CC BY
434
Ф.П. КАЗУЛА
ТЕОРИЯ ДИСКУРСА И ДИСКУРС-АНАЛИЗ: КАК ИДЕИ И СИМВОЛЫ ФОРМИРУЮТ ПОЛИТИКУ*
Введение
Соцальные и политические изменения всегда были важным объектом политико-философского и социологического анализа. Однако при этом культура, а значит - идеи и символы, традиционно играли второстепенную роль. И в марксизме, и в теории модернизации, например, культура рассматривается в основном как зависимая переменная, особенно по отношению к экономическим процессам и изменениям. Одними из первых современных теоретиков, придававших культуре особую значимость в контексте социальных изменений и представлявших культуру как независимую переменную, стали марксисты Антонио Грамши и Александр Богданов. В частности, Грамши развивал концепцию гегемонии, позже взятую на вооружение теорией дискурса. Последняя, равно как и дискурс-анализ, а также другие конструктивистские и постструктуралистские подходы к изучению идентичности, в настоящее время получила заметное признание в политической теории и исследованиях международных отношений. Под разными названиями данные подходы заняли на этом поле собственную нишу и широко используются для анализа вооруженных конфликтов, изучения представления стран о самих себе, восприятия «Запада», развития
Статья написана специально для настоящего номера «Политической
науки».
внутренней политики, а также связей между национальной идентичностью и внешней политикой. Однако в других сферах теория дискурса представлена в меньшей степени.
Одним из главных шагов в ее разработке стала выдающаяся работа Эрнесто Лаклау и Шанталь Муфф1, в которой был предложен комплексный постмарксистский и постструктуралистский подход к анализу формирования, доминирования и изменения идей, символов и - в более широком смысле - разделяемых обществом политических представлений. В дискурсе происходит артикуляция различных означающих (зщпШегэ), тем или иным образом связанных друг с другом; таким образом, означающим приписывается специфическое значение. В рамках дискурса производится не только мировоззрение, но и в некотором смысле сами акторы - поскольку их идентичности не являются изначально заданными и формируются политически, т.е. через дискурсивную борьбу за означивание2. Тот или иной дискурс может обрести гегемонию, становясь доминирующей схемой интерпретации социетальных процессов и идентичностей. Вместе с тем утрата гегемонистским дискурсом способности представлять и объяснять определенные (материальные) события или запросы означает наступление социальных перемен. Конечно, данную теорию трудно применить в рамках привычного для политической науки «экспериментального подхода». Последний гораздо привычнее прилагать к вещам, которые можно описывать более «строго», - таким, как развитие партий, становление институтов, типы режимов, экономическое развитие, формирование элит или выборы.
Пытаясь применить теорию дискурса для эмпирического исследования политики, мы сталкиваемся с двоякой проблемой. Во-первых, не существует единой теории дискурса; скорее, есть множество
1 В настоящей статье речь пойдет именно об этом направлении теории дискурса, опирающемся, в свою очередь, на работы М. Фуко, Ж. Лакана, Ж. Дерриды, и предложенное им понимание дискурса. Теорию дискурса М. Фуко не следует путать с трактовкой Ю. Хабермаса. Не существует и единого понимания дискурс-анализа. Мы попытаемся дать представление об анализе дискурса, вытекающем из теории Лаклау и Муфф. Иные варианты дискурс-анализа разрабатывались Н. Фэркло, Р. Водак и С. Джагера.
2 Идентичность понимается здесь как результат процесса называния, приписывания кому-либо или чему-либо некой сущности в рамках дискурсивной формации.
подходов и концепций, определяющих, что такое «дискурсы», - от чисто лингвистических до политологических. Во-вторых, не так просто перейти от теории дискурса к практическому эмпирическому анализу. Сама по себе теория дискурса не дает прямых указаний относительно того, как на ее основе проводить эмпирическое исследование. Может показаться, что она и не ставит перед собой подобных задач.
Цель данной статьи - представить краткое введение в теорию дискурса и гегемонии Эрнесто Лаклау и возможные варианты ее перевода в модели для эмпирического анализа. При этом, на наш взгляд, необходимо различать теорию и анализ дискурса. Следует, однако, подчеркнуть, что мы не ставим своей целью дать общее введение в теорию и анализ дискурса или предложить исчерпывающие инструкции по их применению на практике, поскольку на сей счет не существует единственного или «правильного» способа.
