CC BY
51
DOI 10.24412/2227-7315-2022-1-25-36 УДК 34.01
С.В. Тихонова
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ ЗАПАДНОЙ КОММУНИКАТИВНОЙ ТЕОРИИ ПРАВА: ЮРГЕН ХАБЕРМАС
Введение: разработанная Юргеном Хабемасом коммуникативная методология исследования социальной реальности стала теоретическим основанием западных коммуникативных теорий права. Обращение к демократическим основаниям право-генеза предполагает установление соотносимости правопонимания Хабермаса с юснатурализмом и юспозитивизмом, а также выяснение наиболее уязвимых моментов его аргументации, требующих дальнейшей проработки. Цель: анализ открытого подхода Хабермаса к праву как компромиссной стратегии, позволяющей установить гуманистические основания права как субъективации Другого, не допуская элиминации процессов позитивизации права. Методологическая основа: классические методы философского анализа (группа формально-логических методов, диалектика, системный подход, структурно-функциональный подход) и методы коммуникативной теории права. Результаты: установлены концептуальные особенности используемой Хабермасом модели коммуникации, позволившие ему дифференцировать объяснение логики функционирования права как института и права как средства. Выводы: основным инструментом демаркации права и неправа в основании права-института для Хабермаса являются процессы субъективации и объективизации Другого. В этом качестве правопонимание Хабермаса вполне соотносится с юснатурализмом; юспозитивизму корреспондирует хабермасовский анализ права-средства. Установлены точки уязвимости правопонимания Хабермаса — неоднозначный статус рациональности публичного дискурса и феноменологического субъекта.
Ключевые слова: философия права, право, коммуникация, западные коммуникативные теории права, методология, правогенез, Хабермас.
S.V. Tikhonova
THEORETICAL FOUNDATIONS OF THE WESTERN COMMUNICATIVE THEORY OF LAW: JURGEN HABERMAS
Background: the communicative methodology of social reality research developed by Jurgen Habermas has become the theoretical basis of Western communicative theories of law. The appeal to the democratic foundations of legal genesis involves establishing the correlation of Habermas' legal understanding with usnaturalism and uspositivism (legal position and natural law theories), as well as clarifying the most vulnerable points of his argumentation that require further study. Objective: to analyze Habermas ' open approach to law as a compromise strategy that allows us to establish the humanistic foundations of law as a subjectivation of Another, without allowing the elimination of the processes
© Тихонова Софья Владимировна, 2022
Доктор философских наук, профессор кафедры истории государства и права (Саратовская государственная юридическая академия); e-mail: segedasv@yandex.ru © Tikhonova Sophia Vladimirovna, 2022
Doctor of philosophy, Professor, Department of History of state and law (Saratov State Law Academy) 25
of positivization of law. Methodology: classical methods of philosophical analysis (a group of formal-logical methods, dialectics, a systematic approach, a structural-functional approach) and methods of the communicative theory of law. Results: the conceptual features of the communication model used by Habermas to separate the logic of the functioning of law as an institution and law as a means are established. Conclusions: the main instrument of demarcation of law and non-law in the foundation of the law-institution for Habermas are the processes of subjectification and objectification of the Other. In this capacity, Habermas' legal understanding is quite correlated with natural law theories (usnaturalism); legal positivism (uspositivism) corresponds to Habermas' analysis of law-means. The points of vulnerability of Habermas' legal understanding are established — the ambiguous status of the rationality of public discourse and the phenomenological subject.
Key-words: philosophy of law, law, communication, Western communicative theories of law, methodology, legal genesis, Habermas.
Юрген Хабермас относится к числу самых влиятельных социологов современности, чьи взгляды во многом обеспечили творческий импульс для развития западных коммуникативных теорий права. Формируемая им коммуникативная методология исследования социально-политической реальности, опирающаяся на модель коммуникативного действия, отличается весьма широким диапазоном применимости на всех уровнях социальной системы. Процессы правогенеза вполне укладываются в ее рамки как коммуникативные по своей природе. Анализируемое Хабермасом развитие права эпохи позднего Модерна раскрывается я как комплексный социально-политический проект правогенеза, тем самым ? формируется теоретическая основа философско-правовых исследований. Идея а о том, что в основе правотворчества лежит коммуникативная рациональность, ^ дала новые горизонты для развития концепций демократии, перманентно сталкивающихся с все новыми кризисами и вызовами. Самым значимых среди них | является постмодернистский правовой релятивизм, деконструирующий акси-! ологические иерархии права. Разумность права, постулируемая Хабермасом, § оказывается крайне востребованным в философии права конструктом в силу | своей способности преодолевать риски релятивизма. Осознание потенциала Ц хабермасовской концепции, разумеется, требует времени. Еще десять лет назад В.В. Лапаева отмечала низкий интерес российских исследований к правовым
I
Ц аспектам мысли Хабермаса: «на фоне наблюдающегося в российской теории | права увлечения теми течениями постклассической философии, для которых | характерно постмодернистское обесценение рационально-объяснительного подхода и ориентация на чувственно-описательное восприятие реальности, интерес » к творчеству Ю. Хабермаса, стремящегося адаптировать идеи неклассической § рациональности к сверхсложным реалиям современного социального мира,
о
ц явно невелик» [1]. Сегодня очевидна интенсификация обращения к сложной § правовой рефлексии Хабермаса. Насущной задачей становится принципиальная
т
соотносимость основных векторов развертывания его модели демократического права с юснатурализмом и юспозитивизмом как доминирующими типами правопонимания.
