CC BY
98
ББК 83.3(2 Рос=Рус)1 YAK 821.161.1.09
Н.А. МАКАРИЧЕВА
N.A. MAKARICHEVA
ТЕМА «НЕРАВНОГО БРАКА» В РОМАНАХ «БЕСЫ» И «БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ» Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
«MISMATCH» THEME IN F.M. DOSTOEVSKY'S NOVELS «THE POSSESSED» AND «THE BROTHERS KARAMAZOV»
В статье анализируется традиционный для русской литературы сюжет неравного брака и его преломление в двух романах Ф.М. Достоевского: «Бесы» и «Братья Карамазовы». Рассматриваются «составляющие» этого сюжета в интерпретации Достоевского: «своеволие», «романтический бунт» «кощунство», «антиэстетизм».
The plot of mismatch, traditional for the Russian literature, and its refraction in F.M. Dostoevsky's novels «The Possessed» and «The Brothers Karamazov» are analyzed in the article. «Willfulness», «Romantic Revolt», «Blasphemy», «Anti-Estheticism», as component parts of this plot, are under consideration.
Ключевые слова: сюжет, неравный брак, эпатаж, своеволие, романтизм, шутовство.
Key words: plot, mismatch, shocking behavior, willfulness, romanticism, buffoonery.
Неравный брак - тема традиционная для русской культуры и литературы в частности. Заявленная ещё в произведениях устного народного творчества, она получила психологическую разработку сначала в творчестве сентименталистов, а затем в классической литературе 19 века. Кажется, художественное воплощение получили все возможные варианты неравенства: возрастного, социального, экономического, психологического... Различные варианты этого любовного сюжета подчинены нескольким целям: изобразить чувство, для которого нет преград, либо показать трагическую судьбу человека, по той или иной причине связанного с «неровней». Тема неравного брака часто осложняется мотивами «брака по расчёту» или «вынужденного брака». Более того, литература чаще обращается к проблеме неравенства партнёров до установления брачных отношений. Неравенство как одна из важнейших причин несостоявшегося брака - частая основа любовного конфликта.
В творчестве Ф.М. Достоевского можно обнаружить почти все традиционные варианты темы «неравенства»: сорокапятилетний Юлиан Мастакович женится по расчёту на шестнадцатилетней девушке, зная о её немалом приданом («Ёлка и свадьба»); Марфа Петровна, которая старше Свидригайлова на семь лет, «берет его в мужья», выкупив из долговой ямы («Преступление и наказание»); Свидригайлов после смерти жены намеревается жениться на совсем юной девушке-бесприданнице; Лужин имеет особый расчёт на Дуню Раскольникову, которая не только в два раза моложе его, но и несоизмеримо беднее; Катерина Ивановна вынуждена выйти замуж за Мармеладова от безысходности; Версилов живёт в гражданском браке с женой старца Макара, Софьей, которая когда-то была крепостной у его семьи («Подросток»); Митя Карамазов, как и его отец, Фёдор Павлович, готов жениться на бывшей содержанке - Грушеньке - по великой страсти («Братья Карамазовы»), а князь Мышкин на Настасье Филипповне («Идиот») - из великой жалости.
В произведениях Достоевского неравный брак, как правило, имеет не столько прагматические, сколько психологические причины. Так, даже расчётливый Лужин выбирает Дунечку Раскольникову, предполагая, что «...девушка гордая, характерная, добродетельная, воспитанием и развитием выше его. будет рабски благодарно ему всю жизнь за его подвиг и благоговейно уничтожится перед ним, а он-то будет безгранично и всецело властвовать» [1, т. 6, с. 235]. Примерно те же цели преследует владелец ссудной кассы, который женится на Кроткой («Кроткая»). Ганя Иволгин (роман «Идиот») намеревается не только «взять приданое» за Настасьей Филипповной, но и «отыграться» на ней после свадьбы за свои унижения.
