CC BY
149
преобразований последних лет у российских граждан наметился отход от уравнительной психологии. Происходит понимание того, что коллективистски понимаемое равенство не соответствует ни характеру рыночных реформ, ни человеческой природе. Утверждается более реалистическое и позитивное восприятие социального расслоения. Всё у большего числа россиян недовольство вызывает не сам факт неравенства, а наиболее явные и циничные его проявления. Например, когда десяткам миллионам людей, живущим у черты или ниже официальной черты бедности по телевидению каждый день показывают, как живут и развлекаются новые хозяева жизни и «золотая» молодёжь. Непрекращающийся рост социального расслоения и трудности существования малообеспеченных слоев населения усиливает негативный образ богатства, приобретённого нечестным путём или нажитого с помощью сделок с коррумпированными чиновниками.
В России в 2007 г. доходы богатых в 15 раз превышали доходы бедных. Однако острота бедности, свойственная периоду модернизации 1990-х гг., хотя и медленно, но снижается, а это, естественно, снижает уровень недовольства и социального напряжения в обществе. По данным социологического опроса Левада-центра, в 2007 г. 52% россиян, считали, что у них «нормальное настроение и их устраивает имеющийся социальный статус». Объективность опроса подтверждается хотя бы тем, что уровень протестных выступлений резко снизился по сравнению с девяностыми годами. Например, в 2006 г. в России было зарегистрировано всего 8 забастовок, в которых участвовало не более 2 тыс. человек. Если власть будет прислушиваться к голосу гражданского общества и станет учитывать в своей политике его интересы и потребности, то государству и впредь удастся сохранить тенденцию к снижению социальной напряжённости в стране и уберечь её от разрушительных революционных потрясений.
1 См.: Солженицын А. Размышления над Февральской революцией // Российская газета. 2007. 27 февраля. С. 5.
2 Олейник А.Н. Институционная экономика. М., 2000. С. 204.
3 Здравомыслов А.Г. Власть и общество // Россия в условиях трансформации. М., 2000. С. 70.
4 Пивоваров Ю.С. О некоторых особенностях Русской политики // Политическая наука в современной России: время поиска и контуры эволюции: Ежегодник РАПН. М., 2004. С. 99-100.
5 Ракитянский Н.М. Модернизация России: Политическая элита в контексте глобализации // Россия. Планетарные процессы / Под ред. В.Ю. Большакова. СПб., 2002. С. 369.
6 См.: Ашин Г.К. Реконструирование элиты // Власть. 1977. № 5.
7 Крамник В.В. Россия - поиск идентичности // Россия. Планетарные процессы. С. 217.
8 Послание Федеральному Собранию Российской Федерации Президента России Владимира Путина // Российская газета. 2007. 27 апреля.
9 Засурский И. СМИ и власть. Россия девяностых // Средства массовой информации постсоветской России. М., 2002. С.
98-99.
10 См.: Мутагиров Д.З. Является ли смертельная казнь нарушением прав человека // Политическая экспертиза. 2005. Вып. 2. С. 179.
11 Послание Федеральному Собранию Российской Федерации // Российская газета. 2006. 11 мая.
12 См. Гражданское общество России: перспективы XXI века. СПб., 2000. С. 19
13 См.: Зюганов Г.А. Держава. М., 1994. С. 18-30.
14 Медведев Д. Главное для нашей страны - это продолжение спокойного и стабильного развития // Российская газета. 2008. 15 февраля.
Л.В. Кипнес*
Типология женских образов в творчестве Б.Ш. Окуджавы
В моей душе запечатлен портрет одной Прекрасной Дамы.
(Б.Ш. Окуджава)
Вы пропойте, вы пропойте славу женщине моей!
(Б.Ш. Окуджава)
Б.Ш. Окуджава - поэт и прозаик, ставший символом и мифом целой эпохи, человек, во многом эту эпоху создавший, - как бы сливается со своим временем. Слишком долго его литературная судьба складывалась парадоксальным образом. Все, что создавалось Окуджавой-поэтом, сразу же начинало жить (иначе говоря, звучать). Все, что выходило из-под пера Окуджавы-прозаика, сразу же оказывалось в центре острых споров.
