CC BY
49
«Мубарекле, бир дууа этейик!
«Мубареки (смиренные), давайте, помолимся!»
Адамла, къычыра-къычыра, онгсуз болуб, тохтаб, кёзлерин ачыб къара-гъанларында, лампала джарыкъ джана, афенди да, иссилеген атча, башын эки джанына ата, къатында акъ сархы, джашил абасы бла бир адам, къара сакъа-лын сылай, ёрге сюелиб тура эди.
«Когда люди, устав от громкого чтения молитв, остановились и, открыв глаза, посмотрели, то увидели ярко горящие лампы, эфенди, мотающего, как обессилевшая от жары лошадь, головой, и чернобородого человека в белой чалме и зеленом халате, стоящего рядом с ним».
Как видно из множества примеров, некоторые термины не только добавлялись для использования, но и модифицировались, в какой-то степени переделывая свои смыслы и виды [8]:
Эм арт сафда Ахмат, Бийнёгерни къабыргъасындан тюртюб: «Медина-гъа дери шыйыхны ызындан джортарыкъ эсе, джайракъ Къандауурну талагъы турлукъду», - деб, кюллюгюн тыялмай, чепкен дженгин ауузуна къысды.
«Сидящий в самом заднем ряду Ахмат, толкнув в бок Бийнёгера, проговорил: «Если раскоряка Кандауур до самой Медины собирается бежать трусцой за святым, то совсем запыхается», - и, пытаясь сдержать смех, прижал ко рту рукав».
Хар кимни айтырыкъ сёзю тауусулуб, кетерге тебреб тургъанлай, арт эшикни ачыб, Къандауур юйге кирди.
«Когда все, каждый сказав, что хотел, собрались уходить, открылась задняя дверь, и вошел Кандауур».
Ол кетиб, аякъ тауушла тохтагъанында, Къыямыт, Мухаммат-Аминнге къысыла: «Бу хазнаны къайдан табхан эдинг, кюн сайын тюрлюден тюрлюсюн чыгъара келеди», - деб сейирсинди.
«Когда он (Абдул-Кадыр) ушел, и затих шум шагов, Кыямыт, приблизившись к Мухаммат-Амину, спросил удивленно: «И где ты нашел это сокровище, каждый день что-нибудь новое придумывает?»
Библиографический список
В результате исследования сделаны определенные выводы: Вероятность отображения экспансивной экспрессии при помощи аффикса -лар особенно обширно применялась в поэзии:
Кюн таякъла, джилтинле болуб, юсюгюзге джауарла, Нарт батырла ол джилтинледе джанарла
«Солнца лучи, искрами став, на вас посыпятся (дождем), нарты-богатыри от тех искр загорятся (сгорят)».
Нарт батырла джортууулгъа чыкъдыла, Ала джолда отсуз, къуусуз къ-алдыла
«Нарты-богатыри в поход собрались, в пути они без огня, без трута остались».
В текстах утилитарного характера это качество показателя множественного числа почти не обнаруживается [9].
Был проведен обзор литературы по проблеме исследования некоторых грамматических категорий имени существительного в аспекте их функционирования в различных жанрово-стилевых текстах карачаево-балкарского языка. Проблема исследования некоторых грамматических категорий имени существительного в аспекте их функционирования в различных жанрово-стилевых текстах карачаево-балкарского языка была отражена в трудах таких языковедов, как А.Ю. Бозиев, В.В. Виноградов, Е.А. Лепшокова, М.А. Хабичев. Ф.М. Шидакова, Б.И. Шоштаев, К.А. Тоторкулова
Рекомендации. Грамматических категории имени существительного в аспекте их функционирования в различных жанрово-стилевых текстах карачаево-балкарского языка представляют интерес для многих языковедов. Поэтому при изучении языка представляется необходимым в перспективе уделить внимание их комплексному анализу. Правильное использование их в практическом применении придаст языку особую окраску. Они играют определяющую роль в формировании индивидуального значения в различных жанро-во-стилевых текстах и наиболее ярко отражают национальную самобытность языка [10].
1. Бозиев A.IO. Слoeooбрaзoeaнue имен cyщecmsumeльных, прилагательных и наречий s кaрaчaeso-бaлкaрcкoм языке. Нальчик, 1965.
2. Виноградов В.В. ^тюриялuнгßucmuчecкuхyчeнuй. Москва: Высшая школа, 1978: 8 - 37.
3. Лепшокова E.A., Тамбиева С.И. Формирование фразеологических единиц в английском и русском языках E.A. Лепшокова. КФУ: Прoблeмы cosрeмeннoгю пeдaгoгuчe-тœo oбрaзюsaнuя. Ялта, 2020; № 67-1: 159 - 162.
4. Лепшокова E.A. Соматические идиомы как основа идиоматической речи. Haцuoнaльнaя аотциация yчeных. 2020; № 58-2 (58): 36 - 37.
5. Лепшокова E.A. Становление фразеологической науки в современном английском языке. Алиевекие чтения: сборник материалов научной сессии. 2020: 195 - 199.
6. Лепшокова E.A. Теория оценивания в пословицах английского языка. Традиции и uннoвaцuu s cucтеме oбрaзoeaнuя: сборник научных статей. Карачаевск, 2020: 137 - 142.
7. Тоторкулова КА Роль образования в социуме. Традиции и инновации в системе образования: международный сборник научных статей. Карачаевск: Издательство Карачаево-Черкесского государственного университета им. УД. Aлиева, 2019; Выпуск XVII; 228 - 231.
