CC BY
19
ностей. - М.: REFL-book, 1994. - 352 с.
3 Плеснер Х. Ступени органического и человек // Проблема человека в западной философии. - М. : Прогресс, 1988. - С.96-152.
4 Суровцев В. А., Сыров В. Н. Об эвристическом потенциале энциклопедических изданий, или что можно ожидать от энциклопедии эпистемологии и философии науки // Философия науки. - 2011. - №4 (51). - С.3-17.
5 Красиков В. И. Конструирование онтологий. Эфемериды. - М. : Водолей Publishers, 2007. - 304 с.
УДК 930.85; 008
О.В. Кузнецов
Курганский государственный университет
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ АЛЬТЕРНАТИВЫ ОСМЫСЛЕНИЯ ТРАГИЧЕСКИХ ПУТЕЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Аннотация. В статье рассмотрены проблемы будущего цивилизации с точки зрения возможности трагического завершения истории. Выявлены и проанализированы теоретические альтернативы осмысления дальнейших путей цивилизации. В рамках каждой альтернативы установлены различные фу-турологические сценарии, общность которых видна при обращении к их исходным идеям.
Ключевые слова: отчуждение, альтернатива, катастрофа, цивилизация, прогресс.
O.V. Kuznetsov Kurgan State University
THEORETICAL ALTERNATIVES OF UNDERSTANDING OF THE TRAGIC WAYS OF CIVILIZATION
Abstract. The article considers the problems of the future of the civilization in terms of possible tragic end of the history. The paper identifies and analyzes the theoretical alternatives of understanding of further ways of development of the civilization. The research offers different futurological scenarios within each alternative, the commonality of which is obvious when referring to their original ideas.
Keywords: alienation, alternative, catastrophe, civilization, progress.
В социальной философии можно выделить два основных направления осмысления темы приближающейся катастрофы. Первое направление ориентировано на образ катастрофы, сложившийся в рамках христианской традиции. Так, учение Г. Гегеля об историческом движении - это, по существу, один из вари-
антов рационального осмысления библейской схемы всемирной истории, ведущую роль в котором играют провиденциальные мотивы. И. Кант, по-видимому, первым заявил о том, что «философия также может иметь свой хилиазм», рассмотрев идею всеобщей истории во всемирно-гражданском плане с целью «оправдания природы, или провидения» [1, 23]. Канта нельзя безоговорочно отнести к катастрофистам, тем не менее, ход его мыслей соизмерен с христианской традицией, в которой хилиастические представления развиваются в контексте темы катастрофы. Кроме того, именно Канту принадлежит заслуга создания концепции «старения» Земли. Апокалиптические настроения К. Маркса позволили ему создать впечатляющую картину мировой истории как череды социальных катастроф. Н. Бердяев, в соответствие с традициями русской философии, рассмотрел «исторические катастрофы и переломы» с эсхатологических позиций [2]. М. Ласки, Х. Мараваль дали анализ революционизма и реформизма с хилиас-тических позиций, продолжив линию так называемых утопических воззрений [3]. В целом, для любого христианского мыслителя тема эсхатологической катастрофы, завершения истории является одной из ведущих.
Второе направление ориентировано на образ катастрофы, сложившийся в науке. Поскольку науку в меньшей степени, чем религию, интересуют всемирные судьбы, а в большей - сценарии развития наличной ситуации, то в рамках этого направления сложились модели грядущей антропо-, социо- и геобиокатастрофы. При обращении к проблемам футурологии наука обнаруживает значительно меньший оптимизм по сравнению с религией, что наложило свой отпечаток на соответствующие построения. В концепции Л. Мэмфорда речь идёт о деперсонализации человечества, попавшего под власть машин. По Дж. Байрему, научно-технический прогресс вызывает психическое «помешательство». А. Бруно указывает на бессилие человеческого разума перед техническим разумом и утрату человеком самостоятельности мышления и действий. Тем не менее, житейский и философский оптимизм даёт себя знать. Э. Фромм, указав на возможность превращения людей в роботов, этих слепых винтиков машинной цивилизации, назвал подобное развитие событий «опасностью». Научно-аналитический образ «апокалипсиса», возникший в результате ориентации на изучение негативных тенденций в обществе и апелляции к страху, уступил в начале 80-х годов прошлого столетия место концепциям «ценностной революции», в чём, безусловно, сказывается облагораживающее влияние религиозных представлений о социальной катастрофе.