Лаклау и Муфф: Основные понятия
Начнем с кратких определений основных понятий теории дискурса Эрнесто Лаклау и Шанталь Муфф1. Согласно формулировке авторов, производство политических проектов2 является дискурсивной операцией, влекущей за собой языковые (риторические) и неязыковые (социальные акты) элементы. Разработанная ими теория предполагает, что «реальность» создается посредством дискурса. Иными словами, дискурсы могут быть определены как системы, в рамках которых социальные взаимодействия приобретают определенное значение: дискурсы связывают изначально разнородные элементы в относительно устойчивое единство и, таким образом, производят систему ценностей и представлений, внутри которой элементы получают (условное) значение. Лаклау и
1 Хорошее краткое изложение можно найти в статье И. Гололобова (Голо-лобов И.В. Теория политического дискурса Эрнесто Лаклау: Введение // Антропология, меньшинства, мультикультурализм. - Краснодар, 2003. - № 3. - Режим доступа: http://history.kubsu.ru/pdf/kn3-129.pdf. Более подробный обзор см.: Морозов В. Россия и другие. - М.: Новое литературное обозрение, 2009.
2 Под политическими проектами в данном случае понимаются попытки определения идентичностей и разграничения политического пространства с целью приобретения власти.
Муфф называют этот процесс «связывания» артикуляцией: «Мы будем называть артикуляцией любую практику, устанавливающую отношение между элементами таким образом, что их сущность изменяется с изменением данной практики, - пишут они. - Структурированную целостность, которая возникает в результате практики артикуляции, мы будем называть дискурсом»1.
Практика артикуляции играет главную роль в установлении гегемонии.
Гегемония
Антонио Грамши определяет гегемонию как тип интеллектуального и морального руководства, которое побуждает субъектов следовать в своих убеждениях правилам и нормам, заданным правящими. Однако в определении Грамши отсутствует конструктивистский элемент: для него гегемония - отношение между определенными группами. По Лаклау же, производство гегемонистского дискурса, с которым вступают в состязание все иные дискурсы, зависит от дискурсивной формации, которая как бы служит чистым листом, где можно зафиксировать самые разные взгляды, отношения и требования либо другие дискурсы. Гегемония, таким образом, определяется как распространение дискурса, его превращение в доминирующий горизонт социальных установок за счет раскалывания политического пространства на два враждебных лагеря2.
Таким образом, гегемония - это процесс артикуляции, в результате которого устанавливается определенное отношение между различными элементами (неартикулируемыми означающими), которое особым образом задает их значение, превращая их в моменты (артикулированные означающие) дискурса. Иными словами, термин элемент используется для того, что остается неартикулиро-ванным в рассматриваемом дискурсе, оказывается за его рамками, а термин момент указывает на то, что в нем артикулируется, наде-ляясь определенными смыслами. Часто эту гегемонизирующую функцию исполняют идеологии, предлагая единственный способ
1 Laclau E, Mouffe C. Hegemony and socialist strategy: Towards a radical democratic politics. - L.; N.Y.: Verso, 2001. - P. 105.
2 См.: Torfmg J. New theories of discourse: Laclau, Mouffe and Zizek. - Oxford: Blackwell, 1999. - P. 101.
интерпретации для любого вида события. Гегемония дискурсивно создает «реальность», которая - как и общество - сама по себе изменчива, так как ни одна идентичность не определена окончательно и продолжает в той или иной степени оспариваться: противостоящие гегемонии силы пытаются «перетянуть» знаки на свою сторону. Следовательно, «реальность» - это всегда объект борьбы за означивание между дискурсами или, точнее, между гегемонист-скими и контргегемонистскими дискурсами.
Контргегемонистские дискурсы нацелены на то, чтобы подорвать и переформулировать гегемонистские дискурсы и практики. Тем самым они пытаются расстроить доминирующую конструкцию «реальности» и установить альтернативную. Это можно сделать только с помощью альтернативных интерпретаций и гегемонистских проектов. В то же время гегемонистские и контргегемонистские дискурсы зависят друг от друга, поскольку определяются в оппозиции друг к другу, т. е. задаются негативно.
Но дискурсы могут быть заданы и позитивно. Согласно пояснению Лаклау, один момент дискурса, одно означающее может представлять более широкую целостность, не утрачивая при этом собственной специфики: «Эта операция закрепления за неким частным несопоставимого с ним универсального значения - есть то, что я называю гегемонией, - пишет он. - Принимая во внимание, что воплощаемая таким образом целостность или универсальность есть объект, которого в действительности быть не может, гегемонист-ская идентичность (hegemonic identity) становится чем-то вроде пустого означающего (empty signifier), воплощая в своей партику-лярности недостижимую полноту»1.
Лаклау и Муфф называют такую представляющую невозможную целостность сущность пустым означающим. Оно временно соединяет дискурс, символизируя его недостижимую полноту2. Пустое означающее представляет все сущности в дискурсе (или, более точно, связи между ними) и, таким образом, настолько перегружено, что перестает иметь какое-либо значение вообще. Хорошо знакомый пример таких сверхнагруженных пустых означающих -
1 Laclau E. On populist reason. - L.; N.Y.: Verso, 2005. - P. 70-71.
2 Staheli U. Competing figures of the limit // Laclau: A critical reader / Ed. by S. Critchley, O. Marchart. - L.: Routledge, 2004. - P. 226-240.