8. Shidakova F.M. Образ мира карачаево-балкарского народа в пословицах и поговорках. 2015; C. 8, Sayi 16: 673 - 678.
9. Хабичев МА Взаимовлияние языков народов Западного Кавказа. Черкесск, 1980.
10. Шоштаев Б.И. К вопросу о карачаево-балкарских и осетинских лексических параллелях. Трyды КЧНИИ. Черкесск, 1973; Выпуск 7. References
1. Boziev A.Yu. Slovoobrazovanie imen suschestvitel'nyh, prilagatel'nyh i narechij v karachaevo-balkarskom yazyke. Nal'chik, 1965.
2. Vinogradov V.V. Istoriya lingvisticheskih uchenij. Moskva: Vysshaya shkola, 1978: 8 - 37.
3. Lepshokova E.A., Tambieva S.I. Formirovanie frazeologicheskih edinic v anglijskom i russkom yazykah E.A. Lepshokova. KFU: Problemy sovremennogo pedagogicheskogo obrazovaniya. Yalta, 2020; № 67-1: 159 - 162.
4. Lepshokova E.A. Somaticheskie idiomy kak osnova idiomaticheskoj rechi. Nacional'naya associaciya uchenyh. 2020; № 58-2 (58): 36 - 37.
5. Lepshokova E.A. Stanovlenie frazeologicheskoj nauki v sovremennom anglijskom yazyke. Alievskie chteniya: sbornik materialov nauchnoj sessii. 2020: 195 - 199.
6. Lepshokova E.A. Teoriya ocenivaniya v poslovicah anglijskogo yazyka. Tradicii i innovacii v sisteme obrazovaniya: sbornik nauchnyh statej. Karachaevsk, 2020: 137 - 142.
7. Totorkulova K.A. Rol' obrazovaniya v sociume. Tradicii i innovacii v sisteme obrazovaniya: mezhdunarodnyj sbornik nauchnyh statej. Karachaevsk: Izdatel'stvo Karachaevo-Cherkesskogo gosudarstvennogo universiteta im. U.D. Alieva, 2019; Vypusk XVII; 228 - 231.
8. Shidakova F.M. Obraz mira karachaevo-balkarskogo naroda v poslovicah i pogovorkah. 2015; C. 8, Sayi 16: 673 - 678.
9. Habichev M.A. Vzaimovliyanie yazykov narodov Zapadnogo Kavkaza. Cherkessk, 1980.
10. Shoshtaev B.I. K voprosu o karachaevo-balkarskih i osetinskih leksicheskih parallelyah. Trudy KChNII. Cherkessk, 1973; Vypusk 7.
Статья пocmyпuлa s редакцию 21.04.22
УДК 811
Apalkova E.S., postgraduate, Faculty of Philology, Moscow State University n.a. M.V. Lomonosov (Moscow, Russia),
E-mail: liza_apalkova@mail.ru
TYPOLOGY OF MAGIC PLOT A.S. GREEN IN THE 1920s ("THE GRAY CAR", "THE RATTED PICKER", "FANDANGO"). The relevance of the article is due to the interest of modern literary criticism in non-realistic varieties of prose of the 20th century. Green's artistic method, features of romanticism, symbolism and magical realism, as well as the correlation of the supernatural and the real in the text are synthesized. The most representative stories based on the inclusion of a magical component in the plots are studied: "The Gray Car", "The Ratted Picker", "Fandango". Each of these stories uses motifs that are traditional for Russian magical prose of the 20th century: playing cards, images coming to life, the character's struggle with werewolves, etc. The features repeated in magical stories include the exact mention of time and real place of action, oneiric states, mirroring, awakening, dual world, etc. The peculiarities of psychologism inherent in them are revealed in the stories. The article concludes that Green's prose is characterized by a double motivation of events - psychological and magical.
Key words: Green, dual world, cards, doll, picture coming to life, magical, magic, psychology, art space.
Е.С. Апалькоеа, аспирант, Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова, г. Москва,
E-mail: liza_apalkova@mail.ru
ТИПОЛОГИЯ МАГИЧЕСКИХ СЮЖЕТОВ А.С. ГРИНА 1920-Х ГОДОВ («СЕРЫЙ АВТОМОБИЛЬ», «КРЫСОЛОВ», «ФАНДАНГО»)
Актуальность статьи обусловлена интересом современного литературоведения к нереалистическим разновидностям прозы XX века. В художественном методе Грина синтезированы черты романтизма, символизма и магического реализма, определяющие соотношение в тексте сверхъестественного и реального. Анализируются репрезентативные рассказы, основанные на включении в сюжеты магического компонента: «Серый автомобиль», «Крысолов», «Фанданго». В каждом из них использованы различные мотивы, традиционные для русской магической прозы ХХ века: игра в карты, оживающие изображения, борьба героя с оборотнями и др. К характерным чертам магических рассказов писателя относятся упоминания точного времени и реального места действия, онейрические состояния, мотивы зеркальности, пробуждения, двоемирия и т. д. Выявляются особенности психологизма. Делается вывод о том, что прозе Грина свойственна двойная мотивировка событий - психологическая и магическая.
Ключевые слова: Грин, двоемирие, карты, кукла, оживающая картина, магическое, магия, психологизм, пространство.