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 2 (38) 2008
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 2 (38) 2008
Сложное соотношение «высоты» и «простоты» определяет мировосприятие Б.Ш. Окуджавы. Его творчество, в частности, проза привлекает исследователей своей неканоничностью. В критических статьях называют его исторические романы то «ретроспективной прозой», то «историческими фантазиями». Однако история для Окуджавы стала почвой для размышления и самовыражения. Отвечая на вопросы, связанные с его обращением к прозе, поэт говорил: «Видите ли, между поэзией и прозой своей я принципиальной разницы не делаю: для меня это явления одного порядка... Потому что и там, и там я выполняю главную задачу, которая стоит передо мной, рассказывая о себе средствами, которые в моем распоряжении. Лирический герой у меня одинаковый и в стихах и в прозе»1.
В поэтическом мире Б.Ш. Окуджавы женщина предстаёт существом возвышенным, всегда прекрасным. Она сулит утешение и надежду. Любовь - это «спасение», «близкий берег», а если и страсть - то возвышенная. Вместе с тем лирическая героиня ходит в одеждах отнюдь не призрачных и весьма узнаваемых:
Она в спецовочке такой промасленной,
Берет немыслимый такой на ней!
Она - «шофёр в автобусе - мой лучший друг», и «она на нашей улице живёт». В поэзии Окуджавы происходит «возрождение рыцарского почитания женщины», Прекрасной Дамы:
В моей душе запечатлен портрет одной прекрасной дамы.
Ее глаза в иные дни обращены.
Там хорошо, и лишних нет, и страх не властен над годами, и все давно уже друг другом прощены.
(«Ещё один романс», 1980)
«Эта дама из моего ребра», которую автор сотворил «по образу и духу своему» - и потому вправе заявить, что, «как творенье без творца, без меня она уже не может».
«Женщины в произведениях Окуджавы преображены сиянием идеала, запечатлённого в душе. Поэту, как Платону, дано увидеть во всяком существе и во всякой вещи прекрасную сущность: прекрасна не только женщина в окне, но и сам дом (“наш дом”), улица, и родной город - прекрасен и волшебен»2.
В стихотворении Окуджавы «Тьмою здесь все занавешено.» (1960) звучит необычайное волнение лирического героя во время встречи с женщиной. Он не ожидал увидеть её в своем тусклом, сером мире, её приход заставил сердце героя вспыхнуть, загореться:
О, Ваш приход - как пожарище,
Дымно и трудно дышать...
(«Тьмою здесь все занавешено...», 1960).
До ее появления жизнь лирического героя этих произведений была серой, скучной и мрачной: «Тьмою здесь все занавешено. / И тишина, как на дне.». Само название стихотворения «Тьмою здесь все занавешено.» отражает почтительное, трепетное отношение к лирической героине:
Ваше Величество, Женщина,
Да неужели ко мне?
(«Тьмою здесь все занавешено.», 1960).
Примечательно, что общий возвышенный тон стихотворения чередуется с вполне обыденным разговорным обращением к ней:
Ну, заходите, пожалуйста,
Что ж на пороге стоять...
(«Тьмою здесь все занавешено.», 1960).
Этот особый прием поэта придает стихотворению утонченную простоту. Глубокий смысл произведения становится доступным для его восприятия. Герой считает, что женщина не должна очутиться в данном месте, произошла ошибка, и она попала ни туда. Этот мир, в котором находится мужчина, не достоин её появления, её предназначение, миссия намного выше, чем пребывание в этом тусклом, сером месте:
Просто Вы дверь перепутали Улицу, город и век...
(«Тьмою здесь все занавешено.», 1960).
