CC BY
39
циальной справедливости. Так, иммигрант-араб должен понять, что канадский капитализм особенный, с некоторой примесью социализма. Граждане обеспечиваются социальной страховкой, безработные -пособиями по безработице. Для первого поколения иммигрантов встать на этот путь не так уж просто. Для второго же поколения - такая ситуация, по словам профессора Ауна, вполне приемлема.
«Азия и Африка сегодня», М., 2005 г., № 5, с. 46-50.
Татьяна Дронзина,
профессор кафедры международных отношений и безопасности Софийского университета, София (Болгария) ТЕРРОРИСТКИ-СМЕРТНИЦЫ
Глобальный терроризм, светский и религиозный, обрел женское лицо. Женский терроризм потрясает. Растущее число террористических акций, осуществляемых женщинами, не оставляет никакого сомнения в том, что их тела — столь же эффективно поражающее оружие, как и тела их мужей, братьев и отцов. Но «послание» женского терроризма намного сильнее, куда более впечатляющее. Формирование специфической субкультуры смерти или, точнее, му-чениче-ства — факт, который виден и невооруженным глазом. Достаточно обратить внимание лишь на динамику предпринимаемых самоубийцами (как мужчинами, так и женщинами) террористических актов, чтобы убедиться: факт этот подтверждается многочисленными доказательствами. Но не менее многочисленны и доказательства стремления женщин участвовать в этих актах, что порой заставляет удивляться даже исследователей-регионалистов. Ислах Джадд, палестинка по происхождению, уроженка Каира и преподаватель феминистских исследований в расположенном около Рамаллы палестинском университете Бир-Зейт, сообщает, что на вопрос «Вам, как женщинам, не странен ли феномен террористок-самоубийц?» — ее студентки ответили: «Почему? Чему вы удивляетесь? Было бы странно, если бы женщины к нему не присоединились».
Чтобы представить женщину как идеальный тип, чаще всего используют определения «мягкая», «склонная к подчинению», «отрицающая насилие». Однако эти устоявшиеся представления о женщине не выдерживают испытания конфликтной действительностью.
Общепринятое восприятие женской природы отнюдь не мешает женщинам убивать и совершать самоубийственные акции. И все же даже тогда, когда поведение террористок квалифицируется как экстремальная форма насилия, общественное мнение продолжает интерпретировать его так, будто бы оно целиком обусловлено ситуацией несправедливости и обездоленности, в которой оказались эти женщины. Средства же массовой информации, сообщая о террористических акциях, совершаемых женщинами, пытаются оправдать деяния, противоречащие не только нашему пониманию природы «слабого пола», но и нашим интуитивным представлениям о справедливости и образе человеческой жизни. Пока мы больше знаем о мужчинах, выбравших, по их мнению, самый короткий путь к благоволению Аллаха, чем о женщинах-террористках. Их закрытые лица хранят тайну; нет ответа на вопрос, почему они выбрали смерть и отринули жизнь. Аналитики, занимающиеся феноменом нового глобального терроризма, считают, что у них достаточно эмпирического материала для воссоздания обобщенного портрета террориста-самоубийцы мужчины. Иное дело — женщины-смертницы: в отношении их мы можем только предполагать, каким образом они были вовлечены в террористическую сеть, как прошли необходимую подготовку, какими мотивами оправдывали свое участие в террористических акциях. Точные ответы на все эти вопросы можно получить только у самих смертниц, талибы, курды, афганцы, чеченцы... В сущности, в рядах подозрительных «иных» может оказаться любой — любая радикальная организация, любая лишенная равноправия этническая группа, любое меньшинство, выражающее недовольство своим положением, своим недостаточным участием во власти. В эпоху глобального терроризма «иной» — это ад... Такое понимание, такая точка зрения и лежат в основе тезиса о «новом глобальном терроризме», на котором строится статья. Суть же тезиса резюмируется следующим образом.
1. Каковы бы ни были причины появления этого терроризма, он — одна из сторон беспрецедентного конфликта между властью легитимной и публичной и властью нелегитимной, непубличной (неважно, что из себя представляет эта последняя в каждом конкретном случае).
2. Беспрецедентен конфликт потому, что возник — да только и мог возникнуть — в глобальном времени и в глобальном социальном пространстве.
3. В этом конфликте логистика нелигитимной и непубличной власти возможна прежде всего благодаря высокой степени нестабильности, свойственной мобильному, сетевому, высокотехнологическому обществу; ибо массовое поражение такого общества достигается и без применения оружия массового поражения.
На вопрос, в каком направлении движется мир в процессе глобализации, Энтони Гидденс ответил: «Глобализация неизбежна... Современный мир и нынешняя ситуация содействуют появлению новых рисков, с которыми мы сталкиваемся как в нашей обыденной жизни, так и на поле международных геополитических отношений. Эти риски должны рассматриваться по-новому и противостоять им надо с помощью новых инструментов». Комментируя террористические акты в Мадриде, испанский журналист Фернандо Вакеро отметил, что события 11 марта 2004 г., повлекшие за собой гибель сотен невинных людей, означали: Испании пришлось испытать одно из самых тяжелых и непредвиденных последствий глобализации . А по мнению Мэри Кэлдор, преподавателя политологии в Лондонской школе экономики, случившееся в тот день «качественно отлично» от всего, что ранее происходило в Европе.