В 1920-е годы А.С. Грин написал свои самые знаменитые рассказы, основанные на магических сюжетах: «Серый автомобиль» (1923), «Крысолов» (1924), «Фанданго» (1927). В произведениях писателя синтезируются реалистические и магические мотивы, при этом создается принципиально не мистическое художественное пространство: причины возникновения фантастических обстоятельств - не высшая, небесная воля, а человек с его сенсорным потенциалом и некая колдовская сила. К 1920-м годам Грином был накоплен опыт создания подобных сюжетов, которые в 1920-е годы составили основу его магической прозы. Наиболее показательные следующие сюжетообразующие мотивы и образы: 1) карты («Клубный арап», 1918; «Гениальный игрок», 1923); 2) зеркала («Происшествие в квартире г-жи Сериз», 1914; «Безногий», 1924); 3) двойники («Двойник Плереза», 1915; «Канат», 1922); 4) оживающая кукла («Серый автомобиль»); 5) оживающая картина («Фанданго»).
Актуальность работы объясняется интересом современного литературоведения к нереалистическим разновидностям прозы XX века. Цель статьи - выявить специфику малой магической прозы Грина 1920-х годов; задачи - сформулировать ее типологические черты, рассмотреть сюжетообразующие мотивы. Выявление технологии интеграции сверхъестественных обстоятельств во внутренний мир персонажа обусловливает новизну положений и выводов. Сформулированные в статье характеристики магической прозы Грина составляют ее теоретическую значимость. Положения и выводы имеют практическое значение для подготовки курса лекций по истории русской литературы 1920-х гг
Грин был «писателем-одиночкой» [1, с. 292], но его творчество формировалось в контексте литературы как романтизма, так и модернизма начала XX века. Также в нем обнаруживают черты магического реализма. Вместе с тем его магическая проза представляет собой индивидуальный художественный опыт. Для идиостиля Грина, обращавшегося к духовным возможностям человека и проявлявшего интерес к подсознанию и онейросфере, характерна индивидуальная мифопоэтика.
В ряде текстов Грина мотивацией магического события является расстроенная психика персонажа. С точки зрения Грина, пограничные состояния сознания более нормальны, чем душевный покой или обретение материального благополучия. Обращение к глубинам подсознания объясняется стремлением обнаружить способность явлений открывать свою скрытую суть. Психологизм магических рассказов противоположен сформировавшемуся в литературе Серебряного века «отказу от эмпирической психологии, от психологической рефлексии» [2, с. 5]. Грин склонен к точному и поступательному изображению психических особенностей главных героев. Однако в состоянии и действиях персонажа есть также элементы, привносящие в сюжет магическое. Таким образом, Грин, как отмечает А.Н. Варламов, «скрещивает фантазию и действительность» [3, с. 270].
Рассказы Грина объединяют темы границ духовной сопряженности героя с «другими», возможность вернуть себе самость и освободиться от магических доминаторов - крыс-оборотней («Крысолов»), серого автомобиля и восковой куклы («Серый автомобиль»). В «Фанданго», напротив, ирреальное становится ключом к обретению гармонии.
Каждый из трех названных выше рассказов представляет собой развитие определенного магического сюжета, структурированного типичным для магической прозы инструментарием. Так, ключевые образы в «Сером автомобиле» -это кукла и автомобиль, важную сюжетообразующую роль играет также мотив карточной игры. Магические артефакты, обусловившие чудесные события в рассказе «Фанданго», - картина и музыка; значимым становится сюжет перемещения героя во времени и пространстве. В «Крысолове», наиболее репрезентативном рассказе, выражающем специфику магического в интерпретации Грина, повествование о непознанной сверхэмпирической природе бытия включает самоанализ героя с последовательным изображением его ощущений и психических состояний.
В рассказах магические события происходят в реальном времени и пространстве. Грин указывает точные даты: действие в «Крысолове» начинается «весной 1920 года, именно в марте, именно 22 числа» [4, с. 364]; в «Фанданго» герой возвращается в Петроград 23 мая 1923 года; Сидней в «Сером автомобиле» смотрит фильм в кинотеатре 16 июля. Достоверны также топонимы: так, события в «Крысолове» начинаются на Сенной площади, здание Банка реально и узнаваемо - это Дом искусств в Петрограде. Зимний послереволюционный город враждебен героям «Крысолова» и «Фанданго»: он символизирует разобщен-
ность, холод, голод, одиночество. Магические сюжеты разворачиваются частично в реальном пространстве (Петроград в «Крысолове» и «Фанданго»), частично - в вымышленном (магические лабиринты в «Крысолове», Зурбаган в «Фанданго»). В «Фанданго» повествование строится на синтезе узнаваемой повседневности и чудесного (в пространстве реального Петрограда появляется отмеченный демоническими чертами маг Бам-Гран).
В.Е. Ковский пишет: «Два плана - реалистический и фантастический - находят свое выражение на уровне символа, который для Грина и есть подлинная действительность» [5, с. 186]. Символ в творчестве писателя зачастую отражает психическое состояние личности: в «Крысолове» лабиринты Банка воплощают трагичность сознания человека-одиночки; образ серого автомобиля в одноименном рассказе передает подсознательные страхи Сиднея; картина и мелодия фанданго - маркеры мечты Александра Каура («Фанданго») и др.
