CC BY
17
УДК 101.1 : 323.28
Е. А. Кочнев, С. В. Наумов, Ю. Д. Мишин
Террор как предмет философского исследования: гносеологический и методологический аспекты
Более четырехсот определений террора и терроризма даже на уровне здравого смысла выглядят явным перебором и вызывают недоверие к способностям науки разобраться с явлениями, ставшими актуальными для массового сознания. Неопределенность в толковании понятий террора и терроризма из идеологической сферы распространилась на уровень правовой и политической регламентации. Пора остановиться в стремлении быть лучше оппонентов в определении террора и терроризма и сменить дискурс на консенсус. Нужно не спешить разрабатывать новые и не модернизировать существующие определения, а, во-первых, проанализировать гносеологические и методологические основания имеющихся определений, во-вторых, совместно выработать согласованный взгляд на сущность террора и терроризма.
Сложившаяся ситуация обязывает исследователей обратиться к классическим философским представлениям о гносеологической природе и методологических особенностях понятийных определений. Авторы проанализировали идеи признанных специалистов, пытаясь индуцировать поиск результата в русле методологического своеобразия науки и философии XXI века.
More than four hundred definitions of terror and terrorism, even at the level of common sense, look like a clear bust and cause distrust in the ability of science to deal with the phenomena that have become relevant to the mass consciousness. Uncertainty in the interpretation of the concepts of terror and terrorism has shifted from the ideological sphere to the level of legal and political regulation. It's time to stop striving to be better than your opponents in the definitions of terror and terrorism and to change the discourse on consensus. It is necessary not to develop new definitions and not to modernize the existing ones, but, first, to analyze the epistemological and methodological foundations of the existing definitions, and secondly, jointly develop a coordinated view on the essence of terror and terrorism.
The current situation obliges researchers to turn to the classical philosophical ideas of epistemological nature and methodological features of the conceptual definitions. The authors analyzed the ideas of recognized experts, trying to induce the search for results in line with the methodological originality of science and philosophy of the 21st century.
Ключевые слова: террор, терроризм, гносеология, методология, консенсус, определение, субъектный состав.
Key words: terror, terrorism, gnoseology, methodology, consensus, definition, subject composition.
© Кочнев Е. А., Наумов С. В., Мишин Ю. Д., 2019
Чтобы террор вырос в терроризм и приобрел масштаб глобальной угрозы социальному прогрессу, оказалось достаточно столетия. В ХХ веке трудно было кого-либо удивить мировыми размерами и ускоренным приращением явлений, способных существенно отразиться на характере общественной истории: человечество пережило две мировые войны, соревнование мировых систем, создание оружия массового уничтожения, крах мировой колониальной системы, успех национально-освободительного движения, мировое осуждение расизма, геноцида, фашизма; ощутило преимущества сотрудничества в освоении космоса, в оздоровлении естественной среды обитания, осуществлении научно-технической революции. Казалось бы, приобретенный социальный опыт должен был сделать защитно-компенсаторный механизм прогрессивного движения более действенным, способным подавлять негативные феномены. Действительность, к сожалению, в очередной раз разошлась с логикой здравого мышления, подтвердив, что движение исторической реальности сложнее мыслительной деятельности, пытающейся представить ход общественного развития в виде определенного порядка, согласованного с человеческой разумностью.
Из того, что разумность не стала действительностью, не следует, что Гегель был не прав. Мы полагаем, что пока историческая логика не объективировалась в последовательности исторического развития, которое еще не вызрело до разумной действительности. Основная причина, тормозящая исторический прогресс, - в неустойчивости баланса национальных, транснациональных и глобальных интересов. Разумно выстроенные соглашения существуют, но нет универсальности их понимания. Отсюда и непоследовательность в соблюдении достигнутых договоренностей. Субъекты международных отношений не утратили надежды максимально полно удовлетворить свои интересы за счет партнеров, конкуренция доминирует над сотрудничеством. Терроризм как раз и есть резерв для тех, кто пытается, генерируя условия хаоса, занять политическое лидерство.