Исследование концепции Хабермаса начинали социальные философы и политологи [2]. Правовые аспекты его теории стали изучаться благодаря пред-26 ставителям отечественной коммуникативной школы права, обращавшимся к
аргументам Хабермаса для развития собственных концепций [3]. Весьма плодотворным было обращение отечественных правоведов к идеям Хабермаса при анализе проблемы легитимности права [4; 5]. Попытка сопоставить концепцию Хабермаса с правопониманием В.С. Нерсесянца осуществлена В.В. Лапаевой [1; 6]. Вклад Хабермаса в обоснование философско-правовых утверждений рассматривал М. А. Беляев [7]. Особую роль в расширении представлений о правовой концепции Хабермаса сыграли переводы Е.Г. Самохиной [8] работ канадского правоведа Б. Мелкевика, посвященных взглядам Хабермаса, издававшиеся под научной редакцией А.В. Полякова [9] и И.Л. Честнова [10]. Также необходимо отметить диссертационное исследование В.К. Глебовой, посвященное правовым взглядам Ю. Хабермаса [11].
Взгляды Хабермаса на сущность и природу права рассматриваются как открытый подход к праву, базирующийся на признании непрерывной коммуникации правовой системы с другими социальными системами и зависимости правогенеза от коммуникативных действий. Этот подход трактуется как пара-дигмальное основание западных коммуникативных теорий права. Важно отметить, что правовые взгляды Хабермаса включены в контекст разработанных им социальных теорий (среди работ Хабермаса наиболее полно воспроизводящей его правопонимание считают «Фактичность и значимость» (1992) однако прямо относимых к философии права работ у него нет), а, значит, интегрированы в категориальные ряды современного социального знания. Понимание правовой Коммуникации у Хабермаса невозможно без понимания того, что он понимает под социальной коммуникации. Поэтому в рамках статьи будет реализован дедуктивный подход, идущий от общих представлений Хабермаса о социальной ш коммуникации к демонстрации его понимания правовой коммуникации на и основе модели коммуникативного действия. а
Хабермас предлагает концепцию, претендующую на близкое к исчерпываю- О щему объяснение социальной реальности. Ее отличительной чертой является О политизация, поскольку именно демократические процессы являются источни- О
п
ком справедливого социального порядка. У Хабермаса демократическая комму- а никация лежит в самом сердце правогенеза. Практический поворот социальной в философии позволил Хабермасу сблизить через коммуникацию социальную О практику язык, превратив разум из трансцендентной инстанции, насаждающей ю
TD
правовые идеалы, императивы, ценности и нормы в реальную сеть их совместного |
социального конструирования. Хабермас «расколдовывает» реифицирующие |
правовые понятия с помощью модели коммуникативного действия, порождаю- а
щего коммуникативную рациональность. Теория коммуникативного действия |
призвана развернуть эволюционную перспективу развертывания жизненного ||
мира, и, одновременно, выявить механизмы интеграции социальных субъек- g
тов в единое целое социального. В этом случае социальное действие, трактуе- 1
мое, как коммуникативный акт, прагматически, иллокутивно ориентировано. )
Практическая установка позволяет Хабермасу объединить инструментальность 2 прагматизма, способность рационально аргументировать свои устремления и социальную интеракцию.
Хабермас трактует коммуникативное действие как действие, ориентированное на достижение взаимопонимания и согласия. Но это согласие изначально не простое логическое сближение/отождествление мнений, а рациональная основа для
совместных действий. Чтобы согласовать феноменологическое и практическое, 27
Хабермас разграничивает три вида социального действия [12, с. 10-11]. Телеологическое действие направлено на практический успех, его разновидностью является утилитаристское стратегическое действие, когда действующий субъект максимизирует собственную пользу. В него структурно включены субъект, объективный мир и социальный мир. Нормативно регулируемое действие характерно для членов группы, объединенных общими ценностями, структурно включает в себя субъекта и социальный мир. Драматургическое действие «касается участников взаимодействия, образующих друг для друга публику, перед взором которой они представляют себя» [12, с. 10], включает субъекта, его субъективный мир и публику (социальный мир). Коммуникативное действие характеризуется тем, что языковое взаимопонимание становится механизмом координации не менее двух субъектов, «причем говорящий и слушающий устанавливают отношения — исходя из горизонта их уже проинтерпретированного жизненного мира — одновременно к чему-то в объективном, социальном и субъективном мире с тем, чтобы выработать общее определение ситуации» [12, с. 19]. Условно говоря, предшествующие виды социального действия — это составные элементы действия коммуникативного. Хабермас акцентирует его предназначение для диалогической интеракции, поскольку оно «относится к взаимодействию как минимум двух способных говорить и действовать субъектов, вступающих (с помощью вербальных или невербальных средств) в межличностные отношения. Действующие субъекты ищут взаимопонимания относительно ситуации действия с целью взаимосогласованного координирования своих планов действия, а следовательно, и своих действий. Центральное понятие интерпретации связано в
я первую очередь с выработкой способных привести к согласию определений ситу° т-* « «
? ации. В данной модели действия язык получает, как мы увидим, определяющее а значение» [12, с. 11]. Для того, чтобы субъекты смогли понять друг друга, язык » должен сделать доступным для них объективный, социальный и субъективный I миры, а каждый из субъектов должен себя спозиционировать по отношению к | этим трем мирам.