Утверждение о том, что какое-то явление новое, требует его убедительного определения. И научный, и вненаучный дискурсы содержат тысячи определений терроризма: одни из них фокусируются на участниках террористических акций, другие — на целях, третьи — на способах осуществления. Определение терроризма не является всего лишь интеллектуальным упражнением — от того, какое определение предлагается и принимается, зависят и ответная реакция, и антитеррористическая политика. «Без определения терроризма, — отмечал исполнительный директор израильского Института борьбы против терроризма Б.Ганор, — невозможно сформулировать, стимулировать и достигнуть международного соглашения против терроризма». В частности, отсутствие общепринятого определения природы терроризма позволяет некоторым государствам «уклоняться от обязанности выдачи участников и организаторов террористических актов.
Различия в определениях терроризма не мешают большинству аналитиков сходиться в одном: от других форм насилия его отличают две основные характеристики. Во-первых, он направлен против гражданских лиц, что, собственно, и позволяет проводить четкую грань между ним и войной. Во-вторых, он использует насилие ради дости-
жения цели; цель же заключается в том, чтобы вызвать страх среди людей, образующих некую единую общность (нацию, этническую или религиозную группу), выбранную мишенью для террора. В работе «Политический терроризм» А.П.Шмидт и А.И.Юнгман цитируют 109 определений терроризма, принадлежащих ведущим исследователям феномена. С помощью количественного анализа соавторы выделяют основные, чаще всего отмечаемые элементы терроризма. Это насилие / сила (83,5 % упоминаний в определениях); политика (65 %); страх, террор (51 %); угрозы (51 %); воздействие на психологическое состояние и психологические реакции (41,5 %); выбор целей и жертв (37,5 %); спланированная в международном масштабе и системно организированная деятельность (32 %); методы ведения боя, стратегия, тактика (30,5 %).
Не менее важны проблемы, не охватываемые определениями терроризма. Необходимо выяснить, где пролегает граница между терроризмом и другими формами политического насилия; являются ли государственный терроризм и терроризм движений сопротивления разными аспектами одного и того же феномена; можно ли (и на какой основе) провести грань между терроризмом, с одной стороны, преступными деяниями, войнами и проявлениями душевного заболевания - с другой. И еще: не является ли терроризм следствием принуждения, насилия, доминирования или воздействия; можно ли из-за каких-либо обстоятельств признать законным применение методов террора и, если ответ положителен, из-за каких именно; как соотносятся партизанская война и терроризм, преступность и терроризм. Автор не собирается вступать в споры по поводу определения терроризма. В статье, в качестве всего лишь исследовательского инструмента, используется определение Б.Ганора: терроризм — это умышленное применение насилия против гражданских лиц или гражданских объектов, направленное на достижение определенных политических целей. Сразу же возникает вопрос: если оно верно, то в чем различие между «классическими» и новыми проявлениями терроризма? В чем заключается «то качественно новое» (если оно вообще существует), о котором говорит Кэлдор? Сама она считает, что дело не в возрастании числа террористических актов (да и трудно установить, стали они в последние годы совершаться чаще или нет); скорее всего, «качественно новое» — это перемены, происходящие как с акторами террора, так и в выборе форм насилия.
Одна из характерных особенностей глобализации — это появление на арене международных отношений множества негосударственных акторов, способных конкурировать с государствами. В результате формируется глобальная система гетерогенного характера, следующим образом описываемая О.Юнгом. «Чтобы понять систему смешанных акторов, надо отказаться от предположения об однородности ее участников, пересмотреть роль государства как фундаментальной единицы мировой политики. Мы становимся свидетелями появления новой ситуации — взаимодействия многих качественно различных акторов в условиях, когда отсутствуют какие-то заранее установленные иерархические отношения господства и подчинения. В смешанной системе вопросы политической структуры, компетентности, прав и обязанностей не могут рассматриваться на основе обычных представлений о доминировании только одного типа акторов; значит, эти вопросы стоило бы пересмотреть, выдвинув гипотезу о различии результатов при различных типах отношений». По своей силе «качественно новые» негосударственные акторы соизмеримы с государствами. Их сила — производное от многолетних капиталовложений. Источники и природа этих капиталовложений нам плохо известны. Ясно, однако, что благодаря им создается сама возможность сделать насилие средством влияния и на внутригосударственном, и на международном уровнях. Кроме того, эти капиталовложения, скорее всего, неоднородны по своему происхождению, следовательно, неоднозначны по производимому ими эффекту. Поэтому не стоит удивляться, что (по удачному выражению, прозвучавшему в разговоре автора статьи с двумя голландскими журналистами, которым довелось наблюдать за развитием конфликта в Македонии) в одном лагере могут оказаться настоящие борцы за национальное освобождение, международные наемники, авантюристы и просто преступники.
Классический терроризм был мотивирован левыми или правыми, но в любом случае — светскими политическими идеологиями. В основе нового глобального терроризма лежат религиозные или этно-националистические доктрины. Влияние этих доктрин обусловлено их выраженной направленностью на иной тип идентичности — религиозной или этнической, хотя сам этот тип очень часто маркирован старыми, левыми или правыми, идеологиями. Возьмем для примера этническую идентичность. Что отличает ее, как особый тип социальной идентичности? То, что ее корни уходят в прошлое, в культуру и историю, тогда как внешние проявления связаны с современными
процессами. Этот тип идентичности — призма, но призма непростая: она не только «преломляет» действие каких-то факторов, но может сама стать источником излучения, приобрести самостоятельное значение. Происходит это тогда, когда определенным образом выстроенный политический курс превращает этническое начало в единственно значимую величину. Этническую идентичность трудно описывать; она не возникает в процессе развития, а дается фактом рождения, реже — выбора; она ощущается и воздействует как на индивидуальном, так и на групповом уровнях. А самое главное - на обоих уровнях она вызывает мощные эмотивные реакции, откуда и проистекает значительнейшая часть ее силы и влияния. Она выступает в качестве гаранта выживания человека, его способности успешно ориентироваться в быстро меняющемся и часто враждебном мире, или, говоря словами Ч.Тайлора, — в качестве «знакомого контекста культуры», позволяющего человеку принимать правильные решения. Неудивительно, что защита этнической идентичности часто воспринимается как своего рода категорический императив, как долг, неукоснительно соблюдаемый даже и тогда, когда для его исполнения требуется пожертвовать собственной жизнью. Логически отсюда следует вывод, что мотивация террористов, будь то мужчины или женщины, лежит за гранью религиозного, что питают ее соки этнонационализ-ма, а устойчивость придает лояльность по отношению к собственной этнической общности.
