CC BY
113
друг другу Петровский и Никольский мотивы. Петровские принципы, сохраняющиеся в современной русской жизни, искажают её христианские основы, становятся источником идеологических и бытовых трагедий.
Библиографический список
1. Антонов Б.И. Мосты Санкт-Петербурга. -СПб., 2002. - С. 7-9.
2. Баталова Т.П. «Уличные впечатления»
Н.А. Некрасова. Пушкинские традиции // Русская словесность: проблемы эволюции и поэтики. Сборник научных статей. - СПб., 2008. - С. 71-75.
3. Ф.М. Достоевский. ПСС в 30 томах. - Л.; СПб., 1972-1990. - Т. 6.
4. Житие и чудеса Святителя Николая Чудотворца и слава его в России. - СПб., 1899. - Репринтное издание. - СПб., 1998. - С. 460-461.
5. Жития святых: «Четьи - минеи свт. Дмитрия Ростовского». Месяц декабрь. - Изд-во Рож-
дества Богородицы Свято-Пафнутьев Боровский монастырь, 1997. - С. 199.
6. Краснов Г. В. Каноническая ситуация в сюжете // Русская литература XIX в.: Вопросы сюжета и композиции. - Горький, 1975. - С. 107-114.
7. Краснов Г. В. Сюжеты русской классической литературы. - Коломна, 2001. - С. 25-45.
8. Н.А. Некрасов. ПСС в 15 томах. - Л.; СПб., 1981-2000. - Т. 2.
9. Отечественные записки. - 1858. - .№6. - Отд. «Смесь». - С. 64-65.
10. Прыжов И.Г. История кабаков в России. -М., 1992. - С. 201-258.
11. Тихомиров Борис. «Лазарь! Гряди вон.» Роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» в современном прочтении. - СПб., 2005. - С. 112-113.
12. ЭпштейнМ.Н. Природа, мир, тайник вселенной... Система пейзажных образов в русской поэзии. - М., 1990. - С. 93-95.
УДК 821.161.1
Вовна Алексей Владимирович
Институт международного права и экономики им. А.С. Грибоедова
lgkihney@yandex.ru
ПРОБЛЕМА «ПЕТЕРБУРГСКОГО ТЕКСТА»: СОВРЕМЕННЫЕ ПОДХОДЫ
Статья посвящена петербургскому тексту в русской литературе. Даются разные теоретические точки зрения на проблему петербургского текста и петербургского мифа. Анализируется история изучения данных феноменов и выявляется их общая теоретическая база, рассматриваются разные теоретические ракурсы.
Ключевые слова: петербургский текст, петербургский миф, пространство, время, эсхатология, семиотика, символ, город, мифопоэтика.
Изучение петербургского текста русской культуры имеет давнюю историко-литературную традицию. Еще в работах Н.П. Анциферова было показано, что произведения русских классиков, посвященные петербургской тематике, отличаются высокой степенью общности, позволяющей рассматривать их как некое единство [см.: 1].
Однако принципиально новый этап изучения образа Петербурга в русской классической литературе связан с именем Б.В.Томашевского. Исследователь считает, что «тематический» подход к изучению Петербурга в русской классике оказывается явно недостаточным, поскольку Петербург является не только темой произведений, но и их неким организующим началом (ср. особую роль городского пейзажа, «идеологического и эмоционального отношения» к городу, образа героя, «живущего, мыслящего и страдающего» в Петербурге) [7, с. 410].
Систематическое изучение петербургского текста в заданном Б.В. Томашевским ракурсе начинается в структурно-семиотической ветви советского литературоведения. Здесь Петербург действительно предстает как некий внутренне связанный текст, обладающий собственным набором образов, мотивов, сюжетов и героев.
В обширной структурной парадигме можно выделить несколько направлений изучения петербургского текста. Все они, так или иначе, пересекаются, однако в каждом из них существует своя доминантная тема. Первое направление связано с изучением петербургского текста в широком «языковом» аспекте (от особенностей языкового воплощения Петербурга до аллюзий и реминисценций). Это направление преимущественно связано с именем З.Г. Минц.
