CC BY
25
20. Weill G. Les theories sur le pouvoir royal en France pendant les guerres dе religion / G. Weill. Paris, 1892.
Savina A.V. Political ideas of Calvinism in the estimations of jurisprudential thought of pre-revolutionary Russia.
The article covers reflection of political ideas of Calvinists of the 16th century in the works of the most well-known Russian jurists of the second half of the 19th and the beginning of the 20th century: B.N. Chicherin, P.I. Novgorodtsev, M.M. Kovalevsky. The author of the article analyses key matters of Calvinism in the interpretation of the Russian scholars, reveals methodological aspects, compares the concepts of the researchers. Due to high level of the examined researches, they maintain scientific actuality and can be of use for a modern reader in the study of Calvinism.
Keywords: Calvinism, J. Calvin, the Reformation, Protestantism, B.N. Chicherin, P.I. Novgorodtsev, M.M. Kovalevsky.
УДК 304.5
ТЕХНОГЕННАЯ ДИНАМИКА И РИСКИ НРАВСТВЕННОЙ СТАБИЛЬНОСТИ ОБЩЕСТВА
А.И. Лойко
В статье рассмотрено влияние факторов техногенной динамики на нравственную стабильность общества, акцентирована роль защитных механизмов идентичности в минимизации возникающих рисков для духовно-нравственной сферы социальной жизни людей.
Ключевые слова: техногенная динамика, нравственность, риски, стабильность общества.
В статье мы рассмотрим влияние факторов техногенной динамики в виде модернизации на нравственную стабильность общества. В свое время М. Вебер исследовал этот вопрос на материале протестантской этики труда. Важность сохранения нравственной стабильности общества достаточно быстро поняли российские мыслители. Они пытались решить этот вопрос сначала концептуально. Этот подход созвучен пониманию Петром I нравственной культуры как социального пространства коммуникации, подлежащего, как и все остальные сферы общественной жизни, техногенным преобразованиям. Российским императором была инициирована практика модернизации не только материально-технологической сферы, но и гуманитарной. В общество внедрялась этика, соответствующая европейскому этикету. Этот проект был реализован на уровне дворянского сословия и стал предметом концептуальных размышлений. В их структуре проективная, конструкторская часть соседствует с критической, полемической. Один из примеров полемического рассмотрения нравственной тематики продемонстрировал Б.Н. Чичерин в работе «О началах этики» [1].
Внешние факторы модернизации побуждают национальные структуры к обеспечению необходимых ресурсов самодостаточности, безопасности [2]. Оптимальным можно было бы считать состояние, когда внешние факторы лишь дополняют собственные механизмы национальной идентичности в отношении модернизации. Эта проблема беспокоит специалистов в России, которые видят
в содержании внешних факторов не только конструктивное содержание, но и деструктивное, обусловленное разрушением идентичности, как на индивидуальном уровне, так и уровне социальной деятельности [3]. В связи с этим в основном анализируются компоненты идентичности, связанные с механизмами культурного детерминизма [4].
Техногенный образ жизни вытесняет из структур идентичности традиционную составляющую нравственного образа жизни, особенно на уровне повседневности. Возникает угроза нигилизма, социального анархизма, маргинализации общества. Она сигнализирует об ослаблении механизмов национальной идентичности. Недостаток конструктивных ресурсов у населения в этих условиях компенсируется ростом замкнутости, неприятия других субъектов социальной деятельности. На эти особенности слабеющей национальной идентичности на уровне массового сознания накладываются механизмы миграции, которые детерминируют мультикультурный национализм. На его основе формируется инфраструктура радикальных организаций, которая трансформирует коммуникативное пространство и делает его конфликтным. При рассмотрении соотношения модернизации и идентичности важно учитывать то, что модернизация часто ассоциируется с технологиями, дестабилизирующими национальную идентичность. Речь идет об идеологической компоненте вестернизированной модернизации, посредством которой в пространство национальной идентичности внедряются образцы социального поведения, духовной культуры, вытесняющие аутентичные ценности. Под предлогом демократизации подрывается политическая стабильность государств. Страны погружаются в состояние динамического хаоса, в границах которого действует стратегия аннигиляции протестных настроений их внутренним противостоянием. Подобные технологии очевидны в Египте, Сирии, Ираке, Афганистане, Пакистане. В таких условиях всегда существует возможность внешнего военного вмешательства с целью реализации геополитических интересов заинтересованных сторон. Идентичность может на этом основании дистанцироваться от модернизации.