Другой очень значимый фактор появления новых радикальных идеологий — это ситуация нестабильности и, как следствие, отсутствия безопасности. Нестабильность — и прямой результат, и характернейшая черта глобализации; мир социальных отношений в условиях глобализации не более стабилен, чем постоянно обновляющийся мир техники и технологий. Социальная нестабильность — прямое следствие невиданной социальной мобильности. Разворачиваясь сразу на национальном и на международном уровнях, эта мобильность подрывает прежние единые критерии прогресса. То, что данная политическая элита полагает прогрессивным новшеством, часто яростно отрицается общностью, руководимой той же элитой. Отрицание нового — составной элемент любого фундаментализма. Автор исследования об этническом национализме Уго Альтермат отмечал, что различные типы фундаментализма суть реальный продукт модернизации. Ибо воспоминания об общем происхождении значимыми становятся как раз в мире меняющемся, в котором волны быстрой модернизации и
либерализации разрушают опорные конструкции духовно-религиозной сферы (образно говоря — смывают ее слонов, ее черепаху) и тем самым дезориентируют личность. Фундаментализм есть не что иное как выраженное стремление к уютной безопасности закрытого мира, закрытого образа жизни; он всегда предполагает возвращение к знакомому и надежному. В то же время, стремясь демонизи-ровать современную культуру, он достигает поставленных им целей современными средствами. И вряд ли может быть по-другому: как мобилизующая идеология, он возникает на осколках и из осколков — и уже поэтому причастен новому, разрушившему былое единство представлений о развитии.
Теперь посмотрим, что означает отсутствие безопасности. Безопасность — поистине глубокая человеческая потребность. Речь в данном случае идет о широком понимании безопасности: о понимании (или ощущении) безопасности, имплицитно предполагающем, что мы знаем, откуда мы идем и куда направляемся; знаем, что смерть — не конец существования; знаем, что в жизни и в смерти мы связаны с другими узами родства, семьи, совместными убеждениями, мнимым или действительным историческим опытом и что связи эти позволяют нам достойно пережить наше индивидуальное существование, разделить с другими наше экзистенциальное одиночество, равно как и одиночество появления и ухода. Но мы стремимся сохранить эти связи не только из эмоциональных побуждений, а еще потому, что ими определяется наше место в социальном мире. Чувство безопасности дает принадлежность; но принадлежность достигается по-разному, в том числе с помощью насилия. В многоэтнических обществах стремление к безопасности часто проявляется специфическим образом, например, в существовании замкнутых параллельных миров, которые, по выражению М. Смита, встречаются «только на рынке». Достаточно вспомнить, что все террористы-самоубийцы, погибшие 11 сентября 2001 г., как и организаторы террористических актов в марте 2004 г. в Мадриде, получили образование на Западе. Эти люди — продукт маргинализации, социального исключения и дискриминации; о них мало известно; их общности почти не исследованы; а между тем, будучи иммигрантами и членами этнических или религиозных меньшинств, они живут бок о бок с гражданами государств Запада. У безопасности есть и чисто технический аспект. В 2004 г., во время моего пребывания в Туринском университете, там произошло знаменитое короткое замыкание — перерыв в поступле-
нии электричества, на 12 с половиной часов поставивший с ног на голову всю жизнь итальянцев. Оно ярко показало, что выход из строя одного технически уязвимого элемента приводит к всеобщему хаосу и что вызвать хаос легко. Новый глобальной терроризм пользуется именно этой технической уязвимостью. После введения ключевых слов «terrorist» и «manual» в поисковой системе Google появляются 9 тыс.(!) ссылок на руководства по терроризму. Иными словами, на открытых, всем доступных интернет-страницах можно без труда найти огромный массив информации, необходимой для проведения террористической акции. Вне зависимости от того, какие ответные меры используются против терроризма, без знания и понимания его организационных форм борьба с ним, скажем так, осложняется. На сегодняшний день эти формы исследованы менее всего. Между тем именно ими определяется процесс принятия решений в ходе подготовки и проведения террористических актов. Если бы мы хорошо знали эти формы, можно было бы с высокой точностью прогнозировать будущие действия террористов.
Один из ответов на вопрос, чем объясняется прочность Аль-Каиды, несмотря на все нанесенные ей удары и образование международной антитеррористической коалиции, как раз и заключается в том, что мы имеем здесь дело с настоящей глобальной организацией. Но известна ли ее организационная структура? Пока с уверенностью можно сказать, что она не пирамидальная. В отношении всего остального вопросов куда больше, чем ответов. Является ли Аль-Каида сетью, картелем, «зеленым интернационалом» или коалицией различных организаций? Каким образом связаны ее структурные единицы и как принимаются их решения? Как доставляются и распределяются ресурсы? Централизировано или автономно управление каждой из входящих в нее структурных единиц? Ответить на эти вопросы — значит во многом понять и мотивы организаторов и участников террористических актов, совершаемых смертниками — мужчинами и женщинами. Испанский журналист Хулио Хуан Барди замечает: «Возглавляемые США сторонники фронтальной стратегии добились незначительной международной поддержки своих конкретных действий, несмотря на то, что в глобальном плане все нации и народы объявлены борцами против терроризма». И продолжает: «Фронтальность западного мира распалась во время войны в Ираке. Принятая ООН резолюция № 1441, осуждающая международный терроризм, доказала, что глобализация уже вошла в сферу политики».