«У Окуджавы женщина всегда очарована некой музыкой; заслужить любовь женщины можно лишь услышав эту музыку, настроившись на её волну; все “мирские” попытки завлечь женщину, оторвать её взор от Музыканта, от музыки обречены на неуспех»3.
Музыку, дыхание и слово В предсказанье судеб превратив.
За волной волна, и это значит:
Минул век, и не забыть о том <...>
Женщина поет. Мужчина плачет.
Чаша перевернута вверх дном («Милости судьбы»)
По отношению к ней поэт соблюдает старинный ритуал в обращении, разговорах, поклонении. Сердце поэта всегда настроено на любовь. Женские образы он видит в природе, случайной бабочке, новогодней ели, снежной бабе, в своей Поэзии.
Ель моя, Ель - уходящий олень, зря ты, наверно, старалась: женщины той осторожная тень в хвое твоей затерялась!
Ель моя, Ель, словно Спас-на-крови, твой силуэт отдаленный, будто бы след удивленной любви, вспыхнувшей, неутоленной.
(«Прощание с новогодней елкой», 1966).
Может быть, это не бабочка вовсе, а ангел небесный кружит по комнате тесной с надеждой чудесной: разве случайно его пребывание в нашей глуши, если мне видятся в нем очертания вашей души?
(«Летняя бабочка вдруг закружилась над лампой полночной.», 1980).
Заиграют грачи над его головой, грохнет лед на реке в лиловые трещины...
Но останется снежная баба вдовой...
Будьте, дети, добры и внимательны к женщине.
(«На арбатском дворе - и веселье и смех.», 1964).
Любимый образ Окуджавы - образ Надежды. Верить и надеяться призывает он своих слушателей и читателей, заражая их эмоционально, сопереживая вместе с ними. «Его стихи чаще строятся как движение от себя - к другу, любимой, природе», - заметил З. Паперный4.
Мотив надежды понимается и трактуется в нескольких ипостасях: абстрактное понятие «надежда» «очеловечивается», одушевляется Окуджавой, приобретает зримые черты, воплощаясь в реальной женщине по имени Надежда («Товарищ Надежда по фамилии Чернова», «Надя-Наденька <...> в спецовочке, такой промасленной»); в то же время имя Надежда поэтически обобщается, приобретая функцию символа. «Как писал Ю. Карабчиевский, “масштаб его надежды: от любимой женщины - через надежду на будущее - к всеобщей, недостижимой Надежде”. В пространстве поэзии Окуджавы Надежда, безусловно, имеет статус Вечной Женственности»5. В поэтике Окуджавы происходит постоянное повторение образа Надежды: от Надежды-божества, символа спасения, к Надежде, женщине земной - и обратно. Как отмечали А. Скобелев и С. Шаулов, у Окуджавы происходит «возвышенное и сентиментальное сопряжение образов обыденной жизни с абстракциями высокими»6. Не только Надежда, но и Вера, и Любовь предстают нашими современницами-соседками («Женщины-соседки, бросьте стирку и шитьё», «молчаливые Вера, Надежда, Любовь»).
Лирическая героиня в поэзии Окуджавы обладает исключительной властью, она лишает мужчину способности адекватно реагировать, «обездвиживает» его волю, гипнотизирует восприятие. «Увижу и
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 2 (38) 2008
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 2 (38) 2008
немею», перестаю принадлежать себе. И никто не может изменить это, прекратить, отменить эту власть: ни другие люди, ни говорящий посредством них культурный опыт («напророчат», «набормочут», «нагадают»), пока она «на нашей улице живет». Это женщина-Горгона: чарующая, не вызывающая страха или ненависти, но замыкающая восприятие на себе. Она опасна для мужчины еще и потому, что ее власть не поддается логическим объяснениям, строгим выкладкам, объективным законам.
Эта женщина! Увижу и немею Потому-то, понимаешь, не гляжу.
Ни кукушкам, ни ромашкам я не верю И к цыганкам, понимаешь, не хожу.
Напророчат: не люби ее такую,
Набормочут: до рассвета заживет,
Наколдуют, нагадают. Накукуют ...