Грин наделил символы магическим содержанием. В рассказе «Серый автомобиль» символичен серый цвет, который, как отмечал А. Белый, «создает отношение черного к белому, поскольку возможное для нас определение зла заключается в относительной серединности, двусмысленности» [6, с. 201]. Этот цвет означает отсутствие индивидуальности. В.В. Кандинский так определяет природу серого цвета, находящегося между черным и белым: «Равновесие этих двух красок, возникающее путем механического смешивания, образует серый цвет Естественно, что возникшая таким образом краска не может дать никакого внешнего звучания и никакого движения. Серый цвет беззвучен и неподвижен <...> Серый цвет поэтому есть безнадежная неподвижность» [7, с. 70]. У Грина образ автомобиля означает не только движение, но и пугающую Сиднея вездесущую механистичность, стирание индивидуальных черт. Их, по сути, нет и у Корриды, имя которой связано с испанским развлечением - боем быков. Ее идеалы - движение, скорость, автомобили. Однако именно страстью к ней одержим главный герой, принимающий ее за куклу.
Символична цифра «семь». Во-первых, три семерки входят в номер рокового серого автомобиля, что вызывает ассоциации с числом зверя из Откровения Иоанна Богослова («Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть», Откр. 13:18). В описании казино цифра «семь» также константна: семь игроков за столом, комбинация семерок в картах Сиднея. В сцене карточного поединка с Гриньо победу главному герою обеспечивает «джокер», которого Сидней, согласно правилам игры, объявляет семеркой. «Джокер» - «карта с изображением дьявола» [4, с. 319]. Именно она приносит смерть Гриньо: «Джокер убил Гриньо!» [4, с. 324]. Грин переосмыслил традиционное понимание числа «семь», которое связанно с целостностью и гармонией: «"Магическое число 7" (по словам Дж. Миллера) характеризует общую идею вселенной» [8, с. 630]. В автомобиле находятся четыре человека: «Число 4 является образом статической целостности» [8, с. 630]. Таким образом, в рассказе Грина гармоничное соединяется с дьявольским; дьявольское же заложено в джокере, принесшем Сиднею выигрыш, через который в повествование вводится фантом серого автомобиля.
В «Фанданго» у главного героя - «говорящая» фамилия (Каур), связывающая его с миром магии, а также с темой юга. Она созвучна названию морской раковины каури, в ряде стран (в Индии, Египте, на Ближнем Востоке), наделенной магическими свойствами; кроме того, золотая каури - символ высокого статуса на островах Фиджи и Тонга, ожерелья из ракушек использовали в обрядах и ритуальных действиях. Таким образом, даже в фамилии героя находит отражение тема юга и магии.
Заселенное крысами здание Банка в «Крысолове» воспринимается как символ чужого, опасного послереволюционного петроградского мира и символ подсознания бесприютного человека, который проходит путь «духовной эволюции» [9, с. 84]. Герой переживает ужасы магических событий, страдает от расстроенного психического состояния. Замкнутость пространства-лабиринта усиливает атмосферу кошмара, из которого нет выхода. Восприятие внешних характеристик пространства трансформируется в работу подсознания или воображения - Банк обретает черты живого существа, подобно серому автомобилю. Герой идет по «нервному веществу» [4, с. 373] здания. В повествование введен традиционный для магических сюжетов мотив втягивания героя в иное пространство. Грин акцентирует внимание на добровольном подчинении героя власти Банка: рассказчик «усваивает» [4, с. 374] стиль здания, его завораживает «безжизненное опустошение» [4, с. 374]; «соблазн разрушения начал звучать
поэтическими наитиями» [4, с. 374]; он открыт «внушению» [4, с. 374], которое «подобно музыкальному внушению оригинального мотива» [4, с. 374]. В «Фанданго» Александр Каур также находится во власти звучащей в сознании мелодии.
Ради «заземления» сверхъестественного магические сюжеты Грина часто начинаются с прозаизмов. Как отмечает Т.Ю. Дикова, писатель «видит таинственное в обыденных вещах и умеет за простым, обычным разглядеть загадочное» [10, с. 31]. Обыденным является, например, мотив еды и питья. Так, в рассказе «Крысолов» главный герой находит шкаф с запасами, ест, выпивает портвейн, после чего стремительно развиваются неправдоподобные события: появляются крысы-оборотни, которые водят его по лабиринтам Банка. В «Фанданго» Александр Каур после встречи с делегацией испанцев пьет вино, позже - спирт, после этого начинаются его поиски Бам-Грана, которые приводят его через картину-портал в волшебный Зурбаган. В «Сером автомобиле» Сидней выпивает вино и отправляется в казино. Его игра с мулатом предшествует появлению магического автомобиля. О.Д. Димитриева отмечает, что в прозе Грина «вино и другие элементы пищевого кода формируют своего рода демаркационную линию, разделяющую настоящий момент и прошлый» [11, с. 91].
Выход из ирреального мира подобен пробуждению к жизни, для чего в сюжеты вводится повторяющийся мотив - падение героев как в реальном, так и в метафорическом смысле. В «Крысолове» герой поскользнулся и упал, что спасло его от гибели, которую готовила ему таинственная незнакомка в коридорах Банка. В «Сером автомобиле» Сидней поскользнулся, переходя дорогу, и не попал под колеса автомобиля; узнав о роковом выигрыше серого автомобиля в казино, он предлагает сбросить его с обрыва; позже падение в ущелье составляет суть его открытия - наделение куклы Корриды Живой Смертью (в противоположность Мертвой Жизни). В «Фанданго» героя поражает сияние волшебного конуса так, что он, «потеряв равновесие» [4, с. 472], почти падает; благодаря этому чудесному предмету, полученному им от цыган, он попадает в страну вечного тепла и солнца.