Как представляется автору статьи, пока еще не выяснено, что содействует превращению «успешных» террористических организаций в действительно глобальные, т. е. такие, которые черпают свои возможности, ресурсы и жизненные силы из огромного источника — из взаимосвязанности глобального мира. Может быть, это обстоятельство и требует выдвижения более объемной точки зрения или концепции. Ведь «чтобы понять феномен Аль-Каиды, ее следует рассмотреть как идеологию, политическую программу, специфический взгляд на жизнь, которого придерживаются все больше и больше молодых мусульман, преимущественно мужчин». События последних лет доказывают, что его также придерживаются все больше и больше молодых женщин.
Акции террора, осуществляемые самоубийцами, — не новое явление. Совершались они в разные эпохи, в ареалах разных культур и религий, и это обстоятельство не дает основания говорить о каких-то особых связях или четко выявляемых предрасположенностях. Тем не менее современный терроризм смертников отличен от своих более ранних аналогов. Сегодня идущие на эти акции люди полностью отдают себе отчет в том, что они — не более чем живые бомбы. И выбор их совершенно сознателен! В том-то и дело, что одна из главных характеристик современного терроризма смертников — понимание исполнителем того непреложного факта, что его смерть есть важней -шее, можно сказать, непременное условие успеха его миссии. Террористические акции с участием смертников — дешевое и доступное оружие, а сами исполнители этих акций — террористы однократного употребления. Если отбросить эмоции, то следует признать, что акции смертников наилучшим образом решают самый трудный вопрос террористической атаки: как покинуть место ее совершения. А если добавить, что женщинам значительно легче добраться до избранной цели, чем мужчинам, что первые возбуждают меньше подозрений, чем вторые, следовательно, лучше могут обеспечить неожиданность, внезапность акции, да и ценятся женщины значительно дешевле мужчин, то нетрудно понять, почему, вопреки традиционным запретам, мусульманки все более и более рассматриваются как резервная армия джихада.
Итак, можно определить акции террористов-смертников как насильственные мотивированные действия, осуществляемые при полном осознании исполнителем того, что он обязательно погибнет вместе с объектом своего нападения. Современный террорист — но-
ситель специфической субкультуры смерти, которая и есть его сильнейшее оружие. Вдобавок ореол мученичества делает акцию одновременно привлекательной для исполнителя и легитимной для представляемой им или ею общности. Невозможно с абсолютной точностью подсчитать количество групп, использующих терроризм смертников. Двадцать лет тому назад он рассматривался как чисто ближневосточный феномен, а затем распространился по всему миру, выйдя за пределы традиционных районов напряженности и конфликтов. Терроризм смертников — это тот глобальний инструмент, который позволяет использующим его организациям паразитировать на глобальной уязвимости глобального мира. В 1980-е годы полем действия сторонников этого типа терроризма были Ливан и Шри-Ланка, в 1990-е действия террористов-смертников распространились на значительно более широкий круг стран — на Израиль, Индию, Алжир, Пакистан, Турцию, Танзанию, Кению. С нарастанием процесса легальной и нелегальной иммиграции увеличиваются возможность и вероятность формирования международных террористических структур в странах Западной Европы, в США и других странах антитеррористической коалиции: терроризм становится непосредственной угрозой для граждан этих стран.
По сведениям из различных источников, сейчас насчитывается от 10 до 17 светских и религиозных организаций, использующих смертников для совершения террористических акций. По минимальному счету это палестинские ХАМАС (аббревиатура Исламского движения сопротивления) и Исламский джихад, ливанская Хизбалла, египетские Исламский джихад и Аль-Джамийя аль-ислямийя, алжирский Фронт исламского спасения, индийская Барбар Халса Интернешнл, Тигры освобождения Тамил-Илама в Шри-Ланке, действующая в Турции Курдская рабочая партия и, наконец, Аль-Каида Усамы бен Ладена.
Террористки-смертницы — сравнительно новое явление. Первая акция, осуществленная женщиной-смертницей, была проведена в 1985 г. на юге Ливана; тогда ливанка Сана Мхайдали, находившаяся за рулем грузовика с взрывчаткой, врезалась в израильский конвой. Погибли два израильских солдата. Сана была членом Сирийской национальной социальной партии. С тех пор список организаций, использующих женщин в качестве живых бомб, все время пополнялся (см. выше). В настоящее время терроризм женщин-смертниц — явление, ассоциируемое прежде всего с Палестиной (хотя сами акты тер-
рора совершаются на территории Израиля), но также с Шри Ланкой, Россией (чеченские «черные вдовы»), Турцией и некоторыми другими странами, общим числом не менее четырнадцати. Чаще всего тактика осуществления террористических акций женщинами-смертницами используется Тиграми освобождения Тамил-Илама. В общей сложности эта организация совершила от 200 до 240 террористических акций, и имеющаяся информация дает основания предполагать, что из них от 30 до 40 % (а по мнению некоторых авторов — до М) были осуществлены женщинами. Акция с участием женщин, приведшая к наибольшему числу погибших, когда число жертв достигло 170 человек, была осуществлена в московском театре на Дубровке в октябре 2002 г. В течение же последних двух лет наиболее активно женский терроризм использовался палестинцами.