Оба направления рассматривают всемирную историю в её связности и единой направленности. Для западной мысли характерна акцентированная европо-центричность, рассмотрение проблем исторического движения сквозь призму развития техники и технологий, частной инициативы и становления демократических институтов. Идея прогресса является одной из центральных идей западного мышления. Если Гегель и Кант большее внимание уделили прогрессу в области гражданского состояния и через это - обретению духовной свободы, то Маркс предпринял попытку увязать все факторы прогресса воедино, отдав, правда, предпочтение материальному производству.
Русская философия стоит несколько особняком. В её недрах зародилась идея многонаправленности исторического движения, полицентричности культурной жизни и отсутствия общих для всех нородов законов развития (Н. Данилевский). Эта идея была подхваче-
на западными мыслителями (О. Шпенглер, А. Тойнби), приобретя пессимистическое звучание. Не исключено, что в лоне западной философии этой идее уготована печальная участь. Я связываю надежды с возрождающейся русской философией. Так или иначе можно говорить о третьем направлении - локальные исторические типы, цивилизации, - созвучном мифологическим представлениям о социальной катастрофе как смене поколений, народов и миров, где глобальные бедствия воспринимаются не столько как завершение пути и гибель прежнего мира, сколько как нарождение нового.
На уровне обыденной философии эти направления осмыслены в форме представлений о «золотом веке», располагающемся либо в будущем, либо в прошлом, либо существующем уже сейчас, но не здесь. Житейское понимание изменения обстоятельств - дальше будет лучше, хуже, всё останется по-прежнему - соответствует трём формально-логически возможным вариантам разрешения проблемы. Связь с религиозными и мифологическими корнями, а также с научными положениями, разумеется, сказывается на обыденной философии, но остаётся на втором плане. По отношению к ним обыденность вполне самостоятельна. Самостоятельность теоретической философии по отношению к религии, мифологии и науке можно усмотреть в её связи с обыденной, хотя от последней её отличает заметное своеобразие, связанное со спецификой философского предмета и метода.
Философское осмысление темы трагического завершения истории на теоретическом уровне является, в целом, вторичным по отношению к мифологическому, религиозному и научному. Этот факт не принижает философскую рефлексию и само философское знание с его рефлективностью (от лат. геАехю - обращение назад), критичностью (от греч. кгШке - искусство разбирать, судить, оценка) и абстрактностью (от лат. эЬб-^асйо - отвлечение). Путь человечества, его начало и конец занимают социальную философию с точки зрения природы самого человека и человеческого общежития. Философия будущего, как раздел социальной философии, рассматривает природу человека в контексте исторического времени, исторического процесса и путей цивилизации. Футурологические сценарии интересуют философию только во вторую очередь и в связи с пониманием места человека в мире.
Осмысление предельных оснований бытия и мышления составляет собственно философский метод постижения происходящего. Я полагаю, что «пере-ломность» (на пересечении смысловых полей слов «парадоксальность», «трагичность», «предельность») является одной из сущностных характеристик философского мышления, что особенно ярко обнаруживается при осмыслении философскими средствами вопросов дальнейшей судьбы человека, общества, культуры. В отношении исторического процесса философию интересует, говоря словами Шпенглера, центр тяжести всемирной истории, её перелом. Пытаясь схватить всю историю в целом, философия мыслит пределами исторической судьбы человечества. Поскольку в своих попытках подняться над частным и частичным философия стремится к предельному уровню обобщений она вынужденно обращается к представлениям о запредельном. Историческое время, занимающее социальную философию, не может быть охарактеризовано при помощи понятия «вечность», выражающего безвременье. Соответственно выводы в части запредельного философам приходится соотносить с мифологическим и религиозным образом мышления и облекать мифоло-
гические и религиозные идеи в форму спекулятивных суждений о предельных основаниях культуры.