Но если идентичность будет пребывать в немодернизирующемся социальном пространстве, то выиграет ли она от этого? Мы полагаем, что нет, поскольку внутренние диспропорции между демографическим ростом, занятостью, социальными программами, финансовой стабильностью будут создавать противоречия, которые естественным путем могут разрешаться посредством миграции, или посредством роста социальной напряженности. В том и другом случае слабее становится консолидирующая функция идентичности, межэтнической, межрелигиозной коммуникации. Могут возникать конфликты между общинами, племенами, религиозными общинами, что и происходит в африканских государствах, где безработица достигает более 50%.
Поскольку модернизация задевает традиционные институты общества, то с их стороны довольно трудно получить согласие на перемены. Поэтому модернизация часто сводится к решению задач настоящего момента, после чего наступает длительный период адаптации идентичности к новой социальной реальности, в которой ее консервативные структуры находят свое место и даже могут модернизацию трансформировать в реконструкцию традиционных институтов общества. Это мо-
жет быть связано с опасением отсутствия в пространстве модернизации консенсуса, механизмов сбалансированных интересов. Такие опасения закончились в Великобритании возвратом к конституционной монархии. Те, религиозные общины, которые не видели своего места в этом консенсусе и главное их не видели в нем, были вынуждены мигрировать в Северную Америку. В России, где территория государства имела огромную незаселенную периферию окраинного типа, консерватизм центра создавал массовый отток населения в южные регионы и Сибирь. В результате не происходил пространственный разрыв национальной идентичности. Увеличивалось разнообразие ее носителей.
Как показывает опыт ХХ столетия, универсальных сценариев модернизации на национальном уровне не существует. Связано это в первую очередь с особенностями национальной идентичности, которая детерминирует темпы модернизации, ее модель, институциональную основу реализации программ деятельности. Все эти особенности актуализируются социальной динамикой на уровне партикулярных структур.
Многие нации так и не смогли воспользоваться здравыми аргументами, содержащимися в народной мудрости. Во многом это связано с тем, что большинство современных наций является продуктом техногенной цивилизации. Это молодые нации, сформировавшиеся за последние сто лет. В них процессы урбанизации доминируют по темпам над процессами национальной консолидации. Социальная атмосфера мегаполисов создала пространство монад, оторванное от ценностей коэволюции с аутентичной средой.
В этой среде коренится национальная идентичность как сохраняющее связь со здравым смыслом общественное сознание. Впервые здравый смысл привлек внимание философов в рамках решения задачи модернизации деятельности на американской основе. Интеллектуалы США обратили внимание на структуры общественного сознания, функционирующие вне науки, как организующие образ жизни людей и их социальный опыт доминанты. Они обнаружили для себя важную основу социальной жизни. Они стали изучать ее как сложный объект. Это позволило им разработать национальную модификацию эмпиризма в виде прагматизма. Однако во всех философских исследованиях постоянно присутствует приоритет концептуального исследования. Соответственно ему любая концепция встраивается в определенную логику смены научных программ деятельности. Не стал исключением и прагматизм. Он уступил место технологическому детерминизму и аналитической философии. В них была утеряна связь со здравым смыслом, что отразилось на мировосприятии современной политической элиты США. В этом мировосприятии доминируют абстрактные образы организации локальных пространств по единому сценарию.