Специфика развития терроризма в ХХ веке видится в том, что это явление трансформировалось в глобальную угрозу по мере утраты способности к самодвижению. То есть масштаб терроризма разрастался в то время, как его собственные специфические нацеленности на борьбу сокращались [3, с. 15]. Подобная динамика свидетельствует о том, что расширенное воспроизводство терроризма осуществлялось преимущественно за счет внешних источников. Без них терроризм не сделался бы мировой угрозой. Идеологи и организаторы терроризма это сознают и активируют весь спектр террористических действий.
Из анализа современной истории терроризма следует ряд вопросов, наиболее значимым из которых является: что привлекает тех, кто направляет, финансирует и политически прикрывает террористическую практику? Ответ на этот вопрос весьма не простой, ибо он предполагает ясность в определении террора и терроризма, а их более четырех сотен [7, с. 336]. Создается впечатление, что пора остановиться, иначе путаницы будет еще больше. Необходимо достигнуть хотя бы рамочной формы в их определении.
Особый статус определений был осознан родоначальниками европейской философии. Определению уделял усиленное внимание Платон, без акцентированного интереса к определению не могла появиться логика Аристотеля. С определения начинали все лидеры схоластики. Философская рефлексия эпохи Возрождения и Нового времени также связана с логикой определения. Мимо определения не прошла иррациональная философия, с определений началась история позитивизма, вросла в неопозитивизм и постпозитивизм, аналитическую философию. Проблема определения стала одной из центральных в концепциях экзистенциализма, герменевтики.
Толкование определений усложнилось с разработкой диалектического метода и его конкретизацией в системный подход. Определение перешло с уровня формально-логической технологии на уровень конкретно-временного, исторического понимания, с выделением системообразующего фактора. Возросла значимость условий и способов определения, но инвариантной осталась противоречивость, осложняющая достижение истинной определенности. Определение, по Гегелю, - суть логики: «... логика есть наука о мышлении, его определениях и законах, ... но мышление как таковое составляет лишь всеобщую определенность или стихию, в которой идея проявляется как логическая идея» [1, с. 107]. При этом Гегель различал логическую идею субъективного мышления и логику развития абсолютной (объективно существующей) Идеи, проявляющуюся в субъективном мышлении.
Объективная природа субъективного определения требует от человеческого мышления выполнения необходимого условия:
«... предмет должен быть дан не только со стороны его понятийного определения, но и со стороны того эмпирического явления, которое соответствует данному определению. По отношению к необходимости содержания, это, однако, не означает ссылки на опыт. Еще менее допустима ... ссылка на то, что получило название созерцания и что обычно является ничем иным, как способом действия представления и фантазии (а также сумасбродства) по аналогиям, которые могут быть то более случайными, то более значительными, но выражают в предметах лишь внешние определения и схемы» [1, с. У-УШ].
Противоречие между запредельным количеством определений терроризма и террора и неудовлетворительностью или недостаточной удовлетворенностью результатом, не может не вызывать желания разобраться в причинах ситуации. Мы не ставим целью прибавить к существующему нечто новое. Наше стремление скромнее - очистить определения от того, что мешает их адекватности реальным явлениям. Р. Декарт наставлял своих современников:
«В предметах нашего исследования надлежит отыскивать не то, что о них думают другие или что мы предлагаем о них сами, но то, что мы ясно и очевидно можем усмотреть или надежно дедуцировать, ибо знание не может быть достигнуто иначе» [2, с. 84].
Мир за 350 лет, прошедших со смерти великого французского мыслителя, одного из тех, кому классическая наука обязана своим рождением, изменился весьма заметно. Определенные изменения произошли в самом человеке, но порядок мышления не претерпел существенных изменений, если иметь ввиду под порядком логику. Гегель уточнил, что логический способ понять и определить явление -частный случай, соответствующий устойчивости, повторяемости, консервативности движения. В значении формальной логики он не усомнился, напротив, считал, что в новом своем положении она предстала еще более востребованной.