Маркером реальности служат слуховые ощущения героев, тогда как зрительные могут обманывать, искажать действительность, перемещать в мир фантасмагорий. Александр Каур слышит музыку, которая становится символом духовной и творческой жизни, она связывает два мира - Петроград (где герой напевает ее) и Зурбаган (в котором ее исполняет барселонский оркестр). Рассказчик в «Крысолове» перемещается по зданию Банка в полной темноте; прячась от света, он вынужден ко всему прислушиваться, видит не крыс, а только их тени, слышит звуки (голос манящей незнакомки, шаги, голоса в зале). Сидней сначала слышит приближающуюся машину и видит лишь ее призрак.
Повторяются в магической прозе Грина элементы онейрической поэтики. Во сне, как отмечает Э. Фромм, «категории времени и пространства теряют свое значение» [12, с. 182], что находит отражение в творчестве писателя. Сон выполняет функции посредника между двумя мирами или сам становится иной реальностью. Так, в разных пространствах, изображенных Грином в «Фанданго», время протекает по-разному. Александр Каур попадает в атмосферу Зурбагана, а позже как бы пробуждается к реальной, но уже новой жизни. Магическое путешествие героя не заканчивается с возвращением из волшебного мира: он оказывается не в холодном Петрограде 1921 года, а в весеннем городе 1923 года. Грин вводит в повествование мотив временного сдвига в параллельных мирах: время в мире Бам-Грана и в Петрограде течет по-разному, оно может спрессовываться и растягиваться (отметим, что к проблемам трансформации пространства-времени обращались крупнейшие представители науки и философии начала XX века, такие как Э. Мах, А. Пуанкаре, А. Эйнштейн, А. Бергсон и др.).
Сам Зурбаган представляет собой необычный мир: в нем нет привычных пространственных ограничений. Александ Каур попадает в него из Петрограда через картину, слуга Бам-Грама - через зеркало с острова Тристан д'Акунья; Бам-Гран предлагает взять лед в Норвежском фиорде или у Сибирской реки; барселонский оркестр можно слушать напрямую из Барселоны. Свободный, магический хронотоп Зурбагана противопоставлен строго нормированному миру Петрограда. Характерные черты Зурбагана отличают его от Петрограда: здесь тепло, цветы, сады, солнечный свет. Однако Каур там лишь временный гость. Эмоционально соответствующий увиденному и услышанному в Зурбагане, он физиологически и ментально принадлежит иной реальности, а время пребывания в мире мечты ограничено тридцатью минутами. А.А. Фомин справедливо акцентирует внимание на неоднородности хронотопа рассказа: «Каур - человек из мира с определенным фиксированным хронотопом: будучи сам человеком детерминированным в пространственно-временном континууме (носитель русского языка и культуры, сложившийся как личность в определенную историческую эпоху, физически и духовно регламентируемый ею), он не способен, оставшись собой, отказаться от "своего" времени и пространства, выйти навсегда за их пределы» [13, с. 139-140].
Связующим мотивом в «Крысолове» выступает мотив сна, определяющий бытие как единое и взаимосвязанное целое. Герой «Крысолова» как бы пробуждается к реальной жизни в конце рассказа, при этом автор акцентирует внимание на том, что герой долгое время страдал от бессонницы. Сон метафорический (магические происшествия с крысами-оборотнями) соотносится со сном реальным (в конце рассказа герой проваливается в долгий сон).
Фактором познания в рассказах Грина выступает зеркало. Во-первых, оно -ключ, открывающий персонажу истину о нем самом. В «Крысолове» герой видит в отражении себя с взглядом, упорно смотрящим в пустоту. Сидней в «Сером автомобиле» видит в зеркале то, чего не обнаружил бы вне зеркальной поверхности: «От моих ног медленно, с силой отяжеления, поднялся глубокий, смертельный холод» [4, с. 323]. Во-вторых, зеркало может выполнять функцию обманного или скрытого пространства. Оно формирует семантическое поле неожиданных «сцеплений, игр со временем и пространством» [14, с. 12]. В «Крысолове» описана такая визуализация фантомов: зеркала вводят героя в заблуждение, сбивают с пути, в комнате герой видит самого себя, вглядывается в «зеркальную глубину» [4, с. 386], где скрываются согнутые женщины в мантильях. Эмоциональная обусловленность продвижения героя по зданию-лабиринту передана через репрезентативный магический мотив «зеркального отражения»: «Так мог бы, если бы мог, двигаться человек внутри зеркального отражения, когда два зеркала повторяют до отупения охваченное ими пространство, и недоставало только собственного лица, выглядывающего из двери как в раме» [4, с. 372]. В «Фанданго» Грин вводит образ «скрытой без следа комнаты, отраженной <...> изображением» [5, с. 477]. Кроме того, использован мотив перемещения героя в открывшееся взгляду пространство - «в глубину перспективы» [3, с. 440]. В рассказе мотив вовлечения в одно пространство и извлечения из другого повторяется: в Зурба-гане Бам-Гран рассказывает Александру Кауру, что его слуга Ремм взят им «из страшной тайны зеркального стекла, куда он засмотрелся в особую для себя минуту» [3, с. 479].