I Используемая Хабермасом модель коммуникации довольна специфична. В
§ теории коммуникации существующие модели акцентируют конкретные аспекты | коммуникации, выявляя связь сообщения и смысла, смысла и поведения комму-§ никантов, кода и канала. Модель Хабермаса восходит к модели Л. Бюлера, получившую название «органона» вслед за Платоном, рассматривавшим в диалоге | «Кратил» слово как орудие («Имя есть некое орудие обучения и распределения | сущностей», Платон, Кратил, 388Ь) [13]. Идея модели — люди используют язык & как инструмент (ощапит) для того, чтобы сообщить друг другу о вещах. Бюлер !| считает, что функция языка тройственна, в этом тройном качестве ее представ-¡5 ляют экспрессия (изъявление), апелляция (побуждение) и репрезентация. По-§ этому в свою модель знака/речевого акта включает символ, демонстрирующий | соотнесенность с предметами и положением дел); симптом (примета, индекс) | отражающий зависимость от отправителя, внутреннее состояние которого он выражает, и сигнал, предполагающий обращение к слушателю, чьим внешним поведением или внутренним состоянием он управляет так же, как и другие коммуникативные знаки [13]. По мнению В. Веренича, модель Бюлера «подразумевает переход от закрытого языкового знака к прагматически открытому высказыванию» [14, с. 111], дополняя семантическую обоснованность акта 28 коммуникации обоснованностью прагматической. Действительно, сам Хабер-
мас связывает тройственной позиционирование коммуникативного действия с моделью Бюлера: «Функциональная схема Бюлера к предположению о том, что с помощью речевого акта ведет к предположению о том, что с помощью речевого акта 'МР', S одновременно устанавливает отношения с чем-то в объективном мире, с чем-то в субъективном мире и с чем-то в социальном мире» [15, р. 73]. С помощью этой модели Хабермас получает выход на интерсубъективную коммуникацию, объединяющую коммуникантов диалогически.
Действительно, используемая модель помещает сообщение в центре треугольника, вершинами которого являются предметы/ ситуации и коммуниканты. Сообщение, таким образом, спозиционировано между коммуникантами и общей для них предметной ситуацией, тем самым коммуникация строго интерсубъективна, а, значит, интерсубъективны ее смыслы. Субъект по ситуации может выбирать тип действия, тем самым выбирая тип рациональности, но если он обращается к другому как к субъекту, то результатом их совместной деятельности будет интерсубъективная коммуникативная рациональность. Коммуникативные действия позволяют субъекту спозиционировать причины своего выбора, аргументировать их и получить признание их и собственной значимости от другого субъекта. Признание значимости совпадает с пониманием.
Очевидно, что Хабермас работает в парадигме социальной феноменологии, при этом его модель коммуникативного действия вполне соотносима с традицией определения социального действия в социологической теории. О. Вербилович справедливо отмечает, что «конструкт коммуникативного действия Ю. Хабер-маса является, скорее, результатом модернизации теории Вебера, попыткой взглянуть на историю развития социального действия под углом разных социологических парадигм: пересмотр теории Парсонса, который, как оказалось, во многом полагался на веберовское понимание социального действия, переход к интеракционизму и драматургической социологии Ирвинга Гоффмана» [16, с. 40]. Таким образом, концепция Хабермаса остается открытой для классического ядра социальной теории, прямо связана с социальным конструтивизмом и легко интегрируется в современные социально-философские и социологическими исследования.
Что же происходит в этой концепции с правом? Для начала отметим, что концепция Хабермаса предполагает демаркацию жизненного мира и социальной системы, но их автономию она отрицает. Жизненный мир и система открыты для взаимопроникновений, более того, вторая формируется первым, поскольку жизненный мир постепенно дифференцируется.
Детальный анализ правовых воззрений Хабермаса осуществлен Б. Мелкеви-ком [17]. Коротко логику его анализа можно воспроизвести следующим образом. Хабермас трактует право двояко — как институт и как средство. Право как институт связано с процессами легитимации позитивистских процедур, регулирующих отношения, прямо связанными с моралью (убийство, аборт, изнасилование и т.п.) и потому всегда конфликтных. Понимание сути этих отношений укоренено в опыте множественности интерсубъективных миров жизненного мира как возможного горизонта каждого участника коммуникативного действия. Такое понимание требует мобилизации культурных смыслов, общих для всех участников для того, чтобы согласовать разные точки зрения, сформированных в значительной степени совпадающих (и тем не менее, различных!) мирах.
