистрированных храмах в нарушение инструкций Совета по делам РПЦ; иногда разрешалось строительство часовен на территории колхозов. В Дновском районе в деревне Бабурино часовня была построена членом колхоза Гаври-ловым на свои личные средства, причем прямо на участке председателя колхоза Григорьева по его личному разрешению [Отчеты 1949-1950, л. 30].
Подобные факты были скорее исключением. Чаще всего представители местных советских властей отбирали ключи от храмов, превращая их в склады и зернохранилища. Иногда в большие праздники священнослужителей без всяких оснований вызывали либо в районное отделение милиции, либо в сельсовет для «воспитательной работы», всячески подвергая давлению, запугивая, стараясь сорвать богослужение, вынудить их покинуть район [Отчеты 1946, л. 17].
Настоящей проблемой было неоднократное необоснованное завышение ставок налогообложения священнослужителей: больше всего жалоб от духовенства в адрес уполномоченного поступало в связи с налоговым гнетом государства. Когда Лузин обратился за разъяснением к руководителю областного финансового отдела Сахарову, тот ответил, что действительно есть негласное предписание, которое он разослал по райфо (районный финансовый отдел. — Ред.) о том, чтобы налогообложение духовенства проводилось более интенсивно: «Мною было дано указание, чтобы
покрепче нажали на служителей культа и меньше всего считались с декларациями духовенства» [Отчеты 1949-1950, л. 21]. Некоторые советские руководители на местах также довольно дерзко вели себя в отношении священников, открыто заявляли, что «ваше время кончается, скоро все храмы будем закрывать, и вернутся времена 30-х годов». Таким образом, сгущение идеологических туч наблюдалось уже в конце 1940-х годов.
Были и совершенно вопиющие случаи. Например, к свящ. Дмитрию Белову, настоятелю храма в селе Хредино Павского района, из сельсовета пришли уполномоченные представители по проведению подписки на заем и начали требовать, чтобы тот подписался либо... угостил их. Это был день празднования памяти святителя Николая — к кому же, как не к священнику, идти в этот день? Визитеры явились уже в нетрезвом виде. Хозяин дома отказался давать деньги и попытался выпроводить непрошенных гостей. Представители власти затеяли потасовку, батюшку начали бить, матушка выскочила на двор и ударила в набат. На удивление быстро сбежались прихожане, зарвавшихся хулиганов выволокли из дома и выпроводили со двора. Лузин, по просьбе матушки, подал заявление в милицию. В возбуждении уголовного дела, правда, было отказано, поскольку хулиганский поступок был совершен в закрытом помещении, а не в общественном месте. Конфликтующим сторонам всего лишь было предложено примириться [Отчеты 1947, л. 27-28].
Аналогичная ситуация произошла в том же районе. В селе Павы к настоятелю местного православного прихода прот. Борису Фессаку тоже пришли уполномоченные сельсовета и предложили провести подписку на заем. Отец Борис ответил, что уже подписался на 500 рублей. Но от него потребовали провести подписку еще на 5000 рублей и активно включить в это мероприятие своих прихожан, тем более что есть церковная касса, которую всегда можно использовать. Настоятель категорично ответил, что законом размещение займа предусмотрено среди трудящихся, а он не имеет права использовать церковные деньги для такого сомнительного предприятия. На второй день, как пишет уполномоченный в отчете, сын священника, комсомолец и лучший пахарь в колхозе, был уволен с работы, также была уволена колхозница, у которой священник снимал жилье, и у нее отобран приусадебный участок. Уполномоченный сообщил об этом секретарю обкома, тот был вынужден вмешаться в конфликт, усмотрев в нем явное нарушение социалистической законности [Отчеты 1947, л. 28].
Таких негативных случаев из года в год становилось все больше. Известно, что уже в 1948-1949 гг. Сталин охладел к идее все-православного единства. Попытки сделать из Советского Союза православную империю, которая играла бы первую скрипку на всем православном Востоке, потерпели крах, и амбициозные церковные планы в Кремле были отставлены. Видимо, это охлаждение почувствовали и за пределами Москвы. Жизнь церкви на местах, в том числе и в Псковской епархии, становилась все труднее.