А она на нашей улице живет!
«Женщина» - та, кто плачет. В знаменитом «Голубом шарике» женщина во всех ее возрастных воплощениях - девочка, девушка, женщина, старуха - плачет. Это право женщины, в отличие от мужчин, ее способ реагировать, образ женственной пассивности.
Девочка плачет: шарик улетел.
Ее утешают, а шарик летит.
Девушка плачет: жениха все нет.
Ее утешают, а шарик летит.
Женщина плачет: муж ушел к другой.
Ее утешают, а шарик летит.
Плачет старушка: мало пожила...
А шарик вернулся, а он голубой.
(1957)
Женщина - это и часть пейзажа, выделяющаяся и необходимая часть, объект, обязательный признак полноты жизни. «Женщины рассеянное “здрасьте”...» упоминается рядом со счастливым питьем из запотевшей чашки, нежно любимым видом Арбата и умиротворенностью привычной прогулки в одиночестве. Присутствие красивых женщин («С нами женщины, все они красивы»), флиртующих и кокетливых («Какие женщины на нас кидают взоры»), т.е. выражающих в своем поведении присутствие мужчин, достойных внимания, является обязательным составляющим состояния радости, счастья и чуда. Чуда без женщины не бывает.
Арбатского романса знакомое шитье, к прогулкам в одиночестве пристрастье; из чашки запотевшей счастливое питье и женщины рассеянное «здрасьте»...
Не мучьтесь понапрасну: она ко мне добра.
Светло иль грустно - век почти что прожит.
Поверьте, эта дама из моего ребра, и без меня она уже не может.
(«Романс», 1969).
Все меняется, когда рядом со словом «женщина» появляются притяжательные или указательные местоимения «та», «моя», обозначающие отношения между ней и героем.
Вот и мне не вырваться из плена.
Так кружиться мне, и так мне жить...
Я - алхимик. Ты - моя проблема вечная... тебя не разрешить.
(«...И когда под вечер над тобою...», 1959).
В темно-красном своем будет петь для меня моя Дали, в черно-белом своем преклоню перед нею главу, и заслушаюсь я, и умру от любви и печали...
А иначе зачем на земле этой вечной живу?
(«Грузинская песня», 1967).
Мужчины (моряки, бродяги) ей поют славу, в ее глаза смотрят как в свое спасение, ее сравнивают с желанным близким берегом.
Не бродяги, не пропойцы, за столом семи морей вы пропойте, вы пропойте славу женщине моей!
Вы в глаза ее взгляните, как в спасение свое, вы сравните, вы сравните с близким берегом ее.
(«Не бродяги, не пропойцы.», 1957).
Тогда «моя женщина» - это символ возвращения, возвращения к себе. Ее ценность оказывается сравнимой с добытой в бою славой:
- Господин генерал, слава для убитых, а живому нужней женщина его.
(«Дерзость, или Разговор перед боем», 1989).
«Есть еще женщина, называемая “одной”, которая по прошествии лет оказывается единственной и неповторимой, а ее улыбка приравнивается в цене к “припрятанной среди жизненных потерь” находке. Ее главное достоинство - общее прошлое. Но в разговоре о “единственной” не упоминается влюбленность: здесь прожитая вместе жизнь. Время изменяет доминанту восприятия»7.
Присутствие «единственной» женщины в жизни мужчины воспринимается как дар свыше, как милость фортуны, ее «мягкая походка», прекрасная и желанная, которую нельзя предсказать, но на которую всегда нужно надеяться:
Улыбка женщины одной, единственной, неповторимой, соединенною с тобой суровой ниткою незримой, от обольщенья хранимой своей загадочной судьбой.
Придут иные времена и выдумки иного рода, но будет прежнею она, как май, надежда и природа, как жизнь, и смерть...
И чашу не спить до дна.
(«Надежды крашеная дверь.»)