Согласование равнозначно выработке нормы, с притязанием на значимость которой соглашаются все включенные в проблему участники и тем самым делают ее значимой. Выработку норм Хабермас предлагает контролировать этикой дискурса, имеющей процедурный характер. Дискурс служит «коммуникативным судом» (термин Б. Мелкевика [17, с. 53]), поскольку запускает речевую (диалогическую, субъект-субъектную) аргументацию, в которой познаются основания коммуникативного действия и устанавливается их значимость. Напомню, что феноменологический конструктивизм позиции Хабермаса позволяет ему совмещать когнитивный и прагматический контексты коммуникации. В итоге «перспектива координации действий приводит к выводу, что беспристрастное формирование суждения выражается в принципе, заставляющем любое заинтересованное лицо принять перспективы всех других участников дискуссии» [17, с. 57]. Поскольку все участники дискуссии признают друг друга в качестве субъектов, они неизбежно «обмениваются ролями» при оценке перспектив и интересов друг друга и универсализируют в итоге общую перспективу. Раз коммуникация субъект-субъектна, манипуляции в ней невозможны. Поскольку положение индивида в жизненном мире конкретно, итогом коммуникативного дискурса становится консенсус, возникающий по конкретному поводу (мы помним, что конфликтны далеко не все отношения, т.е. консенсус требуется не везде) до очередного изменения жизненных миров. Иначе говоря, согласование начинается каждый раз, когда сложившаяся традиция не справляется с новым вызовом. Как отмечает Б. Мелкевик, «перспектива жизненного мира автоматически исключает мечту о тотальном пересмотре, тоталитарную мечту «начать с чистого листа», потому я что преобразование права всегда сможет запускаться, объясняться и оправды-? ваться, отталкиваясь от реального контекста жизненного мира» [17, с. 47]. Иначе а говоря, содержание права как института может меняться только порционно, » «по частям», в соответствии с тем, как люди осваивают новую повестку в своей I повседневной практике.
| Практическим итогом работы коммуникативного аргументирующего дис-
I курса становится «публичное использование разума как социальной силы,
§ утверждающей себя в бесконечном процессе языковых действий» [17, с. 67].
ф
| Так формируется коммуникативный суверенитет правового государства. По-§ скольку каждый участник ситуации включен в формирование правовых норм 'I (а коммуникативный дискурс у Хабермаса является частью законотворчества),
право перестает быть репрессивным. | Право как средство является инструментом организации социальных под-
& систем (власть, деньги, управление), для которых характерна относительно | самостоятельная самоорганизация. Эти сферы сами по себе инструментальны, ¡5 они нужны для того, чтобы организовывать более сложные сети жизненного § мира. Право как средство обслуживает их внутреннюю логику координации. | Это право в его функциональном измерении. С точки зрения легитимации оно | вторично по отношению к праву-институту, его работа не требует материального обоснования. На этом уровне бытия права его позитивизация соответствует объяснительным схемам юспозитивизма.
В итоге право и неправо Хабермас разграничивает с помощью объективизации Другого — как только она включается в основу права-института, право превращается в неправо. Субъективация Другого всегда лежит в основе подлинного 30 права. Как мы видели, она представляет собой результат серии когерентных
коммуникативных актов, связанных с предметной ситуацией. В этом смысле она локальна, но это процессуальная локальность, претендующая на саморефе-рентность в том случае, когда речь идет об аналогичных предметных ситуациях.