В Европе, подчеркивающей свою связь с античным наследием, здравый смысл не принимался во внимание практически никогда. Доминируют абстрактные утопические идеи спасения человечества, мирового господства, демократии вообще. При этом национальные программы деятельности не имеют доминантного характера даже у самых сильных наций. Именно по этой причине США установили практически прямой контроль над Старым Светом, побуждая его к интеграции для усиления общей позиции Запада в глобальном социальном пространстве растущих
центров силы и экономической мощи. Беларусь вследствие этих особенностей Европы не стала стремиться в Европейский Союз. Беларусь генерировала политическую элиту, которая сделала акцент на аргументы здравого смысла, сфокусированные на идее национального опыта пребывания страны в пространстве техногенной цивилизации с ХУ1 столетия. Этот исторический опыт заключался в фактах разрушения нравственной стабильности общества, подрыве его экономической безопасности. При такой исходной позиции нации важно обеспечить собственными силами продовольственную, энергетическую, промышленную, социальную безопасность. Начали модернизацию с аграрного сектора, поскольку он обеспечивает население продуктами питания, занятостью, сохраняет социальное пространство аутентичной среды, национальный образ жизни, коэволюцию с природой. Даже авария на Чернобыльской АЭС не поставила под сомнение правильность этого решения. Аргументы предоставили жители деревень, поселков, малых городов.
Ко времени завершения первого этапа модернизации аргументы пришли с мировых рынков, где стала наглядной тенденция роста дефицита продовольствия. В реализации программы модернизации аграрного производства произошло совпадение доводов народной мудрости и глобальных тенденций на мировых рынках. Стала очевидной необходимость активизации усилий по дальнейшей модернизации аграрного сектора исходя из параметра полного производственного цикла, в рамках которого сырьевая база плавно переходит в стадию полуфабрикатов, а затем выходит на стадию получения товара с высокой добавленной стоимостью. Уже на начальных этапах этой работы стал расти экспортный потенциал аграрной отрасли, что для Беларуси важно с учетом задач работы экономики в условиях сбалансированных доходов и расходов.
Аналогичный подход, реализованный в аграрном секторе, был применен к промышленности. Была сохранена индустриальная инфраструктура, невзирая на то, что она зачастую не имеет собственной сырьевой базы. Во внимание брался аргумент человеческого капитала, градообразующая, социальная функция крупных предприятий. Промышленным компаниям пришло время выходить на уровень транснациональных региональных объединений, способных в новом виде сохранить машиностроительный комплекс. Другие требования предъявляются промышленным предприятиям, имеющим собственную сырьевую базу. Модернизация в данном случае должна создать производственный цикл, акцентированный на товаре с добавленной стоимостью. Речь идет об индустриальном секторе, который был элиминирован сторонниками постиндустриального общества из социальной реальности. От их рекомендаций пострадал бюджет даже США, которым во все возрастающих объемах приходиться импортировать индустриальную продукцию из КНР. Эта тенденция обусловила рост дефицита бюджета. Этот пример говорит о том, что в международном разделении труда содержатся высокие риски зависимости от импорта. Риски также существуют для ориентированных на экспорт экономик, если производства рассчитаны только на вывоз не адаптированной к местным потребностям продукции.
Опыт идентичной модернизации заключается в том, что сначала решаются задачи обеспечения потребностей собственного внутреннего рынка адаптированной к нему продукцией. В последующем, как показал опыт Беларуси, выясняется, что
эта аутентичная продукция, производимая в соответствии с требованиями Европейского Союза, имеет спрос на рынках вследствие ее натуральности, оригинальной рецептуры, преемственности с потребительской культурой евразийского и европейского регионов. Важную роль играет фактор качества, стабильности поставок, близость потребителей. Речь идет не только о продуктах питания. Машиностроение трансформировалось на основе потребностей внутреннего рынка в сельскохозяйственной, коммунальной, строительной технике. Затем оказалось, что эта техника легко адаптируется к разнообразным условиям эксплуатации. Она открыта для межкультурного диалога с заказчиками. Ее производство стали приближать к потенциальным рынкам, в первую очередь к евразийскому, китайскому и латиноамериканскому рынкам, где расположены быстро растущие экономики БРИК. Кроме них существует много государств с огромным потенциалом роста. Это Вьетнам, Кампучия, Индонезия, Бангладеш, Мьянма, Филиппины. Для такой диверсифицированной деятельности необходима структура транснациональных компаний. Беларусь предлагает их России создавать на совместной основе. Это предложение созвучно задачам российской модернизации, имеющей целью увеличения доли высокотехнологичной продукции в структуре российского экспорта.