«демократия»: данное понятие столь перегружено смыслами, что само по себе не имеет смысла; оно «пусто» именно потому, что слишком «переполнено».
Для того чтобы связать несопоставимые гетерогенные элементы в дискурс и единый проект, необходимо, чтобы идентичности были представлены адекватно1. Ограничения дискурса задаются с помощью конструкции радикальной инаковости - указания на Другого, который не имеет ничего общего с элементами данного дискурса. Вместе с тем разделительная линия неустойчива: два ге-гемонистских лагеря соперничают за наделение смыслами пустых означающих, которые в результате подвержены постоянным изменениям. Термин плавающee означающee (floating signifier) указывает на меняющиеся границы гегемонистских систем2. Важно, однако, подчеркнуть, что антагонизм является основополагающей характеристикой любого дискурса.
Данное обстоятельство связано с понятием дислокации (dislocation), к характеристике которого мы и переходим.
1 В качестве примера обратного можно привести итальянскую партийную коалицию L'Ulivo, созданную в 1995 г. Она объединила социал-демократов, либерал-демократов, христианских демократов и политические течения «зеленых», а также силы, вышедшие из европейской коммунистической традиции. Шесть партий - самые значимые реформистские течения в стране - объединились в левоцентристский союз, идентичность которого в силу необходимости учитывать требования и программы отдельных партий была весьма неустойчивой. Можно сказать, что данное обстоятельство было обусловлено отсутствием сильных узловых точек («nodal point» или «point de caption» - термин, предложенной Ж. Лаканом) или пустых означающих, способных связать воедино эти требования и программы. Одновременно смазаны оказались и специфические особенности отдельных партий, вошедших в коалицию. Ситуация отчасти изменилась с подписанием в 2004 г. общего договора, где возникает новый элемент, типичный для многих гегемонист-ских проектов, - была предпринята попытка сконструировать объединяющего Другого, которому необходимо противостоять: L'Ulivo стала позиционировать себя «в системе итальянского биполяризма» («nel quadro del bipolarismo italiano») как силу, отличающуюся от якобы единых итальянских правых. Интересно отметить, что партия, позже возникшая из альянса L'Ulivo, стала называться просто Демократической партией.
2 Laclau: A critical reader. - Op. cit. - P. 139.
Дислокация (dislocation)
Термин дислокация имеет в теории дискурса Лаклау и Муфф двоякое значение.
1. Внутренняя дислокация присуща любой идентичности, не позволяя ей обрести завершенность. Каждая идентичность подвержена дислокации. Как пишет Лаклау, «дислокация не является обязательным моментом в самотрансформации структуры, но отражает неспособность последней вполне конституироваться, указывает на ее временный в этом смысле характер»1. Не позволяя идентичности стать завершенной, дислокация в то же время является обязательным условием ее существования. Границы дискурса воссоздаются через каждый дискурсивный момент, который должен быть эквивалентен другим моментам и исключать моменты, неэквивалентные данному дискурсу. Это можно назвать онтологическим (ontological) измерением дислокации.
2. Дислокация представляет собой внешний для любой идентичности фактор, причем в двух отношениях. С одной стороны, дислокация обусловлена внешним радикальным антагонизмом, отражаемым данной идентичностью. С другой стороны, дислокацией является и появление событий, которые не могут быть включены в существующий дискурс, поскольку они радикально изменяют и, таким образом, «дезорганизуют» его. Так, в последние годы существования коммунистических режимов в Восточной Европе появились дискурсивные и недискурсивные элементы, которые «не вписывались» в коммунистический дискурс (например, экономический упадок не соответствовал дискурсу, опиравшемуся на идею прогресса, а требования демократии «западного типа» подрывали представления о демократии, характерные для коммунистического дискурса). В данном случае возникающий антагонизм может пониматься как реакция на дислокацию. А. Норвал называет это «реальным (ontic), ощутимым, зримым» измерением дислокации2.
Дислокация, таким образом, является частью любой идентичности. В силу данного обстоятельства негегемонистский дис-
1 Laclau E. New reflections on the revolution of our time. - L.; N.Y.: Verso, 1990. - P. 47.
2 Norval A. Dislocation in context: Theorising dislocations as external events not representable in a discourse. - 2008. - Unpublished paper.
курс находится в постоянном становлении. Если непредставленных событий становится слишком много или они слишком важны, гегемония разрушается. Единственная стратегия для того, чтобы уравновесить дислокацию и восстановить или удержать гегемонию, - популизм. Это еще один ключевой термин теории Лаклау и Муфф.
Популизм
В обыденном употреблении термин популизм часто означает Фор|
разновидность политического стиля, близкую к демагогии. Эрнесто Лаклау использует этот термин в несколько ином значении.