Насколько позиция Хабермаса соотносима с юснатурализмом? Б. Мелкевик прямо противопоставляет два эти подхода к праву, в качестве демаркации используя теорию общественного договора (контрактуализм). Мелкевик учитывает два этапа в развитии контрактуализма — этатистский (Боден, Гоббс, Макиавелли) и революционный (Локк и Руссо), но считает, что оба они сводятся к легитимации политических институтов: «общественный договор является лишь средством обнуления или подтверждения так называемых „естественных прав"» [18, с. 82]. Эта легитимация в итоге отчуждает политическую волю от субъектов, а сама демократия превращается в инструмент защиты фундаментальных принципов права. С этой установкой ничего не может сделать и современный контрактуа-лизм, к которой Мелкевик относит и философия права Ролза, в которой демократия «может быть лишь инструментом, конструкцией, поддерживающей первоначальный моральный договор» [18, с. 90]. Хабермас же настаивает на том, что социальное согласие, основанное на всесторонней коммуникации, легитимирует и утверждает любые нормы и институты или отменяет их. Приверженность граждан политическому порядку становится ненужной, избыточной конструкцией там, где действует взаимное подтверждение субъектов как авторов «любого автономного правового и политического порядка»: «если все должно быть разделено на демократических основах между субъектами права, из этого следует, что мы не должны признавать никакой другой орган легитимации, кроме надлежащих демократических процессов, которые на практике подтверждают это требование [18, с. 94]. Правовая система превращается в общую работу по утверждению друг и друга в качестве авторов наших прав. Никаких трансцендентных оснований и а экстрадемократических источников у нее нет. О
Такое преодоление «аристократических» принципов права равнозначно пере- О ходу на уровень субъектов права и их интересов, где процедуры коммуникации О
п
предотвращают отчуждение справедливости, прав человека, общего блага в а
надсубъектные сущности. Разовый, фундирующий общественный договор в
универсального рода заменяется серией локальных общественных договоров, О
связанных с конкретной повесткой дня. Разумеется, такая ситуация приносит р
совершенно новые риски. На первый взгляд, демократические процессы комму- |
никативной рациональности имеют анархическую природу, слабо совместимую к
со стабильным воспроизводством правовой системы. Их чистый волюнтаризм а
предполагает, что абсолютно любые нормы и институты могут отменяться и |
создаваться, что не может не вызывать тревогу. Реализм делиберации, выра- |
жающийся в ее детерминированности реальной предметной ситуацией, легко ¡§
переходит в тотальный релятивизм. 11
Однако теория Хабермаса довольно четко его ограничивает процедурностью )
коммуникативной рациональности, равнозначной требованию универсальности. 2 Хабермас формулирует последнее следующим образом: «Каждая действенная норма должна удовлетворять тому условию, что прямые и побочные действия, которые общее следование ей предположительно возымеет для удовлетворения интересов каждого отдельного индивида, могут быть без какого бы то ни было принуждения приняты всеми, до кого она имеет касательство» [19, с. 179].
Эта формулировка предполагает, что каждый индивид, которого коснется 31
норма, достаточно рационален, чтобы осознать свои интересы, соотнести их с интересами Другого и принять их реализацию во имя их взаимного блага. Такая «достаточная» рациональность постулируется как универсальная, и в этом смысле соответствует пониманию, признанию и утверждению природы человека, поддерживаемой всеми версиями юснатурализма. Ценностное ядро гуманизма, составляющее смысл юснатурализма, в той же мере востребовано теорией Хабермаса, более того, оно охраняется ее процедурными нормами. Поэтому в ее рамках в принципе невозможно демократическое принятие нормы, в соответствии с которой, допустим, человека лишали бы права на жизнь ради развлечения большинства.
Но так ли надежны охранительные барьеры рациональности? Рациональность публичного дискурса как с точки зрения его возможности, так и с точки зрения его распространенности — ахиллесова пята теорий делиберативной демократии. И.Л. Честнов так формулирует ключевые вопросы, на которые последняя не может дать ответа: «Кто формирует повестку дня предельно широкого — универсального Л — политического форума, на котором происходит выработка конституционных норм; кто селектирует те позиции, которые достойны обсуждения; по каким критериям происходит определение "определение победителя" в конкурентной борьбе идей, на этом форуме представленных?» [10, с. 17]. Ш. Муфф обращается к социально-политической онтологии, показывая, что модель делиберации игнорирует конфликтную природу демократической политики и «оставляет в стороне решающую роль, которую играют „страсти" и коллективные формы идентификации в области политики» [20]. С.С. Бодруно-я ва приводит схожую позицию финских критиков Хабермаса — Р. Кунелиуса и ? С. Спаркса: «упор на рациональность в классических формулировках хабермасов-а ской теории резко неадекватен насущной реальности общественного дискурса... » Интерес и страсть. не только присутствуют на практике во всех существующих I политических ситуациях, но и не предоставляют серьезных оснований для их | исключения» [21, с. 121]. В общественном мнении всегда доминировали мифо-I логизированные формы мышления. Публичный дискурс в ХХ в. традиционно | отождествлялся с дискурсом СМИ, сам Хабермас публичную сферу трактовал | как сферу массмедиа, оказывающую регулирующее влияние на общество в § качестве пространства формирования общественного мнения [22]. Разумеется, 'I Хабермас предполагал широту доступа к публичной сфере, хотя и учитывал фильтрационное влияние капитализма и государства. Тем не менее, для ХХ века | характерны вертикальные системы массовой информации, в которых позиции за-& интересованных сторон представляются журналистами. Если властные субъекты | и элиты могут прямо влиять на журналистов, то обыватели в массмедиа крайне | редко получали голос. Возможность диалога в такой сложно опосредованной § коммуникации не высока, при этом в принципе признание и понимание — за-| тратные с точки зрения когнитивных, эмоциональных и временных ресурсов | личности процессы. Чем больше участников в обсуждении, тем меньше у них шансов быть признанными контрагентами. Расцвет интернета и социальных сетей расширил доступ к публичной сфере, более того, вызвал к жизни специализированные площадки для обсуждения нормотворчества и законотворчества, но он вряд ли способствовал рационализации публичного дискурса. Во всяком случае, в медиаисследованиях его состояние характеризуется с помощью кон-32 цепта «постправды» как коммуникативной стратегии апелляции к личным
убеждениям и эмоциями вместо объективных фактов, слабо коррелирующей с рациональной аргументацией. Контроль повестки дня никогда не был доступен массам, он всегда отчужден от них. Как контролировать рациональность публичного дискурса — вопрос более чем открытый.