З.Г. Минц занимается именно петербургским текстом (хотя ей приходится затрагивать по необ-
© Вовна А.В., 2010
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 2, 2010І
ходимости и петербургскую мифологию). Так, в ее работе (написанной совместно с М.В. Безродным и А.А. Данилевским) Петербург предстает как некое текстовое образование, пронизанное единым смысловым сюжетом. Недаром З.Г. Минц особенное внимание уделяет «языковому» воплощению петербургской темы. Ср.: «”Петербургский текст” XIX в. становится носителем единого художественного языка, играющего в символистских произведениях важную роль интерпретирующего кода. Только сопоставление вновь создаваемого образа-символа с кодирующей традицией, с контекстом «петербургской классики» и определение его места в «петербургском тексте» XIX в. создают значения символистских образов и произведений». Это связано с тем, что «представленный «петербургским текстом» XIX в. «язык петербургской литературы» важен для символиста, как и для предшествующих художников, не в качестве извлеченной из текста системы, а именно в своем реальном текстовом воплощении - как живая совокупность произведений (и их фрагментов). Поэтому петербургская классика фактически становится темой для «нового искусства», а весь «петербургский текст» (как часть универсального «текста культуры») получает статус «третьей действительности», отображаемой наряду с «мирами идей» («идея» Петербурга) или их материальных воплощений (история, быт Петербурга и т.д.). В обеих этих функциях (кода и темы) цитируемое произведение оказывается, однако, в иной плоскости, чем цитирующее (код - сообщение, «реальность» - отражение), что существенно отличает символистскую рецепцию культуры от предшествующих ее форм» [6, с. 103, 104].
Характерно, что исследовательница также отмечает «мифогенность» петербургского текста. В частности, Минц пишет о том, что он «оказывается одним из основных «текстов-интерпретаторов» для «неомифологических» произведений русских символистов, отчасти сопоставимым даже с такими, например, кардинальными для «нового искусства» текстовыми единствами, как античная мифология, Четвероевангелие с Апокалипсисом и др. Сами же творения символистов в значительной степени выступают как «тексты о текстах» - своеобразные художественные метатексты» [6, с. 104].
Специфической чертой подхода З.Г. Минц к петербургскому тексту является исследование
его интертекстуальных основ. Так, исследовательница выявляет комплекс классических текстов петербургского мифа (своего рода смысловое «ядро» петербургской мифологии), на которых и базируются художественные тексты ХХ века, использующие «петербургские» лейтмотивы и образы. Ср.: «Ядро вычленяемого символистами 1900-х гг. «петербургского текста» XIX в. — это «Медный всадник» и «Пиковая дама» Пушкина, «Петербургские повести» Гоголя, «Бедные люди», «Двойник», «Хозяйка», «Записки из подполья», «Преступление и наказание», «Идиот» и «Подросток» Достоевского (а «ядром ядра» здесь будут первое и три последних произведения). На границе «петербургского текста» располагаются реже цитируемые «Домик в Коломне», урбанистическая лирика Некрасова, отдельные произведения Ап. Григорьева, публицистика Чаадаева, славянофилов и “почвенников”» [6, с. 104].
Итак, З.Г. Минц действительно применяет сугубо литературно-лингвистический подход к петербургскому тексту. Она закладывает основы теории «петербургской интертекстуальности» и объясняет ее механизмы. Исследование
З.Г. Минц для нашей работы оказывается особенно важным, поскольку мы будем обращаться к интертекстуальному и сугубо языковому пласту петербургского текста, в гетерогенном семантическом поле которого происходит своеобразная перекодировка значений, за счет чего генерируются новые смыслы.
Вторая, структурно-семиотическая, ветвь занимается преимущественно мифопоэтикой Петербурга, то есть представители этого направления исследуют большей частью петербургский миф. Поэтому в такого рода исследованиях большое внимание уделяется построению «модели» Петербурга, с проекциями на древние архетипи-ческие символы города.
Так, В.Н. Топоров в своей фундаментальной статье «Текст города-девы и города-блудницы в мифологическом аспекте» проводит параллели архетипических городов древности с современными мифологизированными городами. Он полагает, что «более поздние тексты города так или иначе откликаются на темы, коренящиеся уже в образе города-девы. Из них здесь достаточно назвать три: 1) город как родовое место (т.е. место, где находится род и где он рождается, ср. город-мать, «метрополис»); 2) жертвенность города; 3) город и случай-шанс, выбор (жизнь или смерть,
120
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 2, 2010
победа или поражение, благо или зло), а также указать дальнейшее развертывание «городской» мифологии, воспроизводящее архаичные мотивы (ср. Москва-матушка: Петербург-батюшка и мифологизированные описания их противоположных качеств при оппозиции «круглые» города: «квадратные» /четырехугольные/ города)» [8, с. 131].