Счастье нельзя купить или отобрать силой, как и удержать женщину рядом, гарантировать ее верность, оградить от обольщений. Ее интерес к другому («Заезжий музыкант целуется с трубою») непредсказуем, необъясним, неподвластен внешним воздействиям:
Тебя не соблазнить ни платьями, ни снедью: заезжий музыкант играет на трубе!
Что мир весь рядом с ней, с ее горячей медью?..
Судьба, судьбы, судьбе, судьбою, о судьбе...
(«Заезжий музыкант целуется с трубою.» 1975).
Он волнует, вызывает опасения, зависть, страх:
Ты слушаешь его задумчиво и кротко, как пенье соловья, как дождь и как прибой.
(«Заезжий музыкант целуется с трубою.», 1975).
Вот почему пронзительно безнадежны попытки объяснить, растолковать ей ошибку повернуть ее внимание, напомнить о себе:
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 2 (38) 2008
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 2 (38) 2008
Он любит не тебя. Опомнись. Бог с тобою.
Прижмись ко мне плечом, прижмись ко мне плечом.
(«Заезжий музыкант целуется с трубою.», 1975).
Таким образом, в поэтическом творчестве Окуджавы намечаются три типа женщин: не упоминаемая женщина (потенциальная «женщина»), чарующая женщина (женщина-горгона) и «моя женщина» (потенциальная «одна женщина»). Граница между первым и двумя другими типами не рефлексируется, она вписана в восприятие мужчины, в его взгляд, извлекающий женщину из небытия (ее реальности) в реальность разделяемого (общего) существования. Напряженность границ и отношений между двумя другими типами раскрывает природу женственности и выявляется в номинациях «женщины» (во множественном числе), обозначающей «женщин как часть человеческого мира, противопоставленного мужчинам в их социокультурной роли»8.
Женщины остаются дома, когда мужчины, движимые долгом (солдаты), уходят (на войну). Женщины остаются там, где «бушует весна», где природа и жизнь.
Когда над землею бушует весна.
И шагом неверным по лестничке шаткой спасения нет...
Лишь белые вербы,
как белые сестры, глядят тебе вслед.
(«Песенка о пехоте», 1961).
«Венчают перечень номинаций женского в поэзии Б.Ш. Окуджавы “Богиня”, “Прекрасная дама”, “Ваше величество Женщина”. Отличие в обращении к женщине заключается в буквальном отнесении к различным культурным контекстам, воплощающим идею поклонения»9. И здесь нас интересует не столько то, какой из контекстов оказывается ведущим: рыцарский культ Прекрасной дамы как идеала в индивидуальном восприятии, обращение «Ваше величество» как поклонение, или «Богиня» как обращение к сакральному, к существу высшего мира. Эти контексты у Окуджавы пересекаются, номинации часто отождествляются. Более важным здесь оказывается основания, предпосылки, позиция и контекст восприятия, который толкает автора к выражению его чувств и мыслей на языке метафоры поклонения.
Б. Окуджава обогащает типологию женских образов, предложенных русской литературой. В его лирике выделяются три типа героинь:
- чарующая женщина (женщина-Горгона);
- потенциальная женщина;
- моя женщина.
В своих прозаических произведениях, в частности в романе «Путешествие дилетантов», он развивает классификацию женских образов. В романе показаны четыре женщины Мятлева: Анета Фредерикс, Александрина Жильцова, Наталья Румянцева, Лавиния Ладимировская. Эти героини воплощают «портрет одной Прекрасной Дамы». В одном из интервью Б. Окуджава подчеркивал: «Когда я пишу о женщинах, то имею в виду не какую-то конкретную личность, а образ: он начинает меня преследовать, обрастать подробностями.»10.