Однако уязвимость рациональности в теории Хабермаса гораздо глубже, чем проблемы публичного дискурса, и связан с проблемой субъекта. Субъект права у Хабермаса — это всегда феноменологический субъект. Однако вопрос о рациональности феноменологического субъекта если и был однозначным, то крайне недолго. Традиционно рациональным он считался в феноменологии Э. Гуссерля. Однако сегодня есть попытки переосмысления рациональности даже в классической феноменологии. Так, В. Плотка считает, что феноменология Гуссерля представляет собой умеренную форму рационализма, в которой не исключаются проблемы иррациональности, более того, сама рациональность понимается как коррелят иррационального [23]. Иррациональность связывается с возможными неопределенными уровнями и степенями очевидности, проясняя сущность разума, конструируя фигуру Другого, феноменология не столько выдвигает рациональные аргументы, сколько постоянно разграничивает его с «неразумием», исследуя в том числе и иррациональные очевидности.
В феноменологии Мерло-Понти в исходной точке философствования вместо гуссерлевского потока сознания мы обнаруживаем телесное «чувствование» как первичный контакт с миром, само сознание неразрывно связано с телесностью, а «подлинная интерсубъективность обретается не «внутри» пространства сознания, а „вовне" — в соприкосновении тел, где ощущающее и ощущаемое никогда не могут совпасть в своих восприятиях, но естественным образом дополняют друг | друга» [24, с. 46]. Понимание Другого в этом случае выходит далеко за когни- и тивные рамки, представляя собой гармонизацию своих интенций и интенций а Другого, укорененных в соответствующих феноменологических телах. О
В феноменологической социологии Т. Бергера и П. Лукмана (а Хабермас, без- О
условно, испытал на себе ее внимание), конструирование субъекта включает в О
п
себя дорациональные и внерациональные процессы. Это и роль подражания в а
процессах типизации, и мифологические аппараты интернализируемых норм. в
|
Коль скоро под знанием Бергер и Лукман понимают «все то, что считается в О обществе „знанием", невзирая на обоснованность или необоснованность (по ю
"О
любым критериям) такого „знания"», рациональность их феноменологического |
субъекта всегда предполагает наличие некоторой «степени». Экзистенциально- к
феноменологический подход в социальной психологии сопрягает субъективность а
с эмоционально-экзистенциальными состояниями тревоги, переживания и проч., |
позволяя (пост)феноменологической традиции включать в основание субъектив- ||
ность опыт желания, травмы, сверхстрастности или неустойчивости [25]. ¡§
В современных условиях вопрос о качестве рациональности феноменологи- 1
4
ческого субъекта не может являться праздным. Трансгуманистическая пер- ) спектива социального развития предполагает принципиальную реализуемость 2 перенастройки, например, гормональной системы человека, которая с помощью «умной фармакологии» способна усилить или, например, элиминировать эмпа-тическую реакцию на своих сограждан; или значимого усиления рационально-когнитивных способностей конкретных групп людей. В итоге презумпция реальности некой усредненной разумности любого дееспособного человека легко может стать фикцией. Бурное развитие технонауки в цифровую эпоху заостряет 33
проблему человеческой природы, вскрывает ее (авто)эволюционную изменчивость, закладывает понимание осознанной селективности антропологических характеристик, осуществляемой культурой, наукой и техносферой.
Рациональность феноменологического субъекта не является автоматической, ее спонтанные и стихийные проявления часто гаснут во враждебной среде. Коммуникативная теория права Хабермаса ощутимо нуждается в конкретизации условий и пределов рационализации субъекта, уточнения ее связи с иррациональными компонентами, выяснении векторов их рассогласования и взаимодополнения в диалоговой коммуникации, лежащих в основе понимания и признания.
Библиографический список
1. Лапаева В.В. Политико-правовая концепция Ю. Хабермаса (с позиций либертар-ного правопонимания) // Открытый архив ИГП РАН. 2011. № 2964.
2. Мотрошилова Н.В. Творческий путь и теоретические заслуги Ю. Хабермаса: юбилей философа в зеркале немецкой прессы // Вопросы философии. 2020. № 2. С. 5-13.
3. Поляков А.В. Право и коммуникация // Поляков А.В. Коммуникативное правопо-нимание. Избранные труды. СПб.: ООО Издательский дом «Алеф-Пресс», 2014. С. 11-32.
4. Денисенко В.В. Легитимность как характеристика сущности права: Введение в теорию. М.: Юрлитинформ, 2014. 184 с.
5. Легитимность права: коллективная монография / под ред. Е.Н. Тонкова, И.Л. Честнова. СПб: Алетейя, 2019. 496 с.
6. Лапаева В.В. Политико-правовая концепция Ю. Хабермаса // Лапаева В.В. Типы правопонимания: правовая теория и практика. М.: Российская академия правосудия,
а 2012. C.274-290.
? 7. Беляев М.А. Онтология права в ее соотношении с реалистической (религиозной)
§ метафизикой // Академик. 2018. № 4. С. 32-39.