Ю.М. Лотман, исследуя семиотику городского текста, отмечает принципиальную культурную неоднородность, что, в конечном счете, позволяет городу стать «генератором» различных культурных кодов. Ср. мнение исследователя о том, что «город, как сложный семиотический механизм, генератор культуры, может выполнять эту функцию только потому, что представляет собой котел текстов и кодов, разноустроенных и гетерогенных, принадлежащих разным языкам и разным уровням. Именно принципиальный семиотический поли-глотизм любого делает его полем разнообразных и в других условиях невозможных семиотических коллизий. Реализуя стыковку различных национальных, социальных, стилевых кодов и текстов, город осуществляет разнообразные гибридизации, перекодировки, семиотические переводы, которые превращают его в мощный генератор новой информации. Источником таких семиотических коллизий является не только синхронное соположение разнородных семиотических образований, но и диахрония: архитектурные сооружения, городские обряды и церемонии, самый план города, наименования улиц и тысячи других реликтов прошедших эпох выступают как кодовые программы, постоянно заново генерирующие тексты исторического прошлого. Город - механизм, постоянно заново рождающий свое прошлое, которое получает возможность сополагаться с настоящим как бы синхронно. В этом отношении город, как и культура, - механизм, противостоящий времени» [4, с. 325].
В целом в своих работах, посвященных проблеме петербургского мифа, Ю.М. Лотман исследует специфику Петербурга в рамках общей семиотики города и - шире - в рамках семиотики пространства. Так, в статье «Художественное пространство в прозе Гоголя» Ю.М. Лотман выявляет главную особенность петербургского то-поса в произведениях Н.В. Гоголя, которая заключается в его двойственности: с одной стороны, это пространство, отличающееся чрезвычайно конкретностью и вещной «наполненностью», но, с другой стороны, оно оказывается ложным
и мнимым. Ср.: «пространство обладает особым свойством: будучи непрерывно во вполне реальном смысле, на уровне обозначающего (план «меню»), оно абсолютно пусто (образует «непрерывность пустоты»): дыра, прореха, бездна -на уровне денотата (план «натуры»). Эта двойная конструкция достигается чрезвычайной конкретностью, вещественностью пространства, которое одновременно оказывается совершенно мнимым» [5, с. 649].
Третья ветвь исследований петербургского мифа связана преимущественно с историко-литературным, а не теоретическим подходом. В такого рода исследованиях, как правило, ученые идут от материала к теории. В этом ракурсе изучаются преломления петербургского мифа в разных литературных течениях и направлениях (а также в творчестве отдельных авторов). Мы выделили наиболее важные работы, которые непосредственно касаются нашей темы.
Подробно символизм в аспекте избранной нами темы был изучен Л.А. Колобаевой. Исследовательница дает целостную концепцию развития русского символизма, в рамках которой большое внимание уделяется и петербургскому мифу русской литературы в его символистском изводе. Так, анализируя поэму Д. Мережковского «Бог», Л.А. Колобаева отмечает, что «повествование в поэме выходит на уровень более широкий, эпический, связанный с планом историческим, с темой Петербурга и России. Поэма не случайно названа «петербургской», и в ней автор касается многих характерных для русской литературы “петербургского периода” мотивов, которые позднее будут развиты в романах самого Мережковского и в “Петербурге” А. Белого, а много позже - в “Поэме без героя” Анны Ахматовой» [2, с. 33]. Как видим, исследовательница выстраивает парадигму развития петербургского мифа, характерную для модернистской культуры ХХ века.
Интересен анализ петербургской темы в творчестве А. Белого, непосредственно касающийся нашей темы. Исследовательница показывает, как мифология Петербурга причудливым образом переплетается с античными мифологемами Диониса и Аполлона. Так, «в романе “Петербург” дионисическое и аполлоническое начала явлены в своей крайней и гротескной форме как некие символические выражения двух основных начал в жизни Российского государства и русской ис-
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 2, 2010
121
тории - западной по происхождению идеи Порядка, доведенной до абсурда и олицетворенной в образе сенатора» [2, с. 217].