Два героя в произведениях Достоевского и два связанных с ними сюжета «неравенства» в любовных отношениях заслуживают особого внимания: Николай Всеволодович Ставрогин и Фёдор Павлович Карамазов. Брак Ставрогина с Марьей Лебядкиной, как и интимные отношения Фёдора Павловича с юродивой Лизаветой Смердящей, представляют собой достаточно неожиданное развитие традиционного для русской литературы сюжета. Писатель доводит неравенство партнёров до такого этического и эстетического предела, что поэтика его произведений оказывается на грани художественности.
В романе «Бесы» герои высказывают различные предположения о причинах, побудивших Ставрогина жениться на Марье Лебядкиной. Но определить однозначно, что является истинным мотивом, на наш взгляд, не представляется возможным. Например, свою интерпретацию событий даёт Пётр Верховенский. Отрицая факт брака, он так повествует об отношениях Николая Всеволодовича с Лебядкиной: «.раз, когда её обижали, он ... схватил одного чиновника за шиворот и спустил изо второго этажа в окно . вся операция произошла при общем смехе. кончилось окончательным сотрясением её умственных способностей .тут, главное, мечта. А Николай Всеволодович, как нарочно, ещё более раздражал мечту: .вдруг стал обращаться к mademoiselle Лебядкиной с неожиданным уважением. она до того уже, наконец дошла, что считала его чем-то вроде жениха своего, не смеющего её «похитить» единственно потому, что у него много врагов и семейных препятствий. Кончилось тем, что когда Николаю Всеволодовичу пришлось тогда отправляться сюда, он, уезжая, распорядился о её содержании.» [1, т. 10, с. 149-150]. С одной стороны, Пётр Верховенский, объясняя мотивы поведения Ставрогина, рисует картину вполне правдоподобную, реалистическую, «удобную» для общества. С другой - его рассказ создаёт некий книжный образ Ставрогина-романтического героя, балансирующего на грани благородного рыцаря и демонического злодея, экспериментирующего над душой беззащитного существа: «.положим, все это с его стороны баловство, фантазия преждевременно уставшего человека. новый этюд пресыщенного человека с целью узнать, до чего можно довести сумасшедшую калеку, покрытую вечным позором и побоями». [1, т. 10, с. 149-150]. Мотив «похищения» невесты вопреки обстоятельствам и запретам семьи лишь усиливает романтический эффект истории.
Другое истолкование даёт Шатов, и, видимо, во многом угадывает истинные мотивы поступка Ставрогина, если судить по реакции Николая Всеволодовича: «.знаете ли, почему вы тогда женились, так позорно и подло? Именно потому, что тут позор и бессмыслица доходили до гениальности! . Вы женились по страсти к мучительству, по страсти к угрызениям совести, по сладострастию нравственному. Тут был нервный надрыв. Вызов здравому смыслу был уж настолько прельстителен! Ставрогин и плюгавая, скудоумная, нищая и хромоножка! ...
- Вы психолог, - бледнел все больше и больше Ставрогин, - хотя в причинах моего брака вы отчасти ошиблись.» [1, т. 10, с. 201-202]. Обращает на себя слово «отчасти», которое свидетельствует о правоте Шатова в некоторых своих предположениях.
В разговоре с Лебядкиным, шантажирующим Ставрогина тайной брака, Николай Всеволодович излагает ещё одну версию произошедшего: «... Женился же я тогда на вашей сестре, когда захотел, после пьяного обеда, из-за пари на вино, а теперь вслух опубликую об этом. если это меня теперь тешит?» [1, т. 10, с. 211]. Своеволие как причина поступка - одна из устойчивых характеристик многих героев Достоевского. Но следует учесть причину встречи Ставрогина с Лебядкиным и желание Николая Всеволодовича утвердить свою независимость, свободу действия и прекратить шантаж. Поэтому нельзя исключать преднамеренный и нарочитый цинизм, используемый как способ утверждения своей независимости.