Философия может быть представлена квинтэссенцией движения мысли в рамках одного из культурологических типов мышления, соответствующих мифологическому, религиозному или научному мышлению. Понятие квинтэссенции (от лат. quinta essentia - пятая сущность), которое у античных и средневековых философов обозначало эфир (от греч. aither - верхние лучезарные слои воздуха), мне представляется возможным в данном случае использовать во всех трёх значениях этого слова: 1) пятая сущность, стихия наряду с мифологией, религией, наукой и фольклором (от англ. folklore -народная мудрость); 2) всепроникающая среда, переносящая свет; 3) самое главное, наиболее существенное. Стихийность, светоносность и существенность философского осмысления темы завершения времён, связанные с особенностями философского знания, позволяют говорить об идеологиях будущего. В философском смысле, идеология - учение об идеях, составляющих фундамент того или иного типа мировоззрения.
Теоретические альтернативы осмысления путей цивилизации соответствуют тем «идеологиям», которые сложились в культурной традиции: 1) «спасение» человека как существа разумного и деятельного достигается на путях материального, социального или духовного прогресса; 2) человек, в силу своей природы, обречён, он прогрессирует к гибели; 3) действие деструктивных сил, обнаруживающееся в человеке и цивилизации в ходе исторического движения, может быть приостановлено или вообще сведено на нет. В рамках каждой альтернативы существует несколько вариантов, общность которых видна при обращении к исходным идеям.
Следуя хронологическому порядку, первой доминирующей теоретической альтернативой следует признать альтернативу, основанную на представлениях о человеке как существе созидающем, способном преобразовать мир по образу своему и подобию, согласно хорошо продуманному плану, реализация которого сделает мир более совершенным. Но поскольку тема катастрофы в начальных вариантах этой альтернативы скрадывается, выдвигаясь на первый план только в более поздних, мне бы хотелось начать со второй альтернативы.
После работы Ж.-Ж. Руссо «Способствовало ли возрождение наук и искусств улучшению нравов» многие мыслители давали отрицательный ответ на сформулированный в названии работы вопрос, но наибольшее распространение подобные настроения получили в конце XIX и начале XX века. В русской философии этого периода, особенно в работах Соловьева, Лосского, Бердяева, противопоставление культурного (человеческого) и «машинного» (бездуховного) начала достигла своих вершин. О стремлении человека к самоуничтожению, о гибели Европы и крушении земного Града Прогресса западные философы стали говорить около ста лет назад. О. Шпенглер в своём «Закате Европы» (1922) назвал цивилизацию смертью культуры. Э. Фромм в работе «Иметь или быть» писал о крушении «земного града Прогресса», который, выродившись в вавилонскую башню, грозит обрушиться и похоронить всех под своими обломками. Наконец Дж. Хаксли назвал человека «раковой опухолью» планеты, создающей на Земле хаос; человек истребляет всё прекрасное, в конце концов он уничтожит сам себя.
Количество вариантов, возникших в рамках данной альтернативы, достаточно велико. Так, согласно Т. Роззаку, люди, получив огонь от Прометея, возомни-
ли себя равными богам. Но в отличие от богов они не смогли распорядиться своим могуществом: «У человечества никогда не было столько силы, столько знаний, богатства, динамизма, и тем не менее оно катастрофически близиться к своему концу...» [4]. Пожертвовав своим духом, люди создали «токсичную» культуру. Высокомерие породило такую тягу к самоуничтожению, что поколение ныне живущих может оказаться последним. Гибель духа неизбежно приводит к гибели всего мира. У человека есть только один шанс на спасение, и этот шанс заключается в духовном пробуждении: апо-кастасис, «Великое возрождение», начнётся с того момента, когда человек задумается над тем, как ему спасти свою душу.
Если у Роззака гибель цивилизации предопределяется рациональным началом, (предотвращение гибели - это только шанс, возможность, благое пожелание), то в других вариантах на первый план выдвигается иррациональность человеческого естества. Э. Фромм назвал историю цивилизации хроникой садистской разрушительности [5]. А. Кёстлер, сравнив эволюцию с лабиринтом тупиков, пришёл к выводу о том, что в человеке «заложена какая-то встроенная ошибка или недостаток, обрекающий его на гибель» [6]. Р. Арон представил историю как иррациональный поток событий, не подчиняющийся рациональным законам и не имеющий объективных критериев для определения социального прогресса. Принятие идей Арона за исходный пункт размышлений о будущем позволяет признать трагический исход человеческой истории более, чем вероятным.