Модернизации, опирающейся на ценности национальной идентичности, благоприятствует общая тенденция формирования доминанты локального и глобального на уровне не только партикулярных структур, но и потребительских ожиданий. Маркетинговые стратегии формирования вестернизированных брендов, символизировавших определенный образ жизни, оказались подорванными симуля-крами оффшоринга и аусорсинга. Товарные качества перестали принадлежать брендам. Потребители начали возвращаться к культуре товарных знаков. Их интересует не товар как образ космополитической жизни, а товар, как национальная идентичная основа безопасного питания, апробированного многими поколениями аутентичного населения. Глобальный технократизм уступает место интересу к идентичностям в форме национального производства. В этой качественно новой ситуации межкультурного диалога важно продемонстрировать экспортный потенциал не только в форме товарных потоков, но и информационных, связанных с туризмом, оздоровлением, экологией, здоровым моральным образом жизни. Речь не идет о формировании замкнутых пространств обмена локальной продукцией, а о том, что товарные потоки диверсифицировались встречными предложениями. Их встреча происходит в региональных пространствах, функционирующих на консолидированной основе интересов. В данном случае национальная идентичность не приносится в жертву региональной идентичности. Это обусловлено тем, что пространственные структуры формируются по принципу семьи народов (европейской, евразийской, латиноамериканской). У таких семей есть общая культурная история, которая насыщена различными эпизодами межкультурных взаимоотношений. Среди них есть конфликтные ситуации. Но доминантную роль играет апробированная историей интенция на совместное противостояние внешним угрозам. Глобальное пространство детерминирует формирование ценностной базы семьи народов. Так, европейцы постоянно подчеркивают свою историческую связь с наследием античной культуры. Их настойчивость в отнесении себя к этому наследию создала впечатление, что только они являются его наследниками.
Евразийский регион имеет исторические корни в античной культуре. Но он не апеллирует к ним так настойчиво, хотя византизм рассматривается как одно из ключевых оснований евразийской культуры. При этом речь идет о христианском православном наследии. В отличие от европейцев нет прямого отнесения к рациональным элементам социальной и интеллектуальной культуры языческого периода. К античному наследию имели прямое отношение народы Средней Азии, которые через ислам познакомились с интеллектуальным наследием древних греков, в первую очередь работами Аристотеля. Но и они не были настойчивы в обосновании тождества с уникальной культурой древности. Хотя специфика евразийского пространства не связывалась с уникальным истоком, является очевидным тот факт, что такие поиски шли. Об этом свидетельствует поэма А. Блока «Скифы». Фактически речь идет об апелляции к античному наследию в его степной модификации [5]. Именно на этот факт обратил внимание Л.Н. Гумилев, который выделил степное пространство как основу тождественности различных этнических групп в форме культурно-исторического типа [6]. Православие приняло этот ключевой признак за основу и отразило его в форме звериного стиля на храмах Золотого Кольца. Кочевые народы Средней Азии, хотя и приняли ислам, находятся под влиянием консолидирующего их с великороссами фактора степи, культурного пространства. Это говорит о том, что у евразийцев, как и у европейцев исторический источник рациональный. Он заключен в философии пространства [7].