^ 8. Самохина Е.Г. Философия права Юргена Хабермаса в контексте споров о модерне
и постмодерне // Мелкевик Б. Юрген Хабермас и коммуникативная теория права / 1 пер. с фр. Е.Г. Самохиной; науч. ред. А.В. Поляков. СПб.: Алеф-Пресс, 2018. С. 83-93. | 9. Поляков А.В. Ю. Хабермас и Б. Мелкевик: коммуникативный вызов российской
>| юридической науке // Мелкевик Б. Юрген Хабермас и коммуникативная теория права I / пер. с фр. Е.Г. Самохиной; науч. ред. А.В. Поляков. СПб.: ООО Издательский Дом | «Алеф-Пресс», 2018. С. 5-9.
i" 10. Честнов И.Л. Коммуникативная теория Бьярна Мелкевика в контексте пост-
° классической юриспруденции: Вместо предисловия // Мелкевик Б. Хабермас и Ролз: 1 рассуждения о демократиии / пер. с франц. Е.Г. Самохиной; науч. ред. И.Л. Честнов. | М.: РГ-Пресс, 2020. С. 5-23.
| 11. Глебова В.К. Концепция права Юргена Хабермаса: автореф. дис. ... канд. юрид.
>§ наук. Воронеж, 2021. 31 с.
| 12. Хабермас Ю. Отношения к миру и рациональные аспекты действия в четырех
| социологических понятиях действия // Социологическое обозрение. 2008. Т. 7. № 1. ^ С. 3-23.
i 13. Бюлер Л. Теория языка: репрезентативная функция языка / пер. с нем. Карл
™ Бюлер; общ. ред. и коммент. Т. В. Булыгиной. М.: Прогресс, 2000, 501 с.
14. Веренич В. Коммуникативный акт в теории Юргена Хабермаса: опыт семиотического анализа // Мелкевик Б. Хабермас и Ролз: рассуждения о демократии. С. 102-126.
15. Habermas J. Postmetaphysical Thinking Philosophical Essays tr. W.M. Hohengar-ten. Boston: M.I.T. Press, 1998. 264 р.
16. Вербилович О. Теория коммуникативного действия: ключевые категории и по-34 знавательный потенциал // Вербилович О., Малинова О.Ю., Семенов А.В., Трубина Е.,
Хартблэй К., Ярская-Смирнова Е.Р., Ясавеев И. Публичная сфера: теория, методология, кейс-стади. М.: Центр социальной политики и гендерных исследований, 2013. С. 35-52.
17. Мелкевик Б. Юрген Хабермас и коммуникативная теория права / пер. с фр. Е.Г. Самохиной; науч. ред. А.В. Поляков. СПб., 2018. 95 с.
18. Мелкевик Б. Общественный договор или демократия: вопрос философии // Мелкевик Б. Хабермас и Ролз: рассуждения о демократии. М.: РГ-Пресс, 2020. С. 79-101.
19. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб.: Наука, 2000. 377 с.
20. Mouffe Ch. Deliberative Democracy or Agonistic Pluralism // Reihe Politikwissenschaft / Political Science Series 72. Institut für Höhere Studien (IHS), Wien. December 2000.
21. Бодрунова С.С. Концепции публичной сферы и медиакратическая теория: поиск точек соприкосновения // Журнал социологии и социальной антропологии. 2011. Т. 14. № 1. С. 110-132.
22. Хабермас Ю. Структурное изменение публичной сферы: исследование относительно категории буржуазного общества. М.: Весь мир, 2016. 342 с.
23. Плотка В. Умеренный рационализм Гуссерля и вопрос об очевидности // Horizon. Studies in phenomenology. 2019. № 8 (2). С. 389-408.
24. Феррони В.В. Тело и другой (проблема другого в феноменологической концепции М. Мерло-Понти) // Вестник Воронежского государственного университета. Серия: Философия. 2015. № 3(17). С. 33-50.
25. Шолохова С.А., Ямпольская А.В. Предисловие составителей // (Пост)феноме-нология: новая феноменология во Франции и за ее пределами / сост. С.А. Шолохова, А.В. Ямпольская. М.: Академический проект, 2014. C. 3-8.