Все варианты теоретической альтернативы «человек обречён в силу своей природы» могут быть разбиты на группы в зависимости от того, что в человеческом естестве признаётся источником смертельной опасности. Во-первых, природа человека - разум, психика, чувства, биология, активность. В части биологии можно вспомнить концепцию К. Лоренца: человек по природе является слабым животным, у него нет «естественной этики» сильного или механизма запретов, присущих хорошо вооружённым животным и предотвращающих их взаимное истребление. В части активности можно назвать все антитехницистские концепции, объединённые общей мыслью: человек не в состоянии контролировать свою нарастающую технологическую мощь и техническое могущество (Дж. Байрем, А. Бруно, Л. Мэмфорд и многие другие).
Во-вторых, природа человеческих общественных отношений. Уже Руссо, считавший человека по своей природе существом добрым, утверждал, что злым и дурным его делает жизнь в обществе с развитыми общественными учреждениями, и призывал вернуться к «золотому детству» человечества. К. Маркс увидел в конфликтах, присущих классовому обществу, путь, ведущий к социальным катастрофам. По-видимому, Маркс только в своих пожеланиях был оптимистом, тогда как дух его учения - «мы мировой пожар раздуем» - особым оптимизмом не отличается. Р. Дарендорф отметил изначальную конфликтность человеческого общежития, мешающую человеку нормально себя чувствовать в сложно организованном сообществе. В учениях типа социал-дарвинизма получила развитие мысль об исходном социальном эгоизме и агрессивности человека, заставляющих его враждебно относиться к окружающим и не позволяющих строить нормальные человеческие отношения.
Идея «всё большее удаление от золотого века» (история есть регресс), осмысленная на теоретическом
уровне в форме идей порочности человеческой натуры, человеческих отношений и человеческой истории, связана с идеей «приближение к золотому веку» (история есть прогресс), являющейся обратной и в силу этого упрощённой, формулировкой первой идеи. «Двигаться к чему-то» - это первоначально «двигаться от чего-то». В бытийном плане - двигаться от того, что имело место, к тому, что может иметь место. Говоря языком теоретической философии, будущее входит в настоящее как потенциальная реальность, прошлое входит в настоящее как актуальная реальность, отягощая наличное бытие пройденным путём и грузом совершённых ошибок. С формальной точки зрения, прошлое через настоящее влияет на будущее, тогда как обратное неверно.
Идея прогресса, зародившаяся в период становления промышленного производства и теоретического естествознания, была приоритетной до тех пор, пока сохранялась надежда на возможность решения социальных проблем посредством развития техники, технологий и материального производства в целом. Расставание с иллюзиями технологического эвдемонизма (от греч. evdaimonia - счастье, блаженство) обернулось технофобией и так называемым технологическим алармизмом, под которым в специальной литературе принято понимать негативное восприятие последствий научно-технического прогресса. К концу XX века «эв-демонические» настроения оживились. В концепции постиндустриального общества (Д. Белл, Дж. Гэлбрейт, Ю. Хабермас и другие) произошёл отход от позиции жёсткого технологического детерминизма, кроме техники к факторам прогресса стали относить социальную структуру, политику, духовные ценности.
В начале 1980-х годов Дж. Нэсбит увидел светлое будущее в ростках такой «мегатенденции», как слияние родственных отраслей - компьютерной, микропроцессорной и техники связи. Надо заметить, что «брак» между бюрократией (от фр. bureau - стол и греч. -kratos власть) и информационной техникой чреват. Ещё К. Маркс говорил о таком принципе успешной работы бюрократа, как доступ к необходимой информации и её сокрытие. В целом изменения настроений на полярные и обратно создают психологические трудности при выработке критериев прогресса и оценке успешности движения в избранном направлении.
Рассмотрение прогресса вне контекста представлений об эсхатологической катастрофе ставит под сомнение возможность успешного ответа на вопрос об его критериях. Можно, следуя идеям Ф. Бэкона, принять в качестве критерия степень овладения природой, следуя за просветителями - рост знаний, за Марксом - совершенствование производственных отношений, за технологическими детерминистами - развитие техники и технологий, за евангелистами - степень евангелизации человеческой жизни, наполнение её всё большей духовностью. Единый критерий для всех времён и народов, для всех сфер человеческого общежития и деятельности - фантом теоретического сознания, сладкая мечта, сладость которой прямо пропорциональна её недостижимости.