Обобщая достижения научного познания и социального опыта, формальную логику надстроили диалектическим мышлением, задача которого разобраться в движении как изменении. Объект познания приобрел историчность. Познание и определение усложнились, мнения умножились.
Процесс определения должен начинаться с ясных и достоверных вещей, не вызывающих противоречия в толковании, идти нужно пошагово вплоть до получения искомого результата. Путь поступательного движения от простейшего, - далее не делящегося начала, - к простому продолжению и только потом к усложнению до возможного максимума, отлично вписывается в познание, построенное на уровне представлений, имеющего дело с эмпирическим базисом. В связи с чем К. Поппер задает вопрос: «Как можно эмпирически определить понятие?» и сам же на него отвечает: «Обычно в этом случае говорят об "экстенсивных определениях", что означает, что определенное эмпирическое значение приписывается понятию посредством соотнесения его с некоторыми объектами, принадлежащими реальному миру. При этом понятие рассматривается как символ этих объектов» [5, с. 101]. Поппер не отрицает признак простоты в характеристике движения научного познания, однако его понимание простоты существенно
отличается от понимания Декартом. Прежде всего, Поппер придает простоте статус идеи - это «идейная простота». И прибавляет к простоте идеи «новизну, плодотворность и способность объединять знания в систему».
«Требование простоты, - соглашается Поппер, - несколько неопределенно и, по-видимому, его трудно сформировать достаточно ясно» [6, с. 402]. Сложность познания структурирована. К. Поппер представил ее как раздвоенное движение мысли. Одни исследователи акцентированы в познании на сущностное значение слов, другие, которых Поппер называет «эссенциалистами», - на истинность или ошибочность теории. Для вторых понятия, термины всего лишь инструменты.
Терроризм исторически, бесспорно, изменился, но он не стал настолько сложным объектом познания, чтобы оправдать четыре сотни попыток своего определения. Складывается впечатление, что за дискурсом оказалась утраченной реальность объекта, ее вытеснили продукты конкурирующего мышления, анатомию которого и вскрыл К. Поппер.
Определение объективируется в практическую жизнь, направляя различные виды общественной деятельности: научную практику, техническое творчество, развитие производства, транспорта, связи, индустрии отдыха, быта, политическую конкуренцию, изменение религиозного предпочтения и продвижение предпочтительных конфессий. Качество определения непосредственно обусловлено качеством понятия, а через него и качеством определяемого явления: степенью его зрелости, уровнем сложности, в том числе сложности динамики, системным положением.
Другой значимый фактор, влияющий на качественность определения, -зрелость деятельности как способности познающего субъекта (владение предметом, методологической оснащенностью, выбором ракурса, умением избавиться от излишней субъективности, аккумулирующей предшествующий социокультурный и политически-правовой жизненный опыт, социально-ориентированное предпочтение).
Определение - конечный продукт познания, оно достигается, как правило, в противоречиях, проверяется опытом использования, испы-тывается в интерсубъективном обсуждении. Определение имплицитно содержит цель. Без должного целеполагания в определении явления решать возникающие проблемы деятельности малоэффективно.
Понятия отражают объекты с их сущностной стороны, поэтому раскрыть содержание понятия можно лишь разобравшись в его связях и эволюции этих связей. Построение системы понятийного мышления
с использованием специфической методологии находит свое завершение не в профессиональном единомнении, а в логически непротиворечиво выстроенной теории, прошедшей проверку верификацией либо фальсификацией. Искомое понятие только тогда может удовлетворить профессиональное сознание, когда оно займет положенное место в теории. Сложность здесь в том, что прежде чем это произойдет, понятие должно вызреть в себе и для себя. Эффективность познания значимых явлений природы и общества упирается в отношение понятия и теории. Несовершенство теории сказывается на отсутствии удовлетворенности понятием, в свою очередь понятию, чтобы вызвать удовлетворенность, нужно пройти испытание теорией. Отчасти, механизм данного взаимоотношения показал Гегель посредством идеи восхождения в движении понятия от абстрактного к конкретному.