Исследование петербургского мифа в современном литературоведении может вестись и с других, более частных точек зрения, но магистральная стратегия исследования обозначена, прежде всего, в вышеназванных трудах.
Библиографический список
1. Анциферов Н.П. Душа Петербурга // Анциферов Н.П. «Непостижимый город...» - Л., 1991.
2. Колобаева Л.А. Русский символизм. - М., 2000.
4. Лотман Ю.М. Символика Петербурга //
Лотман Ю.М. Семиосфера. - СПб., 2001.
5. Лотман Ю.М. Художественное пространство в прозе Гоголя // Ю.М. Лотман о русской литературе. - СПб., 2005.
6. Минц З.Г. Петербургский текст и русский символизм // Минц З.Г. Блок и русский символизм: Избранные труды: В 3 кн. - СПб.: Искусство - СПб, 2004. - Кн. 3: Поэтика русского символизма.
7. Томашевский Б.В. Пушкин: Материалы к монографии. - М.; Л., 1961. - Кн. 2.
8. Топоров В.Н. Текст города-девы и города-блудницы в мифологическом аспекте // Исследования по структуре текста. - М., 1987.
9. Анциферов Н.П. Быль и миф Петербурга. -Пг., 1924.
Гусейнова Лейла Гасан гызы
Азербайджанский технический университет leylaguseynova@mail.ru
ХАРАКТЕРНЫЕ ЧЕРТЫ, СБЛИЖАЮЩИЕ ГЕРОЕВ ПРОИЗВЕДЕНИЙ И. МЕЛИК-ЗАДЕ С ГЕРОЯМИ РАССКАЗОВ В. ШУКШИНА
В статье сделана попытка определить основные ориентиры и переклички В. Шукшина и азербайджанского писателя И. Мелик-заде при создании концепции характера.
Ключевые слова: Василий Шукшин, Иси Мелик-заде, принципы концепция, характер, герой, сюжет, писатель.
В русском советском и в современном нам российском литературоведении В. Шукшина, как правило, рассматривают как чисто национального писателя, у которого нет, и не может быть аналогов среди представителей других национальных литератур. Проведенная в настоящей статье параллель между произведениями В. Шукшина и азербайджанского писателя напрочь опровергла этот постулат. Как оказалось, у В. Шукшина есть немало точек соприкосновения в подходе к проблеме, в воссоздании образов, в раскрытии темы с его современником - азербайджанским писателем Иси Мелик-заде. Это позволяет прийти к выводу, что такого рода параллели можно провести между В. Шукшиным и другими национальными писателями.
Так, например, в произведениях И. Мелик-заде наблюдается шукшинский тип героя-чудика. Таким же вроде бы чудиком обрисован образ юного Давуда из рассказа И. Мелик-заде «Корзина винограда». В самом деле, как не назвать чудачеством странное и совершенно алогичное поведение литературного героя, который в пору своей молодости решает тайком воровать виноград из колхозного сада: «Значит, теперь, такое дело,
Кара Курбан... Каждую ночь буду тебе в сад приходить, виноград буду воровать, а ты поймай, коли сумеешь» [2, с. 71].
И это при том очевидном условии со стороны государственного сторожа, что «сладкий плод» не был запретным. Доступ был вполне открытым, и доверие к человеку обеспечено: «Сгорая со стыда, он (старик Курбан. - Л.Г.) больше не ходил в кузню, ни секач поправить, ни нож наточить - он не однажды посылал к Давуду сказать, мол, пошутил и ладно, чего тебе по ночам воровством заниматься, приходи днем, я же к тебе с легкой душой -бери, сколько унесёшь» [3, с. 72].
На наш взгляд, усиливают элемент чудаковатости некоторые авторские реплики, как и у В. Шукшина, брошенные незаметно, вскользь. («Береги свой сад! - следует, например, шутливое и полудетское напутствие). «Люди, конечно, прознали, -продолжает автор, - как Давуд с Кара Курбаном в прятки играет, посмеиваться начали» [4, с. 72].
Заметим также, что герои В. Шукшина и Иси Мелик-заде устраивают свои «мини-спектакли» только с целью исполнения желания близких им людей, и комедийное начало в рассказах доминирует. Однако стиль азербайджанского прозаика
122
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 2, 2010
© Гусейнова Л.Г., 2010