Грин переосмыслил традиционные мотивы и сюжеты. Так, в «Сером автомобиле» априорное место в магическом сюжете занимает мотив игры в карты. Сидней выигрывает в казино большую сумму денег и серый автомобиль, реализуется прием ожившей карты: сообщается о том, что мулата, партнера Сиднея в игре, убил Джокер. Тема оживающей карты связывает рассказ Грина с «Пиковой дамой» (1834) А.С. Пушкина: роковая игра приводит обоих героев - Сиднея и Германна - к сумасшествию. В «Фанданго» карты выполняют иную функцию -предсказания будущего: цыгане открывают герою тайну перемещения в иной мир с помощью гадания.
Еще один повторяющийся в магической прозе мотив - оживающая кукла. Как отмечает Ю.М. Лотман, кукла становится реализованной метафорой слияния человека и механизма, она воплощает псевдожизнь [15, с. 379]. Н.А. Кобзев отмечает: «Куклы и автоматы - это мерило "бездуховности" и механистичности своекорыстного прозаического мира» [16, с. 66]. Н.М. Солнцева пишет о «смертоносных куклах» [17, с. 76] у М. Кузмина, Б. Садовского, В. Хлебникова, Э. Блэк-вуда, Э.Т. Гофмана, В. Набокова и др. В основе рассказа «Серый автомобиль» лежит переосмысление известного сюжета. Во-первых, он имеет мифологическую основу - историю о Пигмалионе и Галатее; во-вторых, соотносится с традициями романтизма, в частности «Песочным человеком» (1816) Э.Т.А. Гофмана. В «Сером автомобиле» показано столкновение естественного и механистического миров. У героя фобия: он боится всех механизмов; вместе с тем Сидней одержим страстью к симулякру человека - Корриде Эль-Бассо. Он утверждает, что впервые увидел ее в витрине, она равнодушна к природе, любит автомобили, окружена вещами, важная деталь в ее портрете - «пустая приятная улыбка» [4, с. 316]. Сидней находит способ оживить возлюбленную, исходя из того, что путь от неживой материи к естеству лежит через смерть.
В «Фанданго» основным сюжетообразующим мотивом становится оживающая картина, она выступает как граница «между своим и чужим» [18, с. 249], открывает магический Зурбаган - «инобытие духовного пространства» [19, с. 126].
В «Сером автомобиле» и «Крысолове» дана двойная мотивировка произошедших событий, во многом объяснимых потревоженным состоянием героев. Однако Грин играет с читателем, не давая прямого ответа на природу происходящего. В «Сером автомобиле» истинная природа Корриды так и остается неразгаданной. С одной стороны, невероятные события объясняются психопаталоги-ей, с другой - они реальны. Открытый финал «Серого автомобиля», по словам А.Н. Варламова, убеждает «читателя в том, что это не бред» [3, с. 253]; в словах героя об автомобилях, которые убивают все живое, заключается не страх безумца, а мысль об опасности насилия над индивидуумом.
В рассказе «Крысолов» крысы выступают как магические существа. Но герой, страдающий от бессонницы, перенес тиф, долгое время страдал от голода. Его сознание пребывает во власти галлюцинаций; в психиатрии описывается, что они сопровождаются страхом, «больные видят вокруг себя каких-то страшилищ, зловещие фигуры, искаженные ужасом лица людей, уродливые "рожи", звериные морды - оскаленные, свирепые <...> появляются "видения" полчищ мелких зверушек, мышей, крыс» [20, с. 168]. Герой Грина предчувствует приближение «мохнатого существа», «сумеречного фантома» [4, с. 386]. Подобное видение самого писателя описано им в «Автобиографической повести» (1931): «Снова трясла меня лихорадка, и, хотя я не спал всю ночь, я отчетливо видел во тьме страшные, жуткие галлюцинации. Если я закрывал глаза, я продолжал видеть вагон, но полный не тьмы, а подобия сумерек, в углах против меня сидели, опираясь руками о пол, жуткие волосатые существа с огненными глазами; их толстые длинные хвосты шевелились, как у крыс. И лица их были отвратительны» [21, с. 102]. В процитированном фрагменте граница
между реальностью и видением отсутствует Однако появление в повествовании героя-спасителя - Крысолова - дает основания думать, что оборотни - не плод больной фантазии героя, а реальные действующие персонажи. С точки зрения В.М. Важдаева, «идея рассказа в том, что только через "крещение" ирреальным, через познание его и приятие может очиститься человек от "скверны" жизни и стать достойным счастья» [22, с. 267]. Под счастьем имеются в виду реальные отношения героя и девушки с Сенной площади. Александр Каур также обретает дом и настоящее счастье, вернувшись из магического путешествия.