• Он описывает не тип социально-политического движения, а особую политическую логику, определенный дискурс, горизонт, внутри которого одни объекты могут быть представлены, а другие -нет. Конструкция «институционализированного Другого», которая противостоит набору неосуществленных требований, является структурным моментом популизма. В роли «институционализированного Другого» может выступать, например, класс (буржуазия), государство, организация или группа. Лаклау ставит знак равенства между популизмом и политическим вообще, поскольку популизм представлен в любом виде политики, независимо от типа режимов1.
• Конструкция populus, по Лаклау, имеет и аффективное измерение: возникновение популярного требования, пустого означающего, является следствием аффективной операции, ощущения принадлежности к чему-то особому, рождение некой новой идентичности.
Лаклау выделяет три фактора, от которых зависит появление Фор|
популизма2.
• Объединение гетерогенных элементов и требований, которые не могут быть включены в данную институциональную систему. Это предполагает существенную гетерогенность, т.е. ненасы-
1 Если демократия является гегемонистским проектом, который пытается универсализировать свой дискурс через утверждение пустого означающего, она следует популистской логике. Ранее, в «Гегемонии и социалистической стратегии», Лаклау и Муфф, отстаивая свою концепцию демократии, признали непригодными дискурсы универсализма как несовместимые с демократией.
2 Laclau: A critical reader. - Op. cit. - P. 156, 180-181.
щенное пространство, в котором представлены не все элементы. Таким образом, возможна диалектическая дедукция.
• Существование эквивалентных отношений между индивидуальными моментами популистского дискурса - в оппозиции к общему врагу; это предполагает, что плавающие знаки порождают сдвиг внутренних границ дискурса.
• Кристаллизация цепочки эквивалентности в форме называния или пустого знака, который представляет отношение эквивалентности.
Таким образом, Лаклау использует термин «популизм» в особом смысле, который не следует путать с обычными способами употребления этого термина. Как удачно подметил Д. Ховард, «в данной концепции популизм не имеет специфического идеологического содержания... этот термин не указывает на определенный тип движения, политической партии или лидера, к примеру, выступающего против системы. Он обращен непосредственно к политическому измерению социальных отношений. Иными словами, если политическое относится к оспариванию и утверждению различных социальных отношений, то логика популизма схватывает практики, посредством которых общество делится на оппозиционные лагеря в бесконечной борьбе за гегемонию»1.
Разобравшись с этими теоретическими постулатами, перейдем к характеристике возможных методологических подходов и посмотрим, каким образом теория дискурса может быть применена к изучению эмпирического материала.
Применение теории Лаклау на практике
В германоязычных исследованиях можно выделить три основ-*------Формат:
ные методологии2 дискурс-анализа, которые, однако, не связаны напрямую с теорий дискурса Лаклау.
1 Howarth D. Populist reason or populist peril? Evaluating some recent theories. - 2008. - Unpublished paper.
2 Angermüller J. Nach dem Strukturalismus. - Bielefeld: Transcript, 2007. -P. 99-106.
• Дискурсивный анализ, который, вслед за «Порядком вещей» Мишеля Фуко, сосредоточен на анализе структур: он стремится идентифицировать системные порядки в организации дискурса.
• Герменевтический дискурс-анализ, ориентирующийся на концепцию знания Бергера и Лукмана. Он нацелен на воссоздание общего интерсубъективного знания.
• Анализ с точки зрения теории гегемонии, используемый, в частности, М. Нонхоффом1.
Германоязычные авторы уделяют особое внимание количественным данным и «измеряемости».
По мнению Ангермюллера, на основе реконструктивно- Фор|
интерпретативного подхода, характерного для исследований всех трех описанных типов, едва ли можно сделать обоснованные мак-росоциологические выводы. Он выделяет три группы проблем, с которыми сталкивается применение данных подходов.
• Во-первых, непонятно, как критика говорящего и действующего субъекта в духе теории дискурса может быть согласована с методологиями, которые подчеркивают потенциал акторов к действию и интерпретации.
• Во-вторых, теория дискурса притязает на «всеобщую репрезентацию». Предполагается, что ученый должен быть всеведущим и иметь «орлиный глаз», что и дает ему или ей способность анализировать дискурс социальной группы.
• В-третьих, то, как происходит процесс интерпретации (Verstehen), кодирования и построения теории, остается скрытым от внешнего критика.
В понимании Ангермюллера, реконструктивно-интерпре-тативный метод сосредоточен преимущественно на лингвистике. К сожалению, сам он скорее обходит, чем решает выделенные выше проблемы, концентрируя внимание на микроуровне «дискурсов».