До последнего десятилетия XX века исследования террора и терроризма были в СССР эксклюзивным явлением и преимущественно осуществлялись в историческом контексте. В господствующей идеологии ни то, ни другое не признавалось актуально опасным социальным явлением, допускалось в порядке инцидента случайного вида. Считалось, что социально-экономической, социокультурной и политической базы для террористов в обществе нет. Поддерживать же исследования террора и терроризма на Западе, было несколько нелогично. Во-первых, под абстрактные определения террора и терроризма попадали те, кого в СССР считали борцами с империализмом; во-вторых, и это было действительно так, буржуазная идеология активно использовала тему террора для фальсификации истории Советской власти и дискредитации ее наследников.
Западные специалисты всемерно раскручивали историю государственного террора времен Великой французской революции, представляя его как трансформацию традиционного религиозного и политического террора, создавая впечатление, что генеральная линия террора с 1790-х гг. сместилась и стала преимущественно государственной политикой: якобинцы, большевики, фашисты, нацисты, радикальные исламисты... Политики сознательно уводили борьбу с террором и терроризмом от действительно актуального направления.
Расползание терроризма на Ближнем Востоке и в Африке пришлось на рубеж XX и XXI столетий и произошло при поддержке и попустительстве американских спецслужб и их стратегических партнеров. Проблемы с современными мигрантами Западной Европы -расплата за стратегические политические просчеты США и Запада в заключительной четверти XX века, когда все силы были сконцентри-
рованы на демонизацию СССР, КНР и других стран социалистической направленности, а борьба с террором и терроризмом не считалась основной. Воспользовавшись ситуацией, террористы заявили свои претензии на политическую власть и управление общественным развитием, а политический опыт борьбы с ними в новом масштабе отсутствовал.
Отечественная либеральная мысль, испытывая особое расположение к учению столпов западной демократии, также сосредоточилась на исследовании зарубежной литературы, чему активно способствовали различного рода фонды поддержки подобных идеологических устремлений. Публикации данного периода свидетельствуют, что К. Поппер был прав, отмечая необходимость разрабатывать объясняющую теорию, а не дискутировать об отдельно взятых понятиях. Потребность в развитии национального самосознания необходимо выражать, опираясь на объективное основание и выражая в политике собственные интересы; думать не как Бжезинский и Сорос, а прислушаться к критически мыслящим специалистам. Карл Поппер вспоминал:
«В Лондонской школе экономики у меня были студенты из различных частей Африки, Ближнего Востока, Индии, Юго-Восточной Азии, Китая и Японии, и я убедился, что все трудности можно преодолеть при минимуме настойчивости, проявленной обеими сторонами. Если и имелось препятствие, которое не так легко было преодолеть, то оно, как правило, было результатом насильственного навязывания западных идей. Догматическое, некритическое обучение в плохих школах и университетах западного образца и, особенно освоение западного многословия и западных идеологий были, как показывает мой опыт, значительно более серьезными препятствиями для рациональной дискуссии, чем любое расхождение между культурами и языками» [5, с. 579].
Знать языки и мысли других народов в современном мире необходимо, как необходимо при этом учиться мыслить на родном языке, думая и выстраивая свой путь общего движения к миру и демократии, стремиться к сотрудничеству, не теряя собственного лица.
Многочисленные попытки развести понятия «террор» и «терроризм» дают основания признать необходимость конвенционально определить их соотношение, иначе познание сведется к схоластическим упражнениям с дефинициями. В стороне останется цель - поставить заслон распространению террористической деятельности, четко обозначив это явление в качестве цели борьбы.
Есть несколько вариантов, подсказанных дискурсом. Первый вариант - разделить во времени террор и терроризм. История начина-
лась с террора, который потом вырос в терроризм. Терроризм представляется как развитая форма террора, в частности, его современное состояние, обеспеченное идеологическим и политическим оформлением. Религиозный терроризм не является исключением, ибо религия здесь служит не более, чем прикрытием политического направления терроризма (В. В. Чеботарев и др.)1.