References f
1. Lapaeva V.V. The Political and Legal Concept of J. Habermas (from the standpoint of U libertarian legal understanding) // Open Archive of the ISL RAS. 2011. № 2964. а
2. Motroshilova N. V. The Creative Path and Theoretical Merits of Y. Habermas: the т
о
Anniversary of the Philosopher in the Mirror of the German Press // Russian Studies in к
Philosophy. 2020. No. 2. Р. 5-13. £
3. Polyakov A.V. Law and Communication // Polyakov A.V. Communicative Legal Un- д derstanding. Selected works. Saint Petersburg: Alef-Press Publishing House. Р. 11-32. т
4. Denisenko V.V. Legitimacy as a Characteristic of the Essence of law: An Introduction H to Theory. Moscow: Yurlitinform pbl., 2014. 184 р. I
5. The Legitimacy of Law: a collective monograph / ed. by E.N. Tonkov, I.L. Chestnov. | Saint Petersburg: Aleteya, 2019. 496 p. f
6. Lapaeva V.V. Political and Legal Concept of J. Habermasa // Lapaeva V.V. Types of £ Legal Understanding: Legal Theory and Practice: Monograph. Moscow: Russian Academy К of Justice, 2012. P.274-290. Ц
7. Belyaev M. A. Ontology of Law in Its Relation to Realistic (Religious) Metaphysics | // Academic. 2018. No. 4. P. 32-39. i
8. Samokhina E. G. Jurgen Habermas ' Philosophy of Law in the Context of Disputes 1 About Modernity and Postmodernity // Melkevik B. Jurgen Habermas and the Commu- J) nicative Theory of Law / Tr. from French E. G. Samokhina / Scientific ed. A.V. Polyakov. 2 Snt Petersburg: Alef-Press Publishing House, 2018. P. 83-93. 2
9. Polyakov A.V. J. Habermas and B. Melkevik: a Communicative Challenge to Russian Legal Science // Melkevik B. Jurgen Habermas and the Communicative Theory of Law / Tr. from French E. G. Samokhina / Scientific ed. A.V. Polyakov. Snt Petersburg: Alef-Press Publishing House, 2018. P. 5-9.
10. Chestnov I.L. The Communicative Theory of Bjarne Melkevik in the Context of Postclassical Jurisprudence: Instead of a Preface // Melkevik B. Habermas and Rolls: 35
Arguments About Democracy / tr. from French. E.G. Samokhina; scientific ed. I.L. Chest-nov. M.: RG-Press, 2020. P. 5-23.
11. Glebova V.K. The Concept of Law by Jürgen Habermas: extended abstract of dis. ... cand. of law. Voronezh, 2021. 31 p.
12. Habermas J. Relations to the World and Rational Aspects of Action in Four Sociological Concepts of Action // Russian Sociological Review. 2008. T. 7. No. 1. P. 3-24.
13. Buhler L. The Theory of Language: the Representative Function of Language: trans. from it. Karl Buhler; general ed. and comment. T. V. Bulygina. M.: Progress, 2000, 501 p.
14. Verenich V. The Communicative Act in the Theory of Jurgen Habermas: the Experience of Semiotic Analysis // Melkevik B. Habermas and Rolls: Arguments About Democracy / tr. from French. E.G. Samokhina; scientific ed. I.L. Chestnov. M.: RG-Press, 2020. P. 102-126.
15. Habermas J. Postmetaphysical Thinking Philosophical Essays tr. W.M. Hohengar-ten. Boston: M.I.T. Press, 1998. 264 p.
16. Verbilovich O. Theory of Communicative Action: Key Categories and Cognitive Potential // Verbilovich O., Malinova O. Yu., Semenov A.V., Trubina E., Hartblay K., Yarskaya-Smirnova E. R., Yasaveev I. Public Sphere: Theory, Methodology, Case Study. Moscow: Center for Social Policy and Gender Studies, 2013. P.35-52.
17. Melkevik B. Jurgen Habermas and the Communicative Theory of Law / Tr. from French E. G. Samokhina / Scientific ed. A.V. Polyakov. Snt Petersburg: Alef-Press Publishing House, 2018. 95 p.
18. Melkevik B. Social Contract or Democracy: a Question of Philosophy // Melkevik B. Habermas and Rolls: Arguments About Democracy / tr. from French. E.G. Samokhina; scientific ed. I.L. Chestnov. M.: RG-Press, 2020. P. 79-101.
19. Habermas J. Moral Consciousness and Communicative Action. Snt Petersburg: H Nauka pbl., 2000. 377 c.
0 A
? 20. Mouffe Ch. Deliberative Democracy or Agonistic Pluralism // Reihe Politikwissen-
3 schaft / Political Science Series 72. Institut für Höhere Studien (IHS), Wien. — December
- 2000.
21. Bodrunova S.S. Concepts of the Public Sphere and Mediacratic Theory: Search for | Common Ground // Journal of Sociology and Social Anthropology. 2011. V. 14. No. 1.
1 P. 110-132.
22. Habermas J. Structural Change of the Public Sphere: a Study on the Category of IP Bourgeois Society. Moscow: The Whole world, 2016. 342 p.
I 23. Plotka V. Husserl's Moderate Rationalism and the Question of Evidence // Horizon.
s Studies in phenomenology. 2019. No.8 (2). P. 389-408.
g 24. Ferroni V.V. The Body and the Other (the Problem of the Other in the Phenomeno-
« logical Concept of M. Merleau-Ponty) // Bulletin of the Voronezh State University. Series:
| Philosophy. 2015. No. 3(17). P. 33-50.
g 25. Sholokhova S.A., Yampolskaya A.V. Preface of the Compilers // (Post)phenomenology:
'g a New Phenomenology in France and Beyond / Comp. S.A. Sholokhova, A.V. Yampolskaya.
I M.: Academic project, 2014. P. 3-8.