Следствием такого понимания задач исследователя становится детальный, но слишком узкий подход к анализу текстов. В качестве примера можно привести исследование немецкого социолога И. Маессэ, посвященное анализу политической логики университет-
1 Nonhoff M. Politischer Diskurs und Hegemonie. Das Projekt «Soziale Marktwirtschaft». - Bielefeld: Transcript, 2006.
ской реформы1. Маессэ предлагает тщательно продуманную методику, основанную на структурной семантике Марвина Мински. Автор ставит своей задачей представить «объективный» анализ дискурса, фокусируясь на определении форм, которые связывают тексты и контексты и, таким образом, порождают дискурсы. Такой метод дает возможность глубоко изучить содержание небольших отрывков дискурса. Однако он едва ли может помочь, когда дело касается понимания более широкого контекста. Дискурс-анализ превращается в микроподход, который ограничивается демонстрацией гетерогенности и незавершенности дискурса на самом минимальном его уровне - на уровне утверждений. В итоге новая терминология, используемая Маессэ, не всегда помогает: «структуры» (frames) в конечном счете есть не что иное, как моменты дискурса (по Лаклау). Маессэ, в отличие от других авторов, предложил конкретную методику эмпирического анализа, однако она не позволяет исследовать дискурс во всей его полноте.
Есть и другие типы дискурс-анализа, опирающиеся на теорию дискурса, которые, однако, мало практикуются немецкоязычными исследователями. В частности, это довольно широко распространенный метод, который можно назвать «нарративным дискурс-анализом». Сторонники этого подхода сознательно отказываются от использования унифицированных «инструментов исследования» и делают выбор в пользу изучения нарративов. Они ближе к пониманию дискурса Лаклау. Существует и множество других приме-
2
ров использования этого метода .
Британский социолог А. Норвал применяет концепцию гегемонии для изучения режима апартеида в Южной Африке; она иссле-
1 Maesse J. Zur politischen Logik von Konsensdiskursen am Beispiel des Bologna-Prozesses: eine diskursanalyse. - Magdeburg: Otto-von-Guericke-Univ., 2008.
2 В том числе и российскими авторами. См.: Makarychev A. Russia's discursive construction of Europe and herself: Towards new spatial imaginary: Unpublished Paper presented at the conference on «Post-Soviet In/Securities: Theory and practice», October 7-8, 2005, The Mershon Center of the Ohio state university; Morozov V. Sovereignty and democracy in contemporary Russia: A modern subject faces the postmodern world // J. of international relations and development. - L., 2008. - Vol. 11. -P. 152-180; Prozorov S. Russian conservatism in the Putin presidency: The dispersion of a hegemonic discourse // J. of political ideologies. - L., 2005. - Vol. 10, N 2. -P. 121-143.
дует идентичности и институты, сформированные этим режимом1. Апартеид понимается как гегемонистский дискурс, который ограничен расой и этничностью, а также как реакция на кризисы или дислокацию. Норвал показывает, как глубокий социальный кризис стимулирует появление определенного гегемонистского дискурса, который стремится стабилизировать разрушенные социальные структуры.
Анна Мари Смит исследовала правые дискурсы расизма и сексуальности в Великобритании в 1970-е и 1980-е годы2. Подобно Норвал, она рассматривает возникновение расистского дискурса и дискурса, направленного против сексуальных меньшинств, как реакцию на дислокацию, которая была обусловлена социально-экономическим и политическим кризисом 1970-х годов. Хотя расизм, согласно Смит, не был краеугольным камнем «тэтчеризма», он играл важную роль в создании нового гегемонистского проекта. В особенности важны два аспекта этого исследования: с одной стороны, автор интерпретирует гегемонию как «нормализацию», а не просто «доминирование». Гегемония, таким образом, представляется ключом к «дискурсивной стабилизации». С другой стороны, Смит уделяет большое внимание ролям отдельных носителей дискурса (в частности, Эноху Пауэллу).
В продолжение этой темы британский социолог Стюарт Холл написал книгу, в которой «тэтчеризм» интерпретируется как геге-монистская структура3. Гегемонистский элемент заключается не в превращении всех британцев в преданных сторонников Тэтчер, а в том, что британскому премьер-министру удалось переформулировать существующую политическую конструкцию, переопределить и заново «назначить» ценности.
Американский политолог М. Брунер изучал соперничество различных концепций демократии в России в начале 1990-х годов4. Он опирается главным образом на Лаклау и Муфф и рассматривает
1 NorvalA. Deconstructing apartheid discourse. - L.; N.Y.: Verso, 1996.
2 Smith A. New right discourse on race and sexuality: Britain, 1968-1990. -Cambridge: Cambridge univ. press, 1994.
3 Hall S. The hard road to renewal: Thatcherism and the crisis of the left. - L.; N.Y.: Verso, 1988.
4 Bruner M. The discourse of democracy in Post-Communist Russia // Strategies of remembrance. - Columbia: Univ. of South Carolina press, 2002. - P. 33-67.