Нельзя обойти стороной яркое событие в жизни Псковской епархии в июле 1946 г.: торжественный визит патриарха Московского и всея Руси Алексия I. Его приезд был запечатлен на кинопленке, власти предоставили патриарху специальный вагон, а также автомобиль, который доставил его к Свято-Троицкому кафедральному собору. Около 5000 верующих встречали патр. Алексия у ворот главного храма города, хотя это и был будний день. Казалось бы, налицо симфония церковной и государственной власти. Но некоторые скептики отметили, что на праздничный обед, устроенный в честь патриарха, рядовых верующих и священников из глубинки не пригласили. На торжественном приеме преимущественно присутствовали первые лица города и области, партийного и советского аппарата. Воспринято это было с неудовольствием, пошли разговоры, что все происходящее — это только внешние церемонии, не имеющие никакого отношения к духовной жизни, и все, кто совсем недавно гнал и преследовал церковь, сейчас сидят за одним парадным столом с церковным руководством [Отчеты 1946, л. 27].
Весьма примечательна статистика, которую приводил в своих отчетах Лузин. В период немецкой оккупации с августа 1941 г. по февраль 1944 г. только на территории, на которой после войны находилась Псковская епархия (занимавшей лишь часть географического ареала Псковской православной миссии) были восстановлены и действовали свыше 170 православных храмов. Уполномоченный пишет, что при этом за пятилетие с 1945 по 1950 гг. было открыто только 6 храмов, а закрыто 27. На i сентября 1950 г. в Псковской епархии действовало 93 храма [Карпов. Записка о деятельности Русской церкви, 29-30]. По этой статистике можно сравнить динамику церковной жизни на оккупированной территории в трудные годы войны и в мирное время в первую послевоенную пятилетку. В отчетах епархии, которые составлял митр. Григорий (Чуков) и его секретари, также указывалось, что
миссионерская деятельность в Псковской епархии практически отсутствует («специальной миссионерской работы в Псковской епархии не велось и руководителей этого дела не было» [Отчет Псковской епархии, 15]), чего нельзя сказать о времени немецкой оккупации.
Приведенные примеры позволяют утверждать, что в середине 1940-х гг. действительно возникла точка бифуркации, в заданной ею парадигме мы живем и сегодня. С указанного момента появляется целое поколение епископов и священнослужителей «нового призыва», которые с готовностью воспринимали новую церковную политику советского государства или делали вид, что принимают ее за чистую монету. В одном из отчетов Лузин пишет, что в беседах с ним митр. Григорий сетовал, что в Псковской епархии появилось много священников, которые ведут себя неподобающим образом. Уполномоченный тут же отмечает, что он всячески пытался «прикрыть» от архиерейского гнева священнослужителей, которые своими поступками так или иначе компрометируют церковь [Отчеты 1949-1950, л. 43]. Фактически именно такие священнослужители, являясь антисвидетелями христианства, и сохранялись на своих местах — при живом участии уполномоченного. Наоборот, те, кто вел активную пастырскую работу, пытался собирать приход, церковный народ, вытеснялись из Псковской епархии: под тем или иным предлогом переводились, лишались регистрации, запрещались в служении и даже были судимы якобы за нарушение советских законов (свящ. Иоанн Преображенский и Николай Верхоустинский).
Например, свящ. Николай Верхоустинский, проповедник, который служил на погосте Смолино (в поселке Палкино), был снят с регистрации за то, что осмелился совершить богослужение на родине св. равноап. кн. Ольги в селе Выбуты. Церковь в этом местечке была в руинированном состоянии, и поэтому священник служил под открытым небом прямо перед развалинами храма. На богослужение в открытом поле собралось более 700 верующих, большинство из которых причащалось. Об этом представители местного исполкома сообщили уполномоченному в Псков, после чего священник был лишен регистрации. Верующие написали уполномоченному письмо за подписью двухсот тридцати человек, в котором брали вину на себя за то, что батюшка совершал богослужение с нарушением советских законов. Ведь сами прихожане неоднократно просили его послужить на кладбище, у разрушенных
стен храма, там, где были местночтимые святыни, которым поклонялись их предки. Отец Николай, как их пастырь, наставник и учитель, не отказал им в просьбе, а они в свою очередь не знали о строгих предписаниях Совета по делам РПЦ, что и стало причиной лишения регистрации любимого батюшки. Но Лузин и Совет по делам РПЦ были непреклонны, несмотря на то, что о. Николай, имея шестерых детей, фактически лишился средств к существованию. Положение было критическим, прихожане неоднократно писали просительные письма во всевозможные инстанции [Отчеты 1950, л. 19].