Доминанта пространства в евразийском интеллектуальном и духовном мировосприятии конкретизировалась русским космизмом. В Беларуси космизм, акцентированный на ценностях техногенной деятельности, развивали К. Семянович, Я. Почобут-Одляницкий, П. Сухой, Б. Кит. В России космизм развивали Н. Федоров, К. Циолковский, Н. Королев. Он имеет техническую, научную направленность. В науке он связан с разработкой неевклидовых геометрий Лобачевским. В советское время оба космизма соединились в общую интеллектуальную и инженерную традицию. Космизм тюркских народов степной по сути. Он акцентирован на возможности вести мобильный образ жизни в пределах ойкумены. Этот образ жизни имеет символы в виде лошади, ковра, юрты. Речь идет о топологической культуре нежесткой детерминации, тесно связанной с космическими циклами природы. Этот образ жизни сильно сказался и на восточных славянах. Он виден в инфраструктуре, создаваемой из временного материала. Только под давлением европейцев белорусы и русские начали строить добротные каменные укрепления, которые выполняли оборонительные задачи, Мирная повседневность населения оставалась связанной с простыми постройками из непрочного материала. Европеец рассматривал собственный дом как крепость. Евразиец мог легко пожертвовать домом ради собственного спасения. Его главным оружием является пространственная локальная мобильность. Дом он всякий раз восстанавливает как постоянное жилище. В максимальном понимании дом должен быть таким, чтобы с ним было удобно перемещаться. Он не должен препятствовать образу жизни, основанному на постоянном контакте с природой, поиске ресурсов.
Национальная гордость великороссов, казахов во многом связана с пространственным фактором необъятности, широты, просторности, неосвоенности.
Слабозаселенные, малоосвоенные территории защищаются с невероятным упорством, достоинством. Потому, что пространство измеряется не материальными богатствами, а им самим как основанием идентичности. Город можно оставить противнику, но это не значит, что при этом происходит отказ от пространства. Оно всякий раз восстанавливается в исходном его объеме. Восстанавливаются и города. Не сдаются противнику только те города, которые символизируют базовую ценность национального и регионального пространства, национальную сущность. В период Великой Отечественной войны такими городами стали Ленинград, Москва, Сталинград. Они определяют конфигурацию евразийского пространства. Особенно примечательна роль Сталинграда. Этот город формирует фрактальную конфигурацию Центральной России, Средней Азии, Северного Кавказа. Это и есть евразийская конфигурация. Москва в большей степени символизирует национальный характер русского народа. Ленинград своим существованием демонстрирует цельность транзитивного пространства Северной Европы, в котором сформированы правила межкультурных взаимоотношений, которые не должны нарушаться, поскольку они выгодны странам этого региона. Речь идет о крупном мегаполисе европейского типа, детерминировавшем экономическое развитие не только Евразии, но и Скандинавии. При этом его статус остается евразийским.
Усиление евразийской доминанты сопровождается ростом значения поволжских, уральских городов, непосредственно связанных с экономикой Казахстана. Этот техногенный вектор обозначил фрактальную роль Казани и Астаны в растущем значении тюркского фактора в реализации евразийской стратегии России и Казахстана. Именно в этой части пространства содержится значительная проблема создания современной системы коммуникаций, способствующих утверждению евразийского мировосприятия на уровне массового сознания [8]. Предстоит преодолеть стереотип евразийского европоцентризма, который ассоциировался с Большой землей. Остальные территории воспринимались как огромная периферия, связанная с тяжелыми климатическими условиями жизни и труда. Этим представлением культивировалось временное пребывание людей в Сибири, на Дальнем Востоке по причине государственной стратегии использования этих территорий для перевоспитания ссыльных, создания элементарной промышленной и транспортной инфраструктуры, организации добычи полезных ископаемых.
Европоцентризм свел политику и экономику Евразии к отношениям континентального характера. Столетиями недооцененным оставался тихоокеанский вектор деятельности. Россия практически добровольно ушла из Америки, поскольку ее интересовал только пушной промысел. Соответственно была передана американским поселенцам калифорнийская база зернового хозяйства, обеспечивавшая продовольствием русскую Америку на Аляске. Азиатская часть тихоокеанского побережья осталась в составе России, но ее значение свелось к статусу сырьевой базы. Объемы российской торговли через тихоокеанские порты несопоставимы с объемами товарных потоков в европейском регионе. Из-за доминанты евразийского европоцентризма начался отток населения из Сибири и Дальнего Востока, поскольку значение тихоокеанского вектора после распада СССР уменьшилось.