В «Фанданго» Грин создал образ мага - Бам-Грана, который уже ранее появлялся в рассказе «Ива» (1923). Когда Бам-Гран пребывает в Петрограде, он снисходителен по отношению к простоте людей: «все взрослые - дети» [4, с. 451] (ср.: «истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф. 18: 3); «кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него» (Мк. 10: 15)). В статистике Ершове он не видит ребенка, поэтому дает ему только необходимые материальные средства к существованию; Александра Каура же награждает эмоциональной, эстетической атмосферой Зурба-гана. Бам-Грен воздает по вере. При этом его образ противоречив: он вроде бы добрый волшебник, но его взгляд напоминает «конец бича, мелькающего в воздухе» [4, с. 478]; в руках у него трость, его, как и Воланда, сопровождает «как бы свита» [3, с. 443]; КУБУ Бам-Гран и его спутники покинули, «как духи или нечистая сила» [3, с. 460], выйдя поперек стены. Этот мотив повторяется в сцене расставания Бам-Грана и Каура: маг-демон становится «рисунком обвалившейся на стене известки» [3, с. 481]. В рассказе дан подробный портрет волшебника: он высокий, в черном берете со страусовым белым пером, золотой цепью с жемчугом, в бархатном черном плаще (в Зурбагане - в костюме цвета морской воды), его лицо острое с рыжими усами, золотой бородой «узким винтом» [3, с. 443], его глаза
Библиографический список
гетерохромны (ср.: у Воланда правый глаз «с золотою искрой на дне, сверлящий любого до дна души, и левый - пустой и черный, вроде как узкое игольное ухо, как выход в бездонный колодец всякой тьмы и теней» [23, с. 246]; «Правый глаз черный, левый почему-то зеленый» [23, с. 10]). В его портрете отмечены черты негативной семантики: при обращении к Кауру на его лице появляется «обольстительная змеиная улыбка» [3, с. 450].
Творчество Грина 1920-х годов представляет собой уникальный тип магической прозы. Интерес писателя к психологическому потенциалу человека раскрывается через обращение к необычайным событиям. Однако значим для Грина именно мир реальный, в который возвращаются его герои. В художественном методе писателя объединяются черты романтизма, символизма, магического реализма, что становится основой для создания оригинального типа магической прозы. Рассказы имеют общие черты: точность реалистичного хронотопа, мотив падения, введение прозаизмов, описание слуховых ощущений, онейрическая поэтика. Писатель использует традиционные магические сюжеты со следующими доминантами: карты («Серый автомобиль», «Фанданго»), оживающая картина («Фанданго»), оживающая кукла («Серый автомобиль»). Кроме того, в рассказах продуктивны символические детали, определяющие развитие магических событий: серый цвет и цифра «семь» («Серый автомобиль»), лабиринты банка и крысы-оборотни (Крысолов»), мелодия фанданго («Фанданго»). Грин дает двойную мотивировку: психологическую и магическую. Наиболее показателен с точки зрения жанра рассказ «Крысолов», в котором сюжет о непознанной сверхэмпирической природе бытия включает анализ психических состояний и описание ощущений героя. Необычные обстоятельства служат инструментарием для изображения психологического потенциала человека.
1. Слонимский М. Aлександр Грин - реальный и фантастический. Жизнь Алекандра Грина, роазанная им caмuм и eгo твременниками: Asmюбuoгрaфuчecкaя прoзa. Вocпoмuнaнuя. Москва: Издательство Литературного института им. AM Горького; Феодосия: Издательский дом «Коктебель», 2012: 291 - 304.
2. Колобаева ЛА «Никакой психологии», или Фантастика психологии? (О перспективах психологизма в русской литературе нашего века). Вoпрocы литераторы. 1999; № 2: 5 - 20.
3. Варламов A.K Але^андр Грин. Москва: Молодая гвардия, 2005.
4. Грин A.C Сoбрaнue coчuнeнuй: в 6 т. Москва: Правда, 1980.
5. Ковский В.Е. Poмaнmuчecкuй мир Але^андра Грина. Москва: Наука,1969.
6. Белый A. Священные цвета. Символизм как миропонимание. Москва: Республика, 1994: 201 - 210.
7. Кандинский В.В. О духовном в искусстве. Москва: Эксмо, 2020.
8. Топоров В.Н. Числа. Мифы народов мира. Энциклопедия. Москва: Советская Энциклопедия, 1988; Т. 2: 629 - 631.
9. Шарданова И.В. Структура символических образов «Дом» и «Путь» в рассказе A. Грина «Крысолов». Kyльmyрнaяжизнь Юга Poccuu. 2008; № 4 (29): 83 - 85.
10. Дикова Т.О. Pacc^bi Але^андра Грина 1920-х гoдoв: пoэmuкa oкcюмoрoнa. Диссертация ... кандидата филологических наук. Екатеринбург, 1996.
11. Димитриева ОА Вакхическая лексика, вербализующая объект питания, в художественном мире Aлександра Грина. Hayчный дuaлoг. 2021; № 4: 80 - 96.
12. Фромм Э. Забытый язык. Введение в науку понимания снов, сказок, мифов. Дyшa челжека. Москва: Республика, 1992: 179 - 298.
13. Фомин A.A. Ономастика «Фанданго» A. Грина: хронотоп и концептуальный план произведения. Изsecmuя Урaльcкoгo гocyдaрcmseннoгo yнuseрcumema. 2000; № 17: 133 - 146.
14. Белова О.И. Ватто и Прево: Эффекты зеркальности в литературе и искусстве. Весник Сaнкm-Пemeрбyргcкoгo yнuseрcumema. 2006; № 4: 11 - 18.
15. Лотман О.М. Куклы в системе культуры. Избранные статьи: в 3 т. Статьи по семиотике и типологии культуры. Таллинн: Длександра, 1922; Т. 1: 377 - 380.
16. Кобзев НА Романтизм Aлександра Грина (проблематика, герой, стиль). Кишинев: Штиинца, 1983.
17. Солнцева Н.М. Peпymaцuя куклы. Москва: Водолей, 2017.