Чарующая женщина (женщина-Горгона) представлена в романе двумя героинями: Анетой Фредерикс и Натальей Румянцевой. Власть этих женщин над Мятлевым не обретает в романе номинации «любовь», хотя чувство не становится простым и понятным, оно не приносит герою счастья, лишь муки и страдания. При описании женщины-Горгоны Б. Окуджава уделяет особое внимание ее внешности и тому чувству, которое испытывает Мятлев, находясь рядом с этой женщиной: «.она продолжала оставаться все той же пленительной Анетой, с движениями, исполненными чарующей грации»11. Фредерикс, как и любая «чарующая» женщина, пытается подчинить себе князя: «. постепенно он перестал понимать весь смысл, а улавливал лишь отдельные слова, затем ненадолго ясность восприятия восстанавливалась, но тут же пропадала снова»12.
Наталья Румянцева «пригрезится князю живым существом»: «Ее прекрасное надменное лицо дрогнуло, глубокие темные глаза распахнулись..», «Когда он скашивал глаза, он видел ее профиль, и в нем было что-то такое, что могло толкнуть на безрассудство». «Любовь это или притворство? -думал Мятлев, прихлебывая из рюмочки. - Любовь или притворство?..»13 Это та женщина, которая будет управлять Мятлевым, «вцепится в его дом и пустится спасать Мятлева»14. Герой полностью подчиняется Румянцевой: «.Мятлев почти потерял способность к сопротивлению и начал слепо повиноваться. Это, видимо, тоже была длительная дурнота, овладевшая им, некое оцепенение, из которого его могло вывести разве лишь чудо... Она улыбнулась Мятлеву, и все поплыло у него перед глазами; ее громадные зрачки были неподвижны, и огни тысячи свечей сияли в них»15.
Князь Мятлев сам определяет тип таких женщин, называя их «хищницами»: «.понятие “хищницы” не оскорбляло в представлении князя этих дам, ибо это понятие подразумевало природу, и только. За ним скрывались земные пристрастия, оно определяло поступки, которыми мы часто восхищаемся и пред которыми благоговеем. Оно определяло неукротимость, и слепой инстинкт, и потребность в материнстве и в гнезде, по возможности самом теплом и сытном, страх перед будущим и сожаление о минувших несовершенствах. И кого из представителей сильного пола, не страдающих предвзятостью, могло бы покоробить это? Кому из них пришло бы в голову осуждать своих подруг за их робкую попытку прикрыть тонким флером благовоспитанности эти пристрастия, против которых они бессильны?»16
Совсем иной характер имеет образ Александрины. Это - несчастная девушка, приехавшая в столицу по следам отца-декабриста. Мятлев спасает героиню. Именно рядом с этой несчастной, но, несмотря на чахотку, еще сильной женщиной князь «ожил», но при этом в романе еще не появляется слово «любовь»: «.то ли подпав под обаяние ее красоты, то ли мучимый жалостью к несчастной жертве неумолимого рока»17.
Как и в лирике Окуджавы чувство, связывающее героя и потенциальную женщину, выносится на суд обывательского мнения. «Сословная машина пошла на него всей тяжестью и его-то не раздавила, а Александрину сожгла»18. Только к концу романа становится ясно, что гибель героини была инсценирована.
В романе «Путешествие дилетантов» только один женский образ проходит лейтмотивом через все повествование - Лавиния Ладимировская. Ю. Домбровский пишет об этой героине так: «Вот эта фантасмагория николаевской эпохи, это окружение женщины, которая становится виной каких-то фантасмагорических, но вполне исторических судеб, - это сделано гениально. Она изображена в этой глубокой историчности, в фантасмагории той эпохи»19.
В произведении она появляется еще ребенком под именем господина ван Шонховена: «Все, все выдавало ее, и лишь когда под шапочкой малинового сукна укрылись темно-русые пряди, смутный образ господина ван Шонховена возник на мгновение, но тут же растаял. Лавиния - жена Энея!»20.