Без установления критериев рассуждения о прогрессе теряют свой смысл, поэтому прогрессивисты вынуждены остановиться на чём-то одном. Но здесь их ждёт ещё одна трудность. В зависимости от выбранного критерия определяют приоритеты развития. Между тем, по справедливому замечанию Ф. Энгельса, развитие в одном направлении затрудняет развитие в прочих. Кроме того, эволюционисты знают, что рост в одной из частей, подобно излишнему росту, нарушает гармо-
нию целого. В результате был сделан шаг к тому сознанию, которое мне бы хотелось назвать «кризисным». В научной литературе встречаются близкие по смыслу термины «транзитивное мышление» и «мышление переходного периода». Я полагаю, что они несколько уже по содержанию предложенного понятия, так как не включают в себя представления, относящиеся к социокультурному контексту специальной терминологии.
Слабости позиции сторонников прогресса к совершенному состоянию или к состоянию вырождения достаточно серьёзны для того, чтобы не иметь теоретического противовеса, каковым является умеренная позиция, очень близкая к житейскому пониманию построения поведения в кризисной ситуации. В этом направлении может быть сделан следующий шаг в раскрытии содержания «кризисного сознания», являющегося сниженным вариантом религиозного понимания идеи спасения.
Общецивилизационная ситуация такова, что в отличие от традиционной стратегии гуманизма на безграничное раскрытие творческих потенций человека и человечества стратегией, соответствующей постгуманистическому, или экологическому мышлению, является стратегия выживания (Дж. Платт, Дж. Фринман, Р. Эверед), основывающаяся на «осознании людьми тревоги по поводу будущего» [7] и необходимости принятия мер безопасности, что нашло своё выражение в движении «зелёных», в движении за разоружение, в движении за выживание (по некоторым оценкам - до 20 млн человек), во введении в американских школах четырёхдневного курса выживания в условиях атомной войны (в российских школах ведётся предмет «Основы безопасной жизнедеятельности»), а также в составлении руководств типа «Жизнь после Судного дня» и в выпуске журнала «Выжить» в США.
Согласно оптимистической позиции, избежать коллапса цивилизации вполне возможно, если принять срочные меры [8; 10]. Здесь открывается предмет и поле деятельности для тех, кто разрабатывает футурологические сценарии и кого в западной литературе называют «катастрофистами» [9]. В известном смысле, любой нынешний футуролог - катастрофист, поскольку вынужден соизмерять прогнозы развития наличной ситуации с возможностью внезапного, быстрого и необратимого разрушения социальной системы.
Понятие «катастрофизм» выражает осмысление темы эсхатологической катастрофы в рамках научного способа мышления. Специальные исследования будущего научными средствами заключаются в изучении наличной ситуации с точки зрения тенденций её развития. «Катастрофисты» в науке - это те учёные, которые соизмеряют исследование развития наличных тенденций, факторов, состояний с возможностью гибели общественного организма, включая всё человеческое сообщество. Учёные говорят о надвигающейся катастрофе не в связи с обозрением человеческой истории в целом, а исходя из результатов рассмотрения наличной ситуации сквозь призму глобальных проблем современности.
За последние несколько десятков лет тема ближайшего будущего человечества выдвинулась на первый план, прежде всего в форме представлений о «конце цивилизации». Динамичное экономическое и социальное развитие, угроза истощения ресурсов и глобального военного конфликта вызвали повышенный интерес к идее эсхатологической катастрофы, что привело к разработке различных сценариев дальнейшего развития событий. Доминирующая в специальных исследованиях класси-
фикация футурологических сценариев, основанная на противопоставлении «человек - техника», является несколько упрощённой, удобной для использования в научно-популярных и публицистических работах, но, по-видимому, мало пригодной для серьёзного философского анализа. В связи с этим мне бы хотелось отметить ряд существенных моментов, позволяющих установить многомерность «катастрофических» представлений.
Прогнозирование в науке может быть подразделено на позитивное и нормативное, аналогично смыслу понятий «позитивная экономика» и «нормативная экономика», употребляемых в области экономических исследований. В основании позитивного прогнозирования находятся архетипы мифологического миропонимания, с его синкретичностью, чуждостью исторической динамике и слитности восприятия действия рациональных и внерациональных факторов. Житейский взгляд на мир, ориентированный не на изменение природы человека или среды, а на успешное обустройство при сложившихся обстоятельствах, и суть «позитивной экономики», отвечающей на вопрос «что есть?», близки друг другу по духу. Позитивное прогнозирование касается вопросов жизнеобеспечения системы, её стабильности, нейтрализации действия деструктивных факторов, а также вопросов научно-технического, экономического, социального роста и повышения эффективности управления.