Второй вариант - отождествить террор со средством борьбы, а терроризм понимать как деструктивную форму политического и идеологического сопротивления существующему общественному порядку (Ю. Д. Мишин и др.).
Третий вариант - различать террор и терроризм в зависимости от масштаба и сферы действий (С. И. Кузина, Т. В. Герасименко и др.). Террор имеет массовый характер, так как может быть разнообразным по целям; терроризм направлен на принуждение власти к требуемым изменениям, поэтому более акцентированно проявляется в определенные периоды общественного развития.
Четвертый вариант: террор - это политика репрессий со стороны государства, а терроризм - насилие, осуществляемое политическими группировками (Е. П. Кожушко).
Независимо от выбранного за основу подхода к установлению соотношения террора и терроризма, придется определяться вначале с террором. Странной выглядит официальная позиция. По данным С. И. Кузиной, в уголовном кодексе России есть определение терроризма, но нет понятия «террор» [4, с. 37]. Понятие «террор» отсутствует и в Федеральном законе «О противодействии терроризму». Между тем, официально используются в характеристике противоправных действий термины «внутригосударственный террор» и «международный терроризм». Показательно и то, что Комитет по международному терроризму при ООН был организован в 1972 году, но и он до настоящего времени не определился с понятием «терроризм».
У нас имеется версия, объясняющая эту ситуацию. Борьба с преступностью и политическая борьба - сферы преимущественно практической деятельности. В них отношение к дискурсам, происходящим в науке и общественном сознании, регламентируется потребностями предметной конкретности результата. Разумеется, сказанное ни в коем случае не следует понимать как отсутствие интереса к достижени-
1 О религиозных аспектах терроризма и экстремизма см. статьи И. П. Давыдова и М. М. Мчедловой в «Энциклопедическом словаре социологии религии» [8, с. 427-428, 493-494].
ям теоретического творчества, просто в приоритете у тех, кто практически ведет борьбу с террористами и непосредственно отвечает за ее продуктивность, те итоги теоретического осмысления ситуации, которые практически утилитарны.
Теоретики могут позволить себе на время рефлексии отвлечься от практического хода борьбы с преступниками; практики - люди предметно-реального действия, если они в реальности практической формы деятельности не чувствуют существенной разницы между террором и терроризмом, они абстрагируются от проблемы до наступления новых времен. На саммите президентов РФ и США (Хельсинки, июль 2018 г.), выступая на пресс-конференции, президент России в общем контексте, как ему было удобно, употреблял оба термина, не различая. В масштабе международных практических текущих отношений различение понятий «террор» и «терроризм» не столь уж актуально. Но для системного понимания мирового развития, определения перспективы социального прогресса, проблема соотношения искомых понятий остается актуальной. И по мере продвижения научно-философского поиска ее решения, она обретет более значимое практическое оформление.
На наш взгляд, более перспективен диалектический подход к определению: разделяй в пределах единства. Любое действие в общественной жизни объединяет цель, средства и формы достижения результата.
Терроризм в качестве одной их форм нелегитимного движения сопротивления существующей объективной реальности - главным образом политической, - обладает идеологией, структурирован, находится в системе сложившихся политических и экономических отношений, адаптирован к мировому порядку. Терроризм имеет достаточно признаков, позволяющих воспринимать его как социально-политическое явление, специфически влияющее на мировое развитие. Он тормозит прогресс, служит одной из глобальных угроз прогрессу. В системной организации современного общественного развития терроризм занимает крайнюю деструктивную позицию по целям и средствам. Насилием общество не удивишь, но насилие в форме терроризма способно поразить даже современное общество, испытавшее многое.
Террор - историческое введение в терроризм, оно определило качество последнего - беспредельность насилия посредством упразднения цены человеческой жизни, как красной черты продвижения борьбы. Террор перерос в терроризм, став его основным практическим средством борьбы, определившись в виде инструмента терроризма.