В сентябре 1948 г. в эти места приехал новый священник Михаил Румянцев, назначенный на место о. Николая Верхоустинско-го, но неожиданно быстро уехал, не приняв дела. Что случилось? Румянцев написал уполномоченному, что решил вернуться, когда увидел своими глазами ситуацию, которая сложилась в Палки-не. Он не мог идти против своего собрата во Христе и занять его место на приходе. Своим поступком Румянцев, естественно, поставил себя под удар. Лузин был вне себя от возмущения и готов был и Румянцева лишить регистрации [Отчеты 1950, л. 19]. На этом примере хорошо видно, что не всегда страх и раболепство священнослужителей перед властями занимали ведущее место. Были и подобные проявления братских отношений, взаимопомощи, и это не могло не проявиться даже в таких скупых и предвзятых отчетах уполномоченного.
Перечисленные факты для нас не просто достояние истории, дела минувших дней. Мы до сих пор живем в свете этого перелома, этой точки бифуркации сентября 1943 г., как бы мы к нему ни относились. Хотя сейчас можно говорить, опять-таки обращаясь к терминологии синергетики, что уже появляются новые флуктуации. Это и воссоединение Зарубежной церкви с Московской патриархией, и избрание нового патриарха РПЦ МП, и появление антисоборного типового приходского устава, и многое другое. Возможно, мы живем в преддверии новой точки бифуркации. Какой она будет, предсказать, по мнению акад. Пригожина, невозможно, но от всех верных и ответственных христиан зависит, какие флуктуации будут способствовать тому, чтобы утверждалось то или иное направление в церковной жизни. Кто знает, возможно, эта новая точка бифуркации уже возникла и ее последствия начинают проявляться. Ведь история, в том числе церковная, отчетливо бывает видна лишь спустя какое-то время, когда о ней можно объективно рассуждать и делать некоторые выводы.
Не оспаривая того факта, что синергетика — наука серьезная и важная, нужно заметить, что ее область применения находится в эмпирической реальности, существующей прежде всего по законам материи, а значит, в первую очередь затрагивает видимую, внешнюю сторону церковной жизни. Для христианской же, в особенности для церковной, истории предельно важно наше упование и верность Господу Иисусу Христу и служение Церкви Божьей (не этим ли мы и подготавливаем особые флуктуации?), Церкви, стоящей и утверждающейся в мире сем своими святыми и праведниками, Церкви Святого Духа, которую, по слову Сына Божьего, «врата ада не одолеют» * мф 16:18
Источники и литература
1. Алексий. Председателю = Алексий (Симанский), патриарх Московский и всея Руси. Председателю Совета Министров СССР Генералиссимусу Иосифу Виссарионовичу Сталину // Журнал Московской Патриархии. 1946. № 3. С. 5.
2. Алексий. Телеграмма = Алексий (Симанский), патриарх Московский и всея Руси. Телеграмма Святейшего Патриарха Алексия И. В. Сталину // Журнал Московской Патриархии. 1945. № 11. С. 3.
3. Бродель = Бродель Ф. Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II : В 3 ч. Ч. 3 : События. Политика. Люди. М. : Языки славянской культуры, 2004. 640 с.
4. Воззвание = Воззвание Архиерейского совещание в Риге под председательством митрополита Сергия (Воскресенского) от 5 апреля 1944 года // Русский Вестник. 1944. № 42 (66). С. 1-4.
5. Докладная записка = Докладная записка о работе Уполномоченного Совета по делам Русской православной церкви при Псковском Облисполкоме за время с 1945 по 1950 год. Государственный архив новейшей истории Псковской области. Ф. 1219. Оп. 1. Д. 1075.
6. Карпов. Записка о деятельности Русской церкви = Докладная записка Председателя Совета по делам Русской православной церкви при СНК СССР Г. Г. Карпова в ЦК ВКП(б) о состоянии и деятельности Русской православной церкви от 30 августа 1945 г. // М. И. Одинцов. Власть и религия в годы войны : Государство и религиозные организации в СССР в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. М. : Российское объединение исследователей религии, 2005. С. 448-461.