коллективные идентичности как политические, поскольку они появляются в результате выбора между различными нарративами. Автор анализирует «полемический дискурс» о демократии в России в период между мартом и октябрем 1993 г. На пике конфронтации между президентом и Советом народных депутатов все участники борьбы за новую конституцию претендовали на то, что именно они являются «истинными» демократами. Согласно «стратегии памяти» об этих событиях, утвердившейся в России и на Западе, «демократичному» Ельцину и другим демократам пришлось распустить «коммунистический» парламент, для того чтобы утвердить новую конституцию и «демократию». Брунер утверждает, что Ельцин в действительности ввел авторитарную систему, которая служит интересам Запада и определенных экономических акторов внутри страны. Однако именно здесь его подход вызывает вопросы: он не только не подвергает свою гипотезу теоретической проверке, но и принимает интересы акторов как нечто заранее заданное.
Наконец, в работах британского ученого сирийского происхождения Азиза Аль-Азмеха описываются различные аспекты исламского понимания политики, арабского национализма, их взаимодействия и интеграции мусульман в Европе (в частности, в Великобритании)1. Аль-Азмех рассматривает исторические пути развития и предпосылки арабского национализма, использует исламские тексты, даже лирику, а также разнообразные вторичные источники. Как показывает Аль-Азмех, арабо-националистский дискурс включил в себя ислам, но не интегрировал его: исламизм поддерживается той же (городской) стратой и частично выполняет те же функции, которые ранее осуществлял национализм. Автор не проводит тщательного исследования или системного анализа текстов, хотя и осуществляет семантический и контент-анализ. Более того, он редко пользуется категориями теории дискурса. Преобладают термины из словарей марксизма и теории модернизации. В целом его работа является в меньшей степени анализом дискурса в смысле его реконструкции, скорее это анализ по поводу дискурса.
Приведенные примеры доказывают значимость теории дискурса для анализа конкретных социальных, культурных и политических явлений.
1 Al-Azmeh A. Ыаш8 аМ modernities. - Ь.; К.У.: Уегео, 1993.
Наконец, следует отметить книгу российского исследователя В. Морозова, в которой предпринята попытка проанализировать российскую политическую идентичность в период правления В. Путина. Хотя автор и не стремился писать введение в теорию дискурса и гегемонии Лаклау и Муфф, он достаточно подробно разъясняет теоретические основания своего подхода, а также поднимает непростые вопросы, связанные с методологией и стратегией прочтения текстов. Хотя не все его предположения и трактовки кажутся убедительными, его анализ подводит читателя к выводу, что курс на неоимперское возрождение был обусловлен стремлением России рассматривать себя в качестве «государства-продолжателя» СССР. По словам Морозова, «этот выбор лег в основу основополагающего этико-политического решения, которое в значительной степени предопределило характер постсоветской трансформации и социального строя, сформировавшегося в России на исходе первого десятилетия нового века»1. Автор полагает, что этот выбор был в значительной степени детерминирован структурно. Морозов демонстрирует последствия секьюритизации политики, успешно включая в эмпирическое исследование элементы постструктуралистской политической теории.
В поисках аналитической стратегии вместо метода?
Рассмотренная выше дискуссия показывает, что существует множество разных подходов к «эмпирическому» приложению концепции дискурса и гегемонии Лаклау и Муфф. Фундаментальный вопрос - каковы возможности их теории? Что должен представлять собой анализ дискурса, если понимать последний, как это делают Лаклау и Муфф? По-видимому, наибольшие перспективы здесь сулит «нарративный» подход, поскольку именно он в наибольшей степени учитывает посылки данной теории.
Конечно, он не решает в полной мере проблемы, выявленные Ангермюллером, однако минимизирует потери. При этом он разделяет свойственное теории дискурса притязание рассматривать свой предмет в целом. Таким образом, исследовательская стратегия, использующая категории Лаклау и Муфф, в принципе вполне воз-
1 Морозов В. Россия и другие. - Указ. соч. - С. 580.
можна. Она предполагает разработку аналитического инструмента, пригодного для анализа дискурса «в целом» и способного учитывать его макросоциологические следствия. В то же время этот инструмент должен быть достаточно систематичен и удобен, он не должен предполагать использование микросоциологических инструментов исследования или проведение лингвистического анализа.
Именно в этом направлении движется датский социолог Акерстрём Андерсен, предложивший стратегию анализа, опирающуюся на теорию дискурса и предполагающую поиск ответов на определенный набор вопросов1. Андерсен предлагает отказаться от онтологически сверхдетерминированных теорий, сфокусированных на Бытии и стремящихся определить, является ли теоретическое утверждение «истинным», «объективным» и «научным». Такие подходы ведут к чрезмерному акцентированию методологии: метод сводится к определению того, что существует и что является истинным. С точки зрения Андерсена, предпочтительны эпистемоло-гически сверхдетерминированные подходы, ориентированные на вопрос «как?» вместо «что?» или «почему?». В таком случае исследователя должно интересовать, при каких условиях сформировался конкретный дискурс. Это не значит, что надо совсем отказаться от онтологии, - скорее, не следует заранее определять структуру предмета. Эпистемологический подход - это скорее стратегия анализа, нацеленная на проверку того, что кажется «очевидным», и на «де-онтологизацию», нежели метод, позволяющий получить «истинное» знание об объекте. Этот подход может варьироваться: М. Фуко, Р. Козеллек, Э. Лаклау и Н. Луман предлагают различные стратегии анализа.