Из реплик различных героев постепенно вырисовываются обстоятельства брака Ставрогина и Хромоножки. И все же его причины остаются непроясненными до конца. Точнее, возможно, что было «все вместе», как это часто бывает у героев Достоевского, тяготеющих к противоположным этическим и эстетическим идеалам. Но, если принять во внимание логику характера Ставрогина, яркого героя-идеолога, склонного к психологическим экспериментам над собой, Шатов мог оказаться ближе всех к истине. Именно Шатов ставит брак Ставрогина в один ряд с другими эпатажными «выходками» Николая Всеволодовича и задаёт Ставрогину вопрос: «Когда вы прокусили ухо губернатору, чувствовали вы сладострастие? Чувствовали? Праздный, шатающийся барчонок, чувствовали?» [1, т. 10, с. 202]. К этого же рода «вывертам» следует отнести случай с публичным поцелуем жены Липутина, «историю с носом» Гаганова, когда «наш принц. сделал две-три невозможные дерзости. совсем не такие, какие в обыкновенном употреблении, совсем дрянные и мальчишеские. совершенно без всякого повода» [1, т. 10, с. 38]. Своеволие и «нравственное сладострастие» - пожалуй, главные мотивы поступка Николая Всеволодовича, даже если его слова, сказанные о Хромоножке Кириллову - правда: «.я в самом деле уважаю, потому что она всех нас лучше» [1, т. 10, с. 38].
Своеобразную «диалогическую пару» Ставрогину составляет Фёдор Павлович Карамазов. Он является своеобразным «отражением» Ставрогина в кривом зеркале. Ставрогин прибегает к эпатажу, но он не способен на шутовство. Фёдор Павлович - шут, эпатирующий любую публику, но не терпящий романтизма и эстетства.
В пьяном споре о Лизавете Смердящей - можно ли «счесть такого зверя за женщину» - Фёдор Павлович единственный высказывает мнение, что «можно счесть за женщину, даже очень, и что тут даже нечто особого рода пикантное» [1, т. 14, с. 91]. Общий для Ставрогина и Фёдора Павловича мотив - пьяного спора, «соединения» с женщиной на спор, значим для развития сюжета. Два героя - Ставрогин и Карамазов - в этих любовных сюжетах раскрываются как воплощение двух видов сладострастия. И поэтому результат их соединения с «невозможной» женщиной имеет и сходства, и различия одновременно. Ставрогин жениться на юродивой Марье Тимофеевне, но оставляет её девственницей; Фёдор Павлович (как подозревают люди в городе) вступает в интимную связь с юродивой Лизаветой, от чего у неё появляется незаконнорожденный сын Павел. Ставрогина абсолютно не интересует женская сущность Хромоножки, он не воспринимает её как женщину, для него важно, что он сам смог совершить необратимый поступок: заключить брак, на который обычный человек вряд ли решится. Некоторые исследователи обращали внимание на символическое значение этого брака [2, 3]. Однако это не исключает рассмотрения действий героя в реалистическом плане, как средство психологической характеристики образа. Фёдор Павлович, в отличие от Ставрогина, своим поступком намерен подтвердить, что и юродивая - тоже женщина. Но оба героя выступают как богопротивники: один бросает вызов, заключая церковный брак для доказательства своеволия; второй - через отрицание традиционного для христианской культуры асексуального, внеполового восприятия юродивого человека. Более того, деяние Фёдо-
ра Павловича - ещё одно, не первое в его жизни, нарочитое отрицание формы брака как таковой.
Поступок Ставрогнина вызывает двойственную эстетическую реакцию у читателей [4]: не только эстетический шок от кричащего противоречия, но и определённое восхищение. Брак Ставрогина и Лебядкиной окутан тайной, между мужем и женой существуют лишь платонические отношения. И когда Ставрогин говорит Марье Тимофеевне: «...я хоть и самый преданный друг ваш, но все же посторонний человек, не муж, не отец, не жених» [1, т. 10, с. 146], то не совсем лжёт: он действительно не отец, не жених, поскольку они женаты, но и не муж, так как Марья Тимофеевна - девица даже после брака. Для Ставрогина наиболее важной оказывается форма, ритуальность заключения брачных отношений, подтверждающих его решимость на необратимый шаг (церковный брак не подлежал расторжению) исключительно по собственному капризу. Однако этот семейный союз не похож на фиктивный брак ради спасения женщины, как, например, готов поступить Мышкин по отношению к Настасье Филипповне. Мотив пьяного спора, а главное - убийство Марьи Тимофеевны с согласия Ставрогина лишь подтверждают догадку о нравственном сладострастии героя и эгоистических мотивах поступка.