Грустная повесть женского терроризма впечатляет. Самая старшая по возрасту террористка — Шахир Карима Махмуд из Сирийской национальной социальной партии: она взорвала себя, когда ей было 37 лет. Сане, или «невесте Юга», как ее называют те, кто считает ее героиней, было всего 16 лет. Пока она остается самой молодой террористкой-смертницей. На год старше ее была Лейла Каштан, член Курдской рабочей партии, погибшая в 1996 г. Нам неизвестно имя самой первой курдской террористки-смертницы; но мы знаем, что она была беременной, когда взорвала вместе с собой шесть турецких солдат. Первая чеченская «черная вдова» — Хава Бараева, уничтожившая в июне 2000 г. 27 военнослужащих российских частей специального назначения. Женщину-смертницу, первой совершившую террористическую акцию в Израиле (ответственность за ее проведение взяли на себя Бригады мучеников Аль-Аксы), звали Вафа Аль-Идрис. В оживленной торговой части Иерусалима она привела в действие заряд, начиненный 22 фунтами взрывчатки, кусками металла и гвоздями. Кроме нее погиб 82-летний мужчина, а число раненых достигло 100 человек. Вафа Аль-Идрис и сегодня остается для многих образцом для подражания: ее образ, вместе с образами трех молодых женщин, которые последовали ее примеру, все более и более транс -формируется в часть палестинского культа мученичества; ее изображения, как и изображения ее подруг, помещаются на плакатах; им посвящаются стихи, а журналист египетского еженедельника «Аль-Вафд» сравнил ее с Моной Лизой, подчеркивая мечтательность ее взгляда и загадочность улыбки. В рядах палестинского Исламского джихада первой террористкой-самоубийцей стала 19-летняя Хиба
Дарагме, студентка из Тубаса (север Западного берега реки Иордан), взорвавшая бомбу в многолюдном торговом центре в Иерусалиме и таким образом лишившая жизни трех невинных людей. За ней последовала 29-летняя женщина-адвокат Ханади Джарадат, взорвавшая себя в оживленном ресторане «Максим» в Хайфе в октябре 2003 г. Итогом ее акции стала гибель 21 человека, среди которых были и израильтяне, и палестинцы, как мужчины, так и женщины, и взрослые, и дети. Первой террористкой-смертницей 2004 г. стала Рим Салех Ар-Рияши, взорвавшая себя 14 января в промышленной зоне, расположенной в непосредственной близости от контрольно-пропускного пункта Эрец на границе Израиля и сектора Газа. Она была замужем, у нее были дети — трехлетний сын и дочь в возрасте одного года. С собой она унесла жизни четырех израильских солдат.
Если обобщенный портрет шахида вырисовывается со значительной степенью определенности, то про портрет шахидки этого не скажешь. Можно только утверждать, что типичная женщина — живая бомба, как правило, молода: ее средний возраст колеблется от 21,5 года в Турции до 23 лет в Ливане. Но это, пожалуй, единственная объединяющая смертниц характеристика. В остальном — полный разно -бой. Среди них есть бедные и состоятельные, хорошо образованные и без всякого образования, замужние и незамужние, матери, беременные и те, у кого нет детей. Как в таком случае можно объяснить природу этого феномена, возникшего в обществе, где место женщины и ее функции строго фиксированы религией, обычаями или традицией? Самый короткий ответ такой: ответа нет или пока он неизвестен. Подтолкнули ли этих женщин к свершению террористических акций те же мотивы, которые вдохновляли Жанну Д'Арк, направляли женщин, участвовавших в европейском антифашистском Сопротивлении? Является ли их поведение естественной реакцией, вызванной ненавистью к врагу матерей, жен, сестер и дочерей, потерявших своих родных и любимых? Или речь идет о специфических результатах социализации в обстановке, когда царит насилие и отсутствует терпимость? Что позволяет использовать тела мусульманок в качестве живых бомб? Какие нормы культуры регламентируют мученичество женщин, считавшееся в исламе недопустимым? Трудно ответить на эти вопросы, не обратившись к дискуссиям на соответствующую тему в мусульманской среде.
Наряду с правоведами в них участвовали светские радикалы, представители религиозно мотивированных организаций. Поначалу
использование радикальными организациями женщин в качестве исполнителей террористических актов встретило ожесточенное сопротивление со стороны влиятельных правоведов. Например, вот что заявил в 1996 г. в интервью ливанской газете «Ас-Сафир» ливанский шейх Обейд. «Одна из участниц национально-освободительного движения спросила меня, разрешает ли ислам женщине присоединиться к военным операциям сопротивления и попадет ли она в рай, если изберет путь мученичества. Ислам запрещает женщинам участвовать в джихаде, за исключением случаев самообороны и тогда, когда отсутствуют мужчины. В присутствии же мужчин джихад женщинам не разрешен. Мой ответ на вопрос этой женщины был таким — джихад ей не разрешен, несмотря на высказываемые ею причины и соображения. Она не может считаться мученицей, если будет убита, потому что точка зрения шариата на этот вопрос совершенно ясна. Не может существовать мученичества где-либо, кроме пути к Богу. Это означает, что любой шахид вознесется в рай. Я не умаляю значения национально-освободительной борьбы против Израиля, но в присутствии мужчин джихад женщинам не разрешен. Я не отрицаю права женщин противостоять врагу, но мы должны задать себе вопрос, где мужчины и неужели мужчины превратились в женщин, а их жены — в мужчин?».