В основании нормативного прогнозирования находятся архетипы религиозного миропонимания с его разделением рациональных и внерациональных факторов (естественное, которое можно объяснить, постичь своими силами, и непостижимое вмешательство сверхъестественных сил), с его провиденциальностью и хилиастическими мотивами. Суть «нормативной экономики», отвечающей на вопрос «что должно быть?», близка по своему духу теоретизированному взгляду на мир, ориентированному на достижение желаемого состояния. Целью нормативного прогнозирования является разработка рекомендаций, следуя которым, можно достичь состояния системы, соответствующего заранее заданным критериям. При позитивном прогнозировании особое внимание обращается на выполнение управленческими структурами охранительной функции, при нормативном - креативной функции. И в том, и в другом случае пределы исследования наличной ситуации очерчены представлениями о пороговых состояниях системы, переход через которые означает её уничтожение.
Существует ещё одна ось поля смысловых координат, позволяющего дать не формальную, а содержательную классификацию футурологических сценариев «катастрофистов». В футурологических исследованиях понятие «катастрофа» расщепляется на смысловые плоскости таких понятий, как «коллапс» (от лат. ооНарБиБ - ослабевший, упавший), катаклизм (от греч. ка1ак!узто8 - наводнение, потоп) и кризис (от греч. кг1з1з - решение, поворотный пункт, исход), означающих, соответственно, состояние развала, резкий перелом под влиянием разрушительных сил, или гибельное по своим последствиям событие и тяжёлое переходное состояние.
Научным языком об «истощении» системы первым сказал П. Сорокин. Послевоенный экономический рост заставил специалистов более оптимистично смотреть в будущее. Атмосферу оптимизма, господствовавшую в общественном сознании 60-х годов, в начале 70-х сменила волна пессимизма, захлестнувшая западные научные круги, что связано с соответствующими экономи-
ческими спадом и подъёмом. Понимание глобальности вставших перед обществом проблем заставило исследователей обратиться к глобальному моделированию. Все сценарии «катастрофистов», которым ближе всего понимание катастрофы как коллапса, оказались пессимистичны: будущее ужасно или оно вообще не наступит, макропроблемы влияют на него трагическим образом.
Ведущей идеей позитивного моделирования является идея выживания, оформившаяся на путях десакра-лизации религиозной идеи спасения. Соответствующие концепции - «нулевого роста», «глобального равновесия», «ограниченного роста» - связаны с разработкой единственно возможного сценария с подобных позиций: сдерживание экономического и демографического роста. Сниженный вариант апокалиптических идей в их светской интерпретации характеризуется заменой положительной эвристики на отрицательную, или «чего делать нельзя», а креативная функция приписывается абсолютному субъекту, под которым понимается объединённое человечество, проникнутое сознанием драматических судеб мира.
Группой Д. Медоуза были разработаны пять математических «моделей мира», в которых рассматривается взаимосвязь пяти тенденций развития, внушающих тревогу и имеющих далеко идущие отрицательные последствия: рост населения, увеличение районов с недостаточным питанием (голод), истощение невосполнимых ресурсов, загрязнение (общая «деградация» окружающей среды), высокие темпы индустриализации. Только в одной модели забрезжила возможность благоприятного развития ситуации - в случае стабилизации населения Земли. Исходные посылки оптимального варианта: 1) ограничение роста промышленного производства и сокращение капиталовложений в экономику; 2) контроль за уровнем загрязнения и повторное использование ресурсов.
Выпущенная по результатам исследования книга называлась «Пределы роста». Название весьма примечательно. Речь идёт о пороговых состояниях системы, определяемых внутренними ресурсами. Идеи концепции «нулевого роста» сразу нашли как своих сторонников, так и своих противников, внёсших, впрочем, не меньший вклад в их развитие. Критики обратили внимание на то обстоятельство, что группой Медоуза не в полной мере учтены социальные, политические, идеологические и психологические факторы, а также развитие методов организации производства и управления.