Мятлев не раз вспоминает этот наивный образ: «Где же вы, господин ван Шонховен?» Характер Лавинии не остается статичным, он постоянно развивается. Когда князь оказывается «зажатым в тиски одиночества и безысходства», тогда в повествование «врывается» авторский голос и «ободряет, подсказывает дорогу»: «.вырвись, вырвись, друг мой бесценный, из этого круга. Найди ее, свою Лавинию, не мешкай, радость моя!»21. Героя надо было провести через это утомительное прошлое, «кружение» героинь, поддельных страстей и чувств, чтобы можно было увидеть генезис смерти и оказаться готовыми к воскрешению князя в чистом, не омраченном расчетом свете любви. Как и в поэзии Б. Окуджавы, в романе этот образ является символом возвращения к себе. Лавиния - женщина, с которой Мятлева связывает прожитая жизнь: «Оказывается, никакого господина ван Шонховена не было и нет. Но эту молодую женщину я знал всю жизнь, и всю жизнь я тосковал по ней, и все мои несчастья от ее вынужденного отсутствия»22.
Чувство героев уже не может быть уничтожено обществом. Мятлев впервые убежден в том, что это любовь: «.Мятлев любовался ею, вознося безмолвные благодарения судьбе и расточая столь же безмолвные клятвы любви к этой высокой женщине, обладательнице серых глаз.»23. Князь и Лавиния были «за шлагбаумами»: устремляясь в Грузию, они надеялись, что там найдут свободу, а «значит жизнь, потому что хорошо понимали связь этих понятий». «Окуджава напишет эту любовь с опьяняющей силой и чудной простотой, почти не “прозаическими” средствами - чуть не молчанием: жестами, улыбками, взглядами, как пытался и всю книгу написать, подслушав у Некрасова захватившие героев, а там и самого автора две строчки:
...Помнишь ли труб заунывные звуки,
брызги дождя, полусвет, полутьму?..
и пережив их с тревожной полнотой предчувствия или предсказания: “Какие по отдельности нескладные, вялые слова, а в целом это страшный эпизод из чьей-то жизни, и от звучания этих слов избавиться нельзя...», «...полусвет, полутьма...»24. Образ Лавинии, с ее мистификациями и независимыми суждениями, - новый женский характер в русской литературе. А.И. Герцен писал: «Вообще женское развитие - тайна; все ничего, наряды да танцы... - и вдруг является гигантская воля, зрелая мысль, колоссальный ум». «Окуджава написал в “Путешествии дилетантов” прекрасные женские характеры, вполне достойные жен декабристов»25. Лавиния вопреки мнению света, замужеству отправляется с князем Мятлевым из Петербурга на Кавказ. Их путешествие по русским дорогам будет грустно и трагично. Окуджава при написании романа использовал повесть П.Е. Щеголева «Любовь в равелине», рассказывающую о бегстве Сергея Трубецкого и Лавинии Жадимировской, «переписал героев от первой до последней черты характера и, приведя их в осмысленный и неизбежный конфликт с обществом, исполнил их жизнь действительного трагизма»26.
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 2 (38) 2008
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 2 (38) 2008
Все женщины в романе «Путешествие дилетантов» взаимосвязаны, представляют единое целое, дополняют друг друга. «Большие серые глаза Александрины — несравненной возлюбленной Мятлева, покинувшей его, - напоминали глаза маленького господина ван Шонховена (все той же Лавинии). Взрослый господин ван Шонховен в момент отчаяния пребольно бьет себя кулачком по коленям, повторяя жест никогда им не виденной Александрины. Изысканная Лавиния, когда ее путешествие в рай было грубо прервано императорской волей, олицетворенной жандармом Тайного отделения поручиком Катакази, превращается в лихую шляхтянку, как ее мать, госпожа Тучкова, а госпожа Тучкова, интриганка, злая и скандальная, донимавшая царя просьбами о возврате беглянки, о ее наказании и заточении, вдруг сникает, сраженная силой любви князя и дочери, обнаружив тем самым собственную истинную позицию (“Я преклоняюсь перед тобой, и перед твоей Любовью, и перед твоим выбором”), разом обезоружив и читателей этим признанием и автора, приберегшего эти признания про запас, когда уже все ожидания иссякли. Но ниточка тянется еще дальше, поскольку красота Лавинии схожа с красотой, лучащейся с портретов несравненного Гейнсборо, а само имя ее совпадает с именем жены великого предка римлян - троянца Энея»27.