В данном случае мы имеем классическое выражение классической же религиозной позиции. Но, столкнувшись с необходимостью выбора между строгим следованием религиозной доктрине, а также традиционным социальным нормам, которые запрещают женщинам участвовать в деятельности, требующей непосредственного контакта с мужчинами, не являющимися их родственниками или супругами, и практическими требованиями джихада, радикальные мусульманские лидеры постепенно стали отдавать предпочтение последним. Очень показательна в этом отношении эволюция позиции шейха Ахмеда Ясина, до недавних пор духовного лидера ХАМАС. В январе 2000 г. он решительно осудил акцию с участием женщин-смертниц. Два месяца спустя, после второй такой акции, организованной светским ФАТХом, ХАМАС вновь был против — «из соображений скромности». Высказывания Ясина резко изменились после 14 января 2004 г., когда ХАМАС сам совершил акт террора с участием женщины. Теперь уже шейх Ясин квалифицировал ее как «значительный шаг вперед в развитии нашей веры», добавив: «Так как мужчины встречают больше препятствий, мы решили использовать женщин, которым
легче достичь намеченных целей». Фактически он благословил женщин на мученичество, признал их «резервной армией ислама» и даже настаивал на их участии в акциях там и тогда, где и когда это необходимо. Подобной позиции придерживается и другой влиятельный представитель исламского правоведения шейх Юсуф Кардави, декан факультета исламских исследований Катарского университета, выдающаяся интеллектуальная фигура исламского мира. Отвечая на вопрос корреспондента издания ХАМАС, разрешено ли женщинам проводить операции, результатом которых становится их собственная смерть, Кардави ответил следующее: «Когда враг вторгся в родную страну, следует прибегнуть к джихаду. Женщина призвана участвовать в джихаде точно так же, как и мужчина. Как говорят правоведы, если враг вторгся в страну, ее народ должен брать оружие. Женщина должна действовать даже без разрешения своего супруга... Я верю, что женщина может сыграть свою роль в джихаде, в той степени, в какой она способна это сделать. Организаторы джихада уже использовали верующих женщин, чтобы они проникли в места, недоступные мужчинам. Я думаю, что у женщины есть право на свою роль в джихаде, как и на то, чтобы она добровольно приняла мученичество».
Шейх, не колеблясь, приветствовал «самопожертвование» девятнадцатилетней Хибы Дарагме. Как он сказал, «участие женщин в мученических операциях (он предпочел использовать этот термин, поскольку Коран нетерпимо относится к любым формам самоубийства) в Палестине — одно из заслуживающих высокого уважения военных действий, ведь Палестина оккупирована, а евреи оскверняют наши святыни». Это акт «самопожертвования во имя Аллаха»; следовательно, он дает женщинам право на ту же награду, что и мужчинам, избирающим такую же смерть. Напомнив еще раз, что, когда враг захватывает мусульманские территории, участие в джихаде становится правом каждого, шейх признал, что ради этого мусульманки могут нарушать запреты. Например, они могут «ехать одни и с непокрытой головой». «Не вижу, — закончил Кардави интервью, — никакой проблемы с хиджабом. Думаю, что палестинские женщины имеют право на свою роль и в джихаде, и в мученичестве».
Сходные аргументы приводит ливанский шиитский духовный лидер аятолла Мухаммед Хусейн Фадлалла. «Правда, — утверждает он, — что джихад не обязателен для женщины, но, с другой стороны, ислам разрешает женщинам бороться, если оборонительная война требует обычных или мученических операций, которые способны
совершить женщины... Мы верим, что эти женщины-мученицы пишут новую славную историю арабской женщины. Мы отвергаем все сомнения, касающиеся возможности осуществления женщинами мученических операций».
Как это ни цинично, но сегодня почти все согласны, что жен-щины-смертницы могут быстрее, чем мужчины, оказаться на месте проведения акции. Они вызывают меньше подозрений, им легче замаскировать взрывчатку под одеждой и обеспечить внезапность террористической акции — важнейшее условие ее успеха. Кроме того, женщины-смертницы могут рассчитывать на большее внимание средств массовой информации и даже на сочувствие со стороны их аудитории.
Несмотря на разнообразие личных мотивов, феномен жен-щин-смертниц должен рассматриваться в общем контексте — контексте патриархальных обществ, где этот феномен возник и развивался и где глубоко укоренившиеся ценности четко регламентируют и разделяют мужские и женские роли. Конечно, мотивации женщин-смертниц не имеют общего знаменателя. Нельзя утверждать, что они одинаковы у сторонниц Курдской рабочей партии, Тигров освобождения Тамил-Илама или чеченских «черных вдов». В то же время нельзя не признать, что во всех странах, где наблюдается этот феномен, женщины ограничены сферой их личной жизни: от них требуется, чтобы они посвятили себя только дому, семье и детям; они не имеют доступа — а если имеют, то крайне ограниченный, — в сферы жизни общественной. Но только об этом и можно говорить с уверенностью. Во всем остальном — большая доля приблизительности и неясности, так что любые концепции, объясняющие феномен жен-щин-смертниц, скорее покоятся на предположениях, чем на фактах. Прежде чем остановиться на этих концепциях, необходимо четко перечислить ограничители их объяснительной силы, которые можно резюмировать следующим образом.
1. Чтобы сделать необходимые заключения, исследование нуждается в достаточном количестве эмпирического материала — а его не так-то легко накопить.