Понимание наличия пределов экономического роста и необходимости принятия срочных мер по его регулированию заставило искать возможности уравновешивания системы «человек - природа» в изменении качественных показателей. И. Уилсон и Дж. Нэсбит связали надежды со становлением «информационного общества». При этом Нэсбит настаивает на переходе от институализированной помощи к взаимопомощи на общественных началах. Мотив восстановления патриархальных нравственных отношений, звучащий в высказываниях Нэсбита, не набрал у него полного звучания, поскольку желаемое общественное состояние видится ему не в прошлом, а в будущем. Нэсбит предлагает руководствоваться лозунгом «Больной, помоги себе сам!», приводя такой пример: человек, узнав о серьёзном диагнозе, должен бросить пить, курить, сесть на диету и заняться гимнастикой, мобилизуя все свои внутренние силы на борьбу с болезнью.
Во всех сценариях, включающих элементы «гуманитарного» моделирования, поражение человека более чем вероятно. Путь спасения через возрастание
сознательности, что является сниженным вариантом религиозных представлений о необходимости спасения души, выглядит слишком умозрительно, хотя именно этот путь воспринимается как единственно возможный: «достойная жизнь в условиях смерти цивилизации» с проблесками надежды на духовное возрождение человечества, связываемое с революцией в сознании. Согласно О. Маркли, целью установления «новой морали» является культивирование общности жизненных интересов людей, единство всего человечества и целостная перспектива жизни. Р. Хиггинс предлагает не стремиться к лучшему, ухудшая тем самым создавшееся положение, а достичь хоть неустойчивого, но баланса между любовью и ненавистью на основе «этики сознательности». Надежды возлагаются на «ценностную революцию», «планетарное мышление», на все новое -«новая жизненная философия», «новое сознание», «новый гуманизм».
Для обозначения влияния возможного трагического будущего на сейчас, на исходные данные предвидения в западной социологической литературе широко используется специальный термин «эффект Эдипа». Кроме необходимости оценки ситуации с позиций будущего здесь присутствуют представления о необходимости сохранения отрицательной обратной связи между настоящим и будущим.
Не исключено, что человеку не дано ослабить давление тех проблем, которые присущи только человеку. В другой формулировке: отчуждение, как превращение деятельности человека и её результатов в самостоятельную силу, господствующую над ним и враждебную (чуждую) ему, непреодолимо, и о нём нельзя сказать, что оно с ходом времен нарастает или ослабевает. В разные периоды человеческой истории отчуждённость между людьми - индивидами и группами людей -дана по-разному. Мы не можем сказать о каком-то времени, что оно «лучше» или «хуже» любого другого. Тезис «если не преодолеть (ослабить) отчуждение, то гибель неизбежна» выглядит не вполне убедительно. Чуждость и враждебность личности социального и культурного мира, составляющая, говоря словами Г. Зиммеля, «трагедию культуры», выражают сущностную характеристику человеческого бытия. Другой характеристикой является нечуждость и невраждебность, поскольку социальный и культурный мир - это свой для человека мир, другого своего нет.
Спиоск литературы
1 Кант И. Соч. - М.: Мысль, 1966. - Т.6. - С. 23.
2 См.: Бердяев Н. Смысл истории. - М. : Мысль, 1990. -183 с.
3 См.: Ласки М. Утопия и революция// Утопия и утопическое мышление. Антология зарубежной литературы /пер. с англ,, нем., франц. и др. языков; сост, предисл. и общ. ред. В. А. Чаликовой. - М.: Прогресс, 1991; Мараваль Х. Утопия и реформизм // Там же.
4 Roszak Th. Where the Wasteland Ends. Politics and Transcedence in Postindustrial Society. N.Y. 1972. P. XX.
5 См.: Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивно-сти. - М.: АСТ, 2006. - 640 с.
6 Koestler A. The Ghost in the Machine. L, 1971, p. 12.
7 См. : Evered R. Interest in the Future. - Futures, 1977, v. 9. № 4.
8 Кроме докладов Римского клуба см., например: Загладин В. В., Фролов И. Т. Глобальные проблемы современности. Научный и социальный аспекты. - М., 1981.
9 Семченко А. Т. Современный апокалипсис: Критика идеологии катастрофизма. - М., 1989.
10 Tuccille J. Who's Afraid of 1984? The Case for Optimism in Looking Ahead to the 1980's. N.Y., 1976.