Хотя общая постановка вопроса, предложенная Андерсеном, внушает оптимизм, его интерпретация «аналитической стратегии» Лаклау, к сожалению, не вполне удовлетворительна. Андерсен суммирует «аналитическую стратегию Лаклау» (которую сам автор никогда не излагал систематически) одним-единственным вопросом: как в постоянной борьбе за фиксацию изменчивых элементов значения устанавливаются дискурсы? Суть «аналитической стратегии Лаклау» сводится к циклическому отношению между деконст-
1 Andersen А.N. Discursive analytical strategies. Understanding Foucault, Koselleck, Laclau, Luhmann. - Bristol: The polity press, 2003.
рукцией и дискурс-анализом. В то время как деконструкция выявляет логику, определяющую дискурсивные противостояния, дискурс-анализ деконструкции помогает выработать политические концепты. С учетом этого Андерсен формулирует вопросы, на которые аналитику необходимо получить ответы.
• Как фиксируются изменчивые знаки?
• Как происходит переопределение названий?
• В силу чего определенные знаки занимают привилегированное положение внутри дискурса?
• Могут ли пустые знаки разрушаться?
Возможно, здесь мы просто сталкиваемся с другим пониманием того, что значит термин «стратегия». По крайней мере, он должен состоять из ряда вопросов, на которые необходимо ориентироваться при исследовании материала. Вопросы Андерсена помогают ставить дополнительные вопросы, не теряя представления о дискурсе «во всей его полноте». По Андерсену, «аналитическая стратегия» - это особый подход к текстам на основе определенного набора теоретических инструментов. Используя теорию Лаклау, мы могли бы сформулировать следующий круг вопросов для анализа текстов, утверждений и требований как наименьших единиц анализа.
• Каким образом тексты отражают дислокацию?
• Как возникает гегемонистский дискурс и как он функционирует?
• Как формулируются требования?
• Какие моменты можно выделить в гегемонистском дискурсе?
• Можно ли выделить узловые точки?
• Как опознать пустой знак?
• Как моменты дискурса связаны между собой?
Ответы на эти вопросы придется искать в рамках реконст-руктивно-интерпретативного подхода (несмотря связанные с ним проблемы). В то же время для того, чтобы исследование было достаточно прозрачным, требуется процедура кодирования и категоризации.
Типы дискурсов и выборка текстов
Датский политолог Лене Хансен предлагает ряд принципов и критериев для классификации дискурсов и выборки текстов1. Ее работа, посвященная анализу взаимосвязей между западными внешнеполитическими текстами разных жанров по поводу конфликта в Боснии и Герцеговине (1992-1995) (интертекстуальный анализ), относится к категории нарративного дискурс-анализа. Хансен выделяет четыре исследовательские модели2.
• Модель 1 анализирует официальный (политический) дискурс, артикулируемый как главами государства, так и чиновниками высшего ранга и военным командованием, который содержится в официальных пресс-релизах. Соответственно, анализ фокусируется на «официальных» текстах (а также мемуарах), которые выражают официальные позиции и устанавливают политическую повестку дня. Анализируя их, исследователь стремится изучить официальный дискурс через интертекстуальные связи, например с академическими текстами и массовой культурой.
• Модель 2 фокусируется на широком (внешне)политичес-ком дискурсе и исследует дискурсивные (оппозиционные) элементы и требования, как они выражаются СМИ или оппозиционными политическими силами. Объектом анализа являются политические тексты в самом широком понимании (парламентские дебаты, редакторские статьи или информационные кампании). Предмет изучения - гегемония официального дискурса и его потенциальная трансформация.
• Модель 3а охватывает политические репрезентации в фильмах, художественной литературе и музыке (как в массовой, так и в элитарной культуре). Цель - понять воспроизводство (политических) идентичностей.
• Наконец, модель 3б сосредоточена на анализе маргинальных политических дискурсов, артикулируемых НКО, общественными движениями или интеллигенцией. Соответствующие тексты - пам-
1 Hansen L. Security as practice. Discourse analysis and the Bosnian war. - L.: Routledge, 2006.
2 Hansen L. Security as practice. Discourse analysis and the Bosnian war. - L.: Routledge, 2006. - P. 60-72.
флеты, блоги и тексты из области социальной и политической науки. Эта модель в основном имеет дело с формами оппозиции в недемократических режимах.