Как ни странно, но евразийский регион только начинает осознавать весь спектр возможностей, имеющихся у него в глобальном пространстве. Сложности в преодолении европоцентризма обусловлены сырьевой доминантой российского экспорта, рассчитанного на государства Европейского Союза. Перемены мог бы ускорить высокотехнологичный сектор деятельности. Беларусь заинтересована в этой трансформации России в наибольшей степени, поскольку модернизация ее национальной экономики достигла уровня проектов системотехнического параметра. После такой модернизации промышленные компании производят товары с высокой добавленной стоимостью.
Традиции европейской пространственной доминанты культивируются в России с ХУШ столетия. Москва и Санкт-Петербург своей топологией также демонстрируют европейскую направленность российского национального характера. Эта направленность создала условия для золотого и серебряного веков в России. Но в условиях глобальной экономики Россия находится уже в другой системе топологических координат. Речь идет о том, что евразийский регион оказался между двумя центрами высокотехнологичной деятельности - атлантическим и тихоокеанским. В свое время США сбалансировали свою экономику посредством динамичного развития западного побережья. Жизненное пространство между двумя океанами освоила Канада. С проблемами стали сталкиваться только те государства и регионы, которые не смогли адекватно отреагировать на глобальное мировосприятие. Среди них Европейский Союз, Япония, Китай. Экономика Европейского Союза, атлантическая по сути, не является сбалансированной. Японская экономика имеет тихоокеанскую направленность. Она, как и европейская, зависит от рынка США и КНР. Аналогичная модель деятельности характерна для китайской экономики, экспорт которой ориентирован на США. Совершенно противоположные политические системы не мешают этим экономикам дополнять друг друга в рамках международного разделения труда, чего нельзя сказать об экономических отношениях России и США. Отсутствие экономического присутствия России на американском рынке позволяет США вести с ней диалог только на политическом уровне. Эта ситуация сказывается на евразийском регионе в целом.
Техногенное развитие России и евразийского региона идет на идентичной основе. Эта основа формирует динамику системотехнической модернизации. В ней возрастает роль методологических решений. Одним из них стала методология кластерного подхода. Она не является собственно российской разработкой. Но ее приложения заинтересовали специалистов евразийского региона.
Энтузиазм программ и докладов наталкивается на скептическое отношение к российской модернизации, как среди международных экспертов, так и национальных. Эта позиция обусловлена тем фактом, что Россия практически всегда модернизировалась только под давлением внешних факторов и угроз. Так было в случае с петровскими преобразованиями. Такие же реформы последовали после поражения в Крымской, русско-японской, первой мировой войне. В условиях холодной войны политическая элита СССР, даже с учетом фактора внешней угрозы не смогла, реализовать стратегию модернизации экономики. В постсоветской Российской Федерации много говорится и пишется о модернизации эконо-
мики, но эта экономика остается недиверсифицированной [9]. Она практически полностью базируется на природном сырье в виде нефти и газа. Отдельные амбициозные высокотехнологичные проекты в виде Сколково, дальневосточного университетского кампуса не формируют доминанту качественной трансформации российской экономики. Модернизация в экономике практически свелась к перераспределению собственности. Половинчатые преобразования создали высокие риски нравственной стабильности общества.
Для Беларуси вопрос модернизации является ключевым, поскольку речь идет об одной из немногих республик, не имеющей нефтедолларовой природной базы. Финансовые ресурсы приходиться зарабатывать на основе эффективного использования человеческого капитала и постоянного обновления технологической базы деятельности. Модернизация экономики в Беларуси вследствие этого шла всегда на основе организационных структур товарного типа. Одна из первых модификаций крупных товарных структур в экономике была создана в период позднего средневековья в виде магнатерий, занимавшихся не только производственной деятельностью, но и созданием городов, социальной инфраструктуры, мануфактурного производства, коммуникаций в виде дорог, каналов. Материальная деятельность была тесно связана с культурной деятельностью на основе дворцовых комплексов. Эти комплексы включали парки, библиотеки, театры, храмы, замковые постройки. Их владельцы культивировали формы культурной организации жизни, связанные с университетским образованием, музыкой, путешествиями.