2. Чтобы делать заключения о том, как именно террористическим организациям удается привлекать женщин к своей деятельности, опять-таки нет достаточной информации.
3. Большая часть доступных исследований проведена мужчинами, что само по себе не помогает выяснить гендерные измерения
терроризма; в такие исследования должно включиться больше женщин, поскольку к ним неуспешные террористки почти наверняка будут испытывать больше доверия, чем к мужчинам.
4. В некоторых случаях, например в палестинском, очень трудно создать обобщенный портрет женщины, склонной к самоубийственному терроризму, поскольку смертницы представляют разные слои общества.
5. Как отмечал аналитик Джордж Абейе, если мы хотим адекватно понять роль женщины как террористки и, особенно, как «живой бомбы», нам необходимо признать, что женщины — это динамичный и сознательный сегмент общества, который часто воспринимает себя в качестве униженного. Большая часть женщин считает, что они унижены не просто из-за своего религиозного или национального происхождения, но и в силу своего пола. Так это на самом деле или иначе, очень трудно оценить из-за нехватки эмпирических исследований.
6. Исследования самоубийственного женского терроризма, если они вообще существуют, проведены западными учеными, что предполагает известную тенденциозность содержащихся в них выводов.
Итак, научный дискурс предлагает различные концепции, объясняющие причины терроризма женщин-смертниц. Перечислим самые популярные среди них.
Концепция национального освобождения. Выбор женщинами самоубийственного терроризма мотивирован стремлением участвовать в борьбе за национальное освобождение. Она всегда вдохновляла людей до такой степени, что некоторые приносили свою жизнь на алтарь свободы. Если это верно, то в терроризме женщин-смертниц нет никаких новых черт, которые отличали бы его от уже известных форм поведения. Всегда во всех культурах индивиды — мужчины или женщины, жертвовавшие собой во имя защиты отечества, родного очага, семьи, этноса или нации, героизировались и предлагались в качестве модели поведения.
Концепция мести. Выбор женщин-смертниц обусловлен желанием отомстить за любимого человека, погибшего в ходе вооруженного конфликта. Женщины более склонны к такому отмщению из-за своей большей чуткости, из-за того, что в подобных ситуациях природа их пола заставляет их в большей степени испытывать страдания.
Концепция равноправия. Террроризм женщин-смертниц — попытка мусульманок вырваться из сферы личной и войти в сферу общественной жизни. Мусульманка-смертница претендует на равноправие и обретение гражданского статуса.
Концепция искупления. Самоубийственные террористические акции осуществляются главным образом теми женщинами, которые совершили непростительные проступки, жестоко караемые шариатом. С этой точки зрения выбор роли смертницы — это лишь смена статуса опозоренной женщины на высокоценимый статус мученицы.
Концепция принуждения. Принятие роли смертницы-террори-стки — результат воздействия наркотиков, манипуляции или индок-тринации. Выбор сделан не на основе свободного волеизъявления, а под явным или скрытым принуждением.
Концепция компенсации. Терроризм смертниц мотивирован экономически, поскольку их семьи получают компенсацию за смерть матери, дочери, жены или сестры. Последняя концепция вряд ли имеет самостоятельное значение. В лучшем случае можно считать компенсацию вспомогательным, но никак не определяющим выбор мотивом. Посмотрим, какие доводы можно выдвинуть в отношении остальных концепций, заранее оговорив, что не считаем возможным отдать выраженное предпочтение какой-либо из них.
Довольно убедительно выглядит первая концепция. Как отмечал эксперт Рэнд Корпорейшн Брайан Дженкинс, «условия на оккупированных территориях (палестинских) создали такой уровень обездоленности, беззакония и ненависти, что число потенциальных самоубийц, желающих совершить взрыв бомб, растет». Развитие интифады делает акты террора, осуществляемые женщинами-смертницами, неизбежным явлением. О том же свидетельствуют и слова члена светского Народного фронта освобождения Палестины Лейлы Халед, руководившей захватом четырех самолетов западных авиакомпаний 6 сентября 1970 г.: «Мы объект атаки. Палестинцы готовы жертвовать собой во имя национальной борьбы и уважения их прав... В этих условиях нет различия между жизнью и смертью. Наше существование превратилось в бедствие». Интересно отметить, что сейчас Л.Халед активно участвует в борьбе за равноправие женщин, которую считает неотъемлемой частью национально-освободительной борьбы. Правота второй концепции как будто подтверждается тем, что большинство женщин, совершивших террористические акции, потеряли в ходе конфликта кого-либо из членов своих семей. Однако далеко не все
женщины, потерявшие близких, становятся террористками-самоубийцами. Следовательно, не отрицая влияния этого фактора, надо установить, при каком особом стечении обстоятельств он работает. Например, известно, что чеченский командир Шамиль Басаев организовал тренировки 36 женщин, обычно называемых «черными вдовами». В большинстве случаев они действительно вдовы, матери, сестры или дочери чеченцев, погибших в боях с федеральными войсками, что выдвигает на первый план мотивы отмщения. В октябре 2002 г., после террористического акта в московском театре на Дубровке, телекомпания «Аль-Джазира» показала предварительно подготовленную запись обращения пяти из террористок, заявлявших о своем желании умереть и отомстить за потери любимых людей. Идентично и поведение палестинских террористок. Резонно предположить, что большинство из них были привлечены в самые тяжкие моменты жизни, когда после потери близких человек особенно уязвим. Хорошо известно, что ХАМАС и Исламский джихад используют похороны и другие скорбные ритуалы для того, чтобы рекрутировать будущих смертниц. Эти факты делают «концепцию отмщения» довольно правдоподобной. Но не менее правдоподобной представляется и «концепция равноправия». Палестинке Аят Ахрас было 18 лет, когда накануне взрыва в иерусалимском супермаркете, где вместе с ней погибла ее ровесница-израильтянка и были ранены многие другие, она написала: «Я буду бороться, чтобы занять место спящих арабских армий, которые только смотрят, как борются девушки». Не есть ли это другая форма выражения мысли «мы можем сделать то же самое, что делают мужчины»? Большинство палестинок, сделавших выбор в пользу самоубийственного терроризма, — далеко не бедные, обездоленные или необразованные, это не те женщины, у которых нет профессии. Преподаватели и исследователи, занимающиеся феминизмом, вообще утверждают, что женщины-смертницы принадлежат лучшей части человеческих ресурсов палестинского общества. За долгие годы национально-освободительного движения палестинки накопили значительный опыт борьбы за права личности, лоббизма, законодательной деятельности и руководства общественными структурами. На этапе создания предпосылок для образования независимого палестинского государства они стали формировать свои организации, выдвигать собственных лидеров. Однако после 1994 г. женские и руководимые женщинами организации теряют своих членов, а их бюджет переходит под полный контроль палестинских властей.