Конечно, эти модели весьма схематичны и вызывают множе- Фор|
ство вопросов. Например, очевидно, что границы между аналитическими целями в модели 1 (стабилизация официального дискурса через интертекстуальные связи) и в модели 2 (гегемония официального дискурса) весьма расплывчаты. Неочевидно и то, что академические сообщества и НКО обязательно репрезентируют маргинальные дискурсы. Наконец, Хансен не учитывает еще два типа исследовательских вопросов.
• В каких случаях гегемонный политический дискурс прибегает к оппозиционным дискурсивным элементам (речь идет о борьбе за означивание между гегемонистскими и контргегемонистски-ми дискурсивными системами)?
• В какой мере официальный дискурс является гегемонист-ским? Для того чтобы оценить это, необходимо включить в исследование как можно большее количество моделей.
По Хансен, следует определиться и с рядом других вопросов. фор|
• Количество изучаемых политических субъектов. Субъектами внешнеполитического дискурса являются главным образом государства. Работы, анализирующие несколько государств, выливаются в сравнительные исследования, которые, как правило, сфокусированы на отдельных событиях. Другой вариант исследования, также предполагающий изучение нескольких субъектов, - анализ дискурсивных столкновений, т.е. обоюдного процесса конструирования себя в зеркале другого. Причем здесь возможны три варианта: в фокусе может оказаться одна из изучаемых идентичностей, сравнение разных идентичностей в контексте определенных событий и дискурсивные столкновения.
• Период анализа. Многие постструктуралистские исследования сосредоточены на анализе отдельных казусов (конфликтов, войн) и предполагают дискурс-анализ разнообразных моментов, связанных с (внешне)политическими событиями; временная близость рассматриваемых фактов способствует процессу понимания того, как развивается политический дискурс. Здесь также сущест-
вуют три возможных варианта: индивидуальный момент, сравнение разнообразных моментов и сравнение исторического развития1.
• Количество событий. Речь идет о событиях в широком смысле (политические события, войны). Их количество связано с временной осью анализа: события могут быть связаны тематической или временной последовательностью. Впрочем, то и другое могут совпадать. В конечном итоге объектами исследования становятся именно «события» или дискурсы о событиях.
От ответа на эти вопросы, а также выбора исследовательской модели и зависит дизайн дискурс-анализа.
Выборка правильного текста
Остается лишь определиться с выбором текстов. Согласно Хансен, существует различие между ключевыми и общими (general) текстами. Общие тексты должны удовлетворять нескольким критериям; они должны:
• ясно выражать идентичности и политические курсы;
• иметь достаточно широкий круг распространения (это также относится к проправительственным медиа);
• обладать формальной способностью определять политическую позицию.
Например, Послание о положении в стране американского президента удовлетворяет всем трем критериям. Но не все жанры текстов отвечают этим критериям в той же мере. Редакторские статьи или комментарии в большей степени удовлетворяют первому критерию. Послание нации отвечает второму и третьему критериям, но не всегда первому. Хансен настаивает, что для того, чтобы быть уверенными, что тексты, имеющие высокий формальный авторитет и широко известные, действительно учтены, выборка должна быть широка настолько, насколько это возможно. При этом она считает целесообразным ограничивать выборку периодами повышенной «политической и медиаактивности».
1 Hansen L. Security as practice. Discourse analysis and the Bosnian war. - L. Routledge, 2006. - P. 78-80.
Заключение
Эти короткие вводные замечания показывают, что теория дискурса четко должна быть отделена от дискурс-анализа. Лаклау и Муфф не предлагают какую-либо конкретную исследовательскую программу. Тем не менее есть эмпирические работы, опирающиеся на эту теорию. В конце концов, задача хорошей теории - сосредоточить внимание исследователя на определенных вопросах; и с этой задачей теория дискурса вполне справляется. С помощью концепции дислокации можно описывать и объяснять социальные изменения или дестабилизацию; понятия гегемонии и популизма помогают понять, как происходит стабилизация, а благодаря выделению требований, как «наименьшей единицы анализа», мы можем знать, на что обращать внимание. Тем не менее Лаклау и Муфф не говорят о том, где и как на это обращать внимание. Это приходится определять применительно к отдельным случаям. Здесь могут быть полезными советы, которые дает Лене Хансен. На наш взгляд, чисто лингвистический анализ в данном случае не слишком продуктивен ввиду его узкой направленности. В конечном счете не существует единого метода осуществления анализа, основанного на теории дискурса, равно как и унифицированных приемов дискурс-анализа. Но можно говорить об определенном типе теоретического мышления, которое дает неплохие результаты, позволяя понять, как идеи и символы формируют политику.
(Перевод Е. Коваленко под редакцией О. Малиновой)