Совращение Фёдором Павловичем Лизаветы Смердящей в оценке окружающих - это обида, нанесённая юродивой, божьему человеку, грех. И восприятие этого деяния однозначно: среди защитников Карамазова можно назвать лишь слугу Григория. Но можно отметить точку соприкосновения с сюжетом Ставрогина и Хромоножки: их объединяет нарочитый вызов общественному мнению, «невозможность», «невероятность» поступка. Брак Став-рогина - эпатажен и являет результат эксперимента над собой, он шокирует, прежде всего, в плане эстетическом. Совращение Лизаветы Смердящей Фёдором Павловичем - кощунство, которое также шокирует людей, но нарушением не только эстетики, но и этики. Поступок Ставрогина потрясает контрастным сочетанием внешне прекрасного, сильного мужчины и «невозможной» жены, грех Фёдора Павловича - нарочитым безобразием и помыслов, и действий. Оба сюжета - вызов здравому смыслу, но один имеет романтическую основу, связан с экспериментом гордого человека, не признающего над собой власти мнений, стереотипов, нравственных законов, второй - с шутовской стихией, определяющей взаимоотношения её носителя с окружающим миром. Напомним, что первоначально слова Фёдора Павловича о «пикантности» Лизаветы Смердящей как женщины не воспринимаются его спутниками всерьёз, так как Карамазов «слишком уж даже выделанно напрашивался на роль шута, любил выскакивать и веселить господ, с видимым равенством конечно, но на самом деле совершенным перед ним хамом» [1, т. 14, с. 91].
Мережковский верно заметил: «художественного любопытства к «укусам тарантула» - к растлению девочки, к любовному приключению Фёдора Карамазова с Лизаветой Смердящею - никогда не понял бы Л. Толстой. Ему показалось бы такое любопытство или бессмысленным, или отвратительным» [5, с. 63]. Это утверждение правомерно и по отношению к большинству русских писателей - классиков в целом. Оба любовные сюжета - Ставрогина и Фёдора Павловича - практически «невозможны» для русской литературы XIX века. Но зато в ХХ веке «составляющие» этих любовных коллизий - «своеволие», «романтический бунт» («ставрогинский сюжет»), «кощунство», «антиэстетизм» (вариант Фёдора Павловича) окажутся востребованными. Одним из наиболее «благодарных» наследников станет В. Маяковский. Он, как и Достоевский, легко соединяет в своём творчестве противоположные идеалы, сводит вместе божественное и тварное, рай соединяет с публичным домом. Обращаясь к «господину богу», его лирический герой предлагает:
«Давайте - знаете -
Устроим карусель
На дереве изучения добра и зла!
Вездесущий, ты будешь в каждом шкапу,
И вина такие расставим по столу, Чтоб захотелось пройтись в ки-ка-пу Хмурому Петру Апостолу. А в рае опять поселим Евочек: Прикажи, -Сегодня ночью ж
Со всех бульваров красивейших девочек я натащу тебе» [6, с. 195]
Герой дореволюционной поэзии Маяковского - это воплощённый эпатаж и провокация. На сходство лирического героя Маяковского и даже самого поэта с героями Достоевского указывалось не однажды [7, 8]. В поэме «Облако в штанах» поэт использует имя Мария, вызывающее у читателей двойственную ассоциацию и с Богородицей, и с Марией Магдалиной, что создаёт эстетически и этически «взрывную» ситуацию. Герой поэмы требует: «Мария, дай!», «тела твоего просто прошу, / как просят христиане - / «хлеб наш насущный даждь нам днесь», обращаясь то ли к Матери Христа то ли к блуднице, то ли к боготворимой земной возлюбленной. Неравенство партнёров достигает такой колоссальной амплитуды, которая не встречалась в открытом виде даже у Достоевского. Образ Хромоножки, конечно, не однажды толковался как воплощение Вечной Женственности [2], как символический образ Матери Сырой земли, отождествляемой с Богородицей [9, 10]. Но изобразить героя, в проникновенной молитве открыто требующего интима не просто у юродивой, божьего человека, но у Матери Иисуса Христа, русский классик всё-таки не мог. (Хотя следует отметить, что архитипический библейский сюжет проступает в романе «Бесы»: со Ставрогиным связана не только Марья Тимофеевна, но ещё одна Мария, причём чужая жена (Шато-ва), которая рождает от него младенца.).