7. Карпов. Записка о приеме иерархов = Записка Председателя Совета по делам Русской православной церкви при СНК СССР Карпова
о приеме Председателем СНК СССР И. В. Сталиным иерархов Русской
православной церкви от 5 сентября 1943 г. // М. И. Одинцов. Власть и религия в годы войны. Государство и религиозные организации в СССР в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. М. : Российское объединение исследователей религии, 2005. С. 305-313.
8. Карпов. Речь = Речь Председателя Совета по делам Русской православной церкви при СНК СССР Г. Г. Карпова на Поместном соборе Русской православной церкви от 31 января 1945 г. // Там же. С. 413-415.
9. Карташев = Карташев А. В. Очерки по истории Русской Церкви : В 2 т. Т. 2. М. : ТЕРРА, 1992. 569 с.
10. Мария (Скобцова) = Мать Мария (Скобцова), мон. Настоящее и будущее Церкви // Православная община. 1996. № 31. С. 45-52.
11. Николай (Ярушевич) = Николай (Ярушевич), митр. Наше пребывание во Франции // Журнал Московской Патриархии. 1945. № 10. С. 14-25.
12. Отчет Псковской епархии = Отчет Псковской епархии за 1948 год. Государственный архив Псковской области (ГАПО). Ф. Р-1776. Оп. 1. Д. 27.
13. Отчеты 1946 = Информационные отчеты, статистические сведения о состоянии религиозности в области и переписка по ним с Советом по делам русской православной церкви 13 февраля 1946 — 5 октября 1946. ГАПО. Ф. Р-1776. Оп. 1. Д. 7.
14. Отчеты 1947 = Информационные отчеты, статистические сведения о состоянии религиозности в области и переписка по ним с Советом по делам русской православной церкви 7 января 1947 — 30 октября 1947. ГАПО. Ф. Р-1776. Оп. 1. Д. 18.
15. Отчеты 1949-1950 = Информационные отчеты, статистические сведения о состоянии религиозности в области и переписка по ним с Советом по делам русской православной церкви 1марта 1949 — 10 января 1950. ГАПО. Ф. Р-1776. Оп. 1. Д. 30.
16. Отчеты 1950 = Информационные отчеты, статистические сведения о состоянии религиозности в области и переписка по ним с Советом по делам русской православной церкви 20 января 1950 — 25 декабря 1950. ГАПО. Ф. Р-1776. Оп. 1. Д. 35.
17. Положение = Положение «О Совете по делам Русской православной церкви при Совнаркоме СССР» от 7 октября 1943 года // М. И. Одинцов. Власть и религия в годы войны : Государство и религиозные организации в СССР в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. М. : Российское объединение исследователей религии, 2005. С. 82-83, 86-87.
18. Пригожин = Пригожин И. Р. Кость еще не брошена : Послание будущим поколениям. иКЬ: http://www.0ld.nkj.ru/01/0211/01211002-2.html (дата обращения: 01.04.2012).
19. Разумовский = Разумовский В., свящ. Патриаршая делегация в Харбине // Журнал Московской Патриархии. 1945. № 12. С. 14-17.
20. Сергий (Ларин) = Сергий (Ларин), еп. Несколько слов по поводу раскольничьей деятельности митрополита Анастасия // Журнал Московской Патриархии. 1946. № 3. С. 26-31.
21. Федотов = Федотов Г. П. Россия и свобода // Он же. Империя и свобода. Нью-Йорк : Посев, 1989. С. 57-101.
Konstantin Obozny
The Point of Bifurcation: The Orthodox Church in Soviet Russia at the Historic Turning Point of the 1940s (As Experienced in the Northwestern Regions of the Country)
The aim of the present sketch is to demythologize the so-called "new course" of Stalin's Church policies in the period from 1943 to 1949. Drawing on archival research as well as on published sources, the author has made use of the scientific concept of synergetics in seeking to determine the turning point in the history of the Orthodox Church in Soviet Russia. The point of bifurcation, the event that effected a fundamental change in the subsequent historical development of the Russian Orthodox Church (Moscow Patriarchate) was the Council of Bishops of September 8, 1943 and the second restoration of the Patriarchate in Russia that it sanctioned. From that moment on not only outward Church revival started but also Stalin and the Soviet leadership began to actively involve the Church into their internal and external plans.
keywords: point of bifurcation, synergetics, fluctuation, Procurator-General of the Holy Synod, Patriarch of Moscow and All Russia, Council for Russian Orthodox Church Affairs, Commissioner of the Council for Russian Orthodox Church Affairs.