Создав женские характеры, способные вступать в осмысленный и неизбежный конфликт с обществом, наполнив их жизнь подлинным трагизмом, автор утверждает любовь, способную защитить личность от уравнивающего характера повседневности, любовь как силу, свидетельствующую о непобедимости жизни.
Б.Ш. Окуджава не только значительно расширяет сложившуюся в русской литературе классификацию женских образов, усложняя ее, но и создает сложные характеры, которые дополняют друг друга. Таким образом, в романе «Путешествие дилетантов» представлены:
- чарующая женщина (женщина-Горгона): Анета Фредерикс и Наталья Румянцева;
- потенциальная женщина: Александрина Жильцова;
- моя женщина, объединяющая в своем характере все женские образы: Лавиния.
Роман «Путешествие дилетантов» уместно рассматривать в контексте трансформации гендера. Писатель разрушает традиционное представление о женщине, Лавиния, которая концентрирует в себе все женские образы Окуджавы, не соответствует определенному социальному стереотипу. В романе «Путешествие дилетантов» представлен новый взгляд на характер женщины. Окуджава разрушает гендерный стереотип, создавая женский образ, который может противостоять сложившейся в обществе традиции. Женщина в романе Окуджавы может влиять на ход исторических событий.
1 Окуджава Б.Ш. «Я никому ничего не навязывал.»: (Ответы на записи во время публичных выступлений 1961-1995 гг.)
// Ленинская смена. 1978. 16 мая. С. 9.
2 «Во славу женщины моей.» / А. Саакянц, А. Демидова, З. Гердт, Б. Окуджава // Учительская газета. - 1987. - 7 марта. С. 8.
3 Бойко С. Этот остров музыкальный: Тема музыки и образ музыканта в творчестве О. Мандельштама и Б. Окуджавы //
Вагант-Москва. 1997. № 4. С. 8.
4 Паперный З. За столом семи морей // Единое слово: Статьи и воспоминания. - М., 1983. С. 78.
5 Цит по: Белая Г. В контексте художественного мира // Литература в зеркале критики. М., 1986. С. 89.
6 Баженова Л. Ничего взамен любви // Октябрь. 1984. № 9. С. 9.
7 “Во славу женщины моей.” / А. Саакянц, А. Демидова, З. Гердт, Б. Окуджава // Учительская газета. 1987. 7 марта. С. 8.
8 Христофорова С.Б. О поэтике Булата Окуджавы // Окуджава. Проблемы поэтики и текстология. М., 2002. С. 89.
9 Нодель М. «Портрет одной прекрасной дамы.» // Подмосковные известия. 1999. 6 марта. С. 8.
10 Булат Окуджава пишет прозу / (Беседует В. Вишлянский) // Ленинская смена. - 1978. - 16 мая. С. 7.
11 Окуджава Б.Ш. Путешествие дилетантов. М., 1986. С. 45.
12 Там же. С. 51.
13 Там же. С. 77-78.
14 Курбатов В. За шлагбаумами // Булат Окуджава. Путешествие дилетантов. М., 1986. С. 7.
15 Окуджава Б.Ш. Указ. соч. С. 86.
16 Там же. С. 264.
17 Там же. С. 37.
18 Курбатов В. Указ. соч. С. 9.
19 Домбровский Ю. Статьи, очерки, воспоминания // Собрание сочинений: В 3 т. Т 2. М., 1992. С. 87.
20 Окуджава Б.Ш. Указ. соч. С. 289.
21 Курбатов В. Указ. соч. С. 11.
22 Там же. С. 10.
23 Окуджава Б.Ш. Указ. соч. С. 308.
24 Курбатов В. Указ. соч. С. 11.
25 Там же. С. 4.
26 Там же. С. 8.
27 Неретина С.С. Тропы и концепты. М., 1999. С. 98.