Более того, женщины с большим трудом находят себе место в новой структуре управления, не говоря уж о том, что их участие в мирных переговорах сведено к нулю. Взамен для них открылась возможность другого участия — в акциях смертниц. Поэтому некоторые исследователи считают, что палестинки-шахидки — это «идеалистки, верившие в то, что они совершили чистый акт, способный вывести их из угнетенного положения», занимаемого ими в обществе, которое «не любит женщин». Что ж, допустим, что мотивы действий смертниц сводятся к борьбе за права и гражданский статус. Но спросим тогда: а меняют ли террористические акции «живых бомб» положение их подруг в традиционных обществах? Или: если женщины способны сделать то же, что и мужчины, делает ли это их равными мужчинам по общественному положению? Ответ будет скорее всего отрицательным, хотя бы потому, что процесс определения статуса многофакторный и сложный. И независимо от того, обретают ли смертницы статус ролевых моделей или нет, это никак не меняет статуса их живых подруг, чье положение в строго фиксированной и сложной ролевой системе традиционных обществ остается прежним.
Следующее предположение: смертницы сделали свой выбор под бременем какого-то проступка или греха, нетерпимого в традиционном обществе. Основания так думать дают биографии террористок: среди них немало жертв сексуального насилия, некоторые вступали в недозволенные контакты с мужчинами. Исследователи деятельности Тигров освобождения Тамил-Илама неоднократно подчеркивали, что совершаемые членами этой организации террористические акты лишены всякой религиозной мотивации; более вероятно, что женщины, решившие пожертвовать своей жизнью, делали и делают это или под влиянием харизматичного лидера, которому они готовы подчиняться, или же под давлением собственной семьи, которая в «позорных» ситуациях подталкивает их к тому, чтобы они стали смертницами. Концепция применима и к мусульманским обществам, где виновник сексуального насилия не преследуется по суду, тогда как обесчещенная женщина подвергается смертной казни или, в лучшем случае, публичному осуждению.
Наконец, действительно ли женщины-смертницы сами делают свой выбор? Средства массовой информации сообщали о том, что тест, взятый у неудачливой чеченской террористки Мужихоевой, показал наличие в ее крови наркотика, принятого то ли добровольно, то ли по принуждению. Имеются факты, что чеченские террористки
вербуются женщинами, получившими специальную психологическую подготовку. Но все тот же недостаток эмпирического материала мешает подтвердить или опровергнуть и эту концепцию. Не будем также забывать, что, когда СМИ распространяют различные цифры и факты, одни из них достоверны, другие — всего лишь предположения...
Джон Бартон, чье имя связано с теорией человеческих нужд как объяснения причин конфликта, подчеркивал: если политическая система и международный порядок не создадут условий для хотя бы частичного удовлетворения нужд конфликтующих стран, никакая сила не заставит их отказаться от оружия. Терроризм, тем более терроризм женщин-смертниц, не искоренить с помощью оружия, так как порожден он не оружием, а маргинальной и маргинализирующей культурой фанатизма, обездоленности, политического сумасшествия, несправедливости и безысходности. Ничто не может оправдать терроризм, даже когда его оружие — тело женщины; но не всякий вопрос в этом мире — по крайней мере, в нашем все более глобализирующемся мире — может быть поставлен как вопрос о наказании. Глобальный ответ на терроризм связан с глобальным развитием, глобальным преодолением бедности, глобальным доступом к справедливости и правосудию для всех, в том числе и для женщин. В глобальном мире нельзя полагаться на частичные решения.
«Вестник Евразии», М., 2005 г., № 1, с. 154-175.
Дилара Акбашева,
кандидат философских наук (Уфа)
О ПРОБЛЕМЕ ГУМАНИЗМА В ИСЛАМЕ
В современном техногенном обществе вера в Бога воспринимается неоднозначно и часто понимается как беспомощный фатализм и отрицание свободного самовыражения человека. Впрочем, такая же ситуация наблюдалась и в истории. Несостоятельность такого мнения об исламе проявляется в его взгляде на природу человека, его назначение, смысл жизни. Конечно, ислам не одобряет одностороннюю гуманистическую философию, «обожествляющую» человека; не согласен также с мнением о том, что природа человека от рождения греховна, порочна, что жизнь - это сплошное страдание, а конечная цель состоит исключительно в искуплении греха. Ислам отвергает идею о