Но у Маяковского, хотя и декларируется, что «я весь из мяса», «тела просто прошу», пафос, прежде всего, в утверждении духовного величия человека, его способности бросить вызов богу, прежним ценностям, незыблемым эстетическим канонам. Для Маяковского эпатаж и разрушение прежних устойчивых оснований жизни и художественного творчества - первоочередная и самоценная задача. Его герой, который «весь боль и ушиб» заявляет во весь голос о вечной внутренней драме человека, требующего свободы и, в то же время, обречённого на существование без опоры на конкретные ценностные ориентиры.
Бунт лирического героя Маяковского - продолжение ставрогинской романтизированной линии отношений с миром. И эпатаж - одно из излюбленных средств поэта. Не только способы самораскрытия лирического героя Маяковского, но и средства, которые выбирают для самопостижения или для выражения отношения к обществу герои Достоевского, можно назвать «Пощёчиной общественному вкусу». Оба писателя, несмотря на разницу литературных направлений, исторических эпох, мировоззрений, используют любовный сюжет как один из способов реализации их героями этического и эстетического эпатажа. И традиционная для русской литературы проблема неравенства в любовных отношениях получает своё оригинальное развитие в авангардной поэзии ХХ века. Но следует отметить и принципиальное различие лирического героя Маяковского со Ставрогиным. В поэзии Маяковского трагедия героя в том, что он способен на сильное, яркое, чувство, он весь «сплошные губы», «боль и ушиб». Невостребованность, ненужность любви рождает бунт и протест, герой Маяковского - воплощённая страсть. Ставро-гин, наоборот, не способен на сильное чувство, его отличает, скорее, эмоциональная редукция. Ставрогин - сам причина трагедий женских судеб. Этот герой в большей степени олицетворяет угасание страстей. Его «эпатаж», в отличие от эпатажа героя Маяковского, не является порождением чувственной стихии, истовой любви.
Литература
1. Достоевский, Ф.М. Полн. собр. соч. : в 30 т. [Текст] / Ф. М. Достоевский. -Л. : Наука, 1972-1990 (В тексте вторая и третья цифры указывает том и страницу).
2. Иванов, Вяч. Достоевский и роман-трагедия [Текст] / В. Иванов. Родное и вселенское. - М. : Республика, 1994. - 428 с.
3. Щенников, Г.К. Достоевский и русский реализм [Текст] / Г.К. Щенников. -Свердловск : УрГУ , 1987. - 352 с.
4. Выготский, Л.С. Психология Искусства [Текст] / Л.С. Выготский. - Минск : Современное слово, 1998. - 480 с.
5. Мережковский, Д.С. Л. Толстой и Ф. Достоевский. Вечные спутники [Текст] / Д.С. Мережковский. - М. : Республика, 1995. - 623 с.
6. Маяковский, В.В. Собр. соч. : в 13 т. [Текст] / В.В. Маяковский. - М. : Худож. литер., 1955. - Т. 1. - 463 с.
7. Пастернак, Б.Л. Собр. соч. : в 5 т. [Текст] / Б.Л. Пастернак. - М. : Худож. литер., 1991. - Т. 4. - 910 с.
8. Пришвин, М.М. Дневники 1936-1937 [Текст] / М.М. Пришвин. - М. : Крафт, 2010. - 992 с.
9. Михнюкевич, В.А. Русский фольклор в художественной системе Ф.М. Достоевского [Текст] / В.А. Михнюкнвич. - Челябинск : Челяб. гос. ун-т, 1994. -320 с.
10. Иванов, В. Сакральный Достоевский [Текст] / В. Иванов. - Петрозаводск : ПетрГУ, 2008. - 520 с.