В советский период истории материальная деятельность в виде индустриализации была тесно увязана с градообразующими, социальными функциями промышленности. Крупное предприятие быстро формировало урбанизированное пространство, которое в виде инфраструктуры и коммуникаций находилось на его балансе. Таким путем возникли такие города как Солигорск, Светлогорск, Новополоцк. Значительный прирост населения произошел в древних городах. Минск стал мегаполисом. В постсоветской Беларуси крупные промышленные структуры были сохранены и поддержаны государством по той причине, что они продолжали выполнять важные социальные функции занятости, сохранения и воспроизводства человеческого капитала. Постепенно перед молодым государством возникла задача распознавания собственной экономической идентичности. Эта задача облегчалась уже проделанной институциональной работой, связанной с диверсификацией промышленной и аграрной деятельности, философией коэволюции, в рамках которой акцент был сделан на собственные сырьевые ресурсы, народную мудрость, нравственную стабильность общества. Эти компоненты минимизируют риски и угрозы нравственной стабильности страны. При таком подходе коэволюция приобретает гуманитарную направленность и не ограничивается биологическими и технологическими особенностями взаимодействия различных феноменов социальной реальности.
Литература
1. Чичерин Б.Н. О началах этики / Б.Н. Чичерин // Философские науки. 1989. № 912; 1990. № 1.
2. Национальная безопасность Республики Беларусь / Под общ. ред. М.В. Мясни-ковича, Л.С. Мальцева. Минск, 2011.
3. Медведев Н.В. Российская модернизация и духовно-нравственная культура / Н.В. Медведев // Философские традиции и современность. 2012. № 2. С. 7-16.
4. Трубицын Д.В. Культурный детерминизм в концепции модернизации: философ-ско-методологический анализ / Д.В. Трубицын // Вопросы философии. 2009. № 8. С. 39-55.
5. Лызлов А. Скифская история / А. Лызлов. М., 2012.
6. Гумилев Л.Н. Ритмы Евразии: эпохи и цивилизации / Л.Н. Гумилев. М., 1993.
7. Лойко А.И. Славянский мир и философия трансграничного сотрудничества / А.И. Лойко // Россия и славянский мир в интеллектуальном контексте времени. Славянск-на-Кубани, 2012. Ч. 1. С. 191-195.
8. Лойко А.И. Региональное сотрудничество как объект философского исследования / А.И. Лойко// Актуальные проблемы регионоведения. Славянск-на-Кубани, 2011. Ч. 2. С. 71-76.
9. Модернизация и конкурентоспособность российской экономики. СПб., 2010.
Loiko A.I. Technogenic dynamics and risks of moral stability of society.
In this paper, the influence of factors of technogenic dynamics on the moral stability of society is considered. The role of protective mechanisms of identity is highlighted for the aims of minimization of risks in spiritual and moral spheres of social life.
Key words: technogenic dynamics; moral, risks, society stability.
УДК 304.5
НРАВСТВЕННЫЕ СТРУКТУРЫ ЗДРАВОГО СМЫСЛА И ДИСКУССИИ
О МОРАЛЬНО-АКСИОЛОГИЧЕСКИХ ОСНОВАНИЯХ СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРЫ
Л.Е. Лойко
В статье рассмотрено влияние дискуссий о морально-аксиологических основаниях современной культуры на нравственные структуры здравого смысла. Акцент сделан на ситуацию кризиса европейской культуры и защитные механизмы традиционной культуры на уровне повседневного пребывания в информационном пространстве.
Ключевые слова: нравственные структуры, неокантианство, философия жизни, этика, нигилизм, ценности.
Нравственность формирует базис фундаментальных структур повседневности. Ее функции настолько многоплановы и комплексны, что нигилирование ее из структур повседневности парализовало бы здравый смысл, сопровождающий основные процессы повседневной жизни. Концепт повседневности стал объектом пристального осмысления в условиях радикальных изменений социальной жизни [1]. Поскольку все сферы общественной жизни находятся в условиях непрерывной модернизации, то нравственные структуры здравого смысла вынуждены адаптироваться к новым условиям социальной жизни. Трудности для этих структур создает перманентная ситуация концептуальных дискуссий о базовых