18. Петрова НА Структура пространства в «Фанданго» A. Грина. ^фавит: Строение повествовательного текста. Синтагматика. Прагматика. Смоленск: СГПУ, 2004: 349 - 256.
19. Скороспелова Е.Б. Русская проза XX века: от A. Белого («Петербург») до Б. Пастернака («Доктор Живаго»). Москва: ТЕИС, 2003.
20. Цыганков Б.Д., Овсянников СА Психиатрия. Основы клинической психопатологии: учебник. Москва: ГЭОTAР-Медиа, 2021.
21. Грин A. Aвтобиографическая повесть. Воспоминания об Aлександре Грине. Ленинград: Лениздат, 1972: 526 - 527.
22. Важдаев В.М. Проповедник космополитизма. Нечистый смысл «чистого искусства» Aлександра Грина. Hoeый мир. 1950; № 1: 257 - 272.
23. Булгаков МА Собрание сочинений: в 5 т. Маапер и Маргарита. Пиама. Москва: Xудожественная литература, 1990; Т. 5.
References
1. Slonimskij M. Aleksandr Grin - real'nyj i fantasticheskij. Zhizn' Aleksandra Grina, rasskazannaya im samim i ego sovremennikami: Avtobiograficheskaya proza. Vospominaniya. Moskva: Izdatel'stvo Literaturnogo institute im. A.M. Gor'kogo; Feodosiya: Izdatel'skij dom «Koktebel'», 2012: 291 - 304.
2. Kolobaeva L.A. «Nikakoj psihologii», ili Fantastika psihologii? (O perspektivah psihologizma v russkoj literature nashego veka). Voprosy literatury. 1999; № 2: 5 - 20.
3. Varlamov A.N. Aleksandr Grin. Moskva: Molodaya gvardiya, 2005.
4. Grin A.S. Sobraniesochinenij:v 6 t. Moskva: Pravda, 1980.
5. Kovskij V.E. Romanticheskij mir Aleksandra Grina. Moskva: Nauka,1969.
6. Belyj A. Svyaschennye cveta. Simvolizm kak miroponimanie. Moskva: Respublika, 1994: 201 - 210.
7. Kandinskij V.V. O duhovnom v iskusstve. Moskva: 'Eksmo, 2020.
8. Toporov V.N. Chisla. Mify narodovmira. Enciklopediya. Moskva: Sovetskaya Enciklopediya, 1988; T. 2: 629 - 631.
9. Shardanova I.V. Struktura simvolicheskih obrazov «Dom» i «Put'» v rasskaze A. Grina «Krysolov». Kul'turnaya zhizn' Yuga Rossii. 2008; № 4 (29): 83 - 85.
10. Dikova T.Yu. RasskazyAleksandra Grina 1920-h godov: po'etika oksyumorona. Dissertaciya ... kandidata filologicheskih nauk. Ekaterinburg, 1996.
11. Dimitrieva O.A. Vakhicheskaya leksika, verbalizuyuschaya ob'ekt pitaniya, v hudozhestvennom mire Aleksandra Grina. Nauchnyj dialog. 2021; № 4: 80 - 96.
12. Fromm 'E. Zabytyj yazyk. Vvedenie v nauku ponimaniya snov, skazok, mifov. Dusha cheloveka. Moskva: Respublika, 1992: 179 - 298.
13. Fomin A.A. Onomastika «Fandango» A. Grina: hronotop i konceptual'nyj plan proizvedeniya. Izvestiya Ural'skogo gosudarstvennogo universiteta. 2000; № 17: 133 - 146.
14. Belova Yu.I. Vatto i Prevo: 'Effekty zerkal'nosti v literature i iskusstve. Vestnik Sankt-Peterburgskogo universiteta. 2006; № 4: 11 - 18.
15. Lotman Yu.M. Kukly v sisteme kul'tury. Izbrannye stat'i: v 3 t. Stat'i po semiotike i tipologii kultury. Tallinn: Aleksandra, 1922; T. 1: 377 - 380.
16. Kobzev N.A. Romantizm Aleksandra Grina (problematika, geroj, stil'j. Kishinev: Shtiinca, 1983.
17. Solnceva N.M. Reputaciya kukly. Moskva: Vodolej, 2017.
18. Petrova N.A. Struktura prostranstva v «Fandango» A. Grina. Alfavit: Stroenie povestvovatel'nogo teksta. Sintagmatika. Pragmatika. Smolensk: SGPU, 2004: 349 - 256.
19. Skorospelova E.B. Russkaya proza ХХ veka: ot A. Belogo («Peterburg») do B. Pasternaka («Doktor Zhivago»). Moskva: tEiS, 2003.
20. Cygankov B.D., Ovsyannikov S.A. Psihiatriya. Osnovy klinicheskojpsihopatologii: uchebnik. Moskva: G'EOTAR-Media, 2021.
21. Grin A. Avtobiograficheskaya povest'. Vospominaniya ob Aleksandre Grine. Leningrad: Lenizdat, 1972: 526 - 527.
22. Vazhdaev V.M. Propovednik kosmopolitizma. Nechistyj smysl «chistogo iskusstva» Aleksandra Grina. Novyj mir. 1950; № 1: 257 - 272.
23. Bulgakov M.A. Sobranie sochinenij: v 5 t. Master i Margarita. Pis'ma. Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1990; T. 5.
Статья пoаmyпuлa s редакцию 04.05.22