Остается ввести еще одно знаковое прибавление в характеристику терроризма - требование невозможных политических уступок, перемены власти. Без таких требований современный терроризм теряет смысл своего существования, становится никому не нужным явлением, разве что фанатикам и безумцам. От государственной разновидности терроризма необходимо решительно отказаться - она бессмысленна. Государство всегда и всюду стремится к противоположному эффекту - укреплению существующего порядка. Политические репрессии похожи на террор не более чем самолет на птицу. Политические репрессии - негативное явление, по сути, они есть «террор наизнанку». Государственная политика может быть причаст-на к террористическому феномену, однако государство принципиально не способно быть субъектом терроризма.
Учитывая изложенное, можно сделать следующие выводы.
1. Поиск определений террора и терроризма в отдельности зашел в тупик, либо близок к патовой ситуации; теоретический потенциал определения понятий исчерпан. Дальнейшее продвижение возможно только через их концептуальную разработку. К. Поппер прав, полагая, что стремление определять понятия вне теории малопродуктивно.
2. Определять террор и терроризм нужно конвенциально, причем предпочтительнее выглядит подход, разделяющий эти понятия на характеризующее способы и приемы достижения результата, т. е. являющееся «техническим», и определяющее социально-политический статус движения, его системное положение, отражающее динамику и архитектонику общественного прогресса как противоречивого процесса. Терроризм рожден этими противоречиями и устойчиво ими поддерживается.
Следуя данным выводам, есть возможность эффективно осуществить дифференциальную диагностику, разделяя террор и терроризм с иными, похожими протестными формами (в частности, с жесткими насильственными акциями партизан, действующих на оккупированных территориях с целью восстановления попранного врагом порядка; действиями диверсантов в тылах противника; действиями опасных уголовников, покушающихся на жизнь людей, но не требующих изменений политической реальности; поведением участников национально-освободительного движения, использующих вооруженную борьбу; организацией заказных убийств).
Терроризм - форма развернутой политической борьбы, рассматривающая человеческие жизни как основной жертвенный инструмент достижения цели, что несовместимо ни с гуманизмом, ни с демокра-
тией. Учитывая особую социальную опасность терроризма, целесообразно дополнить уголовный кодекс, чтобы подчеркнуть террористическую угрозу. Отнесение террористических преступлений к ряду уголовных деяний отражает только одну из составляющих террора -покушение на жизнь людей, уничтожение материальных ценностей, но без адекватной оценки остается социально-значимый масштаб терроризма как деятельности, тормозящей социальный прогресс.
3. И последний вывод: террор системно принадлежит экстремистской форме борьбы и, в качестве «технического средства», может быть использован в различных проявлениях экстремизма. Терроризм способен получать пополнение из многочисленных источников, объединенных экстремизмом. Однако важно не абсолютизировать понятие «экстремизм». Оно в большей мере собирательное, в нем отражается обобщенная характеристика неоднородных по идеологическим основаниям движений, готовых к кооперации действий по целям, но не к слиянию.
Список литературы
1. Гегель. Энциклопедия философских наук. Т. 1. Наука логики / пер. с нем. - М.: Мысль, 1975.
2. Декарт Р. Избранные произведения / пер. с фр. и лат. - М.: Госполитиздат, 1950.
3. Кочнев Е. А., Мишин Ю. Д. Терроризм в контексте глобальных опасностей мирного развития человечества // Научно-технические ведомости С.-Петерб. гос. политех. ун-та. Гуманитарные и общественные науки. - 2016. -№ 244. - С. 9-20.
4. Кузина С. И. Террор и терроризм: общее и особенное // Философия права. - Ростов-н/Д. - 2010. - № 4. - С. 36-40.
5. Поппер К. Логика и рост научного знания / пер. с англ. - М.: Прогресс,
1983.
6. Поппер К. Р. Предположения и опровержения: Рост научного знания / пер. с англ. - М.: ACT, 2004.
7. Природа этнорелигиозного терроризма / под ред. Ю. М. Антоняна. - М.: Аспект-Пресс, 2008.
8. Энциклопедический словарь социологии религии / под ред. М. Ю. Смирнова. - СПб.: Платоновское философское общество, 2017.
Статья поступила: 08.02.2019. Принята к печати: 22.02.2019
